Тараканы

Никакой не человек из будущего. Никакой
не инопланетянин. Просто человек, внезапно осознавший

Ю. Никитин



Памяти ушедших друзей
С уважением, Автор






- Герман, немецкая ты рожа, где крем? – взъерошенный и злой Женька сосредоточенно рылся в шкафчике.

- Что? – долговязый Герман поправил очки, оторвавшись на секунду от монитора компьютера.

- Крем. Для. Обуви, – раздельно произнес Женька. – Ферштейн?

- Йа! – обрадовался немец.

- Ты, ты… Куда крем дел?

- Йа положит его ф… хм… о, йа, ф холодилник.

Женька, пытавшийся привести волосы в порядок, на секунду остолбенел и повернулся к Герману.

- Куда? – вкрадчиво осведомился он. – В холодильник?

- Йа, - важно кивнул немец. – На там пыло написат, не грет полше дфадцати пйати градусоф.

- Отстань ты от него, Женек, - вступился я, откладывая книгу в сторону. – Сегодня и вправду не меньше сорока.

- Я убью его, - прошипел тот, решительно направляясь к холодильнику. Порывшись там, Женька достал тюбик с кремом для своих черных лаковых ботинок и с надеждой снял пробку.
 
– Я убью его, - повторил он. В голосе явственно слышалось отчаяние. – Крем замерз!

- Ну замерз, и что? – я уселся за стол, доставая тетради. Через три дня экзамен, надо хотя бы сделать вид, что готовлюсь.

- Как это «ну и что»?! – в праведном гневе вскричал Женька. – А я что, в нечищеных ботинках пойду?!

- Куда собрался-то, Дон Жуан?

- На свидание, - он, судя по всему, обиделся и снова вернулся к зеркалу, пытаясь прочесать свой жесткий, словно проволока, волос.

- С девушкой? – ухмыльнулся я.

- Нет, с парнем! – огрызнулся он.

- Дефушки? – встрепенулся Герман. Мне он в такие моменты живо напоминал Шарля Моллара братьев Стругацких, главным образом из-за того, что ударение в слове «девушки» делал на втором слоге. – Йа люпит красифых дефушки.

- Знаю я, как ты их «люпит», - процедил сквозь зубы Женька и ушел.

Я улыбнулся старой шутке про немецкую любовь и уткнулся в тетради. Летняя сессия уже почти прошла, а у меня еще три долга по экзаменам. Черт, опять все вот так, а ведь уже сколько раз грозился взяться за учебу как люди. Или вон, как Герман. Непревзойденный математик и круглый отличник. Специально выучил (ну, почти выучил) русский, чтобы учиться у нас, так сказать, «по обмену опытом». Неплохой, в общем-то, парень, пиво с ним попить можно, в нем он толк знает. Только юмор не всегда понимает. Вот сейчас, например…

- Серж, - никогда ему не давалось мое имя, и он переделал его на свой лад, - зачем Шеньйа так гофорит? Он злой на менйа, йа?

- Нет, Герман, просто завидует.

- О… - и снова уткнулся в компьютер. Опять что-то считает, немецкий гений русской математики.

«Если электрическое поле создается системой зарядов, то суммарная напряженность определяется векторной суммой…»

- Какого черта…

Герман обернулся, стекла очков блеснули.

- Что случитсйа, Серж?

Я устало потер переносицу.

- Ничего, просто в голову ничего умного не лезет, одни глупости.
Он закивал.

- О, йа знат, так пывает иногта.

- У меня это твое «бывает» всю жизнь… Пойду проветрюсь.




Вечер, девятый час, а жара и не думает прекращаться. Сегодня весь день я искренне завидую тому тюбику крема, который Герман засунул в холодильник. Терпеть не могу жару. Я – типичный северянин, и тридцать градусов мороза для меня намного лучше, чем аналогичная цифра с плюсом.

Я шел по размякшему от палящего зноя городу и думал, что буду делать дальше. Экзамен я, скорее всего, не сдам, а сессия закончится через неделю. И того – три долга на осень. Хорошо еще, если в деканате дадут добро. А так, могут и послать куда подальше, на малую родину, в небольшой городок, дожидаться осеннего призыва.

«Надо что-то делать!» - подстегивал я свой страдающий мозг, категорически отказывающийся работать в условиях не по-сибирски жаркого лета.

Герману хорошо, он, не напрягаясь, знает весь материал наизусть. Нет, конечно, он помогал товарищу (мне, то есть) в семестре, типовики там решал, контрольные, но на экзамен-то он вместо меня не сходит…

А Женька вообще сволочь и проныра. Вечно ничего не делает, потом чудом сдает сессию или умудряется переводиться на следующий курс с четырьмя долгами. Наглость – второе счастье. И не греет мозги попусту. Вот, сейчас с девушкой гуляет где-нибудь на набережной или сидит в ресторане. И в нечищеных, конечно же, туфлях… Стоп, это уже сарказм. Злой я все-таки.

