Глава 1. Прибытие в порт назначения

       Реабилитационный центр назывался «Гавань». Название, вполне соответствующее духу заведения, и оттого вызывающее отторжение и глубокую неприязнь. Ей хотелось кричать, биться в истерике, ломать и крушить все вокруг, но измученный организм мог выразить свой протест лишь глубочайшей апатией, в которой Жанна находилась второй месяц. Сидевший за рулем отец громко восторгался чистыми ухоженными газончиками, подстриженными деревьями, белеными бордюрами и выметенными дорожками, пока автомобиль медленно полз по подъездной дорожке, тянущейся далеко вглубь территории центра. Мать, отвернувшись, тупо пялилась в окно, пытаясь сдержать рвущиеся слезы. Жанна ненавидела их обоих так давно, что уже привыкла к этому ощущению и ненависть её была не острой словно лезвие, а естественной и незаметной – как дыхание. Охватив себя руками за плечи, она сидела на заднем сидении и внимательно прислушивалась к своим ощущениям. После того, как врачи одной из лучших клиник города вернули её с того света и даже подтолкнули в нужном направлении дальнейшего движения, Жанна приобрела привычку слушать, что творилось внутри неё с её почти разрушенным телом. Вот сейчас она отлично чувствовала, как где-то внутри зарождается нечто, лишь отдаленно напоминающее жуткие прежние ломки, и потому неимоверно пугающее. Она знала, что случись с ней настоящая ломка – она снова получит наркотики, в ничтожных дозах, но получит. Однако три месяца реанимации выбили из её тела почти всякую потребность в наркоте, и лишь иногда мозг вдруг сбивался на привычный сигнал, и все истрепанные нервы дружно принимались сворачиваться в воющие жгуты и спирали. Последний призрак ломки посетил Жанну аккурат в тот момент, когда улыбающиеся родители сообщили ей, что она «едет отдохнуть на несколько месяцев, может даже около полугода, но там очень-очень хорошо, тебе понравится, вот увидишь». Тогда подкосившиеся ноги не выдержали веса затрясшегося тела, и она рухнула на пол, корчась и пуская слюну пузырями. Родители сбились в кучу, прижавшись друг к другу так, что остались синяки, и бессмысленно таращились на её припадок, мямля: «Жанночка…»
       Жанночка не желала ехать в «Гавань». Жанночка желала навсегда остаться в своей кровати, до подбородка натянув одеяло и вцепившись в своего старинного приятеля – плюшевого жирафа с вылезшей гривой. И еще, может быть, иногда щелкать пультом от телевизора, что бы переключать идиотские фильмы с рекламы на рекламу. Но её желания всегда учитывались в последнюю очередь, если вообще учитывались. Теперь, когда её заочно объявили свихнувшейся («У вашей дочери нет больше наркотической зависимости в физическом смысле – как потребности организма, её потребность – психологическая, психическая, если говорить точнее, отсюда и продолжающиеся ломки, которые больше похожи на эпилепсию, чем на приступ наркозависимости; ей бы нервишки подлечить, успокоиться…»), желания человека по имени Жанна Александровна Ласкина вообще не воспринимались, как акт сознательного волеизъявления. В лучшем случае – как каприз, в худшем – как бред умалишенного. Поэтому она прибыла в этом приют для самоубийц с тяжеленным чемоданом ненужных вещей и тяжеленной головой ненужных мыслей. Её лучший друг, плюшевый жираф Патрик, покоился в рюкзаке, и его голова, торчащая над «молнией» ехидно посматривала на Жанну блестящим лаковым глазом.
       Машина осторожно притормозила возле главного входа, где её уже поджидал презентабельного вида дяденька. За месяцы лечения она перевидала великое множество презентабельных дяденек, имеющих десятки лет практики за плечами и отлично разбирающихся в психике наркоманов. Так что этот экземпляр мало чем отличался от остальных, разве что в лице его не было выражения затаенной скорби и жалостливого снисхождения, которые отлично читались в лицах других Эскулапов.
