Валеркины Рассказы

Предисловие

В детстве я слышал много рассказов от деда, отца и бабушки про прошлую их жизнь. Мне это всегда было интересно, как будто я продлял свою собственную жизнь, но в обратном направлении от времени, когда я родился. Я думаю, что люди часто и легко теряют эту часть своей жизни, стараясь, тем не менее, продлить себе старость. А ведь продление жизни в ином направлении куда более увлекательное занятие. Это не только полезный опыт, а реальная жизнь с яркими эмоциями, которые нас формируют и через которые легче понять себя, свой характер и поведение. И всегда интересно ощутить свою принадлежность к тем предшествующим поколениям. Ведь с возрастом многие люди задумываются о том, кто они и зачем на этой земле. Вот тогда-то и возникает интерес к религии своих предков, к местам, где они жили, к их характерам и желание их не осрамить. На этом интересе, в конце концов, держатся легенды, мифы, песни и сложные науки. Из всех рассказов мне особенно запомнились рассказы отца про своё детство, а также рассказы его отца, то бишь моего деда. Только с возрастом я понял, что это сильно сформировало моё собственное отношение к жизни, выживаемость в сложных условиях, фантазию и способность трезво оценивать ситуацию. И что без этих незамысловатых, но забавных, рассказов вся моя жизнь видимо, пошла бы по-другому. Просто пересказать эти рассказы, как они были рассказаны мне, я не смогу. Я решил их пересказать по-своему. Таким образом, это уже начало легенды. Но тем не менее, все события, на которых они основаны, чистая правда, ибо я слышал о них из нескольких различных источников - дед, отец, его сестра и бабушка. Отличаясь в деталях, они все описывали те же события. Так что хотите, верьте, а хотите, нет.


Посёлок

Где-то в 1930х, перед Войной. Солнечный Алтай. Небольшой лесозаготовительный посёлок. Не город, не деревня. Но скорее деревня, чем город. Вместо улиц Ленина, Маркса и Советской, которые без труда можно отыскать в любом большом и малом городке на безбрежных просторах от Питербурга до Владивостока, здесь путь для народа проложили вдоль одной, но широкой, дороги, что пронзая весь посёлок по прямой как стрела тупо упиралась в лес. Дорога эта чем-то напоминала идиологию коммунизма – и своей прямолинейностью, и своими ухабами, и пылью, и даже тёмным лесом в конце неё. Но и там, в лесу, так же как и идеология Ленина, она не кончалась, а виляла своими грунтовыми извилинами, пылила на ухабах в жаркое лето, всасывала машины в трясину по осени и совершенно пропадала из виду зимой. И только народное чутьё да русская смекалка помогали не терять её совсем на долгие зимнии месяцы, до весны – до великой грязи, когда все результаты предыдущего труда выходили наружу без стыдливых белых одежд, ну совсем как природа человеческая после Горбачёвско-Ельциновской «перестройки». И тогда народ горячим потом, горбом и своим здоровьем пробивал эту дорогу к сердцу леса. Пробивал пока у него, у народа, было сил. Вся та сила вкладывалась для народного же процветания – что бы летом огромные грузовики смогли тащить на себе длинные брёвна куда-то в город, где это всенародное добро распиливалось, превращаясь в плоские доски да пахнущие свежим лесом опилки. Вот так и жила дорога и люди вдоль неё. Трудно жили. Но другого пути-дороги они не знали. Так же как и не видели светлого будующего в обозримом пространстве-времени. Однако все верили, что там..., когда-нибудь..., у детей или внуков, всё конечно будет иначе, всё изменится, всё будет лучше. Как? – Ну этого точно никто не знал, но надеялись на чудо. Как-то там всё устроится..., как-то образуется. Покрайне мере, вожди надежду не теряли и их осознаный оптимизм передовался неосознаному и несознательному народу. Помере приближения к лету он, оптимизм народный, крепчал, а вместе с ним крепчало и народная сознательность. А к зиме всё как-то снова угасало. Да народ глуп и эти свои колебания духа связывал с колебаниями температуры, а не с колебаниями веры в правильность выбранного вождями пути. Да и в конце то концов, ну что голову то ерундой забивать - работать надо. Не до разборов высоких полётов. Некогда. После работы, гляди, ещё участок под картошку вскопать надо, корову домой загнать да подоить её кормилицу, у курей яйца собрать, порося проверить, детей чёрных от грязи отмыть да еды им какой собрать. Короче, в данный отрезок исторического времени не до философского анализа. Каждый выживал как умел. И ждали войны. И она пришла... Пришла неожиданно. Раньше, чем ожидали. Раньше, чем окрепли и достигли народного процветания. Ну вот что тут поделаешь! Всегда так на Руси. Как только что-то начинает вытанцовываться, так уже лезут «из-за бугра» рожи – то с копьями и стрелами, то с автоматами и танками, а то и с радарами лиходея-президента Буша. А отобъёшься от них, глянешь кругом – мать честная! – опять всё в разрухе. И уже следующее поколение втягивается в этот новый и новый виток спирали. Приходило порою смутное сомнение – « И как только этим немцам удаётся воевать и жить хорошо?». Эта загадка Немецкой души, также как и Японской, и Французкой, и Итальянской, и Польской, и Английской, не говоря уже об интернациональной смеси народов – Американской, немного смущало душу, но... ненадолго. И уже молодое поколение думало так же – чего душу мутить. Не до этого сейчас. Учиться надо. Работать. Детей растить. И надеяться на лучшую жизнь. Ну да лучшее всё ещё впереди. А сейчас – за работу... «Работайте..., работайте...» - слышался мудрый голос, уверенных в себе вождей. И послушный народ вкалывал как умел и было сил, воровал как мог, что бы выжить, пил сколько мог, что бы забыть день сегодняшний и легко встретить день завтрашний. «Всё ещё впереди... Всё ещё впереди...» - пел с надеждой Бернес уже после Войны. Хотелось верить. И верили. Как до Войны, так и после.

