Плодоношение

Чёрт меня дёрнул взять эту подработку, и не с руки и платят гроши, и вот тебе - мёртвое тело изготовили. Ну, где это видано, чтобы в абортном отделении умирали! Так, чертыхаясь, плёлся я по окраине, отыскивая городской абортарий. Оказалось, что его бараки располагаются подле единственной на всю левобережную часть города бревенчатой церквушки. Я нашёл нужный мне сарай и, поскользнувшись на обледенелом пороге, рывком оторвал примёрзшую дверь. Внутри полутёмные коридоры, панели, крашеные тёмно-зелёной краской, казённый запах антисептика - тоска зуболомная. Чувствуя себя неловко среди женщин в байковых халатах, я поспешил найти комнату врачей, вошёл, представился и, ленясь читать историю болезни умершей, спросил: "Что случилось?" Рассказывают, что девятнадцатилетняя женщина поступила вновь, после аборта, с небольшой температурой и выделениями. Дело обыкновенное - неполный аборт, эндометрит. Ей дали антибиотики, выскоблили ещё раз и отправили отлёживаться на коридорную койку. Дело плёвое, более чем обыкновенное. А вот дальше всё пошло не так как обычно. Её нашла без сознания, без давления, случайно обратившая на неё внимание, товарка по несчастию. Что это шок - было ясно. Решили, что проткнули матку инструментом. Попытались поднять давление, да без толку, а время идет. Пошли с отчаяния на чревосечение, а там сухо, кровотечения нет. Конечно, эта напрасная операция, проведённая на фоне шока, добила женщину. Это всем ясно, но вслух этого не скажут. Вот теперь сидят, думают, что делать. В душах оплошавших докторов теплится надежда на то, что на вскрытии найдётся что-либо экстраординарное, что хоть как-то поможет оправдать эту нелепую смерть. Какая-нибудь затаённая фатальная сердечная болезнь была бы очень кстати. Я их понимаю, у них не было времени подумать и они сыграли в орлянку, да не той стороной пятак лёг. Мне не проще, но легче - я могу подумать. Впрочем, кажется, они уже поняли, что произошло на самом деле, но этого не скажут, будут стоят стеной, требовать доказательств очевидного, попытаются точить об меня когти. Сейчас я им враг, а раз так, то их теперешний консилиум после конвульсиума дело ненужное. Их посмертные озарения в расчёт не принимаются. Оперировали по поводу предполагаемого кровотечения в брюшную полость. Это было ошибкой, при-ведшей женщину к смерти - и баста! Таковы правила игры, и надежды подчистить историю болезни следует оставить. Как и ожидалось, на вскрытии ничего неожиданного мы не нашли.
Теперь и мне и докторам совершенно ясно, что произошло. Это так называемый анафилактический шок, т. е. острая непереносимость лекарств. Всякий шок, в сущности - резкое, порой обвальное падение давления крови. И в тяжелых случаях это состояние равнозначно клинической смерти. Давление крови нулевое и сердце, а главное, мозг обескровлены и врачу даётся три-четыре минуты для его нормализации, постольку только столько времени может выдержать кислородное голодание мозг человека. Дальше этого временного предела, душа уже не держится в теле, и оно обращается во прах. Пятью минутами спустя удавленника нет нужды вынимать из петли. Шок, в свою очередь, может иметь, по крайней мере, три причины своего возникновения. Во-первых, давление крови может упасть по причине поломки мотора (сердца), нагнетающего кровь в жилы, как это бывает при сердечном инфаркте. Во-вторых, при быстрой потере крови, изливающейся наружу или внутрь. Именно этот вариант шока предполагали врачи. И в-третьих, давление крови может упасть вследствие резкого расширения сосудов. Такое временное и не опасное для жизни снижение давления переживал, пожалуй, каждый, заваливаясь в обморок. Ликвидировать обморок просто - довольно и битья по щекам. При анафилактическом же шоке этим не обойдёшься. Резчайшее расширение сосудов при нём вызывает особое вещество - гистамин, который выде-ляется в кровь в случаях попадания в организм антигенов (аллергенов), которыми могут быть медикаменты, как это произошло в нашем случае.
