Разговор

- Алло. Привет! Привет, как дела у тебя? А у тебя не определился номер? Это Саша, Веневитин Сашка. Не был мой номер у тебя записан? Надо же… Как дела у тебя? Ты спишь что ли? Разбудил? Извини… Я? В маршрутке еду. А ты так рано спать ложишься? А-а, устала… Работа, да? Слушай, я… Вот ведь, разбудил тебя, черт… извини… Я… Можно я к тебе приеду?.. Слушай, ты не представляешь, мне так тоскливо! Не знаю, что-то… Нет, ничего не случилось. Просто. А ты одна? Можно я к тебе приеду? Так что-то грустно мне, ты извини, если ты не против, конечно… Спасибо, ты чудо, ты замечательная! Да, помню, шестнадцатая ведь? Ага. У тебя там код есть? Домофон? Ага. Хорошо. Ты просто… просто замечательная! Я говорил тебе, что ты красивая? Нет, сейчас тоже. Я – уверен, ты всегда красивая. Ну и что, что давно не виделись, я не верю, что ты стала хуже, напротив, я уверен, что ты ещё краше стала! Если такое возможно вообще. Ну, так я приеду к тебе, да? Тебе купить что-нибудь? Хорошо. Только хлеба? А вино ты какое любишь? Значит, черный хлеб и белое вино? Ладно. Обожаю тебя. Всё. Жди.
Она открыла дверь. Небрежно собранные в узел волосы, тонкие пальцы, чашка в руках, из которой она допивала остатки чая.
- Проходи, полуночник! – Зевнула и улыбнулась.- Проходи.
- Слушай, ты уж извини, а? Но я просто бы умер, наверное… Такая вдруг тоска накатила, что хоть из маршрутки вылезай и под неё же бросайся! Прямо не знаю, что делал бы, если бы не ты, если бы ты не сказала мне «приезжай»! Хотя знаешь, правильно сделала бы! Звонит тут какой-то в одиннадцать ночи: «Приеду!». Я бы, наверное, послал. А если бы спал – точно послал бы. Убил бы, трубку не поднимая! Мысленно и на расстоянии. А ты – прелесть, ты мне почти что жизнь спасла!
- Разуешься что ли? – Она присела, поставила чашку на пол, встала, прислонившись к косяку двери, руки переплела на груди, чуть улыбалась. – Раздевайся, проходи. Хлеб отнеси на кухню. – Поправила волосы, зевнула. – Тащи вино на балкон. И пошурши в холодильнике, возьми там что-нибудь. Ты голодный?
- Нет. Я не голодный. Ты прекрасная, Оля. Очень красивая. Как я и думал.
- Да, в старой толстовке я особенно прекрасна! – засмеялась.
- Да ну причем здесь толстовка…
- Давай, шуруй на кухню, я пойду столик на балкон вынесу.
Сашка прошел на кухню, положил на стол хлеб, открыл вино, нарезал сыр.
- Вот и я!
- Вот всё-таки хорошо, когда тепло, да, Саньк? Вот можно прям так сидеть себе на балконе. Наливай в бокалы. Или из горла пить будем?
- А ты как предпочитаешь, Оля?
- А мне всё равно, Саша!
- Можно закурю я?
Кивнула.
- Ты будешь?
- Свои.
- Ты куришь? Не знал, что ты куришь.
- Ты много чего не знаешь. – Улыбнулась. – Зачем предлагал тогда?
- Ну, из вежливости. – Протянул ей зажигалку. Она вдохнула, затем выпустила дым. – Я так рад, что мы тут… вот так… сидим, и вместе, и столько не виделись – а тут на тебе! Надо же, даже номера моего у тебя не было. А вот встретились. За встречу, да?
Звон бокалов.
- Ешь конфеты. Я тебе купил. Ты ведь любишь конфеты? Ты красиво улыбаешься. И вообще ты очень красивая. И… как бы это… не поддельная. Настоящая. Хорошая такая. Давай выпьем за тебя, Оля? За то, что ты – прелесть! Тьфу, даже слов подобрать не могу, всё говорю одно и то же… Ну, все равно – за тебя!
- Хорошее вино.
- Я старался, выбирал… Знаешь, вот у меня бывает иногда, что прям за душу возьмет – и хоть умирай, ужас…И ни с чего вроде бы! Бывает так у тебя? – Саша смотрел на Ольгу тоскливо, но в глубине глаз Ольга видела не столько уныние, сколько надежду.
- Бывает. Да.
- Да?! Надо же… я думал, у меня одного так. – Сашка вскинул брови и как-то вдруг оживился. - Я ведь ни с кем, кроме тебя вот сейчас, не делился. Никому не говорил. Все ведь думают – вот Сашка, весельчак, парень сорви голова! А что вот так бывает – по сердцу царапает, и стучит, стучит так, и как-то тревожно, то ли неприятно на душе… не знаю, как сказать это. Думал, у меня у одного так. Я ведь ни с кем, кроме тебя, не делился.
