Я, снова я и ведьмы

Рассказывая эту историю, я нахожусь очень и очень далеко, я сам еще толком не понял где. Но с уверенностью могу сказать одно – все мои опасения насчет троицы, преследовавшей меня на протяжении целых пяти лет, оправдались далеко не полностью. Они, конечно, не превратились в добрых ангелов, но в моих глазах они перестали быть демонами, а это уже о чем-то говорит. Да и место здесь довольно неплохое, уж всяко лучше, чем психиатрическая больница, в которой я находился очень долгое время с момента моего добровольного заточения в ней и вплоть до весьма странного, если не сказать больше, освобождения. И конкретно обо всем об этом я хочу рассказать именно сейчас.

В ту снежную февральскую ночь они пришли снова. Странно говорить здесь «снова», ведь они появлялись каждую ночь. Иногда ходили по парку, раскинувшемуся сразу за территорией психушки, иногда сидели на лавочках, которые стояли перед главным входом, иногда просто смотрели в окно моей палаты, изредка постукивая пальцами в окно, но таких ярых попыток прорваться ко мне, которые они предпринимали в первый год, уже не было. Теперь они стояли на карнизе с другой стороны моего окна, находящегося на третьем этаже, и улыбались своими холодными и мертвыми улыбками.
- Ты нас погонял, мужчинка, - оскалив белые ровные зубы, сказала рыжая.
Даже плотные стеклопакеты на окнах не заглушали их слова, казалось, что они отдаются в моей голове.
- Мы ждали, что ты будешь чуть умнее и выйдешь сам, - сказала, засмеявшись, кудрявая и смех этот как звон тысячи хрустальных ледяных сосулек прокатился в моей голове.
- Но всякому терпению приходит конец, - поддакнула высокая брюнетка, которая, как я думаю, была у них главной, и шрам на ее щеке стал кроваво-красный, - даем тебе еще неделю, подумай, потому что когда мы вернемся, то уж точно добьемся своего.
После этих слов они, одновременно и синхронно спрыгнули с карниза и растворились в вихрях крутящихся снежных хлопьев. Я немного подождал, в глубине души надеясь услышать глухой удар от падения и чьи-нибудь предсмертные вопли, но, услышав в ответ лишь тишину, медленной шаркающей походкой направился к своей койке. Спать не хотелось, но мне надо было просто полежать в надежде увидеть еще некоторые галлюцинации. Женщины за окном были реальные, в этом я успел убедиться почти за пять лет, но я надеялся, что меня посетят красочные видения, которые уносили меня далеко-далеко от этой надоевшей жизни, а главное от трех летающих женщин и моего весьма странного, если не сказать больше, соседа по палате.
Кроме него у меня почти никогда не было соседей. Были те, которых помещали на недолгое время, какой-то мужик с белой горячкой, контуженный ветеран-афганец и еще человек десять от силы. Они были не особо разговорчивы, да и я не пытался развязать дружбу. Потихоньку я даже привык к своему одиночеству.
Я молча сел на кровать, услышав, как скрипнули подо мной пружины, и закрыл глаза. Сон не шел, как бы мне этого не хотелось. Они дали мне неделю, что бы это значило? Им самим не надоела эта постоянная осада? После пяти лет они дают мне еще неделю. Странно, если не сказать больше.
- Какое сегодня число? – спросил я, не открывая глаз.
- Тринадцатое февраля, - ответил сонный голос, так похожий на мой собственный.
Похоже, этому существу неплохо спалось. Меня раздражала его постоянная болтовня и глупый смех, бесили дурацкие гримасы, которые он строил мне.
- Теперь-то они тебя достанут, Толян, - весело проговорил он и противно, по-бабски хихикнул, - теперь точно.
- Закрой рот, - пытаясь говорить как можно грубее, огрызнулся я.
- Ладно, - сонно ответил он.
Через несколько минут палата была оглушена его громким храпом. Казалось, что в одной комнате со мной находится голодный и злой уссурийский тигр. Я уже очень долго не спал, намного дольше, чем кто-нибудь может себе представить. Наконец я лег, удобно вытянув ноги. Тринадцатое, еще неделя – двадцатое, немного. Хотелось встать и придушить храпящее на соседней койке существо, но я не мог, ведь он – это в некотором смысле часть меня. Трудно такое представить, но я успел привыкнуть к трудностям.
Я попытался расслабиться и уже в который раз начал вспоминать свою прошлую, настоящую жизнь. Теперь, оглядываясь назад, я понял, что только тогда я действительно жил по- настоящему…

Теперь я не хочу сам себя обманывать. Оглядываясь назад, я вижу себя тряпкой и никчемным слабаком. Мне никогда не хватало духу сделать или сказать то, что было для меня по-настоящему важно. Моя мать была властной женщиной, она воспитывала меня одна, после того как моего отца сбила машина, когда он возвращался домой с работы, и, взяв на себя весь груз моего воспитания, она правила жестко, но справедливо и я ни в чем не мог ей перечить. Еще когда я учился в начальной школе, она решила, что я буду экономистом. Я не мог сказать ей, что хочу стать журналистом, что это и есть мое призвание, что мне не нравиться работа, связанная с сидением на одном месте, но что я мог сделать? Мама в сотый раз объясняла мне все прелести, радости и выгоды сделанного ей выбора, а по завершении своего долгого монолога неизменно добавляла: «Это важно для тебя, Толик». Ее пронизывающий взгляд просто сверлил меня насквозь, и я вновь становился маленьким и беспомощным. К тому времени ей уже было больше сорока лет и она все чаще и чаще стала прикладываться к бутылке.
В школе мне очень нравилась Таня Лапина, если сказать честно, то она и была моей первой и единственной любовью. Тогда я еще ничего не знал о девочках, они представлялись мне прекрасными и милыми созданиями, которые только и делают, что хихикают и шепчутся о чем-то своем, стоя в уголке. А она казалась мне самой прекрасной, самой умной, а ее косички порою снились мне по ночам. Часто по вечерам, сидя дома и делая вид, что выполняю домашнее задание, я составлял в уме текст любовного признания, я представлял, как зайду в класс и скажу ей все. Но наутро из меня вылетала вся романтика, и я мог лишь краем глаза наблюдать за Таней, стоя в компании мальчишек.
