Дуальность 2 Drugs, drugs, drugs

       Она выросла рано, сгорела, как метеор; очаровательный цветок, согретый лучами финансового солнца родителей, скоропостижно отведал запретных плодов взрослой жизни. Ее формы округлились настолько быстро, что уже в тринадцать лет нашлись те, кто не прочь, был ее поиметь. Вседозволенность с раннего детства пьянила девочку, и грани ее были гораздо более размытыми, нежели у других детей, и она отдалась двадцатипятилетнему парню, который рисковал быть обвиненным в педофелии, совращении богатейшей наследницы южной столицы. Примерно в то же время она начала курить, запивая сигаретный дым «отверткой». В мгновение девочка, которая позже назовет себя Чайкой, символом Северных народов тоскующей женщины, центром компании. К ней тянулось все городское отребье вперемежку с отпрысками семей, составляющих элиту провинциального города. Она без сожаления проплачивала все грязные удовольствия, закатывая вечеринки для людей старше ее раза в два.
       Время безвозвратно губило девушку. Пока был жив ее отец, он всеми силами сдерживал дочь от окончательного падения, но однажды владельца крупной городской сети супермаркетов не стало. Говорили, что это заказное убийство, и под сомнение эту версию никто не ставил. Жертву нашли на берегу Кубани с прострелянной головой, выглядывавшей из речной гальки. Деньги, что составляли наследство Чайки, до ее совершеннолетия были переданы на хранение матери.
       Что за человеком была ее мать? Экзальтированная, глупая особа, про которую поговаривали, будто каждую неделю она заводит нового любовника, и в светских кругах излюбленной темой было ее появление в обществе с очередным мужчиной, но когда семья вместе появлялась на людях, газеты позиционировали их, как самую счастливую ячейку общества. То тут, то там из уст в уста передавались сплетни об очередном скандале в семье Соломоновых. Отец Чайки давно уже смирился с изменами жены, требуя от нее только одного – поддерживать легенду об их мнимом благополучии. Смерть его не обернулась для Ангелины трауром, уже на следующей неделе ее заметили в театре с молодым человеком, держащим ее за руку. Чайка привыкла, возвращаясь домой под утро, заставать в постели матери нового мужчину. Все их общение ограничивалось скудным приветствием, прощались они по-английски. Обедала и ужинала девушка в кафе, а то, что ее месяцами не видели на занятиях, мать особо не волновало. Ангелина без оглядки прожигала жизнь и была этим счастлива. Она не замечала оживления дочери, расширенных зрачков и покраснение кожи вокруг носа. В шестнадцать лет Чайка попробовала кокаин, сначала в виде «крэка», а позже и по традиции.
       Ангелина не присматривалась к дочери до тех пор, пока не обнаружила крупную нехватку денег, но, сославшись на обыкновенную карманную кражу, она забыла об инциденте. Вскоре кошелек ее начал систематически худеть, и даже кредитная карта была использована без ее ведома. Ангелина перерыла сумочку Чайки: в боковом отделении лежали 500 долларов, пропахшие ее духами и маленький аккуратный полиэтиленовый мешочек с белым порошком. Может по жизни Ангелина была и дурой, но не настолько, чтобы не различить наркотики. С одним из своих многочисленных любовников она порвала именно по этому поводу.
Когда вечером пришла Чайка, Ангелина выловила ее до того, как она заперлась у себя в комнате, и сунула под нос кокаин:
- Не хочешь объяснить, что это, - спросил она, с тяжелым придыханием.
       Чайка прикусила нижнюю губу и взяла мешочек. С тенью улыбки на лице, девушка развязала его и опустила туда указательный палец. Ангелина все это время не сводила с нее взгляд, ожидая, что ее дочь упадет на колени, попросит прощения за что-нибудь, или хотя бы испуг исказит ее точеные черты лица. Чайка слизала кокаин с пальца и задумчиво произнесла: «Сахар», и скрылась за дверью.
       Впервые в Ангелине пробудились материнские чувства, ответственность тяжким бременем легла на ее душу, и она без зазрения совести сдала дочь в частную наркологическую клинику.