- Потому и думал, что не делился. Всем кажется, что «я один такой, и я один так во всем мире так думаю, так чувствую…» А другие думают так же. И чувствуют то же. И почти теми же словами. – Она затянулась сигаретой и подперла кулаком подбородок. – Да, почти теми же словами… Одиноко тебе, да? Вроде и друзей-то полно, и дел-то много, а одиноко и всё тут. И ещё – осточертело всё. Поэтому и поехал ко мне, а не к своим, не домой, не к кому-нибудь из постоянных друзей.
- Да… А ты к кому ездишь?
- Я уже не знаю, к кому ездить. Сюда еду. Танцую. Один раз перебила половину тарелок. Просто так. – Улыбнулась.
- Хм, тарелки… Надо же… Я тебя понимаю. Давай, выпьем ещё! Я снова хочу за тебя выпить, конечно…
- Нет, Саша, сколько можно! Давай за друзей!
- Давай за друзей.
Они выпили ещё по бокалу, не говоря друг другу ни слова. Оля вращала ступней, внимательно глядя на неё, Саша смотрел то в потолок, то на девушку, то на улицу. Каждый думал о своём. Ольга иногда зевала. Она налила себе и Сане ещё по бокалу вина, не спрашивая его, чокнулась, не произнеся тост.
- Как у тебя дела на работе?
Саша не стал отвечать на её вопрос, отмахнувшись. Потом выпил бокал залпом, потер лоб пальцами.
- Вот ты говоришь за друзей, Оля. А мне иногда кажется, что нет у меня друзей. Почему же так получилось, Олька, свет ты мой в окошке? Почему люди не хотят друг друга знать больше, почему всё чаще хватает шапочного знакомства, и потом – бессмысленная болтовня по аське, в чатах, и счастье – когда тебе письмо напишут больше трёх строк!.. И эти бесконечные «как дела» каждый день, на которые ты отвечаешь один раз, а потом копируешь из одного окошечка аськи – в другое. И упаси боже начать рассказывать, как у тебя дела! Олька, что ж такое творится, я сижу на работе и понимаю, что у меня нет друзей – у меня есть окошечки в аське! И выхода-то из этого – нет!!!
- Не надо, не драматизируй, Саша. Фу, как некрасиво так говорить в двадцать лет.
- Мне больше, Оль.
- Не существенно.
- Мне уже больше, чем двадцать. Мне уже двадцать три скоро, и это, дорогая моя Ольга, большая разница! Потому что в детстве я мог себе представить, что мне будет двадцать, но никак не двадцать три! И получается, что сейчас я живу в то время, которое я себе не представлял… Поэтому и не знаю, как жить…
- Ты пьян, Санька!
- Да. И я рад этому! За тебя, солнце ты ясное, Олька, прекраснейшая из людей и женщин!!!
Ольга рассмеялась, погрозила ему пальцем. Зазвенели бокалы.
- Оля, и ведь понимаешь, – он активно жестикулировал, чуть не уронил бутылку со стола, но успел поймать, – все постоянно заняты! Сидят на работе, пишут тебе по десять слов за день – кому это надо?! – а вечером все заняты! «Давай как-нибудь в другой раз!» - вот фраза нашего поколения!!! Встретимся – в другой раз, выпьем – в другой раз! В кино сходим – да, обязательно, - в другой раз! Влюбимся в другой раз, поженимся в другой раз, ребенка в другой раз родим, может, жить в другой раз будем?! А, Ольк?!
- Сашка, ты к чему это? – Она смотрела на него, глаза внимательные, а на губах – улыбка. – Чего ты от меня хочешь?
- Увези меня на край света! Где люди будут слушать друг друга, где можно будет разговаривать часами, где не надо будет бежать, где будет вино и тишина…
- Зачем ты собрался так далеко?.. Оставайся просто здесь.
Он поднял на неё глаза. Она опять чуть улыбалась, улыбка едва касалась её губ, ускользала… Он дотронулся пальцами до её губ, словно пытался поймать улыбку.
- Здесь… да… но завтра – снова… всё это кончится, эта ночь кончится, и опять бежать, опять толкаться в маршрутках, сидеть на работе с раскалывающейся головой…
- Знаешь, - она отстранилась от его руки, - я в детстве задумывалась – а что это, край света? А что за ним? Один мой друг объяснял мне про бесконечность. Мы катались с горки, а потом лежали рядом в сугробе. И он объяснял мне про бесконечность. Я не понимала. Он был намного старше меня. Мне – семь или восемь, ему уже десять или одиннадцать… Он махал варежкой в воздухе и говорил: «Ну, представь, вот Земля закончилась! Что за ней?» - «Другие планеты» - «А потом?» - «Звезды» - «А потом?» - «Ничего нету». – «Как так – ничего? Ну, пусть даже и ничего, а за ним что?» - «Опять ничего» - «А потом? За каждым ничего оказывается ещё что-то. Или ещё ничего». Вот такая вот детская философия. – Она глотнула вина. – И тогда я поняла, что края света нет. Он бесконечен. Смешно, да?