После школы я был несказанно рад и готов был прыгать до потолка, узнав, что в одном со мной институте, на одном факультете и, что еще удивительней, в одной группе будет учиться моя школьная любовь. Все могло пойти по-прежнему, если бы она сама первая не заговорила бы со мной. Только тогда, в пору студенчества, мы стали друзьями. Все было как во сне: походы в кино, кафе и прочее, прочее, прочее. Ни она, ни тем более я не были удивлены, когда я предложил ей стать моей женой. Все друзья и знакомые были рады за меня, самые близкие даже искренне, но что самое главное эту идею одобрила моя мама, которая к тому времени уже превратилась в помятую жизнью и алкоголем старуху. Но вся проблема была в том, что для меня Таня оставалась тем милым ангелочком с бантиками. Я не мог похвастаться большим жизненным и сексуальным опытом, поэтому не знал, что ангелочек с годами сможет превратиться в ненавистную мне стерву. Скандалы начались уже на втором месяце совместной жизни, то я не так что-то сделал, то не так что-то сказал, то мало времени ей уделяю. За первые два года я услышал, каким я могу быть придурком и сволочью. До сих пор вижу ее перекошенное зареванное лицо, когда она окончательно выходила из себя в истерике. Я больше не мог всего этого выносить, но мне не хватало духу, чтобы велеть ей заткнуться или закрыть свой рот. Ситуацию не смогло изменить даже рождение дочки, которую я полюбил с первого взгляда. Помню, как она смотрела на меня своими красивыми голубыми глазками и счастливо улыбалась мне своим беззубым ротиком. Это воспоминание греет меня здесь, в стенах психиатрической клиники и я, кусая губы, пытаюсь заплакать, чтобы хоть как-то растопить камень, засевший у меня в душе, но слезы не идут, как бы я ни старался.
День шел за днем, месяц за месяцем, я наконец-то получил новую квартиру, надеясь, что это хоть как-то остановит семейные скандалы. Я днями вкалывал на ненавистной мне работе, сидя часами за грудой бумаг и счетов, а вечером возвращался домой, где меня ждал ужин типа «Разогревай сам, раз не смог прийти пораньше» и вечно недовольная и молчаливая жена. По вечерам я играл с Аленой, о чем-то пытался заговорить с Танькой, поднимал телефонную трубку, слыша пьяный голос матери, когда она рассказывала мне какая у меня отличная и интересная работа и умница-красавица жена. С умницей-красавицей мы спали в одной кровати, но ощущение было такое, что между нами была натянута колючая проволока, и стоял часовой со сторожевой собакой, охраняя ее половину кровати от моего незаконного вторжения. Я забыл вкус ее губ и форму ее груди. У меня не было любовницы, и я даже не пытался завести роман на стороне, может, мне не хватало духу, а может, было жаль своих девчонок: в дочке я не чаял души, а жену по-прежнему продолжал любить, не смотря ни на что.
На шестой год моей семейной жизни умерла моя мать. Было грустно и одиноко смотреть, как тем дождливым сентябрьским днем деревянный гроб с ее телом опускают в глубокую сырую ямы, на дне которой уже образовалась большая лужа. Я не мог поверить, что взглядом своих карих глаз, теперь навсегда закрытых, она, как рентген, пронизывала меня насквозь и я вновь, как много-много раз становился маленьким и беспомощным. Ее губы, которые целовали меня, обдавая запахом спиртного, тоже были навсегда закрыты. Она никогда не кричала на меня, она говорила всегда спокойно, четко выговаривая и растягивая некоторые слова, лишь изредка повышая голос: «Толик, ты очень плохо себя вел», «Толик, опять двойка?», «Толик, снимай штанишки, мама должна тебя наказать… не реви, встреть это как мужчина!». И это постоянное «Толик», которое слетало с ее губ, которое действительно превращало меня в маленького нашкодившего мальчишку. Теперь она вся лежала там, внизу, может, ей было холодно и страшно, но я уже ни чем не мог ей помочь.
Потом семейная жизнь превратилась в настоящий ад, в эту войну, которая могла закончиться только разводом или могилой. Ее постоянно бесили мое желание просто посидеть перед телевизором и глупые по ее мнению выражения вроде «Ладненько» или «Странно, если не сказать больше». Меня сводили с ума ее постоянная молчаливость, ворчание и недовольное выражение лица. Мы грызлись как собаки из-за всякой ерунды, причем никто не хотел уступать другому и сдавать своих позиций. Так мы прожили еще около года, но как-то раз во время очередного скандала, когда нервы и терпение обоих уже было на пределе я, находясь уже в некоем бешеном порыве, схватил кухонный стол за ножки и перевернул его вверх ногами. Вся посуда и кухонные принадлежности, что были на нем, со звоном разлетелись по всему полу кухни. Наступившая после этого тишина просто давила на уши. Мы стояли посреди кухни, тупо уставившись на осколки посуды, вилки и ложки, которые ковром устилали линолеум. Из транса нас вывел плач Аленки, доносившийся из спальни, мы вдвоем бросились к ней, утешать, говорить, что все хорошо и нечего бояться или плакать. Когда успокоенная дочка вновь заснула, и мы тихо вышли из спальни, Таня тихо и как-то грустно прошептала:
- Все, Толик, думаю хватит, нам пора…, - она заметно замялась.
- Разойтись? – спросил я, боясь угадать ее мысли.
- Да, - опять грустно ответила она.
Я захотел что-то сказать, какую-нибудь ерунду насчет того, что нам нужно все обдумать, научиться спокойно переносить все проблемы. Может быть, она ждала, что я скажу эти слова, потому что несколько секунд в упор смотрела на меня, не отводя глаз, но мой язык как будто засох у меня во рту и я не смог произнести ни звука. Она опустила свои зеленые глаза, такие дорогие и прекрасные, такие желанные для меня. Я хотел что-то сказать, но просто не мог, не знаю почему. Странно… да, странно, если не сказать больше. Ее светлые русые волосы красиво спадали на плечи густым водопадом, и только в этот момент я понял, как она нужна мне, как я хочу и люблю ее.
Я крепко обнял ее и начал целовать ее красивое лицо, нежные чувственные губы, она немного, еле-еле заметно начала отвечать мне. Я сгреб в свои ладони ее грудь, такую большую, упругую, нужную и желанную для меня. Я начал целовать ее нежную шею и тогда… она оттолкнула меня. Ее лицо покрылось румянцем, она быстро отряхнулась, будто от пыли, будто пытаясь стереть с себя теплоту моих прикосновений, мой запах и жар разгоряченного тела. Ее губы затряслись.
