Сом

Уже отцвели белые, тронутые розовым, яблони, белой пургой отошли сады, истаяли разноцветные сугробы сиреней. Уж цветёт дикая роза, уж настало лето. Я еду на каникулы к дальним родственникам в деревню. Бодрый автобусик пылит просёлком. Вокруг поля, чередующиеся с перелесками. В долине, образованной пологими склонами холмов, покрытых малахитом молодых хлебов, густо-зелёной лентой лежит большое село. В средней его части зелень расступается, обнажая облупившуюся церковь с покосившейся ржавой маковкой. Против села, на склоне, сереет опаханная со всех сторон помещичья усадьба с проваленной крышей. Окна её заколочены доска-ми, но портал с выломанными дверями все ещё ждет экипаж с хозяевами. Подле церкви пруд, в котором с утра до вечера плещутся и визжат мои сельские сверстники. За прудом болотце, на кочках которого большие пупырчатые жабы в сладострастном томлении издают булькающие звуки. Если вновь взлететь над холмами, то видны будут сходящиеся клином к пруду липовая роща, яблоневый сад и сельское кладбище, окружённое колоннами высоких тополей. А ещё дальше, за осенёнными лесом холмами блеснёт на солнце клинок медленнотекущей, вровень с берегами большой реки, в мутной воде которой спят на дне вкусные усатые сомы.
Лето в деревне обещает городскому мальчику много развлечений: в полуденный зной, когда в зашторенной духоте комнат похрапывают и посвистывают взрослые, самое время купаться, тас-кать по илистому дну взбаламученного пруда ивовую корзину, стараясь поймать рыбёшек на про-корм коту, или красться по кочкам болота охотясь на жаб, можно сбегать на реку, на низких берегах которой, за донными удочками сонные рыбаки караулят сома. Можно сходить в затянутый ряской речной затон, где тихо и покойно спят старые баржи, в проржавевших утробах которых бездвижно стоит, горячая от солнца, зелёная вода. Можно прогуляться по кладбищу. Солнце приятно печет темя, горячий воздух дрожит от звона кузнечиков. Могильные кресты так накалены солнцем, что, притронувшись, обожжёшься. Под слепящим солнцем помещичья часовня-склеп не вызывает ни то что страха, но и, даже, почтения.
Другое дело вечером, когда вырастают и надвигаются на наш вишневый сад громады кладбищенских тополей. В вечерних сумерках дети стекаются со всех своих промыслов ближе к свету загорающихся окон домов. В ход идут страшилки. Прижавшись друг к другу мы видим и слышим, как копошится чёрт в жестяной, с отвалившимся крестом маковке разбитой церкви, как, раскинув безвольные руки, поднимая фонтанчики ила, укладывается на дно утопленник. Последние пузырь-ки воздуха от его приоткрытого рта бусами тянутся вверх к покинутому миру живых. И уже широко улыбаясь, его встречает бледнобрюхий сом. Он, медленно шевеля хвостом, подплывает, дряблыми губами поднимает веки и выпивает глаза, а его длинные усы, свиваясь судорожными кольцами, щекотят щёки жертвы. И по мере того, как чернеет всё вокруг, сладко-жуткая чертовщина всё расширяет свои пределы, вплотную приближаясь к нашим холодеющим спинам. Поскрипывают в ночном ветерке корявые старые вишни, освещённое предоконное пространство беззвучно просекают летучие мыши. Испугавшаяся чего-то ночная бабочка, с размаху бьётся о стекло окна. Страшно. Но если не испугаться и пройти через сад ешё с десяток метров между холмиками кладбища, то окажешься перед кованой калиткой склепа и увидишь освещённые луной каменные ступени, спускающиеся к полузаваленным землёй железным дверям могилы. И, если хватит духу и сил, толкнуть их внутрь, они, скрипя, отворятся. То в жёлто-красном свете поднятой свечи ты увидишь развалившиеся скорлупки гробов, вытянутые кучки костей, затянутых паутиной истлевших покровов, из-под которых заблестит синеватым звёздным светом драгоценный камень перстня, покоящегося на тусклой, несоразмерно тонкой косточке пальца.
Впрочем, днём ничего этого нет. Ни заступ, ни лопата тебе не помогут. Всё разрушено, осквернено. Тайны живут во мраке.