Замок

Розовое морозное утро. Снегу навалило по колено. Белым искристым ковром снег укрыл раскисшую мерзость ранней весны. На свежепробитых колеях тропинок, чуть обозначенных теня-ми от косых лучей утреннего солнца, ни одного тёмного пятна. Укрытые шубами снега деревья сливаются с сугробами кустов. Пушистыми канатами провисают провода. Иная, отягчённая белой накидкой ветвь дерева, с шелестом скидывает покров и упруго распрямляется, разгоняя весёлых воробьев. Вчера вечером наш двор посетили снегири, украсив румяными яблоками заснеженные берёзы. Нынче утром их нет, лишь чёрные галки отряхивают снег с берёз. Тропинка спускается в низину, залитую морозным туманом. Впереди идущие люди растворяются в тумане, как души эл-линов в царстве Аида. Над слоистым туманом парят кроны деревьев, что на холмах берега близ текущей реки, и жёлтая колокольня, заваленной снегом церкви. Я вхожу в молоко тумана, он слег-ка пахнет печным дымом. Проходя мимо церкви, снимаю шапку, крестясь, и голову охватывает морозом. Дальше крутой спуск к уже давно вскрывшейся чёрной реке. Мороз силится вновь ско-вать её - появился тонкий припай у берегов. Озябло скрипят доски настила, позванивают железные перила мостика, чешуя прозрачных льдинок, шурша, шевелится у его опор. Пересёкши реку, вновь погружаюсь в розоватый туман низкого берега и в этот момент меня догоняет сухой удар церков-ного колокола. Нынче среда, середина страстной седмицы. Но возвращаться нельзя. Нужно бежать на электричку, домчаться до города, втянуться в подземную кишку метро, и нестись стиснутым в массе людей, поделённых на порции вагонов. Затем тюбик нужной станции выдавит меня на го-лый, студёный асфальт города подле областного суда. Там согревшись, и борясь со сном, я буду наблюдать, сидя в кресле № 4, в числе двенадцати присяжных "поединок между защитой и обви-нением" на процессе об убийстве несчастного инородца.
Далеко-далеко от этих мест, там, где и майские снегопады не столь уж и редки, на окраине старинного города высится древний тюремный замок. Скошенные внутрь стены замка придают ему сходство с гигантским пнём, или с выгнившим изнутри зубом. Выбеленный известью колосс подавляет собой пыльное убожество предместья. Кажется, в нём нет жизни, лишь в оконцах сто-рожевых вышек иногда можно увидеть часового. Однако во чреве каменной глыбы, в сотах её ка-мер, в её бесконечных коридорах, во внутренних дворах копошатся люди и течёт жизнь в иных пространственных и временных координатах, и в другом ритме, и по иному расписанию, мало совпадая с ритмом жизни вольных обитателей предместья. Мне случалось несколько раз бывать в замке. Помнятся заживопогребённость входного тамбура, гудение и щелчок управляемого на рас-стоянии замка, визг отворяемой двери, и я попадаю в иной мир, в мир абсолютной самодостаточ-ности тюрьмы. Проходя по бесконечным коридорам и лестничным маршам тюрьмы, разделённых частыми решётками, испытываешь странное, наверное, противоестественное чувство отрешённого успокоения. Многометровые стены надежно укрывают тебя от судорожного мира, вводят твою волю в каменные желоба коридоров и ячейки глухих камер. Вот команда заключённых в синих китайских сюртуках катит тележку с баками полными щей. Всё наполняется запахами убогой еды, крашеный каменный пол скользок от расплескавшегося супа. Так было всегда, и всегда так будет, и каждый насельник получит свою порцию еды. Вот заполненный банным паром отсек освобож-дает колонну помытых арестантов с полотенцами под мышками. Все они определённо счастливы, и их короткие волосы приятно влажны. Вот двое катят тележку с тяжелым, плохо просушенным бельём, и каждый получит в положенный срок свою серую простынь. В этом гигантском корабле есть решительно всё: кабинеты начальников, канцелярия, бухгалтерия, полная стрекота пишущих машинок, буфет и комнаты отдыха для персонала, спортивный зал, библиотека, комнаты свиданий и допросов, карцер, сортиры, кинозал... Решительно, отсюда незачем выходить. Да так оно и есть - за всю историю существования тюрьмы никто её по своей воле не покинул. Это очень, очень уте-шает. Конечно, я имею в виду побеги. Говорят, и этому есть основание верить, что здесь даже бы-ли случаи зарождения жизни. Похотливые мужики прогрызли вековую стену, отделявшую их от женского отделения, и обрюхатили