- Хватит, Толик, - она уже почти рыдала, срывающимся голосом, иногда переходящим на фальцет, она пыталась меня остановить - если ты хочешь все наладить, то уже поздно… Раньше надо было… думать…
Слезы большими влажными бусинами катились по ее щекам, оставляя на них мокрые дорожки. Она несколько раз протяжно всхлипнула и все-таки заплакала, стоя посреди комнаты. А я смотрел на нее, такую жалкую и бедную женщину, которая задыхалась в своих рыданиях. Как мне было ее жалко! Я сам чуть не плакал, мои губы тоже тряслись, к горлу подкатил неприятный комок, глаза застилал какой-то туман. Чтобы заглушить этот порыв, я попытался обнять и утешить свою рыдающую жену. Она снова резко оттолкнула меня и пронеслась мимо, прямо в ванную.
- Хватит! – почти закричала она, - теперь уже все. Свободен!
Она громко хлопнула дверью ванной. Я стоял, мое сердце ухнуло куда-то вниз и осталось там навсегда.
Через несколько дней мы пошли в суд. Оба твердо решили и обдумали свои действия. Все это время я находился в каком-то апатичном состоянии, словно кома неожиданно поразила меня. Мне было на все наплевать даже тогда, когда я вынужден был переехать в комнату в коммуналке, настолько мне было все равно. Самым сложным было объяснить дочке то, почему папочка теперь будет жить не с мамой. В тот последний день я крепко ее обнял, будто прощаясь навсегда, сказал нескольку глупых слов уже бывшей жене, покинул дом и медленно побрел по улице, волоча тяжелую сумку с моим имуществом. Так закончилась моя семейная жизнь.

Существо на соседней койке продолжало храпеть. Теперь он уже не вызывал у меня страха как раньше, только неприязнь и отвращение. Я встал и подошел к окну. Ничего нового я там, конечно, не увидел: та же территория больницы, тот же парк с густыми елями за оградой. Все стоит белое, одевшись в пушистые шапки снега, как и в прошлую зиму, и в позапрошлую, и еще несколько лет назад. Все привычно, все логично, я привык к этому пейзажу, он стал моим, почти родным для меня. Таким вот я видел мир из окна моей палаты.
С детства у каждого из нас есть свои пейзажи, те места, которые волей-неволей остаются в памяти. Помню, как в моем далеком и солнечном детстве я просыпался каждое утро и видел в окно наш маленький дворик, качели, песочницу, маленький магазинчик. Городские жители привыкли к таким видам, привыкли настолько, что даже перестали обращать на них внимание. Потом, уже после того как я женился, я видел более просторный и ухоженный двор из окна новой квартиры в девятиэтажном доме. Затем была грязная подворотня за стеклом коммуналки, в которой горланили по вечерам песни под гитару нетрезвые подростки и рассуждали о жизни местные пьянчуги. Последним моим «свободным» жилищем была съемная квартира, окна которой выходили почти на такой же серый и неприметный дворик, которым я любовался в детстве. Да, все возвращается на круги своя.
Я продолжал смотреть в окно, разглядывая до боли знакомую мне картину. Ведьмы ушли, а ведь еще не начало светать. Обычно они торчали под моими окнами целую ночь и уходили, как говориться, с первыми петухами. Сейчас этой странной троицы не было, об этом свидетельствовала пустая видимая мне территория больницы: пустые лужайки, пустые скамейки, на которых летом сидели менее буйные пациенты, иногда разговаривая с родственниками, которые приезжали их навестить. Даже парк за оградой, казалось, застыл в своем снежно-древесном безмолвии.
Я вздохнул и отвернулся от окна. Мой сосед уже не спал, а подперев голову рукой, лежал, в упор глядя на меня немигающими глазами. Я, чувствуя на себе его буравящий взгляд, вновь подошел к своей койке, несколько секунд постоял, еще раз глянул в окно и лег на живот, уткнувшись лицом в мягкую подушку.
- Грустно? – задумчиво спросил он меня.
Я не ответил, но смог лишь подумать: «Грустно! Ах, как грустно!». Почти пять лет я гнию в психушке, зачем? Я ведь понял, что ни врачи, ни дорогие препараты мне уже не помогут. Разве я болен? Не знаю. Но почему, почему я? Почему именно меня они сделали объектом своих нападений. Может это иллюзия и я действительно шизофреник? Но если так, то совершенно невозможно объяснить татуировку у меня на плече, шрамы на животе, руках и шее. Я не мог нанести их сам себе. Я верю в то, что не мог. И вера эта крепнет с каждым днем, она реальна так же, как реальны три женщины и мой сосед по палате. Я все чаще начал вспоминать тот черный день в моей жизни, день встречи с ними.

Те дни остались далеко позади. Та жизнь, пусть не всегда веселая и удачная, но моя настоящая жизнь, стала для меня теперешнего сладким сном. Пять лет назад я был обычным человеком, обычным разведенным мужчиной, каких тысячи и миллионы по всему миру. В то время я работал в банке, после развода весь отдавался этой ненавистной мне, проклятой работе. Я верил, что вскоре накоплю достаточно денег и наконец-то выеду из однокомнатной квартиры, которую снимал у одной милой и сердобольной, но временами очень стервозной бабушки. Я верил даже в то, что когда-нибудь состарюсь, спокойно выйду на пенсию, увижу внуков и в возрасте семидесяти пяти лет умру от рака, инфаркта или какой-нибудь другой ерунды.
Тот день, тот первый день я запомнил во всех, даже самых мельчайших подробностях. Помню, как сидел за своим рабочим столом, кидая взгляды на обтянутую джинсами задницу Варвары в надежде, что в скором времени все-таки узнаю, что же они скрывают. Ведь не зря же эта миленькая помощница менеджера так усердно строила мне глазки. Помню, как ко мне подходили люди со своими финансовыми вопросами, надеясь, что я все решу за них. Помню, наконец, как часы показали шесть часов и я, обрадованный этим, попрощался со всеми и вышел в знойную теплоту лета. Я немного постоял на остановке, ожидая своего автобуса, и от нечего делать, разглядывал витрину киоска «Белсоюзпечати». В автобусе было жарко как в бане, я уселся на одно из свободных мест и начал смотреть в окно в надежде, что водитель окажется довольно шустрым и домчит меня как можно быстрее.