И вот уже после Войны, страшной и разрушительной, что перемолола много тех доверчивых и мечтательных душ, уже после некоторого подъёма в народном хозяйстве и с появлением новых надежд – ну вот наконец-то сейчас всё получится, - где-то летом в 1950х, я маленький Серёжка, появился нечаянно-негаданно всё на той же широкой и солнечной Алтайской дороге, по которой всё также, без перемен, тащили на себе длинные брёвна огромные грузовики аж на 8 !!! колёсах. И я, как предыдущие поколения, начинаю свой путь в ожидании чего-то светлого – там... впереди... А как же иначе? Ведь вокруг лето! Яркое солнце греет тело и душу, как добрая улыбка Ильича. Где-то неподалёку мой дедушка, у которого я здесь в гостях из далёкого городка Сковородино, что затерялся где-то там за тысячи километров на Восток, в Амурской области. Пыль от дороги мне не мешает. Её закрывает длинное серое одноэтажное здание, где работает мой дед – начальником планового отдела. Он не пъёт, не курит, не ворует. Ох как страшно далёк он от народа, наверное дальше, чем Декабристы. Более того, в его должность, как побочный эффект, входит обязанность выявлять нехорошие, ну те что уж совсем-совершенно нехорошие случаи воровства бензина и пресекать их. План должен быть выполнен любой ценой! Даже, если его позднее придётся скорректировать «навстречу нуждам народа». Ну того народа, что сидит в городе и испускает эти планы по народной нужде и иногда за это получает награды. А здесь, в посёлке, в единственном магазинчике, продавали Все! – мыло, керосин, спички, хлеб, соль и сахар. Всю остальную роскошь – картошку, молоко, мясо, яйца, грибы, ягоду и рыбу – добывали сами на приусадебных участках да в лесу, отбив своё у медведей. Одежду и обувь ездили покупать в город, где скапливалось в некоторых количествах народное добро. Несмотря на эти мелкие неудобства жизни, мой дед - добрый и не унывающий человек. Простота жизни не задевает его. Он всегда улыбается и никто никогда не видел его злым. И как только ему это удавалось? Ведь давление плана было нешуточным, да и народ кругом не сахар. Видимо это от того, что он умел видеть забавные стороны жизни в любых, порою в весьма сложных обстоятельствах, и не рассматривал себя как важную персону, что несёт в себе что-то судьбоносное. Однако на деле он именно нёс в себе какой-то положительный заряд, который передал сыну и внукам. Это своё отношение к жизни – не помнить лихое, замечать доброе, вспоминать о прожитом с долей юмора. Он любил много рассказывать, а когда появилась возможность, то покупал книжки и много читал сам и нам, внукам. Но самое важное было в его рассказах. Как-то там всё было интересно и весело. Как я понял позже, это был деревенский обычай общаться через забавные рассказы. То же мне рассказывала и бабушка, уже по материнской линии, о своём дедушке. После вспашки поля или уборки урожая они иногда оставались ночевать в поле, что бы утром продолжить свой нелёгкий и неотложный труд. И вот тогда, у костра, её дедущка рассказывал много смешных историй. Они хохотали и никто не хотел идти спать. Вот такая традиция жила в деревне – до книжная, до компьютерная.