баб, чему бабы были несказанно рады, поскольку беремен-ность предполагает смягчение режима содержания, улучшение кормёжки и увеличивает возмож-ность попасть под амнистию. Но меня касается только конец жизни на этом острове. Я бываю тут, прости Господи, только ради покойника. Поначалу пробираюсь в амбулаторию, совершенно поте-ряв после многих подъёмов и поворотов ощущение пространства, как это бывало в детстве при кувыркании под водой, когда какое-то время не можешь понять где верх, а где низ. Амбулаторный отсек встречает меня унылым запахом карболки и Бог знает ещё чего. Верно, так пахли лазареты времён Пирогова. В помещениях пусто, гулко, и прохладно, за занавесочками стеклянных шкафов, знаю точно, ничего нет. Синие клеёнчатые кушетки заранее рождают холод в спине. Чего тут в избытке, так это засиженных мухами плакатов повествующих о вреде водки и табака. На одном милом плакатике, повествующем об опасностях промискуитета, бледная спирохета изображена улыбчивым червячком, грызущим яблоко-сердце, а под ним изображен пижон, в цветистом гал-стуке обрывающий лепестки ромашки с именами Кать, Тань, Валентин... Ждать долго не прихо-дится, и сизоносый майор в зелёных суконных шлёпанцах вручает мне историю болезни умерше-го, кудрявые листы которой испещрены письменами особой орфографии, распознать которую нет никакой возможности, только иногда узнаешь арабские цифры, но к чему они относятся - это тай-на. Ритуал соблюден, история болезни передана мне в руки, но сию криптограмму я прочесть всё равно не смогу, это медицинская тайнопись, требующая особой выучки. Отправляемся с майором куда-то вверх по железным лестницам и переходам. Верно, мы пробираемся в какую-то башню замка. Уже нет заключённых, нет охраны, а мой молчаливый провожающий всё отпирает и запи-рает лязгающие двери. Добрались, наконец, до кельи мертвецкой. Под ногами битый кирпич, ржа-вая посуда, в стальном ящике на тумбочке ржавые обломки секционных инструментов и круглый булыжник, заменяющий молоток. Краска на стенах каморки облупилась и местами сползает лен-тами, обнажая шершавый бетон. Эту мерзость запустения освещают снопы пыльного света из подпотолочного оконца. В центре камеры серая бетонная тумба с вытянутом на ней телом. Отчего так вытягиваются тела в момент смерти? Первым погибает большой мозг, и оставшийся без власт-ного контроля, более примитивный и живучий спинной мозг на краткий миг обретает свободу. Бегают же куры с "усечённой главой". Мне кажется, спинной мозг силится послать мертвеца в пробежку рысью, во всяком случае, в момент смерти активизируются нейроны спинного мозга, управляющие разгибательными мышцами, и мертвец предельно разгибается и, вытягиваясь, "ста-новится на пуанты". Окоченев, покойник становится слишком велик для заготовленного гроба. Этот феномен хорошо известен санитарам моргов. Майор что-то бормочет по поводу болезни это-го костистого, исхудавшего молодого мертвеца. Я не слушаю майора, всматриваюсь: как исхудал, однако - одни кости рельефно облеплены мышцами, будто это ещё только человеческая заготовка не обтянутая кожей. Как ему холодно тут в башне, серая кожа вся покрыта пупырышками "гуси-ной кожи". В человеческом теле тепло производят исключительно мышцы. Даже в покое бьётся сердце, вздымается грудь, ритмически сокращаются желудок, кишки, а уж бег, гимнастические упражнения порождают избыток тепла и нам становится жарко. А покойнику что прикажите де-лать, как ему согреться? Вот он и побуждает к тоническому сокращению кожные мышцы, те, что подымают волосы, и покрывается "гусиной кожей", всё хоть чуточку согреется. Отчего нет у нас традиции укрывать мертвецов? Ладно, это пустое. "Отчего умер?" - "Лимфогранулематоз", - не-ожиданно правильно выговаривая сложное слово, отвечает майор. Верно - у мертвеца нижняя по-ловина шеи и часть надплечья слева, превратились глубокую открытую рану с серо-чёрным мёрт-вым мясом по краям, во дне которой видны сосуды и торчат отростки позвонков. Ясно - саркома пожирала лимфатические узлы шеи, их хорошенько облучили, умертвив прилежащие к ним ткани. Вот тебе и рана, а тут ещё и гнилостная инфекция, а иммунитет гаснет при лимфогранулематозе как при СПИДе. Кислое дело, почитай безнадёжное. Право, рубили бы голову сразу, ан нет, выжи-гали как бородавку, от основания.
