П.Боллюмир
ПОЛЁТ ФЕНИКСА или СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС ЦЕНОЮ В ЖИЗНЬ
Актуальный роман
ПРОЛОГ
Бабушка Люси, отложив папиросу, шлифовала длинные ногти. Густой голубой дым, кружа в волшебном танце, клубился в такт величавым сюитам И. С. Баха в исполнении Пабло Казальса и стремился к потолку, окаймлённому лепниной. В углу просторной комнаты проигрыватель терзался в мучениях и монотонным скрипом подтверждал тяжесть черной долгоиграющей пластинки. Над громадным круглым дубовым столом с высокого потолка, затянутого белой тканью и расписанного библейскими сюжетами, свисала старинная люстра из витиеватой медной основы, на которую нанизаны фарфоровые чашечки под свечи, чередующиеся с электрическими лампочками, насаженными на сооружения, имитирующие парафиновые свечки. Внизу люстры, перевёрнутым и расписанным всевозможными цветами куполом из тончайшего фарфора, свисала вмонтированная керосиновая лампа. Этакое чудное творение - «три в одном».
На улице уже третий день сыпал мокрый снег. Сыро. Такая погода увеличивала чародейство домашнего уюта с трещащей горящими поленьями печью, скрипящими ставнями, круглым столом, покрытым накрахмаленной белоснежной скатертью со свисающими тяжёлыми кружевами из обычной белой нити, вязанной крючком, окружённым мягкими креслами, обитыми шёлковой тканью. Внезапно свет отключился. Проигрыватель, недовольно заохав, принудил умолкнуть великого интерпретатора Баха.
Бабушка, отложив маникюрный прибор из слоновой кости, привстала, машинально примяв седые волосы, стянутые в узел на затылке, прикусила погасшую папиросу и привычным движением притянула к себе люстру. Цепь натянулась и издала сигнал предельности. Через мгновение чиркнула спичка, комната наполнилась прыгающими тенями, отбрасываемыми игривым огнём свечей.
- Мама, скоро соберётся вся семья, разожгите лампу. Пусть в этот серый воскресный день будет по-обычному празднично, - обратилась к своей свекрови мать Дины.
Бабушка снова приблизилась к люстре и молча разожгла лампу, надев на неё колбу, предварительно растерев мягкой тканью. Затем, бережно уложила пластинку в конверт и обернулась на звуки виолончели.
- Что это, бабушка, отгадай, - маленькая Дина водила смычком по дребезжащим жилистым струнам, издающим ломаные аккорды.
- Если отгадаю, станцуешь сарабанду? – хитро улыбнулась бабушка и вопросом, в котором содержался ответ, откликнулась на вопрос.
- Ну, ба, откуда ты всё знаешь…
- Пляши, пляши! – присела к фортепиано сестра Дины, едва успев указательным пальцем приподнять на переносицу роговую оправу, вцепилась перстами в клавиши.
Бабушка сорвала с себя шерстяную шаль, обвила вокруг тоненького тельца Дины и выглянула в окно, зазывая свою невестку из кухни. Старинная сарабанда с помощью ряда модулирующих аккордов обратилась в менуэт. Ещё модуляция - и комната наполнилась звуками, имитирующими старинные народные инструменты, исполняющие темпераментный испанский танец. Бабушка ловко перевернула какой-то коробок и принялась барабанить по нему, подёргивая плечами. Крошечная гладкошёрстная собака подвывала, задрав мордочку.
Дина не ощущала своих ног, словно вместо этих конечностей в неё, уже не молодую женщину, вмонтированы самовертящиеся колёса. Такое механическое движение по пыльным улицам мегаполиса не мешало думать. Вспомнилось детство как далёкая и туманная сказка о незнакомой девочке, у которой был дом, своя постель, свой письменный стол, свои игрушки, заботливые родители, дружная семья.
- Кто сервировал стол? Вилка не туда направлена зубцами! – бабушка недовольно оглядела девочек, - а это ещё что? Приближается время воскресного обеда, а вы всё ещё одеты по-домашнему…
- Случайная ошибка, смотри, - Дина примяла топорщащуюся накрахмаленную салфетку и сверкающая серебряная вилка тут же опустилась на неё зубчиками, - вилка - слева, ложка – справа, по центру – три тарелки, ножи – тут, а рюмки – там, - резвились девчонки.
- Оставь, мама, они прекрасно справляются со своими обязанностями, - в дверях гостиной стояли отец и брат улыбающиеся, нагруженные сумками с запасом продуктов на неделю и четырьмя маленькими букетиками, которые традиционно объединялись в один большой.
Молитва, да, да, молитва, перед воскресным обедом… какие-то затерянные слова, большие портреты предков в национальных костюмах в золотой оправе и громадные тикающие часы на стене, которые каждый вечер заводились, а каждое утро звонили. Они названивали каждый час, но помнится только утренний звон.
Утренний звон, вечерние беседы, воскресные молитвы, праздничные прогулки и … самовертящиеся колёса, которые мчат в неведомое будущее непременно с завоёванными семейными традициями, ощущением твёрдости родного плеча, незыблемыми принципами… Откуда они берутся и куда ведут? Из чего всё это лепится? В верности семейных отношений могут ли быть сомненья?…
- Ты мне лгал! - взвилась как-то мама, глядя на отца.
Бабушка тут же распорядилась, чтобы дети взяли свои музыкальные инструменты, ноты и направились в её комнату. Дина потащила на себе пахнущую грецким орехом виолончель, брат взгромоздил на плечо фагот, а сестра развела руками – рояль перетащить не представлялось возможным. Дети захихикали. Их смешки утонули в тяжёлом дыхании отца. Стало жутковато. Мама приобняла детей, а папа - до кого дотянулся - потрепал по головам. Так они скрылись в бабушкиной комнате. Дина притворялась, будто не могла настроить инструмент. Всех это устраивало – все были при деле: напряжённо прислушивались к спору родителей и ожидали воцарения привычного мира. Отрывистые звуки настраиваемых инструментов перемежались с обрывками фраз «во благо семейного покоя, злорадство, жестокость, малодушие, трусость, мужество, ответственность, великодушие, стабильность, эмоции, разум…», которые гулко отдавались в головах и словно возвещали конец света.
Кому легче лгать, себе, своим близким или посторонним людям? Ложь, она только тогда, когда за ней прячется изворотливость и приспособленчество! Наверное, там была какая-то неоспоримая правда - «во спасение», потому, что до самой смерти отца в этом тёплом доме по утрам били часы, по воскресеньям звучало семейное трио, перед праздничным обедом – молитва, а вечерами – чтение книг и тихая заинтересованная беседа.
***
Стоишь и смотришь на человека, которого следует уважать только потому, что этот человек федеральный судья. Правильно ли это?
Нет, он не просто человек – он представитель закона в твоей стране. А твоя страна – это много ты, он, она, я. Была такая песня… всё равно, что одна большая семья. В семейных отношениях могут ли быть сомнения? Он всё равно, что патриарх, глава, основоположник, держатель мира и взаимопонимания – над всеми, которые перед его мудрым взором как перед великой истиной равны в своих неизбежных слабостях. Он - истина, закон, воплощённый в стремлении уберечь взаимопонимание и сохранить мир. Это звучит гордо! Всякий обязан уважать его, верить ему и уверенно вверять судьбу в его руки.
Законы придуманы, чтобы облегчить работу судьи и только. Нет, нет, не для спокойствия отдельного человека придуманы законы, не для того, чтобы простой смертный мог позволить себе сверять действия судьи с законными основаниями и выписанными на бумаге нормами. О, это так оскорбительно! Неужели есть усомнившиеся? Неужто истина деяниями судей может быть запятнана ложью и злом? Не может такого быть! Возможно ли вороне заливаться соловьём? Можно ли стать судьёй кроме, как по призванию? Творящий добродетель, может ли не постичь её? Вот кому надо петь дифирамбы, вот чей труд следует неустанно воспевать!
Такие универсалии как Законы дают объективное понятие о добре и справедливости, без которых род человеческий лишился бы почвы для укоренения истинных ценностей, чем сделался бы уязвим для всех опасностей аморального релятивизма. Закон – это определённая целостность, существующая самостоятельно, отдельно от судеб людей, и над ними пребывающая, он всеобщ. Только через закон открыт путь к отдельным частностям, от кажимости – к сущности. Ещё Платон определил, что такое прозрение не только возможно, но и необходимо для обретения истинного знания о справедливости. Судья – инструмент, умело оперирующий этими универсалиями. Ура судьям! Этим магам, усматривающим невидимые единства, существующие независимо от человеческого разума, которым постигаются! Ура судьям, способным за поверхностным беспорядком и случайностью отношений обнаруживать глубинный вневременной ряд абсолютных истин. Наш путь к таинству такого прозрения лежит через судей. Да не взойдёт в зал судебных заседаний, не почитающий судей! Да не станет судьёй человек, не почитающий закон!
С такими мыслями и чувствами Дина впервые перешагнула порог Дома Правосудия. Она была горда, что соприкасается с судьёй – проводником гармонии, упорядоченности и справедливости, который своими неоспоримыми деяниями может быть уподоблен божеству.
Глава 1
В тот день, когда семья оказалась выброшенной на улицу, Дина Громова двое суток просидела у соседки за телефоном в надежде получить сведения о своих детях и внуке, следы которых затерялись в большой Москве. В попытках устроиться хоть ненадолго у друзей, каждый был вынужден устраиваться, как мог и где мог. Дина не имела возможности долго задерживаться у Наташи и обзванивала друзей и знакомых именно с этой целью.
На исходе третьего дня ей стало известно, что Александр, её старший сын, какое-то время будет со своей семьёй располагаться у его однокашника по театральному училищу, а Виктория, ожидающая появления ребёнка, – в театральном институте, в котором училась. Себе она выискала недостроенный её коллегой по работе в театре дом в подмосковном садоводстве, который нуждался в охране. Хозяйка дома опасалась, что до следующего лета любители лёгкой наживы разнесут его по частям. Поскольку она гарантировала сослуживице, нуждающейся в жилище, проживание и постельные принадлежности, вопрос об оплате отпал сам собой. Дина считала, что ей повезло ещё и потому, что Гере, её собаке, на большой территории садового участка найдётся достойная ротвейлера работа.
Наташа сетовала на то, что в России образованные люди никогда не были нужны, вспоминала об аншлагах, которые вызывали режиссёрские работы Дины, цитировала выдержки из её научных статей и заботливо собирала подругу к судьбоносному переезду, уложив в один из пакетов своды Законов.
- Задай им жару! Пусть не думают, что даром сойдут с рук такие безобразия. Не ради этого я выходила на баррикады, когда отстаивала демократические права, - причитала она.
Так Дина Громова поселилась на садовом участке, что по Ленинградскому тракту. Кроме книг и постельного белья, которые находились в её пользовании, болталась на воздушной электропроводке лишь замасленная плитка. На табурете, исполняющем функцию журнального столика, вперемешку с книгами и канцелярскими принадлежностями, разместились пара металлических мисок, вложенных одна в другую и две металлические кружки, в одной из которых виднелись остатки кофе, в другой – чая.
Именно тут ей и попалась на пожелтевших страницах книги, древней, как сама жизнь, легенда о судьбе пожилой женщины, которая ушла из дома, чтобы принять смерть у мира. Нетрудно понять, почему легенды заслуживают несокрушимое уважение – в них собирательная мудрость многих поколений. Докапывающиеся до первоисточников, разрушают легенды, но никогда – мудрость выводов, полную смысла человеческой жизни, которая далека от обывательщины, безмятежности и хладнокровия.
Что двигало женщиной, которая в далёкой древней Аравии, покинув своих близких и родных, отправилась на вершину самой высокой горы, смастерила себе из камней убежище и осталась там умирать? Размышляя над смыслом этой, поразившей её душу церемонии, она не сразу заметила, что за ней по пятам движется синяя машина марки “тойота”. Когда она вышла из здания суда на улицу, машина стояла прямо перед ней на остановке. Она думала о том, что люди, до конца жизни не могущие понимать значения своих поступков, обречены на отречение от всего человеческого. Поэтому они нуждаются в снисхождении и наущении, чтобы существование их было оправдано. Такую миссию несут народные сказки, легенды, писатели, режиссёры. Однако же, эти творения, так и остаются мудростью невоплощённой, пока не найдётся человек, который реализует их.
Вдруг она поймала себя на мысли, что ей ничуть не страшно перед новыми испытаниями судьбы. Её душило чувство оскорблённого достоинства, которое было сильнее страха, а чувство ответственности перед сыном, внуком и беременной дочерью обязывало бросить работу в театре, который она возглавляла, и приняться за изучение законов. Сегодня ей казалось, что режиссёрские постановки так же далеки от реальной жизни, как исчезнувшие звёзды на ночном небосклоне, свет от которых продолжает вызывать романтические настроения. И ещё ей было жаль, что в квартире, из которой её с семьёй столь бесцеремонно выбросили на улицу, остался ноутбук, без которого не обойтись в судебных делах.
«Бросить им под ноги свои неосуществлённые творческие планы?... превратить себя в могильник нереализованных идей и творений?...», - её взгляд остановился на театральной афише, по центру которой крупными буквами красовалось имя главного режиссёра Московского театра Д. Громовой. Дина приблизилась. Оглядев критическим взглядом работу художника, она довольно улыбнулась. Потом, зажмурив глаза, прислонила горячий лоб к холодному стеклу витрины и застыла в тяжёлой задумчивости.
- Пусть мучаются те, у кого нет выбора! – в её интонации прозвучала непоколебимая решимость.
- Мучаются как раз таки те, у кого есть этот выбор, - неожиданно прозвучавшая реплика, словно хлопнула по ушам, заставила вздрогнуть.
Дина открыла глаза. Перед ней, улыбаясь, стоял однокашник по ГИТИСу. Холёный красавец из солнечного Казахстана, высокого роста с победоносной улыбкой, обнажающей ровные белые зубы.
- Не двигайся, надо запечатлеть этот момент, - он ловким движением сложил из длинных пальцев чётко обозначенный квадрат, из которого на неё воззрился его прищуренный глаз и произвёл звук щелчка своими надутыми в трубочку губами, после чего, попросив автограф, протянул ей пустую ладонь.
Дина подыграла ему, хлопнув по раскрытой ладони.
- Салют! Три тысячи лет прошло…, - она сбивчиво извинялась за то, что ни как не может выбрать время, чтобы ознакомиться с его спектаклями, нахваливала отдельные эпизоды из прошлых его постановок, интересовалась новыми.
- В каком ты веке живёшь, Дина, – начал он с упрёка, - проснись, отряхнись и пойми, если человеку предложить выбор между свободой творчества и гарантированным бутербродом, он выберет второе!
- И кто же тебе предложил этот самый эпохальный бутерброд, - отдёрнула она руку, - и где же ты нынче…, - она повела глазами и пошевелила кончиками пальцев, - чтобы не сказать «трудишься», приспособился?
- Не поверишь! - он приблизился и нашептал на ухо, - могу помочь в разрешении всех неразрешимых социальных вопросов…
- Полагаю, ты не долго мучался перед выбором, не так ли?
- При таком раскладе, сама понимаешь…, а театр без меня не пропадёт, - слащавая улыбка выдавала в нём неразборчивого карьериста.
- Ты не виноват, нам бросили лозунг о свободах, как голодной собаке кость. Многие просто не знают, что с нею делать… - задумалась Дина, - Я полагаю, если ты, разумный образованный человек растерялся, то…
- Провозглашение свободы в нашей стране фактически провозглашает неравенство с чиновниками, у которых обычный человек постоянно отвоёвывает свои права. Я сразу понял это. И… сориентировался, - похвастался он.
- Главное – вовремя!
Он вытащил из кармана дорогие сигареты, выразительным жестом предложив угоститься.
- Спасибо, я такие не курю! Помнишь, мы в студенчестве курили «Друг», подчёркивая важность отношений, построенных на доверии, взаимном уважении, чести и достоинстве? – вытащила она из сумочки сигарету.
- Мне нравилось это, но я не подвержен ностальгическим настроениям. Приглашаешь на премьеру? - учтиво поднёс он ей горящую зажигалку и взмахом головы указал на красочную афишу.
- Платой за это будет твоё признание, - пошутила она.
- Какое ещё признание? Я начинаю чувствовать себя обязанным, словно ты родила мне троих детей, а я увиливаю от уплаты алиментов, - он расплылся в голливудской улыбке.
- …что ты не обладаешь правами и свободами, которые тебе гарантированы Конституцией РФ и Международной Конвенцией, – пробарабанила Дина с трудом вызубренные формулировки и застыла в ожидании, словно именно его ответ способен повлиять на правильность выбора в её окончательном решении.
- Ух, ты, как круто завернула! Хм, как раз таки я и обладаю этими правами, - он остановился в недоумении. Потом, нежно обняв её за локти, вкрадчиво продолжил, - хватит греметь, Громова, я имею свой бутерброд, свою порцию водки, никогда не воюю с властями, а, напротив, подкармливаю их. Поэтому я имею хорошую работу, квартиру, не смотря на то, что ещё не выписался из Казахстана, являюсь гражданином России. Меня любят и мне хорошо. А вот у тебя проблемы… Зайдём в кафе, попьём пива. Обсудим, я помогу тебе, – он запустил руку в карман и вытащил беспорядочно сваленные крупные купюры.
- Обсуди эти проблемы вот с этим БОМЖом! Как тебя зовут, брат? – обратилась она к мужчине, развалившемуся на скамейке у остановки и давно потерявшему человеческий облик.
- Пошла ты со своим братством, знаешь куда? – окрысился нищий, - я не брат вам! Я – русский! Потомственный москвич в пятом поколении, дворянин! Вот, смотри, на мне рубашка моего деда, в кружевах… Всё равно я убью их, этих сволочей… Они же обманули меня… Выбросили на улицу… Дряни! Мерзавцы!
- Ну вот, видишь, - весело рассмеялся попутчик, - пошли, расслабимся.
- А не пошёл бы ты в з…цу! – попрощалась Дина.
***
Не опасаясь того, что является крупицей, противостоящей мощной машине беззакония, она решила, что без её личного участия может однажды рухнуть весь мир, как рухнула её жизнь. Жизнь, которая окружает и питает чиновников, без которой чиновничий мир превращается ни во что. А поскольку, как ей казалось, именно от неё зависит степень хрупкости нерушимого паразитирующего чиновничьего мира, она дерзновенно приняла на себя эту миссию.
С тех пор прошло три года. Три года она с семьёй скитается по миру без жилья. А ещё до этого - шесть лет тщетных попыток предстать перед судом в защиту своих прав, которые попираются чиновниками Главы Управы. Дина осознавала, что её жизнь очень чётко разбита на две части: до столкновения с судом, и – после. Вторая, словно единый нескончаемый судебный процесс, имеет своё развитие, состоящее из шестилетней борьбы с судом за предоставление исков, затем – трёхлетней борьбы за оспаривание необоснованно вынесенных решений и определений. Сейчас она борется за принятие к рассмотрению решений и определений, которые были отменены вышестоящим судом и направлены для нового рассмотрения в суд первой инстанции.
Девять лет борьбы не сломили её воли, но когда районный суд игнорировал требования коллегии Московского городского суда о принятии заявлений, ей на мгновение показалось, что она проиграла. Нацарапав шариковой ручкой очередные заявления в трёх экземплярах, по числу лиц, участвующих в деле - она против: чиновников коммунальной службы, представителей главы Управы Центрального района г. Москвы и муниципалитета, - Дина стояла в тёмном коридоре суда в ожидании своей очереди для предъявления новых исков.
В тот день ярко светило летнее солнце и, кажется, не было места подлости в этом цветущем мире. Между тем, документы, по обыкновению, не были приняты, и Дина направлялась в почтовое отделение, чтобы заполучить квитанцию о том, что заявления адресантом направлены.
Обнаружив слежку, она с трудом поверила в возможность такового. Д. Громова, которая с членами семьи из пяти человек (среди которой новорожденный ребёнок и беременная дочь), оказалась на улице и именем Российской Федерации превращена в БОМЖа, даже не подозревала, что вокруг её дела шёл оживлённый торг квартирами, когда жизнь целой семьи превращается в предмет торговли. Она и подумать не могла, что её дело в такой цене!
Сейчас, когда она вышла из почтового отделения, ей вдруг припомнилось, как эта же машина развернулась у здания суда и направилась в ту же сторону, что и трамвай, в котором Дине пришлось добираться до почты. Припомнилось, как однажды на перекрёстке у метро “Красносельская” её чуть было не задавила эта же машина, спас счастливый случай. Тот же счастливый случай спас её от смерти и
в ресторане у общежития ВГИКа, где весенним вечером несколько лет назад она с друзьями была приглашена на банкет по случаю запуска фильма. В ресторане поднялась суматоха от одиночных выстрелов. Все, как по команде режиссёра в американских боевиках, попадали на пол. Официант, который в тот момент подносил к столу закуски, упал прямо на Дину, и в него были загнаны ещё две пули.
Глава 2
Глава управы Мещанского района Фёдор Петрович Бойков вальяжно восседал в роскошном кресле в своих апартаментах. Но на душе скребли все мыши всех подвалов г. Москвы. Стол был завален исчирканными бумагами, а Фёдор Петрович ещё не придумал, как изворачиваться. Каждую деталь он проигрывал очень тщательно, сообразно надуманной логике: перекладывал бумажки в некоей очерёдности, но, убедившись, что концы с концами не сходятся, начинал всё сначала. За этой бесполезной работой прошла неделя. Сегодня он ждёт звонка из муниципалитета Центрального округа от самого Михаила Михаиловича Недайводова.
Секретарша, понимая, что творится что-то неладное, отменила приём посетителей и перед кабинетом Главы Управы стойко держала оборону.
Когда зазвонил телефон, посетителей в коридорах уже не было, рабочий день закончился, и на столе стояло два осушенных графина, а надушенная рубашка была мокрая от пота.
- Да, Михал Михалыч? – Бойков привстал, приподняв свободной рукой полупустой стакан, - Нет, Михал Михалыч, - стакан выпал, остатки воды растеклись по глянцевой поверхности необъятного стола и быстро впитались беспорядочно разбросанной бумагой. Он сросся с трубкой и превратился в одно большое ухо, - Обещаю, Вас это не коснётся, суд не примет этого заявления к рассмотрению. Обещаю. Сам. Да. Обещаю.
Крошечный микрофон улавливал волнение Михал Михалыча и тяжёлое дыхание Фёдора Петровича, а они, в свою очередь, натуркакофонией отдавались в ушах переговорщиков. Он никак не мог переварить только что услышанную информацию, а когда в телефоне зажужжал зуммер, Бойков не мог разжать посиневшие пальцы и долго ещё держал трубку окаменевшей рукой. С трудом разжав пальцы, он бросил её на рычаг и всем весом нескладного тела обрушился на изящное кресло. Перекосившийся каркас, заскрипев, зажал в своих цепких объятьях безудержно вопящего Главу Управы.
- Люблю Россию, маиушку, Москву! Шампанского!
Обезумевшая от неожиданного поворота дела секретарша, вытаскивая его, радовалась своей судьбе функционера, спасённого неведомым ей обстоятельством от нависшей угрозы увольнения.
Через мгновение бокалы, ждущие своего случая в бронированном сейфе, были наполнены, и после провозглашённого начальником тоста «За Россию!», она позволила себе дополнить: «Лишь бы у Вас всё хорошо было, а мы уж рядышком не пропадём». Выпили залпом. Поёжились, застыли в довольной и хитрой улыбке, пока нега не расплылась по всему телу.
- Я за Вас, Фёдор Петрович, и в огонь, и в воду! - вздрогнув, как это делают собаки, сбрасывая с себя пыль, простонала она, расплывшись в улыбке, - не раздумывая…
- Ещё бы… - взмахом руки он сбросил со стола бумажки, над которыми колдовал всю неделю. Не заботясь о внешнем виде, обтёр мокрые руки о рубашку, и приказал секретарше садиться, которая в одно мгновение стёрла со стола следы ликования и уже сидела перед ним, сложив на коленях ладони. Её одутловатое лицо, по необъятности физиономии уступало разве что лицу самого главы Управы. Но сейчас оно вытянулось в ожидании.
- Помнишь, ты хлопотала за Хачика? Он всё ещё на месте?
- Конечно, такой выгодный клиент…
- Кажется, он в последнее время мало прибыли приносит, - испытывал начальник свою подчинённую.
- Нет, всё в порядке. Он знает, чем это может ему обернуться - в одно мгновение потеряет всё: и работу, и жилище, и регистрацию… У него большая семья, он у нас на крючке, - обнадёжила она босса.
- Он мне нужен.
- Через пять минут будет.
Пяти минут хватило главе Управы для того, чтобы мысленно поблагодарить судьбу за то, что он рождён в России и взращён Россией. Где ещё такое может случиться, когда за государственные преступления, которые, чуть было, не стали достоянием гласности, повышают в должности? Единственное условие – чтобы в деле не фигурировало имя высокопоставленного чиновника. Всего-то! Уж это-то он устроит, ни перед чем не устоит.
Действительно, через пять минут внушительных размеров мордоворот стоял навытяжку перед маленьким надутым, словно шарик, главой Управы.
- Машина на ходу?
- Канечна! – на ломанном русском поторопился подтвердить свою готовность Хачик.
- Завтра получишь окончательные распоряжения. Надо выследить одного человека: где живёт, где работает, с кем общается, - почесав затылок, напомнил, - ты знаешь его, это женщина, режиссёр. Смотри, чтобы не повторилось такое безобразие, как в прошлый раз в ресторане. Пристрелили ни в чём не виновного человека. У него семья, дети, тебе не жаль его? А если тебя пристрелят, что с твоими детьми будет?
- Сказали папугать - ми и папугали, - оправдывался мордоворот.
- Идиот, она ничего не поняла, иначе вела бы себя по-другому, - он отвернулся к стене, уставился в грамоту, полученную от Правительства Москвы за благородный труд во благо России, которая под стеклом в дорогой оправе горделиво висела на самом почётном месте, и добавил, - Москва великий мегаполис. Чего только не случается в Москве…
- Что? – ужаснулся мордоворот.
- Успокойся, это тебя не касается.
- Да. Люди в Москва часта пападают пад колёса машины…, - подчеркнул свою догадливость, стоявший навытяжку угодник.
- Почему непременно под машину? Ещё часто умирают от сердечного приступа, не так ли?
- От водка, например…
- Ты спрашивал о распоряжениях?
- Нет. Нэ нада никаких распоряжения!
- Свободен!
Глава Управы не сомневался, что Дина будет уничтожена. «Нет человека – нет проблем», - подумал он.
Теперь нужно, чтобы из суда пропали все улики. Впрочем, достаточно того, чтобы суд игнорировал исковое заявление Д. Громовой к М. М. Недайводову. Глава Управы, вращая глазами и пожимая плечами, силился понять - каким образом Громовой стало известно то, что столь тщательно от неё скрывалось…
Вспоминая подробности, он тщился восстановить в памяти, где же была совершена ошибка: прежние жильцы из квартиры 63 по ул. Русаковской, дом 8 были переселены в связи с якобы намечающимся там ремонтом крыши. Дефицита в покупателях квартиры, которая располагается в центре Москвы, слава богу, нет. Но Бойков считал себя мудрым деятелем и понимал, что с этим делом торопиться не стоит. Необходимо выдержать время. Во избежание обнаружения соседями пустующего жилища, в квартиру на протяжении длительного времени подселяли рабочих-временщиков, других работников, в том числе и Д. Громову. Ссылаясь на отсутствие денег, затягивали с ремонтом, однако же, не передавали фактически пустующую квартиру на государственную регистрацию. Дело в том, что регистрация квартиры, в качестве пустующей, обязывает к её последующей передаче очередникам, а такая процедура в планы Бойкова не входила. Если же она не зафиксирована в муниципалитете как пустующая, то её можно без особых проблем оформить как угодно и на кого угодно, главное – получить от новосёла вознаграждение за предоставленные вне очереди услуги.
Такими услугами воспользовалось множество, что называется “нужных” людей, поэтому к деятельности Бойкова не относились пристрастно, даже заискивали перед ним. Между тем, такие манипуляции без Недайводова не представлялось возможным провернуть. И в то же время, что такое М. М. Недайводов без Ф. П. Бойкова?
Когда Д. Громова затребовала регистрацию в квартире, которую ей предоставили в связи с трудовыми отношениями, Бойков подумал, что она может явить помеху на пути реализации его плана, и решил избавиться от неё. Она незаконно была уволена и выселена двумя заочными судебными процессами якобы на основании прекращения трудовых отношений. Вот почему нельзя было допустить, чтобы хоть одно заявление Громовой попало на рассмотрение в суд. Раскрытие одного инцидента могло пролить свет на систематическую преступную деятельность главы Управы и повлечь за собой очень высоких чиновников государственной службы.
Бойков потянулся к телефонной трубке, но передумал, решил связаться с председателем суда позже. Ему надо было разобраться, как Громовой стало известно, что квартира была сокрыта от государства.
- Итак, что мы имеем? - спрашивал он себя, прокручивая ситуацию ещё и ещё раз, - «ни одно заявление от Громовой не принималось судом на протяжении шести лет, правоустанавливающих документов на квартиру в суд не предоставлялось. Три года назад мы сами подали иск о её выселении, но опять же, никаких документов, порочащих нас, суд не получал. Дважды принимались решения о выселении, и оба раза они проходили заочно, без её присутствия, поэтому никакого разбирательства по существу вопроса не было и не могло быть».
- Где же протечка? – повторял и повторял он один и тот же вопрос, и не находил ответа.
Зато вспомнилось, как он лихо организовал выселение с федеральным судьёй Шакаловой и судебным приставом-исполнителем Сиркиным. Похвалив себя за проворство, он не забыл, что ни перед кем не остался в долгу - и Шакалова, и Сиркин были повышены в службе, а коллективам улучшены жилищные условия. Эти воспоминания вызвали в нём уверенность. Довольный собой, Бойков решительно набрал номер домашнего телефона председателя Мещанского суда А. П. Лукаша.
Анатолий Петрович, подрёмывая после сытного ужина, уже три часа возлежал на семейном диване, тупо уткнувшись в мерцающий телевизор.
- В чём я пойду завтра на приём? - битых два часа вертелась его супруга перед зеркалом, запутавшись в складках собственного жира, в то время как костюм выдавал отчаянные усилия портного скрыть нескрываемое.
- Тошик, телефон звонит, ты что, не слышишь? – взвинтилась она, сетуя на личного портного.
- А, Фёдор Петрович, салют! – потянувшись к радиотелефону, супруг удобнее устроился на подушках дивана, - У меня отпечатался рабочий телефон, ты что, всё ещё на работе?
- Не спрашивай… Дела, дела…
- Какие проблемы?
- Всем известная Д. Громова направила в суд исковое заявление к Михал Михалычу Недайводову. Расскажите, в чём заключаются её требования?
- Я не могу слышать это имя. Она забросала нас заявлениями. Весь суд работает только на неё.
- Вы должны быть благодарны ей, она даёт перевыполнение плана, - саркастически пошутил Глава, - так в чём смысл её требований?
- Я держался, сколько мог, но ей удалось через Президиум вернуть своё заявление в районный суд, и она тут же направила новое. Так образовалось два иска: “о защите чести и достоинства” и “об оспаривании договора о социальном найме квартиры, из которой она была выселена”.
- И что?
- Что я могу сказать? Требования справедливы… Позвольте, а нельзя разрешить вопрос миром? История затянулась на многие годы, мы уже устали, судьи стонут… Мы договаривались только об одном заявлении - “о восстановлении на работе”. Обязательства выполнили, заявление не принимали на протяжении целых шести лет! Уволили.
- Я щедро расплатился, не так ли?
- Но потом откуда-то возникло выселение... И всё закрутилось.
- Нам заниматься упрёками не пристало. Я подневольный человек, как и ты.
- Уважаемый Фёдор Петрович, скажи, почему Управа района взяла на себя исполнительное производство, - мягко упрекнул председатель суда собеседника в превышении полномочий.
- Вы бы копались до сегодняшнего дня, а мы со всем этим покончили в один день! – похвастался Глава.
- Что? – председателя суда подбросило с дивана вверх на полметра.
- Судебный пристав-исполнитель по нашей просьбе сам вынес Постановление о прекращении исполнительного производства, после чего мы, якобы опечатав квартиру, в тайне от Громовой тем же днём высвободили квартиру от её имущества.
- Я что-то не пойму…
- Что тут понимать?! Я сразу сообщил об этом Недайводову, чем немало его порадовал. Михал Михалыч тут же заключил договор о найме на эту квартиру с посторонними лицами, чтобы Д. Громова не могла претендовать на неё… - торопливо дополнил Глава, - сам понимаешь…
- Она знает о судьбе своего имущества, о вынесении Постановления? – настороженно поинтересовался председатель суда.
- Что ты! Единственное, о чём пристав просил, так это о том, чтобы эта семейка ничего не знала. Мы обещание выполнили.
- Боже мой!
- Успокойся, Анатолий Петрович, это было три года назад!
- А я узнаю только сейчас!… Теперь я понимаю, почему от Громовой поступают всё новые и новые заявления.
- Объясните.
- Значит так: Жилищный Кодекс Российской Федерации не допускает использование жилой площади не по назначению. Федеральный Закон “об исполнительном производстве” указывает, что, если имущество не вывезено из квартиры, то выселение не осуществлено. Вы же опечатали квартиру с имуществом Громовой, а ей объявили о выселении!? Кроме того, тайное распоряжение чужим имуществом преследуется…
- Что ты хочешь этим сказать? – перебил его Бойков.
- Что выселение не состоялось! - Лукаш мучался подбором слов, доступных для понимания ограниченного ума Главы Управы. Когда же принялся перечислять все “за” и “против”, то список нарушений оказался таким длинным, что его дыхание не выдержало, голос, повысившись, достиг наивысшей точки кипения и засверлил ухо собеседника, принудив его отвести трубку в сторону. Когда же голос затих, Фёдор Петрович, хвастая своими успехами, снова включился в разговор, не подозревая о собственных нарушениях, влекущих, согласно закону, целый ряд уголовных наказаний.
- Мы всё проделали в тайне от неё, успокойся, дорогой Анатолий Петрович, она ничего не знает об этом до сих пор. Ни-че-го!
- Теперь слушай меня внимательно. Федеральный закон указывает, что по прекращённому производству все назначенные меры отменяются…
- Мы и отменили…
- Боже! Боже! – задыхался Лукаш от непреодолимой тупости собеседника.
- Прекрати… после трёх лет, согласно закону, мы можем продать её имущество с молотка, не мне учить тебя законам. Надоела она нам - мы предъявили иск “о признании её имущества бесхозяйным” для реализации.
- Трёх лет чего? – тяжело выдохнул Анатолий Петрович.
- Исполнительного производства, чего же ещё?
- Что ты несёшь, чёрт возьми! – председатель суда безнадёжно опустил руки и остолбенел.
- Алло! Алло! Анатолий Петрович! Алло! - не мог дозваться председателя суда Глава Управы.
У Анатолия Петровича закружилась голова, ему казалось, что она набита всяким компьютерным мусором и сейчас в ней автономно производится сортировка ненужной информации для уничтожения, но какая нужная, а какая – нет, определить он не может.
- Тошик, посмотри, правда я выгляжу стройной? – супруга Анатолия Петровича вторглась между мужем и телевизором.
Анатолий Петрович взглянул на неё испепеляющим взглядом и почувствовал, что его обуревают страсти, которых он не испытывал с момента потери целомудрия, когда невозможно сдержать выплеснувшиеся чувства. Сделав несколько шагов назад, он швырнул телефонную трубку в складки её костюма и вышел на балкон.
Из телефонной трубки, которую подняла супруга, доносился голос Главы: «Успокойся, она ничего не знает, ничего не знает…». Обхватив пухлыми пальчиками телефон, она мягко подкралась к мужу, пытаясь успокоить: «Тошик, Феденька говорит, что она ничего не знает… Кто это, она?».
- Сними тапки, - потребовал супруг.
Повинуясь, но, не понимая к чему ведёт сие странное требование, она тряхнула сначала одной ногой, затем другой, не отрывая опасливого взгляда от мужа.
- У тебя пятьдесят пар тапочек всех мастей и фасонов, почему ты ходишь в этих, засаленных? - нагнувшись, он схватил их, покрывая проклятиями многолетние супружеские отношения, затем, сжав губы, шмякнул тапки жены о край балкона и запустил во двор.
Глава Управы не мог пошевелить ни одной из извилин своего ограниченного ума. Это было выше его сил. На такой случай у него всегда был заготовлен набор фраз, как у Эллочки–людоедки.
- Назвал бы сумму… Торгаш, он и в Африке – торгаш, - пожал плечами глава Управы.
Глава 3
Случилось так, что последние десять лет мне не привелось общаться с Диной. Мы некогда учились в одном институте, она со своими детьми ни один год приезжала ко мне в гости, когда я бывал у мамы на Кубани. Мама, подавшись после смерти моего отца на родину, где проходило её казачье возмужание, любила, когда ко мне приезжали друзья. Привязавшись к детям, она позволяла Дине, уроженке Грузии, оставлять детей у неё в Краснодаре на время экзаменационных сессий в Москве. Это очень сблизило нас.
Пути разошлись после получения дипломов: она стала режиссёром-практиком, возглавляла один из нашумевших Московских театров, а я, по большей части, теоретиком. Получение красного диплома режиссёра и последующая стажировка в Московском театральном институте им. А. В. Луначарского, не изменили моих юношеских мечтаний о возведении всего сущего в мысль: почему мир представляется таким, а не другим, почему все видят и чувствуют одинаково, но способны эти чувства выражать по-разному, почему для одних высшее благо не в том, чтобы делать то, что хочешь, а в том, чтобы хотеть одно, а делать другое, а для иных – понятие о счастье ограничивается перечислением того, что нужно, и в этом списке не находится места для души и сердца? В этот период меня увлекали идеи, основанные на понятии об обратной связи в отношениях человека и “Мира”\”Другого” как условие всех форм жизнедеятельности.
Размышления о фундаментальных основах бытия, одолевавшие повсеместно, превратили мои походы по городу в сущий ад, поскольку я проезжал нужную станцию в метро, садился не в тот транспорт и обнаруживал это только после второго или третьего круга, который он описывал. Эти же обстоятельства никогда не давали мне найти нужного документа. Вот и сейчас, когда моя мать скончалась в другом городе, я, по своему обыкновению, не мог найти своего свидетельства о рождении, чтобы войти в наследство.
Дело в том, чтобы войти в наследство в моих обстоятельствах, следовало получить в суде формальное удостоверение, в котором указано, что, действительно я прихожусь сыном моей матери, а моя мать – моей матерью, что и давало мне право на наследование. Для прохождения этой формальной процедуры достаточно было найти свидетеля, который подтвердил бы наше родство. С этой целью я и разыскивал свою однокашницу по ГИТИСу Дину Громову.
Разыскать её, не смотря на проявленную настойчивость, мне не удавалось: выяснилось, что в её доме проживают посторонние люди, а сокурсники и общие знакомые давно потеряли её из виду. Озабоченный, я повсюду оставлял сведения о дне и часе предполагаемого свидания. Через две недели безнадёжных поисков уже совсем было, отчаялся, как вдруг получил телеграмму: «Буду в назначенном месте вовремя. Дочь Дины Виктория».
Удовлетворённый полученной вестью, не вдаваясь в подробности загадочных обстоятельств, я направлялся в суд, размышляя о “сенсорных эталонах” как о нормативных единицах, которые могут быть положены, например, в основание кодирования, декодирования или интерпретации культурных текстов.
Встреча состоялась на Комсомольской площади. Я был удивлён: как изменяются дети, превращаясь во взрослых людей. Как шуруп в древесину в меня вкручивались воспоминания об этой молодой девушке. Я помнил её совсем ещё маленьким ребёнком и не мог противостоять возникающему, помимо воли, образу Дюймовочки. Кажется, совсем недавно она порхала по цветистому двору моей мамы в тщетной попытке уловить неуловимые блики на крылышках стрекозы.
Впрочем, моё замешательство не было замечено, из чего я сделал вывод, что восторженные взгляды она воспринимает как должное приложение к своему очарованию. Позже я понял, что ошибался на её счёт и сделал другой вывод - ей свойственно недооценивать своё обаяние, ещё позже – она не придаёт значения подобным оценивающим взглядам. Именно эта черта мне показалась особенно притягательной. Захотелось узнать её ближе. Я забросал её глупыми вопросами, на которые она без особого удовольствия, но отвечала лаконично и сдержанно, предварительно уверив, что поможет в разрешении моего вопроса. Она слегка коснулась проблемы, связанной с Диной, её матерью, ныне оставившей должность главного режиссёра, и неожиданно умолкла. А мне показалось, что с неба сошло солнце. Из беседы я понял, что Дина тоже ходок в этот суд, но по каким причинам – не понял. Мы обменялись любезностями.
