Adagio. Лелио. день V

В соседнюю палату привезли еще одного душевнобольного, он страдает от каких-то галлюцинаций, якобы его постоянно судят и выносят смертный приговор. Несколько раз он пытался покончить с собой. Его крики меня несколько отвлекли...О чем же я? Ах, да, о Лелио или о себе? Или о Камилле или Дезире? Или о том странном далеком и призрачном прошлом? Резко запахло чем-то неприятным, крики затихают...
Мне смутно припоминается, что Арлекино и Дезире появились на Рождественнском балу в доме барона Р., на котором были все действующие лица спектакля. Арлекино еле держался на ногах, дышал отрывисто и трудно, глаза его блестели недобрым огоньком. Его спутник, видимо, только что вернулся откуда-то из Японии, сильный, свежий, в эстравагантном жилете оттенков японских гравюр, где ускользающий желтый соперничает с розовыми лепестками сакуры. Естественно, их все окружили, слишком редкие гости залетели на вечер, мы же с Пьетро остались в стороне, смутно предчувствуя что-то недоброе, Камилла была страшно раздосадована и не скрывала этого, Лелио же ничего не подозревал и пытался развеселить только своего ангела, скорчившего злую гримаску. Он сел за рояль и начал играть Бетховена- я не помню, какую сонату он исполнял, но было в ней столько жизни, радостной, полной, столько счастья, бьющего через край, столько света, что на мгновение мне стало тошно от того спектакля, который, казалось, я наблюдал. Я взглянул на Камиллу, на красивих и тонких чертах застыло выражение тревожной задумчивости, она просчитывала очередные ходы, теперь уже в игре с Дезире. Я подумал тогда, что Лелио очень далеко от всех нас, он, сидящий за инструментом, находился в другом мире, мире, подвластном только ему, в мире чистых радостей, смысл которых он так безуспешно пытался донести до нас...Дезире в тот вечер не сделал ни одной попытки приблизиться к герцогине, более того, он был сух и отстраненн, мимоходом высказал свое восхищение Лелио, откланялся и исчез с бала. Арлекино же, несмотря на свое слабое здоровье, оставался до самого конца, непринужденно шутил, сильно меня хвалил за Лелио, и как бы невзначай заметил, что Дезире собирается жениться, только он просит нас сохранить все в тайне. Более того, Арлекино шепотом добавил, что невеста чуть ли не японка. Мы все свободно вздохнули, только Камилла недоверчиво усмехнулась, казалось,что она не поверила...
Чем дальше, тем больше я прихожу к тому, что люди, просчитывающие несколько ходов противника вперед, часто проигрывают тем, кто идет в ва-банк без всяких мыслей о возможных последствиях. Расчеты и логика становятся бессильными перед внезапным и отчаянным наступлением. Дезире сделал ход, который никто не ожидал от него, он напрямую, перед всеми оскорбил Лелио и добился дуэли. Произошло это так быстро, что все спохватились слишком поздно: ни Камиллы, ни Пьетро в то время не было в городе, и я осознал тогда, вернее почувствовал резко, четко и определенно, что дуэль следует остановить. Обычно я никогда не вмешивался в ссоры своих знакомых, тем более таких, как Дезире, но сейчас, в первый раз я почувствовал страх, ужас перед лицом смерти, когда Лелио попросил стать меня его секундантом. Я пытался его отговорить от поединка, но понимал, что это бессмысленно, слишком сильно было оскорбление, задевавшее не только его честь, но и Камиллы, да еще все совершилось прилюдно. Тогда я решился поговорить с Дезире-все-таки когда-то мы были товарищами. Мы проговорили почти всю ночь перед дуэлью, я произнес много слов, но так и не открыл ему нашего соглашения с Камиллой. Дезире почти все время молчал, потом задумчиво произнес: «Он так прекрасно играл. Лучше бы он там и оставался...Этому ребенку не идет роль игрушки капризной богини. Ведь Камилла его бросит...Ну что же ты мне прикажешь делать? Может он и отделается легким ранением..»
Я никогда, наверное, не забуду...