Глядя, как проплывают мимо меня прохожие, я вновь начал думать о себе. Я думал о том, что мне нужно как можно быстрее взять себя в руки и перестать, наконец, пить водку, сидя по вечерам перед телевизором. Я все чаще и чаще начал заниматься этим в гордом одиночестве, тайком от хозяйки квартиры. Находясь в очень пьяном состоянии я совершал совершенно дурацкие и бессмысленные поступки. Однажды посреди ночи я заявился в квартиру соседки с просьбой одолжить мне сахару, который нужен был мне для очень важного дела, какого именно я почему-то забыл, в следующий раз я всю ночь читал женские любовные романы, которые хранились в этой квартире в огромном количестве, в надежде наткнуться на эротические сцены. Как-то неделю назад я позвонил своей бывшей жене и начал говорить ей, что люблю ее и она должна ко мне вернуться, не смотря ни на что. Мой пьяный звонок закончился тем, что мы оба разрыдались. После этого случая я дал себе слово, что больше не выпью ни капли сверх меры.
Меня часто грели теплые мысли о дочери, для которой я пытался быть не просто «воскресным папой», а настоящим отцом, который способен заботится о ней всегда. Этой осенью она должна была пойти уже в третий класс. Помню ее первый день знаний: мы с Таней просто молча улыбались, глядя на нашу доченьку-первоклашку. Я не мог придумать, что сказать жене, чтобы нарушить это молчание и просто пытался не смотреть в ее сторону, как будто стесняясь ее.
Наконец водитель объявил нужную мне остановку. Я встал и пошел к двери. И именно в тот момент я в первый раз увидел одну из них. Густые рыжие волосы красиво обрамляли лицо, красный топик и обтягивающие джинсы подчеркивали стройную фигуру. Было в этой женщине что-то такое магически-завораживающее, от чего я просто остолбенел, намертво вцепившись рукой в поручень. Автобус медленно-медленно подъезжал к остановке, а она продолжала стоять, вяло потирая руки, ее лицо медленно проплыло мимо меня в окне автобуса. Время продолжало течь вяло, как будто кто-то просматривал этот момент моей жизни при замедленной съемке. И в какой-то из моментов наши глаза встретились, ее темно-зеленые зеркала души оказались практически напротив моих, что-то глухо упало у меня внутри. Ее глаза вспыхнули, она улыбнулась и пошла прочь с автобусной остановки. Красный топик начал растворяться в человеческом потоке. Я был просто вне себя, ведь она не могла уйти просто так от меня, я должен был догнать ее.
Двери автобуса, протяжно взвизгнув, отворились, я выбежал из автобуса, ища ее глазами. Сердце глухо стучало у меня в груди, протяжное «Бум! Бум! Бум!» - словно какое-то доисторическое чудовище било в барабан. Я поймал глазами удаляющееся красное пятно и быстро пошел в том направлении. Я не знал, зачем мне ее догонять, зачем она была мне нужна, я просто шел за ней, бесцельно и бессмысленно, как акула плывет на запах крови. Она свернула во двор, я, ускорив шаг, ринулся в том же направлении. Теперь я мог ее различить: водопад огненно-рыжих волос раскачивался в сотне метров от меня. Вдруг она остановилась и оглянулась, я вновь ускорил шаг, я уже почти бежал. Она звонко захихикала (даже с такого расстояния я слышал ее смех) и тоже бросилась бежать. Я был уже в отчаянии оттого, что она от меня уходит, я уже готов был закричать.
Она вновь свернула за угол дома по направлению к гаражам, видневшимся впереди. Двор был не слишком опрятным: тут и там виднелись осколки бутылок, какой-то умник перевернул несколько мусорных контейнеров, из-за чего посреди двора образовалась зловонная куча отбросов. Я, ничего не соображая, кинулся, наперерез уходящей от меня женщине, чуть не упал, поскользнувшись на чем-то мягком, перепрыгнул через опрокинутый контейнер и уже на всем бегу кинулся вдогонку.
- Стой! – закричал я срывающимся голосом.
Она лишь снова хохотнула, стуча по асфальту босоножками. Наконец она достигла гаражей и скрылась между двумя из них. Я мог облегченно вздохнуть: гаражи примыкали к стене какого-то здания, по-моему, винного магазина, она оказалась в тупике. Я сбавил темп и, осторожно ступая, чтобы не наступить в собачье дерьмо, начал красться к своей «добыче». Со стороны смотрелось бы довольно странно: сексуальный маньяк наконец-то настиг свою жертву, но поблизости, как ни странно, не было ни одного человека. Я с предвкушением шагнул за покрытый ржавчиной угол гаража,… но там никого не оказалось. Пустые бутылки, горы окурков, несколько порванных презервативов, но ни одной живой души.
Я, не веря своим глазам, тупо уставился на надпись на стене магазина, оставленную черной краской каким-то разочаровавшемся в жизни философом: «Мама была права – мой отец действительно сволочь». Куда она могла деться? Тут мои глаза накрыли чьи-то холодные ладошки.
- Попался, мужчинка? – сказал женский голос, и я услышал уже знакомый мне смех. Как она оказалась у меня за спиной?
Я снял ее руки с моих глаз.
- Нет, это ты попалась, - улыбаясь, сказал я.
Она развернула меня лицом к себе и поцеловала. Ее губы были холодными как лед, мое лицо просто онемело. Она прижала меня к грязной стене гаража, ее язык прошелся по моей шее, коснувшись подбородка. Она стянула с себя маленький красный топик, обнажив небольшую, но красивую и упругую грудь. Я просто изнемогал от желания, так завораживающе было видеть ее такую на фоне ржавой и обшарпанной стенки гаража. Она вновь прильнула ко мне всем своим холодным телом. Весь мир плыл передо мной как в тумане, неожиданно я заметил перед собой фигуры еще двух женщин. Они появились как будто из воздуха, представ предо мной. Довольно странно, но я уже не мог обращать внимания на такие «мелочи».