Мещанский суд находится в десяти минутах ходьбы от места нашей встречи. Этого времени оказалось достаточно, чтобы узнать о том, что Виктория является аспиранткой и работает над темой диссертации, перекликающейся с теми идеями, которые занимают всё моё существо. Я слушал её низкий голос и ловил себя на мысли, что всё мне в ней нравится. Я молчал и слушал. Так мы дошли до здания суда.
Нас поразил вид помещения: мы молча прошли по тёмному неубранному коридору, пахнувшему туалетом, поднялись по неухоженной лестнице, встали у двери, которая была облеплена посетителями как улей пчёлами, и стали ждать. Ждали долго. Когда секретарь суда пригласила нас в зал судебных заседаний, по требованию предъявили паспорта и уже не были способны ни на что.
Объявили вход судьи. Все встали. Вошла судья, и мы сразу узнали друг друга. С этой девочкой лет тридцать назад мы носились по дворам старой Москвы, я защищал её от дворовых мальчишек. Сейчас она - федеральный судья столицы, а я – чудак, отыскивающий гармонию в негармоничном мире. Нас связывает только необозримое прошлое. Однако это не помешало разрешить вопрос, соблюдая необходимые формальности. Буквально через пятнадцать минут мне было вручено решение суда, которым установлено требуемое родство, после чего судья дружелюбно расположилась на лавках рядом со мной и представилась моему свидетелю Ириной. Тщательно подбирая слова, она выразила соболезнование по поводу кончины моей матери, чей живой образ не согласовывался с фактами, которые столкнули нас в этом здании. Все ощутили неловкость: Вики, извинившись, вышла, а мы решили, что следовало бы пересчитать шишки, полученные мною за её косички.
Поинтересовавшись, когда мне предстоит зайти за Ириной по окончанию работы, я вышел на улицу. Торопиться было некуда, и мы с Вики направились по Каланчёвке в сторону станции метро “Проспект мира”. Погода была великолепной: моя спутница улыбалась и опять светило солнце. Как только зашёл разговор о Дине, солнце внезапно зашло за тучи. Мне не хотелось говорить о своей матери, ей – о своей.
Преодолев поток машин на перекрёстке, мы остановились на тротуаре, поскольку во всю его ширину была образована глубокая лужа, застланная густым покрывалом тополиного пуха. Задержавшись пред пуховым ковром, мы обдумывали стратегию его обхода. В одно мгновение пух загорелся и тут же выгорел, обнажив тёмную водяную дыру. На другой стороне образовавшейся пропасти, удовлетворённый эффектом произведённого фейерверка, краснощёкий здоровяк убирал в карман зажигалку.
- Вижу, вижу, произвёл впечатление. Ну, сегодня ты не отвертишься, - обратился он ко мне, а продолжил, обращаясь к обоим, - вообразите, полтора года не могу дозваться в гости.
- Знакомьтесь. Хорошие люди должны знать друг друга, - представил я их как служителей Фемиды и Мельпомены.
Пётр, мой давний знакомый. Нас связывает земля предков и дружба родителей, распространившаяся по инерции и на нас. Мы никогда не обсуждали этот вопрос, но было очевидно – он, как и я дорожит нашими отношениями.
С виду общительный, Пётр был одинок и замкнут. Свойства трудоголика, дающие ему при любых обстоятельствах держаться на плаву, затмили другие его характеристики. Но я знал, что это добрейший малый, держал его за верного человека, любил по-дружески и получал взаимность.
- Вот моя адвокатская кантора, а через дорогу – мой холостяцкий дом. Милости прошу.
Я не протестовал и через полчаса, извинившись, оставил Викторию с Петром в тёплой и дружеской атмосфере, направившись на встречу с Ириной в суд.
* * *
Надежды Петра превзошли все ожидания, когда он услышал, что Виктория нуждается в его помощи.
- Моя мама и Николай, который сопровождал меня, учились на одном курсе в институте, и я подумала…, - глаза Вики погрузились в глубину души Петра.
Ему трудно было дышать, он так давно не испытывал близости: проклятая работа отнимает у него всё время и силы. Он не мог ни о чём думать, кроме того, что непременно надо растворить окна, иначе он потеряет сознание, но не мог сдвинуться с места. Капля пота на виске тяжелела и, наконец, покатилась по ложбинке к носу. Пётр запрокинул голову, выставив кадык, который зашевелился, когда он полной грудью набрал воздуха в лёгкие.
- Ты выглядишь больным, – вернула его к действительности гостья.
- Надо приняться за ужин. Возражений нет? – мгновенно нашёлся Пётр, выкручиваясь из неловкой ситуации.
Весь день был потрачен на ожидания очереди в суде. Поэтому, когда на столе появился холостяцкий набор: множество консервов, кусок сыра с маслом, завернутые в одну упаковку, непонятно откуда взявшийся свежий, словно только что испечённый хлеб, - она без особого приглашения подсела к столу. Не в силах противостоять искушению, Вики потянулась за вилкой, но ни к чему не притронулась. Она осторожно подняла её, ловким движением сложила бумажную салфетку треугольником, уложив на неё вилку зубчиками вниз и, сконфуженная вольностью, поспешно опустила руки. Воспитание не позволило ей приняться за еду в отсутствие хозяина дома. Пётр был тронут вниманием и, чтобы не смущать гостью, наскоро разлил по рюмкам водки и провозгласил ни к чему не обязывающий тост: «За знакомство», в который вложил нерушимое благорасположение.
Они решили быстро покончить с ужином, отдохнуть, и только после этого приступить к обсуждению проблемы. Разговор ни о чём закончился тем, что его последние слова совпали с последними бутербродами, которые исчезли со стола. Уже свистел на газовой плите чайник, оповещая готовность кипятка для заваривания чая. Хозяин дома торопливо убрал со стола посуду, небрежно уложил её в раковину и… разбил.
- Вот и хорошо, будем считать, что она одноразовая, - выбросив осколки, похвастался Пётр оригинальностью разрешения хозяйственных вопросов, которые были причиной содержания его холостяцкого дома в аккуратности.
Долго разыскивая пульт управления, он нашёл его в кухне среди кастрюль, и, погрузившись в одно из глубоких кресел, включил телевизор. К этому времени стол был устлан сладостями и множеством разнообразных напитков.
Азбучно-простой подход к бытовым вопросам вызвал в гостье симпатию к человеку, в возможностях которого ей не хотелось сомневаться. Тем временем программа “Пять вечеров” рассказывала о том, как несколько ребят из села, доведённые действиями милиции и прокуратуры, покончили жизнь самоубийством.
- Мы такого не допустим, - неудачно пошутил Пётр, пытаясь оправдать неудавшуюся шутку обнадёживающей улыбкой.
Не без труда, пыхтя и потея, он снова принялся искать пульт управления, который чудодейственным образом исчез из его рук. А, найдя, лихорадочно стал перебирать кнопки. Ящик со всех каналов оповещал о потрясениях. Нежданно-негаданно телевизор умолк.
- Не понимаю, что у вас там случилось. Одно знаю наверняка: побеждает тот, кто запасается терпением хотя бы на полчаса больше, чем противник, - выключив телек и воспользовавшись паузой, толи, извиняясь, толи назидательно произнёс он.
Переглянувшись, они застыли в смятении. Запрятанная где-то глубоко тончайшая палитра взаимопонимания, едва улавливаемая в уголках глаз, неожиданно вызвала у обоих задорный и радостный смех. Они смеялись, как смеются любящие друг друга отец и дочь над шутками, которые принадлежат только им. С дружеской улыбкой на лице, готовой расположить к себе звёзд мирового экрана, Пётр вновь утонул в глубоком кресле и превратился в слух.
- Когда должен был появиться на свет мой племянник от брата, моя мать была вынуждена устроиться дворником, чтобы мы переехали с семьёй из общежития в квартиру, - начала она издалека.
- Да, обычная для нашей страны практика – режиссёра и учёного не считают за человека и он вынужден работать на двух фронтах: по призванию и по необходимости, чтобы обеспечить семью неотчуждаемым правом на нормальное существование, - подбодрил её Пётр.
- Было очень тяжело совмещать работу главного режиссёра московского театра с уборкой колоссальных территорий. Она работала круглосуточно: днями – в театре, ночами – в подъездах. Совсем не отдыхала и надорвалась. Проблемы начались, когда она заболела и нуждалась в медицинском обслуживании. Ей пришлось обратиться с просьбой о предоставлении регистрации по мету проживания, ну, сам понимаешь, без регистрации не дают медицинского полиса.
- И тогда её уволили, а вас стали выселять? – высказанные предположения получили подтверждение кивком её головы.
- С тех пор Мещанский суд не принял у нас ни одного заявления.
- Хм… Прошло почти 10 лет! Может ли такое быть?
- Ни то, чтобы совсем… Какие-то обжаловались, возвращались в первую инстанцию вышестоящим судом, а районный суд опять и опять не принимал их, часто не вынося никаких определений…
- Возможно, неграмотно составлены…, - предположил Пётр, хотя прекрасно понимал, что все действия судьи должны быть направлены на обязательное принятие исков, - Знаешь, если заявления не выдерживают нормативных требований, они подлежат возврату или оставлению без движения для исправления недостатков. Надо ознакомиться с материалами дела.
- Их много…
- Хорошо.
- Очень много, - улыбнулась она, - Заявлений более двух тысяч!
- Ну и ну!.. – не поверил своим ушам адвокат, видевший на своём веку всякое.
Она вытащила из сумочки пухлую записную книжку в зелёной обложке, которая оформлена картиной Э. Дега “Танцовщицы”.
- Еженедельник, - пояснила Вики, - тут я записываю все деловые события: отправление заявлений, получение определений, номера квитанций, дел. Вся хронология обретает динамику в русле живого времени, - полистав книжку, она пояснила, - Вклеенные листочки я приспособила для дополнительных пояснений. Так случилось, что все личные документы и всё имущество оставлено в квартире, из которой мы были выселены… Эта записная книжечка - единственная ценная вещь, которая сохранилась, и то, благодаря тому, что она находилась в моей сумочке. Мы вышли в том, в чём были…
- Как же вы выжили! - Пётр вертел книжечку в руках и не переставал удивляться, - вам до сих пор не вернули ни документов, ни имущества, ни одежды, ни других предметов первой необходимости?
- …
Вскочив с места, словно ужаленный, он направился к письменному столу, приготовил агрегат для ксерокопирования и распорядился о непременном предоставлении в самое ближайшее время оригиналов документов.
- Что творят! Ах, негодяи! – не унимался он, согнувшись над пыхтящей машиной, время от времени обдающей ярким светом его колдующие руки.
Виктория сидела, безжизненно опустив руки. Её облик удивительным образом сочетался с образами танцовщиц с холста Э. Дега, а вздох красноречивее слов выразил никчёмность замечаний. Действительно, в пухлой записной книжке каждая неделя, в течение почти десяти лет, пестрила сообщениями о нанесённых визитах в суд, о требуемых и произведённых действиях.
- Так, о поданных заявлениях информация имеется, но где же определения судей? – недоумевал адвокат.
- На протяжении шести лет была одна судья – Наюмова. Но определений она не выносила.
- Надо было направлять заявления по почте, чтобы были доказательства игнорирования ваших обращений.
- Мы об этом узнали слишком поздно. На сегодняшний день у нас квитанций более чем на тысячу заявлений и масса определений Президиумов Мосгорсудов о том, что Мещанский суд препятствует в праве на судебную защиту.
- Вот это молодцы! - искренне восхитился он.
- Но дело не движется…
- Глядя в твою книжку, можно позавидовать упорству твоей матери.
- Она дорого заплатила за своё упорство.
- Не смотря ни на что, ей удалось добыть ценную информацию, - есть за что зацепиться.
Вернув записную книжку хозяйке, он разложил в хронологическом порядке скопированные листочки и, уткнувшись в них, долго не поднимал головы.
- Мы до сих пор не можем понять: если нашим имуществом занята эта квартира, а вопрос всё ещё продолжает муссироваться в судах, почему на протяжении многих лет мы без документов и вещей находимся на улице?
- Чего-то они очень боялись... торопились… наломали дров. Были уверены, что никогда это дело не всплывёт. А тут на тебе – не на ту нарвались! У суда накопилось такое количество существенных нарушений, что он, естественно, ни при каких обстоятельствах теперь не желает возвращаться к этому делу. А посему - не принимает и последующие заявления. Всё просто и ясно.
- Но, так же не может продолжаться бесконечно, и когда-нибудь им придётся признать свои действия незаконными.
- Очевидно, имущество уже давно вывезено из опечатанной квартиры, а там, должно быть, живут люди, которым ничего не ведомо об этом…
- Разве такое может быть?
- В таком случае я всегда отвечаю: «Нет, но бывает». Вы ни разу не заходили на квартиру, в которой опечатано ваше имущество?
- Нет. Зачем? Мы всё равно не можем туда проникнуть.
- Если я в своих выводах прав, - продолжал вслух размышлять Пётр, - то действия суда объясняют следующие факты: 1. незаконного увольнения, - что доказано вышестоящим судом, 2. неправильно разрешённого вопроса о выселении, - что очевидно, 3. ненадлежащего оформления описи имущества, - что неоспоримо, 4. незаконного распоряжения жилищем под складирование этого имущества или самопроизвольный вывоз этого имущества.
- Но чем объяснить непринятие самого первого заявления о восстановлении на работе, которое возникло ещё до того, как моя семья была выселена и до того, как суд допустил эти недопустимые погрешности?
- Это и непонятно… Это и предстоит выяснить.., - профессиональное чутьё подсказывало Петру, что истинные причины лежат в плоскости, может быть, каких-то преступлений вышестоящих должностных лиц, которые должны оставаться в тайне. Но какое отношение к этому может иметь Дина?
Заинтригованный такими обстоятельствами, Пётр утешил свою гостью, что займётся этим вопросом лично. Предложил ей пожить у себя, в съёмной квартире, уверив, что сам на какой-то период может перебраться в адвокатскую контору, зарегистрированную на его имя, и которую он возглавляет. Там у него имеется всё необходимое для нормального существования, поскольку ещё в период развода ему приходилось пользоваться этим убежищем. Именно тогда он запасся дополнительной утварью и другими необходимыми принадлежностями.
Являясь совестливым человеком, Пётр принял безрадостное существование разведённого, поскольку собственную квартиру он благородно предоставил в безвозмездное пользование бывшей жене и их общему ребёнку. Но не мог примириться с тем, что никогда не увидит свою дочь, как пророчила его бывшая супруга. Аккуратно делая перечисления алиментов, и систематически названивая, он остро ощущал, что телефонные звонки и спокойная совесть не могли заменить ему общения. Он скучал. Никто, кроме его дочери не был в состоянии одним взглядом зацепить его за самую душу. И вот сейчас, когда он так близко столкнулся с этой нуждающейся в его помощи молодой девушкой, все неудовлетворённые отцовские чувства нахлынули на него единовременно, а когда она заглянула ему в глаза, он понял, что приложит все усилия, чтобы помочь ей. И ничто не сможет этому помешать.
Глава 4
В тот день, простившись с Петром и Викторией, оставив их неподалёку от здания суда, я, направляясь на встречу с Ириной, некоторое время ещё слышал, как Пётр травил анекдоты и громко хохотал.
Я думал о Дине. Почему в её доме проживают чужие люди, почему она выпала из жизни, оставила любимую работу, почему, наконец, её дочь избегала разговоров о ней, а когда возникал разговор, выглядела так, словно жизнь оставляет её.
Не понимая, что же всё-таки произошло, я приближался к месту назначения. Ирина выглядела несколько уставшей, что не мешало разглядеть присутствовавший в ней восторг по случаю непредвиденного времяпрепровождения. Я притормозил машину и предложил ей прогулку по Москве, чем очень порадовал её.
Мы проехали по Большому Каменному мосту, над которым величаво возвышалась Водовозводная башня на фоне белоснежного Большого Кремлёвского дворца. В стороне высились золотые купола «Колокольни Ивана Великого» - самого высокого здания в Москве 17-19 в.в. Дважды объехав вокруг Храма Василия Блаженного, построенного под названием «Покровский собор» в 1555-61 г.г., мы проехали мимо особняка Арсения Абрамовича Морозова, построенного в испано-мавританском стиле с элементами модерна, и выехали на Новый Арбат с тем, чтобы назад прогуляться по старому Арбату. Нам хотелось побродить по старым улочкам Москвы. Но прежде ненадолго заглянули в Макдональдс.
– Ну, Ваша честь, присаживайся к окошку, в уголочек, а я принесу биг-мак, картошку, гамбургеры - позаботился я, предложив Ирине выбор.
Подкрепившись, мы ещё долго бродили по Москве, после чего направились в ресторан, где было темно и всё располагало к задушевному разговору, который не завязывался.
Отвлечённые темы о моих научных разработках ей не были интересны.
- Кто-нибудь из твоего курса стал знаменитостью? – неожиданно спросила она, чтобы переменить тему.
Я назвал несколько имён, которые ей ни о чём не говорили, и спросил, не слышала ли она о деле Громовой, моей сокурсницы по ГИТИСу, которое неоднократно рассматривалось в Мещанском суде?
Ирина уверила меня, что если понадобится какая-либо помощь, то она будет считать себя обязанной помочь.
- Признайся, ты был влюблён в меня в детстве? – поёжившись, она ловко ушла от темы.
- Да, - солгал я, вспоминая о детских романтических настроениях “плаща и кинжала”, которые до сего дня не покинули меня, но не стал раскрываться, опасаясь стать предметом колкостей.
- Я всегда помнила о тебе, всегда… Наверное, у меня больше никогда не будет человека, который мог бы защищать вот так, как ты…
- Лучше расскажи о себе, - взмолился я, - ты же знаешь, что всегда можешь положиться на меня.
- Признаться, в выборе мной профессии именно ты сыграл решающую роль - улыбнулась она.
- Как это? – искренне удивился я.
- Да, да, - она подхватила тон и громко рассмеялась. В этом смехе улавливался вызов, который неприятно поразил меня, - Ты всегда был готов помочь всем и не ври, что был влюблён. Я ревновала…
- Это было так давно…
- Я подумала, что, став судьёй, смогу быть похожей на тебя…
- Не преувеличивай, - я осторожно пытался уйти от незаслуженных компоиментов.
- Ну, ладно, не будем. В детстве всё кажется не тем, что есть на самом деле, правда?
Я молчал, потому, что не мог понять, куда она клонит.
- «Все люди охотно расплачиваются за мелкие одолжения, но почти никто не испытывает благодарности за крупные», - процитировала она Ларошфуко.
- «Требовать благодарности за каждое из своих благодеяний значит торговать ими», - процитировал я Дюма-отца, не желая оставаться в долгу.
- Бывают услуги настолько бесценны, что оплата недосягаема… Такое положение порождает ощущение неблагодарности…
- Сомневаюсь, но расскажи лучше о себе, я рад, что ты успешна, обрадуй меня, - я по-прежнему попытался уйти от словесной дуэли.
Небольшого роста, с густой копной каштановых волос, обрамлявших обычным “каре” её красивое лицо и чьи правильные, тонкие черты отличались соразмерностью, она больше походила на педиатра, чем на преуспевающего федерального судью. Тем не менее, в ней чувствовалось осознание влияния профессии, которая выработала определённые черты, о которых я ещё не догадывался.
Разговора не получилось. Обменявшись телефонами, мы расстались с тем, чтобы непременно встретиться снова. Однако я был уверен, что эта встреча с Ириной последняя.
* * *
На утро у Ирины Васильевны Шакаловой, федерального судьи г. Москвы, был неприёмный день. Вылезать из постели не хотелось, но неотложные дела заставили спустить ноги на пышный пушистый ковёр. Она потянулась к телефону привычным движением, ещё сонная, на ощупь набрала номер секретаря суда, и, сбрасывая ночную сорочку, сообщила о том, что находится в поликлинике.
- Какая же ты у меня понятливая девочка! – восхитилась Ирина и, бросив телефонную трубку на рычаг, тут же забыла о ней.
Мысли о Нике не покидали её с момента встречи в зале судебного заседания. Действительно, вчера, после того, как она вручила ему решение, у неё было ещё четыре дела, но ни об одном из них она не помнит и не хочет вспоминать. Ей доставляет удовольствие возвращаться к воспоминаниям о детстве, когда она верила, что рыцарские настроения “без страха и упрёка” – это не выдумки.
Как хорошо, что Ник появился в её сегодняшней жизни, он не даст ей запутаться в чувствах, ради которых она и стала судьёй. Она была уверена, что встреча с Ником вернёт ей оптимизм, и она будет продолжать быть принципиальным стражем законности, достойно принявшим эстафету справедливого отношения к людям. Вдруг зазвонил телефон, который заставил её инстинктивно потянуться к нему, а потом отдёрнуть руку, как она отдёрнула бы её от жабы. Звонок, ещё, ещё.
«Кто хочет жить в мире, должен готовиться к войне», - только теперь она поняла драматизм, который заложен в смысл высказывания Маккиавелли. Телефон продолжал бесполезно трещать, а из зеркала с противоположной стены на неё смотрела незнакомая женщина, напуганная и остервенелая. Отражение засмеялась в лицо Ирине. Это был смех, в котором Ник уловил вызов, так неприятно поразивший его.
Через несколько мгновений звонок повторился по мобильному телефону, на котором отпечаталось имя секретаря. Внимательно вслушиваясь, Ирина игриво погрозила пальчиком своему отражению, глаза сощурились, породив в уголках губ шаловливую улыбку.
- Что ты ему сказала?... Молодец! Буду через 30 минут. Умница! – за все десять лет работы ей впервые не хотелось идти в суд.
Только стоя под струёй прохладной воды, она ощутила, как к ней возвращается уверенность в себе. Через минуту микроволновка разогрела пиццу. Кофе был крепким, и Ирина вновь почувствовала себя примирившейся с миром. С тех пор, как она стала помощником председателя суда, работы поприбавилось, но это её не огорчало, поскольку отвлекало от суеты бесконечно тянувшихся однообразных дней и давало дополнительный заработок, надбавки от … – но об этом лучше не думать.
Ещё через некоторое время она привычным движением включила зажигание своего Мерседеса и в назначенное время была на работе, твёрдо решив не забивать себе голову сентиментальными глупостями, потому что разумный человек поступает сообразно логике выживания.
С лёгкостью, с которой ей удалось избежать угрызений совести, она погрузилась в суету дня, в то время как по зловонным коридорам дома правосудия сновали страждущие, до которых никому не было дела.
* * *
Получив необходимый документ в суде, я уехал в Краснодар для вступления в наследственные права. Самая большая достопримечательность вокзалов – это разнообразие пассажиров, которым случайные и ни к чему не обязывающие знакомства развязывают языки. Какие только темы не обсуждаются в поездах! Будучи студентом ГИТИСа, когда меня, москвича, судьба занесла в Сибирь, я по восемь суток болтался в поездах каждую сессию. Помню, как знакомство с пожилой цыганкой, взявшей на воспитание внука-сироту, открыло мне трагическую историю их семьи, с которой едва ли сравнимы захватывающие детективные произведения самых популярных писателей.
Сегодня все обсуждали тему российских судов: что суды необъективны и продажны, что власть коррумпирована, что издаваемые депутатами законы направлены на интересы власть имущих, что уголовный кодекс защищает интересы преступников, а не пострадавших, что народ российский как был, так и остаётся безграмотным в правовых вопросах и т. д. Я, неискушённый в этих вопросах, уловил в рассуждениях пассажиров рациональное зерно - власти манипулируют людьми, рассчитывая исключительно на их незнание законов, отстаивая позиции чиновников. При таких обстоятельствах законопослушный гражданин, не имеющий возможности довести судебные дела до логического конца, поскольку, как известно, процессы затягиваются неимоверно, лишается ещё и последних средств, так и не достигнув предусмотренного законом результата.
Особенно активные спорщики протягивали друг другу газету со статьёй о популярном режиссёре театра “Модерн”, которого расширяющийся банк самопроизвольно выселил из собственной квартиры, пока её хозяйка находилась на даче в Подмосковье. Живо обсуждался случай с ректором Московского университета, который торговал дипломами и которого, что называется, подловили на взятке. Обсуждался также случай с голодной старушкой, которая попала в тюрьму за то, что в магазине выпила бутылку кефира. Более всего возмущало, что прокуратура, обязанная возбуждать уголовные дела по фактам, которые озвучены во всех средствах массовой информации, игнорировала эти случаи, а старушка и сейчас “отматывает” трёхгодичный срок тюремного заключения.
Обсуждался и судебный процесс, связанный с Ходорковским, слушание дела которого по случайному совпадению проводилось в Мещанском суде. Были затронуты и вопросы, касающиеся права собственности на землю и наследования.
- Разве тебя не защищает новый закон о праве собственности на землю? – обратился к наиболее активному старику лежащий на второй полке, напротив меня, мужчина неопределённого возраста.
- Мне, кроме дополнительных расходов за всё новые и новые переоформления, этот закон ничего не дал. А вот депутаты и бизнесмены, живя в своих квартирах в Москве, теперь могут закупить всю землю, водоёмы и леса, после чего в родной деревне ни за грибами не сходишь, ни на рыбалку..., – ударив клюкой по полу вагона, начал было развивать свою мысль старик.
На политически подкованного и колоритного с виду старика собрались поглядеть пассажиры с соседних купе, увлекая за собой весь вагон. Волной подхваченная тема не дала возможности старику закончить мысль.
- Старик, а что тебе даёт закон о праве на безналоговое наследование и дарение? – задал новый вопрос кто-то из толпы.
Старик, почувствовав свою значимость, закашлялся, уложил правую руку на кривой конец клюшки, предназначенной для опоры при ходьбе, пощупал, словно испытывал её надёжность. Затем, не торопясь, левой стал попеременно поглаживать спокойно лежащую сморщенную правую руку и седую бороду, придававшую ему авантажность.
- Это - ограбление народа под видом благотворительности, - наконец выдавил он из себя.
Вагон взорвался мнениями.
- Подачка - нам, а уступка – богачам! - старался всех перекричать старик.
Все внезапно затихли. Зелёная муха, неизвестно откуда взявшаяся, неистово билась о стекло вагона, тщетно стремясь на волю.
- Они наворованное передарят друг другу, передадут в наследство своей родне, а потом закон перепишут, и ищи ветра в поле: всё в соответствии с законами - не подкопаешься. Налоги же, не сравнимые с нашими копейками, которые могли пойти в пользу государства на развитие общества, останутся в их карманах - почти шёпотом добавил он и, опустив голову, тяжело вздохнул.
Сверлящее мозги жужжание мухи перекрывало стук колёс.
- За что тогда Ходорковского посадили? – мужчина неопределённого возраста соскочил в недоумении со второй полки.
- Вот ты и думай, тебе жить, а мне умирать…
Стихающие голоса ещё доносили до меня обрывки фраз. Теперь уже они казались досужими сплетнями и рекламными происками популистов. Единственное в жизни моё обращение в суд не могло сложить сколько-нибудь объективного суждения. Кроме того, никто из присутствующих не мог предоставить ни одного конкретного случая уличения судов в субъективности, все только беспомощно ссылались на аргумент, что, мол, лучше с ними не связываться - себе дороже получится. Я заскучал.
Публика вагона-ресторана, оказалась серой и непривлекательной. Мимо проносились города и сёла, позволяющие мысленно заглянуть в горящие окна, за которыми развивается тайная жизнь. Убранный скатертью ресторанный столик словно соединял меня невидимыми нитями с теми, кто за проносившимися мимо окнами никогда не подумает обо мне. Кого я никогда не увижу, но о ком думаю. Мысль об этих связывающих нитях завораживала меня. Не успел я нафантазировать ситуацию за окном одинокой избушки, уютно устроившейся на небольшой поляне, окружённой густым тёмным лесом, как на меня повеяло перегаром.
- Привет, земляк! В гости? Молодец, я тоже – домой, в родные пенаты! - не дождавшись ответа, сам себе ответил не понятно откуда взявшийся попутчик, которого я тщетно пытался вспомнить.
- Ты всё там же трудишься? Молодец! Я тоже. Баста! Не может уважающий себя человек работать в ментовке, - эта привычка, не дожидаясь ответа от собеседника, вести диалог с самим собой, напомнила мне соседа по Краснодару, которого местные ребятишки из-за огромных размеров прозвали Гаргантюа. Он был очень толст и, помню, как он спрашивал и тут же, не дождавшись ответа, отвечал: «Съешь свою булочку? Не трудись, я съем».
- Вот видишь, как похудел. Родная мать не узнаёт. А всё от нервов, - подтвердил мои догадки попутчик.
- Приятно было поболтать. Увидимся в Краснодаре. Моя мать живёт всё там же, рядом с твоей, - попрощался он, исчезнув так же неожиданно, как и появился.
В Краснодаре обнаружились непредвиденные препятствия, разрешение которых я поручил адвокату, и вскоре поезд мчал меня обратно в Москву, где меня дожидались научные труды, наедине с которыми я никогда не скучал.
Стук колёс мерно приближал меня к событиям, которые полностью изменили мою жизнь. Я думал о Дине, не представляя себе, что именно она сыграет драматическую роль в разворачивающейся истории.
Глава 5
Когда с федерального судьи г. Москвы Наюмовой сняли полномочия помощника председателя Мещанского суда и передали их Шакаловой, она решила, что подспудную причину следует искать в деле о “выселении” семьи Громовой, которую она несколько лет назад превратила в БОМЖей. Могла ли судья тогда подумать, что эта женщина, которая целых шесть лет до выселения была терзаема судом непринятием заявлений, проявит такое упорство.
Наюмовой нравилось, что она, подобно Властелину Вселенной, могла распоряжаться судьбами людей, никогда не испытывая угрызений совести. Она почитала эту черту за несгибаемость характера, любила цитировать А. П. Чехова, что «Слабые люди выжидают благоприятных случаев, а сильные их создают», интерпретируя смысл высказывания на свой лад, и выражала гордость, когда друзья нарекали её “железной леди”.
Подумать только, целых девять лет, в общей сложности, эта режиссёриха со своими детьми и внуками находилась в полной зависимости от её капризов. Кто из судей может похвастаться такими результатами? Единственное, о чём она жалела, что с той нечего было взять. Собственно, это обстоятельство, в известном смысле, и предрешило исход дела.
«Начавши дураком, кончишь плутом. Неужели кончились времена охоты на ведьм? Начавши дураком, кончишь плутом. Начавши дураком, кончишь плутом», - повторяла и повторяла она, не понимая, где же был совершён прокол?
Как бы ни силилась, но отдельные впечатления стёрлись. Однако их легко можно восстановить по визиту юриста Управы района. Перебирая в памяти события многолетней давности, усилиями воли она заставила всплыть образам давно минувших дней, которые явились её мысленному взору. Забыть этот визит, несмотря на его давность, она не могла. Припомнилось, как юрист предостерегал её от приёма заявлений.
- Что Вы сказали? Не принимать заявлений? - отработанной мимикой Елена Михайловна вздёрнула брови, взглянув на юриста исподлобья.
- Видите ли, Глава Управы считает, что все должны понимать, что этими действиями мы защищаем интересы Д. Громовой, - вытащив из папки для пущей убедительности множество бумаг-распоряжений и Постановлений, Главой же Управы закреплённых печатями, несмотря на то, что они к данному делу не имели ровно никакого отношения, юрист неторопливо перебирал их, выуживая нужные, и перекладывал с места на место.
- Да? Как это? – задала вопрос судья и подумала: «Врач видит человека во всей его слабости, а юрист – во всей подлости».
- Видите ли, если дело дойдёт до судебного процесса, может быть, суд и восстановит Д. Громову на работе, но возникнут побочные вопросы и придётся её с семьёй выселить, а ей некуда идти. Дело в том, что мы предоставили жилище из жалости…. Квартира не приспособлена для проживания: пятый этаж, крыша течёт, денег на ремонт у нас нет и неизвестно, когда появятся. По этой причине, собственно, и переселены прежние жильцы. Она главный режиссёр театра, и с этим нельзя не считаться, сами понимаете. Пришла к нам из общежития ВГИКа, у неё родился внук от сына, а дочь – на сносях и всё такое. Пусть живёт пока.
- Главный режиссёр? – не поверила судья своим ушам. Ей льстило, что главный режиссёр может попасть в зависимость от неё.
- Она устраивалась дворником, но мы её оформили уборщицей по подъездам.
- Убирает?
- Да.
- Почему уволили?
- Хм. Потребовала регистрации. Говорит, что без регистрации её не принимают в больнице, - он внимательно посмотрел ей прямо в глаза, как это делают заговорщики.
- У вас есть общежитие, поселите в общежитие и предоставьте регистрацию для реализации гарантированных Конституцией прав и свобод, - твёрдо заявила федеральный судья и подумала: «О благородстве по большей части говорят прохвосты».
- Но…
- Не может же она с детьми…, - не закончив фразы, судья попала под магнетизм бумажек, разбросанных перед юристом.
- Но…
- И что Вы предлагаете? – Елена Михайловна перевела взгляд с документов, разложенных на столе, на юриста. «Не зря он вертит этими документами и дразнит меня», - подумала она, не замечая, как её взгляд ещё раз красноречиво перешёл с бумаг на юриста, затем – опять на бумаги.
- Пусть живёт!
- Так она не выживет… Надо предоставить регистрацию по месту фактического проживания в соответствии с законом, поскольку вы ей предоставили жилище в связи с трудовыми отношениями, - продолжала она испытывать его.
- Но… в этой квартире невозможно жить…
- Тогда поставьте её на ремонт.
- Мы не можем, все средства направлены на другие объекты, которые вот-вот будут переданы в эксплуатацию, - юрист уловил заговорщицкий взгляд и, не откладывая, перешёл к сути, - Ваш председатель уже предоставил списки Главе Управы на улучшение жилищных условий, и в то же время посоветовал с этим делом обратиться исключительно к Вам, как к его помощнику.
- А что Громова? Нельзя ли ей предоставить жилище в этих квартирах? – задала она праздный вопрос для придания своей персоне значимости.
- Мы не выгоняем её, денег за проживание не требуем, пусть живёт в трёхкомнатной квартире, - удостоверившись в том, что сделка завершена, и, потеряв всякий интерес к собеседнице, он захлопнул папку и встал.
- Вы должны понять, что я не могу эту процедуру затягивать до бесконечности.
- Уверяю вас, Громова не будет настойчивой, она поймёт, что мы действуем ей во благо, сама потом благодарить будет.
Наюмова молчала.
«Начало премудрости – в уважении к истине, а истина в том, что всё уже решено там, наверху. Грязные дела – чистая прибыль», - подумала судья, гордясь несокрушимостью логических выводов.
Когда она подняла голову, стул, на котором ещё недавно располагался юрист, был пуст. Постановления Главы, которые, как он полагал, должны были произвести магическое действие на судью, сделали своё дело. Судья подошла к окну и посмотрела вслед размашистой походке юриста. Он пересекал улицу прямо под её окном.
Она возненавидела его за его раскрепощенность, с какой он вёл переговоры, она ненавидела Главу Управы за то, что его юрист может так бесцеремонно обращаться с ней, предлагать что-то, подкупать и покупать.
В уголках глаз появились морщинки, выдававшие напряжённую работу мысли: она затянет это дело на годы, сама получит квартиру – улучшит своё жилище, но придёт момент, когда этот же юрист явится к ней с заявлением “о выселении” семьи Громовой, и тогда она решит вопрос как раз противоположно его требованиям – в строгом соответствии с законом.
За годы работы в суде ей удалось выработать свой метод общения с посетителями, а именно: при любых обстоятельствах, если не удаётся отказать в принятии искового заявления или вернуть его обратно в соответствии с законами, перво-наперво следует оставлять его “без движения”. Это статья 136 гражданского процессуального кодекса (ГПК РФ), которая ни к чему не обязывает суд. Основания для оставления искового заявления “без движения” всегда можно найти. Как, впрочем, и для “отказа” в его принятии, и для его “возвращения”. В совокупности же - просто бесконечные возможности для затягивания дел. Она-то прекрасно знала, что далеко не всякий выдерживает такую мясорубку. Кроме того, затягивание дела предоставляет судье завидную возможность оценить потенциал сторон, вступающих в спор.
Знающий законы гражданин, не удовлетворённый действиями суда, которые описаны в определении, будет оспаривать их в вышестоящей инстанции. Но Наюмова очень хорошо понимала, что Громова законов не знает. Семья большая, творческие люди, обычные трудяги, а потому денег нет - к адвокатам обращаться не будет. Образованная – будет пытаться самостоятельно разобраться – но на это уйдут годы. Поэтому, войдя в сговор с юристом Главы Управы, определений, которые давали бы основания для их обжалования, она не выносила вовсе. Довольствовалась устными замечаниями на личных приёмах. Очень вежливо указывала на несоответствия текстов заявлений требованиям закона и обязывала исправлять недостатки, которые умножались и, которые не представлялось возможным выполнить. Например, когда судья исчерпала все формальные обоснования, потребовала предъявить приказ, которым Громова уволена, зная наверняка, что такого приказа она не получала и не получит никогда. Игнорируя основания статьи об обязательном истребовании доказательств у должностных лиц, судья делано жалостливо вздохнула: «Нет доказательств – нет и процесса». Так дело тянулось.
Тогда Д. Громова не знала, что судью можно привлечь к уголовной ответственности за воспрепятствование судопроизводству, за вынесение решений/определений, противоречащих законным основаниям, за угрозу здоровью, за оскорблённое чувство достоинства и т.д. Достаточно только написать заявление на имя генерального прокурора, уж у неё то оснований предостаточно… Не знала она и о процедуре направления жалобы на действия судов в Международный суд. Именно поэтому на непроцессуальные отношения с Мещанским судом, тон которым задавала Наюмова, ушли годы.
Однажды она решила пересчитать квитанции. Их оказалось больше двух тысяч! И всё это время семья Громовой терроризировалась, поскольку в её адрес еженедельно поступали уведомления “о выселении” с угрозами о принудительной расправе, из чего следует, что юрист Главы Управы данных федеральному судье Наюмовой обязательств не выполнил. Но об этом Наюмова не знала. Или не хотела знать.
Однажды этот же юрист предъявил суду требования о назначении дня для исполнения решения о выселении Громовой, и федеральный судья Наюмова поняла, что она сама угодила в ловушку. Признать, что она попала в принудительные обстоятельства, “железная леди” не могла себе позволить, поэтому согласилась с мыслью, словно это было проявлением её воли. И вот сейчас она тщетно пыталась вспомнить, когда и как получилось, что она приняла у юриста Управы района исковое заявление “о выселении” Д. Громовой.
- Начавши дураком, кончишь плутом, - вздохнула она, вглядываясь в собственное отражение в крошечном зеркальце, бывшем всегда под рукой, когда в кабинет вошла секретарь и объявила, что председатель суда просит её к себе.
* * *
Через громадное окно своего кабинета председатель Мещанского суда Анатолий Петрович Лукаш не видел ни изумрудной листвы деревьев, ни многоцветных нарядов на молодых девушках, ни их стройных тел, ни красивых лиц. Его взор был прикован к транспарантам, взывающим к совести властей. Толпа скандировала: нет - политике в демократическом суде! Свободу Ходорковскому!
Несмотря на возгласы демонстрантов, он уловил едва ощутимый скрип открывающейся двери и, не оборачиваясь, приказал ныне федеральному судье и своему бывшему помощнику Наюмовой:
- Входи. Садись. Рассказывай.
Она стояла и молчала.
- Ты знаешь, за что осуждают преступников?
Судья, словно школьница на провальном экзамене, продолжала молчать.
- Отвечай, - настаивал председатель суда.
- За то, что оно плохо совершено, - почти шёпотом ответила подчинённая.
- А за преступление, которое совершено хорошо, что получает преступник?
- Вознаграждение.
Пауза, которая нависла над собеседниками, тяжелела прямо пропорционально бесконечно тянувшемуся времени. Если бы тут были старинные часы, то своим тиканьем они ускоряли бы приближение её конца. Часы не тикали и, потерявшись во времени, она не могла определить, долго ли стоит не шелохнувшись.
- Молодец, теоретическую часть экзамена сдала. А что у нас с практикой?
Молчание.
- Де-сять ле-ет прош-ло, - нажимая на каждый слог, пропел Анатолий Петрович.
- Девять, - отпарировала бывший помощник председателя суда.
- А ко мне всё поступают и поступают заявления! Более дву-ух ты-сяч заявлений! - резко повернувшись, он вскинул корявые руки к потолку.