ВАЛЕРКА

Инженерные способности моего отца, Валерки, как называл его дед в своих рассказах, стали проявляться очень рано. Так первая яркая демонстрация его неуёмной изобретательности случилась в его 4-5 лет.
Моя бабушка, как многие матери и в наше время, обычно приготовляла по утрам кашку на молоке и кормила ею Валерку и его сестру. Вот как-то, она налила из ведра молоко в кастрюльку и поставила её на чугунную плиту печки. Молоко было свежее, только что после дойки. Над кастрюлькой поднялась пышная белая пена. От молока вкусно пахло коровой. Всё это разбередило душу, желудок и фантазию маленького Валерки. Бабушка вышла на минуту - за спичками. Валерка не выдержал напряжения момента – один на один с молоком. Быстро выхватив макаронину из шкафа, он через неё, как через соломинку, отсосал молоко под пенкой. Пена тихонько просела, но ничего не выдавало содеянного преступления. Только сестра, что была на год его младше и в силу своего малолетнего возраста имевшая смутные представление о Валеркиной привязанности к парному молоку, надула губы. Тем временем бабушка вернулась, посмотрела на пену и стала разжигать огонь в печи. При этом, чтобы подогреть детский аппетит, она что-то ласково рассказывала про детей, которые вырастают большими и сильными, если они едят кашку, и что таких детей «никака коза не забодат, не забодат». Огонь весело защёлкал в печи, она разогнулась и ... увидела, что молока то нету... Исчезло!!! Только мокрые стенки кастрюльки намекали на то, что что-то там всё-таки раньше было... Потерев лоб и так ничего не поняв, она снова принесла ведро с молоком. Снова налила молоко в кастрюльку. Снова поднялась молочная пена. Снова в нервном возбуждении забегали глаза Валерки. Бабушка вышла поставить ведро с молоком в прохладное место. И это её отсутствие Валерка опять использовал в свою пользу, справедливо пологая, что от парного молока дети становятся ещё сильнее чем от кашки, и никакая коза с ними не справится. Бабушка вернулась и попыталась помешать молоко ложкой. Пена быстро осела и ложка звонко застучала по дну кастрюльки. То есть в этот раз молоко исчезло прямо на глазах испуганной бабушки. Моя бабушка была набожным человеком, верила в Бога, как я в законы Ньютона. Но ещё больше она верила в то, что в английском мире называется «cause and effect» - то есть в причинно-следственную связь явлений. И вот сейчас эта связь рассыпалась прямо на её глазах. Молоко было налито в кастрюльку, ложка туда была опущена и вращательные движения сделаны. Из теории, так же как из её многолетней практики, следовало ожидать, что там, в кастрюльке, должно вихрем крутиться молоко. Однако вместо этого вихря закрутился другой – в голове моей бедной бабушке. Она схватилась за голову и приготовилась потерять сознание. Она вообще-то легко теряла сознание от испуга. В данный же момент, похоже, это было осознанное и отчаянное решение, ибо в сознании такого качества она не нуждалась. Но тут её причинно-следственное восприятие мира спасла её дочь – Валеркина сестра. После не продолжительных упрёков, слёз и шлепка по заднице всё пришло в норму. И Валерка, сидя на той же заднице, ел кашку вместе с сестрой - предательницей. Вот так он вырос большим и сильным. Таким сильным, что уже взрослым он съездил на Украину, где в 50х годах участвовал в союзном соревновании штангистов. Он там даже как-то отличился, за что и был награждён охотничьим ружьём. Много позднее это ружьё прятал от меня под матрацем другой мой дедушка, уже по материнской линии. Там же под матрацем он прятал и капселя после моей неудачной попытки наковырять из них гремучую ртуть. Ну да «вишенка от яблоньки» недалеко падает, хотя это уже другая история.


Рацпредложение

Первое рационализаторское предложение Валерка высказал на копке картошки. Копали её родимую, как обычно, несколькими семьями. После обеда дед послал Валерку к сестре помочь помыть посуду. Сестра сидела у речки и с любовью обмывала каждую чашечку, протирая её потом полотенцем. Мельком взглянув на гору посуды, Валерка понял, что для людей без инициативы эта богадельня надолго, может быть даже навсегда. Перспектива стать стареньким и дряхлым около этой грязной посуды и даже никогда не увидеть своего собственного сына, который ему этого конечно не простит, заставила его думать новаторски. «А ну давай-ка всё это барахло чохом в речку» - скомандовал он – «а потом только успевай вытаскивать да протирать». Не успела сестра и глазом моргнуть, как вся посуда уже была загружена скорым на руку Валеркой в природой созданную «dish wash machine”. Вторая часть плана, однако, потерпела фиаско, то есть та самая важная часть - “только успевай вытаскивать», не получилась. Не успели. Быстрая речка в момент разнесла посуду по своему руслу. И спустя долгое время после того события местные рыбаки вытаскивали из своих сетей рыбу, а к ней тарелки и вилки, что они считали весьма удобным. Так что Валеркино рацпредложение всё-таки нашло своих ценителей.

