Одинокий волк

       Кто требует вместо пиликанья – музыки,
       вместо удовольствия – радости, вместо
       баловства – настоящей страсти, для того
       этот славный наш мир – не родина...

       Герман Гессе

Тучи, которые наползли с утра и висели над городом весь день, давя на сознание своей несокрушимой громадой, к ночи наконец-то прорвались дождем. Сначала это был ливень, но минут через двадцать он немного поутих. Такой дождь обычно продолжается долго, особенно осенью. По дорогам бежали потоки воды, деревья стыдливо теряли последнюю листву. Листья, прибитые дождем, приклеивались к асфальту намертво, как липкая лента, так, что даже сильный ветер не мог сдвинуть их с места. На улицах не было никого, кроме ветра и дождя, которые загнали всех даже самых непоседливых жителей небольшого городка в дома. Свет от фонарей, размытый струями дождя, падал на дороги и отражался в них, как в тысячах жидких зеркал.

В доме, стоящем на перекрестке, зажегся свет.



Она забежала домой. После промозглого ветра и холодного дождя оказаться дома было очень приятно. Она сняла промокшие туфли, смахнула воду с плаща и повесила его на вешалку. Взъерошила мокрые волосы, они холодными прядями рассыпались по плечам. Некоторые прилипли к лицу. Она мимолетным движением отвела их за уши и пошла в комнату. Проходя мимо зеркала, невольно задержалась – черные волосы, намокнув, отливали синевой, как воронье крыло. Она довольно оглядела себя и, удовлетворенно хмыкнула. В комнате она скинула с себя все мокрое и холодное, взяла полотенце и, что-то негромко напевая, отправилась в душ, слегка шлепая ступнями по полу. После душа, не вытираясь и не одеваясь (ведь когда теплые капельки воды высыхают на разгоряченной коже – это прекрасно), она подошла к окну, отодвинула штору и выглянула. На миг, как будто ощутив на себе холодный ветер и дождь, она передернула плечами и обхватила себя руками, словно стараясь согреться. Штора, которую она придерживала рукой, скользнула по ее обнаженной спине и ягодицам. Она поежилась и подумала, что все-таки стоит пойти накинуть что-нибудь. Но тут ее внимание привлек какой-то отблеск в конце улицы, перпендикулярной ее дому. Окна дома выходили как раз на нее. Она подалась ближе, стараясь разглядеть через замутненное водой окно. Грудь ее коснулась холодного стекла, но она не обратила на это внимания. Вдалеке показался огонек. Он приближался. Свет от него дробился в каплях и тысячами отблесков переливался по ее лицу, груди и животу. Она поняла что это. Мотоцикл. Только когда он подъехал ближе, она смогла услышать рев двигателя, до этого заглушаемый шумом дождя и ветром. Доехав до перекрестка, он повернул направо, и она увидела того, кто им управлял. Короткая кожаная куртка, джинсы, когда-то бывшие, наверное, синими, но теперь потертые и выцветшие, высокие черные сапоги на каблуках и с узкими острыми носами и черная грива волос, мокрым каскадом ниспадавшая на широкую прямую спину. Лица она разглядеть не успела, так как именно в этот момент фонари резко погасли, и байкер нырнул во тьму так же внезапно, как и появился. Грохот мотора какое-то время еще был слышен, но потом и он пропал в дождливой ночи, так же, как и его обладатель.

Постояв минут десять около окна под впечатлением от этого черного, блестяще-мокрого гривастого видения, она зябко закуталась в полотенце и пошла спать. Память услужливо рисовала одну и ту же картину. Уже засыпая, она вдруг поняла, что это же безобразие – спать одной на такой широкой кровати. «А он красивый...» - подумала она и забылась до утра.



Утром проснулась рано. Она всегда вставала рано, но никогда не ставила будильник – просыпалась сама. О вчерашнем ненастье напоминали лишь лужи на дорогах, на небе же вовсю светило солнце, не по-осеннему тепло и ярко. Одевшись и глотнув чая, она пошла на работу. Уже на выходе из дома снова мелькнула мысль: «А он красивый...». Тут же она мысленно пнула себя и, заперев дверь, ушла. До кафе, где она работала, идти было минут пятнадцать. Она, не торопясь, шла по просыпающемуся городку, наслаждаясь свежим после вчерашнего дождя воздухом. Обычно она не тяготилась своей работой – на жизнь ей хватало, люди в городке были приветливы, она знала почти каждого посетителя, потому что все они ежедневно завтракали в этом кафе, единственном в городе, не считая небольшой (да и чего кривить душой, не очень-то чистой) забегаловки на въезде в город. Но почему-то именно сегодня ей не хотелось весь день простоять за стойкой, выслушивая заказы, перемешанные с привычными, постоянно повторяющимися, комплиментами в адрес ее внешности. Нет, конечно, это все очень мило, но... именно сегодня ей этого всего не хотелось.

Обреченно вздохнув, она открыла дверь кафе и вошла. Прошла внутрь, в служебное помещение, кинула сумочку на стул и, надев привычный фартучек, вышла за стойку. Рабочий день начался.



Где-то в середине дня, после обеда, когда народ уже разошелся, в кафе осталось лишь пять-шесть человек за столиками. Им было некуда торопиться (в этом городке вообще мало кто куда-то торопился), поэтому они спокойно попивали чай с печеньем или доедали восхитительно нежную рыбу под соусом.

Дверь, закрываясь, слабо скрипнула, пропел звоночек, привешенный над входом. Она подняла голову от книги, которую пролистывала, сидя за стойкой. И остолбенела: на пороге стояло ее вчерашнее видение, только волосы его были высушены и расчесаны. «А вчера они тоже неплохо смотрелись» - подумала она, не отводя взгляда. Видение тем временем подошло к стойке, стуча каблуками, и красивым густым чуть-чуть хрипловатым баритоном сказало:

- Добрый день, мадемуазель.

Она, задумавшись, ничего не ответила. Он наклонился ближе, его волнистые волосы скользнули по плечам и коснулись стойки.

- Мадемуазель...

- Да?

- Добрый день.

- Да, здравствуйте.

Он улыбнулся уголком четко очерченных тонких губ. Она пригляделась к его лицу: черные брови над карими глазами, смотревшими прямо и просто переполненными внутренней силой, прямой нос, высокие скулы и выразительный смелый подбородок, такие бывают у людей решительных, с сильной волей. Но во всей его фигуре была какая-то усталость, не от чего-то конкретного, а как будто от всей этой жизни.

- Можно чашку черного кофе без сахара?

- Конечно, сейчас.

Пока она готовила кофе, он, облокотившись на стойку, разглядывал помещение. Когда он повернул голову налево и окинул взглядом столики, она успела заметить на его правой щеке небольшой вертикальный шрам. Он не был уродливым, какими бывают шрамы от ожогов или рваных ран, нет, это был довольно аккуратный след пореза или рассечения, довольно глубокого.

- Вот, ваш кофе.

- Благодарю.

Он взял чашку и пошел к столику у стены. Негромкий стук каблуков отмечал каждый его шаг. Он сел и стал потягивать обжигающе горячий кофе, жмурясь от удовольствия, как кот на солнце. Он ни на кого не смотрел, хотя многие смотрели на него – появление в городе нового человека всегда было событием. Один из завсегдатаев не выдержал:

- Э-э, извините...

Байкер откинул прядь волос, упавшую на лоб, и поднял глаза.

- Да?

- А вы ведь недавно у нас? – то ли спрашивая, то ли утверждая, сказал мужчина.

- Да, приехал только сегодня ночью, - байкер глотнул кофе.

- Значит, город еще не успели посмотреть? – он отрицательно махнул головой. – Погуляйте, вам понравится. У нас тихо, спокойно, нет суеты и спешки. Да и красиво здесь, - мужчина неопределенно повел рукой в сторону окна.

- Я тоже так думаю.

- Ну, значит, добро пожаловать.

- Спасибо.

Разговор закончился. Байкер допил кофе, встал, расплатился, как-то странно взглянув на нее, вышел на улицу и, закурив, гордо посмотрел вдаль. Постояв так немного на крыльце, он махнул рукой, словно отмахиваясь от каких-то мыслей, как от назойливых мух, и пошел по улице. От каблуков его иногда разлетались брызги, если он случайно наступал в маленькую лужицу. Над головой периодически появлялось облачко дыма и тут же рассеивалось в воздухе. Он шел, немного опустив голову, и думал о чем-то своем. Глядя на него, становилось понятно, что ему глубоко наплевать на окружающий пейзаж, он так же спокойно мог бы шагать и по главной улице шумного мегаполиса, обходя идущих навстречу людей, и в душной пустыне, вздымая пыль каблуками, и по заснеженной равнине где-нибудь за полярным кругом, не обращая внимания на холод и снег по щиколотку. Через минуту он остановился, бросил на землю окурок и, не глядя затоптав его каблуком, скрылся за поворотом. А еще через минуту посетители, расплачиваясь, стали выходить из кафе, чтобы скорее разнести по городу весть о новом человеке.



Вечером после душа она, нацепив только длинную футболку, сидела на диване перед стареньким телевизором. Смотреть, как обычно, было нечего, поэтому гомон очередного ток-шоу служил всего лишь фоном ее мыслей. Из головы все никак не шел этот его странный взгляд, который он бросил на нее, когда расплачивался. Незаметно для себя самой она задремала. Проснулась через час. Ток-шоу уже закончилось, и теперь на экране показывали двух толстых мужиков, сидящих за столом и заунывно нудящих что-то про политику. Она раздраженно щелкнула кнопкой, и мужики вместе со столом исчезли. Воцарилась тишина. С улицы не доносилось ни звука – было уже поздно, второй час ночи. И вдруг она остро ощутила потребность выйти туда, на свежий ночной воздух, под усеянное звездами небо. Она вышла на крыльцо, притворила дверь, повернулась... и тут же резко отшатнулась назад – от дерева, растущего на расстоянии метров трех от крыльца, отделилась тень.