Обычно сдержанный от осознания своей значимости, сейчас Лукаш кричал, словно ему самому вынесли приговор отбывать длительный срок в особо строгом режиме. Будучи высоким и тучным мужчиной, он немного смахивал на бегемота, и в злобе был страшен. Тем не менее, хитрый и рассудительный руководитель, в основном женского коллектива судей, он не мог не осознавать, что к процессу, который связан с именем Ходорковского, сегодня прикован интерес всего мира. Скандирующие под окнами люди лишний раз подчёркивали эпохальность его положения, и только идиот мог не понимать, сколь недопустимы сегодня такие просчёты.
Наюмова не собиралась оправдываться. Она знала себе цену: две тысячи заявлений – это своего рода комплимент. Более пяти лет она без зазрения совести не принимала исков и умудрилась за это время не вынести ни одного определения.
- Проблемы возникли только после поданного Управой района иска “о выселении” Громовой…, - заявила она твёрдо.
- Не тебе судить! Нашлась судья! - не дав договорить, резко оборвал свою подчинённую председатель суда.
Сейчас, впервые она попыталась представить себе образ женщины, которая за эти годы обычной шариковой ручкой исписала тонны бумаги. Она помнит эти заявления, в трёх экземплярах по шесть-десять листов. Определив среднее арифметическое как 8 листов, она умножила их на 3 экземпляра и получила 24, затем 24 листа умножила на 2000 заявлений. Получив число 48 000 листов, она попыталась разделить всё это на 120 месяцев, из чего выяснилось, что в месяц ей приходилось переписывать по четыреста листов. Получалось, что эта режиссёриха каждую неделю исписывала по 50 листов на протяжении девяти лет. С годами заявления пухли, одно заявление содержало в себе все 50 страниц, с тремя копиями – 150. Её собственная дипломная работа в юридическом институте была значительно короче.
Она пожалела, что ни разу в жизни не столкнулась с ней лицом к лицу. Конечно, она видела её в коридорах, когда та заходила в канцелярию суда, - ещё бы, ведь над ней посмеивался весь суд, и даже сбегались поглазеть на чудачку. Режиссёр, она профессиональным чутьём улавливала оценки, сначала смущалась, затем смущение сменялось недоумением. Потом словно сверлила взглядом, укоряя за необдуманные поступки любознательных. Однажды Наюмова ощутила на себе её насмешливый, ироничный взгляд. Это случилось уже после того, как она в заочном процессе вынесла решение о выселении семьи Громовой.
Формально подходя к разрешению этого вопроса, Наюмова хотела поскорее избавиться от этого дела, которое ей было навязано юристом Главы Управы. Чтобы проучить этих обнаглевших управленцев, она готова была разрешить вопрос в пользу Громовой, но не обладала уже такой возможностью. Вынося решение о выселении на улицу семьи из пяти человек, среди которых грудной ребёнок и беременная женщина, “железная леди” сделала всё необходимое, по заранее спланированному плану, чтобы Громова не была извещена о судебном заседании. Она не хотела вспоминать об этом, потому что не любила ощущать себя обманутой и используемой. А когда вспоминала, кипящая в ней и сдерживаемая злость, пытаясь вырваться наружу, придавала чертам её, и без того злого лица, бесстрастность, а всему облику – непроницаемость.
Именно эти воспоминания, вместе с насмешливым взглядом Громовой, всколыхнули давно забытые эмоции. Неожиданно в ней зашевелились осколки живых чувств, не наигранных, не напускных. Должно быть, такую мгновенную острую и в то же время сладостную боль испытал Кай из сказки Андерсена, когда после продолжительной разлуки в царстве льдов впервые увиделся с Гердой.
С тех пор, как “железная леди” научилась подавлять свои чувства и облачаться в маску непроницаемости, она утратила ощущение жизни в его непредсказуемом многообразии. Свежесть мысли покинула её. Откуда взяться мыслям, когда способность чувствовать вытравлена? Перед нею в судебных делах пестреют буквы, которые она умело складывает в слова, а слова - в предложения. Профессия выработала в ней навык увязывать логический текст, который не поддаётся никакому здравому смыслу. За выстроенными ею выражениями нет места для людей. И вот сейчас она пыталась представить себе, как эта режиссёриха, преодолевая превратности судьбы, на протяжении девяти лет настойчиво, каждый день, исписывала порядка десяти листов бумаги, чтобы достучаться до её замёрзшего сердца…
Глядя на вызывающий наряд Наюмовой, не согласующийся с должностью федерального судьи, председатель поморщился.
- Что будем делать? – опять повысив голос, начальник вернул её к действительности, - придётся направлять жалобу четырёхлетней давности в кассационный суд.
Пошарив по заваленному бумагами столу, как это делают слепые, он выудил несколько пакетов документов. Держа их в разных руках, недовольно повертел головой, после чего, остановив взгляд на правой руке, левой передал Частные жалобы.
- Меня за это не погладят по головке. А вот эта кипа бумаг, - председатель суда грозно указал на стол, - посвящена тебе этой режиссёрихой, - это ведь ты придумала ей такое имя, не так ли?
Он с остервенением бросил пакет документов на стол. Бумаги разлетелись. Наюмова не шелохнулась.
- Смотри, весь кабинет усеян её заявлениями, которые идут и идут ко мне со всех коллегий всех уровней судов, от председателя городского суда до депутатов всех мастей, с доказательствами, квитанциями и всё такое. Сама понимаешь, я обязан реагировать.
- Сегодня же обращу жалобы в коллегию Мосгорсуда, - желая избавиться от пыток, направилась она в сторону двери.
- И смотри, не ошибись. Её уже нельзя назвать неучем в нашем деле. С ней надо держать ухо востро, мы сами предоставили ей хорошую судебную практику, - выпустив из поля зрения свою подчинённую, он приблизился к окну.
«Да, упустили время….», - вздохнул он, глядя в окно, и, убедившись, что толпа демонстрантов расходится, приступил к сортировке бумаг на столе.
- Я продержалась девять лет! – остановилась Наюмова перед выходной дверью, пытаясь получить справедливую оценку деятельности.
- Ты за это получила своё.
- Кто думал, что Громова так упряма. И потом, договор касался только непринятия заявлений о восстановлении на работе…, - и, уловив сосредоточенный взгляд Анатолия Петровича, продолжила, - я уже совсем было, загнала её в угол – от таких потрясений не восстанавливаются, - собственная робкая напрасная попытка оправдаться вконец обозлила её.
- Так. Теперь необходимо выработать новую тактику – неожиданности. Реагируй быстро, чтобы она оклематься не успела. Сколько сейчас по ней дел в суде?
- Не больше пятидесяти будет, - подумав, стоя у двери, ответила судья.
Зная Лукаша и в гневе, и в благорасположении, исправилась: «Большая часть подлежит возврату или оставлению «без движения», но тут же получила отпор.
- Что значит большая? Плохо работаешь, тобою забракованные заявления возвращаются не ей, а нам. Иди, работай.
Не успела она выйти из кабинета, председатель суда взял в руки жалобы, одну за другой. Все они сопровождались одинаковым текстом. Из сообщений следовало, что по указанным гражданкой Д. Громовой жалобам надлежит провести проверку и исправить недоработки суда, если таковые имеют место быть. Набрав внушительную стопку бумаг, он разорвал её по частям и бросил в мусорное ведро. Потом ещё и ещё раз повторил эту процедуру, после чего погрузился в кресло и обмяк.
Глава 6
По возвращении в Москву, я, дожидаясь разрешения вопроса о наследовании, порученного адвокату, занялся реализацией творческих планов. Работа доцентом Московского университета позволяла мне такую роскошь, поскольку кроме нормативных лекций я читал множество спецкурсов на самых разных кафедрах и одновременно являлся художественным руководителем одной из групп на творческой кафедре. Такое сочетание практики с теорией способствовало эффективности: постановки осуществлялись слаженно, студенты демонстрировали хорошие знания и навыки, предложенные мною методы, удовлетворяли самым высоким требованиям.
Главное - мои труды не пропали даром, плодом описанного синтеза явилось выдвижение гипотезы о возможности изобретения письменности для театрального искусства. Встречи с учёными НИИ психологии, ИЯ РАН языкознания и других научных учреждений оказались весьма плодотворными, и привели к получению гранта Российского Фонда Фундаментальных Исследований и изобретению нотации, о чём ИЯ РАН мне было вручено краткое экспертное заключение.
В течение нескольких недель я упорно занимался оформлением документов для гранта. Это выразилось в формировании темы, её кратком изложении, заполнении множества формуляров и бланков, составлении плана действий, обсуждении вопроса о внедрении результатов исследований, походах в разные инстанции, после которых в связи с приближающимися экзаменами у моих студентов, по вечерам всё ещё допоздна продолжались изнуряющие репетиции в университете.
Однажды после обычного рабочего дня, между 22:00 и 23:00 в ожидании электрички на железнодорожной станции “Левобережная”, что по Ленинградскому направлению, я сетовал на то, что опять доберусь домой далеко поле полуночи. От Зеленограда ещё надо было добираться по трассе до деревни Радумля, в которой вот уже несколько лет я находил спасительное уединение. В вагоне электрички кроме меня были две молодые девушки. Они попивали пиво из бутылок и закусывали чипсами. Мне нравилась такая вольность, она не задевала ничьего достоинства. Припомнилось, как, будучи молодыми педагогами Иркутской школы, мы с коллегами обжигали руки, скрывая от учеников сигареты на переменах. Я улыбнулся своим воспоминаниям. Девушка, уловившая мою улыбку, подмигнула мне и отвернулась в смущении, замотав головой. Электричка остановилась.
Преодолевая дуновения сильного порывистого ветра, попутный автомобиль довольно быстро домчал меня по Ленинградке до ближайшей к дому остановки “Берсеньевская школа”, выйдя, я услышал чей-то оклик. Шумел дождь. Я был уверен, что ослышался. Голос, который едва можно было выделить из шума бушующей стихии, окликнул снова. Это было неожиданно, так как вёл я замкнутый образ жизни и ни с кем из деревенских жителей не был знаком и коротко. Ускорил шаг, решив, что шум дождя, который менял регистры в зависимости от скорости погонявшего его ветра, создал подспудно желаемую иллюзию. Но не прошёл и двух шагов, как оклик снова повторился – уже не было сомнения, что действительно кто-то настойчиво обращается именно ко мне. Я остановился и прислушался. От автобусной остановки отделился силуэт и опять растворился во тьме. В этот момент порыв ветра вырвал из моих рук зонтик, который плавно, будто нож по маслу, понесло поперёк дороги, покрытой сплошной водяной стеной. Я, зачарованный танцем зонта, наблюдал, как вдруг он резко изменил направление и скорость, и самоотверженно бросился под колёса проезжающего грузового автомобиля. Эстафету визга пронесшихся огромных - с мой рост - колес, перемалывающих мой зонтик, подхватил пронзительный женский крик. Я застыл на месте. Жесты силуэта подсказывали мне, что это он завизжал женским голосом, после чего силуэт замахал мне, приглашая укрыться от дождя под стояночным козырьком. Я направился к зову, в надежде хоть на непродолжительное время укрыться от проливного дождя, чтобы набраться сил для дальнейшего пути. Не успел я подойти к остановке, как дождь внезапно прекратился, и над деревней, куда лежал мой путь, засияла радуга.
- Боже, милая моя, что ты тут делаешь? – прямо передо мной, в самом центре широченной лужи, съёжившись, в мокрой одежде, смущённая ознобом, стояла Виктория.
- Я не могла справиться с дождевой завесой, чтобы приблизиться… Ты так быстро пронёсся мимо… И потом, этот зонтик… я жду уже пять часов… - заикаясь и едва выговаривая слова синими от холода губами, протараторила она.
- Господи, да что же случилось? Почему ты мне не позвонила прежде, чем…? – вопрос повис в воздухе, потому что мы уже бесстрашно бежали по лужам в спасительный деревенский дом с настоящей русской печкой и гостеприимным теплом, в котором оба нуждались. Я пожалел, что в суете первой встречи так и не дал ей номера своего мобильного телефона.
Мы промокли до нитки. Неожиданно стало совсем темно. Дождь прошёл, но воздух оставался пронизанным сыростью. Я не нашёл о чём говорить и после того, как мы вошли в дом, поскольку необходимые заботы - отогреться, переодеться в сухую одежду, разогреть горячей воды, поесть бутерброды – поглотили нас целиком. Всё это было проделано без единого слова, словно многократно отрепетировано.
Нарядившись в мои одежды, Вики стала совсем домашней. Мне показалось, что между нами нет никаких тайн. Уже через час она мирно посапывала на диване, Стешик, мурлыча, устроился у её ног. Не удовлетворившись теплом “чудо – печки”, к тому же пахнувшей соляркой, которую мы наскоро разожгли, я занялся растопкой русской печи, которая, словно ёлка, была завешана нашими мокрыми тряпками. Это заняло немало времени. Когда же огонь, наконец, затрещал, а огненные блики весело запрыгали по комнате, я погасил свет и вышел во двор. Было тепло, звёзды горели ярко и низко. Казалось, достаточно потянуть руку - и можно к ним прикоснуться. Я растянулся в гамаке, сбросив брезент, которым покрывал его с целью уберечь от дождя, и по мобильному телефону связался с Петром. Мы условились встретиться на площади Трёх вокзалов, бывшей Комсомольской.
Очевидно, мой звонок пробудил Вики и, вскоре, она вышла ко мне с умело сервированным подносом в руках. На нём жаром пыхтела джезвейка, наполненная кофе до краёв, а так же - с десяток искусно составленных бутербродиков, нанизанных на зубочистки для удобства употребления, которые живописно окаймляли кофейные чашечки. На краю подноса, в стороне, покоились две пустующих серебряных чаши под красное вино.
- Будь любезен, принеси глинтвейн, он на печи. Ему не следует долго кипеть, - обратилась она ко мне вкрадчивым голосом, озарив холостяцкое убежище тёплым светом семейного уюта.
Я вскочил с готовностью помочь и бросился в дом. Из комнаты опьяняюще повеяло специями.
- Закипает! – поторопился я доложить и закружился в поисках ухвата.
Впрочем, Вики, опередив меня, полотенцем ухватилась за ручки кастрюли, перелила содержимое в старинный глиняный кувшин, предназначенный для вина и наперегонки с котом, почуявшим угощение, направилась во двор.
Когда мы вместе оказались во дворе дома, мною овладело чувство первозданности. Казалось, я впервые в жизни любуюсь бесконечностью звёздного неба, сиюминутностью узоров облаков, впервые слышу чарующий шелест листьев, казалось, даже кот ведёт себя совсем иначе - по-человечьи… Преобразилось всё, весь мир предстал передо мной простым и понятным.
- Дина как-то изрекла свою волю, чтобы после смерти её не предавали земле…, - Вики с братом свою мать называли по имени с раннего детства.
- Разве это по-христиански? – мне стало ясно, что разговор будет серьёзным, не зря она дожидалась меня под дождём битых пять часов, - хотя покойнику всё равно, а для неверующего – тем более.
- Она утверждает, мол, если ей нет места на земле при жизни, то…
- Почему она бросила театр? – не желая погружаться в проблемы упокоения, поинтересовался я.
- С ней творится что-то неладное. Ей кажется, будто её преследуют, пытаются прикончить, рассказывает о каких-то покушениях, стрельбе в ресторане… Она нуждается в медицинской помощи…
- Творческие люди подвержены фантазиям, которые часто проявляются в галлюцинациях, нервно-психическом возбуждении, бреде, различных маниях…, - я наполнил опустевшие чаши горячим глинтвейном, обнадёживающе мягко потрепал её по плечу и заглянул в лицо. Её веки медленно поднялись. Наши глаза встретились. Она смотрела внимательно, доверчиво и вместе с тем напряжённо. Мне стало страшно от боли, которая читалась в её глазах. Тонкий аромат глинтвейна обволакивал меня, и мне показалось, что, смотри она так и не говори ни слова ещё несколько мгновений, то мне откроются все тайны вселенной. У меня похолодели руки, и чтобы скрыть смущение, я встал и увлечённо занялся разжиганием костра.
- Ты многого не знаешь, Ник. Нас действительно преследуют власти, судебная система… но, чтобы планировалось убийство…
- А ты? Что с тобой?
- Когда нас выселили, у меня оборвалась беременность. Сейчас я непременно должна родить.
- Это же замечательно, - успокоился я, но она не разделила моего оптимизма.
- Мы – БОМЖи. Ни одна из женских консультаций не хочет заниматься ни мною, ни моим ребёнком. Мама сходит с ума, о брате нет известий… Что с нами будет?
- Начнём с того, что безвыходных ситуаций не бывает, - обратился я к ней, но по большей части утешал себя, - врач нашего посёлка живёт тут, через два дома от меня, я поговорю с ним, и вы пройдёте обследование.
- Если честно, такое положение задевает достоинство…
Я никогда не сталкивался с этой стороной жизни, и меня охватил ужас. Не зная, как продолжить беседу, потому что не мог понять, как это Дина со своими детьми и внуком выброшена за борт нормальной жизнедеятельности, я продолжал заниматься костром. Костёр получился внушительным, но его жар не способен был унять мою дрожь. Пауза затянулась.
Какое-то время спустя, мы договорились, что завтра же я встречусь с Петром, который обязательно что-нибудь придумает. Оставшаяся часть ночи была отравлена осознанием того, что Конституция Российской Федерации не в состоянии гарантировать своим гражданам предусмотренных законом прав и свобод.
* * *
В день встречи с Петром у меня практически не было никаких дел. Экзаменационная сессия закончилась, поездка по гранту в Красноярск намечалась на осень.
Мы встретились в центре бывшей Комсомольской площади, в сквере. Пётр был возбуждён и безостановочно объяснялся.
- Я выяснил, Дина была уволена незаконно. Вот, получил определение Мещанского суда, - он разложил бумаги на мраморную лавку в поисках доказательств.
- Главного режиссёра московского театра незаконно увольняют из дворников, куда её взяли, чтобы она подтвердила смысл своего существования? Иначе ей нет места на земле российской? - недоумевал я.
Случилось так, что я в Театральном институте получал вторую профессию, поэтому был старше всех на курсе. Это был первый в истории заочный курс музыкальных режиссёров. Дина, несмотря на свои молодые годы, уже имела двоих детей. Первые годы она приезжала на сессию со своими ребятами, т. к. семейная жизнь не удалась. Зато, когда оставляла детей у моей матери и ездила из советской тогда ещё Грузии на сессию в Москву, проявляла ни с чем не сравнимое рвение и достигала отличных результатов. Уже на втором курсе экзаменационная комиссия выдала ей документ, подтверждающий квалификацию профессионального режиссёра, позволяющий работать по специальности. К моменту защиты дипломной работы, ею было выпущено три спектакля в профессиональных театрах, и каждый был сенсационным. Без сомнения, она обладала выдающимися способностями, каким-то особенным видением, определяющим смысловую форму динамики спектакля. Постановки осуществляла эффективно, ставила перед актёрами точные задачи, благодаря чему большая часть времени уходила на шлифовку уже выстроенных сцен. Действия в её спектаклях удивительным образом находили созвучие с оформлением спектакля, которые интуитивно выстраивались то на контрастах, то на гармоническом синтезе. И всегда это было зрелище, неразрывный организм в своей целостности и согласованности. О ней писали в газетах и журналах, о ней сообщали в радиопередачах, снимали телевизионные сюжеты. И к чему всё это привело?
- Смотри, вот доказательство, что Дина ещё девять лет назад подавала заявление в суд о “восстановлении на работу”.
- Дворником?! – кричал я, словно Пётр был виновен в её несчастьях.
- А вот определение, которым через восемь лет её не восстановили на работе в связи с тем, что якобы упущен процессуальный срок. Вообрази – через восемь лет!
- Ты - юрист, законы знаешь, скажи, - кто-нибудь, когда-нибудь из этих подонков будет держать ответ за загубленную жизнь творца? - я перебирал жёлтые от времени листочки и был не способен понять, как такое может быть и почему?
- Ты что, с луны свалился! Дай бог вернуть документы и имущество! – выторочил на меня глаза Пётр.
- Но почему так? Неужели? Как? – не мог я сформулировать вопроса. Недоумение выдавило из меня все мысли. Я не способен был увязать эти безумные действия суда с Диной.
- Смотри, смотри! Вот решение, которым их выселили (судья Наюмова). Решение “заочное”. Это существенное нарушение прав на справедливую судебную защиту.
- Что это значит?
- Это значит, что их не оповестили о судебном заседании. И в тайне разрешили вопрос о правах и обязанностях. То есть не предоставили законом предусмотренную возможность для защиты своих интересов в суде.
- Разве так может быть?
- Не может! Но… бывает. И хуже бывает, как в нашем случае, когда без привлечения к судебному процессу выселили и остальных членов семьи, т. е. Викторию, тогда беременную, и её брата с годовалым ребёнком, что называется, заодно и, что называется, на улицу.
Меня раздражала его профессиональная терминология. Я смотрел на него и не мог узнать в этом серьёзном юридически подкованном человеке своего друга-весельчака и бесшабашного разведенца.
- Это решение о ”выселении” кассационным судом признано незаконным, отменено и возвращено в первую инстанцию для нового рассмотрения с новым составом судей. Заявление попало к председательствующему федеральному судье Шакаловой.
- Что? Не может быть! Как её инициалы?
- Ирина Васильевна. Ты с ней знаком?
Я напомнил Петру, что в тот вечер, когда он познакомился с Викторией у здания суда, я был вынужден оставить их потому, что направился на свидание именно к ней, что она моя давняя знакомая, и поинтересовался, какую роль в судьбе Дининой семьи сыграла эта самая Шакалова?
- Она проделала в точности то же самое, что и Наюмова, то есть не известила о дне слушания дела, вынесла решение о “выселении” в никуда. Так же в “заочном” судебном заседании и так же без привлечения членов семьи к процессу. Вики рассказывала, что в дом вломилась милиция с автоматами, 20 человек рабочих, не переписывая, всё имущество свалили в одну комнату, квартиру опечатали, а их выставили на улицу. Там же оставлены документы, предметы первой необходимости, пища, детские вещи, поскольку вывозить было некуда. Дина, как рассказывала Вики, заранее заботливо распорядилась, чтобы внука не было на этой процедуре. Так и вышли на улицу в чём были. В этот же день у Вики начались схватки, на другой день - выкидыш.
- Боже мой!
- Я не знаю, кем тебе приходится эта Ирина Васильевна, но она даже не обеспокоилась известить семью Дины о вынесенном заочном решении, о восстановленном исполнительном производстве, о которых никто из членов семьи не знал и не мог знать. И сейчас под любыми предлогами не принимает кассационных жалоб и заявлений “о пересмотре” этого чудовищного решения.
Я понял, что встреча с Ириной, которая была отложена на неопределённое время, состоится в самое ближайшее время. Мы направились в контору Петра, чтобы набросать план действий.
- Вообрази, за эти годы Дина направила в суд более двух тысяч заявлений, - не унимался Пётр, - представляешь, не обладая специальными юридическими знаниями, ей удалось добиться в вышестоящем суде направления в Мещанский суд заявления, которым исполнение производства о выселении должно было быть приостановлено несколько лет назад!
- Не хочешь ли ты сказать, что их не имели права выселять?
- Конечно! Их не имели права выселять! Вот сволочи! Смотри, - он тряс перед моим лицом всей кипой бумаг, - вот определение коллегии Московского городского суда, оно до сих пор в силе!
- Если думаешь, что я хоть что-то понял, то это не так, - у меня голова шла кругом, судебная терминология меня только запутывала и усложняла понимание простых истин.
- Успокойся, это значит, что всё ещё можно вернуть, - посочувствовал мне мой друг, махнув рукой, и весело расхохотался.
Позже, сведя концы с концами, мы восстановили хронологию:
ГИТИС пригласил Дину на работу, предоставил общежитие, что подтверждено телеграммой от ректора. Так она переехала в Москву. Её муж обменял квартиру и переехал на Дальний Восток, где его следы затерялись. С тех пор никакого созидательного участия в жизни семьи не принимал. Позже, когда её пригласили в театр на должность главного режиссёра, ей пришлось оставить работу в театральном институте и выехать из общежития. Приютил ВГИК, в студенческом общежитии которого долго оставаться было не возможно. Когда ждали рождения ребёнка, мать поняла, что в общежитии оставаться уже нельзя. Так она попала по совместительству на работу в ДЕЗ, которая давала возможность через восемь лет разрешить жилищную проблему. Работы она не боялась и благополучно совмещала место дворника с режиссёрством в московском театре. Виктория забеременела, но мать к этому времени уже предприняла все меры для нормального существования. Они переехали, казалось, их не пугало будущее. А вышло по-другому…
Мы решили, что Пётр должен будет завалить Мещанский суд заявлениями по следам нарушенных прав и свобод, а я непременно встречусь с Ириной.
Глава 7
Ирина была счастлива - Ник позвонил и назначил встречу. Сколько раз она порывалась связаться с ним и не решалась. «Молодец, - похвалила она себя, - выдержала паузу».
Вертясь перед зеркалом, она обдумывала, какой ей избрать образ: строгой и надменной эмансипированной дамы, домашней и нежной молодой женщины или легкомысленной девчонки...
Сменив десяток нарядов, она остановила выбор на чёрном бархатном платье, обвила вокруг талии пояс из золотых нитей и осталась довольной. Взглянув на часы, она прислушалась к совету своего отражения в зеркале: «если выйдешь сейчас, то подойдёшь как раз вовремя». И сделала наоборот. Переждав пятнадцать минут, она довольно застучала каблучками по лестнице, направляясь на свидание.
Я сидел в углу уютного бара, заказав два коктейля, когда она вошла лёгкой походкой. Издалека она приветливо помахала мне косметичкой и уверенной походкой направилась через весь зал. Моя вновь обретённая приятельница была неотразима. Мужчины сопроводили её восторженными взглядами.
- Тебя устраивает здесь?..
- Пожалуй, только не на долго. Мне хотелось бы потанцевать сегодня, - она включила всё своё обаяние, которое обычно действовало на мужчин безотказно. Я завязал оживлённую беседу и настолько хорошо играл свою роль, стараясь держаться сценария, отработанного Петром, что Ирина после каждой шутки хлопала в ладоши. А она, как мне показалось, играла роль легкомысленной девочки.
- У меня сохранились твои записи, - пыталась она войти в доверие, - помнишь, ты коллекционировал афоризмы?
- «Таков закон дворца, где правит зло:
То ты в седле, то - на тебе седло».
- А русская пословица Фирдоуси трактует так: «Не бойся закона, бойся судьи», - улыбнулась она, продемонстрировав красивые зубки и небезразличное отношение к моим сборникам, к текстам которых, судя по всему, она обращается постоянно.
- Тебя это вдохновляет? - уловив неприятно поразившие интонации в её смехе, неожиданно для себя я почувствовал прилив негодования.
- Что вдохновляет?
- То, что, почитая законы, тебя следует опасаться, - закашлялся я, чтобы не выдать себя.
- Нет, во мне живёт категорический императив… «Обязательный нравственный всеобщий закон», - продолжила она, напирая на каждое слово. Помнишь? – и, лукаво улыбнувшись, продолжила: «Две вещи наполняют душу всегда новым удивлением и всё более сильным благоговением - это звёздное небо надо мной и моральный закон во мне».
Подхватив тему, я предложил выпить “за чистоту помыслов” - любимый тост молодости, и развил её дальше.
Мы заказали закуски и выпили. Разговорились.
Она рассказала, как неудачно вышла замуж и тяжело разводилась. Случилось так, что Ира не может иметь детей. Эти обстоятельства, в известном смысле, и предрешили судьбу – поэтому всё своё время она отдаёт работе и получает удовлетворение от того, что помогает людям в разрешении их жизненных проблем. Приводя отдельные случаи из собственной судебной практики, она ссылалась на профессиональную интуицию, верила в свою непогрешимость и, словно, гордилась собой.
- Как можно в этом деле полагаться на интуицию? Есть закон, факты.., - я пытался разобраться в принципах, которыми она руководствуется при вынесении вердикта.
- Факты можно подтасовать. Юрист видит человека в его намерениях, как режиссёр видит образы или ощущает действенную линию зрелища в сюжете пьесы, например.
- Как бы там ни было, профессиональный режиссёр тоже основывается на законах, например, сценического пространства, сиюминутности времени.
- Знаю, знаю, закон, который великий Станиславский называл “здесь-и-сейчас”. Имеется в виду пространство и время?
- Да, то есть… более тонкие вещи… Как бы это… Представь, что артисту следует сыграть роль древнегреческого героя. Так вот, в эти обстоятельства, которые были “там-и-тогда” артисту и следует погрузиться “здесь-и-сейчас”. Этому погружению способствуют декорации и костюмы, правда, в большей части для зрителей. Артист же общается с персонажами и сопутствующими “там-и-тогда” обстоятельствами так, как это он делает сию минуту, “здесь-и-сейчас”, видит, ощущает изменения в отношениях, в погоде и т. д.
- О-о! Как сложно! – глаза её упёрлись в потолок, потом закрылись веки и многозначительно надулись щёки.
- В противном случае, в игре артиста будет обнаружена фальшь, - я улыбнулся её ужимкам.
- Значит, эти обстоятельства задаются режиссёром? – она прищурила глаза, - почти как у нас на судебном процессе.
- Не думаю, - возразил я, - в процессе судебного исследования, полагаю, обстоятельства - это те неизменные данности, из которых вытекают те или иные конкретные выводы, объединённые причинно-следственными связями. В искусстве же, наоборот – преднамеренно изменяются обстоятельства. Режиссёр моделирует такие обстоятельства, которые вызывают те или иные реакции и действия артиста - так формируется образ.
- О судебных процессах я сама тебе расскажу. Потом! - перебила меня Ирина, бодро вскочив с места, - Пошли в ресторан, где можно потанцевать! – и тихонечко пропела мелодию из мюзикла Ф. Лоу «Моя прекрасная леди».
Под аккомпонемент её тихого пения «Я танцевать хочу! Я танцевать хочу! До самого утра…» я расплатился и мы вышли. В природе ощущалось роковое непостоянство: чистое небо внезапно заволокло рыхлыми белыми тучами, которые скучивались, а из глубины толщи исходил яркий оранжевый отсвет, темнеющий на глазах. Через мгновение всё небо окраслилось в угрожающе-бурый цвет. Я взглянул на Ирину - она всё ещё напевала легкомысленную мелодия из мюзикла - а когда поднял голову, то сжался от натиска небесных сил, которые угрожающе опускали, теперь уже, чёрный диск, прижимая нас к земле. Сверкнула молния, хлопнув в нас волной от электрического заряда и пришлёпнув к стене. Внезапно небо разверзлось, наконец, излив на нас потоки холодного дождя. Моя спутница взвизгнула, я замахал руками, пытаясь притормозить обрызгивающие автомобили. Какой-то “древний москвичонок” юрко петляя между автомобилями, быстро домчал нас до ближайшего ресторана. Несмотря на некоторую удачу, мы промокли до нитки, и как только вошли в здание, Ирина отправилась “припудрить носик”, а я, выбрав уютный уголочек, позаботился о гостеприимно убранном столе к её возвращению.
Музыка грохотала, соревнуясь с громовыми раскатами, народ веселился, словно испытывал приближение конца света. Ирина, не присев к столу, пропустила со мной стаканчик “для согрева” и увлекла меня в гущу танцующих. Когда музыка прекратилась, мы ощутили последствия адреналинового синдрома. Едва дождавшись новых мелодий, протанцевали ещё несколько ритмичных танцев, а когда наши тела надышались жаром, подсели к столу. Она отодвинула от себя стопку с водкой, и я подлил ей в бокал шампанского. Неожиданно для меня Ирина продолжила разговор об искусстве, который я с удовольствием поддержал.
- Каково же место драматурга или сценариста в постановочном процессе? – еле отдышавшись, она растянула губы в улыбку.
- Когда мы произносим термин “процесс…”, - я деланно многозначительно взглянул на неё. Она ответила мне кивком головы и так же деланно многозначительно повторила: «Процесс».
- …подразумевается развитие явления: судебного заседания, сценария, драмы, спектакля или кино, - продолжил я, как обычно начинал лекцию с пояснения терминов, - то есть, имеется в виду, что процесс создания пьесы не стоит путать с процессом создания спектакля, например.
- Тем более, с судебным процессом…
- Тем более что, все они бытуют в пределах различных законов существования, - продолжил я свою мысль, - так, сценарий или драма – это только каркас или “повод”, как любят говорить режиссёры, для создания кино или спектакля. Поэтому в кино или спектакле именно режиссёр – царь и бог, но не сценарист.
- Как сценарист, к примеру, в процессе написания сценария? - между бровей у неё вспухла морщинка, - а кино, какими законами оно руководствуется? – непритворно поинтересовалась она.
- Режиссёр кино основывается на законах, которые диктуют кадр, фотография. Там совсем другое дело, хотя имеются точки соприкосновения и с драматургией, и с театром.
- Что случается, когда режиссёр нарушает законы пространства, времени или кадра?
- Зрелище теряет смысл, всё разваливается, - я многозначительно задержал взгляд.
- Выпьем же за незыблемость законов во всех сферах жизнедеятельности, - предложила она, большим глотком осушив бокал, - странно… значит, зачастую неудача спектакля или кинофильма сопряжена с плохим знанием специальных законов? А в судопроизводстве… – наоборот! - в её сардоническом смехе я уловил прогорклость твердыни правосудия.
- Режиссёр, например, дорого расплачивается за это – его произведения игнорирует зритель, - я приподнял стопку, кивнул головой и резким движением вернул её на стол уже пустую.
- Видишь ли, судья способен отличить злонамеренные действия от случайной ошибки, - мучительно сопоставляя факты, она словно готова была в чём-то повиниться, но передумала, - а ошибки свойственны всем …
- Речь не о невинной ошибке, а о нарушении законности. Всякий, нарушивший закон, должен нести за свои проступки наказание. Если же он нарушает закон и не несёт наказания, то совершает преступление против законности, не так ли?
- Ты очень требователен к человеку, - она смятенно заулыбалась.
- Я требователен к студенту, к артисту. Иначе не будет знающего специалиста и профессионального артиста. Не будет профессионализма на сцене и в кино. Мать требовательна к своему ребёнку, иначе из него не получится хорошего человека. Разрешение же человеческих проблем - прерогатива судьи. Иначе не будет уважения к закону, а человек сиротливо останется наедине со своими проблемами навеки.
- Не кажется ли тебе, что неправильно думать, будто одно только чувство долга перед законом может способствовать поиску истины и полноценной радости?
- Не кажется ли тебе, что, ссылаясь на интуицию…
- Оставь, Ник! Человек никогда не избавится от проблем, он есть вместилище проблем, - она подняла стопку, молчаливо требуя её наполнения.
- Тогда в чём смысл судопроизводства? – я налил водки и отчётливо произнёс, - остаётся одно – избавить себя от этого человека, поскольку нет его – нет и проблем, - затем откинулся на стуле и добавил, - так, что ли?
Не доев салата, Ирина потянулась за сигаретой. Я галантно придвинул к ней пепельницу, дал прикурить и наполнил бокал. Фужер на длинной ножке искрился шампанским, в бликах которого отражалось её ожерелье, гармонирующее с платьем и золотым поясом. Тонкая и длинная сигарета таяла на глазах, превращаясь в пепел. Её попытка оправдаться обрела форму мысли, из которой следовало, что такая позиция, возможно, связана с одиночеством? Поскольку любовью, к которой прибегают большинство мужчин и женщин, убегая от одиночества, она, случилось так, не избалована. Кроме того, она находит утешение в том, что её действия направлены только во благо человека.
В зале послышался шум, все повернули головы и мы увидели, как один пьянёхонький чудак, преодолевая сопротивление работников ресторана, взгромоздился на сцену и овладел микрофоном. Через мгновенье зал наполнился мягким баритоном, казалось, нет ни одного закоулочка, который не преобразился бы от этих звуков: “Пока земля ещё вертится, пока ещё ярок свет, Господи, дай же ты каждому, чего у него нет…”. Ещё через мгновенье кто-то умудрился отключить микрофон, а парень всё продолжал петь песню Булата Окуджавы. Он открывал рот в протяжном пении, его глаза налились слезами, его вены на шее надулись, и виден был пульс на висках, но звуки не доносились до нас, а “Молитва” осталась гласом вопиющего в пустыне.
- Признаться, по-настоящему я была одинока, когда была замужем, - выразила она надежду на случай, который распорядился так, что столкнул нас снова.
- Ты не можешь страдать от дефицита общения с людьми, - я посмотрел на “молящегося” на сцене чудака и добавил, - скорее наоборот.
- Нигде не чувствуешь так свое одиночество, как среди людей Работа судьи сопряжена с волей…- потом, словно желая отвлечь от темы, улыбнулась, - посмотри на этого чудака!
- Волей… для необходимости карать?
- Кто не способен карать за преступления, в конце концов, становится соучастником этих преступлений, - выпалила она, словно оправдываясь.
- Тогда сделай что-нибудь!
- …
Я подошёл к сцене, вытащил из кармана несколько сотенных купюр и передал их сидящему у пульта управления музыканту, с просьбой, чтобы дали человеку допеть песню. В это время меня схватили сзади двое громил, а третий направился к “молящемуся”, который с закрытыми глазами продолжал медитировать. По взгляду музыканта, принявшего у меня деньги я понял, что просьба моя не будет удовлетворена, а меня, если я буду настаивать, не разбираясь, выбросят вместе с этим чудаком на улицу. Увернувшись, я срезал путь третьего, он упал и сильно ушибся головой о край сцены, но был жив. Двое громил повалили меня на пол, свернув мне руки за спиной. Лёжа лицом к полу, я увидел кровь, которая растекалась под ногами поющего чудака.
Повернув голову на стук каблучков, я увидел край вечернего платья Ирины, который остановился перед самым моим лицом. Неожиданно я почувствовал, что руки мои освободились, потом меня подняли, отряхнули пыль, вернули деньги, уволокли раненого и вытерли пол. Тут открыл глаза поющий чудак. Ничего не подозревая, он хотел было направиться на своё место, как я остановил его: «Друг, спой ещё, вот тебе за твою песню!»
- Что Вы, что Вы, это не делается на заказ! – запротестовал чудак, - только по велению сердца. Я не профессионал, понимаете?…- извиняясь, удалился он, растворившись в большом зале ресторана.
- Ужасная история…, - сокрушался я, - ужасная! Парень ничего не понял!
- Он урод, не думай о нём, всё получилось очень хорошо, - Ирина села напротив меня, довольная собой.
- Ты привыкла к страданиям людей…, – сделал я неожиданное для себя открытие и, ещё раз взглянув на неё, ужаснулся, - как врач привыкает к боли пациента…
- К чему ты клонишь, чёрт возьми?
- Сначала ответь. Что, по-твоему, получилось очень хорошо?
- Что драка была приостановлена, что никто не пострадал…, - она терялась в догадках.
- А то, что он был одурачен этим музыкантом и благодарил его за это, как ты это находишь?
- Просто он ничего не понял! Не усложняй, пожалуйста! Ему же лучше получилось…
- Так ты себя мнишь богом, знаешь, что этому парню лучше, а что хуже?
- Чего ты хочешь и к чему клонишь? - её терпение достигло своего пароксизма.
- К тому, что благими намерениями устлана дорога в ад. Какова цена ошибки судьи? – неожиданно в моём голосе появились жёсткие ноты.
Спохватившись, и сокрушаясь, что отхожу от намеченного Петром плана, я зажмурил глаза, опустил голову, попытался взять себя, что называется, в руки, и, повернув к ней лицо, из последних сил вложил в деланную улыбку всё своё обаяние. А Ирина? Она сама помогла уйти от темы заранее заготовленными на этот случай анекдотами на судебную тематику, завершив тираду выдержкой из моего сборника: «Успокойся, дружок! Ошибка – это ошибка и ничего больше».
Обстановка разрядилась, но танцевать больше не хотелось. И вдруг она неожиданно, оскорблённая догадками, вернула меня к Дине.
- Ты спрашивал о Громовой, чьё дело некогда рассматривалось в нашем суде? Говори прямо, кто она тебе и что именно тебя интересует.
Она принялась за еду, но не переставала внимательно слушать.
Я решил не раскрывать козырей. Напомнил лишь, что девушка, которая на моём деле о признании меня сыном моей матери, в судебном заседании выступала в качестве свидетеля, на самом деле приходится дочерью Громовой, а с ней самой я учился в ГИТИСе.
Профессиональные навыки мгновенно восстановили в её сознании судебный процесс, который был связан с установлением факта моего родства. Она помнила, что Вики со своим братом оставались с моей мамой на весь период сессий, пока Громова училась в Москве. Главное – что она очень хорошо для себя уяснила, что Ника с Громовой связывали исключительно дружеские отношения. Это обстоятельство не вызывало никаких сомнений, поскольку подтверждалось фактами: он долго не общался с ней, длительное время не мог разыскать, не знал подробностей о её судьбе.