 
Страшный случай

Дед вспоминал и о самом страшном случае Валеркиных проказ. Как-то с соседскими пацанами Валерка играл в догоняшки. Бегали они между большими бочками, что в изобилии стояли за магазином. Догнать убегающего между бочками было нелегко. Поэтому, чтобы решить эту проблему, Валерка стал бегать по бочкам – сверху и видно лучше и путь к жертве короче. Так он приобрёл преимущество древних динозавров над дичью, когда они стали охотиться на двух лапах. Всё бы хорошо, но тут случилось то, что не могло случиться ни с одним из тех вымерших животных даже за миллионы лет их активной и полной приключений жизни – а именно, крышка у одной из бочек надломилась, и Валерка упал внутрь. Оно, конечно, не самое худшее, что могло с ним случиться. В конце концов, Валерка падал даже в дыру свежесрубленного туалета, что само по себе представляет тему для отдельного рассказа. Но та бочка оказалась с томатным соком со всеми вытекающими оттуда для Валерки последствиями. Так как в то время, так же как и в моё, мальчишки бегали на улице летом только в чёрных трусах, то его «одежда» пострадала не сильно. Однако всё тело – ноги, грудь, руки и лицо - всё было в красном томатном соке. Валерка нехотя побрёл домой, соображая, попадёт ему за сломанную бочку или нет. На дороге его сразу окружили местные собаки. Запах томатного сока и необычность ситуации привлекали их и будоражили их собачье воображение. Они кружили вокруг Валерки, звонко лаяли и даже лизали ему ноги. Дом его находился почти через дорогу от того магазина. Там на крылечке сидела его сестра. Подперев пухлые щёки пухлыми ладошками, она тихонько сидела себе сидела... и наблюдала «жизнь». Увидев Валерку, красного как в крови, еле передвигающего ноги и в центре своры собак, которые бешено носились вокруг него, лаяли и даже, как ей показалось, кусали ему ноги, она страшно завизжала и закричала родителям, что их сына, её единоутробного братика, загрызли собаки. Дед и бабушка, привыкшие, казалось бы, ко всему, молнией выскочили из дома и теперь они заорали втроём. Впрочем, на паузе бабушка упала в обморок. Дед отработанным приёмом быстро привёл её в чувство и снова сосредоточился на сыне. Валерка же, оценив произведённый им эффект, решил, что «теперь ужо точно попадёт», и остановился. Дед это интерпретировал так – он потерял много крови, сейчас он упадет, и собаки загрызут его насмерть. Схватив длинную палку, он с отчаянным криком бросился на помощь сыну. Сын же, увидев, что отец обезумел из-за сломанной бочки, сиганул назад – за бочки! Дед по инерции продолжал бежать и орать как полоумный, но уже ничего не понимая. Перед ним весело неслась свора лающих собак, почуяв начало настоящей охоты. Кругом собрались люди и с удовольствием наблюдали эту эмоционально насыщенную сцену – ну прямо как Иван Грозный, который вот-вот сейчас убьёт своего сына. Никто не хотел пропустить этот исторический момент и всем было интересно – убьёт или нет? Кто-то считал, что чтобы достать Валерку за бочками Михайловичу ещё придётся попотеть, другие надеялись на собак. Впрочем, народ был не злой, и если бы Валерка погиб, им было бы его жалко. Развлечений в посёлке было мало – всё работа да работа. Поэтому они любили и Валерку, и всю его семью за те яркие эмоции, что нередко выплёскивались за пределы их дома, будоража душу посёлка, как хорошая порция нюхательного табака в обе ноздри. Дед же был человеком добрым и заботился как о сыне, так и о народных развлечениях, соблюдая тут то-о-онкий баланс. Он не прибил сына. Долго ещё судачил посёлок об этом происшествии. Кто-то утверждал, что вытащил сандаль из бидона с купленным томатным соком – «Михалыч, не ваш ли?» . «Однако это были непроверенные слухи» - хитро улыбался дед,- «а всё остальное – чистая правда».


Большой переполох

Там где был Валерка, спокойное течение жизни могло совершенно неожиданно изменить свой темп от полусонного состояния пса в жаркий летний день до быстрого галопа молодого жеребца, которому поддали под зад крапивой. В каком-то смысле его можно было считать пружиной жизни этого небольшого посёлка. А когда эта пружина «выстрелит», предсказать было трудно.