       Презентабельный дяденька, однако же, счел нужным вести себя как умалишенный, прыгая вокруг её отца и выражая просто щенячьи восторги по поводу того, что Жанна приехала лечиться именно к ним. Едва он повернул своё круглое лоснящееся лицо, растянутое в некоем подобии идиотической улыбки, должной наверное выражать всю степень его любви к новой пациентке, Жанна высунула язык, испещренный глубокими рваными шрамами и вытаращила глаза, что при соотнесении с её худым бледным зеленоватым лицом выглядело довольно жутко. Дяденька действительно испугался, потом замаскировал испуг смущением, и резко отвернулся обратно к её отцу, теребя его за рукав и настойчиво приглашая войти вовнутрь заведения. Отец колебался, как показалось Жанне, и в ней вспыхнула неясная призрачная надежда, что вот сейчас безумная любовь к дочери пересилит его желание спихнуть её в этом сумасшедший дом, и они вернутся домой, где её ждет любимая постель, толстое одеяло, мороженное и пульт от телевизора (и еще пара неизвестных родителям и следователям телефонов, по которым всегда можно было – с известной долей осторожности – найти наркоту). Однако его сомнения оборвала мать, в которой в этот миг что-то надломилось, и она с воем бросилась на шею дочери, взвизгивая: «На кого же мы тебя оставляем, Пусичек!»
       Отец изменился в лице, побледнел, покраснел, оторвал мать от Жанны и буркнув на прощание: «Всего тебе, я позвоню!», потащил рыдающую супругу к машине. Презентабельный дяденька, сменив по случаю выражение лица на подобающую мужественную отрешенность, проводил их взглядом и обратился в Жанне:
       - Добро пожаловать в «Гавань», сеньорита!
       Жанна, поняла, что хуже, чем есть, уже не будет никогда.
       Её комната располагалась на третьем этаже в восточном крыле, и на двери уже красовалась заботливо кем-то наклеенная табличка с именем. Под затейливо написанным «Жанна» кто-то от руки накарябал черным маркером «Дарк». Именно так. Жанна вздохнула, порывалась в рюкзаке и за неимением маркера исправила писанину губным карандашом. Черно-красная надпись «Д’Арк» совершенно её не порадовала, но бороться с неграмотностью нужно любыми способами.
       Толкнув дверь, Жанна очутилась в вполне уютной комнатке. Мягкая мебель, стены, ковры – все нежных пастельных тонов. Светлое дерево, плюш, карамельные оттенки. От этого уюта её немедленно затошнило. Со злостью швырнув рюкзак на кресло, Жанна забралась на кровать в своих тяжелых армейских ботинках и уставилась на свое собственное отражение в зеркальном потолке. Еще один пароксизм идиотизма. Зачем делать зеркальный потолок в помещении, где находятся кандидаты в кунсткамеру?
       Глубоко вздохнув, Жанна начала раздеваться.
       На туалетном столике (зеркало со специальным небьющимся покрытием, а то вдруг тебе захочется перерезать себе вены осколком!) лежал печатный проспект, рекламирующий прелести «Гавани». Быстро пролистав скучную информацию «Вам у нас непременно понравится!», Жанна остановилась на плане-схеме реабилитационного центра. Её восточное крыло не первом этаже выходило на полукруглую террасу с видом на море. Море.
Жанна закрыла глаза и вспомнила последнее лето, проведенное ею со счастливыми тогда еще родителями в любящей благополучной семье. Это было не так давно, а казалось – прошла вечность с того момента, когда она с визгом счастья носилась по пляжу, распугивая толстых чаек, коллекционировала подобранные ракушки и дарила папе плоские отшлифованные море разноцветные камушки. Море...
       Резко развернувшись, Жанна покинула свою клетку.
       Она вышла на террасу и остановилась в дверях, держась рукой за белый косяк. Свежий утренний ветер принялся трепать подол большой мужской рубашки, которую она надела поверх нижнего белья, решив что совсем без одежды появляться не стоит. О морали и нравственности она не пеклась – её бледное, отощавшее, с больной синюшной кожей тело, обильно покрытое синяками, шрамами и подживающими ссадинами, ни у кого не могло вызвать мыслей о плотском вожделении. Но для собственного спокойствия создать видимость одежды Жанна считала необходимым.