       Лечение протекало крайне тяжело: Чайка несколько раз пыталась бежать, но охрана в клинике была очень надежна. В довершении всего во время узи выяснилось, что Чайка беременна. Внутри молоденькой девушки развивался дефектный, пораженный наркотиками, плод. Обнаружилось это настолько поздно, что попытка аборта могла быть фатальна, выждав пару недель, врачи вызвали искусственные роды. Болезненная операция лишила Чайку возможности стать матерью. Уродливую, чуть сформировавшуюся девочку, в избежания стресса пациентки поскорее удалили. Чайка даже не спросила о судьбе ребенка. Страшное чувство вины, терзавшее ее, придало девушке сил не сопротивляться терапии, и через год врачи выписали ее при условии регулярного посещения психотерапевта.
       Чайка переоделась, заперла дверь палаты и, ни с кем не прощаясь, наспех покинула клинику. Чтобы скрыть усталые красные глаза, она нацепила стильные затемненные очки. Мать за ней не приехала, как обещал во время их вчерашнего телефонного разговора. В робкой надежде Чайка сидела на скамейке возле наркологической клиники. Прохожие нервно оглядывались на нее, будто пытались понять, чем связана эта красивая девушка со столь некрасивым местом, а связь была на виду. Никто из местных жителей по простоте своей возле клиники не бродил; все спешили побыстрее оставить позади стены злачного храма здоровья, и разве станет порядочная девушка вот так сидеть тут, рискуя встретить наркомана. Вывод напрашивался один и весьма неутешительный, поэтому, с легким чувством призрения, они бросали мимолетный взгляд на Чайку и с гордо поднятой ввысь головой шли дальше, такие хорошие и такие бедные, что угораздило их поселиться в самом непритязательном районе города.
       Девушка в пятый раз сверила время и, наконец, вернулась в здание клиники, чтобы позвонить домой. Секретарь на ресепшене, не молодая дама со стальным характером, ибо другие не выдерживают напряженных будней, внимательно читала один из тех бесполезных женских журналов, которые словно незыблемый символ торжества феминизма, специально создаются для определенного пола. Чайка осторожно постучала костяшками пальцев по дубовой столешнице, привлекая к себе внимание, но женщина по ту сторону, явно не расслышав, перелиснула страницу и, состроив удивленную гримасу, вновь углубилась в чтение, с тем видом, каким интересующиеся люди читают хайку, японские трехстишия.
- Извините, можно вас спросить, - окликнула ее Чайка.
       Секретарь недоуменно подняла голову, и некоторое время пристально вглядывалось в лицо девушки, соображая, что, собственно, произошло. Она узнала бывшую пациентку, но не факт, что считала ее таковой.
- Что вы хотели? – предельно вежливо спросила она, сдерживая нотки раздражения.
- Я могу позвонить от вас домой, мне очень надо?
- Видите ли, пациентам запрещено использовать телефон в каких-либо целях, и…
- Сегодня утром меня выписали, - оборвала ее Чайка.
- В таком случае предъявите для начала документ, доказывающий это.
       Секретарь аккуратно поправила старчески короткую прическу, сиявшую бордовым цветом в ожидании, пока Чайка копалась в многочисленных документах, оставшихся в наследство после лечения. Выписка лежала между двумя брошюрами о вреде курения, которые ей на силу запихнула соседка, когда неделю назад вот так же покидала стены клиники: такие в целях профилактики выдавали не только пациентам, но и немногочисленным посетителям. Вот уже, который год на пропаганду здорового образа жизни изводят массу средств. Как вы думаете, что делала с ними Чайка? Естественно сдавала в макулатуру, хотя некоторые и потрепанные томики Пушкина относят туда же. Так каких же размеров должен быть таблоид: «Нет наркотикам. Минздрав предупреждает», чтобы его заметили? По крайней мере, удовольствие от его созерцания не получишь.
       Чайка с хлопком поместила справку перед секретарем; та, изучив ее куда невнимательней, чем журнал, лежавший рядом, откуда-то снизу вытащила древний аппарат, покрытый черным лаком, и небрежно вручила девушке. Чайка набрала нужный номер и услышала томящие гудки. К трубке долго не подходили, но Чайка знала, что на том конце провода кто-то должен быть, по меньшей мере, надеялась, поэтому терпеливо ждала. Спустя какое-то время тишину прорвали тяжелые ритмические вздохи, и где-то издали прокуренный мужской голос произнес: «Кто это!». Чайка не стала отвечать и яростно бросила трубку, по которой тут же пошла трещина, и чтобы престарелая секретарь этого не заметила, Чайка стремительным шагом навсегда покинула больницу.