Одна из них была полностью обнаженной красавицей с копной светло-русых вьющихся волос, каких я еще ни у кого не видел. Она страстно облизала свои губы и подмигнула мне. Другая была высокой длинноногой брюнеткой в некоем подобии прозрачного халатика, который не мог скрыть всех красот женского тела. Она шагнула ко мне и начала расстегивать мою рубашку, ее руки приятно холодили мои разгоряченные грудь и живот. На ее щеке был уродливый шрам, оставшийся, скорее всего, от ожога. Но ее красота от этого была еще боле подчеркнутой. Кудрявая опустилась передо мной на колени и стала расстегивать пряжку моего ремня. Я не мог поверить, что это происходит, происходит со мной. Брюнетка скинула с себя халатик и, качнув большими грудями, стала целовать мою шею, губы кудрявой «хозяйничали» внизу живота и в паху, рыжая целовала мою руку. Я испытывал потрясающее наслаждение, было хорошо, как ни с одной женщиной до этого. Удовольствие переходило в какую-то боль, которая все нарастала, становясь невыносимой. Именно боль вывела меня из транса и, возможно, спасла мне жизнь.
Ничего не понимая, я опустил глаза и с ужасом заметил, как кудрявая кусает и вгрызается в мой живот, кровь стекала по ее лицу и она, постанывая и похрюкивая, слизывала ее с губ. Брюнетка кусала мою шею, кровь тоненькими струйками стекала мне на плечо. Я повернул голову и заорал от ужаса: лицо рыжей вытянулось и превратилось в уродливый хищно загнутый клюв, которым она клевала мою руку, держа ее черными когтистыми лапами. Я рывком отдернул руку и что было сил, пнул коленом кудрявую, которая от сильного удара повалилась навзничь. И тут ее лицо начало изменяться: нос вытянулся, рот удлинился, превратившись в черную пещеру с двойным частоколов длинных и немного выгнутых острых клыков, глаза стали красными и большими, лишившись век. Кожа стала темнеть, прекрасные волосы превратились в грязные бесформенные патлы. Она встала, грозно рыча и пуская слюни.
Ее «подруги» тоже стали меняться: клюв рыжей вытянулся еще больше, когти на руках и ногах удлинились, тело из прекрасного и манящего стало костлявым, за спиной развернулись черные перепончатые крылья. Брюнетка упала на землю, где в судорогах корчилась, издавая страшные животные звуки. Она встала на колени, продолжая кричать и повизгивать, ее глаза стали мутно-желтыми, челюсть вытянулась вперед, обнажив страшные, огромных размеров зубы, которые еще были заляпаны моей кровью. Ее уши увеличились, стали остроконечными, как у собаки и поползли вверх, обрастая серой шерстью. Она сама стала покрываться ею все больше, увеличиваясь и изменяясь в размерах. Я уже не мог за всем этим наблюдать, неуклюже оттолкнул крылатую тварь, в которую превратилась рыжая, и на негнущихся ногах кинулся бежать.
Отсюда до моего дома было немного, минут пять ходьбы, но раны ужасно болели и за мной гнались отвратительные твари, в существование которых я мог поверить, лишь будучи глупым маленьким ребенком. Я слышал за спиной противное хрюканье кудрявой упырихи и злобное рычание оборотня, над моей головой хлопали огромные крылья. Я мчался как молния, чувствуя спиной яростные взгляды и горячее дыхание. В обычной ситуации я уже давно бы остановился, чтобы перевести дыхание, но теперь ноги сами несли меня. Я ринулся через тот двор, по которому недавно догонял рыжую. Какая-то женщина завизжала, увидев меня растрепанного и залитого кровью, пожилой мужчина, широко раскрыв глаза, молча перекрестился. Они смотрели только на меня, даже не замечая трех безобразных тварей, которые, не сбавляя темпа, гнались за мной.
Мой внутренний мотор начал барахлить: закололо в боку, пот заливал глаза, сердце выскакивало из груди, казалось, что легкие сжались до минимальных размеров, воздух почти перестал в них поступать. Чувствуя мою слабость, чудища победоносно завизжали. Я выскочил на оживленную улицу в надежде затеряться в толпе. Расталкивая прохожих и пугая их своим видом, я кричал что-то невразумительное насчет чудовищ, но они, тупо разинув рты лишь с испугом смотрели на меня. Опять же только на меня, казалось, что мои преследователи их нисколько не интересовали. Я уже видел свой дом через дорогу, и это дало мне сил для последнего рывка, я кинулся бежать прямо через дорогу, не обращая внимания на пронзительный визг тормозов и яростные крики водителей. Дом был так близко, я не мог терять время, сбавить темп, означало погибнуть. Я нырнул за угол и наконец-то увидел свой подъезд, такой манящий, безопасный, но невозможно далекий. Я вновь, уже из последних сил прибавил ходу, на ходу шаря в кармане, пытаясь найти ключ от кодовой двери. Наконец я вытащил заветный брелок, до дверей подъезда оставалось уже несколько метров. Кодовый замок приветственно завизжал и я нырнул в приятную прохладу подъезда.
Крылатая тварь, чувствуя, что добыча уходит, пронзительно запищала и спикировала на закрывающиеся двери. Раздался глухой удар, от которого завибрировала даже прочная железная дверь, и маленькое окошко на ней закрыло черное крыло. Они ломились, пытаясь прорвать эту блокаду, но их силы тоже были на исходе. Наконец удары прекратились и я осмелился посмотреть через дверное окошко на улицу: пусто, лишь несколько людей шли через двор. Мои ноги тряслись, пот, перемешанный с кровью, лил ручьем. Я медленно поднялся на третий этаж, в квартиру, которую снимал…

Наверное, я все-таки сошел с ума. Не знаю, можно ли заразиться каким-нибудь психическим заболеванием от другого человека, но сложно быть нормальным в окружении такого количества душевнобольных людей, это точно.
Я начал молча перелистывать страницы книги. Я хорошо видел в темноте, как ни странно, и мое зрение даже улучшилось с момента пребывания в стенах лечебницы. Здесь я стал настоящим книжным червем, так много времени я проводил за чтением книг, которые мог раздобыть. Я читал все от любовных романов до фантастики (последнее меня привлекало меньше), уходя с головой в жизнь героев, в их чувства и переживания. Теперь я пролистывал сборник рассказов какого-то американского писателя-мистика. Очередной рассказ назывался «Сны в ведьмином доме». Похоже, некий Говард Лавкрафт все-таки что-то знал о ведьмах…

Вечером того же дня я впервые увидел галлюцинации. Они пришли ко мне неожиданно, будто кто-то включил телевизор у меня в голове.