Вот, к примеру, мирный, тягучий как мёд, летний день, который неторопливо готовится ко сну. Светило уже смахнуло со своего светлого чела последние росинки пота от трудов своих жарких и пошло на закат, наблюдая землю со всеми её грешниками только одним глазом. Первыми это почувствовали куры. Они уселись на свои жерди в сарае и зажмурились. Там же, в углу фамильного сарая, лежал боров Борька. Он уже сожрал всё, что было в его корыте и сейчас во сне готовил себя к тому, что завтра он сожрёт ещё больше. Мой дед поставил перед ним задачу – набрать к осени вес, как можно больше. И Борька откликнулся на это встречным планом – набрать вес ещё-ещё больше, и этим удивить деда и свиней из соседних сараев, где были и прехорошенькие... Вообще в момент наших событий он сладко спал, “отбросив”, так сказать, свои свиные розовые ножки. Его рыло-пылесос жадно всасывало в себя терпкий сарайный воздух, а на выдохе испускало тот же спёртый воздух, но уже увлажнённый и в сопровождении с уютными утробными звуками, которым так любят подражать пьяные матросы. Глядя на него, хотелось лечь с ним рядом, обнять его как родного брата, рылом к рылу, и выводить упоённо вместе с ним эти гармонично вплетённые в ткань природы песни. Однако, маленький Валерка был здесь с другой миссией. Он наблюдал, как мать доит корову. «Дзинь-дзинь-дзинь» - мирные повторяющиеся звуки, производимые струйками парного молока о стенки жестяного ведра, успокаивали Валерку и корову. Казалось время если и не застыло на этой спокойной мирной картине, то по крайней мере двигалось по устойчивому размеренному циклу. Наивный сторонний наблюдатель мог бы подумать, что этим и закончится наш Мир и начнётся другой, где будет всё то же самое - та же женщина на табуреточке, та же корова, те же струйки молока и Валерка, спокойно наблюдающий за этим процессом. Однако это было бы очень поспешное заключение. На настоящей картине кроме главных персонажей всегда важны ещё и мелкие детали. Так было и здесь. Именно в это самое время самые маленькие персонажи, присутствующие на этой картине, нарушили сбалансированность, казалось бы, идеально отлаженного механизма и вывели Мир из оцепенения на тропу стремительных перемен. Дело в том, что если внимательно вглядеться в эту картину, то можно было заметить, что не всё там так уж гармонично тикало и такало. Корове досаждали мухи. И что бы отбиться от них, она время от времени махала хвостом. Хвостом нечистым, грязным, не помытым. И то и дело этот хвост шлёпал Валеркину мать по щеке. Валерка решил исправить этот явный дисбаланс в мирной жизни сарая. Как молодой и энергичный мужчина, он стал действовать. В мгновение к хвосту коровы был привязан кирпич, который упокоился на дне перевёрнутого ведра. Просто и Гениально! Корова дёргала хвостом, но у неё ничего не получалось. Мухи, почувствовав свободу предпринимательства, насели на бока коровы как «новые русские» во времена Чубайса на народные ресурсы. Более того, на бедную корову стали слетаться мухи с соседних сараев. Наконец не выдержав такого нахальства, корова поддала задней ногой ведро и... гордо взмахнула хвостом! Кирпич описал плавную широкую дугу и закончил её на щеке Валеркиной матери. Мать охнула..., инстинктивно сжала покрепче соски коровы..., и стала падать. Соски коровы натянулись как струны на бас гитаре и даже издали басовый звук. Вот тут корова заорала так, как орёт только рокер перед своими фанатами на большом стадионе. Всей своей коровьей душой и телом рванулась она прямо к курам. Куры, открыв от шума один глаз, увидели обезумевшую орущую корову, тут же забыли, что они не умеют летать и вспорхнули с жердей словно голуби. В углу боров Борька приоткрыл щёлочки своих свиных глаз и глазам своим не поверил – орущая корова, вся в перьях, с курами, кругами летающими над её головой, наклонив свои рога, прёт прямо на него, любимого дедом Бореньку. Как живая толстая торпеда, просвистел он по прямой весь сарай, рылом вышиб дверь и с диким визгом пролетел по улице посёлка, поднимая мелкую пыль своими маленькими копытцами. Дед, что был неподалёку, подоспел на шум к сараю в тот момент, когда оттуда удалым жеребцом выскочил Борька и скрылся в клубе пыли за горизонтом. Затем из сарая в кутерьме перьев вылетели куры и расселись на проводах. За ними, отплёвываясь перьями с выпученными глазами, выскочила корова. А потом всё стихло... Внутри сарая в луже молока лежала его жена без чувств и видимо в обмороке. Перед ней стоял Валерка и растеряно улыбался. Немало потребовалось деду времени привести жену в чувства, собрать кур и загнать туда Борьку. Борька обиженно хрюкал деду, как будто жаловался – «Ты знаешь, корова меня убить хотела, свинья такая». Последнюю в сарай дед завёл корову. Она нервно вздрагивала хвостом и тоже жаловалась – «Я ей доверяла как женщина женщине, а она знаешь что сделала?» - корова посмотрела на деда круглыми глазами и буро покраснела - «от женщины-то я такого не ожидала». По словам деда, несколько дней подряд корова не подпускала к себе его жену, Борька потерял сон и несколько килограммов веса, а куры перестали нестись. Вот такой серьёзный экономический ущерб нанесло Валеркино неумелое вмешательство в тонкий механизм жизни фамильного сарая. Из этого эпизода Валерка вынес важную мысль – везде нужен профессионализм, даже в простом деревенском сарае. В последствии он стал очень профессиональным радиоинженером, и его система автоматизации огромного военного комбината с множеством секретных заводов работала как швейцарские часы, без переполохов, за что он несколько раз получил правительственные награды.