- Оля, а когда – не хватает слов? Когда – нет слов? Что тогда делать в этом мире текста?
Она ткнула три раза пальцем в воздух перед собой.
- Ставить многоточие…
- Многоточие… У людей пропадают чувства, вместо чувств – слова. Вместо сильных чувств – многоточие…
- Сашка, это постмодернизм! There is nothing outside of the text. Ты говоришь банальности.
- А я не боюсь быть банальным! Почему все боятся быть банальными? Почему все так боятся подражать? Подражать тому, кому тебе действительно хочется подражать – это тоже часть твоей индивидуальности!
- По-моему, все только и делают, что подражают. – Оля напустила на себя равнодушный всезнающий вид, прикрыла глаза тщательно накрашенными ресницами. - Иногда мне кажется, что не осталось необычных людей, что все под одну гребенку. Все – серая масса. Все говорят одно и то же. Все делают одно и то же. Все стремятся к одному и тому же. И при этом каждый считает себя неповторимым!
- Это не так, Оля! Необычность человека не в том, что он отличается от других, а в том, что он является самим собой. Людей ведь очень много, и отличаясь от одних, ты становишься в чем-то похож на других, это неизбежно. И не надо отличаться только ради того, чтобы отличаться – это ни к чему не приведет, ты только станешь похож на кого-то ещё. Из тысяч подражаний складывается твоя, твоя индивидуальность! – Он разнервничался, вскочил, посмотрел на улицу, потом снова сел. – Всё равно всё скоро заменят машины.
Оле хотелось поспорить. Её забавляло, что Саша так разошелся, она не любила тупиков, терпеть не могла, когда кто-нибудь говорил, что всё плохо. Так могла говорить только она одна. И только наедине с собой. Только глядя на себя в зеркало. И только не дольше получаса. Сейчас же этот Сашка, Сашка, которого она знала уже лет десять, если не больше, сидел перед ней, теребил пальцами край скатерти, делал брови домиком и говорил какие-то грустные вещи каким-то печальным голосом!
- У-у, до чего мы дошли, Саша!
- Оля, это не смешно. Это страшно. Ты не представляешь, насколько это страшно. Мир катится к этому, неизбежно, неуклонно. Электронное общение – первый, а может и не первый, звонок.
 - Те, кто громче всех кричат о том, что вокруг засилие интернета, размещают свои статьи в сети.
- Иначе не достучишься!
- Значит, вы принимаете правила. И вообще, Санька, - она наклонилась ближе к нему, почти легла грудью на столик, - вот объясни мне, глупой женщине, чем это так страшно? Тем, что человечество переходит на другой уровень развития?
- Машины истребят людей. Они подчинят себе нашу жизнь. Они уже подчиняют себе нашу жизнь.
- Саша, ты перечитал фантастики. И пересмотрел кино. – Ей начинал надоедать этот разговор.
- Глупая ты, Оля, не хочешь думать.
- Мне можно, я красивая!
- Никто не хочет думать, все отмахиваются. Мы живем по тем правилам, которые диктуют нам нами же придуманные механизмы. Они же нас и уничтожат.
Оле вдруг стало очень смешно. Конечно, она открыла дверь посреди ночи старому другу для того, чтобы тот почти кричал ей в лицо пугающие и избитые вещи! Но она не засмеялась, хотя хотелось просто расхохотаться ему в лицо, хлопнуть его по коленке и сказать «Да ладно тебе, Саньк!». Оля поняла, что не это сейчас ему нужно, что тогда он ещё больше убедиться в своей правоте, что тогда он долго и нудно будет говорить на тему «Ну, вот видишь, даже ты от меня отмахиваешься, даже ты не хочешь меня понять…». Оля вскинула глаза к потолку и воскликнула:
- Боже, какая страшная картина мира! Так что, близок уже наконец апокалипсис? – она говорила, еле сдерживая смех, но стараясь сохранять как можно более серьезное выражение лица. - Саша, неандерталец приложил руку к тому, что с земли исчез homo erectus. Конечно, свою роль – и значительную – сыграло похолодание, но нельзя отрицать и того, что у неандертальца появились более совершенные орудия труда, и что они воевали с homo erectus. Как потом с самими неандертальцами воевали homo sapiens, и вытеснили их. Сейчас у человека появились новые орудия труда. Саша, посмотри на это с другой точки зрения, посмотри на это как на звено в процессе эволюции – не первый раз человек, так сказать, новый подвид человека, ну, давай назовем его homo machinarius, вытесняет прежний подвид, менее развитый. Так почему же до сих пор это было хорошо и прекрасно, а сейчас люди надумали бить тревогу? От торжества умения – к торжеству мысли, раньше выживал сильнейший – сейчас выживает умнейший. – И Ольга откинулась на спинку стула и убрала прядку волос за ухо. – Сашка, как отлично придумано, что у человека оттопыренные уши, а? Иначе волосы бы постоянно мешали…
Саша будто не слышал её последней фразы. Он, поджав губы, смотрел словно сквозь Ольгу.