       Вдыхая, облегченный от гари, воздух спального района, Чайка впервые почувствовала себя свободной и поразилась, как иногда мало требуется для счастья. И тут же перед глазами всплыла картина больших комнат их особняка, где круглосуточно находила приют всякая рвань, пригревшая свое сексуальное тело на груди ее похотливой мамаши; псевдодрузья, требующие денежных вливаний, и ненастоящая жизнь, сиявшая ослепительным блеском фальшивой свободы. Вплоть до самого дома Чайка искала выход из того тупика, в который она себя же и загнала. Время измерялось в километрах, и за шесть километров Чайка пришла к выводу, что надо на время сорваться с места, уехать неважно куда, лишь бы в одиночку и подальше от периферии опостылевшей жизни.
       Миниатюрный сказочный замок, обнесенный высокой непроницаемой стеной был тем местом, где Чайка провела первое десятилетие, счастливо, беззаботно, так как милой девчушки с огромными глазами скрывали существующее положение в семье. Чем старше становилась чайка, тем меньше верила родительскому спектаклю. Однажды Ангелина задала ей вопрос, который окончательно убедил Чайку в своей правоте: «Веришь ли, ты, что мы счастливы с папой?»
       Чайка набрала код доступа и зашла на территорию японского сада, окружавшего дом. За год здесь ничего не изменилось, разве что в минималистском фонтане поселился новый обитатель – золотая рыбка. Она играла со своей тенью отражавшейся на дне, резво догоняла и, убедившись в чем-то, уплывала в каменный подводный замок – точную копию здания, возвышающегося над фонтаном. Перед тем, как переступить порог своей обители, Чайка наивно загадала желание. В ней еще не умерла маленькая девочка, верующая в любовь как таковую, просто этой девочке, как и ландшафтному дизайнеру, вовремя не заплатили монеткой семейного счастья, монеткой, ни стоящей, ни гроша, но значащей гораздо больше, чем принято думать.
       Увы, светлая гостиная, отделанная лучшими мастерами, в который раз была осквернена чужими шмотками, комком лежавшими возле дивана, вскрытой бутылкой изысканного шампанского и пачкой ультратонких презервативов, по ошибке очутившихся на самой середине комнаты. Чайка устало села на белоснежный кожаный диван, отодвинула мужские джинсы и пригубила остатки чьего-то алкоголя: смелость ей еще понадобится. Руки тряслись против воли, и волна злости переломила тонкую ножку бокала, поранив Чайку. Та, в ярости швырнула его об стену и горько зарыдала, прижавшись к дивану. Крупные соленые капли не достигали ямочек на ее щеках и впитывались в ткань, чтобы не было им свидетелей и никто не упрекнул Чайку в слабохарактерности. Но самыми страшными судьями себе являемся мы сами, единственные очевидцы позорных недостатков, пороков и отклонений собственной души. Можно нацепить маску и обманывать целый мир, но есть глаза, запрятанные глубоко в сознании, который все видят и ничего не прощают.
       Излив душу безжизненному дивану, немому и безразличному свидетелю сцены, Чайка умылась и набралась мужества, как учили специалисты. Отмеряя ступеньки на мраморной лестнице, она обнаружила, что их ровно столько, сколько и прожитых лет, бесцельных и, по сути, вредоносных. Семнадцать выступов возносящих на несколько метров – это диаметрально противоположено семнадцати годам, низвергающим на самое дно, ибо ниже ничего нет, думала Чайка, отбрасывая ранее внушаемый извне довод юношеского максимализма. Собственно, никакая она не максималистка, а прагматик, меряющий жизнь удовольствиями, но ныне неплохо бы сменить валюту, так как курс ее дискредитировал себя. Архитектура – застывшая симфония, и эта лестница несомненный шедевр. Что стоит только редчайший оттенок мрамора привезенного из Греции, и ручная работа итальянских мастеров, оцененных на международных конкурсах и сияющими наградами так, что слепнешь. Кто имеет право на обладание этим современным произведением искусства? Думается, человек, превративший личную мораль в не менее тонкий шедевр. Но так почему лестницей владеют настолько низкие люди, по какому праву прекрасное тешит их гнилые сердца? Их срок годности еще не истек, у обладателей красного куска мяса в груди еще есть шанс что-либо исправить, пока кусок не остановил свои, отмеренные природой, удары. Холодный мрамор, к которому прикасалась Чайка, передавал хладнокровие ее намерениям. На семнадцатой ступени она остановилась и замерла. Перед ней располагался коридор, боковые стены которого местами заменяли двери, что вели в многочисленные комнаты. Одна из них была приоткрыта и оттуда раздавалась тишина. «Ушли», - подумала Чайка и бесстрашно шагнула в логово разврата матери.