светлеющее утреннее небо, на котором радостно разбегались розовые, желтые, багровые, фиолетовые ручейки восходящего солнца, утренние слезинки трав, аромат дикого шиповника, сонно и радостно расправляющего атлас лепестков и птиц, их чистые, свежие голоса создавали как бы один один неземной музыкальный инструмент, без конца славящего своего Создателя. Я почему-то подумал тогда о Моцарте, вспомнил его концерт для флейты...Мы с Лелио были похожи на двух прогуливающихся поэтов, только вот выражение наших лиц совсем не гармонировало с окружаюшим великолепием. Он молчал,был бледен, с глубокими тенями под глазами, и весь дрожал от какого-то внутреннего возбуждения, казалось, что-то мучит его. Я попытался было заговорить с ним, немного развеять, но Лелио вдруг встрепенулся: «Слышишь, зазвонили колокола? Как чудно, поистинне божественно...Как хорошо!»- он поднял голову и посмотрел в ясное голубеещее небо и что-то прошептал. Я абсолютно ничего не слышал, кроме птиц, но не произнес ни слова. Дезире опоздал, да и к тому же явился без секунданта. Как всегда спокоен, насмешлив и изящен. Он извинился и попросил без промедления приступить к делу. Они выбрали оружие для дуэли- пистолеты, я отсчитал десять шагов и дал сигнал. Прозвучал только один выстрел, и я увидел Лелио, медленно опускающегося на землю. Я почти автоматически бросился к нему, подхватил, кровь тоненькой струйкой стекала по шее. Мне казалось, что птичий гомон превратился в сплошную какофонию, солнце разбилось на тысячи кусков, яркий свет ослепил, кто-то громко смеялся и плакал прямо в уши, к горлу подступила тошнота, и я не слышал Пьетро и Арлекино, узнавших о дуэли слишком поздно. Я слышал только шепот, шепот пробиравший меня до самих моих внутренностей, шепот Лелио: «Колокола, колокола...Дайте мне послушать, не мешайте, колокола...».
Лелио промучился день и ночью его не стало. Пьетро постоянно был с ним, мне же невыносимо было на все это смотреть. Перед рассветом я все-таки собрался с силами и вошел в комнату. Около умирающего собрались Пьетро, врач и священник. Лелио уже был неподвижен, паралич медленно поедал его, говорили только глаза и губы, белые, как снег, шевелились: «Камилла, Камилла..». Я посмотрел на руки, на эти тонкие пальцы, бессильные, безвольно распластанные по простыне, пальцы, которые когда-то вызывали к жизни целый мир, мир звуков, мир неземной красоты, света и покоя, чистой радости и детства, теперь были всего лишь частью тела, некой анатомической структурой человеческого организма. Перед самым рассветом наступило безмолвие, звенящее безмолвие, как будто бы время остановилось и в природе застыло все...как бы в ожидании...тонкий луч света, прорезав тишину, поцеловал умирающего и приник к нему. Лицо Лелио было спокойным как у спящего ребенка, муки кончились....Для него началась совсем другая жизнь, неведомая нам...
Я почти ничего потом не помню, все было как во сне. Помню только мой разговор с Дезире, он как ни в чем не бывало пришел на похороны, он стоял напротив Камиллы, которая только что вернулась. Народу было мало, все почему-то торопились куда-то...а может этого не было? Не знаю, теперь какая разница? Помню, что в первый раз увидел слезы Пьетро...Сам я ничего не чувствовал. Еще помню, что в какой-то момент мы остались с Дезире наедине. Он стоял, как всегда изящный, легкий и невозмутимый, тонкое бледное лицо утопало в облаке белокурых волос. Если б не его холодные, светло-карие глаза с желтоватым хищным оттенком, он вполне бы мог сойти за доброго ангела из детских сказок. Дезире закурил, и этот запах меня вывел из какого-то отупения. «Доволен? И это ты называешь легким ранением?»,- сказал, а вернее прошептал я. Спазма сдавливала горло. По античным губам Дезире пробежала еле уловимая усмешка:
-Я дрался на дуэли
-Нет...Ты же видел... он даже не поднял оружия,- я задохнулся, говорить я просто не мог
Дезире поднял глаза, и я увидел в них легкое отвращение:
-Послушай...Думай, что хочешь, но позволь мне высказаться,- он выпустил струйку дыма и помолчал несколько минут,- Я считаю, что когда ты принимаешь решение, не стоит от него отступать. Если человек решается стрелять, то надо стрелять...Но это теперь не важно, я специально не целился, был уверен, что пуля пройдет мимо. Я не могу понять, почему так произошло, может из-за того, что он опустил оружие и у меня рука дернулась...не знаю. Теперь уж судить о чем-либо поздно. Ну, а с другой стороны, подумай сам, что лучше, умереть под пулей на дуэли или задохнуться от яда, источаемого нашей элитой? От яда предательства, конкуренции, мелких уколов сплетен, советов добрых людей, фальшивой дружбы, двуликой любви? Мы ничего не чувствуем, я, ты, Камилла, Арлекино, а если и чувствуем, то все надежно скрываем и сами источаем этот яд, яд разочарований, равнодушия и насмешки, сами отравляем любую чистую радость, любое искренненее стремление или любовь. Мы тяготимся преданной дружбой, потому как нам самим нечего дать другому, мы тяготимся горячей привязанностью и любовью, потому что просто не верим другому, мы привыкли быть зрителями, а не актерами, мы тяготимся страданиями, а если страдаем, то только, чтобы подпитать нашу ядовитую сущность...Так в обществе рождаются мизантропы или надменные меланхолики...Разве этот ребёнок был в состоянии выжить здесь? Заметь, я только поднял револьвер и выстрелил, ты же виноват более... Не стоит так на меня смотреть...Неужели ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы сразу не понять, что Лелио и Камиллу свел ты? Только тебе в голову могла придти такая извращенная идея, ты ведь вроде был его другом? Ты ведь отлично понимал, что Камилла бросит его? Что для него это станет непоправимым ударом? Если ты так страстно не желал этой дуэли, то почему не остановил ее? У имел все шансы сделать это...Почему? Все верно...тебе он был безразличен, ты начал тяготиться этой, ставшей для тебя обузой, дружбой... Кто знает, может ты меня еще будешь благодарить позднее, иначе,боюсь, ты бы уничтожил его собственным ядом...
Я слушал и не мог пошевелиться, к горлу подкатил ком, я ничего не мог сказать, возмутиться, ничего...я как будто оцепенел. Дезире затянулся, усмехнулся и добавил: «Я не ошибусь, если где-то в твоем подсознании хранилось невысказанное желание...желание, чтобы твой ученик исчез из твоей жизни, перестал бы вызывать в тебе музыкой живые чувства, теребить внутреннее «Я», вызывать раскаяние или сожаления...Разве не так? Музыка вырыла между вами пропасть, или, вернее, ее понимание»,- он бросил сигарету, и не дожидаясь моего ответа, пошел прочь. На пол-дороге развернулся: «Уверен, что ты никогда не интересовался семьей своего ученика. Он в раннем возрасте потерял мать, а его отец позже застрелился из-за долгов, оставив троих детей не с чем, и Лелио успел выплатить только половину. Так что, если хочешь успокоить себя, можешь добавить остальное».
Я сейчас вспоминаю его слова так ясно и отчетливо и думаю, что, возможно, он был прав, хотя можно ли осуждать молодость? Ее безрассудство, ее порывы, ее глупости, ее необдуманные преступления? Разве можно меня осуждать за то, что я просто наблюдал за спектаклем, наслаждался жизнью? Разве Лелио сам не полез под пули? Так в чем же моя вина? Скажите мне вы, добрые и справедливые? Однако и тогда, и сейчас я знаю, что Дезире не пытался оправдывать себя, незачем, столько на его счету было смертей...Смешно, мне и сейчас смешно...
Что же было после? Мысли путаются...Да, точно...Камилла...Через несколько дней я к ней зашел. Она была бледнее, чем обычно и крайне спокойна, мы почти ничего не сказали друг другу и расстались как-то неопределенно. Через несколько дней я получил от герцогини записку: «Я проиграла тебе, я любила Лелио, прощай». Светящийся шарик с ядом, насмешливая улыбка, вино, кажущееся черным в фиолетовых сумерках, тонкие и строгие черты, голубой бархат покрывал,- я опять не успел, Камилла была уже мертва...
Пьетро, Пьетро....если бы ни ты, что было бы со мной тогда?! .Преданный друг, в чем же моя вина? Только шелестит листваза окном, да сонно перекликаются воробьи, пахнет чем-то резким и кислым...