- Оля, вот скажи мне, ты серьёзно так думаешь? Я не про уши, я про человечество. Ты говоришь, будто лекцию читаешь.
- Я не знаю. С одной стороны, как и всем живущим на земле, мне горько сознавать, что мы не самые совершенные создания, что процесс эволюции не закончен – ведь нам столько лет, поколений внушали, что человек – венец природы. Но понимаешь, если быть до конца последовательным, нужно наше существование в любом случае отменить, у нас-то тоже руки не чисты!
- А то, что жизнь человеческая, ты слышишь меня? – жизнь человеческая не ценится! Вообще не ценится сейчас, не имеет никакого значения!!! Вот в чем трагедия-то!!!
- Сашка-Сашка, такой ты глупый! Как это смешно – когда все люди повторяют одно и то же! Услышат что-то где-то – и давай трубить на каждом углу!!! Сашка-Сашка, когда жизнь человеческая больше ценилась? – Она опять наклонилась к нему, из бокала выплеснулось немного вина, она не обратила на это внимания, смотрела ему в глаза, продолжая громким шепотом. – Когда?.. Назови мне?! Первобытка, может быть? У индейцев, вырывающих своим соплеменникам сердце? Рабы наслаждались особым вниманием к своей персоне? На кострах, в крестовых походах жизнь человеческая представлялась высшей ценностью? В революциях? Первая мировая? Вторая мировая? Когда, когда, Сашка? Скажи мне, назови мне, мы вместе с тобой туда двинем, я обещаю тебе, назови мне, когда ценилась – я отправлюсь туда с тобой! «Не ценится…» Никогда не ценилась, так уж лучше скажи, и то вернее будет!!!
- Да?.. – Его глаза ещё больше погрустнели.- Неужели никогда?.. Господи, как же так-то…- Он дрожащими руками зажег сигарету.
- А ещё вернее, что сейчас она ценится как никогда ранее. Разве не так?
Она взяла у него сигарету.
- Новую себе подожжешь. Сашк, а может и нет в жизни никакой ценности, а?
- Как так – нет?
- Ну, гляди, не ценилась никогда, какие-то сраные деньги оказываются важнее, чем человек – всегда, все время. Деньги, идеи, золото, нефть… Почему ж так? Что, Сашк, неужто все идиоты, столько тысяч лет все – идиоты? Может, и нет никакой ценности, а эти разговоры придумали трусы-философы, которым страшно за себя самих, у которых сыновья на войну ушли, и им жалко, что они никогда не увидят их больше, и что жена третий день ничего не ест и только ревет в подушку – и не за все человечество, а за одну свою семью, за свое маленькое пошлое мещанское счастье беспокоятся они, и пишут, пишут, вопят: «ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ НЕ ЦЕНИТСЯ!!! ОПОМНИТЕСЬ!!!»
Саша был ошарашен такой сменой настроения. Он смотрел на Ольгу и не мог понять, как она могла две минуты назад говорить правильными, напыщенными фразами – сейчас речь её путалась, она с трудом подбирала слова...
Она прижала запястье ко лбу и заплакала. Он смотрел на нее круглыми глазами, морщил лоб.
- Нет, Сашк. Я глупости говорю сейчас. И не пошлое это счастье – когда твой ребенок жив, а… а просто счастье. Только я не знаю, что делать. Я не знаю, как смириться с этим – когда всё так… когда убивают.
- Ладно, Оленька, извини меня, извини, что-то я на самом деле разошелся… Не плачь. Хочешь, я опровергну сам себя сейчас, Олька? Вот возьму – и смету одной фразой всё, что сказал тебе до этого?
- Смети. Давай.
- Уф-ф… - Он театрально набрал воздуху в грудь, надул щеки, выдохнул. – Вот пока мы тут сидим с тобой, и пока ты плачешь, и я могу вытереть пальцем твои слёзы, и я могу обнять тебя, и мы спорим до хрипоты – а в аське не бывает хрипоты! – мир не рухнет.
- Спасибо, Саша. Мне полегчало. – Оля вытерла пальцем чуть потёкшую тушь под глазами. Когда она ставила бокал, задела пальцем о край столика. – Ай ты, ноготь сломала! М-м-м… Вот ведь…
Она поднесла ладонь к глазам и стала с выражением горького сожаления на лице разглядывать сломанный ноготь.
- Сейчас, пилку возьму. Подожди.
Ольга встала, пошла в комнату. Саша видел, как она встала на колени перед тумбочкой, достала косметичку, вытряхнула её всю на кровать и стала в полутьме наощупь искать пилочку.
- Вот! – Она смела всё содержимое обратно в косметичку и вернулась на балкон, подпиливая ноготь. – Вот вечно так, только отрастишь, думаешь, красиво теперь, руки теперь женские, а не детские – знаешь, у меня с короткими ногтями будто детские руки – и тут же сломаешь… - говорила она, глядя на пальцы.
- Ну и что, подпили один, а остальные пусть длинные будут.