- Что же тебя интересует? – смягчилась она, не отрываясь от тарелки, готовая продемонстрировать своё великодушие.
Я рассказал ей всё, что поведал мне Пётр, скрыв, между тем, что знаю наверняка, что “выселение” на улицу, превращение в БОМЖей целого семейства, отчуждение имущества и личных документов – всё это дело рук Ирины. Просил узнать, на каком этапе развития её судебные дела.
Мы договорились, что она выяснит причины загадочных обстоятельств затянувшегося на многие годы судебного дела. Прекрасно сознавая, что рано или поздно мне станут известны подробности, которые я тщательно от неё скрывал, она уверила, что хорошо помнит только свои дела, т. е. те, которые изначально разбираются ею, а те, которые попадают к ней после отмены в кассационном суде, не задерживаются в её памяти. Я снисходительно отнёсся к её лжи, обрадовавшись достигнутому результату.
Мы допоздна засиделись в баре. Мне даже показалось, что её увлекли мои научные разработки. Ирине с блеском удалось продемонстрировать, что она сведуща в вопросах феноменологии. Ссылаясь на труды Декарта, Спинозы, Гуссерля, Кассирера, она живо поддерживала беседу, не уходя от сути поставленного научного вопроса, чем приятно поразила меня.
Под утро, сидя в её уютном гнёздышке, я пришёл к мысли, что беседы с Ириной привели меня к неожиданным научным выводам, исследованию которых я посвятил оставшуюся ночь. Ирина не мешала, предоставив в моё распоряжение компьютер, и отошла ко сну.
Глава 8
Моя поездка в Красноярск, которая осущесмтвилась при поддержке гранта РФФИ, разрешила много проблем, связанных с семейством Дины Громовой, поскольку я предложил Громовым свои апартаменты. Виктория, которая воспользовалась предложением Петра пожить у него, могла освободить хозяину его квартиру и переехать в мой подмосковный дом. Соответственно, Пётр мог вернуться к себе и насладиться нормальной жизнью, от которой он за период развода отвык и с которой не успел ещё свыкнуться. Внук Дины от сына Александра, Остап со своей матерью Любовью, наконец, мог общаться с бабушкой и с любимой собакой Герой. Дина, наконец, могла соединиться с семьёй, которая была разбросана по друзьям и знакомым вот уже на протяжении многих лет. Бывали случаи, когда все члены семьи не могли отыскать друг друга.
Когда семья Дины оказалась на улице, они ещё какое-то время поддерживали связь между собой. Старший сын с женой и грудным ребёнком поселился у своего друга, с которым вместе учился, овладевая актёрской профессией. Вскоре хозяин дома уехал с семьёй в Красноярск по приглашению театра, оставив на неопределённый срок квартиру в их распоряжение. Однако недолго длилась семейная идиллия. Не прошло и полугода, как хозяйка квартиры вернулась. Из её скупых объяснений стало ясно, что они с мужем разошлись, Александру следует ехать в Красноярск в надежде получить там от театра, в который его приглашают на ведущие роли, комнату в общежитии, а Люба будет дожидаться возможности переезда. Ему несколько раз приходилось менять работу и Любе несколько раз приходилось менять место жительства, - так однажды затерялись следы и они уже год, как не могли найти друг друга.
Вики училась на последнем курсе Академии эвритмического искусства, и какое-то время аудитории заменяли ей жилище. Репетиции заканчивались далеко за полночь, а первые студенты появлялись с рассветом. В этом промежутке времени ей удавалось уложить своё натруженное тело на лавку возле батареи, укрывшись сценическими костюмами.
Дина перебивалась, как могла, то там, то тут, стараясь никого не тревожить. Теперь семья Дины Громовой, пусть ненадолго, но воссоединилась. Всех радовали небольшие, но разительные перемены, причиной которых стал мой отъезд в далёкий Красноярск. Совпадение это или какое-то предзнаменование, но выяснилось, что я еду именно в тот город, где затерялись следы сына Дины.
Всё складывалось наилучшим образом и казалось, что проблемы уходят в прошлое. Это и стало поводом для организации моих пышных проводов. Пётр так обрадовался возвращению в свой дом, что все расходы взял на себя. Хлопоты по организации пикника поделили между собой Виктория и Людмила, которые отлучались в середине дня и вечером, чтобы усыпить детей. Егорка был ещё крошечным и почти всё время спал, маленькому же Остапу было дело до всего, но больше всего ему нравилось играть с котом, с которым они сразу сдружились, и от которого он не отходил ни на шаг. Дина планировала переустройство двора и поминутно советовалась со мной, как бы мне понравилось, если, к примеру, в этом месте появится бассейн, а тут к моему приезду вдруг возникнет пышный цветник. К счастью Геры, двор был свободен от насаждений, и собака, визжа от удовольствия, носилась по двору, обнюхивая членов семейства, по которым видно, давно скучала.
К вечеру всё было готово. Дина представила мне на утверждение чертежи и требовала моей резолюции. «Режиссёр обязан утвердить декорации», - настаивала она.
Костёр, который предназначался для шашлыков, сник, угли зазывающе мерцали жаром. Дюжина шампуров с нанизанным на них мясом, помидорами, баклажанами, дожидаясь своей участи, испытывала нашу волю. Собака Гера не выдержала испытаний и первая сдалась. Она так визжала, что более благовоспитанный кот Стешик ударив её лапой, призвал к порядку. Любочка заботливо готовила закуску. Сетуя на то, что у хозяина дома, который живёт на земле, нет варений-солений, она по-доброму подшучивала надо мной. Я, принимая в свой адрес упрёки, помогал матери с дочкой обустроить пеньки вокруг другого трещащего костра. Этот костёр предназначался не для жарки шашлыков, а для разгона комаров. Он предусмотрительно располагался в безопасном отдалении от жилья и деревьев. Жёлтые языки бушующего пламени возвышались над домом, разбивались на миллионы мельчайших звёздочек и растворялись в небе.
Пётр резвился, как ребёнок. Когда он вручил каждому по два шампура, пластиковые стаканы были наполнены красным вином. Мы устроились на пеньках и, не сговариваясь, встретили этот момент возгласами, после чего сосредоточенно заработали челюстями, время от времени, попивая вино и оправдывая низменные инстинкты возвышенными тостами. Стешик с Герой не разделяли наших предрассудков и от еды не отвлекались.
Когда с пированьем было покончено, Пётр поторопился занять место в гамаке, соревнуясь в “поимке” падающих с неба звёзд с Вики, устроившейся рядом на перевёрнутом ведре. Гера улеглась у моих ног, а Стешик согревал своим телом спящего в доме Остапа. Остальные окружили костёр и, не давая ему догорать, подбрасывали заранее заготовленный хворост. Вскоре к нам присоединилась замученная укусами Вики.
- А что Пётр? – спросил её кто-то.
- Он спит, и все звёзды достались мне, - не расставаясь со своим ведром, уселась она рядом со своей матерью.
Мы оценили шутку и продолжили беседу.
- Не волнуйся, - утешил я Дину, - на следующей неделе Пётр встретится с федеральным судьёй Мещанского суда, Ириной Шакаловой и всё уладит.
- Мама, Ник с Ириной - друзья детства, вот увидишь, всё будет хорошо, попыталась поддержать Ника Вики.
- На объективность нашего суда не приходится рассчитывать, - Дина в тяжёлом вздохе умело соединила чувство благодарности и беспросветности в такой пропорции, которая, между тем, никому не давала возможности усомниться в её вере в победу. Люба заботливо притянула к себе свекровь, погладила её по совсем уже седым волосам и закачалась, словно убаюкивала ребёнка.
Вспомнилась моя первая, после продолжительного расставания, встреча с Диной… Я опасался этой встречи: очень выразительны казались мне умалчивания Вики, её дочери, которая помогла мне в разрешении вопроса родства с моей матерью в суде. Созвонившись, мы условились организовать пикник, чтобы выходной день провести “в общении с природой”. Я готовился встретить постаревшего человека, больного, раздавленного обстоятельствами, и мучительно трудился над сочинением утешительных монологов, как вдруг передо мной возникла фигура стройной и стильной женщины. Она бросилась на меня с объятиями, я пошатнулся, и мы упали на перрон.
- Договариваемся сразу. Ты не будешь упрекать меня за то, что я оградила тебя от моих неприятностей, полагая, что у каждого достаточно своих, - шепнула она мне на ухо, обхватив моё лицо прохладными ладонями, и повернула его так, что у меня затрещали позвонки.
Мы катались по земле и смеялись. Толпа зевак окружила нас. В суматохе какой-то БОМЖ утащил сумку с продуктами. Милиционер тоже зазевался и упустил вора, на поимке которого мы не настаивали.
Я смотрел на Дину и удивлялся - как случилось, что одинокая мать большого семейства, потерявшая всё: жилище, имущество, документы, предметы первой необходимости, любимую работу, друзей, умудрилась не растерять главных ценностей. Именно в этой умудрённости я и находил ответы, когда видел её всегда в хорошем расположении духа, в лёгкости общения с ней, в неистребимой готовности помочь, кому бы то ни было. Она бросалась на помощь мгновенно, не опасаясь быть навязчивой, убеждённая в недопустимости потери ценного времени. Как ни странно, но я не находил в ней и страданий из-за отсутствия возможности работать по специальности. Это меня более всего удивляло. Не испытывала она вины и перед детьми, полагая, что поступки, направленные на защиту прав и свобод - это правильные поступки и самое дорогое наследство. Словом, эта женщина продолжала оставаться загадкой, не смотря на ясность и чёткость её позиций.
- Ни-ик, - стряхнула с меня воспоминания Дина, - Ты совсем не участвуешь в споре…
Выяснив, что спор касался проблемы параллельных миров, я бросил какую-то шутку относительно разности условий их протекания во временах, приведя примеры из околонаучных побасенок. Друзья подхватили шутливый тон, а мы с Диной уединились в гуще садовых деревьев. Пообещав, что я исполню её просьбу и приму все меры, чтобы разыскать её сына, мы обсудили вопросы дозволенного откровения с Александром относительно тяжести положения, в котором Дина с семьёй пребывает в Москве, после чего я выразил недоумение относительно её отказа от профессии режиссёра.
- Однажды я поняла, что смысл человеческой жизни находится за пределами отдельно взятой профессии, - докурив сигарету, она держала её в руке, не решаясь бросить на землю.
- Без сомнения, когда профессия является единственной целью, для потерявшего её, жизнь становится бесцельной, а долгое пребывание внутри неё порождает стремление к эгоистическому благополучию, часто заменяемому творческим рвением или прикрываемому им, - я был заинтригован её фразой о смысле жизни, считая его тайной, не раскрывшейся человечеству.
- Смысл работы в театре заключается в возможности творить на сцене, то есть, за рамками реальной жизни, где уместны такие слова, как влияние, взаимообуславливаемость и так далее. В то время, как смысл жизни - в творении самой жизни. Пусть громко звучит, но я не боюсь этого, потому, что верю в то, что выражаю. Тут все мои навыки и знания являются базой и опорой для совершения тех или иных поступков, - её брови взлетели, и я поднял голову к звёздам.
- Значит, поступки ты ставишь выше всего. А в умении найти правильные решения, которые двигают поступками, ты находишь смысл жизни?
- Не совсем. Смысл – в поступках, а счастье - в умении отыскать правильное решение!
- Где же нам найти эталон правильности, когда у всех людей разный уровень мышления, ментальность?
- В Законах! Жизнь распорядилась так, что предоставила мне обширную практику в этом направлении..., - полушутя-полусерьёзно заявила она.
- Ты могла бы нанять адвокатов и продолжать заниматься своим делом.
- Никто не берётся… В этом деле замешаны власти, высокие чины...
- И как ты думаешь бороться против них? Ведь прошло уже десять бесполезных лет!
- Не думаю, что эти годы прошли бесполезно. На самом деле всё указывает на их бессилие и ничтожность!
- Разве мало ты пострадала?
- Кто-то сказал, что поиск истицы ценнее, чем обладание ею, - её глаза горели ярче ночных звёзд.
- А разве они обладают этой истиной?
- В том-то и дело, что они так думают, поэтому и не обременяют себя поиском. Это несчастные люди, которые находятся в тупике своих заблуждений.
- Ты играешь с огнём…
- Что они могут мне сделать? У них кишка тонка! Я ощущаю себя счастливым человеком, и никто никогда и ничего не сможет с этим поделать.
- Помнится, ты дружила с …, и с…, другие какие-то были имена… Куда они все делись?
- Стоит только занять солидное место, с ними невозможно даже по телефону связаться – секретари не допускают…
- И что?
- Звонила как-то и уже по тону поняла, что удалось вступить в сговор с Мефистофелем.
- Поясни.
- … Путано всё!
- Тогда почему звонила, насколько мне известно, ты не страдаешь мазохизмом?
- Ты, учёный! – упрекнула она меня, - Мазохисты получают удовлетворение от собственных страданий, причиняемых другими. Мне же причинить боль очень тяжело… Однако же, Ник, я никогда не испытывала такой свободы, как сейчас, никогда! - она громко рассмеялась, раскрыла свои руки объятиям, запрокинув голову, и закружилась.
Из глубины двора до нас доносились звуки музыки. Я сел на пенёк и любовался её импровизированным танцем. Мне подумалось, что весь мир с бесконечным звёздным небом, деревьями, заборами и домами, освещёнными волшебным лунным светом, с проблемами больших городов и интересами отдельных людей – всё это Дина, Дина Громова. Здесь, сейчас и всегда.
Под утро, когда небо стало светлеть, а костёр уже догорал, Пётр, внезапно открыл глаза. Он был удивлён: как быстро прошла ночь, почему никто не веселится, и все повесили носы? Наделав много шуму сборами, заставил натянуть на себя тёплые одежды и увлёк за собой на предутреннюю прогулку к каскаду озёр, которые простирались прямо у моего дома. От воды веяло свежестью, все нахохлились как воробышки на ветру и укутывались, туже затягивая на себе одежды. Гера скулила, оберегая свою хозяйку, и, проявляя волнение, когда та подходила близко к краю отвесного берега отрывисто лаяла. Самым смелым оказался мой друг, который, не раздеваясь, с разбегу бухнулся в воду. Все ахнули, а Гера, рискуя благополучием хозяйки, бросилась ему на помощь. Возвращаясь, его спасительница обрызгала нас, тряся всем телом, а Пётр, дрожа мелкой дрожью, словно повторял её движения. Было исчерпывающе смешно. Мы заторопились домой. Вскоре я собрался в дорогу, женщины убрали в доме и во дворе. Когда дом окунулся в сны мирно спящих женщин и детей, мы с Петром направились в сторону Москвы.
Я поймал машину. Уже через полчаса мы погрузились в подземелье метро “Речной вокзал”, а ещё через час я находился в вагоне, который умчал меня в сибирские просторы.
Сидя в вагоне поезда, я всё думал об удивительных сюрпризах, которые порой преподносит судьба. Ещё вчера Дина рассказывала о том, что сын её, Александр, уехал в Красноярск несколько лет назад, и им не удаётся связаться друг с другом на протяжении последнего года из-за постоянных непредсказуемых переездов, а уже сегодня я еду туда с твёрдым намерением его разыскать.
***
Вечером того же дня Дина была приглашена на Международный кинофестиваль. Наскоро собравшись, она, мягко ступая по просёлочной дороге, посыпанной галькой, изгибалась в попытках уберечь высокие каблучки от царапин. Здесь было пустынно и тихо, хотя совсем рядом проходила оживлённая автострада. Длинная чёрная юбка, яркая коротенькая шерстяная кофта, на которую наброшен пышный белый меховой жилетик, гармонирующий с цветом её коротко остриженных волос, создавали загадочный образ женщины, от которого невозможно оторвать взгляда. Не успела она выйти на шоссе, как одна за другой автомобили то и дело убавляли ход, предлагая подвезти её к Москве. Одной из них выпала такая возможность, и через час она уже сменила чёрное мягкое кресло автомобиля на красное кресло в зрительном зале Дома кинематографистов. Позже, на изысканном банкете, она непринуждённо отказывалась от приглашений на творческую работу, ссылаясь на то, что сейчас занята более важными делами. Ещё позже, в прекрасном настроении она направлялась домой к своим девочкам и внукам в надежде на скорую встречу с сыном.
В попутной машине было тепло и уютно. Шофёр рассказывал ей о своей супруге, которая “кинула” его. Он был так расстроен, что с лёгкостью увлёк её в свои проблемы. Дина пригласила его к себе, до рассвета в уютном дворике они обсуждали тему Мефистофеля, этого искусителя, предлагающего земные блага в обмен на душу. К утру было готово заявление в суд в двух экземплярах о разводе и разделе совместно нажитого имущества и фирмы. Через два месяца Дина выиграла процесс, вернув своему случайному попутчику его фирму. Когда её пригласили на вечеринку по случаю перемирия супругов, она подарила им книгу И. В. Гёте «Фауст» в изысканном переплёте. А сама так и не воспользовалась услугами фирмы, торговавшей мебелью.
Глава 9
Ирина Васильевна Шакалова, председательствующий на судебном заседании федеральный судья, повернулась к окну, с желанием превратиться в воробушка, который склёвывает крошки на подоконнике. Ей хотелось улететь подальше от проблем, которые обсуждаются в этом зале. Усилием воли она заставила повернуть побледневшее лицо к пожилому мужчине, который тыкал пальцем в договор купли-продажи и требовал её внимания.
- Посмотрите, я не продавал моего дома, тут и подписи моей нет, однако же, нотариус Перегонцева О. Е. оформила этот договор, и теперь родственники, которые будто бы выкупили мой дом, требуют моего выселения, - не унимался он.
- Вы получили деньги за осуществлённую продажу дома? – услышала судья свой голос, который звучал сам по себе, словно он жил своей жизнью и никак не относился к Ирине.
- Как я мог получить деньги, когда дома своего не продавал, документа не подписывал, о существовании договора купли-продажи не знал и знать не мог. Вы слышите меня? – обратился он ко всем, присутствующим на заседании - судье, прокурору, противной стороне по делу, среди которой была его родная сестра со своими дочерьми и внуками.
- Но нотариус утверждает, что…
- В договоре не указано, что в присутствии нотариуса деньги были переданы мне, вот смотрите, - правой рукой он панически тряс бумагой, а левой схватился за сердце и рухнул на лавку.
- Но нотариус…
- Пригласите на заседание этого нотариуса. Настаиваю, чтобы это моё требование было внесено в протокол, - еле дыша, потребовал ответчик.
- Истцы указывают, что Вы на протяжении многих лет не занимались ремонтом дома, - проигнорировав требования ответчика, произнесла Шакалова, услышав, свой голос, и передёрнулась от металлических ноток в его звучании.
- Причём тут ремонт? Почему секретарь не вносит моё требование в протокол? – побелел мужчина.
- Если Вам плохо, сидите дома, или ложитесь в больницу, а здесь не советую противоречить судье. Отвечайте, ремонтировали или нет?
- Я вижу, секретарь не вписывает моё требование. Это мой дом!
- Ваш или нет – это сейчас обсуждается. Ремонтировали или нет - отвечайте?
- При чём тут ремонт?
- Значит, на поставленный судом вопрос Вы не можете ответить, - она лениво полистала дело и продолжила, - а вот истцы утверждают, что, проживая на протяжении десяти лет в оспариваемом доме, только они и занимались его ремонтом. И свидетели утверждают, что это именно так, а не иначе.
Кивком головы судья распорядилась, чтобы в зал судебных заседаний пригласили свидетелей. Автоматически процитировала заученную наизусть статью 176 гражданского процессуального Кодекса Российской Федерации о предупреждении об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний, и всем своим видом продемонстрировала полное безразличие к происходящему.
Дальнейшая возня с выступлениями свидетелей и их подписями в протоколе суда проходила без её участия. Через некоторое время она предоставила заключительное слово прокурору, после чего безапелляционно объявила, что дополнительных объяснений от сторон нет. Не успел пострадавший раскрыть рот, как услышал, что, оказывается, рассмотрение дела закончено. Секретарь тут же объявила, что присутствующим надлежит встать. Все встали, провожая взглядом исчезновение судьи в совещательной комнате.
По тому, как быстро она справилась с вынесением решения, стало ясно, что текст был заранее заготовлен. Проглатывая окончания слов, Шакалова протараторила вердикт, из которого следовало, что ответчик только что лишился своего недвижимого имущества, после чего так же быстро испарилась из зала судебных заседаний.
Войдя в совещательную комнату, она облегчённо вздохнула. Медленно и плотно затворила за собой дверь. Это могло означать одно – никто не может беспокоить её, пока она сама не выйдет из кабинета.
Сидя за рабочим столом перед компьютером, она ещё слышала перебранку сторон по делу, что на протяжении всего судебного процесса мешало ей погрузиться в собственные мысли. Весь день она провела в ожидании этого мгновения, когда, наконец, совершит действия, которыми, как она полагала, сможет вернуть Ника и привязать к себе этого одичавшего холостяка. Уж она-то не упустит этого случая. До неё ещё доносились чьи-то крики: «Вызовите врача! “Скорую”, скорее!», когда она подошла к компьютеру.
- Перво-наперво необходимо разобраться в деле Д. Громовой, - планировала она свои действия.
Открыв папку “Громова Д. Р.”, она погрузилась в полную тишину и рябь пестреющих разными цветами папок. Федеральный судья Шакалова наловчилась обозначать особенными значками папки с судебными материалами. Например, папка с именем Громова Д. Р. обозначена иконическим символом “топор”, что означало: при любых обстоятельствах дело не должно быть разрешено. Были и другие значки, как, например, дерево с зелёной листвой – этот значок обозначает, что при любых обстоятельствах вопрос, поставленный истцом, должен разрешиться положительно – таким значком обозначено только что слушавшееся дело.
Стрелка мышки упёрлась в топор и после двойного нажатия раскрыла папку с новым изображением под тем же именем, но эта папка внутри папки, обозначенной топором, теперь сияет красным квадратом и означает, что, даже если дело прорвётся сквозь судейский кордон, то оно при любых обстоятельствах обречено на преднамеренный провал.
Листая папку за папкой, она шептала себе под нос: «Четыре года назад дело перешло ко мне после того, как кассационный суд отменил решение о выселении Д. Громовой, вынесенное Наюмовой, тогда ещё помощником председателя Мещанского суда». Прикурив сигарету, она задумалась: «Вышестоящий суд признал это решение незаконным и необоснованным, направил в районный суд на новое рассмотрение. Так, так. Ах, если бы тогда она встретилась с Ником, если бы тогда! Председатель суда, Лукаш, находился в отпуске, и всеми делами заправляла Наюмова. К ней то и попало заявление, возвращённое кассационным судом. Она решила, что его стоит поручить Ирине. Обдумав все “за” и “против”, по внутренней связи пригласила к себе Шакалову и сразу приступила к делу.
- Согласно закону, суд обязан известить стороны надлежащим образом о дне и месте судебного заседания. Если ответчик, извещённый надлежащим образом, не явится на заседание, то при новом рассмотрении дела решение уже не будет заочным. Это значит, что у ответчика не будет формальных оснований для его отмены, пересмотра или обжалования в кассационном порядке, - штампованными фразами начала тогда Наюмова.
- Статья 243 ГПК РФ “Возобновление рассмотрения дела”, – продемонстрировала знание гражданского процессуального Кодекса Шакалова.
- Что из этого следует?
- Из этого следует, что Д. Громова не должна получить извещения, - отчеканила Шакалова.
- Противная сторона по делу заинтересована в таком исходе, поэтому всё наилучшим образом провернёт сама. Поручи это ей. Только сама не предлагай, а наведи её на эту мысль, ты же умная женщина, - похвалила её помощник председателя суда.
В те времена Шакалова ещё не занималась такими манипуляциями, и ей было интересно, что из этого получится. Согласившись с предложением помощника председателя суда, она вынуждена была выслушать интимные подробности о последнем свидании своей коллеги с каким-то бизнесменом и уже через полчаса планировала свою – в рабочем порядке -интригу.
На следующее утро в её кабинет вошёл юрист главы Управы.
- Видите ли, Глава Управы считает: все должны понимать, что этими действиями мы защищаем интересы… - начал он с заученной фразы и вытащил из папки для пущей убедительности множество бумаг-распоряжений и Постановлений, как это делал всегда, входя на приём к судьям.
- Помощник председателя суда Наюмова ввела меня в курс дела, - прервала наглеца Шакалова.
- Мы понимаем, что судья Наюмова сделала всё, от неё зависящее. Прошли годы, мы уже забыли об этом деле, но вот оно вернулось… теперь надо постараться, чтобы оно никогда больше не всплывало, никогда.
- Что Вы сказали? – стереотипная мимика была пущена в ход, - Прежде надо выиграть это дело.
- Глава Управы полагает, что если Вы справитесь с этим делом лучше Наюмовой, то должность помощника председателя перейдёт к Вам.
- Простите, не поняла?
- Ходатайство, благодарности, поощрения – всё это в рамках закона, уткнувшись в свои бумаги, вкрадчиво пояснил юрист.
- Вы прекрасно знаете, что в деле отсутствуют правоустанавливающие документы на квартиру, из которой была выселена Д. Громова. Это значит, что я не имею права принимать заявление о выселении к рассмотрению, пока Вы не предоставите этих документов.
- Дело в том, что на момент выселения последних жильцов из этой квартиры, она не была поставлена на ремонт…
- Что ж, поставьте на ремонт, и представьте документ, удостоверяющий, что она действительно поставлена на ремонт. Вам это не составит труда.
- Мы намеревались её отремонтировать, но денег для осуществления ремонта нет…
- Тогда зарегистрируйте факт передачи её в муниципалитет как пустующую квартиру.
- Но прошло уже более десяти лет… Вы же понимаете…, - запел юрист.
- Так, - провозгласила судья вслух, а про себя подумала: «Значит, вы не передаёте квартиру в муниципалитет и не ставите её на ремонт, а впускаете туда год за годом людей, чтобы создать видимость нормально функционирующей квартиры…». При каких обстоятельствах квартира оказалась пустующей?
- Последние жильцы выселены из квартиры в связи с проведением ремонта…
- Который на протяжении более десяти лет не производится!
- Мы подневольные люди, над нами тоже есть начальники.
- И кто?
- Простите, я не могу назвать. Это очень, очень…
- Квартира фактически пустует на протяжении почти десяти лет и в нарушение закона не передана в муниципалитет как пустующая для распределения в порядке очерёдности москвичам!
- Мы пожалели Д. Громову…
Шакалова отвернулась. И продолжила размышления вслух.
- Эту квартиру предоставили Д. Громовой в связи с трудовыми отношениями – это подтверждено документально. Пусть это и неофициальный документ, но из него видно, что не вы пользовались этой квартирой, а именно Д. Громова со своей семьей пользовалась ею.
- Конечно, конечно, - замахал всеми конечностями юрист, - мы не пользовались, как можно!
- Когда Громова затребовала законом предусмотренной регистрации по месту фактического проживания, вы уволили её. Незаконность увольнения тоже подтверждается документально. Не являясь субъектами правоотношений, вы, в нарушение закона, подали иск о её выселении и выиграли дело в суде. Кассационная инстанция признала решение о выселении незаконным, отменила его и направила в первую инстанцию на новое рассмотрение. При таких обстоятельствах законом не предусмотрено вынести аналогичное решение по тем же основаниям, - задумалась судья.
- Всё в божьих руках, - услужливо поклонился юрист.
- Теперь оно попало ко мне… Я требую у Вас необходимую документацию для рассмотрения дела, а Вы утверждаете, что документов у Вас нет. Как быть в таком случае, когда у Д. Громовой имеются все законные основания оставаться в этой квартире, поскольку Вы сами её туда вселили в связи с трудовыми отношениями, после чего незаконно уволили. У неё другого жилища нет – выселять некуда. Кроме того, в их семье грудной ребёнок и беременная женщина, дочь Д. Громовой.
- Суд не должен состояться. Эти подробности не должны всплыть, - растянулись в услужливой улыбке посиневшие губы юриста.
- Если ответчик, - она многозначительно всматривалась в лицо юриста, - извещённый надлежащим образом, не явится на заседание, то при новом рассмотрении дела, решение уже не будет считаться заочным, а значит и оснований для обжалования у Громовой…
- Выдайте мне повестку на имя Д. Громовой под роспись! - перебил её смекалистый посетитель, - я сам ей её вручу. В случае, если, конечно, выиграем дело, мы можем надеяться, что оно не всплывёт вновь?
Ирина Васильевна была ошеломлена наглостью юриста, поэтому, выписав судебную повестку, которая – она знала, никогда не попадёт в руки Д. Громовой, она постаралась поскорее избавить себя от его присутствия. Не обременяя себя составлением протокола судебного заседания, на котором якобы было вынесено определение о назначении судебного заседания, она протянула юристу повестку.
- Завтра же обеспечьте вручение повестки Д. Громовой. Заседание состоится 4 июня, в пятницу, в конце рабочего дня.
- И всё-таки, мы можем добиться, чтобы дело не всплывало вновь?
- Вы. Можете, - отвернулась она от наглого юриста, прекрасно осознавая, что 4 июня ей уже некуда будет деваться, что она будет вынуждена вынести решение, которое в точности повторит решение Наюмовой о выселении Д. Громовой.
Юрист тоже это понял и как только переступил порог Управы района, вызвал к себе начальника ГРЭП-4 Бердовщикову С. В.
- Смотрите, в Вашем присутствии я разрываю эту судебную повестку, которую мне только что выдала судья, чтобы она, не дай бог, не попала в руки Д. Громовой, - приподняв рукава пиджака, он смял разорванные кусочки серой бумаги и эффектным движением фокусника выбросил в ведро, - Фокус в том, что взамен её в деле должен появиться документ, из которого будет видно, что Вы или Ваши работники пе-ре-да-ли госпоже Д. Громовой эту повестку. Ясно?
- Ну-у, это проще простого! Составим акт и все дела, - не вдаваясь в подробности, отпарировала Бердовщикова.
За ненадобностью, в конце недели, в пятницу 4 июня судебное заседание не проводилось. Между тем все документы для отчётности о мнимом заседании были готовы заблаговременно. В тот же день, в 16:00 часов секретарь суда, позвонив юристу главы Управы, отчиталась в проделанной работе: решение о выселении Д. Громовой вынесено, его нельзя признать заочным, поскольку акт, из которого видно, что повестка вложена в косяк двери Д. Громовой, приложен к материалам дела.
- Что? – закашлялся юрист Главы Управы, - Акт о том, что судебная повестка вложена в косяк двери? – привычным жестом юрист расслабил узел галстука на вспотевшей шее, - О чём вы говорите? Что это за документ? Это же не документ!! Это же филькина грамота!
- Что нам передали ваши работники, то мы и вложили в дело.
- Что за идиотизм!? – толи оправдывался – толи возмущался юрист.
- Не волнуйтесь, это решение мы не направим Д. Громовой, она не будет знать о том, что уже выселена. А вы можете донести другой документ – только с числами будьте внимательны - не перепутайте. Когда Громова узнает – если узнает – о вынесенном решении - сроки для обжалования в кассационном порядке истекут, для пересмотра решения формальных оснований нет, а по существу никто не будет разбираться.
- Когда мы сможем приступить к выселению?
- Теперь, когда она ничего не знает, это уже не имеет значения. А пока копии решения будут переданы Вам и судебному приставу-исполнителю».
Неожиданно монитор выключился. Воспоминания отошли, а шум, который едва доносился из зала судебных заседаний, ворвался в её кабинет сокрушительной силой. Свет погас, и через мгновение всё затихло. Вдруг в кабинет всей своей массой вломилась секретарь и объявила: «Он умер!..».
Ужас, который читался в её раскрытых глазах, превратил её мощные формы, не имеющие ничего общего с женской фигурой, в хрупкого и крошечного человечка, жизнь которого висит на волоске.
- Ты знаешь, что нельзя входить в кабинет, когда дверь заперта! - пыталась отстоять свои полномочия федеральный судья Шакалова.
- Когда “скорая” приехала, он уже не дышал, - попятилась секретарь назад и всей тушей наткнулась на открытую дверь, которая завизжала, словно недорезанный поросёнок.
Шакалова поморщилась, но не изменила положения.
- Закрой, пожалуйста, дверь за собой, - вежливо обратилась к своей подчинённой Ирина Васильевна.
Через мгновение дверь отрезала её от реального мира, в котором умер человек, но где пульсировала жизнь.
«Других родственников, кроме тех, которые отхватили собственность у покойника – нет. Значит, некому будет оспаривать неправомерно вынесенное решение», - вздохнула она с облегчением и погрузилась в свои дела.
Её беспокоило одно – станут ли эти подробности, связанные с выселением Д. Громовой когда-нибудь известны Нику. Если да, то едва ли можно будет надеяться на взаимность. Шакалова с ужасом думала о том, как через год после вынесения этого решения она с главой Управы виртуозно провернула процедуру исполнительного производства. Сейчас ей было противно вспоминать, что она некогда гордилась этим.
Никогда ничего не требующая для себя, она считалась удобным и обязательным работником, беспрекословно исполняющим распоряжения председателя суда, поскольку никогда и никому не задавала наводящих вопросов, не хвасталась своими “удачными” делами. Поэтому, когда Наюмова из-за “дела Д. Громовой” была снята с должности помощника председателя суда, Ирина Васильевна Шакалова, благодаря этому же делу, стала первой претенденткой на освободившуюся должность. А, возможно, это случилось по ходатайству главы Управы?
- Что там со светом? – крикнула она секретарю суда, но ответа не последовало.
В доме правосудия закончился ещё один рабочий день.
Глава 10
Дина, обнаружив за собой слежку, решила убедиться в обоснованности своих подозрений. Поэтому, выйдя из почтового отделения, она нагнулась, туже затягивая шнурок на кроссовках, огляделась и, провожая взглядом преследующий автомобиль, решила направиться в противоположную сторону. Для этого ей следовало пересечь Краснопрудную улицу. Дождавшись троллейбуса № 14, который выезжал на улицу Русаковскую и потом по ней направлялся к метро “Сокольники”, она устроилась у окна и наблюдала за тем, как синяя “тойота”, мягко тронувшись с места, устремилась к метро “Комсомольская площадь”. У неё отлегло от сердца, а поскольку она волею судьбы оказалась у дома Наташи, своей бывшей соседки, решила повидаться с ней и вместе посмеяться над своими фантазиями.
Стоя на ступеньке троллейбуса, приготовившись к выходу, краем глаза ей удалось уловить синий отблеск капота машины, сверкнувший на солнце. Машина, очевидно, развернувшись на “Площади трёх вокзалов”, промчалась мимо, а потом, притормозив, сравнялась с троллейбусом. Ей открылась нижняя часть гнусной физиономии водителя. Осмелившись, она нагнулась. В этот момент из раскрытого окна сверкнула пара чёрных крошечных бусинок из под нависших век мордоворота. Водитель улыбался, словно желал поздороваться.
Воспользовавшись тем, что машина обогнала троллейбус, она проворно выскользнула из него. Стоя на остановке, Дина с удовлетворением посмотрела вслед удаляющемуся автомобилю, но к Наташе заходить не стала. «Чтобы развернуться, ему надо доехать до Сокольнической площади», - подумала она и, не дожидаясь подтверждения своим догадкам, быстро перебежала на другую сторону Русаковской улицы, в надежде ускользнуть от преследователя. Как назло, спасительного транспорта не появлялось.
Когда в конце улицы замаячил трамвай, его на полном ходу обогнала уже знакомая синяя “тойота”. Увидев это, она безнадёжно опустила руки и стала ждать. В последний момент сообразила, что неплохой идеей будет скрыться в здании детской поликлиники, которая располагалась прямо тут, на остановке. Обнаружив, что дверь поликлиники гостеприимно распахнута, она последовала совету внутреннего голоса. Не входя в здание, находчиво скрылась за распахнутой дверью и оказалась между двумя створками, откуда в любое мгновение имела возможность незаметно выскользнуть на улицу. Прижавшись к двери, она могла передохнуть. Самое неприятное, что из своего убежища ей не было видно улицы. Притаившись, она прислушивалась к шагам, но слышала лишь глухой стук собственного сердца.
Не прошло и нескольких минут, как к стуку сердца примешался свист чужого тяжёлого дыхания. Этот кто-то стоял в полушаге от неё и топтался на месте: их разделял кусок древесины в несколько сантиметров. Щёлкнула зажигалка, дым дорогой сигареты возбудил желание закурить. Пот градом катился по её лицу, заливал глаза. Животный страх обуял её, когда прямо перед ней появилась огромной величины развитая мускулатурой спина преследователя. Кудрявая чёрная голова на мощной шее тяжелоатлета поворачивалась то в сторону улицы, то внутрь здания. Постояв в нерешительности, он шагнул в поликлинику. В тот же миг она вырвалась на волю и, не дожидаясь транспорта, припустила бегом к ближайшей станции метро.
На эскалаторе метро “Красносельская”, погружающем её в подземку, мокрая как мышь, она ощутила озноб. Зная наверняка, что тут не может быть преследования, она то и дело оборачивалась от страха, в то время как ноги несли её вперёд и вперёд к дому Ника, где ждёт её теплый запах давно забытого семейного уюта. Наверное, внуки уже спят, а девочки ждут её в убранном доме. И вот они опять вместе. Ник непременно разыщет Александра в Красноярске и всё у них ещё будет хорошо.
Она торопилась домой, поэтому вышла на Ленинградское шоссе в надежде на попутку. В пятидесяти метрах от неё, выстроившись в ряд, стояли почти обнажённые молоденькие проститутки, к которым один за другим припарковывались автомобили. Внезапный визг тормозящих шин заставил её повернуть голову – перед ней раскрылась дверь синей «тойоты».
- Куда направляимся? Магу падбросит, - на ломанном русском прогремел басистый голос.
- Я Вас видела сегодня в Москве, - задыхаясь от напряжения, прошептала она, - Зачем Вы преследуете меня?
Она знала, что, если не удастся сейчас же унести ноги, то ни крики о помощи, ни иные ухищрения не помогут ей спастись. Не раздумывая, и не дожидаясь ответа, она бросилась в гущу потока проносившихся машин, под колёса мусоровоза. Мусоровоз отпрянул в сторону, но тут же был вынужден повернуть руль к тротуару, и поехал прямо на девушек, которые подняли пронзительный визг и в одно мгновение разбежались кто куда. Припаркованные рядом с девушками машины зажужжали, напустив копоти, и растворились одновременно с дымом. Дина, оставшись в первом ряду проезжей части, видела, как на неё несётся огромная фура. А мусоровоз тем временем описал дугу в сторону тротуара и опять повернул на дорогу. Она стояла в том самом месте, где они были обречены столкнуться. Всё поглощающий рёв накатил на неё и вышиб воспоминания, которые так романтично описываются во всякого рода литературе о смерти.
«Ну, вот и всё», - пронеслось эхом в голове.
Потом она ощутила полёт, будто кто-то железной рукой схватил её и понёс. Она ещё видела, как шофёр мусоровоза вырулил на дорогу. В этот самый момент тягач, нажав на тормоза, повернул туда, где некоторое время назад шла оживлённая торговля молодыми телами. Колёса фуры скакали по колдобинам, когда мусоровоз уже катил по прямой трассе Лениградского шоссе. Выровняв машину, он через какое-то время снизил скорость, выехал на обочину. Машина задребезжала на камнях и через мгновение остановилась.
Дина не могла отцепить своих рук от спасителя, на котором висела. Тело болталось безжизненной куклой, прижатой мужественной рукой шофёра к замазанной грязью железной двери мусоровоза. Он смотрел на неё и молчал. Мимо сигналя, пронеслась целёхонькая фура.
Эта драматическая ситуация разыгралась на глазах у мордоворота, настоящего имени которого никто не знал, поскольку всех кавказцев, которые проживали в Москве, независимо от национальности, именовали “хачиками”. В столице России они лишались собственного имени, национальности, индивидуальности, чувства Родины, других независимых чувств, движимые лишь инстинктом выживания. Какие мысли таились в его замученной голове, и какие чувства боролись в его истерзанной душе, когда, обнаружив, что Дина осталась живой, он медленно тронул автомобиль с места и продолжил задуманное преследование?
Тем временем Дина, ошеломлённая происходящим, уже сидела в кабине мусоровоза, рядом со своим спасителем. Ещё через несколько мгновений машина задрожала и, дёргаясь, тронулась с места. В кабине было пыльно и неуютно, но Дине казалось, что на всей земле нет лучшего места.