- Не бойтесь, - огонек сигареты выхватил из темноты лицо байкера, - это я.

Она прислонилась к косяку и приложила руку к груди, стараясь успокоить бешено трепыхавшееся сердце. Он остановился в метре от крыльца, в кольце света от маленького фонаря, висящего над ее дверью, и развел руки в стороны, как бы извиняясь.

- Видите?

Она судорожно кивнула.

- Я сильно вас напугал? – он затоптал окурок, переступил с ноги на ногу, но ближе подходить не стал.

- Господи! Конечно да, – она глубоко вздохнула. – Что вы здесь делаете?

Он вперил пронзительный взгляд в ее лицо, потом, словно смутившись, опустил глаза и тихо и медленно сказал:

- Я вас жду.

- И давно?

Он посмотрел на часы.

- Да уже часа три.

Она удивленно вскинула левую бровь.

- Откуда вы знаете, где я живу?

- Люди в вашем городе очень общительные...

- А с чего вы взяли, что я выйду ночью на улицу?

Он промолчал. По лицу его было видно, что он хочет что-то сказать, но не знает, стоит ли. Она, поиздевавшись над ним минуты три, наконец, сказала:

- Ну, говорите.

- Мадемуазель, а вы... – он глубоко вдохнул, как пловец перед тем, как нырнуть, - вы можете мне сделать кофе? Вы очень хорошо делаете кофе.

От подобной наглости она сначала чуть не задохнулась. Потом где-то глубоко в ней проснулась авантюристка: «А почему бы и нет?»

- Заходите, - она зашла в дом, включила свет в прихожей и пошла на кухню.

Зайдя следом, он разулся не сразу, так как невольно залюбовался ее стройными ногами. Она чувствовала на себе его взгляд. Это был странный взгляд – многие мужчины рассматривают женщину лишь как «тело», пусть и красивое, но как будто лошадь выбирают, а от его взгляда становилось тепло. Он рассматривал ее, как ценитель рассматривает давно знакомую картину – не выискивая нюансов, не разглядывая, где и как ложились мазки кисти мастера, а любуясь шедевром в целом, получая от этого огромное удовольствие и делая этим самым комплимент шедевру. Довольно улыбнувшись так, чтобы он не заметил, она принялась за кофе. Он прошел следом и присел за стол. Когда она проходила мимо него, он не поворачивал головы, только глаза его, оглядывая комнату, периодически возвращались к ней.

- Красиво у вас, - он поудобней уселся на стуле.

- Так для себя же стараюсь, - она улыбнулась и повернулась к плите.

- Да и ты сама... – он осекся.

Она набрала воздуху в легкие, чтобы возмутиться, хоть бы разрешения спросил, а то сразу «ты», но потом поняла, что услышала голос прямо у себя за спиной, вплотную. Обернулась. Он стоял перед ней. Даже без своих каблуков он был довольно высоким: она доставала ему лишь до мочки уха. Он положил свою руку поверх ее на ручку туры. Сердце ее часто забилось.

- Можно... – она напряглась, - я налью? – он потянулся и достал с полки две чашки.

Пока он, отвернувшись, наливал кофе, она незаметно выдохнула и расслабилась.

- Так что я сама?

- Что? – он сделал вид, что не услышал.

Она скрестила руки на груди.

- Нет уж, договаривай.

Он улыбнулся, когда она назвала его на «ты». Потом жестом пригласил ее сесть и, галантно придвинув ей стул, сел напротив. Пока он делал глоток, она, не отрываясь, смотрела на него, ожидая ответа. Поставив чашку на стол, он посмотрел на нее.

- Я просто хотел сказать, что вы очень красивы, мадемуазель, – она уже была готова скептически усмехнуться, мол, мне каждый это говорит, но он продолжил, - когда готовите кофе.

«Хм, что-то новенькое».

- А когда не готовлю кофе?

Он внимательно и немного строго посмотрел на нее.

- Прошу вас, не придирайтесь к словам.

Она обижено хмыкнула. Минут пять пили кофе в молчании. Допив, он встал и ополоснул чашку, чему она была приятно удивлена. Поставив чашку обратно на полку, он подошел к ней, осторожно взял ее руку, бережно, как лепесток розы, и чуть коснулся ее губами. Тело ее как будто пронзило током.

- Спасибо вам, что вы приютили старого бродягу, но я больше не смею нарушать ваш покой. Доброй ночи.

Она ничего не ответила, потому что боялась, что голос дрогнет и выдаст ее. Он обулся и вышел, осторожно прикрыв дверь за собой. Она услышала, как с той стороны двери чиркнула зажигалка. Потом послышались удаляющиеся неторопливые шаги, которые скоро растворились в ночной тишине. Вздохнув и сладко улыбнувшись, она отправилась спать.



Весь следующий день она не видела его, да и не знала, хочет ли видеть. Она не могла понять, какие чувства он вызывает у нее, и обстоятельство это весьма портило ей настроение. Целый день она раздражалась и ссорилась с покупателями, поражая их таким поведением по сравнению с обычной приветливостью и вежливостью. В итоге, ее сменила подруга, а сама она отправилась домой. По дороге увидела объявление, что завтра в город приезжает довольно известная сейчас рок-группа. Все участники ее родились в этом городе, она лично знала их, и теперь сообщение об их приезде обрадовало ее.

Вернувшись домой, она вставила в старый кассетник альбом Aerosmith, который не раз спасал ее во время депрессий, и, скинув с себя все, пошла в душ. После душа, довольно оглядев себя в зеркале и расчесав волосы, она надела короткие джинсовые шорты и накинула на плечи рубашку. Потом, подпевая и притопывая в такт музыке, она принялась разводить огонь в камине – ночь обещала быть холодной. После этого, как-то незаметно для себя, начала наводить уборку в гостиной, а когда закончила, стрелки на настенных часах показывали уже половину одиннадцатого. Глубоко вздохнув, она огляделась, отряхнула пыль с рук и, с чувством выполненного долга, протанцевала на кухню, заваривать чай.
Через десять минут, выключив во всем доме свет, она сидела, поджав ноги, перед камином на диване с чашкой крепкого чая. Стив Тайлер, надрываясь, вещал о том, что он был безумен, и о том, кто был виновником, а точнее – виновницей, этого безумия. Она знала слова наизусть, поэтому, не сдерживаясь, подпевала.

Время близилось к двенадцати.

На фоне музыки она услышала с улицы какой-то звук, который, приближаясь, затих возле ее дома. Сердце ее забилось чаще. Это он. Она оставила чай на полу и понеслась к двери, забыв о рубашке, которую скинула, когда ей стало жарко от камина.

Его байк стоял на подножке метрах в пяти-шести от крыльца. Хозяин этого сверкающего хромом и сталью зверя курил, облокотившись на него. «А они подходят друг другу» - подумалось ей, когда она вышла на крыльцо. И тут же с ужасом поняла, что на ней ничего, кроме шорт. Но отступать было уже поздно – он докурил и поднял глаза на нее. Она всегда была уверенна в своем теле, и сейчас резко выпрямилась, заставив грудь соблазнительно качнуться. Он неторопливо скользнул по ней взглядом, потом остановился на лице и долго пристально смотрел глаза в глаза. Она с некоторым удивлением заметила, что он не разглядывает с жадностью и похотью ее грудь, когда он медленно встал и пошел к ней. Она стояла на крыльце, он был выше ее и на каблуках, поэтому глаза их оказались на одном уровне. Его кожанка была накинута на голое тело, обнажая упругие валики живота над ремнем джинсов и крепкие пластины груди, заросшие черными курчавыми волосками. Огромным усилием воли она удержала себя от того, чтобы провести пальцами по этим горячим мышцам, перекатывающимся под кожей при каждом его шаге.

Он подходил все ближе, не отрываясь смотря в ее глаза своим странным, успокаивающим взглядом. Но она чувствовала, что это спокойствие многого ему стоит. На расстоянии полуметра он остановился.

- Я... я хотел попросить тебя, - слова давались нелегко, - пойти завтра на концерт со мной.

Он шагнул к ней вплотную. Она задержала дыхание, когда почувствовала, что ее соски уперлись в его грудь. Он приблизил свою голову к ее. От него пахло сигаретами, но ей это даже нравилось. Чуть слышно он выдохнул ей на ухо:

- Пожалуйста...

Его выдох отдался теплой волной по всему ее телу. Сердце билось в агонии, но еще сильнее билось что-то внизу живота. Ноги подкашивались, но она не могла отойти от него и прислониться к косяку, так же, как и не могла опереться на него. Что-то держало ее на месте. Он тоже не двигался. Грудь его мощными неровными толчками вздымалась и опадала. Он ждал. Ждал ее ответа. Она, осторожно обхватив его лицо руками, отодвинула его от уха и, взглянув глубоко в его глаза, одними губами сказала:

- Да.

И тут руки ее отказались ей повиноваться: они не хотели отпускать его, а, скользнув по лицу, обвили его шею. Она почувствовала, что он бережно, как ребенка, обнял ее за талию. Она боялась, что он будет продвигаться к ее груди, так как тогда бы не смогла ему противиться, но он не стал. А потом она почувствовала его губы. Они оказались намного мягче и нежнее, чем она думала.