- Ой, Сашка, нет, терпеть не могу… Так многие ходят, а я, если ломаю, стригу все…
- Забавная ты, Оля! – Саша посмотрел на неё, ласково усмехаясь. – Сидишь тут такая вся из себя умная, рассуждаешь, споришь со мной, а ноготь сломала – ай! ой! Ой-ой-ой!!!
- Знаешь, Саша, как сказал классик, «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей…» Кстати, - она перестала подравнивать ноготь, прищурилась на Сашу, - дальше-то как?
- К чему бесплодно спорить с веком…
Оля ткнула пилочкой в Сашкину сторону, сказала, улыбаясь:
- Это к нашей предыдущей беседе уже! – Она демонстративно резко положила пилку на столик.
- Классику цитировать вздумала? Ишь, какие аргументы пошли! Цитаты из произведений позапрошлого века!
- А что мне остается делать? – Она рассмеялась. – Современный мир ты понять не хочешь, приходится возвращаться к чему-то незыблемому!
- Я вообще не хочу понимать. Я хочу чувствовать. Мир вокруг. Лето. Красоту – не объяснять, не пытаться выразить в псевдонаучных формулировках то, от чего плакать хочется – а просто чувствовать. Тебя хочу чувствовать.
- Надо же… А Димка наоборот хотел только понимать, и надо признать, что у него это получалось – но чувствовать он не хотел. – Она быстро вздохнула, тряхнула головой. – Ладно, это из другой оперы. И как, удается тебе меня чувствовать? – Оля склонила голову набок, взгляд её стал игривым. Она сделала большие глаза и стала накручивать прядку волос на палец, слегка покачивая головой, преувеличивая жесты.
Сашка засмеялся, достал сигарету, повертел её в пальцах и положил на стол. Он откинулся на спинку стула и, растянув губы в улыбке, шутливо сказал:
- Оля, не заигрывай со мной! Мы с тобой так давно знакомы, что всё, что между нами могло быть, уже было.
- Ничего же не было, Санька!
- Значит всё, что могло быть, уже не было.
Оля скорчила обиженную гримасу.
- И что, у меня нет никаких шансов? Совсем-совсем?
Они оба расхохотались. Потом Саша вдруг стал серьёзен и тихим голосом спросил:
- Ольк, почему вы с Димкой-то расстались? Такая пара была! Неужели вы…
- Что мы?
- Ну, совсем. Навсегда.
- Санька-Санька…
- Что?
- Налей мне вина ещё, Саш. Саш, если бы он мне сказал «Поехали со мной в тундру!» - я бы поехала! Я так ждала этого… Но он не сказал. Я бы пошла за ним без копейки в кармане, чёрт-те знает куда – только с ним!.. Но он что-то никуда меня не звал. Я просила его – научись танцевать! Давай вместе ходить учиться! Я так хотела танцевать с ним… А он не хотел. И не научился. Я просила от него больше, чем он мог мне дать. Он не понимал моих просьб, Сашка, он не понимал, как можно взять и пожениться, пока не найдешь хорошую работу. И при этом он всё время говорил какие-то глупые вещи. Он всё всегда откладывал. Он из тех людей, Саньк, про которых ты говорил, что у них всё всегда «в другой раз». Он говорил мне, что два-три месяца ничего не решают. Что можно сделать это позже. Чуть позже.
- Что сделать?
- А, неважно! Пойти на танцы, пожениться, родить ребенка… «Два – три месяца, дорогая моя, любимая! Через год ты даже не вспомнишь, что это произошло на два месяца позже!». И так два года, три года… Я так и не дождалась от него… смелости. Мне хотелось безрассудства – о! вот этого-то он не мог понять.
Она смотрела вдаль, тихонечко стуча ногтями по стеклу бокала.
- Ты жалеешь, Оля?
- Да. Да.
- Может, не поздно тогда ещё?..
- Саша, когда мы расстались, я места себе не находила. Я перестала есть, перестала спать почти, я с ума сходила – может, я так наверстывала упущенное безрассудство? Я сорвала все шторы в квартире, чтобы не отодвигать их, чтобы сразу увидеть, что он пришел и стоит под моими окнами. Я сломала все замки в дверях, и несколько ночей я провела в незапертой квартире. Я не ходила никуда. Он терпеть не мог, когда я курила – и я не курила, боялась, что он придет, а у меня накурено. Я лежала и смотрела, как мигает двоеточие в электронных часах. Целыми днями. За три дня я похудела на пять килограмм, я стала похожа на скелет какой-то, за пять дней я выплакала все слёзы, и их больше не осталось. Через неделю я наглоталась таблеток…
- Да что ты, Оля, правда что ли?!
Подняла глаза.
- Нет. Неправда.
Они замолчали. По козырьку балкона застучали редкие капли дождя.
- Через неделю он позвонил мне и сказал, что женится на мне хоть завтра. Что безумно меня любит и жить без меня не может. Что он всё понял. Что я могу брать паспорт и идти в ЗАГС, он будет ждать меня там. Я сказала, что сегодня ЗАГСы не работают – был понедельник, кажется… На следующее утро я позвонила ему и сказала – пойдем! Саша, что он мне ответил?