К тому времени я уже немного пришел в себя и смог кое-как обработать раны, использовав целый пузырек йода, много бинтов и пластыря. И вдруг я ощутил покалывание в пальцах рук и ног, моя голова пьяно и приятно закружилась, я как будто проваливался в глубокую яму. Чтобы не упасть, я сел в кресло и зарыл глаза.
И в тот же момент я стоял посреди лесной опушки, стояла звездная ночь, густой туман застилал землю белым прозрачным саваном. Я услышал какие-то звуки и, увидев их источник, застыл на месте: полностью обнаженная темноволосая женщина, опершись на колени и локти, отдавалась волку. Она похотливо постанывала, а волк кусал ее за плечо. Вдруг, резко взвыв, он превратился в седого крепкого мужчину… Потом я смотрел как эта женщина корчится на земле, обрастая густой серой шерстью, как она рыскает по деревням, воруя детей и молодых девушек, как бородатый крестьянин кидает ей в лицо горящий факел, навсегда оставляя на прекрасном лице уродливый след от ожога, как эту женщину протыкают вилами, как в судорогах слазит с ее тела серая волчья шерсть.
Потом я стоял посреди какой-то богато украшенной детской комнаты. Я видел, как молодая нянька с густо вьющимися светло-русыми волосами кусает младенца за шею, когда тот спокойно спит в своей люльке. Я видел, как эта женщина возвращается из детской, облизывая длинные и острые, чуть изогнутые зубы, намереваясь проделать то же самое с родителями ребенка. Смотрел, как деревянные гробы выносят из низких деревенских домов и ухоженных панских усадеб. Стоял рядом с ней, когда она, закованная в колодки, корчилась от боли, а католический священник читал занудную проповедь, стоя во мраке подземелья. Я видел, как развеваются ее волосы, торчащие из мерзкой окровавленной головы, насаженной на кол на стене какого-то древнего замка.
Наконец я стоял посреди ржаного поля, когда над ним пронеслась костлявая гарпия, хлопая большими черными перепончатыми крыльями. Где ложилась ее тень, там колосья начинали чернеть и осыпаться. Я видел, как крестьяне и солдаты, стреляя из луков и арбалетов, сбивают ее на землю и кидают в пламя огромного костра…
Я очнулся в холодном поту. Все тело тряслось, мозг отказывался принимать то, что я только что увидел и почувствовал. Я настолько устал, что было даже лень готовить себе ужин. Я улегся на диван и заснул, только моя голова коснулась подложенной под нее подушки.

В ту же ночь мне снился сон. Хотя я не уверен, может, это было очередным галлюциногенным бредом. Я снова видел этих женщин, я лежал связанным у их ног. Они молча смотрели на меня, как ценители древнегреческих скульптур смотрят на экспонат, зайдя в самый лучший из музеев. Вокруг нас была пустота… Вы когда-нибудь смогли бы описать, как выглядит пустота? Я смог бы, там были только они и я, а вокруг только какая-то непонятная дымка, похожая на серый густой туман. Неожиданно послышались шаги, такие тяжелые и грузные, что казалось хозяин этих шагающих ног весил несколько тонн, не меньше. Я не мог разглядеть его, так как лежал на боку в неудобной позе, а этот кто-то (или что-то) заходил ко мне со спины. Три женщины смотрели мне за спину в суеверном благоговейном ужасе, это без труда читалось на их лицах. Запахло горелыми спичками, и огромная тень склонилась надо мной, я чувствовал себя не иначе, как жертвенным ягненком. Чьи-то шершавые волосатые руки стали гладить мои плечи, зловонное медленное дыхание обволакивало меня с ног до головы. Отвратительная мохнатая ладонь легла мне на ключицу, и я почувствовал нестерпимый жар, эта рука как будто что-то высасывала у меня изнутри. Я попытался закричать, но из горла не вырвалось ни звука, так бывает в ночных кошмарах, когда пытаешься сбежать от чего-то страшного, а ноги еле двигаются, как будто в толстом слое воды.
Я неожиданно очнулся, лежа на полу в той же неудобной позе. Я лежал на ковре, вокруг не было ни трех голых женщин, ни вонючего обладателя волосатых лап. Правое плечо болело нестерпимо и я, шатаясь, побрел в прихожую к зеркалу. Оттянув ворот рубахи я с ужасом увидел у себя на плече черную татуировку – перевернутую пятиконечную звезду, заключенную в круг. Я стер холодный пот со лба…
Следующую неделю я провел взаперти в маленькой квартирке. Я не позвонил на работу, я вообще выключил телефон, почему-то боясь, что его могут прослушивать. Я не могу вспомнить, ел ли я, пил, спал, ходил в туалет. Единственное, что я помню отчетливо, это то, что я сидел в кресле и проверял пальцем остроту огромного мясницкого ножа. Возможно так я и сидел все время, изредка поглаживая маленький серебряный крестик, который достался мне от матери. Я ждал их, ждал и видел странные видения.
Их странность и фантасмагоричность могли бы превзойти полотна величайших сюрреалистов. Минуту назад я стоял на вершине Эвереста, с наслаждением вдыхая свежий морозный воздух, а через несколько мгновений играл в карты с такими странными и отвратительными существами, что при одном взгляде на них к горлу подкатывала тошнота, мне однако везло и твари, улыбаясь мне своими мерзкими мордами подталкивали ко мне высокие стопки фишек, которые на самом деле были круглыми лоскутами кожи. Однажды я играл в футбол в одной команде с Пеле и когда я забил решающий гол, он поднял вверх большой палец и крикнул: «Молодец, парень!». При этом его глаза выпали из глазниц и покатились по газону, который на самом деле состоял из множества острейших игл. Еще через некоторое время я занимался сексом с какой-то блондинистой красоткой, а рядом стояло существо, сжимавшее в щупальцах новенькую видеокамеру. Все эти видения сливались в одно, превращаясь в один постоянный, непрекращающийся бред. Квартира превращалось то в зловонную пещеру, то в обшитые золотом царские хоромы. То я обсуждал какие-то вопросы с ангелами, то жарил мясо с чертями.