Прижавшись к спинке жёсткого кресла, она подпрыгивала, словно скачет на лошади. Амплитуда скачков увеличивалась, и шофёр понял, что она ещё очень далека в своих мыслях от реальности. Поглядывая попеременно на свою спутницу и на петляющую ленту трассы, он думал о том, о чём прежде никогда не задумывался: «Есть вещи, которые случаются единожды: рождение, смерть, озарение… Вещи необратимые, поэтому очень важные. Но, если хорошо задуматься, то этим вещам есть свои причины. И тогда причина может стать более значимой, нежели сама жизнь или смерть…».
- Я бы хотел поучать, мол, ничто не заслуживает того, чтобы прощаться с жизнью, - заговорил шофёр, вкрадчиво, словно беседуя с собой, - но не могу.
- Почему? – одними губами спросила Дина.
- Я не специалист, никогда не умирал, не знаю.
- Полагаю, в этом деле специалистом можно считать покойника? - голос едва вырывался из её лёгких.
- Без сомненья, но у него не спросишь… - заулыбался шофёр.
- Почему же? Спросишь, но не дождёшься ответа, - скупо улыбнулась она улыбке своего спасителя, - Что ему заботы простых смертных… он бессмертен, у него другие печали.
- Должно быть, у бессмертных бездонная печаль… о чём она?
- Не думаю, что печаль бывает о чём-то. О чём-то можно жалеть, по ком-то можно плакать. А печаль, она сама по себе.
- Меня зовут Борисом, - блаженная улыбка не покидала его доброго лица, - Я так понимаю, если жалеешь о чём-то очень сильно и по кому-то безутешно плачешь – это и есть причина возникновения печали, не так ли? А когда возникает печаль, она столь велика, что уже никаким чувствам не остаётся места.
Дина взглянула на Борю с удивлением, и с удовлетворением подумала о том, что в его сердце есть место чувству прекрасного.
- Ты слышал о Врубеле? Это автор картины, которая называется “Демон”. Не видел никогда? Представь, полуобнаженная, крылатая, молодая, уныло-задумчивая и красиво-мускульная фигура юноши. Она кажется огромной из-за техники, в которой написана картина. Знаешь, мне всегда казалось, что он выше деревьев и даже гор. Искусствоведы пишут, что Демон изображён на фоне цветов, которые наклоняются к нему, а взгляд его устремлён к закатывающемуся солнцу. И это, полагают они, должно читаться как символ юности, нерастраченного жара, лиричности и человечности.
- А как ты понимаешь эту картину? – неподдельно заинтересовался Боря.
- Мне всегда казалось, что Демон на холсте располагается среди самоцветов, которые имеют форму цветов – на это указывает колорит картины. В этом сочетании мне хотелось разгадать символы, которые заданы художником. Видишь ли, произведения символистов – это непременно обобщённая философия, требующая работу ума и сердца.
- Как зовут художника?
- Врубель.
- Немец?
- Нет, наш, русский.
- А я его не знаю… - с грустью объявил спаситель, - и что дальше?
- Отсвет заката, который, в противоречие физическому закону отдаётся отблесками в самоцветах...
- Где же противоречие?
- Мощная фигура находится между закатом и самоцветами, которые не могут светиться в реальной жизни. Однако, это противоречие не случайно и, кажется, закат и рассвет, день и ночь уживаются единовременно.
- Как в вечности, - догадался Боря, резко притормозив грузовик, попытался представить описанную картину.
Это был молодой парень, лет двадцати пяти с открытым лицом, крупными чертами лица, светлыми волосами и не сходящей с лица доброй улыбкой.
- Представь, Боречка, лицо Демона. Оно не выражает ни радости, ни робости, ни огорчения, ни покоя, ни волнения…
- Какая же сила в этом человеке!?
- И я так думаю. Должно быть, картина символизирует затаившуюся внутри человека этакую нерушимую демоническую силу, о которой человек не знает и, которая однажды проявит себя. Это впечатление наполняет восторгом, когда созерцаешь картину.
- И почему ты бросилась под колёса? Возможно ли такое, когда тебе знакомо чувство восторга?
- С чего ты взял, что я бросилась под колёса?
- Откуда же я вытащил тебя?
Пока она раздумывала над возможностью поделиться с ним своими приключениями, машина приблизилась к развилке дороги.
- Мне – направо, выгрузить мусор, а тебе – прямо, - он плавно притормозил на повороте к Шереметьевскому аэропорту и заботливо приоткрыл тяжёлую дверцу мусоровоза, - Так, говоришь Врубель?
- Врубель. Демон. А почему твоя машина так плавно тормозит и так грубо брыкается, срываясь с места? – попытка Дины продлить время пребывания в полюбившейся ей кабине грузовика, увенчалась успехом.
- Тебе далеко?
- Нет, тут совсем рядышком.
- Ладно, поехали! Только обещай, что расскажешь свой маленький секрет, - он нажал на газ, и машина панически затряслась, прежде чем сдвинулась с места.
Дина молчала, а Боря ни о чём больше не спрашивал. Когда они приблизились к остановке “Берсеньевская школа”, она оглянулась, озирая километры, которые без помощи Бори ей не удалось бы столь легко преодолеть за короткое время. Небо почернело, асфальтированная улица освещалась только движущимися автомобилями. Cвернув с Ленинградского шоссе на просёлочную дорогу, мусоровоз осветил фарами стволы деревьев, движущихся в странном хороводе под аккомпанемент мелких камушков, которые забили по днищу машины. Вдруг неожиданно послышался визг тормозящих шин и в глаза Дины бросился синий отблеск машины, которая, резко развернувшись, направилась в их сторону.
- Скорей, поворачивай туда, - указала она в противоположную сторону от дома Ника, - Торопись, Боречка. На повороте я выскочу...
Боря вцепился в баранку и, уверенно перебирая обеими руками, повернул руль влево. Дина чуть было не вылетела из машины. Увернувшись от удара, на следующем повороте ей удалось почти на ходу выскользнуть из кабины грузовика. Она упала и покатилась прямо к крошечному магазинчику. Не успев подняться, на четвереньках проползла за него, чтобы не быть замеченной и погрузилась во тьму густых деревьев. Метров через сто перед Борей открылась площадка для разворота. Грузовик с шумом развернулся и направился назад. Но не успел он развить скорость, как ему пришлось резко нажать на тормоза. Путь был перегорожен синей “тойотой”. Дина видела, как дверь “тойоты” открылась, и Хачик грозно спросил: «Гдэ она?»
- Можешь проверить, у меня никого нет, - отчеканил Борис.
Хачик подошёл к кабине мусоровоза, убедившись, что Дины нет, чертыхнулся и пошёл обратно.
- Иди сюда, чёрт проклятый! У меня тут Демон, Демон!
- Чего?
- Всё равно не найдёшь, никогда не найдёшь! Куда тебе! Он у меня здесь и здесь, - указал он в область сердца и головы, - понимаешь? – выпрыгнув вдруг из машины, он бросился на преградившего ему путь мордоворота, - Ты понимаешь, или нет? Отвечай!
Хачик попятился, покрутил пальцем в области виска, поспешно устроился в машине и, отъехав назад, пропустил мусоровоз. Когда грузовик скрылся за поворотом, он ещё долго смотрел вслед удалившейся машине. Потом заглушил мотор и, почесав затылок, грубо выругался и глубоко задумался.
Дина стояла в зарослях, не дыша. Было сыро и холодно. У неё затекли ноги, по спине бежали мурашки. Она тихо всхлипнула, готовая так, не шевелясь, простоять до рассвета. Воздух наполнился угнетённостью, которая ощущается перед бурей. Сердце у Дины сжалось от страха, когда она почувствовала, что какая-то большая собака несётся прямо на неё…
* * *
Уже несколько дней как Ник уехал в Красноярск, предоставив свой дом в распоряжение Дины. Семья не могла нарадоваться возможности видеть друг друга каждый день. Вот и сейчас, усыпив детей, девушки, в ожидании Дины, вышли во двор. Вики предложила выйти на улицу и направиться навстречу матери. Гера, почуяв намерения хозяев, завиляла хвостом, предвкушая удовольствие от прогулки. Условившись не отходить далеко от дома, они притворили за собой калитку. Медленным шагом, толкуя о том, о сём, обо всём и ни о чём, направились в сторону шоссе.
Дом Ника стоял на холме. Нескольких шагов хватило, чтобы оказаться на месте, которое можно было бы считать наблюдательным пунктом. Девушки прошли ещё несколько шагов, и перед ними раскрылась перспектива удаляющейся и петляющей просёлочной дороги. Видимость была плохая. Собака забеспокоилась. Девушки прислушались. Вдруг Гера сорвалась и с визгом рванула вперёд. Вики бросилась вслед за собакой, а Люба, чуть помедлив, вернулась к детям.
…В набросившемся на Дину звере Громова узнала свою собаку, когда та, поднявшись на задние лапы, лизнула её в лицо. Она понимала, что оставаться в засаде больше нельзя ни минуты. Проблема заключалась в том, что, если она направится в противоположную от дома сторону, как и собиралась сделать, то Вики будет бродить по деревне в поисках собаки и наткнётся на Хачика. Этого нельзя было допустить. Если же она направится домой, то поведёт за собой преследователя. Надо было торопиться с выбором, но решение не приходило.
Хачик приоткрыл дверцу “тойоты”, выставил ногу и застыл. В это время в конце дороги обрисовался силуэт Вики, к которой бросилась собака. Он высунулся из кабины. Собака радостно визжала и своими движениями увлекала Вики за собой. Дина не сомневалась, что когда промежуток сократится на расстояние вытянутой руки, он непременно заговорит с её дочерью, начнёт выведывать и допытываться.
- Что? Что ты там нашла? - заинтересованно направлялась за Герой её хозяйка.
Дистанция неумолимо сокращалась: вот уже между ними пятьдесят шагов, сорок, тридцать… а решения всё нет. Двадцать. Десять. Пять.
Неожиданно Хачик развернулся, сел в машину и уехал.
Дина, выглянув из засады, обнаружила, что из-за спины Вики в сторону магазина направляется милицейская машина. Она, подняв столбы пыли, лихо проехала мимо ошеломлённой Вики, которая ничего не понимая, боролась с объятиями к матери, и резко притормозила у магазинчика. Сельский магазин уже был закрыт, что-то внутри зашевелилось, и кто-то закашлялся. Ещё через какое-то время, сторож, поинтересовавшись ночными посетителями, открыл установленное в двери окошко.
Часть просёлочной улицы, вырванной у тьмы горящими фарами внедорожника, казалась мёртвой пустыней. Скупое освещение от сиротливо болтающейся лампочки над магазинчиком, не давало представления о местности. Деревня была погружена в густую непроглядную тьму. Гера, радостно виляя хвостом, направляла своих хозяев тёмными тропинками, минуя просёлочную дорогу, домой.
Хачик, отъехав от магазинчика, притаился во дворе Берсеньевской школы и выключил фары. Проклиная правоохранительные органы, свою судьбу и эту деревню, он не сомневался, что Дина где-то тут, рядом. Он решил, во что бы то ни стало выведать её место нахождения. Долго ждать не пришлось. Когда возникли едва заметные движущиеся силуэты, он вышел из машины и последовал за ними на расстоянии тридцати шагов.
Дина бормотала о преследовании, о Боречке, о проститутках на Ленинградском шоссе, о том, что по её вине все они, чуть было, не погибли под колёсами огромной фуры, о Хачике, с которым она стояла в дверях детской поликлиники, о бессмертных, чья печаль бездонна, о “Демоне” Врубеля, о Лермонтове. Вики, озадаченная состоянием матери, не знала истинную причину такого поведения, считала её действия неадекватными и мысленно согласилась с Ником обратиться к сельскому врачу за помощью.
Когда в доме погас свет, Хачик, потирая ладони, вернулся к своей машине. Дорога до Москвы была длинной. Ночью шоссе не загружено. Ничто не отвлекало его от коварных мыслей.
Глава 11
Я был доволен, что не поддался влиянию Петра, уговаривавшего меня лететь в Красноярск самолётом. Путешествие железнодорожным транспортом способствовало возможности отдаваться своим мыслям, легко освободившись от давления не отвлекаясь на суету столичной жизни. Я получал удовольствие от общения с незнакомыми людьми, от которых, как мне казалось, набирался житейской мудрости. Созерцание природы, проносящейся за окнами поезда, давало ощущение жизни во всей её быстротечности.
Поневоле задумаешься: какой единицей измеряется вечность? Научными открытиями, произведениями искусства, воспевающими человеческий дух или поступками, без которых не было бы ни науки, ни искусства, ни самого человека? По существу, каждый дурной поступок – это плевок в вечность. Пожалуй, стоит задуматься о новой экологической программе…
В Красноярск поезд прибыл ранним утром. В Москве было ещё тепло, а тут на рассвете уже затягивало лужицы тончайшим льдом.
Побродив по утреннему городу, я наткнулся на старое здание театра, архитектуры времён советской эпохи. Зашёл погреться. Выяснилось, что все тут - от сторожа до главного режиссёра - знакомы с творчеством Виктора Петровича Астафьева, потому, что в театре ведутся переговоры о постановке одного из его произведений. И ещё выяснилось, что сын Дины работал именно в этом театре.
Ощущение неразрывности связей между людьми, хоть и не знающими друг друга, через мысли творцов или их творения, настроило на благорасположение. Познакомившись с дежурным вахтёром, пообщавшись с артистами, дождавшись главного режиссёра, принявшего меня со всей учтивостью, я больше никогда не сомневался в радушии красноярцев. Руководитель театра гарантировал мне проведение лекций в его театре, любезно оставил в своём кабинете названивать по другим театрам и ВУЗам с этой же целью, а сам направился на утреннюю репетицию.
Когда вошла секретарь и предложила чашечку кофе, в моей записной книжке уже было полно адресов организаций, с которыми мне удалось договориться. Девушку звали Олесей Щуко. Высокая блондинка, словно сошедшая с рекламного ролика, приветливо улыбалась, располагая к беседе.
- Не знаете ли вы Александра Громова, он приехал из Москвы и какое-то время работал у вас артистом? – поинтересовался я.
- Кто же не знает Алекса! Весь репертуар театра держался на нём. В одном из последних спектаклей он играл роль Шекспира в паре с моей мамой, - она выбежала из кабинета и вскоре вернулась с афишей, свёрнутой в рулон.
Я развернул афишу, мы вместе уложили её на длинный стол, предназначенный для худсоветов. Афиша представляла собой высококачественную фотографию с портрета Александра в образе Шекспира, во весь рост, написанного маслом местным художником. Пытаясь уловить в облике взрослого человека мальчика, которого Дина возила с собой на сессии в Москву, я вглядывался в его черты.
- Вы его знаете? - она вскинула на меня свои большие выразительные глаза, словно перебирая мои воспоминания, - У него печальная история, он потерял своих родных и никак не может связаться с ними…, - робко добавила она, толи, спрашивая – толи, утверждая.
Я стоял не шевелясь, сражённый удачей.
- Сейчас я ему позвоню, и вы поговорите, - Олеся вышла из кабинета, уютно устроилась за рабочим столом и настойчиво принялась нажимать на кнопки телефонного аппарата снова и снова. Я, словно загипнотизированный таким поворотом дела, стоял рядом и наблюдал за чёткостью её энергичных движений. То, с каким рвением она взялась за разрешение вопроса, выдавали в ней чуткого человека.
- Он работает на телевидении, начальником отдела. Потерпите минутку, - обнадёжила она меня. Я же стоял остолбеневший, не в силах поверить собственным ушам.
- Почему же театр не отвечал на звонки, когда его мать разыскивала его? – недоумевал я.
- Это внутренние проблемы театра. Не поладил с начальством и всё такое. Видите ли, я тут недавно и временно замещаю другого человека. Можно считать, Алексу повезло, что мы с вами встретились. Минутку, - лицо её приняло сосредоточенный вид, после чего она обратилась в трубку - Алекс, салют! С тебя магарыч, тут тебе привезли привет из Москвы.
Ещё какое-то время она вслушивалась, а потом, попрощавшись, поглядела на меня долгим взглядом, медленно положила трубку на рычаг и облегчённо вздохнула.
- Мне главным режиссёром театра поручено устроить Вас в гостиницу, - заявила она официально, но с лукавой улыбкой, - а Алекс сейчас проживает в общежитии циркового училища, с которым у нашего театра дружеские отношения. Я попытаюсь Вас устроить в это общежитие, если Вы не против. И уже вечером он будет ждать Вас у себя в комнате.
Одним глотком я выпил холодный кофе, который всё это время держал за ушко маленькой чашечки.
- Сейчас я принесу Вам горячего, - приняв чашку из моих рук, она заботливо проводила меня в кабинет главного режиссёра, прихватив по пути блюдце, - Сверните афишу. Я храню её на память, - глаза её указали на дверь.
Я свернул афишу и последовал за ней. Она устроилась в вертящемся кресле и опять завладела телефонной трубкой.
- Звоню в общежитие циркового училища? – получив утвердительный кивок, она развернулась ко мне спиной, и мне ничего не оставалось, как вернуться в кабинет.
До вечера ещё далеко, а у меня все организационные вопросы разрешены. Несомненно, в Красноярске меня подстерегает удача. С этой мыслью я сел за составление плана проведения уже намеченных лекций. Получалось так, что каждый день с десяти утра я был занят в этом театре, а после обеда – в различных ВУЗах.
Не успел я поставить точку в составлении плана, как открылась дверь и главный режиссёр театра, обвешанный набитыми всякой всячиной пакетами, ввалился в кабинет. Руки Олеси были заняты предназначенными нам чашками ароматного кофе, помочь своему начальнику она не могла. По её распоряжению я вытащил из пакетов содержимое и через мгновение стол был завален закусками, салатами в прозрачных упаковках, множеством холодных вспотевших банок с различными напитками.
- Обычай этого кабинета требует настоящего знакомства. Лёня, - представился главный режиссёр театра, и мы пожали друг другу руки.
- Николай, - напомнил я своё имя.
Хозяин кабинета с позволения Олеси снял пиджак и пригласил её за стол. Она, моргнув мне, корректно отказалась и закрыла за собой дверь.
- Все ГИТИСовцы – братья. Выпьем за наше профессиональное братство, - предложил он тост.
Выпили, закусили.
- Ты говоришь, по гранту приехал? Что за грант?
- Российского Фонда Фундаментальных Исследований. РФФИ.
- Теоретик, значит? Ну-ну, - потянулся он к столу, - И что нам предлагает фундаментальная наука? – в уголках его губ появилась недоверчивая ухмылка.
- Музыкальная письменность, которая легла в основу современной нотации, появилась в России в XVII веке, - начал я издалека, - Изобрёл её некий итальянский монах Гвидо Д' Ареццо, который жил в начале второго тысячелетия.
- Это некий ступенный звукоряд с определённым соотношением интервалов, - в мучительных воспоминаниях лицо Лёни сморщилось и искривилось.
- Общеизвестные буквенные обозначения ступеней, если помнишь, произошли из начальных слогов первых шести строк латинского гимна святому Иоанну, - подхватил я.
- Что-то припоминается… Согласно легенде святой Иоанн - покровитель певцов, - Лёня освежил свои знания истории искусств, - А теперь ответь, какое всё это имеет отношение к театру? Постой, постой, не хочешь ли ты сказать, что изобрёл театральную письменность? – заинтересовавшись темой, он не стал отвлекаться на сочинение тостов, приподнял свою банку, подчеркнув общность интересов, глотнул из неё живительной влаги и сдвинувшимися бровями дал знак, что готов слушать дальше.
- Современное нотное письмо наглядно обозначает звуковысотное положение нот и их метро-ритмические соотношения, - продолжил я, понимая, что без этих азов трудно будет перейти к пониманию театральной грамоты, - Вместе с развитой системой дополнительных темповых, динамических, выразительных и других обозначений оно позволяет точно фиксировать нотный текст музыкальных произведений; в то же время, такая фиксация не является однозначной, и исполнитель, не отступая от нотного текста, всегда даёт произведению собственную интерпретацию.
- То, что письменность должна не мешать испонителю, а способствовать его фантазии и развитию – это мы понимаем оба. Но, посуди сам, музыка – это звуки. Такие же звуки, как, например, звуки речи… - не сумев продолжить свои размышления, он виновато рассмеялся и хлопнул себя по лбу - вот, чёрт! Оказывается, не так-то всё и просто. Не зря вы жуёте свой хлеб! Выпьем за науку - двигатель прогресса!
Выпили. Закусили. Опять выпили и опять закусили.
- Молчи, молчи, я сам соображу, - остановил меня Лёня и уткнулся тяжёлым взглядом в пустоту.
Его глаза сверкали необычным блеском и в них читались муки рождения свежей мысли.
Пауза затянулась.
- Как додумался этот твой Дареццо зафиксировать на бумаге звуки разной высоты и длительности? Стоп! – он устроился поудобнее и продолжил, - линейки, на которых располагаются ноты – это и есть высота звука, а различное обозначение нот – пустой кружочек или закрашенный подразумевают различную длительность. Ну и Гвидо, ну и Дареццо! Додумался же, чёрт, до такого тысячу лет назад!
- Это легко представить себе графически, если вместо координат пространства и времени, в которых исследуются видимые физические тела, представить себе, например, в качестве вертикальной координаты свойства человека воспринимать звук в его высотности…
- То есть, слышать, куда тянется звук – вверх или вниз по этим линейкам, - подкорректировал Лёня и наглядно продемонстрировал возможности гаммы, пропев её сначала в восходящих звуках, а потом наоборот.
Это меня рассмешило. Я подпел ему. Когда наша музыкальная импровизация в “терцию” подходила к концу, в дверях появилась Олеся. Описать её вид невозможно, потому что она сама не разобралась в своих чувствах и выражала всё сразу - и в то же время ничего. Лёня взмахом руки пригласил её присоединиться, но получил на языке жестов решительный отказ, а его воздушный поцелуй столкнулся с захлопнувшейся дверью.
- …тогда в качестве горизонтальной координаты, - продолжил я, – мы имеем течение звука в его продолжительности. Смотри, - я начертил график, чем неожиданно восхитил его.
- Не течение звука, теоретик, - упрекнул меня Лёня, - а свойство человека воспринимать звук в его протекаемости! – завершил он, гордо хвалясь озарением.
- Точно так, - обрадовался я продвижению дела.
- Сразу становиться ясным то, с чем ты живёшь и о чём не задумываешься, - он вертел перед собой начерченный мною график, - Это схема чувствования музыкального звука, - уточнил он, - потому, что ты исследуешь его через человеческое восприятие, - подтвердил свою пытливость и сообразительность главный режиссёр.
- А звуки речи - это совсем другое - тут каждому звуку присваивается свой знак, поэтому ни высота, ни продолжительность существенного значения не могут иметь - желая достичь цели в обсуждении основного вопроса, эту часть – о свойствах, различиющих звуки - я завершил.
- Значит, в первом случае мы оцениваем качество звука: выше, ниже, протяжённей – это всё качества, не так ли? – сделал вывод Лёня.
- Безусловно, поскольку свойства - внутри исследуемого предмета, а качество – это то, что мы ощущаем в их различии.
- Значится…, - главный режиссёр задумался, - если в первом случае с музыкой мы оцениваем качество звука, то во втором - артикуляционную точность речевого звучания?
- Так точно! - я взял в руки одну из банок наугад и развалился на спинке кожаного дивана, довольный собой и своим собеседником.
- Значит, мы имеем дело с двумя разными типами языков. Вот это да! К какому тогда отнести театральный?
- А ты как думаешь? – экзаменовал я главного режиссёра.
- Чёрт возьми! Что мы сейчас делаем? Чем занимаемся? Мы исследуем особенности качественного языка, чтобы подтвердить правильность или неправильность твоих выводов? – отпрянул он на спинку стула.
- Вот ты и ответил на свой вопрос! - я потянулся к нему баночкой, чтобы зафиксировать этот знаменательный момент чоканьем.
- Ты хочешь сказать, что этот вот Николай из Москвы, который сидит передо мной, и с которым я сейчас чокнусь, - в эту фразу он вложил двойной смысл, - изобрёл письменность для театрального языка? Как Дареццо, который из итальянского Возрождения, что изобрёл письменность для музыки, так, что ли?
От его размашистых жестов жидкость расплескалась, вырвавшись из металлической тары.
- Это ты сказал, - стоя на полусогнутых коленях над столом, выпалил я и хлопнул рукой по его ладони.
Со всего маху плюхнувшись в мягкий диван, я искоса взглянул на него и, сжав рот, с хитрецой завращал глазами.
- Браво, браво, - одарил меня аплодисментами Лёня, весело расхохотавшись, - ни за что не поверю!
- Почему так?
- Потому, что это невозможно! Даже твои итальянцы, которые лидеры в этих делах, отказались от этой затеи!
- Теперь послушай меня внимательно. С теми, кто считает, что обладает истиной и больше не ищет её, я отказался спорить ещё в детстве, - перефразировал я высказывание Ромена Роллана и в мыслях поблагодарил себя за то, что когда-то занимался собиранием афоризмов.
- Это почему?
- А потому, что истина – это тоже предмет веры.
- Однако же, действительно, это кажется совершенно невозможным, - извиняющимся тоном настаивал Лёня, - Вот смотри, звук – это звук – музыкальный или речевой. Физическое явление, сотрясающее воздух и всё. А сколько подводных камней: музыкальный ли звук, речевой ли… Теперь вообрази себе, что такое театр - и музыка, и речь, и отношения, и живопись, и архитектура… Если тебе удастся переубедить меня, я буду считать тебя гением.
- Эйнштейн утверждал, что открытия делают невежды, - Гордый его похвалой, увернулся я от комплимента.
- Ну, конечно, всему виной Эйнштейн, который однажды заявил, что ничего абсолютного нет.
- И действительно, с тех пор этого проклятущего покоя не стало, - его шутка была подхвачена, и мы чокнулись ещё раз.
Несмотря на разность воззрений, наша беседа продолжалась до самого вечера. Рабочий день у Олеси подошёл к концу, она попрощалась с нами и протянула мне конверт с адресом общежития, где мне предстоит прожить две недели. Уже в дверях она обернулась и напомнила главному режиссёру о назначенной вечерней репетиции.
- Знаешь, старик, - поспешно встал Лёня и обратился ко мне, - мне надо на репетицию, а ты не расслабляйся. Вот это тебе домой, в твой номер, - протянул он мне нетронутый пакет с продуктами, лежащий в стороне.
Я хотел было замяться, но не успел. Олеся вырвала пакет из рук главного режиссёра, уверив, что гарантирует красноярское гостеприимство московскому коллеге, и уверенно направилась к двери.
- Человечество поймёт тебя и оценит не раньше, чем через тысячу лет, поэтому хорошо питайся и живи долго, - вслед нам, сотрясая басом здание театра, разнёсся голос главного режиссёра.
Когда мы с Олесей вышли на улицу, в вечернем воздухе улавливался какой-то неестественный окрас. Он будоражил и настораживал, а я подумал: «Разные обстоятельства, как преломления света и обертоны, отзываются в нас специфическими чувствованиями».
- Надо поторапливаться, Алекс, уже ждёт нас, - ритмично застучала каблучками по мраморным ступенькам Олеся.
Оценив новые обстоятельства, я ускорил шаг.
Глава 12
Приоткрыв дверь своего кабинета, федеральный судья Шакалова сделала вид, будто направляется в канцелярию. Краем глаза она видела, как её коллега Елена Михайловна Наюмова вышла от председателя суда. Её руку обжигали презренные папки. Опущенная до бёдер чёрная юбка с глубокими разрезами по двум сторонам оголяла не только её нестройные ноги, но и довольно некрасивый пупок. Она энергично спустилась по лестнице, подчёркивая нескладность фигуры, ничего не выражая при встрече с Шакаловой, и как акула вплыла в кабинет. Не дав своему помощнику, против обыкновения, никаких распоряжений, заперев за собой дверь, она направилась к компьютеру и набрала на клавиатуре “Громова Д.”
Монитор под этим именем запестрел бесконечным количеством папок. Стрелка мыши металась по экрану, игнорируя её нетерпение. За этой механической работой вдруг ясно вспомнилось, что когда к ней во второй раз по этому делу заходил юрист Главы Управы, она была озабочена переездом в новую квартиру. На тот момент Наюмова могла похвастать тщетой многолетних стараний режиссёрихи, которые так и не привели к положительному для Д. Громовой результату, что она и сделала.
«Да, да, наверняка это было в тот самый день», - силилась она восстановить в памяти подробности принятия у чиновников заявления о выселении семьи Громовых. Её не мучили угрызения совести, люди для неё не представляли ценности, ей безразличны судьбы посетителей - хотелось назло этим управским пройдохам разрешить вопрос в пользу Д. Громовой. Это было проще простого – законы на стороне режиссёрихи. Столкнувшись с несвойственной ей особенностью, она винила всех и вся в том, что, не помнила, при каких обстоятельствах заявление попало на процесс. А был ли процесс? Неодолимая проблема состояла в том, что на момент вынесения решения она не владела ситуаций, а сейчас… сейчас она уже ничего не могла изменить… такова была философия Наюмовой, поэтому усилие воли было нацелено только на те обстоятельства, которые она не могла восстановить в памяти. Она ещё никогда не была так зла. И выглядела, словно по ней проползла мохнатая гусеница.
Лето в тот год выдалось жарким. Председатель суда был в хорошем расположении духа. Только что прошли какие-то сессии, на которых он заседал, чем был весьма горд. Окрылённый удачами, он мог позволить себе быть “пушистым и ласковым”. Поэтому в августе в суде не было ни одного судьи, кроме председателя и его заместителя, а на дверях залов заседаний появились таблички о том, что кто-то из судей болеет, кто-то в отпуске. На этот период судебные процессы не назначались, заявления не принимались, с отдельными посетителями председатель ловко справлялся сам и довольно лихо сводил концы с концами.
«Что нужно было этому юристу, зачем он заходил тем летним днём несколько лет назад?», - эта мысль сверлила ей голову. «Несомненно, это произошло именно в тот день», - ей вспомнилось, как после визита юриста председатель вызвал её и предоставил короткий отпуск, как он выразился, «за добросовестную работу и для обустройства нового жилища. Отдохни. Потом дашь отдохнуть и мне». Через несколько дней она с коллегами уже в новой квартире праздновала новоселье.
Помощник судьи и по совместительству секретарь Наюмовой Синица без специального распоряжения судьи ни одного определения адресатам не направляла. Желая отличиться доблестным трудом, она, воспользовавшись отсутствием судьи, решила преподнести ей сюрприз и произвела генеральную уборку в кабинете. Не поленилась принести из дома пылесос. Выложила все папки из всех ящиков и обнаружила какие-то специальные пометки, нанесённые карандашом.
Уложив все дела в одну стопку, которая выросла настолько, что стала неуправляемой, она включила настольную лампу и стала изучать их. Вдруг, обнаружила, что эти пометки указывали на предопределённость в дальнейшем развитии судебных дел. «Никто не вправе предрешать вопросы о достоверности или недостоверности того или иного доказательства, о преимуществе одних доказательств перед другими, а также о том, какое решение должно быть вынесено, cт. 314 ГПК РФ», - пронеслось в голове студентки юрфака, а вслух она воскликнула: «Вот хорошая школа для будущего судьи, проходящего производственную практику!».
В этот момент стопка угрожающе закачалась. Подбивая кулачком выбившиеся папки, она другой рукой водрузила на самый верх заявление о выселении, которое в этот день принёс юрист главы Управы (он мог себе позволить такую вольность) и ряд других документов, которые сиротливо покоились на расчищенном столе. Стопка обрела устойчивость. Секретарь тщательно пропылесосила все углы и после влажной уборки скрупулёзно рассортировала судебные дела, и больше ни к чему не притрагивалась.
Со временем стопки росли, отдельные папки попадали на процессы, другие направлялись в канцелярию. Однажды заявление главы Управы о выселении Д. Громовой и другие документы, которые судьёй не были предназначены для дальнейшего развития, вместе с прочими папками попали в канцелярию суда.
Как-то во время приёма посетителей заведующая канцелярией, держа в руке это злополучное заявление о выселении Д. Громовой, возбуждённая вошла в кабинет помощника председателя суда, и что-то прошептала той в самое ухо.
Избавившись от посетителя, наскоро указав на требуемые в заявлении исправления, судья выпроводила заявителя и повернулась к заведующей канцелярий.
- Покажи. Странно, откуда оно взялось…, - знакомилась она с текстом документа.
Наюмова, вызвав к себе секретаря, распорядилась о направлении телеграммы в адрес Д. Громовой о якобы намечающемся судебном заседании, а сама продолжала рассуждать. Сегодняшним числом телеграмма будет направлена, а завтрашним днём будет вынесено решение.
- Так…, - обратилась она к обоим сразу, сосредотачивая их внимание.
- Ты, - она указала на заведующую канцелярией, - этому чёртову юристу пообещай, что решение будет вынесено. Тем и успокой его. Скажи, чтобы завтра приходил за ним, всё будет готово. А ты…, - повернувшись к секретарю, она задумалась, - да, да, я тебя отпускаю пораньше. Непременно сегодняшним числом перед самым закрытием почты направь телеграмму, вот текст.
Она схватила карандаш, случайно задев зеркальце от пудреницы, которое всегда находилось у неё на столе, и быстро начеркала: судебное заседание состоится,… явка обязательна.
- Впиши число, смотри, ничего не перепутай, возьми дело с собой и завтра принеси мне черновик протокола судебного процесса с заранее вынесенным решением.
Когда она протягивала бумаги секретарю, крошечное зеркальце несколько раз провернувшись вокруг оси, зашаталось и встало. В нём отражался один из её глаз.
- Циклоп не предвещает ничего доброго, - почти шёпотом промолвила она, выпучив глаза.
Девушки переглянулись.
Наюмова устало опустила голову и, отвернувшись, захлопнула пудреницу.
«Наверняка, это было в тот день», - мысли путались, голова пухла.
Когда она подняла потяжелевшие веки, на неё, укоряющее всматривался всё тот же одинокий глаз циклопа.
- Оставь меня в покое! - обратилась она к своему отражению, - Чего тебе надо от меня? – она схватила пудреницу и запустила ею в стену. Пудреница раскололась на две части, а то, что было зеркалом, рассыпалось на мелкие кусочки.
- Прости, дочка, мне надо заявление подать, - перед ней стояла посетительница. На вид ей было лет двести. В трясущихся руках она держала кипу отксерокопированных документов.
- Почему вы заходите без приглашения?! Это совещательная комната. Сюда никто не имеет права входить, - завопила, застигнутая врасплох, судья.
Старушка безропотно повернулась и пошаркала в зал судебных заседаний.
- Ладно уж, садитесь, коль вошли, - желая избавиться от неё поскорее, она приняла вид великодушного героя кошмарной сказки.
- Чтобы помочь Вам разобраться в моих замечаниях, - мягко обратилась к старушке судья, - я их перечислю на листочке бумаги. Вам надо написать новое заявление с указанием домашнего адреса ответчика, - она начиркала “номер один”, - и предоставить следующие документы в качестве доказательств, но не ксерокопии, а оригиналы, - взглянув одним циклопическим глазом в заявление, она продолжила нумерацию.
- Как же я узнаю его домашний адрес, это же Глава Управы нашего района? - зажевала старушка беззубым ртом.
- В суде не дают консультаций, бабуля.
- Где же я Вам возьму оригиналы документов? Я уже предоставляла лет восемь назад, да они пропали тут, в вашем суде…, - зароптала она безнадёжно.
- Я Вам помогаю разобраться, а Вы уж сами решайте, как дальше быть, - замахала судья ладонью, указывая на выход.
- Спасибо, дочка, - еле двигая старческими ногами, повернулась она сгорбленной спиной и черепашьими шагами удалилась из кабинета.
Наюмова тут же уткнулась в компьютер и погрузилась в воспоминания.
Д. Громова умудрилась оспорить решение о выселении в кассационном суде, которое выносилось “заочно”. Его отменили, направили в суд первой инстанции для нового рассмотрения в новом составе судей. Но это уже Наюмову не тревожило, поскольку после отмены дело попало к Шакаловой, которая была заранее осведомлена, что именно ей выпала честь в точности повторить все незаконные действия тогда ещё помощника председателя суда.
Между тем, второе “заочное” решение вопроса, которое в точности повторило незаконные действия помощника председателя Мещанского районного суда г. Москвы, отнимало у Дины шансы на победу. Пока она вела борьбу с судами, судебный пристав-исполнитель выселил её, опечатал имущество. Тогда она стала воевать на два фронта: против суда и службы приставов. Когда позже без законных оснований по распоряжению главы Управы имущество вывезли из квартиры, к этому списку прибавились ДЭЗ и ГРЭП. Пока она добивалась возврата личных документов и предметов первой необходимости, квартиру передали в наём очередникам. Так появился иск Громовой к Недайводову, другим высокопоставленным чиновникам, потому, что список нарушений чиновников, действующих от имени Российской Федерации, увеличивался, и Дина едва успевала за событиями. Все “концы” незаконных действий противной стороны по делу суд своим бездействием погружал в мутные дебри безвозвратности. Несмотря на то, что от Громовой по-прежнему поступали и поступали новые заявления, суд добросовестно выполнял условия обязательств перед главой Управы.
К этому времени в суде уже привыкли к образу Дины, все её знали, при встрече приветствовали. Бесперспективность её хлопот была очевидной для них, поэтому по отношению к ней проявляли деланную терпимость. Заявления принимались. Выносились определения о том, что для обжалования действий судей сроки истекли, а по другим вопросам уже имеются вступившие в силу решения. Судьям ничего не надо было изобретать, и нечего было опасаться. Поэтому все последующие определения выносились по трафарету. Суд, не вникая в существо поставленных Д. Громовой вопросов, потерял бдительность.
За эти годы Дине удалось овладеть некоторыми знаниями в юриспруденции и специфическими навыками борьбы с судьями районного Мещанского суда г. Москвы за свои права на защиту интересов в суде. Она с лёгкостью обнаруживала ошибки судей, что позволяло ей в высших инстанциях иногда добиваться отмены решений и определений районного суда и направления своих заявлений в первую инстанцию на новое рассмотрение.
Она штудировала статьи законов как сценическую роль и любила при всяком удобном случае повторять, что «перед законом все равны». Как ни странно, но вскоре у неё на руках уже были весьма веские и вдохновляющие на дальнейшую борьбу аргументы. Четыре определения Президиумов Мосгорсуда о том, что её права на справедливую судебную защиту Мещанским судом ограничены, Частное определение Президиума Мосгорсуда, указывающее на существенные нарушения в работе районного суда и несколько определений коллегий Мосгорсуда, которыми отменены неправильно разрешённые вопросы в судах первой инстанции. Теперь эти документы, полученные ценой двух тысяч заявлений, которые позже позволили Петру реанимировать целый ряд дел многолетней давности, реликвиями висели на всех четырёх стенах в домике Ника.
Но это всё потом, а сейчас, напряжённо вглядываясь в мерцающий монитор, Наюмова подхватила стрелку мыши. Открывшись, папка обнажила нескончаемое число девственных файлов. Рядом с монитором она устроила дела, которые ей были переданы председателем суда, и принялась за их сравнительное исследование. Судья рассчитывала на то, что эти заявления никогда не обнаружатся. По правде говоря, такие фокусы ей удавались. Посетители походят, походят, да и напишут новое заявление. «Время всегда работает в пользу судьи. Течение жизни измеряется моими часами: от определения до определения», - любила хвастать она своим любовникам. Между тем судья сидит сейчас, злая как фурия, и готовит материалы в суд вышестоящей инстанции для рассмотрения частных жалоб, на вынесенные ею же определения более трёх лет назад! Такого, наверное, в истории судов не бывало.
«Отличилась, нечего сказать!», - судья разложила на столе пожелтевшие листочки и смачно выругалась в адрес главы Управы. Недолго думая, она перетасовывала их как шулер карты, разложив документы из разных папок по своему усмотрению, не помня, какой документ, из какой папки, но разве это важно? Закурила. Улыбнувшись дымку, который в свете электрической лампы занял горизонтальную нишу комнаты, принял причудливые формы и, наконец, застыл в образе непотопляемого “Титаника”, она дунула в самую гущу. Назидательно покачав головой, федеральный судья г. Москвы с удовольствием созерцала следы своих разрушений: «Вот так-то, режиссёриха, воевать против властей…».
Не желая ни с кем общаться, она сформулировала на листочке распоряжения своему помощнику о необходимости заново пронумеровать листы дел и заново прошить их. Затем, в соответствии с собственной логикой, она вынесла ряд определений о направлении документов в суд высшей инстанции. Это означало, что секретарю Синице, будущему судье, преподан ещё один урок правосудия, над освоением которого ей придётся попотеть, чтобы привести документы в божеский вид.