- Что?..
- Саша, он сказал, что, конечно, мы пойдем. Только не сегодня. Мы подождем до конца семестра – и пойдем. Все равно ведь скоро сессия, а потом каникулы, и надо родителей подготовить – будто для них было бы полной неожиданностью, что после того, как дети четыре с половиной года встречались, они решили вдруг пожениться! – и что он работу поищет… Саш, я повесила трубку и поняла, что не смогу ему больше верить. Он очень хороший, и мы правда очень любили друг друга, я знаю, что он потом страдал…
- Ты не простудишься у меня?
- Да нет, не простужусь, не беспокойся.
- Иди ко мне на колени. Я тебя обниму.
Она села к нему на колени и положила голову ему на плечо. Они вместе смотрели на соседний дом. Свет горел в трех окнах.
- Слышишь, Олька, самолёт!
- Слышу, - она крепче прижалась к Сашкиному плечу. – Очень не люблю звуки сирены и самолета. Мне сразу начинает казаться, что война, и становится страшно. А я ведь никогда не была там, где война… Почему так?
- Не знаю, почему. Может, в фильме где видела. Особенно если в детстве. Запало в душу.
Оля почувствовала, что засыпает.
- Расскажи что-нибудь. А то я сейчас засну, Саньк.
- Что тебе рассказать?
- Что-нибудь интересное. Только не о судьбах мира, я устала.
Сашка усмехнулся.
- Да, конечно. Слушай. Мне папа рассказывал, что в юности в него была влюблена девушка. Оль, я не знаю, честно говоря, зачем я сейчас говорю это, наверное, я просто пьян, но когда папа рассказал мне это – я всю ночь не спал.
- Говори, Саша, говори. Это мне интересно. Я люблю твоего папу.
- Так вот, в молодости в него была влюблена девушка. Он тогда уже встречался с моей мамой, это было где-то в середине университета… Началось – в середине, а закончилось позже, но я по порядку. Папа встречался с мамой, они учились в разных городах, ездили друг к другу на выходные, а в будни папа ходил в спортзал.
- Так вот почему он у тебя такой спортивный!
- Да, но не в этом дело сейчас. В этом спортзале занималась та самая девушка. Она была чуть младше, с другого факультета.
- А как её зовут?
- Да Оля, какая разница, как её зовут… звали… Кажется, Таня.
- И она в него влюбилась?
- Да. Ужасно. Она передала ему записку через их общего друга, и они пошли гулять. Они гуляли, болтали, вечером пошли в кино. На следующий день они встретились снова. И снова пошли гулять. Ну, и представь себе – ночь, парк, луна, озеро, и парень с девушкой по двадцать лет, плюс-минус…
- И они поцеловались.
- Умница ты моя, какая догадливая.
- Несложно было догадаться.
- Он поцеловал её, а потом они разошлись по домам. Потом они встречались ещё несколько раз, и Таня призналась папе в любви. Ему было хорошо с ней, она была симпатичная, неглупая, она была – папа сказал, что она была «настоящая». Мне кажется, что она была похожа на тебя, Оля. У мамы были какие-то дела в это время, и в те выходные папа к ней не поехал. Вместо этого он гулял до самой ночи с этой девушкой, целовался с ней на улице, часами говорил по телефону, как ей удавалось уговорить вахтера в общежитии так надолго давать ей телефон – папа до сих пор не знает! Она читала ему сказки по телефону. И признавалась в любви.
- А потом она его бросила.
- Глупая ты моя, не угадала на этот раз. У девушки тоже был парень, не только папа мой был несвободен. Причем её парень был папиным приятелем по факультету – не то чтобы близким другом, но приятелем.
- Вот стерва!
- Она всё ему рассказала. А потом рассказала моему папе, что всё рассказала своему парню. И папа назвал её дурой. Ты не запуталась?
- Нет.
- Она сказала ему фразу по телефону, которую папа помнит до сих пор. Он сказал ей: «У меня есть Алина…
- Мама твоя?
- Да. «У меня есть Алина, - сказал он, - у тебя есть Миша. Лучше оставить всё как есть» - «Проще оставить всё как есть, Витька…» - вот что она ему ответила.
- Так это он её бросил.
- Он остался с моей мамой.
Сашка замолчал, Оля повернулась к нему лицом, щелкнула по носу.
- Ты из-за этого не спал ночь, Саша? Из-за того, что кто-то когда-то был влюблен в твоего папу? У тебя очень красивый папа, в этом нет ничего удивительного!
- Сейчас, Оля… Я не закончил.
- Ты замолчал.
- Я просто замолчал. Я не закончил. Таня продолжала его любить. Она писала ему стихи, она говорила, что жить без него не может. Иногда она пропадала на полгода, а потом снова начинала…
- Приставать.
- Оля-Оля… Потом снова звонила, или ждала его где-нибудь. Плакала, говорила, что прыгнет с крыши, если он с ней не встретится – представляешь?!