Счастливы люди, не имеющие проблем или разрешающие их моментально каким-то абсолютно невообразимым способом… Да что же я все о грустном?
«Надо что-то делать!»

- Что делать, что делать? – пробормотал я себе под нос, заработав пару недоумевающих взглядов от обогнавших меня девушек. – Домой идти и зубрить – вот что надо делать.





Домой, а точнее, в общагу пришел я в десять. Войдя в комнату, понял, что сил уже не осталось не только на учебу, но и вообще на что-либо. Подняться в такой духоте на восьмой этаж – это знаете ли… Герман все так же сидел за компом, но теперь уже не решая ничего заумного, а ожесточенно гоняя по экрану полки и роты средневековых воинов в «Total war». Я постоял за его плечом несколько минут, пока он не обернулся.

- Ты приходит, Серж?

- Да, Герман, я пришел. У нас ничего нет поесть?

- Йа готовит суп! – приосанился немец.

- О, суп – даст из гут! – провозгласил я. Герман улыбнулся.

Да, уж что–что, а готовит наш немчик отлично! Особенно в такую жару, когда не хочется ни мяса, ни картошки, ни лапши, а что-нибудь с большим содержанием жидкости. Суп был чуть теплым, но я с удовольствием съел его и так – горячего не хотелось.

- Женька не приходил? – я помыл тарелку и водрузил на полагающееся ей место.

Герман отрицательно помотал головой.

- Задерживается наш Казанова… Как бы не попал куда-нибудь…

Через полчаса, когда я, сидя на кровати, безуспешно пытался втемяшить в свою бестолковую башку всевозможные соотношения между токами, напряжениями и потенциалами, дверь в нашу комнату открылась, и на пороге возник Женька.

- Тараканы! – гордо заявил он и, считая, видимо, что этим все сказано, принялся разуваться. Потом прошел в комнату, остановившись посередине, значительно посмотрел на нас и повторил:

- Мы все – тараканы!

- Was? – обернулся Герман.

- Действительно… - задумчиво пробормотал я, окинув Женьку взглядом, и снова уткнулся в тетрадь.

Женька стянул с себя майку, плеснул в лицо холодно водой из-под крана и плюхнулся на соседнюю кровать.

- Хорош ботанить, - с этими словами он выдернул у меня из рук тетрадь. – Слышь, Герман, перестань терзать машину, задымится скоро.

Голос его был серьезен, но сам Женька был какой-то взбудораженный, словно миллион в лотерее выиграл или девушка его вдруг оказалась известной моделью. Я поймал на себе вопросительный взгляд Германа и пожал в ответ плечами. Черт его знает, Женьку, чего ему в голову пришло?

Наш герой-любовник посадил Германа на кровать, сам взял стул и, развернув его, уселся между нами, опустив руки на спинку и положив подбородок на сплетенные пальцы.

- Ну давай, пророк, вещай, - не удержался я: уж больно серьезным и значительным был его вид.

- Смеешься? Смейся, смейся. А ты вот скажи мне, для чего ты живешь?

Я задумался. Уж от кого не ждал я услышать такой вопрос, так это от Женьки. Он, тем временем, не сводил с меня глаз.

- Ну… - протянул я. – Спроси лучше Германа, дай мне подумать.

- Хорошо, - он пожал плечами и повернулся к немцу. Тот неуверенно улыбался, поблескивая стеклами очков и думая, очевидно, что это очередная шутка его русских друзей.

- Ну, так что, Герман, для чего ты живешь?

Тот думал не долго.

- Йа путу получит опрасофвание, потом найти гут рапоту, шеньйюс на красифый дефушка и путу растит дети.

- Отлично. А скажи мне в таком случае, чем ты отличаешься от животного?

- Ну ты хватил, Женёк! – встрял я. – Разумом он отличается, так же, как и я и ты.

- Ты вообще молчи и думай, зачем живешь! Разумом они отличаются… А где они, проявления вашего разума?

- Математика… - неуверенно начал Герман.

- Ха! – перебил его Женька. – Обезьяна тоже может определить, в какой куче бананов больше, но почему-то никто не считает ее разумной.

- Душой, - сказал я.

- Душой? – лицо Женьки саркастически скривилось. – А в чем она, душа? В том, чтобы найти себе самку попривлекательней и затащить ее в постель?.. И вообще, ты мне скажешь, зачем ты живешь, или нет?

- Я пытаюсь понять…

- Пытается он! Не хватает смелости сказать, что не знаешь? А я вот не боюсь, и говорю: я не знаю, зачем живу.

- Никто не знат… - задумчиво пробормотал Герман.