Через мгновение все это закончилось.

- Спасибо, - его руки, оставив теплый след, исчезли с ее талии.

Он отступил на шаг, отведя взгляд, а она, спохватившись, стыдливо прикрыла руками грудь. Он поднял с земли сползшую кожанку, отряхнул и осторожно накинул ей на плечи.

- Сегодня холодно, - он, не оглядываясь, побрел к байку, шурша по невысокой траве каблуками.

Она зябко куталась в его куртку. Он убрал подножку и завел двигатель, огласив грохотом окрестности. Когда он сел за руль и откинул с лица прядь черных, как смоль волос, она буквально по губам смогла прочитать: «Ты прекрасна». Он дал газу и, взрывая задним колесом землю, выехал на дорогу и поехал, все также, не оглядываясь, прочь от ее дома. Она стояла, кутаясь в его куртку, и смотрела ему вслед. Вдруг, он резко поднял левую руку, сжатую в кулак, вверх и, в следующую секунду, скрылся в ночи. Она стояла, кутаясь в его куртку, и смотрела в ту сторону, откуда еще доносились звуки двигателя его байка. Она улыбалась.

На утро город шумел, как потревоженный улей – все готовились к вечернему мероприятию. На центральной площади рабочие собрали сцену и соорудили над ней навес на случай дождя. Тут же нашлись добровольцы, которые взялись украшать сцену и всю площадь.



Весь день она была дома – кафе было закрыто. Сегодня все будут работать в ночную смену, раз уж такой день. Но она наотрез отказалась работать ночью, сославшись на дела. Подруги, лукаво посматривая на нее, поинтересовались, какие это могут быть «дела» ночью, но им было вежливо, но коротко, объяснено, что это не их дело.
Сомнений по поводу гардероба у нее не было. Это все она продумала еще вчера перед сном, поэтому оставалось только ждать вечера.



Она посмотрела на часы. Семь тридцать. А все начнется в восемь. Пора бы уже выходить.
Запирая дверь, она услышала сзади грохот мотоцикла. Он сидел, сложа руки на руль и улыбаясь, как обычно, только половиной лица, и смотрел на нее снизу вверх.

- Ты неплохо выглядишь, - сказала она.

На нем была шелковая черная рубашка со стоячим воротником, наполовину расстегнутая и с закатанными до середины локтя рукавами, черные кожаные брюки и неизменные сапоги.

- А ты просто неотразима!

Ее облегающие черные брюки с цепочкой вместо пояса были заправлены в высокие, под стать его, сапоги. На плечи она накинула его кожанку. Под ней был кожаный корсет со шнуровкой спереди, оставляющий открытыми живот, плечи и большую часть спины.

Она немного покрутилась на крыльце, как на подиуме. В довершении сняла куртку и бросила ему. Он поймал ее и отложил в сумку позади сиденья.

- А тебе идет моя куртка.

- Я знаю.

Хотя его байк был одноместным, но сиденье было довольно длинным, так что, когда он немного отодвинулся назад, ей вполне хватило места.

Времени было предостаточно, и они решили сначала объехать вокруг города, прежде чем ехать на площадь.



Солнце медленно опускалось к горизонту. Встречный ветер трепал волосы. Она облокотилась на его твердую грудь и обхватила руками его колени, заставив придвинуться ближе. Он прикасался губами то к ее уху, то к шее, то нежно проводил ими по плечу. Она знала, что в эти моменты он не видит дороги, но ей было совсем не страшно, ведь она была с ним. Она закрыла глаза и откинула голову ему на плечо.

Солнце только одним краем слегка коснулось земли. Ветер трепал волосы, отбрасывая их черной блестящей волной назад. А мотор все ревел и рычал, дорога шуршала под колесам, и в этих звуках слышалась какая-то громкая песня, дерзко стремящаяся разлететься во все стороны по земле, достать даже до неба, чтобы и живущие там услышали, что на этой земле все еще можно быть счастливым и свободным.



Когда они приехали на площадь, народ уже собрался, аппаратура была выставлена и настроена. Он пристроил байк на свободном пятачке прямо перед сценой. Ей почему-то показалось, что это место как будто специально оставили для него. В ответ на ее безмолвный вопрос он лишь загадочно улыбнулся, достал из сумки куртку и накинул ей на плечи.

- Ночью будет холодно.

- Посмотрим...

Люди смотрели на них, кто с вопросом, кто с удивлением, а кто и с презрением, мол: «Да как она могла? Спутаться с таким!» Они отошли от сцены, там толпилось слишком много народу, и встали поодаль, где плотность толпы была поменьше. Она повернулась к нему.

- На нас все смотрят.

Он обнял ее левой рукой за плечо, а правой осторожно прикоснулся к ее щеке, потом к подбородку и губам.

- Пусть смотрят, - он обнял ее крепче, она доверчиво спрятала лицо у него на груди.

А тем временем, все началось. Свет на площади немного притушили, оставили хорошо освещенной лишь сцену. На нее поднялся мэр города. Люди негромко и недолго поаплодировали. Мэр поприветствовал собравшихся, сопя и отдуваясь (он никогда не умел обращаться с микрофонами), объявил причину данного мероприятия и, пожелав всем приятного вечера, уступил сцену виновникам торжества, за что его так же сдержано, как и в начале, поблагодарили. Когда на сцене показались музыканты, народ немного оживился. Послышались приветственные выкрики. Лидер группы, он же вокалист, решил пообщаться с публикой, пока его друзья настраиваются.

- Добрый вечер! И спасибо вам всем, за то, что вы пришли сегодня сюда. Мы ужасно соскучились по этому городу и по людям, живущим в нем. Мы не забываем старых друзей!
На последних словах гитарист мощным рифом объявил всем, что готов, и толпа восторженно зашумела. Вокалист в успокаивающем жесте поднял руки.

- Я знаю, знаю, что вы хотите музыки. Будет вам музыка. Позже. Но я говорил о том, что мы давно не были дома. И сейчас я бы хотел выразить благодарность человеку, благодаря которому мы поняли, что именно сейчас нам необходимо сюда вернуться.

Люди на площади недоуменно притихли.

- А-а, интересно? Не ломайте головы, я сейчас все объясню. Видите, - он показал вниз и направо, - вот этот байк?



Она высвободилась из его объятий и вперила в него взгляд, настойчиво требуя ответа. Он смущенно улыбнулся и махнул головой в сторону сцены, призывая ее послушать.

Тем временем кто-то добрался до прожектора, и мощный луч осветил байк во всей его красе, заставив хромированные детали хищно сверкать.

- Красавчик, правда? Именно обладатель этого зверя, кстати, девушки, он тоже вполне ничего, - он лукаво улыбнулся, - так вот, именно он заставил нас подумать о возвращении домой, за что мы ему очень благодарны.

Раздались аплодисменты. Вокалист прищурился, всматриваясь в толпу. Вдруг, он указующим перстом вытянул руку вперед и радостно крикнул в микрофон:

- Да вон же он! Эй, опять скрываешься!? Быстро иди сюда!


Она почувствовала, как его мягкие губы нежно коснулись ее уха, и он прошептал:

- Ты извинишь меня?..

Она игриво оглянулась и слегка толкнула его в плечо.
- Да иди уже. Видишь, как они просят?



Вокалист действительно начал кричать:

- Стесняется! Давайте его поддержим, - и дал отмашку музыкантам.

Те начали играть что-то такое мощное, бронебойное, что толпа просто не могла их не поддержать.



Она увидела, что прожектор наконец-то выхватил его фигуру из толпы уже на полдороги к сцене, и вздохнула с облегчением. Почему-то ей не хотелось стоять на всеобщем обозрении под лучом прожектора.



Он поднялся на сцену. Сначала поздоровался по очереди со всеми музыкантами, а потом повернулся к зрителям.

- Добрый вечер, - сказал он своим красивым бархатным голосом. – Я познакомился с ребятами в одном клубе. Потом мы разговорились, и они рассказали мне всю свою историю. Когда я узнал, сколько лет они не были в своем родном городе, у меня просто глаза на лоб полезли. Я попробовал уговорить их вернуться хотя бы для того, чтобы сравнить впечатления с детскими воспоминаниями и сделать некоторые выводы. Как вы видите, у меня получилось – они вернулись.

Он немного помолчал. Люди на площади тоже молчали, ожидая продолжения.

- А там... посмотрим...- пробормотал он, глядя поверх толпы, и грустно улыбнулся, как будто своим мыслям.

Потом он отошел от микрофона, но не настолько далеко, чтобы все не услышали, как он сказал музыкантам: «Ну, все, бойцы. Сцена ваша. Хорошего звука!» Махнув зрителям рукой, он легко спрыгнул со сцены.



Она стояла позади всех. Он неслышно подошел сзади и обнял ее за талию.

- Я вернулся, - его горячий шепот ожег ей ухо.

- Я заметила, - она положила свои руки поверх его и прижала их к себе. – Почему ты не рассказал мне об этом раньше?

- А ты не спрашивала.

Она неопределенно хмыкнула.
Они стояли, наслаждаясь хорошей музыкой и друг другом, не говоря ни слова.

- Потанцуем? – спросил он, когда началась медленная композиция.