- Бедный твой папа, я убила бы…
- Сначала ему это льстило, потом стало раздражать. Она вышла замуж за своего Мишу.
- Не любя?
- Да нет, знаешь, любя… Она говорила папе, что безумно любит его – и мужа любит. Что она сама не знает, как такое возможно. Они иногда не виделись по полтора года! – а потом она присылала ему какую-нибудь открытку, письмо… Папа переехал сюда, в наш город, женился на маме. Таня напоминала ему о себе всё реже. У неё родился ребёнок, потом второй, у мамы с папой родился я. Она присылала ему фотографии своих детей, спрашивала, как я. Здесь у неё жила сестра. И, оказывается, однажды мы всё-таки виделись с ней, с Таней. Папа гулял со мной, а Таня приехала к сестре и тоже пошла гулять со своей старшей дочкой… Они встретились, папа сказал мне, что мы с её дочкой быстро поладили и вместе убежали играть, а они сели на скамейку и разговаривали. Была осень, были рыжие листья. Я рассказываю тебе, Оля, как мне рассказывал папа. Таня смотрела на нас, детей, рассказывала о семье и о работе, шутила о чем-то. Потом посмотрела на папу и сказала: «Я люблю тебя… Ты не представляешь, как я люблю тебя… Ты даже поцеловать меня не можешь сейчас – дети…»
Он снова замолчал. Оля сидела у него на коленях и не перебивала. Она чувствовала, как колотится у Сашки сердце.
- Ну, и ничего. Мы наигрались, Таня позвала папу в гости всей семьёй. И они снова разъехались. Спустя около года, папа позвонил ей. Первый раз за последние лет десять он позвонил ей сам. Трубку взял её муж. Папа представился. Её муж сказал ему, что она умерла ночью.
Папа поехал на похороны. Она умерла во сне, у неё осталась маленькие дочки…
Оля, здесь папа заплакал, когда рассказал до этого места. Он вернулся домой, достал какие-то старые фотографии… Он впервые пожалел, что выбрасывал все её открытки и стихи. Никто больше не писал ему стихов. Её муж подошел к нему на похоронах и спросил: «Почему она любила тебя?.. Тебя тоже?..» Папа не знал, что ответить. Он никогда не понимал этого. Только он вдруг понял, что он тоже её любил. Нет, не как женщину, может быть, и никогда он не думал даже жениться на ней, он любил и любит маму… Но со смертью этой Тани он понял, что из его жизни ушло что-то очень важное. Всё. Я закончил, Оля…
- Грустно, Саша.
- Да грустно. Оля, ты смогла бы всю жизнь любить человека, почти не видя его?
- Я не знаю. Я не пробовала.
- Из всех её стихов папа помнил только несколько строк:
« Я люблю тебя до самой глубины моего сердца,
Моё сердце не выдерживает напряжения, кто ещё так умеет влюбиться?
Оно знает, что ему некуда деться,
 И оно остановится, когда ты займешь всё место,
Когда ты не оставишь ему возможности биться…»
- А отчего она умерла?
- Она умерла от остановки сердца… Бывает, что у людей во сне просто останавливается сердце. И конечно, это совпадение, конечно, совпадение, конечно…
- Ты не веришь в это, да, Сашка?
- Ты знаешь, у Гюго: «Умирать от любви – значит, жить ею». А если она не смогла жить… если она – умерла от любви… Жила-жила ею… и – умерла… Мы не можем заставить себя полюбить человека – но надо ценить людей, которые любят тебя. Их не так много, и они иногда умирают… Так сказал мой папа.
- У тебя очень хороший папа. Я думаю, он достоин таких чувств… то есть… жаль, конечно…
- Слушай, что-то дождь разошелся. Ну-ка, Олька! – Саша поднял её, отнес в комнату, положил на диван, головой в середину дивана. Оля согнула ноги, чтобы они поместились. Саша закрыл дверь на балкон и лег рядом – ногами в другую сторону, головой к её голове.
Некоторое время они просто лежали молча, глядя в потолок. Оля подняла руку вверх, потом поднесла кисть к глазам и стала разглядывать ногти.
- Интересно, что ты видишь в такой темноте?
- Ну, глаза-то привыкли уже. Да ничего не вижу, - она положила руку на диван, - привычка, когда пауза.
- Оля.
- Что?
- Позвони Димке, Оль.
- Саша, я тебе всё сказала. И всё рассказала тебе.
- Олечка…
- Санька, всё, закрыли, а?
- Ладно. Закрыли. Хорошо.
Снова повисло молчание. Капли дождя стучали по стеклу то тише, то громче. В окно ударил свет фар. Тени задвигались по комнате.
- О-о, как в детективных фильмах! – Оля тихо засмеялась.
Саша смотрел в потолок. Олины волосы немного щекотали ему лицо. Ему было очень спокойно. Он думал о том, что давным-давно не говорил так ни с кем. О том, что давным-давно ему и не хотелось ни с кем так говорить. Он вспоминал то, что рассказал ему отец, он вспоминал, какими глазами Дима смотрел на Ольгу, когда он их познакомил…
- Скажи мне, Олька, чего женщины ищут в любви? Чего им надо, для чего им надо – любить?