- Вот именно, - Женька прямо расцвел весь оттого, что до нас, наконец, дошло. – Живем, как тараканы: суетимся, бегаем, что-то ищем, прячемся от опасностей по норам, заботимся только о пропитании и о том, как бы побыстрее завести потомство. Но не для этого же мы поднялись так высоко! Должно же быть что-то, ради чего человек создает все это, - он обвел рукой помещение. Потом, словно утомленный до безумия своей эмоциональной тирадой, он уронил голову на руки и закрыл глаза. – Как я устал… - донесся до нас его чуть слышный шепот.

Мы с Германом переглянулись. Несколько минут посидели в молчании. Потом Женька вдруг поднял голову, глаза его были потухшими, на лице пролегли глубокие тени.

- Спать хочу, - сказал он бесцветным голосом.

- Да кто ж тебе не дает, - я встал с дивана, и он тут же повалился на него. Через минуту донесся его размеренный храп.

Я взял стул и подсел к Герману, снова уставившемуся в монитор.

- Серж, что случитсйа с Шеньйа? – спросил он.

- Наверное, свидание не удалось, - попытался отшутиться я, но где-то глубоко внутри у меня поселился неприятный холодок, и что-то мерзко шевелилось, когда я вспоминал слова Женьки.





Наутро, когда я проснулся, в комнате никого не было. Я вспомнил, что Герман собирался сегодня идти покупать подарок одной девушке, у которой будет день рождения дня через два или три. А где Женька? Может, пошел проветриться, спал он не очень спокойно, остается только догадываться, что там ему снилось, но что-то очень неприятное, это точно.
Я перевернулся на бок и протянул руку за часами. Десять минут десятого, а консультация в десять. Еще успею, если встану прямо сейчас и быстро соберусь.

Пришлось вставать, греть чай и чистить зубы. На консультацию, последнюю перед экзаменом, не придти было нельзя – преподаватель злопамятный.

«Черт, какая же жара! И это еще утро, а что в обед будет?!»

Быстренько поглотав горячий крепкий чай, я схватил первую попавшуюся под руку тетрадь и выскочил из комнаты.





- Значит, порядок проведения экзамена я озвучил. Теперь перейдем к деталям. Есть какие-нибудь вопросы по билетам?

И тут же со всех сторон аудитории к столу преподавателя валом повалили студенты. Я остался в числе немногих сидеть, но не потому что у меня не было вопросов, а наоборот - неясно было абсолютно все, и с моей стороны было бы просто хамством вываливать эту груду вопросов на ни коим образом не повинного в моей тупости преподавателя.

Ответив на некоторые вопросы, наш физик вскинул руки вверх, призывая студентов послушать:

- Я смотрю, у многих вопросы по седьмому билету. Садитесь на места, сейчас разберем все подробно.

И пошло-поехало долгое, монотонное и, конечно же, непонятное объяснение. Минут через двадцать преподаватель выдохся сам и бесконечно замаял студентов, но все-таки добился того, что некоторые из них удовлетворенно закивали, увидев на доске, испещренной многочисленными выкладками, долгожданную искомую формулу. Тогда он вытер руки от мела и, оглядев аудиторию, остановил свой близорукий взгляд на мне.

- А вы, Воронов, почему ничего не записываете?

- Мне все понятно, - соврал я с чистой совестью.

Когда он все объяснил, и вправду стало понятно, только я не был уверен, что, даже вызубрив все на зубок, смогу на экзамене воспроизвести это так же красиво и доступно.
Аудитория сдержано захихикала – все, и преподаватель в том числе, отлично знали, КАК мне дается физика. Дальнейшее развивалось по легко предполагаемому сценарию:

- Нет, нет, - поднял руку преподаватель, - господа, не надо смеяться. Науке известны случаи, когда даже из самых нерадивых студентов вырастали известные ученые. Вспомните хотя бы Эдисона и Эйнштейна. Кто знает, может и у нас есть такие самородки?

Сарказма в его голосе не услышал бы только разве глухой.

«Самородки, - зло подумал я. – Самовыродки – вот кого у нас хватает!»

С самого пробуждения в душе моей зрело какое-то смутное беспокойство, словно предчувствие чего-то очень нехорошего. Оно мешало сосредоточится и вызывало постоянное чувство раздражения и даже злости. Совершенно необоснованной, кстати. Физик имел полное право говорить так про меня, ведь ничего хорошего в течение семестра я ему не преподносил.

- …но, - продолжал тем временем преподаватель, - все будет ясно на экзамене. А вы, Воронов…

- Извините, - буркнул я, вставая, так как почувствовал в кармане вибрацию звонящего мобильника. Почему-то мне казалось, что звонок этот очень важен.