Так я провел неопределенное количество дней, но мне почему-то кажется, что это была именно неделя, не больше, не меньше. Я даже не заметил, как за окном появились они. Три твари предстали передо мной в страшнейших из своих обличий. Их красивые лица превратились в то, что и мордами-то назвать сложно, каждая тянула ко мне отростки, которые некогда были изящными дамскими пальчиками. Стекло со звоном разбилось и три тела ступили на линолеум, разостланный в комнате. Я медленно поднялся и занес для удара нож. Когтистая лапа схватила меня за грудь, я всадил в нее нож, но так и остался там, зажатый расщепленной надвое костью. Они победно завизжали и протянули ко мне свои конечности… И тут одна из них коснулась маленького крестика и снова завизжала, но уже от боли, и отдернула руку на которой туту же появились кровавые волдыри ожога. Крестик мерцал беловатым лунным сиянием. Они начали меняться, из отвратительных чудовищ они превратились в женщин, а потом в древних старух. Прекрасные лица покрылись глубокими морщинами, а большие упругие груди стали сморщенными обвислыми мешками. Я закричал и с размаху ударил одну по лицу, она упала на пол и я занес ногу, для того чтобы превратить ее старушечье лицо в кровавую маску…
И в этот момент кто-то схватил меня сзади, уложив на пол. Успел вывернутся и с удивлением обнаружил, что это здоровый мужик в милицейской форме. Увлеченный сражением я даже не заметил, как дверь ломают. В квартиру влетело еще несколько милиционеров и кучка перепуганных жильцов, это были мои соседи.
- А! – закричал я, - всполошились, суки!
Меня все-таки скрутили… И снова никто не видел трех проклятых ведьм в моей квартире, я пытался что-то сказать, но меня мало кто слушал. Сумев оглядеться, я понял, что моих врагов здесь уже нет, единственное, что осталось, это разбитое окно и осколки стекла на полу. И еще я не мог понять, откуда в моей квартире взялось столько пустых бутылок и почему на полу столько разного мусора.
- Кто так засрал пол?! – гневно обратился я непонятно к кому.
Когда меня выталкивали из квартиры, чей-то противный женский голос заверещал:
- У, гад, дано уже тут буянит! Как его только Наталья Александровна не выселит?!
Чей-то более спокойный ей ответил:
- От него жена ушла…
Сварливая баба не унималась:
- А нам то что? Свалился на нашу голову, бедный! Алкаш проклятый!
Потом в милиции мою историю про ведьм выслушали более подробно, а через некоторое время я рассказывал ее врачам.

Вот в принципе и все события, которые случились мной до… Хотя нет, я ведь еще не рассказал о своем странном, если не сказать больше, соседе. Так вот, появился он у меня в палате около года тому назад. Просто появился и все. К тому времени я уже успел привыкнуть к больничной жизни, к галлюцинациям, которые под действием таблеток стали менее реальными и продолжительными, бессоннице и, конечно, трем моим постоянным ночным гостьям за окном. Все реже стали меня мучить угрызения совести и тоска по дочери. К жене я уже стал относится как к какому-то постороннему человеку в моей жизни, а дочку действительно было жалко, и я очень скучал. Какая жизнь ожидала ее на улице, в школе, когда каждый встречный-поперечный знает, что ее отца засадили в психушку. Косые и заботливые взгляды учителей (Слышали? Бедная девочка, как они с матерью с ним только жили?), а эти маленькие сучки, ее подружки, будут постоянно хихикать у нее за спиной (Слышали про отца? Говорят, он чуть ее не убил).
Если бы не дочка, не знаю, что я и делал бы. Каждый год на мой день рождения и на Новый год мне приходили разноцветные открытки, подписанные немного кривым детским почерком: «Поздравляю, дорогой папочка!». А потом стали приходить настоящие письма, написанные уже более взрослым, все понимающим человеком, еще не девушкой, но уже точно подростком. Из этих писем я узнал, что у Таньки появился некий «дядя Володя», что живут они хорошо, а главное, что она очень скучает и очень ждет нашей встречи. И каждое свое письмо она подписывала: «Твоя дочь Алена». ТВОЯ ДОЧЬ Алена. Три небольших коротких слова…
И вот однажды утром появился он. Я, снова мучаясь бессонницей, посмотрел на соседнюю койку и обомлел. Он сидел на кровати, скрестив ноги, и, улыбаясь, смотрел прямо на меня. Первое, что сразу бросилось мне в глаза – это наше удивительное сходство. Может, оно было и не стопроцентным, поскольку я не мог сравнить нас, поскольку рядом не было зеркала, но он выглядел точь-в-точь так, как я себе себя представлял. Я еще несколько минут ошарашено смотрел на него.
- Ну… может скажешь чего-нибудь? - нарушил он молчание
- Кто ты? – это было единственное, что я мог сказать.
В ответ он пожал плечами.
- Наверное я – это все-таки ты, - предположил он после паузы.
Я, сбиваясь, снова заговорил:
- Ты как бы… типа мой двойник? Только плохой? Или хороший?
Он снова улыбнулся:
- Давай не будем ломать комедию. Хороший, плохой, главное у кого ружье… Я тоже смотрел этот фильм. Я тебе ответил, я – это ты.

Так закончилось наше знакомство. Следующие несколько дней он говорил, не умолкая. Говорил что-то о параллельных мирах, о путешествиях во времени, о некоем загадочном измерении под названием Полутень. Я не мог его слушать, я пытался его игнорировать, ведь он нереальный, он не может быть мной, он существует, может быть, но только как моя тень.
- Ты окажешься там, - говорил он, - тебе стоит только открыть ночью окно и снять свой крестик.
Его болтовня, его неприятный, пронзительный, иногда переходящий на визг голос сверлили мне мозг. Однажды я не выдержал.
- Заткнись! – закричал я, - тебя нет! Ты не реальный!!!
Он потрясенно уставился на меня. На мгновение даже показалось, что он испугался.
- Не реальный? – спросил он и полез в карман штанов.
К моему ужасу он извлек оттуда небольшое бритвенное лезвие «Спутник».
- Проверим? – снова спросил он у меня.
Он медленно, почти театральным жестом поднял руку и резко провел по ладони острием. Сразу появилась кровоточащая красная полоса. Неожиданно я почувствовал боль в руке и, глянув на свою ладонь, увидел такую же рану. Я заорал от ужаса.