Она повернулась к нему лицом, положила руки на плечи и заглянула в глаза. Он не отвел взгляда и не сказал ни слова. Когда танец закончился, он прижал ее к себе, осторожно, как будто боясь, что она вырвется и убежит. Но она сама лишь крепче обняла его и уткнулась ему в плечо, с наслаждением вдыхая его аромат. Так они и стояли, не замечая ничего вокруг.



Концерт подходил к концу. Закончив играть, музыканты начали отключать инструменты, а вокалист взял акустическую гитару и вернулся к микрофону.

- А закончить наш концерт я хочу песней, которую мы сочинили когда-то вместе с уже знакомым вам человеком.

Он немного подумал, слегка перебирая пальцами податливые струны.

- Друг, если ты еще здесь... Спой ее вместе со мной.



Она отстранилась.

 - Иди, опять тебя требуют.

- А ты не против?

- Наоборот. Спой для меня, - она приподнялась на цыпочки и чмокнула его в щеку.



Он снова поднялся на сцену. Ему вручили еще одну гитару, блестевшую лаком. Он подключил ее, проверил звук и, переглянувшись с вокалистом, заиграл красивое мелодичное вступление. Потом вступила вторая гитара, поведя основную мелодию. Он же, завершая обрисовку песни, вписывал в нее красивые и нежные обороты соло.

Песня была написана для двух голосов. Его густой бархатный баритон так удачно сочетался с чистым высоким тенором вокалиста, что казалось, будто бы они всю жизнь поют вместе.
Прекрасные звуки разносились в ночном воздухе. Всего из семи нот, сплетенных в, казалось бы, незамысловатые аккорды и легкое соло, рождалась Музыка, столь прекрасная, что сердца замирали у слушавших ее.

А они пели, самозабвенно закрыв глаза и полностью отдавшись плавному течению музыки, совершенно забыв обо всем остальном. Так может петь лишь человек, оставшийся наедине с самим собой, не скованный вниманием публики. Пели о жизни, о смерти, о настоящей, единственной любви и не знающей пределов дружбе, о долгом и далеком пути, о странах и городах, и столько глубокого смысла было скрыто в простых фразах, столько печали, но, в тоже время, и надежды, что у слушателей невольно наворачивались слезы на глаза.
Когда отзвучали последние ноты, и звуки их неспешно, как бы наслаждаясь собой и давая прочувствовать и понять каждый обертон, растворились в ночи, толпа застыла на несколько минут в благоговейном молчании, а потом разразилась такими овациями, каких в этот вечер еще не было...



Он подошел к ней. Она улыбнулась, но в уголках ее глаз блеснули кристаллики слез. Одна из них, вдруг сорвавшись, сбежала по щеке.

- Ты плачешь? – он прикоснулся губами к ее виску.

Она обхватила его руками за шею и, крепко прижавшись к нему, зашептала на ухо:

- Нет, я не плачу. Это так... Просто песня... Она прекрасна! Ты споешь ее мне когда-нибудь еще? А вы правда ее вместе написали?

Он ответил, осторожно поглаживая ее рукой по волосам:

- Ну, на самом деле, я всего лишь подал ему идею, а дальше он сам...

Заметив, что она всхлипывает, он продолжил:

- Но если ты будешь рыдать, то я никогда ее больше петь не буду.

Она достала носовой платок, вытерла слезы, глубоко вздохнула и слабо улыбнулась.

- Вот так намного лучше, - он легонько коснулся кончика ее носа указательным пальцем. – Улыбка идет тебе больше, чем слезы.



Народ начал постепенно расходиться. Группа, окруженная толпой одноклассников и друзей детства, распевая что-то энергичное, ушла к кому-то.

По лицам людей очень легко можно было понять, кто из них собирается сейчас сразу идти домой, а кто где-нибудь задержится по дороге; кто использует этот вечер как еще одну возможность напиться до беспамятства, а кто будет гулять до рассвета с друзьями, чтобы потом придти домой под утро и измотанным, но довольным завалиться спать до середины дня.

Когда толпа поредела, они, держась за руки, подошли к байку.

- Ну, что, кататься?

Она устало улыбнулась и откинула со лба прядь волос.

- Я так устала...

- Тогда домой?

- Да.



 Он не удержался и все равно сделал небольшой крюк, но она не стала обращать на это внимания.

Ночной воздух начинал полниться прохладой. С запада фронтом заходили тучи, скрывая звезды мрачной стеной. Ветер, который дул весь день, но к вечеру утих, вдруг разошелся с новой силой.

Когда они подъехали к дому, тучи уже затянули полнеба, а далеко на западе, настолько далеко, что даже грома не было слышно, небо изредка озарялось всполохами молний.
Они стояли, обнявшись, около крыльца. Он посмотрел по сторонам и потянул носом воздух.

- Минут через сорок дождь будет, а там и гроза попозже.

Она не ответила.

- Ты грозы не боишься?

Она презрительно фыркнула.

- Я тоже.

Она подняла голову и странно посмотрела на него.

- Не уходи сейчас, ладно, - попросила она чуть слышно и крепче прижалась к нему. – Я тебе кофе сделаю.

Он расхохотался.

- Ну, только если кофе сделаешь...

 Она обиженно надула губки, но через секунду присоединилась к его веселому смеху.

- Пойдем, - она потянула его к двери.

- Да, да, сейчас, только покурю. Не против?

Она только пожала плечами и пошла в дом. Он закурил, вынул ключи из замка зажигания, сунул их в карман джинсов, подкатил байк к дому и уселся на ступенях крыльца.

Когда она услышала, что он вошел, то крикнула с кухни:

- Закрой дверь на замок и иди сюда.

Он улыбнулся. По уверенному тону чувствовалось, что для нее фраза «Мой дом – моя крепость» - не пустой звук. Здесь она была полноправной хозяйкой, и, что бы не происходило за пределами этой обители, стены родного дома всегда внушали ей чувство защищенности и уверенности.

Он прошел на кухню. Она закончила варить кофе и разлила его в чашки.

- Ваш кофе готов, сэр.

- Ты – золото.

Она чмокнула его в нос и, ловко увернувшись от объятий, схватила чашку и выпорхнула из кухни.

- Бери и пойдем.

Он безропотно подчинился. Сейчас ему не хотелось ничего: только видеть ее почти детскую радость.

Они уселись на ее любимый диван перед камином. Горел только маленький настольный светильник – для разговора много света не нужно.

По стеклу забарабанили первые капли дождя.

- Дождь начался, - сказала она, взглянув в окно.

В ответ он лишь допил кофе, поставил чашку на столик и улыбнулся. Она вдруг подумала, что в его улыбке всегда присутствует какая-то грустная нотка, возможно из-за горестных складок в уголках рта. Да, наверное, из-за них: они небольшие, не бросаются в глаза, не уродуют лицо и почти не старят его, но именно они придают улыбке налет печали и вечно поддерживают печать усталости на лице.



Они негромко разговаривали. Она вытянулась на диване, опустив голову ему на колени, а он нежно поглаживал ее волосы. Разговор был, что называется, «ни о чем», но их обоих сейчас это вполне устраивало. Дождь на улице был не сильный, но постоянный. Такой может закончиться только к утру.

Она сварила еще кофе, теперь они сидели рядом и медленно потягивали ароматный напиток.

- Ты всегда пьешь без сахара? – спросила она.

- Да, черный кофе без сахара, - он пожал плечами.

- Мерзость, - поморщилась она. - Он же горький!

Он грустно, половиной лица, усмехнулся:

- Это вкус нашей жизни…

Она не поняла, что он имеет ввиду, наморщила лобик. В этот момент он даже забыл про кофе – залюбовался. Она отставила чашку и снова положила голову ему на колени.

Внезапно дождь усилился, и раздался первый раскат грома.

- Вот и гроза началась, - сказал он после небольшой паузы.

Она вздохнула и улеглась поудобнее. В этот момент снова загремел гром, а в следующую секунду светильник, помигав, погас. Комната погрузилась во тьму.

Он почувствовал, что ее голова исчезла с его колен, и она уселась на диване.

- Ну, опять... – голос был сердитым.

Потом она пояснила:

- Ты не обращай внимания, у нас так часто бывает из-за сильного ветра или в грозу.
Он в темноте нащупал ее плечо.

- Но нам же это не помешает?

Она улыбнулась. Он почувствовал это. Она придвинулась ближе, и он ощутил ее дыхание на своем лице.

- Конечно нет.

Она попыталась поцеловать его, но в темноте промахнулась и попала в подбородок. Он сам нашел ее губы, теплые и мягкие, как бархат. Потом она опустила голову ему на грудь и сложила ноги на его колени. Он обнял ее левой рукой, а правой что-то чертил в темноте на ее коленке. Беседа продолжалась под аккомпанемент раскатов грома. Вспышки молний изредка озаряли комнату.



Проснувшись, она не сразу смогла понять, где находится.

«Это что, сон?» - мелькнула в голове мысль. Потом она сообразила, что лежит в спальне на своей кровати, почему-то одетая. Его не было.

Она встала, сладко потянулась и прошлась по дому, заглянув во все комнаты. Его нигде не было. Она выглянула на крыльцо.

Он любовно чистил байк. Тот стоял левой стороной к дому, и она увидела на бензобаке гравировку, которую раньше не замечала: голова волка, смотрящая прямо на наблюдателя; шерсть стоит дыбом, словно в гневе, но пасть не оскалена, а в умных спокойных глазах спрятано что-то настолько глубокое и мудрое, что где бы ты не стоял, кажется, что он смотрит прямо тебе в глаза, мало того, что он видит тебя насквозь, все твои сокровенные мысли и мечты.

Она подошла и провела пальцем по гравировке.

