Пока без названия

***
Ей было бесконечно жалко себя. Так она жалела беззащитных животных, детей, просто людей, незаслуженно и неожиданно обиженных.
Сердце разрывалось от этой щемящей жалости, боли такой, что превращалась в физическую.
За что? Почему? Зачем такие страдания?
Даже жаловаться она уже не могла. Сил не было даже злиться на пьяных, наглых, издевающихся пассажиров. Она просто очень тихо говорила и также тихо плакала. Слезы текли, почти не останавливаясь. Казалось, даже равнодушные водители наконец поняли, что больше нет смысла напрягать голосовые связки, стараясь довести ее до крайнего состояния. Это уже произошло. Ей было все равно. Она превратилась в мокрый осенний кленовый лист, пожелтевший и размякший, который мог трепать ветер и рвать в клочья….

***
В троллейбусе она испытала досаду, когда бабушка, сидевшая дальше от окна, слегка наваливалась, пытаясь разглядеть дома и улицу. Она захотела побыстрее доехать до вокзала и посадить бабушку на электричку.
Но когда на вокзале они покупали сканворды и она увидела морщинистую, такую родную, беззащитную руку, робко и покорно протягивающую пять рублей продавщице, которая эту руку не замечала, ее охватила та же беспомощная боль и жалость, которую ночью она испытывала к себе.
В глазах застыли слезы, и ей не хотелось, чтобы родной человек понял причину этих слез. И он не понял….
- Девушка! – требовательно окрикнула она продавщицу, желая хоть как-то компенсировать бабушкино унижение. При этом Соня прекрасно понимала, что это мгновение уже никогда не убрать из памяти и никакими действиями, словами или эмоциями не заглушить этого тягостного чувства.
- Что Вам? – недовольно-устало-равнодушно, как это умеют только продавщицы, откликнулась женщина за лотком.
- Какие тебе? – обернулась она к бабушке.
- Да я не знаю… так, время скоротать… я ж все равно их разгадывать не умею… любые…
Электричка уже стояла на перроне. Обычная электричка, которая идет три часа из-за таможни. А ведь есть фирменный поезд, который в пути чуть меньше часа, с удобными креслами, столиками и телевизором и в котором таможенники не придираются к пассажирам. Видимо, потому что там в первом классе билет стоит в пять раз дороже.
А у бабушки были проблемы: она была гражданкой Украины, и в очередной раз просрочила свое пребывание в России. За это полагался штраф. Она обычно как-то умудрялась договориться с человеками в форме. Но каждый раз это был стресс.
- Ну, все, я пошла, сяду сейчас тихонечко куда-нибудь, где почище и потише, может, и не заметят, – сказала бабушка.
- Пойдем, посажу тебя.
Они зашли в вагон, нашли удобное место. Соня поставила бабушкины вещи на лавку.
- Ну, все, иди…. Что ты будешь ждать? – тихо сказала бабушка.
- Ладно…. Ты позвони сразу, хорошо? Или я сама наберу.
Соня поцеловала бабушку и направилась к выходу. Бабушка кивала головой, мол, все хорошо, сдерживала слезы. Она всегда плакала, когда прощалась. Особенно, когда провожала кого-то. Соня тоже не любила прощаний, любых. Поэтому прощались всегда скупо и недолго.
Она брела домой пешком. Ее не покидало это чувство, чувство жалости, ощущение того, что она что-то не сделала, что-то не уберегла, словно потеряла что-то очень важное….
То же чувство появлялось, когда она смотрела свой детский альбом (любовно украшенный и исписанный бабушкой) и видела счастливые открытые лица мамы, папы, свое и сестры.
(продолжение следует)