 - Смирись! – пронзительно завизжал он, подпрыгивая на кровати, - Смирись, Толик! Мы – одно целое! Неразрывное! Инь и Янь! Ромео и Джульетта! Бони и Клайд!
С этими словами он продолжал истязать себя, не чувствуя боли. Я же катался по полу, крича и пытаясь уговорами остановить его. Мои руки горели жгучим болезненным огнем, грудь и живот превратились в одну большую рану. Я визжал и извивался в луже собственной крови.
На шум вбежала медсестра, всегда добрая, немолодая, но довольно симпатичная Татьяна Сергеевна. Она, открыв рот, смотрела на происходящее. Я протянул к ней окровавленные изрезанные пальцы, и это вывело ее из ступора, она кинулась ко мне, шепча и приговаривая.
- Зачем, Анатолий, зачем? – спрашивала она меня.
В палату вбежали двое санитаров.
- Это он! ОН!!! – всхлипывая, кричал я, указывая на беснующегося на кровати демона.
И как всегда его никто не замечал. Санитар ударил меня по кисти и, легонько звякнув, на пол выпало лезвие, которое каким-то непонятным образом оказалось у меня…

Долго я ходил перевязанный почти с ног до головы. После выписки из лазарета, где моим единственным собеседником был мой злобный двойник, раны которого зажили намного быстрее моих, меня перевели на второй этаж, где было отделение для буйных. Пробыл я там недолго и вскоре снова оказался в своей родной палате, в которую кроме меня так никого и не поселили. Снова началась скучная монотонная жизнь. Часы, дни, недели, месяцы, один год, второй… Мой сосед продолжал доставать меня своими разговорами, но теперь я не пытался доказывать его нереальность. Вот теперь я рассказал все, что случилось со мной до той ночи тринадцатого февраля.
Следующая неделя прошла так же, как и все предыдущие. Я без дела слонялся, играл с кем-то в шахматы. Играл я неплохо, но почти всегда поддавался своим соперникам, просто было приятно видеть их счастливые лица, когда они меня «обыгрывали», я чувствовал себя умным. По ночам я мучился, пытаясь заснуть, игнорировал беседы своего соседа. Пил таблетки, видел все новые галлюцинации.
Однажды я шел по красивому заснеженному парку. На ветвях деревья лежал толстый слой снега, под тяжестью которого они пригибались к земле. Одет я был в больничную пижаму, но мне не было холодно, только необычайно свежо. В парке не было ни души. Было приятно вот так идти и слушать, как снег хрустит под подошвами тапочек. Неожиданно впереди показались люди, я в ужасе замер и отступил назад, увидев три знакомых женских силуэта. Я за что-то зацепился и рухнул в необычайно мягкий снежный сугроб. Вокруг замелькали какие-то тени…
Я вышел из ступора и оказался в привычной для меня палате…

Наступила ночь двадцатого февраля. Я снова стоял у окна и смотрел на парк за больничной оградой. Все как всегда. Я отошел от окна и прошелся по палате, мой сосед мирно спал, по-детски подложив ладонь под щеку. Я снова вернулся к окну и обомлел от увиденного. Там, в снежной кутерьме, среди темных сосен стояли какие-то люди. Все они были одеты в развевающиеся на ветру светлые одежды. Они напоминали призраков из старых фильмов ужасов, которые я смотрел на старом видике, еще когда был студентом.
Толпа медленно двинулась по направлению к больнице, и только тогда я увидел, что это вовсе не люди. От их тел исходило странное серебряное сияние, их лица были размытыми пятнами, на которых красовались темные провалы глазниц и линии ртов. Мужчины (те, кого я посчитал за мужчин) просто медленно брели, склонив головы. Женщины постоянно находились в движении: ноги поднимались с грациозностью балерин, они как будто исполняли какой-то танец, словно безумные лесные нимфы.
Я в ужасе бросился к двери, она не открывалась. Я начал кричать, стучатся, но здание больницы будто вымерло. Шум разбудил моего спящего соседа, он подпрыгнул на кровати и начал кричать:
- Да! Да!!! Какой сейчас месяц, Толик!? Февраль! Обожаю февраль!!!
Он начал меняться, глаза лопнули и потекли по щекам, уши отвалились, кожа на черепе натянулась и треснула, начав сползать, открывая кости. Через мгновение на кровати танцевал скелет, одетый в пижаму и продолжающий кричать.
Я снова вернулся к окну, они были уже совсем близко, танец нимф был пугающим и завораживающим одновременно. Я начал метаться по палате, не зная, что делать. Скелет продолжал танцевать, выкрикивая какие-то слова.
- Заткнись! – закричал ему я.
Я забился в угол и, дрожа от страха, отвернулся к стене, пытаясь вспомнить хоть какую-то молитву. Кто-то выбил дверь и она отлетела к противоположной стенке, чуть не вылетев через окно, но стеклопакет оказался достаточно прочным. Коридор за дверью залило серебряное сияние. Сразу несколько светящихся существ прошли через образовавшийся проем и протянули ко мне свои руки, у них не было лиц, только безносые, ничего не выражающие маски, на которых какой-то сумасшедший ребенок попытался нарисовать глаза и рот. В палате их становилось все больше.
Я пытался сопротивляться, но сразу несколько рук схватили меня и с невероятной легкостью подняли меня над собой. Чьи-то холодные, пахнущие сыростью пальцы стали шарить по моей груди, пока не ухватили за цепочку, которая натянулась и порвалась, оцарапав шею. По толпе пронесся торжествующий гул. Они держали меня над собой, как фанаты держат на руках рок-музыканта, который прыгнул в толпу торжествующих поклонников.
- Привет, мужчинка, - услышал я приятый бархатный голос и покрылся холодным потом.
Руки, поднявшие меня, вцепились слишком крепко. Мой разум все дальше отдалялся от тела…

- Анатолий, - ласковым голосом сказал доктор, - вы меня слышите?
Он пощелкал пальцами перед носом пациента. Ноль эмоций, только пустой взгляд упершийся в стенку.
- Да, - сказал доктор стоящему рядом санитару, - с ним одни проблемы.
Санитар ничего не ответил, только в который раз удивленно посмотрел на дверь, лежащую возле окна, это же какую силу надо иметь? Доктор не сводил глаз с сидящего на кровати больного. Никаких эмоций, движений, лицо – словно каменная маска, даже веки не мигали. Только пустой стеклянный взгляд, упершийся в стенку…