Первый "мотоцикл" в посёлке

Да! Развлечений в посёлке было мало. И эту нишу заполнял и довольно успешно заполнял, Валерка. Что было несовместимо с ним, так это скука. Развлечения для себя и местного населения он находил ежедневно, сокрушая рутинный уклад жизни посёлка так же упорно, как молодой росток тополя пробивает себе путь к жизни сквозь старый слой асфальта. Тут он был неутомим. Так, к примеру, если в древние времена для развлечения народа бабы летали на мётлах, а в наш супер технический век их сменили пацаны на мотоциклах, то исторический разрыв между этими двумя слоями цивилизации Валерка заполнил по-инженерному весьма изобретательно – он изобрёл прототип орущего мотоцикла..., из подручных средств... – из свиньи. Гениально!

Летний солнечный день. Лениво течёт речка, и даже время. Куры лениво возятся в пыли. Пёс, каналья, спит в конуре, лениво вытащив свой розовый язык. Даже коровы не машут своим хвостом, потому как все мухи спят – ну типичная деревенская картинка. Один только боров Борька не спит и ударными темпами выполняет поставленную дедом перед ним задачу – жрать всё, что попадётся ему на глаза, как в своём корыте, так и далеко за его пределами. В тот светлый исторический момент, когда Валеркина душа закричала «Эврика!», Борька деловито перерабатывал картофельные очистки у забора в свой жир. Время от времени он почёсывал свой бок о забор и представлял себе, как обрадуется и разулыбается дед, встретив его у сарая. Ничего не предвещало ему беспокойства. Но в это самое время маленькая чёрная тучка уже нависла над ним на заборе. Как коршун, что бьёт с высоты небес глупую курицу, Валерка, чёрной молнии подобен в своих неизменно чёрных трусах, стремительно спрыгнул с забора, оседлал Борьку и крепко ухватил его за уши. От этого внезапного удара сверху ноги Борьки сжались, как сжимаются рессоры у товарняка под грузом кирпича... А затем разжались... и он с визгом, похлеще чем у мотоцикла «Урал», и видимо со сверхзвуковой скоростью мигом просвистел почти весь посёлок. Скорость была просто бешенная, на которую Валерка конечно не рассчитывал. Уже позже, если верить деду, тщательное измерение рыла борова показало, что оно – рыло, увеличилось по площади – видимо из-за яростного сопротивления воздуху. На то же косвенно указывали и обгорелые места рыла, что были по краям, и так же те, что были ближе расположены к воздухозаборным отверстиям. Понятно, что при такой скорости движения у Валерки появились некоторые сомнения насчёт остановки. Борькины тормоза, похоже, не работали. Горючего у него, судя по визгу, было полно - хоть шапками отбавляй. А прыгать с него при такой скорости без парашюта просто самоубийство. По крайней мере, родители ему этот риск не простят. А как же – погибнет и свинья и ребёнок. Но тут путём проб и ошибок, Валерка научился управлять Борькой – а именно, путём натягивания то одного уха то другого. Так управляя боровом, он «вырулил» его к речке. В речку они «въехали» так, что говорят, с тех пор местные утки стали заикаться, а рыба глаза пучить. В общем когда они оказались на середине реки, вокруг плавала оглушённая рыба, а в воздухе ещё стояла радуга от брызг, как бы святым ореолом освящая картину спасения свиньи и человека. Вот тут, казалось бы, можно расслабиться и мирно разойтись по домам – «кина» больше не будет. Не тут-то было. Как раз в этот момент разыгралось самое драматическое событие в жизни той свиньи и ребёнка – борьба не на жизнь, а на смерть. Борьку в реке охватила паника. Он никогда не делал таких смелых заплывов. Ну, купали его когда-то маленького в корыте – и это практически весь опыт. Он уже не помнил, как он попал в речку, жрать оглушённую рыбу не хотелось, а хотелось - жить!, жить!!, жи-ить!!! Тут, оглянувшись, он распознал рядом с собой знакомое «рыло» и решил, что Валерка храбро кинулся в пучину вод, чтобы спасти его, Бореньку, потому что его так любит дед. Он тут же радостно, как собака, полез на спину Валерки. Валерка стал тонуть. Поднырнул, вынырнул – снова тот же боров радостно лезет на его спину. Чувствует он, ну всё, теряет силы, так и утонуть можно – глупо, по-свински. Разозлившись, он схватил борова за шею и стал его топить – погибать так вместе. Это отрезвило Борьку, и он, включив в бешеное вращение не только ноги, но и хвост, в мгновение был выброшен на берег. Потом там, на берегу, Валерка и боров сидели, как два друга, спина к спине и старались согреться. Это было первое транспортное средство отца, который почти до конца жизни не имел ни машины, ни мотоцикла.