Шут с ними. Смерть была следствием онкологического заболевания. Выписываю "Свиде-тельство о смерти". Ритуал соблюдён, и получасом позже я уже "на панели" - у тюремной стены с хрустящим червонцем в кармане. Из задумчивости меня выводит лёгкое, ритмическое постукива-ние по левой лодыжке. Ба, я заснул в зале суда, и меня будит рядом сидящий присяжный. Большое тебе спасибо, коллега. Мне кажется, что решительно все были свидетелями моего позора, и краска стыда заливает моё лицо. Однако, за аналоем всё та же дама-свидетельница вымучивает свою роль. Слава Богу, я недолго отсутствовал. Наше дело идёт ни шатко, ни валко. Уж который день свидетели и потерпевшие рассказывают о зауряднейшем событии, произошедшим год назад в за-штатном городке. Происшествие это имело, однако, трагические последствия.
Фабула такова. Апрельский вечер - догорает день весенний. Народ на улицах подле подъез-дов, тепло и уж летают проснувшиеся мухи. Скучновато, однако. Услужливая судьба посылает насельникам окрестных домов неожиданное развлечение. Прогуливающуюся с дочерью и внуком женщину средних лет догоняет местный бандит. Он пьян, возбужден и желает "разобраться". Женщины и бандит как-то связаны друг с другом и скандал носит почти семейный характер. Уда-ры по лицу обеим женщинам, бегание друг за другом, крики: "Убью!" И ответное: "Я тебя поса-жу!" Визг несчастного ребёнка и т. д. Обыватели молча наблюдают сие ристалище, боясь связы-ваться с "крутым". На беду, в кучу дерущихся въехал на своей машине добропорядочный иноро-дец, снимавший квартиру в одном из ближних домов. Он остановился, распахнул дверцу и пред-ложил уехать с ним побиваемым женщинам. Но куда там, крутой саданул ему в "рожу", захлопнул дверцу машины и продолжил свои упражнения в боевых искусствах. Армянин ретировался, полу-чив в след угрозу от бандита: "Я тебя ещё достану!" Хулиган, между тем загнав одну из женщин в подъезд, размахнулся, желая расквасить ей лицо, но промазал и высадил стекло двери, поранив себе руку. В суде оглашена была справка из домоуправления о причинении ущерба за разбитое стекло в размере 10 тысяч рублей (2 доллара). Если эта часть событий доказана и не отрицается обвиняемыми, то вторая часть событий излагается обвинением и защитой совершенно по-разному. Обвинение утверждает, что хулиган Тюлькин со своим подельником Дёминым захватили машину, возвратившегося домой Стесянца, принудили его возить их по городу, избивали его, а в полуночь застрелили и ограбили. Обвиняемые утверждают противоположное: Тюлькин де, истекал кровью, хлеставшей из полученной в драке раны руки, ему даже было дурно, и он попросил Дёмина нанять машину для поездки в больницу. Услужливый товарищ мигом исполнил поручение, и, конечно же, случайно, нанял для поездки машину Стесянца, возвратившегося с женой и детьми к своему подъ-езду. Добросердечный Стесянц охотно согласился помочь истекающему кровью страдальцу. От-правил жену и детей домой и повез обоих подельников в больницу, находившуюся в пяти минутах ходьбы от места событий. Однако в больницу они не заходили, Тюлькина, видите ли, смутили ми-лиционеры бывшие подле неё. Поехали обратно домой, отпустили Стесянца и пошли к Дёмину кушать водку. Ну и отличненько, только окоченевшего Стесянца с разбитым лицом и прострелен-ной головой, утром нашли на окраине города. Следствие было проведено так замечательно, что никаких прямых улик не нашли. Ну, были найдены боеприпасы на квартирах обоих дружков, но оказывается, они их собирали с