- Красивый...

Он обернулся.

- А, это... Мне друг один сделал. Давно уже, - улыбка скользнула, как всегда, на одну половину лица. – Ты уснула под утро. Я не стал будить, не решился. Ты так красива, когда спишь.

- А ты что, всю ночь не спал?

- Нет, а что?

- Почему?

- На тебя смотрел. А вообще, как обычно... – он не стал объяснять, а она не стала выспрашивать.

Он закончил и кинул тряпочку в сумку.

- Ну что, я поеду...

- Как хочешь. Но, в любом случае, спасибо тебе за вчерашний вечер.

- Тебе спасибо, - он крепко обнял ее, потом отпустил, завел двигатель и уехал, подняв на прощанье левую руку, сжатую в кулак.

Она задумчиво улыбнулась – уже привыкла, что он вот так уезжает, не оборачиваясь назад. Что поделаешь, такой уж он есть...


Весь день она бездельничала. Но, в конце концов, у нее всего два выходных дня, и, наверное, она все же имеет право в эти два дня ничего не делать. Удовольствовавшись этой мыслью, она все время с завтрака до вечера провалялась на диване, читая книгу.

Вечером он приехал к ней. Погода была просто бесподобна, поэтому они сидели на крыльце и пили кофе. Вечер был теплым, словно летом.

Стемнело.

- Может, прокатимся?

- Конечно! Только что-нибудь накину, - она убежала в дом.

Через десять минут они уже мчались по ночной дороге. Она была полностью поглощена скоростью, ветром, гулом шин по асфальту и радовалась, как ребенок, а он был полностью поглощен ею. Его удивляла ее способность вот так запросто, непосредственно радоваться чему-то, забывая обо всем на свете. Он не мог ее понять, потому что был способен лишь спокойно и вдумчиво наслаждаться тем же самым, что ее приводило в такой восторг. Но он старался не показывать этого. Хотя, при всем этом, ему нравилось то, что все это нравилось ей. Но была одна проблема: человеку ведь может иногда нравиться то, что он не совсем понимает, что он знает лишь поверхностно, не различая сути. С другой стороны, только такая позиция позволяет человеку так свободно радоваться чему-то, не забивая себе голову размышлениями о смысле и сути вещей.

Он задумался и не заметил, что она уже какое-то время внимательно смотрит на него. Он сделал вид, что напряженно следит за дорогой.

Она снова повернулась вперед и теснее прижалась к нему.

- О чем ты думаешь?

- О тебе, - он на мгновение оторвал взгляд от дороги и посмотрел ей в затылок.

- Да-а? И что же?

- Что?

- Ну, что думаешь?

- Да вот размышляю над тем, не надоело ли тебе перекрикивать шум двигателя?

- Правильно, поехали домой.

- Поехали.



К дому подъехали уже глубоко за полночь. Она слезла и поцеловала его.

- Поедешь домой?

- Честно?

- Да.

Он тихо сказал, не смотря на нее:

- Я не знаю, куда я сейчас поеду, но точно не домой.

Она счастливо рассмеялась.

- Ты смеешься? – он удивленно вскинул брови.

- Я надеялась, что ты это скажешь. Не уезжай, останься со мной.

- Спасибо.

Они зашли в дом.

- Перекусить не хочешь?

- Вообще-то не отказался бы...

Она посмотрела на часы, разогревая остатки ужина.

- Хм, без десяти три... Интересно, это у тебя ранний завтрак или поздний ужин?

- Да какая разница? – он усмехнулся. – Мне не привыкать.

- Ладно, я в душ. Через двадцать минут буду. Не скучай, - она чмокнула его в щеку и выпорхнула из кухни.



Ровно через двадцать две минуты (специально засекла время) она вышла из душа, завязав пояс халата и вытирая голову. Заглянула на кухню. Он мыл посуду, не замечая ее. Она тихонько отодвинулась от двери и прошла в спальню.

Шум воды на кухне прекратился, но она, не замечая этого, спокойно стояла спиной к полуоткрытой двери и тщательно вытирала мокрые волосы. Вдруг, ей показалось, что дверь чуть скрипнула, и в комнате кто-то есть. В этот же самый момент он обнял ее сзади, а его жаркий шепот ожег ухо:

- Спасибо, все было очень вкусно.

- Пожалуйста.

Он начал целовать ее шею и ласкать уши, а она обняла его голову руками. Она почувствовала, что его руки добрались до пояса и развязали его. Она напряглась, но потом подумала: «Да какого черта!» - и вытянула руки вниз. Халат скользнул на пол.
Он начал ласкать ее грудь и живот, продолжая целовать ее шею. Она чувствовала, как стучится его сердце, чувствовала его нежные руки и губы, слышала его тяжелое дыханье. Его левая рука пошла по ее телу вниз до живота, а потом и ниже... Ее захлестнула волна жара, она судорожно вдохнула, закрыла глаза и отдалась его ласке...

Она повернула голову к нему, и он нашел ее губы... Во время поцелуя она повернулась к нему и, прижавшись всем телом, почувствовала, что он дрожит. Она сорвала с него майку и увлекла на постель...

Он лежал между ее ног и целовал ее грудь. На каждое прикосновение его губ она отвечала легким постаныванием и, закрыв в экстазе глаза, подавалась навстречу ему.

Вдруг он остановился. Она почувствовала, что тяжесть его тела и приятное тепло, исходящее от него, исчезли – он сел на край кровати. Бледного света из окна вполне хватало, чтобы различить его фигуру в темноте.

С трудом сдерживая дыханье, он прошептал:

- Нет... нам нельзя... нельзя...

Он обхватил голову руками и выскочил из комнаты. Она услышала, как хлопнула входная дверь. Подождала немного. Звука двигателя не услышала – не уехал. Накинув халат, она пошла за ним.

Он сидел на ступенях крыльца и курил. Черные волосы рассыпались по загорелым плечам и струились по мускулистой спине, доходя почти до лопаток. Она опустилась позади него на колени, прижалась к нему и обняла. Одной рукой он накрыл ее руки и нежно прижал к себе. Она не сказала ни слова, он сам заговорил:

- Понимаешь, я же в любой момент могу сорваться и уехать отсюда навсегда...

- Ну и что...

- Я не хочу делать тебе больно, да и самому мне будет не очень приятно. У меня же не совесть – зверь!

- А я все равно... – она набрала воздуха в грудь.- Я все равно хочу тебя.

Он выкинул окурок, осторожно выскользнул из ее рук и, задумчиво посмотрев на нее, сказал:

- Здесь холодно... – потом поднял на руки и понес в дом.



Некоторое время спустя они лежали в объятьях друг друга и смотрели в потолок. Она перевернулась и, положив голову ему на грудь, провела пальцами по его лицу. Он губами поймал ее палец и начал целовать, а потом прижался щекой к ладони. Она внимательно оглядела его.

- Почему ты всегда такой грустный?

- Потому что жизнь у меня невеселая.

- А я ничего не знаю. Расскажи мне.

Он вздохнул.

- Уверена, что хочешь?

Она кивнула.

Он закрыл глаза, как будто собираясь с мыслями.

- Нет, подожди, если тебе неприятно – не рассказывай.

Он улыбнулся половиной лица.

- Спасибо, конечно, но я все равно расскажу. Надо же хоть когда-нибудь выговориться. Слушай.


Лет двадцать назад далеко отсюда, очень далеко, за океаном, жил один молодой мужчина. Жил как все, ничего особенного в нем не было. У него был дом, машина, любимая работа, за которую он получал неплохие деньги. Родители его, хотя и были уже престарелыми, на здоровье сильно не жаловались и были счастливы вместе. Но вскоре его жизнь изменилась.
В его жизни появилась женщина. Немногим моложе его, красивая, умная. Он познакомился с ней на вечеринке в честь Дня Рождения своего друга. Они как-то сразу сблизились. Ей он казался не менее интересным и симпатичным, чем она ему. После этого они продолжили встречаться. Рестораны, кинотеатры, зоопарки, выставки, театры... Они влюбились.
Потом была свадьба. Ты бы видела, как они смотрелись вместе! Друзья и родственники не могли налюбоваться, глядя на пару.

Через полтора года у них родился ребенок. Очаровательный мальчик. Они радовались каждому его достижению, его первому шагу, первому слову. Они были наивны, как и все счастливые люди, они не замечали ничего, кроме своей повседневной жизни, кроме своих забот и проблем.

Когда ребенку исполнилось пять, муж и жена поняли, что чувства их остывают, и нет уже той теплой любви и безумной страсти, которая была между ними когда-то. Потом он стал замечать признаки ее неверности. Он не особо искал их, просто это она не особо скрывалась. Дальше все как водится: семейные ссоры, скандалы, слезы, попытки начать все сначала, истеричные крики «Почему? Чего тебе не хватало?» и, в итоге, развод.
Судиться долго не стали. Ему нужен был лишь его сын, которому тогда уже исполнилось семь. Он его получил. И еще свою машину.

Он переехал в другой город, купил дом, нашел себе новую работу, тоже вполне его устраивавшую, и школу для сына. Жестокая депрессия терзала его. Женщина, которую он любил, обманула его, счастливая семья распалась. Он больше не верил женщинам, не верил в любовь, кроме любви сыновней и родительской.

Через год его мать умерла от инсульта. Она чересчур сильно беспокоилась за свою подругу, а когда ее нагло ограбили, пожилая женщина переволновалась, а нервы, как известно, - источник всех болезней. Через неделю ее не стало.