- Хотел хорошей работы? Получи, бегемот проклятый! – чертыхнувшись в адрес председателя суда, поставила она точку.
* * *
Федеральный судья Шакалова, не замеченная своей коллегой, была вынуждена войти в канцелярию. Девушки общались с посетителями, и, приветствуя судью, ограничились кивком головы. Она в задумчивости прошла между стеллажами, выглянула в окно - полюбовавшись своим “Мерседесом”, - уселась за столик, приспособленный для чаепития в соседней комнате, и включила электрический чайник.
Когда чайник зашумел, девушки объявили наступление перерыва, и освободившаяся канцелярия на час превратилась в место беспечного отдыха. Говорили о последнем романе Наюмовой с каким-то “нацменом”, который работает на главу Управы. Что это крупный бизнесмен атлетического сложения, холост, возит её на своей синей “тойоте” и очень обходителен.
Посидев с девушками пару минут, она вышла из канцелярии и направилась к Наюмовой.
- Чего сидим? Скоро обеденный перерыв закончится. Пошли в кафе, пообедаем, - предложила Ирина.
- Что празднуем? - не долго думая, согласилась коллега.
Сидя за столиком в ожидании заказа, девушки обменялись новостями личной жизни. Когда обед приближался к концу, Ирина отважилась затронуть вопрос, ради которого она, собственно, здесь находилась.
- Не затрагивай этой темы, - предупредила её коллега.
- Видишь ли, этот Ник, он однокашник Д. Громовой, они не совсем посторонние люди, - робко настаивала Ирина.
- Что ты этим хочешь сказать? – воодушевилась собеседница.
- Нет, нет, не то, что ты думаешь… - замялась Ирина от избытка чувств.
- Признайся, она, эта режиссёриха, авантюристка? Наверняка у неё и дом имеется где-то, и всё такое…
- Нет, нет, нет… всё, что она имела, мы своими решениями забрали, а семью пустили по миру. Её дочь, Виктория, проходила стажировку в западных странах - Швейцарии, Франции, Германии, - сейчас, не смотря ни на что, учится в аспирантуре, а сын, он актёр… о нём ничего не известно с тех пор, как мы их выселили на улицу… у них крошечные дети… - захлёбываясь, она замолчала, взяла вилку и стала выкапывать из салата горошину.
- И что ты предлагаешь? Признать, что мы на протяжении десяти лет ограничивали её в праве на защиту её интересов в суде… Оставь салат в покое! …что мы преднамеренно выносили неправомерные решения, что мы своими действиями… Да оставь горошину! … провоцировали противную сторону на заведомо преступные действия с её имуществом, с личными документами, с государственными квартирами? Ты этого хочешь?? – она перегнулась через стол, погрузила ладонь в салат и резко вытащила горошину. Не зная, куда её девать, встала, положила её в рот и запила водой, - Уже два часа. Идём отсюда.
- Но, Лена… нет безвыходных ситуаций. Я потеряю Ника…, - вилка со звоном выпала из её ослабевших рук, она подняла глаза и встретилась с угрюмым взглядом коллеги.
- Это и будет правильный выход, - Лена покопалась в сумочке и небрежно бросила на стол сто пятьсот рублей.
- Не уходи! Давай что-нибудь придумаем…
- Никогда больше не заводи об этом разговора, никогда!
Ирина услышала тяжёлый стук уверенно удаляющихся шагов.
Глава 13
Поднимаясь по лестнице общежития циркового училища, мы с Олесей обнаружили в коридоре, переминающегося с ноги на ногу, Александра. На нём был серый элегантный костюм в тон галстуку, под цвет рубашки. Увидев нас, ничего не выражая, он приветственно махнул головой и быстро зашагал в комнату. Мы так же молча последовали за ним. Олеся, видя, как Алекс взволнован, взяла из моих рук пакет с продуктами, поставила у входа на пол и, в смятении, простившись, оставила нас.
- Все здоровы, они живут у меня в деревенском домике в Подмосковье. И твоя мама, и жена, и твой сын, и твоя сестра с ребёнком, - выпалил я самую главную информацию, которую он ожидал от меня услышать.
- Что? – расхохотался он, - у Вики родился ребёнок?
Он не мог успокоиться, нервный смех неудержимо вырывался из его груди. Потом он неожиданно затих, закрыл глаза и замер.
- Алекс, всё уже позади, - я вытащил из чемодана фотографии.
Он перебирал их и то и дело повторял: «Неужели, неужели… спасибо, господи, спасибо!».
Сердце у меня сжалось, и я решил составить мягкий аккомпанемент его восприятию: «Было время, когда все растерялись… и не могли разыскать друг друга. Я не знал… Никто, ничего о них не знал. Всё получилось случайно… искал Дину, а встретился с Викторией, потом и с остальными…».
Завладев его вниманием, я, захлёбываясь и без остановки перескакивая с события на событие, выложил всю информацию, которой обладал.
- А что мама? Ни фотографий её, ни рассказов о ней?
- Всё её усилиями и делается, - не забывая обещаний, данных Дине, я начал ещё и ещё раз повторять сначала, потом отвечал на вопросы, потом сам их задавал.
Александр не рассказывал о тяжестях судьбы. Выглядело так, будто уйдя из театра, он довольно скоро устроился заведующим отделом на Красноярском телевидении, а сейчас, когда нашлась его семья, он мечтал о том, как займётся вопросом аренды квартиры, и терпеливо будет дожидаться их приезда. Он был счастлив.
Глядя на этого ещё очень молодого человека, я вспомнил о его сестре и подумал: «Разве можно научить детей быть счастливыми… и всё же Дине удалось при таких жизненных испытаниях и материальных невзгодах научить жить, борясь против невзгод, сохраняя взаимную любовь и умение радоваться. Это ли ни есть самое великое счастье?».
Мы разошлись под утро. Так закончился первый день моего пребывания в Красноярске.
* * *
Вечером того же дня в Москве, у Ирины возникло ностальгическое желание заглянуть в тот двор старой Москвы, где прошло её детство, посидеть на лавочке у пруда, и мысленно снова быть с Ником. Едва она оказалась на Чистопрудном бульваре, как увидела беспечно гуляющую молодёжь, и поняла, что её пугают нормальные человеческие отношения, она их не знает, не умеет понять. Однако желание познать простое человеческое счастье, было столь велико, что она приняла решение – во что бы то ни стало завоевать себе такое право.
- Поразительно, - вздохнув, произнесла она вслух, но, продолжить мысль не успела, поскольку сосед по лавочке решил, что она обратилась именно к нему, и приблизился.
Ирина повернула голову. В её руке дымилась сигарета. Мужчина, перехватив взгляд, улыбнулся и подсел ещё ближе. В своём соседе она обнаружила интригующую внешность, но никакой заинтересованности не проявила.
- Закурим? – развязно спросил он, - я тоже выкурю, если у вас есть лишняя.
- Вы зря теряете время, - Ирина недовольно отсела от незнакомца.
- Я вижу, как вы смотрите на влюблённые пары…
- Нет, нет. Оставьте, пожалуйста.
- Вы недооцениваете меня. Я способен разрешить все проблемы, - похлопав по пустым карманам, он попросил закурить.
- Неужели? – Ирина протянула ему дорогую сигарету.
Отрекомендовавшись Дмитрием, незнакомец закурил. Запрокинув голову, глубоко затянулся и вытянул длинные ноги, представив обозрению Ирины дырявые замасленные джинсы и видавшую виды спортивную обувь.
- Очень просто. Надо убедить себя, что проблем нет. Вот и всё.
- А если они на самом деле есть, что с ними делать?
- На самом деле нет проблем. Есть неправильные решения, которые движут неправильными поступками, а неправильные поступки, как раз таки, и создают проблемы, – Дмитрий поднял голову к небу, будто очарованный красотой небесных сил, и продолжил, - Отсюда следует, что прежде, чем действовать, надо принимать правильные решения. Вот и вся премудрость.
- А в судах… представь, решение суда не зависит от воли подсудимого человека, но он страдает от неправильно вынесенного решения или постановления. Что тогда делать?
- И тебя засудили эти скоты? – неожиданно для себя он перешёл на фамильярность.
- Да нет, я к слову, - отреклась она, подобно Иуде, от своей профессии.
- Ты, вы…
- Успокойся, - определила она границы вольности.
- Ты говорила о человеке, а не о судье…, - пытался сосредоточиться Дмитрий.
Ирина поёжилась.
- Если учесть, что судья - тоже человек, - выстрелил он окурком и угодил прямо в урну, - получается, что я прав: если будут правильные судебные решения – не будет и проблем у порядочных людей. Они для этого и поставлены.
- Такая философия может торжествовать только в будущем. А что, если уже случилось то, что случилось, - не унималась Ирина.
- Что может быть проще? Вместо заведомо неправильных решений принять правильные. Главное тут – ясность мысли. Осознание. Адекватность. Легитимация. Этому судьи обучаются в своих институтах.
- Тогда, может, смелость и мужество?
- Уверен, что смелость нужна для принятия неправильных решений, потому, что они-то и приводят к проблемам, - весело рассмеялся Дмитрий, - я не смелый человек, к меня нет проблем.
- Это уже вопросы убеждений, ценностей и приоритетов, - многозначительно заявила Ирина.
- Если для человека высшая ценность материальные блага, то он не будет способен принимать правильные решения, потому что им движет алчность, - Дмитрий продолжал вызывать в ней неподдельный интерес.
- А ты… живёшь без проблем… – оценив его внешний облик, констатировала собеседница.
- Я стараюсь принимать правильные решения. Вот и всё.
- И как, удаётся?
- Не всегда. Но я не боюсь ошибиться, потому, что способен исправить свои ошибки.
- Для этого нужно обладать мужеством?
- Какое тут мужество? Исправление ошибки - это необходимость. Если так, то потребность принимать правильные решения движет тобой, и ты уже не можешь поступить иначе, не так ли?
- …
- …И тогда исправление ошибки – это так же естественно, как утоление жажды, приводящее к облегчению, - он взглянул на Ирину открытым взглядом, от которого ей стало не по себе, - и потом, от моих решений страдаю разве что я один.
- Но если страдают другие, наверное, трудно признаться в ошибке?
- Потому и следует принимать правильные решения. С чего начали, к тому и пришли, - Дмитрий встал и попрощался.
Ирине хотелось поближе узнать этого, заинтриговавшего её своей философией человека, способного столь легко разрешать, казалось бы, неразрешимые проблемы. Она ещё о многом хотела расспросить его, но не посмела и долго смотрела вслед уходящему мудрецу. «Кто он?», - задалась она вопросом, - «Наверное, художник или поэт»? Ей вспомнилось, как много лет назад именно тут, на этой лавочке Ник подарил ей сборник афоризмов, который пополнял на протяжении многих лет. Она помнила, в каком порядке были расположены цитаты в записной книжечке, помнила, какими рисунками они сопровождались, но ни один афоризм, касающийся чести, совести, мужества или добродетели, не всплывал в её воспалённом мозгу.
* * *
Когда почтальон принёс Дине телеграмму из Красноярска, Хачик, остановив автомобиль за поворотом, уже сидел у колодца в засаде. Гера лаяла беспрестанно, не давая ему возможности подойти ближе. Поэтому он не мог слышать, что это за телеграмма поступила и откуда. Отойдя на почтительное расстояние, он дал, наконец, возможность собаке удовлетворить требования хозяев прекратить лай.
- Успокоилась… словно учуяла, что новость от Саши, - Люба ласково потрепала Геру по голове.
Женщины решили по этому случаю организовать ударную неделю по благоустройству земельного участка. Дина вытащила подписанный Ником в день его отъезда листок, который назвала “экспликацией декорации по садовому участку” и созвала совет.
- Вот, девочки, перед нами утверждённый “главным режиссёром”, Ником, план. С завтрашнего дня поочерёдно вот тут, - она указала пальцем под яблоню, - выкапываем котлован. Цветы и камни, которые разбросаны по всему двору, собираем сюда, - она указала в три точки – пересадим их и сформируем альпинарий, дендрарий, силингарий, розарий…
- Откуда ты таких слов нахваталась? – восхитилась Люба.
- Темнота! Вот тут, например, следует установить “детарий”, а тут, например, “песчарий”, тут – “отдыхарий”, а тут – “поедарий”, - пояснила Вики.
- А замолкарий где? – Дина в рабочем костюме походила на деловитого прораба.
- Действительно, давайте установим около бассейна песочницу, а рядом – детскую площадку? – пропела Любочка в мольбе.
- В этой части, - продолжила Дина, - мы устроим уголок для отдыха. Натаскаем из карьера песка, и насыплем его ровно по этой линии, огородим кирпичами и получатся прекрасные тропинки, которые соединят все эти участки. Места, выделенные для костров, остаются прежними, только их надо будет облагородить. А тут…, - она многозначительно взглянула на Любу…
- Ура, ура, ура! - догадавшись об уступчивости свекрови, запрыгала от радости Люба.
- Ты-то что скачешь? Тебе скоро ехать в Красноярск…, - девочки обнялись и закружились в весёлом танце.
Тут проснулись дети – закончилось время полуденного сна, и все разбежались врассыпную, каждый – по своим неотложным делам.
***
К концу рабочего дня, затерявшись в непрекращающемся потоке машин, по Ленинградскому шоссе в столицу направлялась синяя “тойота”. Хачик вёз своему боссу хорошую новость. Нет никаких сомнений, что семья Д. Громовой обосновалась в деревне Радумля. Он навёл справки и узнал, что личность хозяина дома не вызывает опасений, и, если, к примеру, сгорит его дом, то никто не заподозрит в этом пожаре умышленного поджога. «Удачная мысль, - подумал Хачик, - это отвлечёт Дину от борьбы против суда, и, может быть, не придётся от неё избавляться».
Обдумывая свой план, он был озабочен её детьми и внуками. Надо организовать всё таким образом, чтобы на момент пожара никого не было дома. Обмануть дьявола – не грех, поэтому этой частью своего плана ему не следовало делиться с Бойковым – он это прекрасно понимал. При этом, Хачик осознавал опасность таких действий – второй раз Бойков не простит ему промаха. И тогда, возможно, ему с семьёй предстоит быть пущенным по миру? Стать мишенью какого-то другого Хачика?
С этими мыслями он направлялся домой, игнорируя назначенное Наюмовой свидание, которое она ждала после рабочего дня в суде. Сегодня день рождения его супруги, он обязывался провести вечер дома, что называется, в кругу семьи, а вместо этого, накручивает километры, чтобы уничтожить чей-то едва оформившийся семейный уют, встречается с какой-то вертихвосткой – и всё ради того, чтобы выжить самому и обеспечить безопасность своей семьи. Цена, которую он платит, слишком высока. В его душе нет мира. Он недостаточно хорош для него. Но, если он умрёт, мир станет лучше? Нет, не станет, потому, что найдётся другой Хачик. А если бы он был учёным, художником, поэтом… Чего лишился бы мир? Пожалуй, ничего, потому, что нашёлся бы другой поэт или художник.
Ему вспомнился шофёр мусоровоза, он что-то кричал, указывая на сердце… наверное, ему известна какая-то тайна, которую Хачик не знает. «Что это за тайна, - задумался он, - я хочу знать её». И вдруг сообразил, что ценность художника, поэта или философа в том, что, если их мысли не станут достоянием человечества, то мир останется обделённым, как он сейчас ощущает себя обеднённым, что не может разгадать тайны Боречки.
Все эти мысли улетучились и больше не возникали, когда он вошёл в свой празднично убранный дом, полный гостей. Стол ломился от угощений. Он был голоден и жаждал семейного уюта.
Наюмова в нетерпении ждала его в здании суда, выглядывая в окно. Прождав в бесполезном ожидании более двух часов, она тщетно названивала ему по мобильному телефону. Затаила обиду и направилась к выходу.
В здании суда было пусто и чуждо. На душе холодно и неуютно. Через мгновение она погрузилась в мягкое кресло “джипа” и завела свой автомобиль. Дорогой она вспомнила сегодняшнее поведение Ирины в кафе и с завистью подумала, что её коллега способна ради возлюбленного отречься от привилегий.
* * *
По договоренности мы встретились с Александром вечером второго дня, и с тех пор каждый день бывали вместе. Разница в возрасте не отражалась на интересах. Воспитанные в любви к науке к искусству, мы находили удовлетворение в общении.
Он был мне гидом по Красноярску и местным достопримечательностям. Однажды, возвращаясь с вечерней прогулки, Алекс завёл тему о театральной грамоте.
- Допустим... - задумался он, - По аналогии можно предположить, что возникновение специальной грамоты существенно расширит мировоззрение, как это случилось, когда человечество стало обладателем музыкальной грамоты: “космические сферы” и всё такое… Тогда музыкальная стихия была признана праосновой искусства и жизни, строение космоса уподобляли музыкальному строю… Нет сомнений, что новые технологии способствуют ускорению и углублению учебных и постановочных процессов… Однако же, сегодня не представляется возможным вообразить, что спектакль когда-нибудь будет разыгрываться по нотам.
Он забежал вперёд и перегородил мне дорогу в ожидании ответа.
- Всего четыре века назад невозможно было себе представить, что отдельную музыкальную мелодию можно записать на бумаге, а сегодня… никого не удивляют масштабнейшие произведения Берлиоза, которые без музыкальной грамоты не возникли бы, или своеобразные, на стыке искусств, сочинения Скрябина, Чюрлёниса …
- Как бы там ни было, со звуками и цветами - спасибо Ньютону, Гельмгольцу, Кандинскому, Гёте, - нам всё ясно, а что берётся за основу фиксации в театре? – Алекс почтительно пропустил меня вперёд, и мы, в учёном диалоге, мерно продолжили путь.
- Если заострить своё внимание на том, что явления, связанные со звуками и цветами – это вещи качественного порядка, которые оцениваются нашими свойствами чувствования, а этих звуков и цветов, положим, по семь единиц в ряду, то…, - замолчав в ожидании его озарения, я остановился.
- То…, - он мучительно съёжился и похлопал кулаком по лбу, словно пытался вытряхнуть из головы, вложенные туда когда-то Станиславским, знания, - оценки, которые являются отправными импульсами для актёрской игры.., и есть те самые основания? Их должно быть тоже семь! – он аж подскочил от эвристического удовольствия.
- Случилось так, что количественные единицы конвенционально, как бы по договоренности, ограничились десяткой, а качественные - семёркой. К чему изобретать велосипед, не так ли?
- Неужели так просто? Воистину, всё гениальное – просто! Ну, спасибо, ну обрадовал, ну и Николай, ну и Ник…
- Ты сам додумался, – отпарировал я, но в сердцах был весьма доволен собой.
Недолго думая, мы решили зайти в кафе, чтобы продлить приятный вечер.
Глава 14
Обычно бывает так: какой бы ни была извилистой дорога, по которой путник направляется к намеченной цели, пока она не засыпана непроходимыми завалами, ничто не нарушает этого плана. И всё же за одним из поворотов однажды образуются неожиданные препятствия, без устранения которых невозможно продолжить своего пути. Сиюминутная необходимость расчистить дорогу или искать другую колею, отвлекают от главной цели. Возможно, этот выбор самый главный в жизни человека, ведь, если он берётся за благородное мероприятие, делая эту дорогу проходимой и доступной другим, тогда собственный путь не достигает заранее намеченной цели…
Так я думал однажды утром, когда зазвонил мой мобильный телефон. Звонил мой друг Пётр из Москвы. Надрываясь из-за плохой слышимости, он рассказал о том, что на пару дней ездил в Краснодар, куда вызвали его в связи с тяжёлым самочувствием его матери. Там он узнал, что адвокат, который занимается проблемами моего наследства, продался моему брату, и вот теперь я рискую потерять и брата, и наследство, что мне следует немедленно лететь туда и разбираться на месте. Поблагодарив Петра, я попрощался с ним, уверив, что предприму всё необходимое, и тут же перезвонил Ирине в Москву.
Слышимость была великолепная, я ощущал её дыхание. Голос звучал спокойно и таинственно, он взволновал меня, потому, что не покидало чувство, что я своим звонком обманываю её ожидания. Трудно было говорить о делах.
- Спасибо, что позвонил, я ждала...
Пауза.
- Знаешь, Ник, на днях я ходила на наш бульвар, сидела на нашей скамейке у Чистых прудов… думала о тебе… и сейчас думала… и вдруг ты звонишь.
Пауза.
Её признания обезоруживали. Я сел за стол, закурил. Слушать было несправедливо, а говорить о делах я тоже не мог. Ирина ощутила напряжение и спросила в чём дело. Я признался.
Желание избавить её от мук, которые я не мог не ощущать, двигало мною, когда я отказался от своих намерений. Извинившись, что побеспокоил, я сослался на то, что никогда не сталкивался с такими проблемами и вот решил посоветоваться, возможно ли такое, чтобы человека самопроизвольно лишили собственности, которая ему досталось по наследству. Она задумалась. Пауза затянулась, и опять мне показалось, будто она хотела признаться в чём-то, но не смела. Мне никогда не узнать, о чём она думала в то раннее утро, почему участилось её дыхание, чем вызвана внезапная несвязность её речи, сбивчивость мыслей, какой случай судебной практики она выуживала из своей памяти с такими мучениями.
Теперь она выдерживала паузу. Я замялся, время поджимало, надо было собираться в театр, и мы простились.
Не успел я отключиться, как грохочущий стук в дверь заставил меня в одно мгновение натянуть штаны и набросить рубашку.
- Не удивляйся, это я, - Лёня ходил за мной по пятам, пока я наводил марафет.
- Салют главному режиссёру прославленного театра, - высокопарно приветствовал я.
- Знаешь, старик, мне не очень хочется перед моими актёрами показаться невеждой, поэтому я не появляюсь на твоих лекциях…, - он выложил из пакета бутерброды, извинившись, что в Красноярске нет Макдональдса, - это моя жена тебе передала.
- Брось придуряться, признавайся, в чём проблемы? - я уже приготовил кофе и уплетал за обе щеки, впервые позавидовав женатому человеку.
- Тот разговор в театре меня вдохновил, - признался ранний гость, - вообрази, я, словно школьник, снова засел за Станиславского и вычитал, что он возлагал большие надежды на систематизацию оценок.
- Молодец, квалификацию надо повышать систематически, - похвалил я главного режиссёра.
- Ты говорил, что оценка – это качественная единица, - не обращая внимания на мои реплики, продолжил он, - Верно? - удовлетворившись ответным кивком, он задумался и передал мне инициативу, - Хватит жевать!
- Все оценки оставляют след в сознании, фиксируют ощущение для дальнейшего узнавания и соотнесения аналогичных впечатлений, будь то цвет, звук или мизансцена…, - едва не подавившись, я развил им заявленную тему.
- Тогда театральные оценки должны розниться, как отличаются друг от друга оценки, положим, высоты звука или спектра? – не дождавшись ответа, он вырвал у меня остаток бутерброда и быстро заработал резцами, как это делают грызуны.
Эта немая сцена его негодования вызвала у меня смех. А он, хлопнув пятернёй по столу, от чего задрожали оконные стёкла, воскликнул: «Эврика!» и зашагал взад – вперёд, развивая свою мысль дальше.
- Смотри, старик, давай проанализируем. Когда ты жевал бутерброд, во мне это вызвало негодование, поскольку ты, игнорируя мои возвышенные размышления, беспечно поглощаешь пищу и удовлетворяешь свои низменные инстинкты. Незамедлительно последовала реакция – я вырвал бутерброд из твоих рук и расторопно отправил себе в рот.
- Прости, прости, - деланно извинившись, тем и заслужив мизансцену пренебрежения от своего собеседника, я продолжил, - Эта реакция была движима оценкой, которую тезисно можно сформулировать так: «Ты меня игнорируешь? Вот тебе!», - уточнил я, не упуская возможности выбора бутербродов.
- Затем, когда я вырвал у тебя завтрак, ты оценил мой жевательный рефлекс, который тезисно….
- Тезисно можно сформулировать так: «Ты такой большой, а похож на маленькую мышку». И эта оценка вызвала у меня добрый смех.
- Значит, задача театральной письменности заключается в фиксировании оценок, которые дают импульс действиям. Так, что ли?
- Ну конечно! – обрадовался я, - Ведь в музыке, например, тоже фиксируется оценка высоты звука, которая даёт музыканту импульс совершить определённое действие - извлечь тот или иной звук.
- Почему ты всё время в пример ставишь музыкальную грамоту? Не потому ли, что это самая разработанная система в качественном ряду единиц?
- У меня сегодня свидание, полагаю, что ты уже сможешь подменить меня на репетиции и пояснить им эту часть темы, - похвалил я его способности, завуалировав комплимент под шутку, которую он воспринял самым неожиданным образом.
- Я лучше подменю тебя на свидании. А теперь укажи мне на специфические различия между качеством оцениваемого звука и оцениваемой мизансценой, - нагнувшись над столом, он впился в мои глаза.
- Если мизансцену оценивать не только с точки зрения гармоничного размещения на сцене актёров и декораций, а с точки зрения смысла, который несёт именно такое расположение… - не успел я предвосхитить его вопрос, как он уже захлёбывался от новых мыслей, лавиной навалившихся на него.
- …как в музыке, например, один и тот же музыкальный смысл можно донести и с помощью мелодии на флейте и с помощью оркестрового исполнения… - перебил меня Лёня.
- Вот именно! Аранжировка не отменяет авторства, не правда ли?
- Ария Ленского, например, и в исполнении Козловского, и в исполнении моего сына – она остаётся творением Чайковского!
- Поэтому, музыкальное ли оформление, декорация ли, костюмы ли… - всё это не имеет существенного значения с точки зрения авторства режиссёра... Всё это остаётся быть украшениями, как, например, тремоло или пиццикато. Аранжировщик никогда не станет автором того произведения, которое он подвергает обработке!
Лёня отпрянул от меня как от угрожающей его жизни кобры и распластался на ещё неубранной кровати. Схватив подушку, уложил голову на её место, в то время как подушка внезапно оказалась там, где находилось его лицо. Завизжал.
- Я сделал ещё одно открытие! – завершил он продолжительный визг криком в подушку, что было мочи.
К этому времени стол опустел, я насытился и теперь мог всецело посвятить себя своему гостью.
- Браво, браво, браво! – я одарил его аплодисментами, - Ни за что не поверю!
- Почему так? – он выпучил глаза и в недоумении швырнул подушкой в мою сторону.
- Потому, что это невозможно!
- Неужели?
- Потому, что непочтительно заниматься плагиатом!
- А, может, я другое имею в виду…
- Спорим на ящик пива? – подушка, которая за длительные перелёты выпустила из себя весь пух, съёжилась и, наконец, поникла в моих руках.
- Два ящика! – мы хлопнули по рукам.
- Полагаю, что ты хочешь сказать, что возникновение театральной грамоты влечёт размежевание профессий, когда режиссёр-творец записывает партитуру, как композитор, а режиссёр-постановщик – интерпретирует её как дирижёр. Однако же, пока эти две профессии находятся в состоянии синкретизма, этакой нерасчленённости, характеризующей неразвитость, а потому режиссёр вынужден пока заниматься и той, и другой работой в одном лице. Так?
- Как ты догадался? - погрустнел Лёня.
Вырвав у меня подушку и, переживая своё поражение, он вызывающим жестом установил её треугольником на своей голове и стал похож на ёжика.
- Право же, для творца несущественно оформление. Художественное оформление это то, что организовывает уже имеющуюся сущностную основу, не так ли? - словно извиняясь, я отбросил подушку в сторону. - Да, никто не станет отрицать, что грамотно возведённое оформление, будь то музыкальное или художественное придаёт выпуклость и выразительность… Однако же…, - он задумался.
- Иначе говоря, оформление отвечает на вопрос «как», но отнюдь не на вопрос «что», не так ли? Вспомни Мейерхольда, как одну и ту же мысль ему удавалось выразить множеством различных мизансцен, - освежил я его память.
- Хм…, - почесал он затылок, - не хочется отдавать завоёванных позиций, - его лицо выражало глубокую обеспокоенность.
- Не грусти, этого не случится раньше, чем через тысячу лет. На твой век хватит!
- Итак, что мы имеем? – попытался упорядочить свои знания Лёня.
- Мы имеем семь единиц. Прости, друг, лимит времени исчерпан… Артисты ждут, - спохватившись я вскочил и бросился к двери, - тебе же потом жаловаться будут на меня… - поспешно натянув куртку, сорвал на ходу ключ с гвоздя, и мы вышли.
- Почему семь? – рванул он по лестнице вниз, к своей машине.
- По кочану! Спроси у Ньютона! – едва догоняя, я следовал за ним.
- Ты что, издеваешься? – обиделся Лёня, захлопнув дверь машины, на которой подвёз меня на работу.
- Да нет, правда, посоветуйся с титаном. Это он мне шепнул, честное слово даю.
- Сегодня же привезу пива, и после вечерней репетиции будем отмечать похороны синкретизма режиссёрской профессии, – он захлопнул за мной дверь машины, и мы простились.
Я решил не волноваться относительно своих наследственных дел. «Придёт время, поеду к брату и там, на месте разберёмся», - решил я, когда Лёня высадил меня у здания театра, направляясь в Управление культуры.
Занятия в театре проходили успешно. Однако желание артистов выйти на сценическую площадку тормозилось. Надо было провести чёткую грань между литературным текстом, с помощью которого выражается разговорная речь, и текстом театральным, который формируется в специальных знаках, расположенных над литературным текстом и получает воплощение в зрелище. Если старые артисты эту разницу улавливали, то молодёжь протестовала. Им казалось, что стоит выйти на сцену и всё станет ясно само собой, они подстёгивали меня, но я не поддавался, пытаясь добиться от них обоюдного понимания.
Спор разгорелся нешуточный. Старики указывали на то, что в одну и ту же фразу, например, «Я вас люблю», можно вложить несколько смыслов. При различном мизансценировании и соответствующем исполнении одну и ту же литературную фразу можно оценить как искреннее обожание, и как нестерпимую ненависть. Поэтому слово не может нести решающую функцию в фиксации сценического текста. Молодёжь ссылалась на то, что контекст диалогов заявлен автором пьесы, утверждала, что именно пьеса и её текст диктует режиссёру ту или иную интерпретацию произведения. Однако все соглашалась на том, что каждый режиссёр, интерпретируя произведение, создаёт своё собственное сочинение, как, например, писатель, беря в основание народную сказку или легенду, всё равно остаётся автором своего литературного творения. Вопрос авторства режиссёра упёрся в формальные проблемы. Такое понимание меня удовлетворило. Все сошлись на том, что режиссёрское творение не представляется возможным зафиксировать специальной записью, поскольку она ещё не изобретена.
Прежде, чем выйти на сценическую площадку, нам удалось совместно провести некоторую подготовительную работу. Процесс систематизации оценок позволил выделить основные из них, которые мы намеренно ограничили семиступенчатым рядом единиц по типу спектра и обертонов. Чтобы избежать путаницы, цифровое обозначение заимствовали у музыкальной грамоты и каждой единице присвоили тезисную форму по типу предложенного Станиславским понятия “подтекст”. Когда производили читку эпизода, который артисты намеревались исполнить новым способом, что называется с листа, они сами вырабатывали необходимые обозначения в своих партиях. Например, над литературным текстом совершалась запись ступеней, в то время, как под ним, где требовалось прояснить символизацию, для большей ясности прописывался подтекст. У музыкальной грамоты заимствовались, так же, обозначения динамических оттенков. Эти специфические записи для исполнителя являлись основаниями для такого действия, которым артист выражал смысл сценического действа. А для его партнёра эти же знаки являлись указаниями на соответствующую оценку этого действия, которая давала импульс для последующего реагирования. Когда артисты вышли на сценическую площадку, каждый, глядя в партитуру, исполнял все требования, заданные режиссёром, которые зафиксированы в партитуре.
Вечером того же дня мы с Лёней, будучи в прекрасном расположении духа, решили обставить “похороны” по всем правилам ритуала. Изрядно покопавшись в исторических фактах, выяснили, что ничего подобного никто и никогда не организовывал. Приятно было осознавать себя первопроходцами. Однако, как выяснилось после выпитой восьмой бутылки, что мы хороним ещё не умерший организм. После десятой бутылки установили диагноз предсмертного состояния профессии в том виде, в каком она ныне известна, и решили выпить за предстоящую кончину “обречённого”. Тут мнения разошлись: я ратовал за скорейшее наступление агонии, а действующий режиссёр, опечаленный перспективой разделения власти, желал “обречённому” долголетия. Кроме того, ему не хотелось садиться за овладение новой грамотой. Выяснив, что при желании он мог бы совмещать эти две должности, а переворот в режиссуре наступит не раньше, чем через тысячу лет, он уступил мне, но, по договоренности, только пятьсот лет из предполагаемой тысячи. После пятнадцатой бутылки пришла мысль о зачатом, но ещё не родившемся плоде. Это вызвало общий восторг - так похороны переросли в празднование предполагаемого рождения. При этом перебирались все возможные и невозможные обрядовые церемонии. После двадцать пятой бутыли мы забыли главную причину сбора и оплакивали наших и чужих умерших родителей, героев всех войн, затем радовались за детей-сирот, нашедших себе родителей.
Позже, когда Лёня цитировал стихи Г. Лонгфелло из «Песни о Гайавате» в переводе Бунина, я плакал навзрыд от испытываемого катарсиса. По случаю выпили за Аристотеля, поблагодарив его за им предложенную возможность осознания процесса сопереживания. Вспомнили Декарта и Канта, без суждений которых, нам не удалось бы придти к таким выводам о сценической грамоте. Тосты умножались прямо пропорционально увеличивающемуся списку соучастников нашего мероприятия.
Неожиданно для себя я вспомнил легенду, которую мне перед отъездом рассказала Дина - о том, как некая женщина, покинув своих близких и родных, отправилась на вершину самой высокой горы в древней далёкой Аравии, смастерила себе из камней и листьев убежище и осталась там умирать. Теперь плакал Лёня, предложив тост за величие этой героической женщины, которая позаботилась о том, чтобы никто из родных и близких не был травмирован её смертью и теперь в их памяти она навсегда останется живой.
Помнится, что я протестовал, считая, что такими действиями человек ограничен в соучастии существованию и предложил тост за экзистенцию. Мы долго не могли выговорить это слово - это были последние воспоминая того дня.
Глава 15
Признавая отношения, построенные на умелой лжи крепче отношений, построенных на правде и нелицемерной привязанности, Наюмовой не стоило большого труда скрывать свои истинные чувства. «С людьми надо уметь общаться», - подумала она, когда, наконец, спустя неделю, встретилась с Хачиком. Она была трогательно мила и предупредительна, прекрасно понимая, что стоит начать выяснять отношения, как она тут же потеряет его. Понятие “терять” не для неё придумано. Уж, если судьба столкнула их, она из этого случая вытянет все возможные и невозможные блага.
В осеннем вечернем воздухе ощущалась прохлада, заставившая их покинуть балкон ресторана “Прага”, где они устроились в уютном уголочке, и перебраться в помещение. У Хачика болела его младшая дочь, и ему хотелось скорее вернуться домой. Он был несобран и при малейшем шорохе хватался на мобильный телефон. Притворялся, будто ему интересна болтовня любовницы и, чтобы поскорее от неё избавиться, предложил зайти в бутик, полагая, что это единственный способ сделать её более сговорчивой.
- Не уходи от разговора, - наигранно рассердилась она, - ну, миленький, ну добренький, ну ласковый, пойдём сегодня вместе домой… - она меняла высоту звука, регистр и динамику речи, словно в её горле был установлен последней модели музыкальный центр, пульт управления которым доверен высококвалифицированному оператору.
Он ужасался от самой этой мысли. Ничто, хоть как-то связное с Еленой, в нём не вызывало положительных эмоций. Ему никогда не хотелось вспоминать ни первую встречу на вечеринке у районного прокурора, ни обстоятельства, при которых она его вытянула из происшествия, связанного с расстрелом официанта в ресторане, ни ночи, проведённые с ней в дорогих гостиничных номерах и загородном доме, ни поездки на природу…
Прекрасно понимая, что рано или поздно ей станут известны подробности его семейной биографии, которые им тщательно скрывались, он выдумывал всё новые и новые истории. Из скупых объяснений на ломаном русском языке Елене стало ясно, что готовится новое покушение на Д. Громову, что всё свободное время сейчас отдаётся слежке, что он нуждается в сосредоточенности на деле. Эти доводы её убедили, но не сняли с него ответственности за скучающую в одиночестве любовницу. Он щедро откупился и гарантировал себе свободу на непродолжительное время.
Что касается Хачика, он прекрасно понимал ценность таких отношений с федеральным судьёй Мещанского района г. Москвы при том криминальном образе жизни, который он вёл. Наюмову завораживали его накачанные мускулы, высокий рост – прежде ей всегда попадались недоростки. А более всего её околдовывали его набитые долларами карманы. К тому же Хачик не отличался жадностью. Ей хотелось, во что бы то ни стало женить его не себе. Ограниченность ума любовника компенсировалась беспредельной глупостью, как она и полагала, на что, собственно, и делала ставку.
Прощание было наиграно пылким, после которого оба тайно отплёвывались.
Хачик уже несколько дней сидел у постели больной дочери. «Если она умрёт, - решил он, - я взорву Бойкова в его собственном доме. Если выживет, то это будет последним моим делом». Дни сменялись днями, девочка не выздоравливала. В день назначенного покушения Бойков подключил свои связи, и она была устроена в лучшую больницу, к лучшим врачам Москвы.
Когда дом Ника заполыхал, Хачик уже ехал в сторону Москвы. Он вспоминал, как метнулся в огонь и вытащил из вспыхнувшего деревянного здания детей. Они кричали, а он их утешал. Когда Люба бросилась благодарить его, он выругался в её адрес и отшвырнул ногой стоящую во дворе детскую коляску. Она, обнимая детей, продолжала благодарить его и, взывая к небу, прислушивалась, как Вики звала свою мать в горящем доме. Гера визжала, видя, как Вики, которую кто-то из соседей вытащил из обрушивающегося и объятого огнём дома, мечется в поисках Дины. Она просила закурить, но никто её не слышал. Гера продолжала визжать и словно тянула её за дом, но Вики, не понимая её требований, продолжала спрашивать: «Где же наша мама? Где Стешик?»
Синяя “тойота”, свернув с просёлочной дороги на Ленинградское шоссе, пропустила такси. У меня, ехавшего по встречному пути и столкнувшемуся с ней на перекрёстке, пронеслось в голове: «Не та ли это синяя “тойота“, которая навязчивой идеей преследовала Дину?». Когда я приблизился к дому, сомнений на этот счёт уже не было.
В обуглившемся доме, объятом пламенем, что-то взрывалось, осколки раскалённого шифера разлетались во все стороны. Соседи беспомощно стояли в стороне. Девушки, держа на руках своих детей, обезумевшими глазами смотрели на меня. Дины нигде не было.
У меня возникло желание преследовать синюю “тойоту”, но прежде надо было разыскать Дину. Обойдя то, что осталось от дома, я обнаружил её обгоревшее тело. Она отползала от горящего факела. Приблизиться к ней не представлялось возможным – таким жаром отдавали покосившиеся стены. Кто-то набросил на меня мокрое одеяло, и я бросился к ней. Мы уложили Дину во дворе у соседей, она дрожала мелкой дрожью и не была похожа на себя. Когда дом обрушился, приехала пожарная команда. Не спеша, пожарник поинтересовался, где тут можно подъехать к озеру, чтобы набрать воды и возмущался, почему они сами не потушили огонь. Столпившиеся не воспринимали пожарников всерьёз, все бросали в их адрес колкости и упрёки, к которым у них явно выработался прочный иммунитет. Из перебранок стало ясно, что от огня загорелись провода, а без электричества невозможно было выкачать воду из колодца. Вёдрами не удалось приостановить огонь, который разгорелся в одно мгновение и обволок дом, словно он специально был облит воспламеняемым веществом.
Удостоверившись, что вызвана “неотложка”, я вышел на трассу и притормозил попутку.
- Ты что, не видишь, какая впереди пробка, до Москвы доберёмся не раньше завтрашнего дня, - посмеялся надо мной шофёр попутки.
Преследование не увенчалось успехом, и я медленно побрёл к тому, что когда-то было моим домом. По пути меня настигла и подхватила ”скорая помощь”, которая не знала, куда ехать по вызову.
Дина была в сознании, но не проявляла признаков жизни. Девушки не знали, как себя вести, и прижимали к себе детей, которые смотрели на происходящее взрослыми глазами.
Врач распорядился, чтобы все отошли, и потребовал страховой полис. Вики открыла было рот, но её одёрнула Люба, и они стояли как вкопанные.
- О каком полисе идёт речь? Вы видите, всё сгорело, - пришёл я на помощь девушкам.