       В глаза ударил яркий солнечный свет, проникающий сквозь круглое окно напротив входа. Чайка прикрыла глаза, чтобы прийти в себя и по возможности не видеть кровать в полкомнаты, где два обнаженных тела слились в процессе сна. Первое, что увидела Чайка – это одеяло, сползшее на пол, и приоткрывшее изгибы молодого мужского тела, переплетенного с телом сорокалетней женщины, дававшей резкий контраст его юности и силе. Где нижнее белье? Ах да, вот же оно, висит на батарее. Видимо, отлетело в пылу страсти. Из-под кровати торчит прозрачное горлышко винной бутылки, – Бог знает, как его использовали. Чайка, стараясь не нашуметь, вытащила бывшее каберне, допила то, что осталось на дне, и с одури разбила о стену. Ангелина выпала из нагретого ложа, а ее любовник подскочил, но недалеко, тут же сел, прикрыв нечто ниже пояса огромной подушкой. Ангелина поднялась с пола и, сообразив, что к чему, попросила его уйти. Молодой человек, никого не стесняясь, отыскал свое белье и спустился вниз затем, чтобы скрыться с поля грозящей разразиться битвы.
- Ты обещала меня сегодня встретить, - обвиняюще сказала Чайка.
       Ангелина не нашла причин для оправдания перед дочерью, тем более что ее приключение было так бездарно выявлено.
- Ты меня за год даже ни разу не навестила, - продолжала Чайка.
- Я не могла, у меня не было времени…
- А на этого хера, значит, время было?!
- Господи, каким вас словам там учат!
- Отца полтора года, как нет, а в твоей дрянной постели вся молодая гвардия города побывала. Мама, как так можно?
Ангелина поспешно натянула чулки и достала из мини-бара бутылку виски.
- Будешь? - предложила она дочери.
- Мне нужны ключи от моей машины.
- Ты еще права не получила.
- Мне нужны ключи! Где они?
- Я ничего тебе не дам.
- Дай мне, эти хреновы ключи! – вышла из себя Чайка.
- Иди вниз и успокойся, пока я тебя снова в больницу не определила.
       Чайка, белая от злости, сбежала по лестнице и, открыв парфюмерные запасы, на которые Ангелина никогда не жалела денег, принялась технично громить один флакон духов за другим, а цена самого скромного из них была никак не меньше тысячи евро. По комнате распространился дурманящий аромат цветочных эссенций. Взволнованная Ангелина прибежала на шум и, хватаясь за голову, то ли от ужаса, то ли от похмелья, соображала, как остановить дочь, пока та не уничтожила весь ее роскошный запас, тем более что за неимением постоянной прибыли, его, вряд ли возможно будет восстановить.
- Немедленно прекрати! – отчаянно завопила Ангелина и упала на колени, собирая те флаконы, которым чудом удалось уцелеть.Чайка ненавистно смерила взглядом ползущую в ногах мать, и еще один флакон разлетелся на куски.
- Да ты под кайфом, я вижу, вижу! – воскликнула Ангелина и дрожащими руками набрала номер телефона известной клиники.
       Чайка выбила трубку у нее из рук и прижала к стене.
- Я сейчас сяду в автомобиль, и ты меня больше не увидишь. А разобьюсь я, милиция меня заметет, тебе по большому счету все равно, не так ли?
- Как ты можешь так говорить, ведь ты моя дочь, и я люблю тебя, какой бы ты ни была.
- Если любишь – отпусти на все четыре стороны.