После похорон его отец неделю пил, что в его возрасте тоже небезопасно. Но с его здоровьем ничего страшного не успело случиться. Случилось другое. Однажды вечером, напившись настолько, что чуть переставлял ноги, он решил развести огонь в камине... Сгорел вместе с домом.

Мужчина был на грани нервного срыва. Потеря матери, а через неделю и отца, была для него сокрушительным ударом. Он сумел выкарабкаться только благодаря неусыпной поддержке своего знакомого психиатра.

Сын оставался его единственным светом в этой жизни. Он перенес на него всю свою любовь. Он старался, чтобы у его сына все было как можно лучше. Некоторое время они пожили нормально.

Через год новый удар: сын попал в руки каких-то насильников-садистов. Через три дня после похищения его изувеченный труп обнаружили в мусорном баке в 500-х метрах от родного дома...



Он остановился, потому что услышал, как она всхлипывает. Он опустил глаза и увидел ее залитое слезами лицо. Она вдруг крепко прижалась к нему и быстро-быстро зашептала:

- Прости меня, пожалуйста, я не знала. Бедный, как ты все это вынес?! Бедный...

Он обнял ее и не говорил ни слова, только поглаживал по голове, пока она не успокоилась.

- Когда жена ушла, я находил спасение в рок-музыке. Вообще-то я с детства с музыкой. Папа заставлял меня посещать курсы игры на классической гитаре, сначала силой, а потом мне и самому понравилось. Позже сам научился играть на фортепьяно, а потом как-то случайно освоил ударную установку. Меня всегда спасала возможность вот так сесть и поиграть для себя, для души. А тут жена ушла... Ведь рок, понимаешь, он не любит лжи, он показывает все как есть, он открывает глаза тому, кто хочет прозреть, и отталкивает того, кто слеп и не хочет попытаться понять. Со временем, у меня появилось множество знакомых и друзей из этой среды, среди них и байкеры...

Она прижала палец к его губам, призывая к молчанию. Остатки слез на ее лице уже высохли, но глаза все еще блестели.

- Постой, я что-то... У меня в голове не укладывается. Ты так спокойно говоришь о смерти родителей и сына?

- Просто у души человеческой есть предел страданий, который она может выдержать и остаться такой же живой, способной страдать и радоваться. Я уже свое отстрадал, все, больше не могу.

- А тогда ты как выжил?

- После потери сына я продал все: дом, машину – абсолютно все, купил вот этот байк и поехал.

- Куда?

- Куда глаза глядят. Я просто сбежал, понимаешь?! Я колесил по всей стране, потом выехал за ее пределы, но нигде не мог оставаться долго.

- Почему?

- Потому что везде одно и то же.

Везде есть молодежь, все счастье которой в том, чтобы напиться, бездумно колбаситься под тупую музыку, а потом переспать с кем-нибудь, неважно с кем. А те, кому хочется острых ощущений, выходят на улицы. Многие называют их волками. Нет, - он с силой сжал кулак, - это не волки, это – псы, цепные псы, которые сорвались и вымещают свою злость на невинных прохожих. А сколько таких щенят подрастает сейчас, они уже в школах начинают творить то, что потом будут делать на улицах.

Везде так называемый «средний класс», живущий по принципу: дом – работа – дом, и немного времени на семью. Каждый вечер, возвращаясь с работы, они съедают ужин, прочитывают газеты и отправляются на диван смотреть телевизор. Им больше ничего не нужно. А что в телевизоре? Зажравшиеся политики, которые даже говорить-то толком не умеют.
Везде богатые юристы и экономисты, которые только и думают о том, как бы выглядеть как можно респектабельнее, заработать больше денег и получше вложить их в дело. Все. Им тоже больше ничего не нужно.

Везде неоправданное насилие, войны, террор, голод, озлобленность. Каждый старается смотреться сильнее и страшнее только затем, чтобы его не трогали.

И так везде.

А потом эти люди удивляются: «Почему такой молодой парень ушел в монастырь?» или «Что мешает этим байкерам осесть, завести семью, найти работу?». Да они же и мешают! Они закрывают глаза на все. Многие не хотят, а многие не могут увидеть всю грязь, всю злобу этого мира. А тот, кто смог увидеть, вынужден бежать от этого, бежать куда-нибудь подальше. Потому что стоит тебе только высказать свои мысли, отличные от мыслей других, как тебя тут же громогласно, во всеуслышание объявляют психом и норовят запереть в дурдом. А если ты сопротивляешься и настаиваешь на своем, то тебя начинают считать еще и буйным. И вот тогда действительно остается только бежать.

- И сколько ты так уже живешь?

- Около семи лет. Но я не одинок. У меня очень много друзей во многих странах и городах мира. Людям, которые не закрывают глаза на правду, свойственно объединяться. Я умею ценить друзей, ценить хорошее к себе отношение, потому что на собственной шкуре испытал, что такое быть отверженным. Ты никогда не читала Германа Гессе?

- Нет, а что?

- У него есть роман «Степной волк». Философская штука. Почитай обязательно. Там очень четко описываются люди, которым нет места в этой жизни, потому что они не могут жить так, как все остальные.

Он некоторое время помолчал, а когда решил что-то сказать, то понял по ее глубокому дыханию, что за время этой короткой паузы она успела уснуть, свернувшись калачиком у него на груди. Он вздохнул, обнял ее и тоже сомкнул веки.




Когда он проснулся, солнце уже было высоко в небе. Она гремела на кухне посудой. Когда он подошел, она лучезарно улыбнулась, хотя глаза смотрели внимательно и задумчиво – наверное, анализировала их вчерашний разговор. Чмокнув его в щеку, она, развернув за плечи, нежно вытолкнула его из кухни, произнеся тоном, не приемлющим возражений:

- Возьми в шкафу полотенце и шагом марш в душ. Завтрак скоро будет готов.

Он безропотно подчинился. Через десять минут он вышел из душа, вытирая волосы. Она отобрала у него полотенце и усадила за стол.

- Ешь!

Потом, положив полотенце, вернулась и села напротив, потягивая чай из бокала.

- Знаешь, а я все утро думала над нашим разговором... – вдруг произнесла она задумчиво.

- И что?

Она неопределенно пожала плечами. Он вдруг перестал жевать, отложил вилку и уставился на нее.

- А я знаю, «что». Ты никогда раньше над этими вещами не задумывалась.

Она неуверенно качнула головой:

- Ну... да.

- Вот! – он торжествующе развел руками. – Пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Это один мой друг так любил говорить. Понимаешь, в чем дело? Мало кто задумывается над этим, пока его это не касается. А потом все так удивляются. «И как это я раньше не замечал?». А все потому, что с детства нас учат жить «как все», не выделяться, не смотреть на мир с другой позиции, кроме общепринятой. Нас учат закрывать глаза, и очень тяжело потом бывает научиться открывать их. Многие так и живут «с широко закрытыми глазами», пока что-то или кто-то не откроет их, не даст человеку возможность прозреть. Вот в чем проблема! – удовлетворенно заключил он и, взяв вилку, невозмутимо продолжил трапезу.

Она некоторое время смотрела отстраненно, потом, как будто очнувшись, поморгала, покачала головой и тихо сказала:

- Наверное, ты прав...

Она встала, подошла к окну и выглянула на улицу. Очевидно, не увидев там ничего нового, вдруг резко обернулась и как-то странно на него посмотрела.

- А ты все время думаешь обо всем этом?

Он ответил ей таким же взглядом.

- Нет. Но есть многие вещи, события и лица, напоминающие мне об этом.

- Это, наверное, тяжело?

Он пожал плечами и ничего не ответил. Она вздохнула и начала медленно ходить туда-сюда вдоль стола. Когда она оказалась за его спиной и случайно бросила взгляд на него, то увидела сзади на его шее, чуть пониже затылка, на том месте, которое всегда закрывали волосы, теперь мокрыми прядями висевшие спереди, небольшую татуировку в виде волчьей головы. Она чем-то напоминала гравировку на байке, только здесь пасть волка была приоткрыта, обнажая острые клыки со стекающей по ним слюной. Она провела по татуировке пальцами.

- Что это?

Он накрыл ее пальцы своими.

- Это мне тоже друг сделал. Я же говорил тебе, что у меня очень много друзей.

- А почему везде волки?

Он вздохнул, поглаживая ее руку.

- Волк – символ одиночества и силы. Волки редко собираются стаями, только если голод или беда заставляют. Обычно они живут парами, а чаще по одному. А меня даже друзья прозвали Одиноким Волком.

Она улыбнулась.

- А что, тебе идет.

- Скажешь тоже, - он горько усмехнулся.

Она проводила его до крыльца.

- Когда ты снова приедешь ко мне?

Он посмотрел на часы.

- Если успею, то завтра, - увидев ее вскинутую в удивлении бровь, он объяснил. – На западе от вашего города, километрах в 250-и, есть придорожное кафе, которое держит мой знакомый... И не усмехайся так, я же говорю – у меня МНОГО друзей. Так вот, я обещал ему заехать, как буду недалеко. Сегодня самый подходящий день. Мне ехать туда часа два, не больше. Завтра вернусь – и к тебе. Не скучай, - он нежно поцеловал ее, провел по волосам рукой, сел на байк, завел двигатель и, улыбнувшись, как всегда, половиной лица, уехал.