       К груди она прижимала Патрика, держа его за шею прозрачными пальцами с такой небрежностью, что будь он живым – непременно задохнулся бы. На террасе полукругом стояли белые шезлонги, напоминавшие о курортах, какими их изображают в художественных фильмах. Два из них были заняты. Рахитичного вида девочка с выступающими скулами и узкими губами в непомерно огромных солнечных очках, скрывавших большую часть её бледного лица, сидела в крайнем правом шезлонге в некоем подобии бикини, который на её практически начисто лишенном груди теле смотрелся как цветастая тряпочка. Шезлонг по центру занимал молодой человек, судя по остаткам некогда рельефной мускулатуры и волосатым ногам.
       Жанна подошла к странной парочке и тихо опустилась в соседний с парнем шезлонг, вытянув длинные тощие ноги и вдыхая блаженно запах моря. Море действительно было – огромное, красивое, пронзительно-синее под лучами утреннего солнца, медленно и вальяжно шепчущее что-то свое такому же огромному и синему небу над ним. Жанна впервые за много времени вдруг выглянула из своей колючей злой брони, в которую было заковано её исстрадавшееся измученное сердце, что бы впустить туда луч солнца и запах моря. Видимо на лице её в этот миг отразилось что-то такое, от чего соседи уставились на неё, не скрывая своего повышенного интереса. Долю мгновения она наслаждалась своим неожиданным открытием, потом снова захлопнула броню наглухо и с вызовом воскликнула:
       - Ну чего!
       Ни парень ни девушка не изменились в лице. Потом парень улыбнулся, обнажив до странности красивые крепкие и белые зубы, и спросил:
       - Ты новенькая, да?
       - Новее некуда! – буркнула Жанна и откинулась на спину, утонув в полотне шезлонга.
       Девушка тоже последовала её примеру, снова принявшись ловить стеклами очков солнечных зайчиков. Парень однако не сдался так быстро и продолжал за ней наблюдать.
       - Зовут то тебя как, новенькая?
       - Жанна, - пробурчала Жанна и пожалела о том, что не уселась в крайний шезлонг, подальше от этих назойливых ребяток.
       - Д’Арк? – тут же переспросил парень, и не успела Жанна и рта раскрыть, как девица хрипло кашлянула:
       - Дурк!
       Голос у неё был как у пятидесятилетней курильщицы. Парень вяло квакнул:
       - Заткнись!
       - Сам заткнись! – пролаяла девица и потянулась по-кошачьи, явственно хрустя костями. Потом вдруг уселась ровно и чинно, словно в Институте Благородных Девиц, и сообщила:
       - Море!
       Жанна, чувствуя себя как в цирке, откликнулась:
       - Да, море! Красиво!
       Девица повернула к ней голову и сняла очки, явив миру крупные, слегка на выкате, водянисто-голубые глаза, с короткими прямо торчащими ресницами.
       - Да нет, ты не поняла – зовут меня так – Море! Валентина Море!
       Жанна удивилась, что вообще не было свойственно ей.
       - Это фамилия?
       Валентина Море засмеялась, потом загоготала, и затряслась всем телом, раскачивая шезлонг. Жанна подумывала над тем, оскорбиться ли ей, но тут вмешался парень:
       - Ты не обижайся. Тут ни у кого нет фамилий. Есть только имя и прозвище, кличка. Вот ты теперь от ныне и на веки – Д’Арк. Она – Море, потому что на двери её комнаты кто-то наклеил картинку с морем и пальмами…
       - Хорошо хоть не Пальма! – вмешалась отсмеявшаяся Море.
       - А я Евгений! Шнурок.
       - Шнурок? - Жанна поежилась, благодаря родителей за редкое и ассоциативное имя.
       - Ага. Так и живем. В общем, добро пожаловать в «Гавань».