- А мужчины?
- А вопросом на вопрос неприлично, мне неинтересны мужчины, Оля. Мне интересны женщины.
- За всех я ответить не могу.
- А за кого можешь?
- За кого могу… Раз уж ты рассказал мне про своего папу, я расскажу тебе о своей маме. Мама рассказывала мне, что до того, как она вышла замуж, она встречалась со многими парнями. И она как раз задумалась, чего же она ищет в любви? И поняла, что не чего. А кого.
- Мужчину своей мечты…
- Себя. Она поняла, что ищет в любви – себя. Те парни, с которыми она встречалась, были интересны ей, ну… ну как бы как зеркало, в их словах, взглядах она искала свое отражение.
- Нарцисс…
- Да. Если парень готов был принимать её, слушать её, любоваться ею – она отдавалась ему со всей страстью. Не пойми меня превратно, Саня.
- Хорошо. Я понял. Отдавалась – не значит…
- Нет, не значит. Чем большее количество граней её характера мог уловить собеседник, чем он точнее и полнее понимал её мысли – тем интереснее был ей он сам. Правда, так женщина всматривается в зеркало. Но как только человек переставал открывать в ней новое – она теряла к нему интерес. И искала другого. Не значит, что она не слушала других или что её не занимали чужие переживания. Но всякий раз, выслушивая своего возлюбленного, она искала в его речах – себя.
Глаза привыкли к темноте, и Саша видел Ольгины руки. Она подняла их, чтобы жестами подкрепить свои слова. Было похоже, что тонкие пальцы намечают контур будущей статуи. Сашка не отрываясь смотрел на её руки и внимательно слушал.
- Влюбляясь, она, по сути, влюблялась в себя – и тем сильнее было чувство, чем больше молодой человек мог рассказать ей о ней. И она стремилась отдать всю себя, она готова была разделить все движения своей души, она раскрывалась полностью, она готова была мир положить к ногам мужчины – лишь бы увидеть отраженные в восприятии другого человека те уголки внутреннего мира, которые были скрыты от неё самой. Она вышла замуж за папу, и они были счастливы. Потому что мама всё делала – а папа ею восхищался. Ей ничего и не надо было больше.
- Твоя мама уникальный человек была…
- Она творческий человек была, да. Сашк, ты не хочешь есть? Что-то я так проголодалась. Может, пойдем на кухню, перекусим?
- Тебя на руках отнести?
Ольга рассмеялась.
- Сама ещё способна передвигаться! Никто меня особо на руках не носил! Как встала, как пошла в десять месяцев – с тех пор хожу!
Она поднялась, посидела немного на углу дивана, оттолкнулась руками, встала и пошла на кухню. Саша поднялся и двинулся за ней.
- А как ты росла, Олька?
- Да как все.
- Ты тепличный ребенок, Олька-Оленька?
- Нет. Меня любили, но не баловали. Я считаю, что и правильно. Ты с сыром бутерброды будешь? – Она привстала на цыпочки, доставая батон из хлебницы. – Можно горячие бутерброды сделать.
- Давай. А почему неправильно? Пусть ребенок хоть в детстве не будет знать проблем!
- А потом не будет знать, что ж ему делать в этом мире, когда швырнет его – а ведь ох, как швырнет однажды! – жизнь…
- Гляди, светает…
- Да, светает. Порежь хлеб, я пока сыр нарежу.
- Здорово, что у тебя есть квартира. Мне вот для полного счастья не хватает только своей квартиры.
- Да? – Оля перестала резать сыр, посмотрела на Сашу. – У меня сложилось другое впечатление за эту ночь…
Он опустил глаза и вздохнул.
- Хватит столько? 5 кусков хватит? Я просто так счастлив был с тобой… Что спорили мы, что рассказывали друг другу всё…
Оля поставила бутерброды в микроволновку, села напротив Сани, облокотилась на край стола. Они сидели и смотрели друг на друга. Потом ели бутерброды, смеясь и растягивая расплавленный сыр. За окном стало совсем светло. Они допили вино.
- Ну что, Санька, спать? Ладно ещё, что выходной сегодня!
- Я пойду сейчас, Оля.
- Зачем? Дрыхни давай! Сейчас постелю тебе – хочешь на полу, если боишься, что приставать буду!
- Я пойду. Спасибо тебе за всё. Уже маршрутки скоро ходить начнут… а минут пятнадцать я прогуляюсь.
Он засобирался.
- Ладно, как хочешь. Сигареты не забудь на балконе! И зажигалку.
Он зашнуровал кроссовки. Обнял Ольгу. Прижал её к себе.
- Олька, а тебе – чего не хватает для полного счастья?
- Наверное, только счастья… Пока, Санька! Приходи, как соскучишься. – И поцеловала его в щеку на прощание.
Ольга вышла на балкон, закурила. На улице никого не было. Только Санька шел по тротуару, глядя себе под ноги.