- Дело ваше, - развел он руками. – Я вас удерживать не буду, но на экзамене…

Я не стал слушать его и доносящиеся мне в спину насмешки ботаников и вышел из аудитории, доставая телефон. Звонила Ирка со второго курса. Нашу «святую троицу» она знала давно, с самого поступления, и периодически заходила в гости.

- С-Сережка… - голос ее дрожал, и меня тоже всего затрясло. Что-то случилось, не зря я с утра сам не свой. – Сереж-жка, п-приходи быстрей… Т-тут…

- Что? Ирка, что случилось? – почти прокричал я в трубку.

- Ж-Женька… - ее душили слезы, и она, похоже, дала им волю. – Тут Жень-нька…
Связь оборвалась.

Я вытер проступившую на лбу испарину, спрятал телефон в карман и на мгновение оцепенел.
«Что этот черт еще учудил? Если обидел Ирку – голову оторву!»

Но что-то во мне говорило, что произошло нечто необычное. И страшное.






- Так… - я медленно сел на диван. – Как это случилось.

Ирка уже почти успокоилась, и слез больше не было, только судорожные всхлипы и дрожащие руки.

- Я зашла. Просто соскучилась, давно вас не видела, вот и решила зайти. Вот, - и замолкла, смотря мимо меня в пустоту.

Я встал с дивана, подошел к ней и взял ее руки в свои.

- Ириш, ты только не волнуйся.

- Ага, - она быстро-быстро покивала головой. – Я постараюсь. Я зашла, пока разувалась, ничего не видела. А потом… - губы ее затряслись. – Я зашла, а он… лежи-ит… - и снова разревелась, уткнувшись мне в плечо.

Я осторожно погладил ее по голове. До меня пока еще не дошла реальность происходящего. Но скоро, очень скоро, эта мысль болезненно, словно обухом, ударит по голове: «Женька умер…» Мозг просто отказывался верить в это. Женька, наш неунывающий весельчак и казанова… покончил с собой. Нет, этого просто не могло быть, этого не могло произойти… с ним. Только не с ним!

Кто же она, Женя, кто та девушка, после встречи с которой, ты осознал столь многое, что человеческий мозг просто не вынес всей тяжести этого знания? Сама ли это Судьба? Или пресловутая Хозяйка Судеб, решившая по безумной прихоти перерезать нить твоей жизни своими резными ножницами? Или нечто высшее, недоступное и непонятное нам? За что? Зачем?
В глазах помутнело, к горлу подступил тяжелый липкий ком и что-то мокрое и холодное прокатилось по внутренностям, содрогавшимся в животном ужасе от мысли: «Женька умер…» И больше ничего. Ни слова, ни знака, ни вопроса. Только слезы, тяжкая ноющая боль в груди и молотом бьющая изнутри черепа мысль: «Женька умер…» И эхо, катящееся по комнате, выкатывающееся из дверей и разрастающееся на весь мир: «Умер… Умер… Умер…»

- Как? – только и сумел спросить я.

- Он, - все еще всхлипывая, сказала она. – Из шприца воздух в вену пустил.

Сердце пропустило удар, следующий отдался болью во всем теле, я медленно в бессилье сполз на пол у ее ног. Ирка тут же испуганно присела.

- С тобой все нормально?

«Беспокоится», - отстраненно подумал я.

- Мы все – тараканы, - неразборчиво, словно чужие, сами пробормотали губы.

- Что? – встревожено переспросила она. Я только мотнул головой, ничего, мол.

Тараканы. Ты был прав, друг. Мы все – тараканы. Вся жизнь наша состоит из целей и усилий, затрачиваемых для их достижения. Но слишком мелки наши цели. Мелки и недостойны того Человека, которым мы стали сейчас. Что-то есть такое в мире, чего мы не видим, или не желаем видеть. Что-то, что мы должны, просто обязаны увидеть и понять, иначе все ЭТО теряет смысл. Весь этот долгий путь в несколько тысячелетий, все эти войны, все научные открытия и движение прогресса, достижения культуры и медицины, полеты в космос и прорывы в области высоких технологий… Все. И даже твоя смерть.

Я медленно встал и прошел к столу. Остановился и несколько мгновений тупо смотрел на никем не замеченную, видимо, ранее бумажку. На неровном обрывке тетрадного листа размашистым и некрасивым Женькиным почерком было набросано несколько слов: «В моей смерти прошу винить мою жизнь…»

А солнце за окном палило все нещадней, но большой город продолжал жить, люди спешили по своим делам, сигналили машины, пели птицы. Все было так же, как всегда, словно и не произошло ничего. Да и что это – одна нелепая смерть для города, в котором за сутки погибает несколько десятков? А в стране? А в мире?

Ты был прав, друг, мы все - тараканы… Но даже твоя смерть не изменит уже ничего…


05.11. 2007