Весь день, занимаясь мелкой домашней работой, она думала о нем. Хотя нет, неверно будет утверждать, что она думала о нем, нет, скорее она думала о них обоих. Как получилось, что они так быстро сошлись? Этот вопрос она задавала себе более сотни раз за день, но все никак не могла приблизиться к ответу. Неужели она из тех, кто легко клюнет на этот тип убитых жизнью, печальных мечтателей? «Так нет же, он-то как раз и не мечтатель, он просто думает о том многом, о чем «нормальные» люди предпочитают задумываться минут на пять раз в год. А печаль его можно очень легко понять и простить: жена предала, сына убили, мать умерла, отец погиб по глупости. Чего хорошего после всего этого человек может ждать от жизни?!»

В какой-то момент этих рассуждений ей стало настолько жаль его, что она не выдержала и расплакалась. Но потом взяла себя в руки и успокоилась.

«А все-таки, что же в нем такого? Ну да, он красив, красив по-своему, как бывает красив опасный хищник. Но ведь есть много других красивых мужчин.

Он умен и начитан. Его аккуратная и грамотная речь, даже когда он на эмоциях, выдает его. Но... ведь и умных мужчин немало.

Он особенный, не такой, как многие. Он обаятелен и вежлив, несмотря на стереотипное мнение о байкерах».

Она представила его в смокинге, танцующим вальс на какой-нибудь светской вечеринке. Вполне. Сильно и стильно. Тут же память услужливо подсунула картинку: байк, кожанка, развевающиеся волосы, черные как смоль, устремленный вдаль взгляд... Тоже ничего. Все так же стильно и не менее сильно.

«Он уникален. А вот уникальных мужчин немного».

Пока она удовлетворилась этой мыслью, но сделала в памяти заметку на будущее еще подумать об этом. А потом мысли ее невольно вернулись к их разговорам.
«А ведь он прав – я никогда не задумывалась об этом раньше. Странно...»



Она не заметила, как наступил вечер, а потом и ночь.

Какой же огромной и пустой показалась ей кровать без него! Она старалась побыстрее заснуть, так как завтра она, возможно, снова увидит его.

Но сон не шел. Она ворочалась с боку на бок, пытаясь устроиться удобнее, но все было тщетно. Измученная до невозможности, она все-таки заснула часам к четырем.



Проснулась рано, но не сама. Какой-то звук разбудил ее. Она прислушалась. «Гитара? Точно, гитара».

Он сидел на крыльце и перебирал струны неизвестно откуда взявшейся гитары, что-то негромко напевая. На звук открывшейся двери он обернулся и, не переставая играть, сказал:

- Доброе утро.

- Привет, - она потянулась и сладко зевнула. – А где гитару взял?

- У соседского мальчишки одолжил на полчаса. Он сразу согласился, когда я сказал зачем.

- И зачем?

- Для девушки.

- А-а... Ты когда приехал?

- Минут двадцать назад.

- Есть хочешь.

Он отрицательно мотнул головой и устало вздохнул.

- Спать хочу. Проговорили с другом всю ночь. А утром я вспомнил, что обещал к тебе приехать. Сел и поехал. А теперь с ног валюсь.

Глаза его и вправду были красными и запавшими, а лицо бледным. Она погладила его по голове.

- Вот что. Мне сейчас на работу надо, а ты заходи и спи, я вечером приду и разбужу тебя. Хорошо?

Он улыбнулся и поцеловал ее руку.

- Я только гитару отнесу.

- Стой, - она забежала в дом на секунду. – Вот, держи. Это чтобы ты мог войти ко мне когда захочешь.

Он удивленно посмотрел на ключи, которые она подавала ему. Потом взял их и улыбнулся.

- Доверяешь?

- Да.

- Спасибо тебе.




Сегодня она была особенно приветлива и вежлива с посетителями. Она просто светилась от счастья. В ответ на озадаченные взгляды подруг, интересовавшихся событиями выходных, она лишь загадочно улыбалась. Те недоумевали.

Но на самом деле она улыбалась своим мыслям. Мыслям о том, что он сейчас спит в ее постели, на ее подушке, укрыт ее одеялом. Теперь везде останется его запах, волнующий, пьянящий и будоражащий...

Незаметно в таких мыслях и прошел весь день.




К вечеру, когда она пришла домой, он уже не спал. Он успел приготовить ужин для нее, чем приятно ее удивил. Она ужинала, о чем-то весело болтая, а он стоял, облокотившись на холодильник, и рассеяно улыбался, казалось, занятый своими мыслями и не слушавший ее. Она, наконец, заметила это.

- Что с тобой?

- Да так... – он неопределенно махнул рукой. – Еще не совсем проснулся.

Вдруг, в дверь позвонили. Он встрепенулся.

- Пойду, открою.

Он вернулся с гитарой, весь прямо сияющий.

- Я упросил его дать мне гитару до завтра. Он не смог отказать, после того, как я показал ему пару интересных ходов и расписал рифы на «For whom the bell tolls» Metallic’и.



Они перебрались на ее любимый диван у камина. Она полулежала на диване. Он сидел напротив, в кресле с гитарой. На столике по правую его руку стояла чашка кофе, пепельница и светильник. Ее чашка стояла на полу около дивана. Он пел. Она слушала, задумчиво всматриваясь в него. В зависимости от песни он либо смотрел ей в глаза, либо устремлял взор вверх, и тогда ей казалось, что она видит, как в его глазах отражаются звезды. Иногда он закрывал глаза и опускал голову, так что волосы закрывали половину лица, и раскачивался из стороны в сторону в такт музыке. Изредка он останавливался, чтобы отхлебнуть кофе или закурить очередную сигарету. После того, как она минут сорок убеждала его не бегать на улицу, а курить прямо здесь, упирая на то, что дым ей не мешает, а даже нравится, он не на секунду не оставался без дымящейся сигареты. Если он пел, то откладывал ее на край пепельницы. Когда пепельница наполнилась, он вытряхнул ее содержимое в камин.

Она приподнялась на локте.

- Ты много куришь.

Он пожал плечами.

- Как обычно. Я уже привык.

Больше она эту тему не поднимала. Вообще, они мало о чем говорили в эту ночь. Он все больше пел, а она, постепенно засыпая, слушала.

Когда она уснула, он отложил гитару, докурил сигарету и в очередной раз вытряхнул пепельницу, выкинув следом пустую пачку. Потом расстелил в спальне постель, осторожно перенес ее, раздел, бережно, чтобы не разбудить, и укрыл одеялом. После этого унес чашки на кухню, выключил светильник, вернулся к ней, разделся и, чуть дыша, опустился на кровать рядом с ней, нежно обняв ее одной рукой сзади. Во сне, почувствовав его руку, она доверчиво прижалась к нему и задышала ровнее. Он улыбнулся.




На следующий день они произвели фурор – он привез ее в кафе на байке. Все утро кафе шумело, как потревоженный улей. Слух пополз по городку.

Вечером он спросил:

- А ты не боишься, что о тебе будут говорить?

- Даже и не собираюсь, - она презрительно оттопырила верхнюю губу. – Пусть думают, что хотят и говорят, что хотят. Мне на них глубоко наплевать.

- Правильно.



Всю неделю она летала, как на крыльях. Каждый день он был с ней. Это было прекрасно. Он привозил ей цветы прямо в кафе. Это было чудесно. Ее кровать больше не казалась ей огромной и пустой. Это пьянило.

Она не помнила, чтобы когда-нибудь еще она была так счастлива. Они гуляли, катались за городом, сидели у горящего камина и разговаривали о чем угодно или он пел ей какую-нибудь из тех грустных и глубоких красивых песен, запас которых у него, казалось, был неограничен. Ей было хорошо с ним. Он понимал ее. С ним можно было поговорить на любую тему, не стесняясь и не ставя ни себя, ни его в глупое или неловкое положение. Ей было легко с ним.

Она была счастлива.

Вот только он почему-то всегда оставался чуть-чуть печальным. Нет, конечно, это его нормальное состояние, но она надеялась, что с ней он будет хоть немного веселее. На все ее вопросы он лишь грустно улыбался, целовал ее, прижимал к себе и шептал на ухо:

- Я счастлив... – и оставался таким же печальным.

Прошла неделя.

Он постепенно становился все мрачнее и мрачнее.

Во вторник ночью она не выдержала.


Приподнявшись на локте, она уставилась в его темные глаза с блестевшими в темноте белками.

- Что с тобой происходит?

- Ничего. Все в порядке, - он обнял ее.

Она осторожно высвободилась из объятий, отодвинулась и села.

- Нет, не уходи от ответа! Я же вижу, что-то не так...

Он вздохнул и отвел взгляд.

- Мне скоро придется уехать.

- Когда? – она сама немного испугалась той холодности, с которой произнесла это слово.

- Точно не знаю. Скоро.

Она ни жестом, ни словом, ни движением не выдала своих чувств. Он заговорил, не оправдываясь, но с трудноскрываемой болью в голосе.

- Извини. Понимаешь, я не могу долго находиться на одном месте. Меня убивает эта однообразная, размеренная жизнь. Понимаешь? – он тоже сел и, придвинувшись к ней, осторожно взял ее за плечи.

Она кивнула и, почувствовав скатившуюся по щеке слезу, прижалась к нему.

- Спасибо тебе, - она всхлипнула. – Спасибо за то, что в моей жизни от тебя стало светлей.

Он гладил ее по голове.

- А тебе спасибо за то, что смогла понять меня.

Они не говорили об этом вслух, эта фраза ни разу не была сказана, но они прощались.
В эту ночь он любил ее так, как никогда раньше. Она отдавала ему всю себя до последней капли, до последнего вздоха, до последнего стона. Как будто в последний раз...