       Чайка была сильнее Ангелины, и та, видя безвыходность положения, сдалась. Она освободилась от мертвой хватки Чайки и, все так же кокетливо, открыла настенный шкаф: внутри полно ключей, даже не вериться, что в этом доме столько замков – мест, куда не следует проникать чужим. А Чайка, она была чужой, когда настал тот момент, и что они упустили? Вопросы ставили в тупик и дочь, и мать. Выносить ребенка в утробе, для некоторых не значит считать его своим, особенно если ребенок имеет цену, и как возникает связь между матерью и ее приплодом? Слово «связь» имело для Ангелины два значения: телекоммуникации и походы на сторону. Нечто более метафизическое циничной Ангелине было недоступно. Она моментально узнала зеленый ключ от ауди и зажала в кулак. Где-то на глубинном уровне сознания Ангелина спрашивала себя, почему она так не хочет отдавать их. Впрочем, весь выбор вариаций ограничивался между дорогой машиной и не менее дорогой(?) дочерью. Наконец, перестав себя мучить, Ангелина скорбно вручила дочери ключи. Чайка оглядела с ног до головы эту молодящуюся женщину, прикидывая, как много она успела сделать пластических операций. Официально в семейном бюджете числилось три, но невооруженным взглядом было видно, что поработали над ней куда серьезнее.
- Ты больше не нюхаешь кокаин? – напоследок спросила Ангелина.
- Твоими молитвами, нет.
- Я рада за тебя, честно. Хоть ты мне и не веришь, я желаю тебе добра.
- Верю, как и в то, что ты меня больше никогда не увидишь.
- А деньги? Тебе придется за ними вернуться.
Чайка двинулась к выходу.
- Полагаю, они так и лежат на моем личном, пока закрытом, счете?
- Можешь не сомневаться, Виктор оставил мне достаточно денег, чтобы я не беспокоила тебя.
- Твое участие, когда я воспользуюсь своим счетом, я надеюсь, не понадобиться.
- За что ты меня так ненавидишь, ведь я была нормальной матерью, разве нет?
- Ненавижу, - подтвердила Чайка. – За все те годы, что я прожила здесь, я ни разу не почувствовала от тебя тепла. Ангелина живет ради удовольствий, ведь так? А я всегда была проблемой, после того как отец женился на тебе.
- Ну что же, ты сама сделала свой выбор, - сказала Ангелина и, стараясь сохранить спокойный, гордый вид поднялась к себе в комнату, чтобы ни одна живая душа не видела слез бесцельно растраченной жизни.
       Чайка переоделась, загрузила в машину все, что может понадобиться и села за руль. В боковых стеклах отражался автопарк Семьи соломоновых: два джипа, БМВ и небольшой семейный нисан, еще в углу гаража стоял Мерседес представительского класса, но его пришлось продать, для того чтобы поддержать уровень разгульной жизни. Ах, как жаль оставлять это богатство, но цена свободы гораздо выше, считала Чайка. Она завела мотор, вождению ее научил один профессиональный гонщик, и выехала на тихую, утопающую в летней зелени улицу. Озарение, классическое озарение посетило Чайку в виде яблока, упавшего на машину; закон всемирного тяготения был бесконечно далек от девушки, но то, что лучшее место для отдыха – это Сочи, всплыло в памяти и увязалось за дальнейшим ходом мысли. Теперь надо было определить в какой стороне курорт, и Чайка достала из бордачка карту автодорог края и рассмотрела всевозможные въезды и выезды из города. Внимание ни к черту – последствия наркозависимости разбавленной пакетом с клеем, которые иногда таскают в куртках мальчишки, чтобы нет, да и нюхнуть галлюциногенов. Ее гуру в свое время был двенадцатилетний мальчик из трудной семьи, находящейся под соцконтролем. Он посвятил Чайку во все тонкости ритуала и познакомил с лучшими сортами клея, а теперь она вынуждена расплачиваться за плывущие в облаках деревья. Выбрав нужный путь, Чайка надавила на газ, и стрелка спидометра стремительно поползла вверх и вскоре перескочила за число 70, благо коробка передач была автоматической, так как над управлением ручной Чайка добрых полгода билась, но все уроки заканчивались раньше времени на заднем сидении при затемненных окнах. Тогда машину ее гонщика, едва забрезжил рассвет, нашли в строительной яме: парень в предыдущий день, поглаживая Чайку, лежащую на кожаном сидении, поделился волнением перед ночным заездом со стритрейсерами. Газетных статей о происшествии не было, но Чайка есть, она жива и, обгоняя мене презентабельные автомобили, неслась в южном направлении, готовая в любой момент увидеть в ветровом стекле морской пейзаж.