Для ликвидации этого паралича сосудов существует стандартная программа экстренных медицинских мероприятий. Между прочим, немедленное выполнение этой программы в случаях анафилактического шока - обязанность не только врачей, но и вообще всех медработников. Именно поэтому, инструкция по борьбе с анафилактическим шоком обязательно вывешивается на стену всех процедурных кабинетов и невыполнение этой программы уголовно наказуемо. Но никто и не подумал запускать противошоковую программу в нашем случае, совсем наоборот, при нулевом давлении полезли в живот умирающей женщины и тем добили её. Эх, "вам девятнадцать лет, у вас своя дорога, вам хочется смеяться и шутить, а мне возврата нет..." Ну и выкопаю я лекарям ямку. Их надежды на то, что я не смогу доказать то, что это анафилаксия, что они заболтают этот случай и всё свалят на Волю Божию, безосновательны. И докажу, и покажу - будьте покойны. Всех тонкостей они не знают. Не знают, что при анафилаксии всегда бывает спазм бронхов. Вот я и сде-лаю цветные фотографии спавшихся бронхов с особыми, обязательными для анафилаксии, крас-ными клетками (эозинофилы) в их стенках. Ну, что за служба-то такая, ну фискал, да и только.
Уж вечерело, как я покончил дело и поплёлся прочь в сизых сумерках дымной окраины. Скрипя снегом, люди со службы спешили домой, а по морозной дымке, в атеистической тишине, растекался застенчивый звон маленького церковного колокола. Звали к вечерне. "Приди, о не-мощный, приди, о радостный, зовут ко всенощной молитве благостной", - это у Бунина. Я вошёл в холодный притвор церкви и, поскрипев половицами, остановился. Шло каждение церкви фимиамом - жестяно позванивала кадильница, подбрасываемая к иконам, жидко струился ладан. На кли-росе запели: "Благослови душе моя Гооо....спода". Это 103 псалом Давида. Ах, как он бесконечно хорош во Всенощной Рахманинова.
Почему-то мне кажется, что Рахманинов и Бунин это один и тот же человек, или одна и та же душа. Я вошёл внутрь церкви, тут было теплее, служка гасил огарки свечей, бесстрашно зажимая фитили пальцами. Из прихожан я был один в храме. Последний лучик предзакатного солнца коротко задержался на иконе подле меня. На ней из мочала чёрных кудрявых волос на меня смотрели грустно-суровые глаза. Это Тихон Задонский, только ему в иконографии позволено иметь такое персицкое оволосение, прямо два зрячих яйца на дне гнезда неведомой птицы.
Моя денежка громко звякнула о дно кружки для подаяний, из-за ширмы на клиросе выглянула любопытная певчая в платочке. Солнце вовсе погасло, Царские врата затворены, свечи погашены - мы во мраке Богооставленности, только робкой надеждой тлеют лампадки подле икон. Бесплотный в густом полумраке диакон с амвона обратился ко мне: "Миром Господу помолимся". И мы стали молиться: "Мире всего мира, о Богохранимой стране нашей.., о граде сем, о благорастворении воздухов.., о изобилии плодов земных...". Не забыл диакон никого и ничего. Вспомнил и о пленённых и о путешествующих, о недугующих и о плодоносящих. О плодоносящих..? Вновь зажёгся свет - милость Божия к нам возвратилась. Пели Свете Тихий, когда, скользя на мёрзлых валенках, в церковь вкатились двое мальчишек и захихикали. Диакон с укоризной уставился на них. Они смутились и убрались, громыхнув в сенях дверью.
Уже в ночи я стоял на автобусной остановке. Подле винного магазина мужики жгли костры из товарных ящиков - ждали выдачи водки по талонам. Как хорошо, однако, не просто о хорошей погоде просим, а о "Благорастворении воздухов" просим. Нынче должно быть полнолуние, и если воздухи благорастворятся, то будет очень красиво, как у Фета: "Чудная картина, как ты мне родна. Белая равнина, полная луна. Свет небес высоких и блестящий снег и саней далёких одинокий бег".

Р.S. Конечно "плодоносящие" это не беременные, а приносящие дары, но в то время я этого не знал.
Р.P.S. Муж умершей искал встречи со мной, но не был настойчив, а я уклонялся.