благородной целью передать в милицию. Ну, исследовали кровь на одежде Тюлькина и кровь в машине убитого и опять результаты оказались неопределёнными и неоднозначным. Ну, ковыряли землю на обуви подельников и в месте предполагаемого убийства, ковыряли - земля оказалась российской. Правда в кармане Демичева нашли смешную, ничего не стоящую боливийскую денежную купюру, точно принадлежавшую убитому, но Демичев уверял, что её подкинули ему при обыске. Пистолет, конечно же, не нашли! Мы сидели и слушали, и до-сада овладевала нами, ну как мы сможем высказаться однозначно в пользу виновности или неви-новности подозреваемых? Лично меня несколько волновала одна деталь, плохо высвеченная в хо-де разбирательства. Зачем нужна была такая суета по поводу кровоточащей руки Тюлькина? Ведь он закалённый в драках боец с повышенным болевым порогом, покрытый пергаментами татуиро-вок, зачем ему эта поездка в больницу? Как велика была эта злосчастная рана руки? Подал записку судье с просьбой осмотреть следы ранения на руке Тюлькина. Этого мне не позволили, но прика-зали Тюлькину оголить место бывшего ранения. Ну, думаю, сейчас он начнёт раздеваться, и пока-жет страшные шрамы. Ба, не подозревающий подвоха Тюлькин не стал раздеваться, а протянул между прутьями клетки клешни своих кистей и услужливо указал пальцем на наружную поверх-ность сустава, сочленяющего большой палец правой руки с кистью. При этом, вытянув губки, он жалобно сообщил, что и сейчас это место болит. Вот это да, и это нам подавалось как ранение ру-ки! Да это плёвая царапина на пальце!
На следующий день я принёс в совещательную комнату драгоценный венгерский анатоми-ческий атлас, акварели которого так хорошо передают фактуру и цвет человеческих тканей. Кол-леги присяжные, получив вопросы обвинительного вердикта "растекались мыслями по древу". В минуту затишья я попросил у старосты двух минут общего внимания и открыл нужную страницу атласа. "Взгляните сюда, господа", - обратился я. "Вот на рисунке место травмы Тюлькиного пальца. Это тыл кисти, тут нет сосудов кроме тоненьких вен, артерии упрятаны на внутренней по-верхности. Из этих крошечных подкожных вен не могло быть сколько-нибудь значительного кро-вотечения и одного оборота носового платка было довольно для его остановки. Стало быть, и не-утолимое кровотечение, о которой нам рассказывал Тюлькин, и дурнота, и необходимость срочно-го обращения за мед.помощью - всё это блеф". Не скажу, что мне удалось переломить мнение при-сяжных, оно уже было на стороне обвинения. Мелкие перебранки между присяжными возникали по поводу бестолкового, неряшливого расследования этого убийства. Нам, помимо воли, приходи-лось брать на себя грех, и подводить под расстрельную статью подозреваемых без прямых улик, полагаясь лишь на здравый смысл и свой жизненный опыт. Наконец, на важнейший вопрос вер-дикта: "Считаете ли вы доказанным, что Тюлькин и Демичев сговорившись убили Стесянца за то, что он вмешался в драку затеянную Тюлькиным?", - было высказано единодушное ДА! Мы отпра-вились в зал, где староста присяжных зачитал его.
Наше дело было сделано и мы побежали к кассе получать свои сребренники. "Небо без звёзд, без силы, ветер без негодования, непогодь, дождь, серо, сумрачно, день, не отделяющийся ярко от ночи, ночь, не отделяющаяся ярко от дня, травки небольшие, деревья невысокие, болотце, много болотца; и дальше - на черте недалёкого горизонта - зубчатый частокол "тюремного замка", ещё дальше - кладбище...", - это у Розанова.