Самозащита с оружием

Как-то, уже студентом Томского Университета, летом на каникулах, мой отец, молодой Валерка, сторожил колхозную картошку. Была у него маленькая сторожка, сбитая из тонких деревянных досок да небольшой огородик около неё. По осени колхоз обещал расплатиться с ним за труды картошкой, кое-какими овощами, да салом. Это было весьма важное подспорье в то голодное студенческое время в послевоенные годы. Ну не сидеть же у родителей на шее. Тихое колхозное поле, журчащая рядом речка, свежий летний воздух да овощи с огородика настраивали Валерку на спокойный, даже философский лад. Он начал ощущать божественность и совершенство мира, фундаментом которого была картошка и сытый желудок. Да, много ли человеку надо, чтобы почувствовать гармонию этого мира. Но вот этот мир и порядок, возведенные Богом и колхозниками, нарушал иногда местный Бык с длинными и острыми, как у самого дьявола, рогами и с копытами того же дьявольского происхождения. Каждый вечер пастух прогонял стадо коров мимо Валеркиной сторожки. И очень часто от того стада отделялся Бык, заваливал, безбожник, в Валеркин огородик, топтался там на грядках и потом, нагло задрав хвост в сторону сторожки, откладывал на те грядки свои вонючие блины, после чего он гордо удалялся. Пастух боялся перечить этой «испанской бестии». Дело в том, что «папа» этого быка, как говаривали в деревне, рождён был в солнечной Испании. Он каждый год поднимал на рогах тореадоров на радость испанскому народу. Но как-то, подняв очередной раз какого-то сорванца в красных штанах, чей цвет его так раздражал, он вдруг почувствовал неимоверную тяжесть и, испустив дух, ушёл в мир иной, унеся с собой свою последнюю жертву. У него остались дети сироты да вдова корова. Что до той коровы, никто не знает, а вот детей его якобы привезли в Россию для улучшения местной породы. В общем, Бык был с бешенной испанской кровью. В Валерке же текла кровь русская. Вот тут они сошлись – «вода и камень, любовь и ревность, лёд и пламень не столь различны меж собой». В какой-то очередной раз такого надругательства над частной российской Валеркиной собственностью, в тот момент, когда испанец-Бык гордо поднял свой хвост, чтобы совершить очередное святотатство над святыми, с большим трудом выращенными Валеркой овощами, тот возьми да выстрели из ружья солью прямо в точку мишени – ну туда, откуда вся подлость то и появлялась. В первый момент зад Быка – большой надо сказать зад, съёжился в маленькую куриную попку. Но в таком состоянии он пробыл недолго. Отмашка маятника пошла в другую сторону. Тот зад раздулся до невероятных размеров – даже коровы удивились, и... оглушительно выстрелил. Валерке показалось, что Бык ответил пушечным огнём – картечью. После этого Бык заревел и скрылся за холмом. Стало тихо... Но торжествовать было рано. Бык был настоящим бойцом, в своего испанского папу. Далее разыгралась довольно бурная сценка прямо как по Шекспиру. Как в «Гамлете» - «Но, как бывает часто перед бурей, беззвучны выси, небеса стоят, нет ветра и земля, как смерть притихла. И тут, откуда ни возьмись, внезапный гром раскалывает небо. Так, очнувшись...» Бык «яростней возжаждал крови». Пригнув к земле рога, «дыша огнём и злобой, карбункулами выкатив глаза», он мчался на сторожку. Не поверив своим глазам, Валерка едва успел выскочить из сторожки, как Бык тут же разнёс эту богадельню в щепки. «И вряд ли молот в кузнице Вулкана над ковкой лат для Марса плющил сталь безжалостнее, чем...» этот Бык кровавый топтал сторожку в сумасшедшем танце. Сообразив, что, несмотря на победу, Гамлет быстро погиб после поединка, Валерка кинулся к реке. Бык за ним... Валерка в сапогах и одежде, как был, прыгнул в речку, глубоко нырнул и догадался там под водой сделать резкий поворот. Вынырнул он в камышах, чем и спас свою жизнь. Бык врезался в речку так, что вода расступилась, и он бежал по илистому дну речки «яко посуху». Когда воды сомкнулись, Бык оказался по шею в воде, но выходить оттуда не торопился. Прохладная вода освежала его горячий зад, к тому же соль постепенно растворялась, и ему становилось, видимо, легче. Так он долго простоял в воде, не давая возможность Валерки покинуть поле брани. Но, в конце концов, Бык, как в своё время и Наполеон, бежал с этой русской земли и оставил Валерку в покое. Однако с тех пор Валерка держал, на всякий случай, патроны с пулей на медведя.