Когда “скорая” увезла Дину в больницу, небо было совсем чёрным. Мы стояли на улице и смотрели ей вслед. Угли разгорались, настойчиво пытаясь уничтожить всё, что хоть как-то могло напоминать строение. Дальше тридцати шагов от жарящего котлована невозможно было отойти - холодная ночь прижимала нас к нему, и мы не в силах были этому противиться. Зеваки потоптавшись, вскоре разошлись. Кто-то предложил переночевать, кто-то принёс тёплой одежды, кто-то еды, воды.
Я устроил девушек с уснувшими на их руках детьми на скамейки. Туда же разложил одежду, воду, еду. Оглянувшись на некогда гостеприимный дом, я обнаружил следы их стараний: бассейн был наполнен голубой водой, окружённый пышным цветником, детская площадка невдалеке и специально выделенные места для отдыха устроены с такой любовью и вниманием, что, не удержавшись, я направился вглубь двора.
- Как вам это удалось? – указал я на бассейн.
- Очень просто. Вырыли котлован, постелили на дно спаянные между собой куски голубой клеёнки, прижали по краям большими камнями… Бассейн получился на сто пятьдесят вёдер, дети в нём плескались…
Я окинул взором двор - он весь был покрыт слоем пепла и закопченными обломками. Не обращая на это внимания, я уселся рядом с девушками, передал им письмо и деньги от Саши, а сам нажал на кнопки мобильного телефона. После непродолжительной беседы с Петром, я поделился с ними, что на какое-то время мы можем остановиться у него.
На рассвете, проезжающий мимо старенький “Рафик”, притормозил, и сосед предложил подбросить нас к Москве. Мы сели в машину. Гера в ожогах металась в поисках Дины. Стешик, обнаружив, что двор пустеет, фыркнул и первый проскользнул в машину.
Пётр встретил нас с улыбкой.
- Нечего вам делать в деревне, уже холодно. Устраивайтесь в тёплой квартире, - сдвинув два кресла, он уложил Егора на импровизированную детскую кровать.
Остапа уложили на диван, и после того, как Гере оказали первую медицинскую помощь, все уселись за стол. Уточнив местонахождение Дины, погрузились в деловую беседу. Было принято решение, что Люба с ребёнком должна немедленно уехать к Саше, Вики какое-то время поживёт у Серёжи, а Серёжа опять переберётся в свою контору. Тут Пётр вытащил из-за пазухи газету с объявлением о том, что какой-то институт в Мытищах нуждается в художественном руководителе и предоставляет общежитие.
- Храню как зеницу ока, - похвастался Пётр, прижимая к груди измятый газетный листок, в то время как другой рукой, поглаживая, утюжил его, - Устроишься – приглашай на новоселье.
* * *
Хачик, нажимая на газ, оставил за собой доказательства выполненной работы и в мыслях отмёл всё, что хоть как-то могло связывать его с семьёй Д. Громовой. Он, профессионал в своём деле, умел абстрагироваться от ненужных чувств, образов, впечатлений.
Неожиданно его “тойота” уперлась в хвост выстроившихся в несколько рядов машин. Тяжёлые раздумья о состоянии дочери уносили его вперёд, а сердце трепетало от недобрых предчувствий. В нетерпении, похлопывая толстыми пальцами по баранке, он не сразу понял, что попал в пробку.
Угрызения остатков совести обращали его думы о дочери, которой он недостаточно уделял внимания, в муки. Она любила отца и постоянно скучала. Именно эти её проявления служили неодолимой притягательной силой, которая неудержимо тянула его домой каждый вечер. Когда дочь была здорова, ему нравилось об этом думать. Он откупался дорогими подарками и удовлетворялся её искренней радостью, на которую способен пятилетний ребёнок.
Когда Хачик осмотрелся и понял, что не скоро попадёт в Москву, его глаза налились кровью. Вытащив из нагрудного кармана мобильный телефон, он растерялся. Несколько раз набирал номер своей супруги, и всякий раз страх услышать недобрую весть заставлял его произвести отбой. Голоса Главы управы не хотелось слышать. Вдруг на дисплее засветилось изображение «Елена Наюмова», а через несколько мгновений зазвонил звонок. Он приложил трубку к уху и замер.
- Ну как дела? – послышался сухой вопрос.
- Нармална.
- Всё сделал?
- Да.
- Она жива?
- Думаю, что нэт, из дома нэ вышла…
- Даже, если жива, ей не до судов будет сейчас…, - поразмыслила она вслух.
- Ты видила Главу управи?
- Нет.
- Саабщи ему, что работа сделана. И спроси, как моя ребёнок. Перезваниш. Я буду ждат. Стою в пробка.
Он произвёл отбой, откинулся на спинку, закрыл лицо руками и, запрокинув голову, стал молиться.
Уже занимался рассвет, когда Елена услышала эту ошеломляющую новость.
- Значит, он женат! Черножопый негодяй! – она обрушила на его жену самые грязные эпитеты, которые знала.
Надо отметить, что по этой части лексикон Наюмовой был очень богат. Она металась по комнате, как зверь, загнанный в клетку, выплёвывая в адрес Хачика угрозы. Трепетно относящаяся с дорогим вещам, она, рванув за ручки французского шкафа авторской работы, распахнула створки. Дверцы под напором затрещали. Елена затаила дыхание. Прислушиваясь, осторожно подвигала одной дверцей, затем другой и, убедившись, что её тревога безосновательна, вывалила на пол вещи, приобретённые Хачиком в самых дорогих бутиках города. Схватив охапку, она остервенело бросила её в окно. Вернувшись, чтобы повторить процедуру, выудила одну вещичку, затем другую. Вещей было много. Повертев их поочерёдно, она поняла, что не в силах расстаться с ними. Навалившись всем телом на груду тряпья, прижав её к груди, она забросила всё назад в шкаф с видом великого одолжения.
Когда Елена подошла к окну, движимая интересом к судьбе выброшенных вещей, под окном прогуливалась женщина, ведущая на поводке собаку. Собака тянула свою хозяйку к этим вещам.
- Что там, Мамуш, что нашла? Фу, брось! – женщина сопротивлялась рывку собаки, которая уже схватила вещи и, рыча, замотала мордой.
- Фу! Фу! Не трогай! – подключилась Елена, высунувшаяся из окна.
- Что это? – спросила хозяйка собаки, получив из пасти своего питомца пожитки, и подняла голову.
- Какое вам дело? Ходят тут всякие! Не трогайте! Это мои платья.
- Неужели? Как вы докажете? – женщина возмутилась грубости собеседницы, выглядывающей из окна.
- Чего…? – перегнувшись, Елена желала растерзать и эту женщину, и её собаку.
Если бы Мамуша умела разговаривать, она бы обратилась к своей хозяйке, приблизительно так: «Наташа, оставь эту дуру, и забирай вещи, они понадобятся твоей бывшей соседке Дине». Но Мамуша разговаривать не умела, она и сейчас не говорит по-человечьи. Поэтому разрешила спор категорически и бесповоротно - вырвала из хозяйских рук одежду и потрусила домой, оставив Елену с носом.
Едва дождавшись рассвета, Елена позвонила Ирине.
- Прости, не спится… как твой Ник, приехал?
- Ничего, мне тоже не спится. Этим вечером приехал. Думала, позвонит… не позвонил…
- Что тебе сказать? Позвонит ещё.
- А у тебя что хорошего?
- Мои вечерние платья съела какая-то собака.
- Что тебе сказать? Купишь новые.
- Ты что, сдурела! Ты же знаешь, какие у меня наряды!!!
- Какая разница, ты ни за одно не платила!
- Зато расплачивалась… Я тут слышала, что Ника дом сгорел.
- …
- Можешь приютить его.
- Откуда тебе знать, где его дом?
- Зата ты знаешь, что Громова у него живёт!
- Да…
- Теперь твоему Нику тоже негде жить. Радуйся – ни куда он не денется от тебя…
- …
Оставив Ирину в состоянии полной растерянности, она связалась с председателем суда, который был немало удивлён её ранним звонком. Объяснив, что Глава – это не её уровень, она передала через Лукаша сообщение от Хачика в завуалированной форме.
- Надо передать в точности такими словами, - подождав несколько секунд, добавила, - «Хачик обязательство выполнил, спрашивал, как ребёнок».
- Медленнее. Пишу.
- Записал?
Анатолий Петрович записал и, уяснив, что ответ от Главы должен пройти тот же путь, только теперь через него и Елену к Хачику, через непродолжительное время снова связался с ней. Ровным счётом ничего не понимая, продиктовал ей информацию, полученную от Главы Управы.
К тому времени, когда у Хачика зазвонил телефон, обстановка на дороге разрядилась. Он по нескольку раз перечитал все молитвы и медленно, в общем ряду калейдоскопа машин приближаясь к Москве, надеялся на лучшее. Он не мог похвастаться хорошим самочувствием, поэтому держался в левом ряду, давая возможность обгонять следующим за ним автомобилям. Зазвонил телефон.
- Это ты? – с волнением в голосе спросил он, хотя и не сомневался в том, что это Елена.
- Да, я.
- Ну, что?
- …
- Гавари, что там?
- Ты почему обманывал меня?
- Фу, - выдохнул он, - значит всё нармално…
- Нет, ненормально, - в её голосе зазвучали металлические струны.
- Я тебе всё обясню, потом… не обижайся …
- А я говорю, что у тебя не всё нормально.
- Я тебя нэ обижу… спасиба. Спасиба. Бог эсть и ты увидиш, всё будит хорошо…
- Послушай, сколько твоей дочери было лет?
- Пачему было…, - он насторожился.
- Потому, что то, что было, уже не вернёшь…
- Что ты имеишь в виду…? – у Хачика закатились глаза, он громко со свистом задышал в трубку.
- Ты знаешь…
- Нет, не знаю! Скажи! – кричал он, требуя вразумительного ответа.
- Её больше нет.
- Что? Повтори…
- …
- Повтори!
- Твоей дочери нет.
Хачик нажал на тормоз. В него сзади ударила машина, и он ощутил, как под действием инерционного движения закачалась его голова. Машины стали шлёпать друг друга. Удары были несильные, но штук десять или двадцать автомобилей пострадало. Движение остановилось, а впереди в тумане большого города он видел силуэты удалявшихся авто.
Пострадавшие высыпали из своих автомобилей и, выискивая виновного, направились к нему. Вскоре его окружало много посторонних возмущённых лиц. Они о чём-то кричали, что-то друг другу доказывали и, размахивая руками, пытались что-то доказать.
«Он улыбается, вы посмотрите, он улыбается. Ты, придурок! Ты что улыбаешься… Хачик проклятый! Езжай к себе на Кавказ! Смотрите на него… улыбается…», - со всех сторон доносились возмущённые возгласы.
- Вы живи? Дети ваши живи? Масква балшой мегаполис и всякое может случица, - его лицо озарила счастливая улыбка, которая обескуражила воинствующих хозяев побитых автомобилей.
Вдруг синяя “тойота” сорвалась с места и, разогнавшись, выехала на встречную полосу.
В утренних новостях передавали об аварии на Лениградском шоссе, которая унесла жизни многих людей и покалечила много автомобилей.
Через полгода по всей Ленинградской трассе возвели ограждения, разделяющие встречные полосы, и расширили дорогу.
Глава 16
Случилось так, что первыми гостями в студенческом общежитии МГУЛ, Московского государственного университета Леса, куда занесла меня, погорельца, судьба, стали люди, с которыми я не виделся, по крайней мере, лет десять. Предупредив о визите, друзья сговорились и нагрянули. Мы условились, что я встречу их на станции “Строитель”, невдалеке от которой располагается студенческий городок.
Институт находился в преддверии собственного юбилея. Возлагая на меня большие надежды в отношении организации и постановки юбилейной программы, вопросы с трудоустройством и предоставлением комнаты в общежитии разрешились быстро и без проволочек. Вскоре я занимал, по крайней мере, три должности - художественного руководителя студенческого клуба, доцента кафедры мировой и отечественной культуры и руководителя театральной студии. И вселился в комнату 408 студенческого общежития. Я вспомнил Дину, в каком она сейчас состоянии и подумал, что пожар, который уничтожил мой дом и всё имущество, научные работы и личные документы, не стал роком для меня. Ещё вчера у меня было всё, а сегодня – ничего, но я могу работать, мыслить, чувствовать – всё при мне. В моей жизни ничего не изменилось… условия не тяготили меня – много ли надо творческому человеку, убеждённому холостяку?
Я стоял на перроне и думал о том, что сбор нашей странной компании, которая появлялась исключительно, когда кому-то требовалась помощь, знаковый. На всю жизнь оставалось загадочным, как, кто и при каких обстоятельствах разведывал эти факты. Так или иначе, но когда раскрылись двери электрички, и я в нетерпении разглядывал выходящих пассажиров, за моей спиной раздался дружный смех. Оглянувшись, я обомлел: три легковые машины, загруженные всякой всячиной и окружённые улыбающейся и машущей компанией, стояли в ожидании меня.
Не много времени потребовалось, чтобы мои друзья выгрузили и установили по местам всё, без чего не представляется возможным выжить в цивилизованном обществе. Компьютер со встроенной программой телепередач, холодильник, электрическая плитка, утюг, одеяло, подушка, постельное бельё, несколько будильников, вёдра, кастрюли, какие-то коробочки, сумки и мешки, набитые битком и заботливо перетянутые шпагатом. Женщины ещё распаковывали коробки, а мужчины уже сколачивали шкаф, диван, столы и стулья, которые в машине находились в разобранном состоянии. Я почувствовал себя миллионером.
- Всё – БУ (бывшее в употреблении), но в рабочем состоянии. Видишь ли, судьба, она переменчива, - начала Рита, желая меня утешить, – плохие дни чередуются…
- …с очень плохими, - вставил Ринат, и все засмеялись его шутке.
- Шота Руставели сказал: «Что спрятал – потерял, что отдал – то твоё», - медленно выговаривая каждое слово, Оксана многозначительно установила одну из коробок на письменный стол, и таинственно подмигивая, продолжила, - только сейчас я поняла смысл этих мудрых слов. Образовавшаяся тишина будоражила воображение. Когда она вытащила из коробочки дискеты с моими монографиями и ещё не отпечатанными научными статьями, какими-то фотографиями, - моей радости не было предела.
Тосты не провозглашались, несмотря на то, что небольшой стол был завален напитками. Шла оживлённая беседа, в которой присутствующие обменивались новостями. Для всех было неожиданностью узнать драматические подробности из жизни Д. Громовой, которая выпала из общего поля зрения и, как выяснилось, с тяжёлыми ожогами исчезла из больницы и опять поселилась в домике содового участка у Наташи .
Я рассказал им, как Российский суд превратил её в БОМЖа, а врачи из-за отсутствия страхового полиса её, обожжённую выпроводили из больницы, как власти отказывали во всех гарантированных социальных благах...
- А мы… Для чего же мы?… Почему мы ничегошеньки не знаем об этом? – не унималась Светлана, которая одна воспитывала дочь и с участием относилась к чужим бедам.
- Я сам ничего не знал… - испытывая неясную вину, оправдывался я.
- При чём тут ты? – не успокаивалась Валентина, - Никто из нас не в состоянии выполнять функции правительства…, - она призывала всех на митинг в честь Дины.
- Чего ты ждёшь от правительства? Чтобы оно заботилось о тебе? - наехал на неё Хан, - Ты в какой стране живешь, чёрт возьми! – все саркастически рассмеялись и внезапно удручающе умолкли.
Случилось так, что наша выдающаяся компания состояла из представителей различных национальностей бывшего СССР, и она умудрилась сосредоточить в себе лучшие черты и традиции многих народов. Только в одном случае мы не боялись оскорбить друг друга - когда дело касалось того, чтобы высказать правду и таким образом доказать верность друг другу.
- Но что мы можем…, - загрустил Алик.
- Мы можем помочь в малом, а тут глобальные вопросы…, - вздохнул Вахо.
Образовавшаяся тишина угнетала. Кто-то подключил компьютер и, демонстрируя его возможности, включил Aver TV USB. На экране высветился образ Караулова, который в авторской телевизионной программе “Момент истины” рассказывал о том, что ни прокуратура, ни суды, ни правительство России не могут противостоять бесчинствам Глав Управ. Замаячили физиономии высокопоставленных чиновников, которые, своим видом демонстрируя импозантность, несли такую ахинею, от которой вяли уши.
- Заткни ему рот, - возмутилась Рита.
- Вот тебе и ответ, - потянулся к компьютерной мыши Ринат.
- Стой, стой, – замахала руками Оксана.
- Прибавь-ка звук, - устроились поближе к экрану остальные.
Мы затаили дыхание, вслушиваясь в слова диктора, из которых стало известно, что какой-то журналист обнаружил рукотворное строение на вершине какой-то Кавказской горы и вот он направляется туда…
- Хватит заниматься ерундой! Надо ехать к Дине! – предложила Рита, - Там видно будет.
- Сейчас же, немедля! - подхватила инициативу компания, и все, как по команде, встали и направились к выходу.
Мне пришлось отговаривать их ехать в садовый домик – едва ли это понравится Дине - пустив в ход всю силу убеждения. Однако никакие аргументы не возымели действия, меня подняли и буквально втащили в одну из машин. Ещё через несколько минут кортеж мчался по Ярославскому шоссе, а через полтора часа мы, оставив позади Москву, проезжали мимо деревни Радумля и приближались к садовому участку.
Больших трудов стоило проникнуть вглубь садового участка и отыскать нужный дом. Поздняя осень, пустынно и тихо. Даже собаки не лают. Сторож созвонился с хозяйкой, и та разрешила войти. Он настаивал, что никого в доме нет, поскольку уже несколько дней, как ни в одном доме не зажигался свет. Не смотря на его отговорки, мы всё же вошли в неосвещённую и холодную обитель. На нас повеяло запахом гнили и человеческого тела. Когда, посветив фонариком, мы обнаружили выключатель, а свет одинокой лампочки из-под потолка выхватил скудную обстановку, жилище словно насторожилось в намерении не выдавать признаков присутствия человека. На табурете, окрашенном коричневой краской, который некогда выполнял функцию журнального столика, аккуратно была уложена скудная посуда. Постель заправлена, пыль стёрта, вымыты полы. Каждый шаг отзывался скрипом половиц. Когда последний человек вошёл в комнату, дверь угрожающе заскрипела и самопроизвольно притворилась, в то время как резкий металлический звук оповестил о том, что она захлопнулась. Все съёжились, переглянулись. Ощущение ловушки, из которой нет выхода, кроме как в иной мир, не покидало нас.
Сторож оказался первым, потерявшим самообладание. Он бросился к злополучной двери, которая сопротивлялась его давлению, и закричал, что было мочи. От этого крика по спине побежали мурашки. Все сгруппировались “спина к спине”.
- Мы в капкане, - вскрикнул кто-то.
- Что это? – не понятно кем заданный вопрос, поверг в оцепенение.
Через мгновение Рита, обнаружила где-то белый листок бумаги, и вертела его в руках с сосредоточенным видом.
- Это записка от Дины…, - прошептала Оксана, пытаясь вникнуть в смысл письма, - Словно с того света…
Рита пошатнулась. Записка выскользнула из рук. Охранник тщетно ломился в закрытую дверь. Женщины завизжали.
- Прекратите панику! – взял инициативу, Хан. Нагнувшись, он поднял упавший листок и погрузился в чтение.
«Нет ничего странного в том, что с людьми, которые в одни и те же слова всякий раз вкладывают новый смысл и решаются на убийство, невозможно договориться. Способность оправдать свои бессмысленные действия штампованными фразами из сборников законов, превращает их в монстров, которых не видел мир, поскольку они и есть носители закона. Выбранная ими позиция указывает на то, что я приблизилась к цели: благодаря этим людям мне удалось обрести основания собственного бытия. Однако это дорого обошлось моим близким, поскольку не всегда удаётся поступать так, как считаешь правильным, не причинив боли родному человеку. Поэтому, лишённая сил и здоровья, я отправляюсь в Аравию, поскольку не в состоянии больше бороться с БОЛью ЛЮдей в МИРе. Дина».
- Что это значит? – слова Риты рокотом прокатились по комнате, нарушив тишину.
- В какую ещё Аравию? – недоумевал каждый, кто прочитывал мудреный текст её послания.
- Когда в последний раз заезжала сюда Вики? – задал я вопрос сторожу, приступив к расследованию обстоятельств, которые только мне могли быть известны.
Простой, бытового характера вопрос привёл сторожа в нормальное самочувствие, он мягко повернул ручку двери, и она поддалась. Посмеявшись над собой, он рассказал, что иногда - раз, а чаще - дважды в неделю к Дине заезжала молодая женщина с ребёнком, привозила продукты, делала перевязки.
- В какие дни она приезжала? – поинтересовался я.
- В последний раз должна была быть в среду.., - почесав затылок, сторож добавил, - Я заметил, что с того воскресенья свет в этом доме не горит.
«Записка и сторож указывают на то, что она приедет сегодня, - задумался я, - Мне надо будет остаться и встретить её…».
Назначенная на выходной день репетиция не давала мне возможности осуществить намеченный план. Мы условились, что две машины развезут нас по домам, а Оксана с Ринатом будут дожидаться Вики с ребёнком тут. Согласившись с таким планом, сторож проводил нас к автомобилям, мотая головой в такт своим мыслям.
- Завтра мы привезём к тебе Вики, - заверили меня друзья и, помахав нам вслед, направились к дому.
* * *
В последнее воскресенье Виктория торопилась покончить с изнуряющей перевязкой и поскорее вернуться в Москву. Ссылаясь на то, что ребёнок простужен и не на кого было его оставить, она сложила использованные бинты в пакет, и сунула в сумку, из которой выложила лекарства и продукты, затем подняла ребёнка на руки и подсела на край кровати.
- Не приходи в среду. Мне уже лучше, достаточно одного дня…, - Дина всматривалась в лицо дочери и внука, словно пыталась запечатлеть в памяти ускользающие черты.
- Мне удалось связаться с …, и как только …, я перевезу тебя в Москву, - виновато опустила голову дочь.
- Не опускай головы, ты ни в чём не виновата, - она взяла руку дочери в свою.
- У меня такое чувство, будто я должна тебе что-то сказать…., а что – не помню…, - Вики нежно поглаживала обожженную и забинтованную руку матери.
- Значит, не очень важно…
- Сейчас – неважно, а потом может оказаться наоборот…
- Для кого? – улыбнулась почерневшими губами Дина.
- …
- Сократ, лежащий на одре смерти, исследовал ощущения умирающего от отравления..., он комментировал, а его ученики записывали.
- Помню…, - насторожилась дочь, - в его жизни было нечто важнее самой жизни.
- Он ушёл счастливым человеком… хочу, чтобы ты об этом помнила.
- Но об этом трудно говорить, - слёзы дочери полились сами собой и обожгли руку матери.
- Что ж, давай, помолчим, - Дина отдёрнула руку и застонала.
- Не смерть превращала идеи этих людей в истину, не смерть…, - зарыдала Вики, обняв маленького Егора.
- Зато идеи превращали их жизнь в судьбу. Это хорошая судьба, поверь мне.
- Не так уж хороши дела жизни, когда приходится... Мне надо идти…, - взмолилась дочь.
- Вам не удастся похоронить меня без проблем…
- Прекрати об этом, прошу тебя, - они обнялись, и Вики вышла, пообещав непременно приехать в воскресенье.
Шум удаляющихся шагов был прерван разговором Вики со сторожем. До Дины донеслись уверения сторожа о том, что телефон записан на стене его сторожевой комнатки, и что, в случае необходимости, он непременно позвонит ей. Эти обстоятельства не очень обрадовали Дину, так как являлись помехой в осуществлении задуманного ею тайного плана.
Боречке удалось разыскать Дину в садовом участке. Прежде он несколько раз приезжал в дом Ника, помогал ей в благоустройстве двора. Однажды Боречка заказал студенту Суриковского художественного училища две копии картины Врубеля “Демон”, одну из которых поместил у себя в мусоровозе, а другую, побольше, – подарил Дине. Копии были исполнены ужасно, но Боречка гордился своим поступком, а Дина не огорчала его и с неприкрытой гордостью приняла подарок. Дина как-то рассказала ему о том времени, когда ей приходилось охранять садовый дом своей коллеги. Когда, после пожара, он нашёл её в этом самом домике, где она была обречена умирать, они и сговорились о реализации “плана века”, как назвала его Дина.
План заключался в следующем: Боречка должен был привезти от Наташи, её бывшей соседки, ткань, сшить из неё накидку, под которой она могла бы скрыть следы гниения обожжённого тела. Затем, в тайне от всех, вывезти её за пределы Московской области.
Боречка, встретившись с Наташей в Москве, несказанно был рад тому, что вместо ткани, на которую они с Диной рассчитывали, получил три шикарных вечерних платья.
- Мамуша немного потрепала их, но они в прекрасном состоянии, - передала Наташа пакет своей подруге.
Боречка поблагодарил и поторопился уйти. Голос Наташи остановил его у порога.
- Куда это Дина собралась?
- В вечность, - бросил, отшучиваясь Боречка, понимая, что Наташе не известны подробности.
- Ну, это в её стиле… как её судебные дела? – поинтересовалась она.
- Она поговаривает о высшем суде…, - перекрестился он.
- Как это на неё похоже… - Наташа сорвала с крючка полотенце, перебросила его через плечо и приняла сосредоточенный вид, который немало напугал Боречку.
Он попятился назад и, наткнувшись на стоящий в углу стул, опустился на него. Схватившись за спинку стула, он хотел было подняться, как зазвучал неожиданно мощный для хрупкого тела голос Наташи:
«…Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда — всё молчи!
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли, и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!».
Глаза Боречки расширились. В его зрачках отражался образ актрисы. Эта маленькая, с виду неприметная женщина выросла в его глазах до огромных размеров и превратилась в восхитительную красавицу. Не первой свежести полотенце взмахом её руки обратилось в превосходную искрящуюся накидку волшебницы. Он смотрел на неё снизу вверх и не мог ни наглядеться, ни наслушаться.
- О, Боречка, ты не видел меня на сцене…, - сокрушаясь, вздохнула она, и снова превратившись в обычную женщину, маленькую и неприметную.
- Как мучительно восприятие прекрасного, - застонал Боря.
- Это что-то новенькое…
- Рождающееся в сердце, пробивается к самому сердцу… это не просто…
- Да ты поэт! – Наташа подбадривающее похлопала его по плечу.
Засмущавшись, Боречка встал и в нерешительности затоптался на месте. Наташа не стала его задерживать.
Через два часа он незамеченным пробрался за ограждение садового участка. Комната, в которой его ждала забинтованная под “Невидимку” Дина, заполнилась густым запахом ароматного кофе. Боречка молча разложил вечерние платья федерального судьи Наюмовой и безжалостно разрезал и сшивал их, превращая в накидку. Прибрал в доме, намыл полы, нарядил Дину и провёл густо заросшими тропами к своему мусоровозу, который дожидался их за кустами соседнего дома.
Машина задрожала и задёргалась, прежде чем тронуться с места. Когда сторож вышел на шум, они уже обогнули садовый участок и направлялись к Ленинградскому тракту.
- У меня ровно столько времени, сколько хватит на обратную дорогу, - прокричал Боря, желая быть услышанным в шуме двигателя, - чтобы вовремя попасть на работу, - пояснил он в то время, как мысли его были очень далеки от того, о чём он говорил.
- Спасибо, Боречка, - преодолевая боль, пробормотала Дина.
- Куда ты дальше?
- В Аравию, мой дорогой, в Аравию.
- А-а-а, в Аравию? Ясно…
Боречка не знал, где находится эта Аравия и что это такое… Он только знал, что очень далеко, за пределами России, кажется, неподалёку от Африки… но почему Аравия, а не Тибет, к примеру?... Он взглянул на Дину и ему показалась, что она мертва. Он осторожно нажал на тормоз, и машина плавно уменьшила скорость. Дина зашевелилась и застонала, и Боречка так же медленно отпустил педаль. Мусоровоз катил вперёд, то, уменьшая, то, ускоряя ход, меняя ландшафт, - ничто не влияло на напряжённость хода мыслей Бори. Вдруг он подумал, что Дина не доедет до Аравии, значит, ей всё равно, как назвать место, где она примет смерть, только бы оно было далеко от дома и непременно за пределами России. Он был ошеломлён взорвавшей его существо мыслью: «Ей нет места при жизни на земле российской, и она ищет смерть за её пределами...». С ясностью начинающегося нового дня он осознал, что Аравия – это символ ещё не неразгаданной тайны жизни и смерти Дины, требующий напряжённой работы ума и сердца.
Натруженные руки Боречки вцепились в баранку, когда Дина обнаружила, что солнце, которого не видно за туманом, находится высоко.
- Я не хотел тревожить, - оправдывался он.
- Это очень глупый поступок. Ты можешь лишиться работы, - она взяла заранее приготовленный свёрток и приоткрыла дверцу мусоровоза.
Машина съехала на обочину. Дина спрыгнула и застонала. Не оборачиваясь, она сошла с дороги, пересекла кювет и шла и шла вперёд, не оборачиваясь время от времени махая Боречке, чтобы тот скорее вернулся в Москву. Но мусоровоз долго не выдавал признаков движения. Ожидания Боречки были напрасны – Дина не обернулась.
Глава 17
Приближался юбилей МГУЛ, работа велась по моему сценарию, которому я посвятил много сил и времени, поскольку выстроил его на действительных фактах, связанных с историей института, которые оказались тесно переплетены с историей Отечества. Руководством института сценарий был принят единогласно, но смущали масштабы постановки, поэтому ректор по моей просьбе издал приказ о всесторонней помощи в этом мероприятии.
Действующими лицами театрализованного представления, согласно сценарию, стали бывшие студенты МГУЛ, которые ныне возглавляют его. Поэтому фабула охватывала более, чем шестидесятилетние события. Нашлось место и лирическим эпизодам и патетическим сценам, - задействованы были все факультеты. Родилась мысль организовать парад факультетов. Это потребовало дополнительной работы над созданием факультетских гимнов, гербов и знамён. Масштабность повлекла за собой особый подход к архитектуре построения массовых сцен и декораций. Поскольку выпускники МГУЛ в настоящее время нашли применение своим знаниям, полученным в институте леса, во всём мире, эта идея нашла отражение в символическом изображении карты мира, которая трудами художников была размещена на огромном полотне и разрезана на части. В нужный момент эти части раскладывались и складывались из отдельных кусочков. Этот эпизод отрабатывался многократно, нужно было добиться чёткости выполнения трюка, поскольку, когда листочки согласно сценарию разворачивались, то на обратной стороне карты возникали знаменательные даты от рождения института до празднуемого юбилея. Эти даты по одной циферке в руках студентов, в назначенный момент проносились мимо зрителей в финальной части театрализованного представления, чем создавалась иллюзия уносившегося мимо аудитории времени, а зрители становились свидетелями истории, возрождённой в отдельных эпизодических постановках на сцене.
Представление обещало быть грандиозным. Мероприятие организовывалось так, чтобы праздник начинался с улицы, а в назначенный час органично перетекал в здание студенческого клуба. Начало представления в зрительном зале предполагалось возвестить звучанием фанфар, которое находило зримое воплощение в ритмичных действиях молодых и стройных фанфаристов в отливающих золотом плащах. Вся сцена, под звуки праздничного марша, наполнялась представителями факультетов со знамёнами и гербами, которые пестрели и развевались. Неожиданно зрительный зал наполнялся звуками классической музыки, и зрители попадали на торжественный бал с соответствующими нарядами, который приближал их своей апофеозностью к официальной части. Оформление менялось в соответствии с действиями, происходящими на сцене, но делалось это незаметно. Например, когда начиналась официальная часть и на сцену с поздравительной речью приглашались гости и руководители института, прозрачный тюль, окаймляющий сцену, обращался в экран, на котором мелькал фильм об институте или отдельные хроники из истории Отечества. Сотрясающая здание института фонограмма с раскатистыми взрывами бомб переносила смотрящих к зрелищным военным сценам, разыгрываемым студентами. Находилось место и мечтам студентов прошлых лет, которые воплощались в лирических сценах. Они внезапно переходили в действительно наступившее время с современными ритмами и олицетворёнными мечтами.
Работы было много, репетиции проводились по ускоренному графику, схема которого висела на стене моего кабинета. Передвигающийся указатель каждый день пододвигался к знаменательному празднику, предвещая его неумолимое приближение.
Обычно по выходным дням для работы над массовыми сценами собиралось по 300 человек, ночами производилась запись фонограммы, чтобы микрофон не улавливал посторонние шумы, а в остальные дни, чтобы не мешать учебному процессу, отрабатывались эпизоды праздничного мероприятия. Предполагалось в один из репетиционных дней свести в единой программе разрозненные эпизоды, увязать с фонограммой, которую артисты ещё никогда не слышали. Необходимо было расставить за кулисами людей, которые организовывали бы своевременный и слаженный выход на сцену массовок и их уход, следовало также позаботиться об отведении места для костюмов, переодеваний, утвердить ответственных за сбор костюмов, реквизита и т. д.
Напряжённость работы не оставляла мне возможности заняться личными проблемами с восстановлением уничтоженных пожаром документов и остальных вопросов, связанных с наследственными вопросами в Краснодаре, оформлением документов, связанных со сгоревшим домом. Ко всему прочему, раздражали бездействие и расхлябанность заведующего клубом МГУЛ, который не привык к работе подобного рода и использовал свою должность для разрешения исключительно личных вопросов. Назначен он был на эту должность прошлым руководителем театральной студии, которая его усилиями превратилась в труппу нынешнего драматического театра города Мытищи. И теперь, через своего ставленника, он разрешал вопросы предоставления общежития работникам театра, приглашённым из других городов Подмосковья. Позже выяснилось, что после ухода бывшего художественного руководителя, это место было оставлено за другим человеком, который не работал, но заработная плата ему назначалась исправно. Когда формировался список для награждения премиями работающих студентов в праздничной программе, я обнаружил, что список, предоставленный мною, в руках заведующего клубом, Хапова многократно вырос. Но самое ужасное было в том, что никто из представленных мною студентов обещанной премии не получил, хотя деньги, выделенные институтом, заведующему клубом были доставлены.
За такими махинациями ему некогда было заниматься творческими и организационными вопросами: дни за днями шли, а у артистов не было ни костюмов, ни необходимого реквизита. Список работников, которые были зачислены на работу, не соответствовал действительному положению дел, поэтому разыскать нужных людей не представлялось возможным. Лица, которые наводняли закулисную часть студенческого клуба, на самом деле никакого отношения к институту не имели, вели они себя вызывающе, использовали здание для беспечного времяпрепровождения. Сцены, которые мне приходилось наблюдать за кулисами в перерывах между репетициями, выходили за рамки самых дерзких фантазий. Опьянённые травкой и водкой, они теряли над собой контроль и не испытывали чувства стыда.
В тот воскресный день намечалась совмещённая репетиция. Завклубом, как обычно, не обеспечил нас необходимым реквизитом и костюмами. Реакция руководителей МГУЛ, от которых я требовал призвать к ответственности Хапова, была непонятной. Юбилей приближался, но ничто не изменялось к лучшему, это омрачало моё настроение. Я был изведён невыносимыми для работы условиями и нервничал с самого утра. Именно в этот день мои друзья должны были привезти Вики с ребёнком, которая ещё не знала о таинственном исчезновении своей матери, Д. Громовой.
Я сидел на балконе зрительного зала и руководил с помощью радиомикрофона передвижениями масс на сцене, их восхождением на сцену и выходом из зала. Неожиданное появление Хапова, заведующего студенческим клубом, которого и в рабочие-то дни “днём с огнём” не сыщешь, меня насторожило. Когда же среди зрительских стульев возникла разыскивающая меня Ирина, мною овладело неприкрытое раздражение. Я был вынужден объявить перерыв и направился в кабинет. За мной кортежем направлялись студенты, исполняющие обязанности помощников режиссёра, отдельные артисты, исполняющие ведущие партии из сцен “в Музее”, “На площади” и других, на которые было разбито театрализованное представление, процессию замыкали Хапов и Шакалова.
Студенты, ответственные за отдельные сцены, упрекали меня в том, что без костюмов и реквизита нет смысла репетировать отдельные сцены, что отсутствие реквизита так же не даёт возможности заниматься сценами, которые упираются в их необходимость. Ирина успела сообщить мне, что ей известны подробности пожара, уничтожившего мой дом и имущество, что она приехала с целью разобраться в этом вопросе. Я уселся в кресло и предложил всем сесть и замолчать. Когда все уселись в терпеливом ожидании выговориться, вошёл Хапов и с апломбом заявил, что сейчас все вопросы разрешатся, а поэтому он просит оставить нас, то есть его и меня наедине. Все встали, громко выражая неудовлетворённость, вышли и последний резко захлопнул за собой дверь.
- Чем обязан? – обменявшись бессознательными жестами приветствия, я, как автомат, заведённый на проведение запланированной работы, встал со своего места и, вымеряя шагами небольшой кабинет, надеялся услышать пусть бессмысленные, но оправдания. Не дождавшись объяснений, я был вынужден напомнить Хапову, что меня ждут триста человек на сцене, что вся прошлая неделя потрачена на поиски мифического заведующего клубом, что по-прежнему у артистов нет костюмов, что музыкальный цех ночами распивает водку и за кулисами сцены занимается пьяным сексом, а сейчас, когда мы с артистами собрались найти выход из безвыходного положения, он всех выдворят, в очередной раз вскормив пустыми обещаниями …
- Тс… Тише! Сегодня у нас запланирована съёмка на TV, а через час сюда явится куратор… - прервав мой перечень, Хапов виновато улыбнулся.
- У кого это - у нас?
- Спокойно, нам никуда не деться от этого, съёмочная группа уже тут, я считал своим долгом предупредить…
- Завидное отношение к своему долгу! – разъярился я, - У нас репетиция, и мы узнаём об этом только сейчас!… - не успел я завершить свою тираду, как моя цитадель была разрушена вошедшим человеком невысокого роста в длинном несуразном пиджаке, претендующем на вальяжность, который доставал до колен и, напротив, подчёркивал нерадивость приземистого человека. Холёные усы в сочетании с самодовольной улыбкой совершенно не гармонировали с обстановкой, будь он хоть президент Российской Федерации.
Я воззрился на Хапова.
- Это наш куратор по творческим вопросам, начальник Управления культуры, он обязан просмотреть репетиции и указать на недоработки, - услужливо пригнулся в адрес гостя Хапов.
- Неужели! – расхохотался я, - вот это новость! Значит, Управление образования расформировано? Теперь курирует нас Управление культуры? Придумайте что-либо другое!
Хапов, если бы мог выскользнуть из своего тела, он непременно бы воспользовался такими способностями. А поскольку ему это не удавалось, душа его металась и так передёргивала разрывающееся тело, что оно стало корчиться - вот в таких случаях наиболее употребимо выражение об уже, вертящемся на раскалённой сковороде.
- Он нам помочь пришёл! – вырвалась душа Хапова и бросилась за меня в возмущении.
- Прекрасно! Если Вы хотите помочь, то разберитесь с вопросами обеспечения нормальных условий для проведения репетиций, с которыми Хапову не удаётся справиться. Что ж, не буду мешать, полагаю завклубом введёт Вас в курс дела, - бросил я и, воспользовавшись их замешательством, выскользнул из кабинета и устремился к ожидающей меня толпе студентов.
Мне удалось убедить артистов, что всё, необходимое будет обеспечено, а пока следует заняться формальными вопросами и отрепетировать стыки между музыкальными номерами, массовыми сценами и отдельными эпизодами, выходы, входы, поклоны. Вместо намеченного реквизита и декораций помощники распорядились установить импровизированные столы, лестницы, костёр, избушку. Через мгновение они разбежались по своим местам, мобилизовали внимание студентов, вызвали из курительной комнаты музыкального оператора и объявили готовность. Ирина уселась в конце зрительного зала и наблюдала. Я, подмигнув ей, взял в руки микрофон, и устремился на балкон.
Вскоре после начала репетиции в зал ворвались телевизионщики, стали устанавливать прожекторы. Хапов уверенно руководил их действиями и вскоре, позируя перед камерой, потребовав у студентов тишины, произносил какую-то речь.
Репетиция была испорчена, я чувствовал, словно из меня выкачали всю кровь. С трудом, дождавшись окончания съёмок, я призвал студентов к порядку и продолжил работу. Понимая, что артисты взвинчены, я решил не останавливать репетиции, а ограничиться замечаниями, которые наносил время от времени карандашом на листок, сопровождая процесс лишь незначительными репликами с требованием не прерывать репетиционного процесса. Но продолжалась творческая идиллия недолго. Не успел я насладиться работой студентов, как ко мне подсел Хапов и напомнил о кураторе. Его настоятельные требования вскоре обратились в навязчивую просьбу, а я всё ни как не мог понять, чего он от меня хочет.