На утро, как будто ничего не было и ничего не должно было случиться в скором времени, он, как обычно, довез ее до кафе, она, как обычно, чмокнула его в щеку. Он уехал.




Вечером она слушала диски, которые он как-то раз притащил ей неизвестно откуда. Она постепенно начинала понимать всю эту музыку, раньше казавшуюся ей агрессивной и жестокой, понимать этих людей, которые, оказывается, пишут такие сильные, но в то же время грустные стихи. Особенно ей понравился диск группы My Dying Bride. Его он привозил отдельно от других и отдал ей со словами:

- Вот. Сам собрал самое лучшее, что у них есть. Настоятельно рекомендую. Тебе должно понравиться.

Вопреки ее опасениям, музыка оказалась не очень тяжелая, а иногда наоборот, тихая, спокойная. Нежный вокал пел о любви, о человечестве, о падших ангелах, и столько боли и плача было в этом нежном страдающем голосе, что он тронул бы, наверное, даже самое черствое сердце. Она, утирая скатывающиеся слезы, подумала, что надо бы послушать несколько альбомов этой группы, тем более что четыре или пять из них она видела среди тех дисков, что он привез ей.

Вечер она провела в одиночестве.

Наступила ночь.

Во втором часу она отправилась спать. Одна.




На следующее утро проснулась с раскалывающейся от боли головой. Выглянула в окно. Так и есть – все небо затянуто низкими мрачными тучами. Позвонила подруге и попросила подменить ее.

Весь день провела в постели. К вечеру головная боль немного отпустила. Она поужинала, через силу, заставляя себя, хотя есть не хотелось.

К ночи тучи сгустились, стало тепло, почти жарко, как летом. Перед грозой всегда душно.
В двенадцатом часу, скинув с себя все, она решила освежиться и принять прохладный душ. Сделав музыку погромче (она все-таки не оставила свое намерение послушать еще «My Dying Bride», и теперь включила их альбом «Dreadful Hours») и, покачиваясь в такт медленным, но мощным, и от этого не менее красивым, рифам, она пошла за полотенцем.

Через двадцать минут вышла из душа посвежевшая, с блестевшими на коже каплями воды.
Играла уже предпоследняя песня диска, «My hope, the Destroyer». Вокалист пел с надрывом, как будто превозмогая боль:

       You still mine, my lover,
       I want only you…

Она вспомнила о нем.

За окнами внезапно началась гроза. Молнии сверкали почти не переставая, от низких частот грома стекла в окнах чуть позвякивали. Дождь шел стеной, покрывая непроницаемой для зрения завесой дома и улицы небольшого городка. Создавалось впечатление, будто хляби небесные, разверзнувшись, отдали земле всю свою воду разом.

Она отдернула штору и стояла перед окном, обняв себя руками.

В двух вспышках молний, она что-то заметила на улице.

Его байк.

Он ехал по дороге, не замечая, казалось, грозы и потоков воды, падающей с неба. На нем были все те же сапоги на каблуке, потертые джинсы и кожанка.

«Он что, с ума сошел?! Кататься в такую грозу!» - подумала она, когда он свернул на дорогу, ведущую за город, ту, по которой он приехал почти две недели назад.

Вдруг, глаза ее расширились, а воздух ушел из легких судорожным выдохом.

Он вскинул вверх сжатую в кулак левую руку. Он уезжал! Он прощался.

А нежный голос все надрывался:


       Good by, my lover.
       No sorrow, please, no tears…


Он скрылся в пелене дождя.

Дождь лил, не переставая, он стекал по стеклу, и свет фонарей дробился в каплях воды на тысячи маленьких осколков, которые отблесками переливались по ее лицу, груди и животу.
Она стояла, обхватив себя руками и прижавшись лбом к холодному стеклу, одна в темном доме. Одна в темном городе.

За окном шел дождь.

А под дождем так хочется плакать!

Она стояла одна в темном доме, прижавшись лбом к холодному стеклу, и слезы катились по ее прекрасному лицу, подражая каплям дождя. Она плакала...



       P.S.

       Любовь не знает середины: она или губит,
       или спасает. Вся человеческая судьба в этой
       дилемме. Никакой рок не ставит более
       неумолимо, чем любовь, эту дилемму: гибель
       или спасение. Любовь – жизнь, если она не
       смерть. Колыбель, но и гроб.

       Виктор Гюго

Он въехал в город с запада, вспоминая, как уехал отсюда год назад. «Интересно, как она? А вот и ее дом».

Он подъехал, спрыгнул с байка и подошел к двери. Ключ, который она отдала ему тогда, не подошел. Он позвонил.

Минуты через две дверь открыла совершенно незнакомая женщина лет пятидесяти.

- Здравствуйте.

- Добрый день, - она внимательно смотрела на него.

- Э-э... Вы теперь здесь живете? – она кивнула. – А где сейчас та девушка, что жила здесь год назад?

Она не ответила, а, прищурившись, спросила:

- А вы, случайно, не тот человек, о котором она рассказывала? Она еще называла его Одиноким Волком.

- Да, это я.

- Подождите минуту.

Она скрылась в доме. Он закурил. Через какое-то время она вынесла запечатанный конверт.

- Вы знаете, она просила отдать это только лично в руки... Это точно вы?

Он, не отвечая, повернулся и приподнял волосы сзади так, чтобы можно было увидеть татуировку.

- Этого достаточно?

- Да, конечно. Тогда это вам.

На конверте была надпись: «Одинокому Волку, человеку с татуировкой на шее».

- Спасибо. А где она сама?

Женщина замялась. Он пристально смотрел на нее.

- Она... понимаете... – она глубоко вздохнула. – Она умерла в начале весны.

Перед глазами его поплыли цветные шарики, земля начала уходить из-под ног.

- Что с вами? Вам плохо?

Выкинув окурок, он устало сел на крыльцо и сжал голову руками. Женщина расслышала тихий сдавленный шепот: «Конечно плохо...». Вдруг, он резко поднял голову. Глаза его бегали, а желваки на щеках вздулись, на виске билась в агонии синяя вена.

- Как, умерла? – голос его дрожал.

- У нее сердце слабое было. Весной она сильно простудилась, а тут еще депрессия... Она всю зиму просто сама не своя была. Началось осложнение, сердце не выдержало… Извините, мне очень жаль.

Он мотнул головой.

- А где... – язык отказывался говорить это, но он сумел себя пересилить. – Где она похоронена?

- Я покажу вам. Пойдемте.




Кладбище было недалеко. Она подвела его к могиле со свежими цветами.

- Это ее подруги здесь всегда за цветами следят, - она мягко положила руку ему на плечо.

– Примите мои соболезнования. Наверное, вы были близки...

- Да, спасибо... – он, не отрываясь, смотрел на надгробную плиту.

- Я оставлю вас.

Он кивнул.

Уходя, она слышала, как он бормочет: «Как же так?! Любимая, прости меня, пожалуйста! Любимая...». Обернувшись, она увидела, что он стоит на коленях, вцепившись руками в землю. А он поднял голову и, раскинув руки, крикнул в небо срывающимся от боли голосом:

- Почему? За что? Что она сделала? Она же ни в чем не виновата!

Он упал лицом в коротко подстриженную траву. Руки его бесцельно загребали вокруг, иногда кулаком ударяя по земле.

- Я люблю тебя! – глухой крик, прерываемый рыданиями, сотрясавшими его тело, разнесся над кладбищем.



Часа через два он немного успокоился и вспомнил про письмо. Вскрыл, все так же стоя на коленях перед могилой, и впервые увидел ее почерк:



« Любимый,

Я очень тоскую. Жизнь стала такой черно-белой без тебя. Спасибо тебе.

Ты открыл мне глаза, я могу видеть мир таким, какой он есть на самом деле. Спасибо тебе.
 
Ты помог мне забыть, каким тихим бывает дом, какой огромной и пустой бывает постель, какими долгими и одинокими бывают вечера у камина. Спасибо тебе.

Я теперь зрячая. Ты сказал мне: «Смотри!» - и я прозрела. Спасибо тебе.

Я люблю тебя!

Я не знаю, прочтешь ли ты это письмо когда-нибудь, но если да, то знай и помни: ты ни в чем не виноват. Не смей считать себя виноватым в чем-то передо мной! Я знала, что ты не можешь оставаться взаперти. Ведь волки в неволе умирают от тоски по свободе. Я сознательно шла на все, зная, что впереди прощание.

Я счастлива и благодарна судьбе за то, что ты был в моей жизни.

Я люблю тебя!

В этом конверте лежит моя фотография. Оставь ее у себя. Смотри, не потеряй мои ключи, - он улыбнулся сквозь слезы, - пусть они тоже останутся памятью.

Помни обо мне – вот и все, о чем я прошу.

 Я люблю тебя!

Да, и... есть еще одно слово, которое я не сказала тебе тогда, хотя теперь понимаю, что нужно было. Так было бы легче. Но ничего, скажу сейчас. Будет легче…
Так трудно, но...
прощай...»


Рыдания душили его. Он достал из конверта ее фотографию.

Глядя на ее цветущую улыбку, на ее волосы, руки, глядя ей в глаза, он улыбался.
Глядя на каменную плиту и цветы на ее могиле, он плакал...



Наступила ночь. Взошла луна. В ее мертвенном бледном свете он прочел еще раз письмо и поднял голову к темному небу. В ночи раздался протяжный крик боли и отчаяния.
Он кричал, раскачиваясь из стороны в сторону. Кричал страшно, как раненый зверь. Как одинокий волк...

 июль - сентябрь 2006