Воробей

С отцом никогда не было скучно. Зимой он замораживал воду в детских формочках для песочных пирожков и вмораживал туда бечёвку. Потом на эту же бечёвку намораживал следующие один за другим такие же кругляшки льда. Вода в формочках подкрашивалась акварелью и поэтому получалась длинная гирлянда разноцветных льдинок, которую он вывешивал за форточку к Новому Году. Так у нас к ёлке было ещё и красивое украшение за окном. Летом он делал лук со стрелами. Из жестяной банки делались прочные и острые наконечники. Эти стрелы прочно впивались в забор, и с ними можно было идти на настоящую охоту. Древко лука, сделанное из толстого упругого багульника, со свистом посылали стрелы высоко в небо. Как-то на кончике стрелы он показал мне энцефалитного клеща и объяснил, что хотя клещ крошечный, его укус может быть смертельным, и поэтому после каждого похода в лес нужно обязательно осматривать себя с ног до головы. Осенью, когда были большие ветра, он запускал в небо сделанного им из плотной бумаги «змея». «Змей» был на обыкновенной нитке от катушки. Разматывая эту нитку с катушки на сотню метров, «змей» поднимался так высоко в небо, что его едва можно было видеть. В такие моменты отец посылал ему «телеграммы» - маленькие клочки бумажки нанизывались на ту нитку, и ветер быстро поднимал их вверх к «змею» - прямо как телеграммы, что передавались по проводам. Из деревяшек отец сам сделал жирафа, который стоял на маленьком барабане. Прижмёшь пружинку со дна барабана, и жираф складывает свои ноги и укладывается «спать». Был у нас и первый «телефон». Он состоял из обыкновенной нитки, один конец которой привязывался к спичке. Спичка пряталась в спичечную коробку, и нитка выходила сквозь маленькую дырочку, проделанной в центре той коробки. Другой конец нитки петлёй набрасывался на пустую катушку. Натянешь нитку, покрутишь катушку, и из-за сухого трения натянутая нитка передаёт треск азбуки Морзе в спичечный коробок, который усиливает этот звук, и его хорошо слышно, если приложишь коробок к уху. Но самое интересное, что запомнилось, это как отец вырастил и научил летать воробья. Мы с сестрой, было нам где-то 3-4 годика, нашли около дома желторотого птенца-воробья. Совсем маленький, с желтоватым пушком вместо перьев, он беспомощно звал маму на помощь, но никто ему не откликался. Со слезами на глазах мы принесли того воробья домой. Отец соорудил для него из поломанного детского барабана домик. Воробей не умел в то время даже клевать, а только громко чирикал и широко открывал рот, дескать, жратеньки давайте. Отец вкладывал ему в клюв влажные кусочки хлеба. Потом воробей стал клевать этот хлеб прямо из губ отца. Он стал быстро подрастать. Тогда отец стал ставить перед ним глубокую коробочку с водой, а в ней кусочки хлеба, к которым воробей привык. Так воробей научился клевать и сам пить воду. Потом уже отец давал ему клевать зерно и червей. Когда воробей научился резво прыгать и хлопать крыльями, отец стал его подбрасывать над кроватью и тот планировал, а потом разошёлся и уже вовсю летал по комнате. Вот тогда мы решили выпустить его на волю. Однако воробей, с удовольствием сделав круг, всегда возвращался и садился мне на голову. Так мы и шли домой. Наконец пришлось попросить друзей-мальчишек громко кричать и шуметь, чтобы отпугнуть воробья подальше и дать ему возможность начать жить самостоятельно. Окончилось это трагически. Воробей сел на телеграфный столб, чирикал и не улетал – всё ждал, когда мальчишки уйдут, и он сможет снова сесть мне на голову. Но тут чёрной стрелой, без звука, пролетел над столбом коршун, схватил воробья и, не останавливаясь, улетел в лес. Мы долго кидали в лес камни и уговаривали себя, что мы убили того коршуна, и воробей остался жить.