       Где-то сзади завыла милицейская сирена, – значит, кто-то превысил скорость. Адекватный человек, несомненно, притормозит у обочины, покорно расплачиваясь из кошелька за минутное удовольствие, или досадную невнимательность или оправданную лично для себя спешку. Но бывшая наркоманка и развратница, а ныне кандидат в раскаявшиеся грешники, Чайка пошла на отрыв, чем взбесила правоохранительные органы. Будь она за рулем дохлого запорожца, кто б за ней погнался, но милицейский стервятник почувствовал запах денег, которых, кстати, у Чайки было не так много – все, что она нашла у матери в заначке. Так, объезжая посторонние машины, Чайка заметала следы, выпуская в воздух выхлопы ядовитого газа. Поворот на одну из центральных улиц, и в зеркале заднего вида уже не отражаются преследователи, но не стоит расслабляться. Милицейский кортеж выскакивает из-за ближайшего угла и готов подрезать беглянку. Чайка развернулась на 180 градусов и скрылась среди безымянных гаражей. А там тупик, но красное ауди искать здесь не додумались, и Чайка благополучно отсиделась. Последующий путь до таможенного контроля прошел без приключений.
       За пределами города вечно юная мелодия «Призрака оперы» возвестила о том, что кому-то Чайка отчаянно нужна. Она взглянула на дисплей мобильного и не без удовольствия прочла имя старой приятельницы, и насколько помнила Чайка, наркоманки-бисексуалки, Сони Стрижевой. Друзья называли ее Сонька-Стриж, если таковые вообще имелись. Любительница ЛСД, Сонька-Стриж большую часть времени находилась в своем мире, где умела летать и говорить со столбами. Она даже утверждала, что некоторые столбы гораздо занятнее, чем некоторые знакомые.
       Проверить истинность ее утверждений никто не мог, так как, употребляя одни и те же марки, что и она, видели совсем другие галлюцинации.
- Алло, Лиз, с побывкой! – поспешила поздравить Соня.
- Сколько раз повторять: я – Чайка.
- Прости, за год подзабыла. Ты как там? Готова к новым пробам?
- Я завязала.
- Да ладно, все так говорят. Я тоже всем трубила, что бросила ЛСД, а на самом деле баловалась «экстази».
- Ты думаешь, я зря, что ли, целый год проторчала в этой гребанной клинике! – разозлилась Чайка.
Соня чихнула, но почему-то не извинилась.
- Будь здорова.
- Да это так, порошочек.
       Больше всего на свете Чайке хотелось послать подругу, она ведь новую жизнь собиралась начать?
- Ну, ты что молчишь? – спросила Соня и тупо захохотала.
- Бросай ты это дело, сдохнешь ведь.
- Уу, какие мы умные стали. У меня, милочка, нет богатого папочки, который мне бы лечение оплатил, а самой завязать невмоготу.
- Но деньги на наркотики ты находишь.
- Зарабатываю.
- Это где такие бабки платят?
- Где надо, там и платят.
- Все с тобой ясно.
- Чего ясно, ни хрена тебе не ясно. Ты где вообще?
- На море еду.
- Слушай, я тоже хочу, - истерический смех, - Возил меня тут один перец, я ему перец и… Надо же как-то расплачиваться.
       Неужели это ее жизнь. Лиза Соломонова, богатая, красивая, умная, кем она стала? И от кого она бежит?
- Ты что заглохла! – взорвалась трубка.
       Чайка выключила телефон: ей не хотелось, чтобы кто-то вроде Сони ее беспокоил, иначе, как выбраться с того дерьма, где она очутилась.
Время утекало быстро, так же как и деревенские домики проносились мимо, оставаясь далеко позади, и в арифметической прогрессии удалялись все дальше и дальше, лишь, для того чтобы уступить место другим.
       Чего только не увидишь в пути: вот автомобиль с детьми слетел с моста и влетел в кювет, а справа бык залез на корову, исполняя супружеский долг. И где-то здесь египетский бог солнца Ра выплывал из тьмы в предрассветную мглу, потому что все чащи стали попадаться мамаши с детьми. Те, как по заказу, росли от одного к другому: два месяца, пять лет, десять, шестнадцать и уже ближе к Джубге жизненный цикл завершился, когда Чайка стала невольным свидетелем безвременной кончины лысого дедушки под колесами черного автомобиля.
       И она ощутила, что жива, бесконечна, и ее срок еще не пришел, а жизнь – это игра, которая стоит свеч.