- Пожалуйста, выручите меня, этот человек одновременно является главным режиссёром Мытищинского драмтеатра, в котором я работаю артистом, простым, даже не ведущим артистом, понимаете? - наши глаза встретились, и я увидел в них мольбу и безысходность.
- Я готов помочь… Но что я могу сделать?
- Надо дать ему возможность проявить свою значимость…
- ?…
- Не выдавайте меня, пожалуйста, - взмолился он.
- Помилуй, у меня репетиция, ты же артист, чёрт возьми!
- Он!
- При чём тут он?
- Только он может нам помочь с костюмами, реквизитом, - надавил он на мою больную мозоль.
- Почему тогда не поможет? – я всерьёз заинтересовался загадочными обстоятельствами, которыми так истово Хапов меня обволакивал.
- Поможет, но ему надо уделить внимание, - нашёлся он.
- Почему тогда ты не представил нас подобающим образом? Я бы нашёл подход к коллеге. И потом, к чему эти таинственные выдумки с кураторством? Ты прекрасно знаешь, что он не может быть мне куратором в работе над этой постановкой по моему же сценарию…
- Но… он думает, что может…
- ?…
- Я очень Вас прошу, очень прошу, пожалуйста…
- Меня не устраивает такая постановка вопроса, сделай милость, разбирайся с ним сам. Я больше не могу приостанавливать репетицию, - уткнулся я в свои записи, не желая видеть этого подхалима, - ты отвлекаешь меня, я не в состоянии следить за ходом репетиции.
- Не надо приостанавливать репетицию, пусть посмотрит, а после пусть выскажется. Вот и всё, - заискивающе шепнул он мне в самое ухо и отошёл от меня.
- Что? – остановил я его, - Всё это мешает работе! Отвлекает! Лучше займись своим делом - обеспечь порядок в закулисной части, а артистов – костюмами. До сих пор нет реквизита и декораций на сцене! – выпалил я.
- Оставьте свои упрёки, это Вам даром не пройдёт, - неожиданно пригрозил он мне, - Всё равно Вам ни куда не деться, он уже сидит в зале и наблюдает за репетицией, - выпалил он и, удалившись, продемонстрировал свой артистический аллюр.
Когда Хапов в очередной раз приблизился ко мне, у него был такой несчастный вид, что не осталось и следа от моего возмущения его беспочвенной угрозой.
- От Вас не убудет, - ну, пожалуйста, - его апломб растворился в мольбе, мне стало жаль его – унижения уничтожили в нём личность. Я уступил: «Действительно, от меня не убудет, пусть тешится своей мнимой значимостью» и заметил, как тут же к нему вернулась уверенность.
Когда во весь зал зазвучали аккорды, завершающие представление, я приостановил действие. Настроив артистов на тщательную отработку поклонов, я хотел быть уверенным в чёткости их исполнения. Дело в том, что в финале театрализованного представления уход артистов со сцены с зеркальной точностью повторял его начало. Массовка была выстроена таким образом, что триста человек с развевающимися знамёнами должны были раствориться в затемняющемся зале. Предполагалось, что после полной тишины и темноты должен был включиться свет в зрительном зале, возвещающий окончание представления. На сцене, как и перед началом юбилея, должны были оставаться высвеченными атрибуты юбилейного МГУЛ, а всё пространство, свободное от артистов, наполниться музыкой, которая запускалась во время сбора зрителей в самом начале. Предполагалось, что такая обстановка “под занавес” будет стимулировать воспоминания одних и мечты других людей, ради которых и осуществлялась эта постановка.
Согласившись с предложенным планом, артисты высыпали за кулисы, и притихли, оператор раскрутил фонограмму, через мгновение поднял руку, что указывало на его готовность, ещё через мгновение со своих позиций выглянули помощники режиссёра с поднятыми вверх руками. Я возвестил начало прогона и уселся на своё место, взяв в руки карандаш.
Вдруг, откуда ни возьмись, нарисовался Хапов с поднятыми и скрещёнными вверху руками. Кто-то громко и резко выругался, все засмеялись и высыпали на сцену. Когда выяснилось, что опять ход репетиции нарушен, ребята, не скрывая своих эмоций, выразили возмущение бесконечными и неоправданными остановками.
Приветливо улыбающийся завклубом непринуждённо размахивал руками, указывая мне в сторону кабинета. Уверенный в том, что способен обаять всех, он расточал обещания, которые окружающими воспринимались как неуместная шутка. Ощутив неладное, он распорядился распустить репетицию с пожеланиями хорошего отдыха, что было встречено всеобщим восторгом. Помощники режиссёра пообещали дождаться меня и, чертыхаясь, разгоняли разнузданных студентов, которые не могли поверить своему счастью внезапно появившегося свободного и бесконтрольного вечера.
Репетиция была испорчена окончательно, моему возмущению не было предела. Я даже забыл о существовании Ирины, забыл о намечающемся визите моих друзей, которые обязались привезти сегодня Вики с ребёнком, и размашистыми шагами направился в кабинет. Спустившись с балкона, я бросил своим помощникам, что следующая репетиция – по графику, и производил счёт шагам, чтобы не растерзать этого самодовольного прохвоста, именуемого завклубом.
Хапов, заискивающе улыбающийся своему режиссёру, умудрился собрать художественный совет, на котором сам никогда ранее не присутствовал, объявил, что мы приступаем к обсуждению, и началось…
Едва ли стоит пересказывать вздор, который нёс так называемый “куратор”. Вспомнив, что меня в зрительном зале ожидает Ирина, я заёрзал. Мне не хотелось, чтобы она встретилась с Вики.
- Позвольте спросить, Вы читали сценарий? – поинтересовался я, а сам подумал, что мне не хотелось бы, чтобы Ирина узнала о том, что Дина пропала.
- Вы нервничаете потому, что сами чувствуете, что я прав и если сделаете так, как я советую, будете меня ещё благодарить. Для чего мне сценарий? Я и так вижу, что зритель при таком постановочном решении не в состоянии понять, когда начало концерта…
- Театрализованного представления, - ласково исправил Хапов.
- … а когда его конец - отмахнулся “куратор”.
- Странно думать, что зритель глупее нас с Вами, - включился в разговор руководитель вокального кружка, - Можно прояснить, что именно Вы предлагаете? - его лицо вытянулось, он взглянул на меня, словно подбадривая, и в то же время его губы в немом повторении промямлили: «потом сами благодарить будете».
- Есть традиции, от которых не стоит отходить, поэтому следует, чтобы профессиональный артист, коим является Хапов, объявил начало торжественной части, представил каждого выступающего... Это же представительные люди!… Потом следует объявить начало концерта и его конец. Что тут думать, и так всё понятно! Я только удивляюсь, как вы этого не понимаете, - самодовольно возмутился “куратор”.
- Начнём с того, что это - театрализованное представление, сценарий которого развивается по драматургическим законам, где каждый эпизод имеет ему предназначенное место и вытекает из предыдущего эпизода…, - начал, было, я, но “куратор” резко перебил меня.
- Что ещё за закон? Мы не в школе на уроке физики…
- Сценарий поддержан художественным советом, - неожиданно я поймал себя на том, что оправдываюсь, - единогласно принят руководством МГУЛ, постановка осуществляется по указанному сценарию. Поэтому не стоит обсуждать структуру постановки. Я бы вот о чём хотел Вас просить…, - обозлившись на себя, я попытался вернуться к настоящим проблемам, связанным с отсутствием костюмов, реквизитов, без которых юбилей обречён на провал...
- Зачем Вы игнорируете Хапова? – опять перебил он меня, - Он, всё-таки является Вашим сопостановщиком, не так ли? - Все переглянулись и с ухмылкой взглянули на самозванца. Хапов промолчал… - Я вполне обоснованно предлагаю именно ему выступить в качестве ведущего на этом концерте, - настаивал на своём гость.
- Это представление, понимаете, тут нет ведущих! Давайте поторопимся и быстренько перечислим, что ещё предлагается сопостановщиками, - сыронизировал я, чтобы скорее положить конец этому бреду.
- Всё очень просто, - опять взял инициативу в свои руки “куратор”, - Военную сцену надо убрать, от затеи с разрезанием карты надо отказаться, диалоги не стоит разыгрывать театрально, пусть стоит на первом плане ведущий и читает текст в микрофон, массовые сцены в двух эпизодах убрать… - перечислял он с чрезвычайно претенциозным видом.
- Действительно, что это за идея с разрезанным земным шариком? – захихикал Хапов. Я полностью поддерживаю режиссёра, - он опять поклонился в адрес “куратора”, - от этой идеи без сомнения надо отказаться.
- Ну,… в крайнем случае, можно и оставить. Но уж ни в коем случае не разрывать его на части, - они с Харовым обменивались репликами на этот счёт, поддерживая друг друга и игнорируя присутствие остальных.
- Что ещё? – видя, как наливаются мои глаза, вступил в разговор руководитель вокального кружка.
- Это изнуряющая работа, поэтому пусть ею занимается Хапов, - все присутствующие застыли, и завклубом ощутил на себе тяжесть их вопрошающих взглядов, - Молчание – знак согласия, - добавил посторонний человек на нашем художественном совете, и, обратившись к Хапову, распорядился, - Добейся, чтобы всё было выполнено.
- Нет! - вскочил я, - Ничего подобного не будет!
Тут Хапов стал стыдить меня за проявленную неделикатность, за то, что я не прислушиваюсь к полезным советам уважаемого человека. Он возмущался тем, что я не могу понять, что костюмы, которые требуются согласно сценарию, невозможно достать, что программа без ведущего – это преднамеренно чинимое препятствие директору студклуба и, наконец, это такая немыслимая постановка, которая не под силу даже профессианальным артистам, а потому юбилей обречён на провал.
Внутри меня всё взбунтовалось, я смотрел на Хапова и его гостя и не мог пошевелиться, в глазах потемнело, сердце пульсировало так, словно оно сейчас выскочит из моей груди. Елизавета Александровна, администратор студенческого клуба, закричала, чтобы сейчас же прекратили спор, иначе случится что-то страшное и непоправимое.
На мгновение, взяв себя в руки, я прохрипел, что готов умереть прямо здесь, но позиций своих не сдам… Помнится, в моём монологе фигурировали такие слова, как профессиональная доблесть, честь, достоинство, этика, авторские права, логика, композиция… в их бессвязности и нестройности. Мне было очень больно и стыдно.
- Нет! Будет так, как скажу я, потому, что я директор, - то и дело перебивал меня Хапов. Однако перекрикивать меня не требовалось, чтобы быть услышанным, поскольку мой голос под конец монолога уже не вырывался из моей груди, я, захлёбываясь в учащённом дыхании, с трудом выговаривал отдельные слова, а потом и буквы.
- Успокойтесь, в самом деле, я просто хотел помочь. Меня попросил об этом ректор, поскольку сомневается,… вот и всё, - пошёл на попятную “куратор”.
- Откуда взялись сомнения? – спросил я, задыхаясь, и, глядя на Хапова.
- Ну-у, ему кажется, что, например, военная сцена… - замялся завклубом.
- Он же никогда не видел её! – недоумевал я.
- … военная сцена, на которую Вы возлагаете надежды, на самом деле, вызовет только саркастический смех в зрительном зале… так полагает ректор, - в мучительном сочинительстве завершил свою мысль Хапов.
- Спорим! – воспользовавшись замешательством оппонентов, я протянул руку, будучи уверен в том, что, если сейчас заключу спор, и мы в присутствии свидетелей ударим по рукам, то они оставят меня в покое.
- Спорим! - попался на мою удочку “куратор”.
- На что? – обрадовался я удавшейся уловке.
“Куратор” почувствовал что-то неладное, вперившись в мои глаза немигающим взглядом, и молчал. Я был на высоте. Желание отплатить той же монетой оживило меня, и я перебирал в мыслях символические синонимы тех действий, которые совершали со мной эти жестокие плагиаторы: издевались, измывались, потешались, насиловали, “имели”, унижали, “трахали”…
- Кто победит, тот проигравшего трахнет! Мы же коллеги, ты понимаешь, что я имею в виду, - протянул я руку “куратору” и облегчённо вздохнул лишь после того, как, соблюдая традицию, Хапов разбил наше рукопожатие.
Расчёт мой оказался точным. Как только наши руки разорвались, я оглянулся на присутствующих. На меня были устремлены глаза, много расширенных глаз, мне даже показалось, что присутствующие натянули на себя маски из одних только глаз. Хапов был бел, как мел, у остальных уголки губ стали сжиматься в усмешке, и это вернуло присутствующим их лица. Неожиданно все встали, опустили головы и один за другим, образовав неразрывную цепочку, вышли из комнаты, как это происходит на похоронной процессии.
- Вы не боитесь быть выселенным на улицу? – белыми губами задал вопрос Хапов.
- Делай, что хочешь, я не боюсь тебя, - обронил я заведующему клубом и отвернулся, - До свидания, коллега, - обратился я к “куратору”, - полагаю, Вам известно понятие долга чести, и Вы не задержитесь с расплатой, - глядя в его глаза, я ждал ответа, которого не последовало, - Не забудьте о костюмах и реквизите, - бросил я, выходя из кабинета, и плотно притворил за собой дверь.
В зрительном зале Ирины не оказалось. Мои помощники хихикали и уверяли меня, что всё будет хорошо, что я непременно выиграю спор, потому, что не умеющие атаковать творение атакуют его творца. Мне не хотелось обсуждать с ними этот вопрос, я попрощался и, едва передвигая ноги, побрёл домой.
Обеспокоенный тем, что меня не застанут мои друзья в институте, я связался по мобильному телефону с Ринатом, от которого узнал, что Вики с ребёнком в машине и они на пути ко мне.
Поменяв курс, я направился к Ярославскому шоссе.
Глава 18
Выиграв первый раунд в отношениях с заведующим студенческим клубом, я понимал, что исключительная победа заключалась уже в том, что мне удалось добиться невмешательства в постановочный процесс.
Погрузившись в работу с головой, я не задумывался и о том, что вторым раундом должно было явиться само театрализованное представление. И, уж, тем белее не думал о том, что цена, назначенная за победу во втором раунде, слишком велика для того, чтобы не ожидать подвоха. Поэтому мне постоянно приходилось противостоять нескончаемым козням, объяснений которым тогда я не мог дать. Например, на генеральном прогоне программы Хапов под глупым предлогом оставил меня без микрофона, чем загубил репетицию. Костюмы и реквизит появились только в последний день, что недопустимо – он не мог этого не знать, являясь артистом, поскольку действующие лица должны, что называется, обжить их, привыкнуть к ним, приладить к себе. Музыкальные операторы по поручению завклубом постоянно исчезали, ссылаясь на какие-то параллельные работы, и наши генеральные прогоны оставались без музыкального сопровождения. Но это не всё. На самом представлении расставленные Хаповым дежурные за кулисами при необъяснимых обстоятельствах исчезли в день юбилея, что вносило хаос и очень мешало представлению.
Я сильно нервничал и заболел: в минуты напряжения в висках ощущался пульс, доводивший меня до крайнего исступления. Вообразите, как должен чувствовать себя человек, в голову которого втиснулась грандиозная по масштабу и театрализации, например, “Фантастическая симфония” Берлиоза? Когда это случилось в первый раз, я не сразу сообразил, что со мной происходит, поскольку аккорды в исполнении струнного состава оркестра из “Весны священной” Стравинского поначалу не выдавали дискомфорта и несогласованности с тем, что я чувствовал. Но когда вмешались духовые инструменты, я испытал жуткий страх от неуправляемости тем, что во мне живёт, о происхождении чего мне не известно. Порой, бывало, что звучащее в моей голове произведение словно предвосхищало событие, как это происходит у животных, которые чувствуют приближение опасности. Помнится, когда я направлялся на совещание в кабинет ректора, в голове самопроизвольно звучала “Богатырская симфония” Бородина. Ждать в приёмной пришлось долго. Когда передо мной растворилась дверь, и я увидел сладко улыбающихся друг другу ректора и “куратора”, моя черепная коробка буквально разрывалась от одновременно звучащих противоположных по духу и характеру произведений целого ряда композиторов.
Сейчас я вспоминаю, как на совещании презрительные речи “куратора” мешали мне выделить хотя бы одно произведение из какофонии звуков. Так бывает, когда слушатель мучительно пытается поймать необходимую радиоволну. Не в силах вспомнить последние реплики “куратора”, прекрасно помню, что под конец собрания в моей голове звучала прелюдия из первой части “Хорошо темперированного клавира” Баха, что предвещало, как мне казалось, несмотря на помехи, плодотворную работу и гарантировало хорошие результаты.
Так и случилось. Несмотря ни на что, имеются неопровержимые доказательства тому, что представление произвело на зрителей памятное впечатление. Тишина в зрительном зале, где подавляющую часть представляла молодёжь, поддерживалась от начала представления до самого конца, что говорит само за себя. На эпизодах из военных сцен зрители вытаскивали платки и, не стыдясь, вытирали слёзы, что указывало на неоспоримую победу в споре с “куратором”. Несколько раз зрительный зал вставал в овациях. Когда изображение карты мира, на фоне которого развевались знамёна факультетов МГУЛ, разорвалось и обратилось в знаменательные даты, пронесшиеся мимо зрителей, зал ахнул от внезапного исчезновения со сцены огромной массы артистов. На мгновение погас свет, после чего так же неожиданно зал наполнился ярким светом. Атрибуты юбилея МГУЛ в глубине опустевшей полутёмной сцены заиграли палитрой мягких тонов в замысловатой игре света и тени. Зрители встали и долго не прекращали выражать восторженные мнения, подкрепляя их овациями, в то время как медленно убывающий свет инициировал их на своевременный уход. Огромный зал пластично, почти артистично пустел, словно зрители являлись частью отрепетированного сценария.
Как раз в этот момент как черт из коробочки вырвался на сцену Хапов и, поклонившись, объявил окончание концерта. Кто-то из зрителей повернулся, решив, что рано засобирался покинуть зал. Кто-то, засмеявшись, бросил вполне соответствующую его бессмысленным действиям реплику, которая, подхваченная студентами, обратилась злой шуткой в адрес выскочки и зазнайки.
Я стоял за кулисами. Помню, что меня поразил его выход с объявлением финала, поскольку он не был предусмотрен режиссёром. Такие действия в профессиональном театре сурово наказываются. В голове пронеслось: «Ну вот, став посмешищем, ты сам и продемонстрировал, на чьей стороне правда». Я направился в гримёрные комнаты благодарить помощников режиссёра и всех поздравлять с премьерой. Неожиданно меня кто-то отдёрнул, указывая на “куратора”, который устремлялся в нашу сторону. Без задней мысли я приветственно улыбнулся ему, ожидая поздравлений, считая, что заслужил их. Однако, “куратор” стремительно пронёсся мимо, притворившись слепо-глухо-немым. Где-то за спиной послышались укоризненные реплики: «легко брать чужое, а отдавать-то надо своё…» или «долг платежом красен» или «подставляй з…цу!».
МГУЛ гулял. Со всех сторон до меня доносились звуки всеобщего ликования. Я же в это время нёс своё натруженное тело домой и думал о том, что человек готов на многое, чтобы скрыть своё поражение. С ясностью, которой я был лишён до наступления своей окончательной и бесповоротной победы, в воспоминаниях всплыло совещание, которое на другой день после заключения этого злополучного пари проводилось в кабинете ректора. Помню, как “куратор” нажимал на слово “сопостановщики”, но вёл беседу от имени себя и Хапова. Уж не помню, какими словами, но мне удалось выразить недовольство сложившимся обстоятельством, которое опять же было повёрнуто против меня. Но вот всё позади. Успех, которым мне не удалось насладиться, достался мне высокой ценой. В голове зазвучали “Цыганские напевы” Сарасате. Скрипка разрывала мне душу, и я вспомнил, как в порыве творческого горения, я отстаивал свои позиции, готовый на смерть ради созидательных идей.
Ещё в молодости, я уяснил, что мысль никогда не должна подчиняться ни догме, ни меркантильному интересу, ни предвзятости, потому что для творческого человека такого рода подчинение означает конец художника. Неудовлетворённая амбициозность жажду творчества способна ублажать только разрушительными действиями. Нажитый на этом поприще враг, остаётся таковым навсегда. Последствия таких действий, которые для него являются ни чем иным, как питательной средой, мною испытаны в полной мере.
Внезапное ощущение глубокого безразличия к суете, которая окружала меня на этом пути, погрузило мои мысли в фантазии о новой работе. Такой работой должна быть новоиспечённая постановка. Приближался Новый год. Когда я доковылял до дома, схема сюжетной линии уже маячила на горизонте предстоящей режиссёрской постановки.
В работе над сценарием и постановочным процессом я раздражался только тем, что Хапов совершенно отстранился от работы заведующего клубом. Как бы там ни было, но, при полном отсутствии поддержки со стороны заведующего студенческим клубом, Новогодний спектакль всё-таки вышел на зрителя и имел успех.
Не успели отзвучать его последние аккорды, как я был ознакомлен с приказом о моём увольнении. К тому же я был единственным, кто не получил ни Новогодней премии, ни премии за работу над юбилейной программой. Что двигало Хаповым, и, подстрекающим его “куратором”, не трудно догадаться. Дурное усваивается без усилий. Человек, всерьёз занятый проблемами, связанными с чувствами прекрасного, знает, сколь большие усилия и глубокие знания требуются для его постижения. Вот два пути – мучительный и лёгкий - которые приводят к тому или иному поступку. Но, только на тяжёлом пути возможна встреча с мыслями о собственном преображении. Я задумался о том, что в борьбе, где есть место боли, не может быть победителя и, как тяжело, должно быть, на сердце у несостоявшихся «сопостановщиков»…
* * *
Месяца через два после удачного покушения на Д. Громову, в кабинете Главы Управы Фёдора Петровича Бойкова затрещал телефон. По внутренней связи он сообщил своей секретарше о том, что ни с кем не желает разговаривать. «Кому нужен – найдут», - подумал он и уложил свои пухлые ладони на глянцевую поверхность пустого письменного стола. «И кто это придумал, что власть губит властвующего, а деньги – душу? Многие говорят о презрении к деньгам, но немногие готовы расстаться с ними. Конечно, маленькие деньги губят душу, ставят преграды желаниям. А большие…», - его размышления прервал звонок.
- Там, - указывая носом на телефон, заговорщически просунулась в дверь круглое лицо секретарши, - председатель Мещанского суда Вас спрашивает.
Брови её взлетели кверху и соединились с краем волосяного покрова. Если бы сейчас пришлось с неё срывать скальп, то с лёгкостью можно было отхватить всё лицо. Она перебирала пальчиками и, шевеля бровями, продолжала указывать на телефонный аппарат.
- Он уже не председатель, его сняли, - отмахнулся Фёдор Петрович и увидел, как её брови сложились в “домик”.
- Что ответить? - её напудренный нос зашевелился, когда она, прикрыла ладонью микрофон.
- Меня нет, - так же шёпотом ответил он и замахал руками.
Когда она вышла, Глава снова погрузился в свои размышления: «Всякий огорчится, кто потеряет богатство. И кто придумал легенду о том, будто деньги не главное в жизни достояние? Кому, как не бедным, придумать эту небылицу! Кто придумал байки о душевном богатстве? Конечно же, те, у кого нет истинного богатства!..»
- Он говорит, что он – новый! – вытаращилась секретарша и, процокав каблучками по паркетному полу, подошла к Байкову, подняла трубку с аппарата, лежащего на его столе, и услужливо приблизила к его уху.
- Алло! – лицо Главы управы расплылось в удовольствии, - Да, очень приятно.
- А куда подевался бывший? – прошептала секретарша.
- О-о! – отозвался в трубку Фёдор Петрович, - Уйди ты, я ничего не слышу, - посетовал он на секретаршу, и пообещал в микрофон, - Непременно, непременно забежит к Вам.
Секретарша сразу поняла, о ком речь и тут же обнадёжила, что юрист сию минуту будет.
- Ну вот! Столько хлопот, такие затраты, и на тебе – новый человек! – надув щёки, тяжело выдохнул Глава.
Получив необходимый инструктаж, юрист устремился в суд. Там он узнал, что от Д. Громовой продолжают поступать заявления в суд. Что он, Курдюк Василий Николаевич, пока является исполняющим обязанности председателя суда и что он не хочет неприятностей. Что он поставлен в известность о положении дел, и что суд старался помочь Главе, полагая, что вскоре заявления прекратят поступать… Однако они всё поступают и поступают, и он не знает, что с этим делать. Свидетельства о смерти Д. Громовой в суд не представлялось. Чтобы разгадать эту загадку, суд вынужден хотя бы одному заявлению дать ход, поскольку иначе в этой ситуации не разобраться. Что Главе управы надлежит выбрать, какое из заявлений наиболее безопасно для него?
Когда он передал Фёдору Петровичу суть предложения, Бойков выпучил глаза от ужаса.
- Давайте рассудим так. Заявление к Недайводову нам ничем не грозит, - начал свои рассуждения юрист.
- Только не это, - вспомнив обещания о повышении, непримиримо замотал головой Байков, и юрист удивился подвижности его обвислого подбородка, - Может, к службе приставов? Сиркина мы перевели на другую работу, и нам это ничем не грозит, - предложил Глава.
- Нельзя. Возвращение кассационным судом в первую инстанцию этого дела, может осложнить положение… Решение нами исполнено ненадлежащее…, - почесав затылок, он выдвинул новое предложение, - Может, иск, связанный с самим имуществом? Однажды суд принял неподлежащий принятию иск о признании бесхозяйным имущество Д. Громовой – это на их совести, полагаю, судьи и сейчас что-нибудь придумают.
- Нет, нет, положение изменилось. Не надо связываться с этим вопросом, вспомнив негодование бывшего председателя суда, взмолился Фёдор Петрович.
- Я тут подумал, что все заявления так или иначе, но упираются в решение о выселении, так? – задумался юрист.
- Значит, чтобы покончить с этим делом раз и навсегда, надо заняться именно этим делом, - догадался Глава.
- Но… дело может получить поворот, при его возвращении в первую инстанцию… Это недопустимо, - взвился юрист.
- Самым безопасным является вопрос о пересмотре решения о выселении, - настаивал Бойков, - поскольку оно дважды разрешалось в первой инстанции не в пользу режиссёрихи. Если хорошо выстроить защиту, то эти факты будут самыми решающими аргументами.
- Кроме того, суд ни за что не истребует правоустанавливающих документов, сами понимаете.., - в уголках глаз у юриста появились хитрые морщинки, которые выдавали правильно найденное решение.
- Почему не истребуют? Сейчас там новый человек… Опасно рисковать, - опять зашевелился подбородок Главы.
- А потому, что это не выгодно суду, - морщинки у глаз юриста углубились.
- Неужели!? – откинулся на спинку кресла Глава.
- Да, да! Суд никогда не признает, что на протяжении более десяти лет ограничивал заявителя в праве на защиту интересов в суде, что преднамеренно выносил неправомерные решения, что своими действиями провоцировал нас на заведомо преступную деятельность.
- Молчи, молчи! Ясно. Теперь я по-другому буду с ними разговаривать… всё, ты свободен, в следующем месяце получишь премию. Теперь оставь меня, хорошо? – Глава встал, глядя на грамоту, полученную от Правительства Москвы за благородный труд во благо России. Перекрестился. Почесав обвислый живот, довольно похлопал по нему и расхохотался.
* * *
Пётр, за все годы управления юридической конторой, не направлял такое количество заявлений в суд! Когда ему стало известно, что Дина пропала, он ввёл в курс судебных дел Вики, поскольку она является её правопреемницей, и уверил, что при необходимости будет сопровождать её, выступая доверенным лицом.
- Не пытайтесь сбросить на меня всю ответственность, вы обязаны овладеть премудростями судебного процесса, я не вечен, чёрт возьми, а, если со мной что-то случится, исчезну как Дина, или умру от инфаркта, или попаду в автокатастрофу, что вы будете делать, а? – перед Петром сидели три человека с тетрадками и авторучками.
- Надо учиться защищать свои интересы, - отчеканила дочь Петра, которая в текущем году после окончания школы собиралась поступать в юридический институт.
- Я обязан знать законы, которые защищают мои права, - выпалил я и, вздохнув, добавил, - жизнь – театр, мне досталась новая роль и я должен её хорошо сыграть.
- Я должна знать, что чиновники – мои первые враги и мне необходимо овладеть достойным оружием, чтобы сравнять силы, - соригинальничала Вики.
- Итак, сегодня штудируем раздел четвёртый. Пишите, “Пересмотр вступивших в законную силу судебных постановлений”. Глава 41 ГПК РФ. Написали? Пишите, “Производство в суде надзорной инстанции”.
Мы записали лекцию Петра, ответили на поставленные им вопросы, которыми он проверял нашу усвояемость, провели опытно-лабораторные работы, исследуя производство по делу Д. Громовой, после чего Пётр торжественно объявил, что через два месяца состоится экзамен в форме слушания дела о пересмотре решения о выселении.
- Как, без производственной практики? – всерьёз забеспокоилась дочь Петра.
- Через месяц у нас слушание дела в Мытищинском суде по вопросу о восстановлении на работе Ника, - успокоил свою дочь лектор.
- А почему по делу Дины – экзамен, а по делу Ника – практическая работа? – не унималась она.
- Потому что у Ника только начало. До окончательного решения по его искам у нас ещё, как минимум, лет пять. Ты будешь диссертацию защищать по его делам. А по Дине, надеюсь, последнее и решающее судебное заседание.
- О' кей, - согласилась дочь и, надев наушники, отстранилась от нравоучений отца относительно дурного влияния включать в русскую речь иностранные словечки.
Вики, помахав мне рукой и чмокнув Петра в щёку, вытащила из уха его дочери наушник и прикрикнула о прощании. Дочь Петра жеманно пошевелила пальчиками и продефилировала мимо нас к выходу к большому неудовольствию отца.
- Ты посмотри, что за манеры! – возмутился мой друг, провожая её взглядом.
- Прекрати, нормальный современный человек! – вступился я за девочку.
- Ник, поправь меня, если я не прав. Неужели у тебя роман с этой крокодилицей, Шакаловой? – отвёл меня в сторону Пётр.
В его голосе я уловил жёсткие ноты и ответил взглядом.
- Тебе что, жить надоело? - не унимался он, - Тебе мало Дины?
- Я… Вики знает об этом? – мне вдруг стало стыдно.
- Не стоит совершать таких поступков, о которых не можешь заявить во всеуслышание!
- Отцепись, великий моралист! Надо же! – взглянул я на него с упрёком.
- Мы тут крутимся на пупе, чтобы хоть как-то выправить его грехоподобные дела, а он, видите ли, спит с ней без зазрения совести… Тебе что, мало женщин в Москве! Нет, ему нужна именно эта су…, чёрт тебя подери! – он отплатил мне той же монетой.
- Я запутался… Устал… Я не знаю… Хорошо, признаюсь, взял тайм-аут… Ты доволен?
- Так-то лучше. И что планируешь? – послышался ритмичный стук его ноги по полу.
Я стал рассказывать о том, что такое бывает, когда вдруг неожиданно для себя влюбляешься во врага. Привёл массу примеров из истории, но он был глух. Однако же мне удалось заверить его, что, если Ирина не станет ничего предпринимать, чтобы помочь Вики и Александру с их детьми, то, несмотря ни на что, я не смогу остаться с нею.
- Тебе не удастся выдавить слёзы жалости.
- Прости, мне надо идти…
- Катись, жертва судебных репрессоров!
Я был зол на Петра, на Ирину, на Вики и Дину – на всех, в то время как свой гнев был стоило обратить внутрь меня. Мне казалось, что я обесчещен, что из меня выдавили всё самое хорошее, что есть во мне, и оставили меня, пустого и никчёмного наедине с ответственностью, с которой мне не под силу справиться.
- Какие новости от брата? – спросил он примирительно, - мне надо ехать в Краснодар. Если хочешь, могу посодействовать.
Мы обменялись понимающим взглядом, пожали друг другу руки. Он примирительно похлопал меня по плечу, и я вышел.
Глава 19
Глаза мои были прикованы к чёрной точке на белом потолке. Она перемещалась и увлекала мой взор, вызывая нестерпимую боль в глазном дне, словно там неизвестно откуда взялся непромытый песок. Большого труда стоило устремить взгляд на Ирину. Она спала, её волосы разметались по подушке, и я позавидовал её сну.
Осторожно выскользнув из-под одеяла, я почувствовал приятное щекотание в стопах от ворсистого ковра.
- Куда ты? - промурлыкала она лениво.
Я потянулся к махровому халату и огляделся. Она вытянула руки и запрокинула голову, одарив меня прельщающей улыбкой. Я притворился весёлым, но всё время думал о Дине, Александре, Вики и нашей ссоре с Петром. Из кухни послышалось пиканье таймера, и комната заполнилась душистым запахом кофе. Холодный душ и крепкий кофе произвели желаемый результат – я взбодрился.
Сделав выбор в пользу моих друзей, будучи уверенным, что жаркие ласки Ирины и уютная интимная обстановка не способны поколебать моей решимости относительно доведения судебных дел по Д. Громовой до логического конца, я установил поднос с лёгким завтраком на кровать перед нею. Ирина изловчилась и нежно обвила гибкие руки вокруг моей шеи.
- Ник, я счастлива…
- Следует с опаской относиться к этому слову, - шепнул я ласково ей на ушко, и мои губы скользнули по её шее.
- Потому, что его не купишь ни за какие деньги…, - не отрывая взгляда от моих глаз, она предупредительно отстранила поднос и несмело привлекла меня к себе.
Я ощутил магнетизм её очарования и вкрадчиво приблизился на опасное расстояние.
- Честь, разум, воля, – то, что, не поддавшись торгу, даёт постижение счастья, - я ощутил, что мои слова теряют смысл, - Скажи, каково твоё представление о счастье, и я скажу, кто ты…, - не осознавая своих слов, я из последних сил всё ещё пытался реализовать лишённые смысла намерения.
- Ах ты, боже мой! – выдохнув, с мягкой досадливостью, она взяла моё лицо в ладони, покрывая жаркими поцелуями, от которых нега расплылась по всему телу.
У меня участилось дыхание, я попал под власть её сладострастного томления, ковёр уплыл из-под ног. По мере усиливающегося желания, бой литавр разрывал мою голову. Когда она рванула меня на себя, я услышал одновременное звучание увертюры из оперы “Кармен” Бизе, “Исламей” Балакирева, марш из оперы “Аида” Верди, сюиту “Пер Гюнт” Грига и Хачатуряна “Танец с саблями”. Мне казалось, что композиторы предостерегали меня от кощунственных действий. Все чувства смешались, я схватился за голову обеими руками и закричал, что было мочи, уткнувшись в подушку, чтобы прекратить эти пытки.
Сказать о том, что Ирина была мне желанна, значит не сказать ничего. Я конвульсивно вздрагивал от одной только мысли об обладании ею, и трясся как долото при приближении к ней, предвкушая наслаждение. Однако чувство раскаяния, которое мне приходилось испытывать позже, было больше полученного наслаждения многократно. Безусловно, я угодил в ловушку. Беспомощность перед собственными чувствами переходила в отчаяние. Истинная любовь должна бы возбуждать уверенность и изгонять ощущение неприкаянности, связь же с Ириной умножала страх без надежды на улучшение положения и отзывалась фантомной болью.
- Чего ты боишься? - словно прочитав мои мысли, задала она вопрос, уютно устраиваясь на моём плече.
- Угрызений совести, - ответил я, не задумываясь, и прижал её к себе.
- Совесть… - она отстранилась от меня, - Глаз следящего извне и голос направляющего изнутри? - сформулировала она свою мысль, в мучительных поисках нужных слов.
- Это изречение стоит включить в сборник афоризмов и подписать: «Лучший судья всех времён и народов», - я поторопился бросить ей комплимент в неуверенной попытке исправить положение.
- Я как-то обнаружила, что не могу восстановить в памяти кое-какие афоризмы... И вот вспомнила: «Совесть - лучший судья: с ней всегда можно договориться», - правда, смешно? Или вот: «Совесть у него чистая, не бывшая в употреблении».
- Действительно смешно, – я ощутил нестерпимую боль в глазах и зажмурился.
Ирина присела, предлагая мне помощь. Я потер кулаками глаза и поблагодарил её.
- Ты совсем как ребёнок, - умилилась она и озабоченно продолжила, - Это не конъюнктивит... И, потом, эта твоя музыка в голове… у меня есть знакомый врач…
- Я справлюсь, спасибо.
- Но, почему, почему ты постоянно отказываешься от моей помощи? - надулась она.
- Ты ещё не разрешила единственной просьбы – о Дине… - мягко упрекнул я её.
- Дине? Она же пропала без вести, зачем ворошить….
- Что-о? – вскочил я с постели и взревел с таким остервенением, что она прибилась к стене и съёжилась.
- Ты меня пугаешь, - вытаращила она глаза от ужаса, - Ни к чему ворошить то, что умерло.
Мгновение я колебался, потом, не говоря ни слова, вышел из спальни и направился в гостиную. Включив телевизор, уселся в мягкое кресло и, уставившись в экран невидящим взглядом, продолжал думать о своём.
Вдруг Ирина ворвалась в комнату и, покрутив рукоятку, придала звуку полную мощность. На экране мелькала гористая местность и крупным планом выхваченный труп обгоревшей женщины. Диктор вещал о том, что на женщине обнаружены платья из дорогих тканей, признаки которых указывают на авторские работы знаменитых модельеров-дизайнеров. Уверенный и беспристрастный голос из аппарата задавался вопросом о личности женщины, у которой при себе не имелось документов.
- Это вечерние платья нашего судьи…, - Ирина напряжённо вглядывалась в экран.
Видно было, как камера в руках оператора скользнула по окрестностям и остановилась на возведённом на вершине какой-то кавказской горы из камней и веток самодельном убежище, внутри которого чернела пустота. Через мгновенье картинка на экране сменилась событиями, связанными с гибелью съёмочной группы Бурова, которая попала в селевые потоки. Ирина уменьшила звук и присела рядом со мной на подлокотник кресла.
- Что всё это значит? – спросила она себя.
- Это Дина! - я засобирался.
Ирина бросилась мне в ноги, и я видел, как обращённое ко мне её лицо покрылось горькими слезами, в то время как в моей голове зазвучала Баллада №1 g-moll Шопена. Я опустил голову, приблизил её лицо к своему и уткнулся в переносицу горящим лбом, по которому текли её безудержные слёзы.
- Наверно, ты слышишь сейчас “Аве Марию”? – не получив от меня ответа, она призналась, - Ник, я ощущаю жизнь только тогда, когда ты рядом. Мне кажется, что, если бы нас с тобой присудили к пожизненному отбыванию срока в одной тюремной камере, я посчитала бы это за вознаграждение…
- Ну, что ещё за глупости, судья – неподсуден… - высушил я ладонями её слёзы.
- О, Ник! Я люблю твои руки, твои принципы, твои мысли, твои глюки… Я люблю тебя, - она вглядывалась в моё лицо, словно видела его впервые.
- Ирочка, моя милая, полагаю, любовь, это когда…, - она зажала мне рот поцелуем.
- Да, да, - согласилась она с моей невысказанной мыслью, - когда свобода и необходимость объединяются сами собой… но, скажи, что мне надо сделать, чтобы…, - мой ответный поцелуй не дал ей возможности продолжить мысль.
Я прижимал её к себе крепче и крепче, и молчал. На мгновенье мне показалось, что воистину мы вместе сможем преодолеть все превратности судьбы и сделать друг друга лучше, чище и счастливее, что нет такой силы, которая могла бы пошатнуть эту нашу уверенность.
- Ник, - она решительно отстранилась и села поодаль, приняв сосредоточенный вид, - Прошу тебя отнестись серьёзно к моему предложению, - она набрала в легкие воздуха и похлопала ладонями по коленкам, концентрируя моё внимание.
- Ты хочешь мне сделать предложение? О чьём замужестве? – неловко пошутил я.
- О моём, - серьёзно заявила она, - Собственно не о замужестве, а о твоём переезде ко мне, - по мере ускорения её речи регистр повышался, - Ты выедешь из своей конуры, именуемой комнатой в студенческом общежитии. Я предоставлю тебе регистрацию, и ты обретёшь все свои утраченные права. Сможешь найти достойную твоих знаний работу, получить ещё один грант, осуществишь театральные постановки, защитишь, наконец, обе свои диссертации, выпустишь в свет монографии, тебе не придётся унижаться в судах с бесполезными требованиями, спорить с этими подонками, которые и мизинца твоего не стоят…
Речь Ирины, добравшись до самой высокой ноты, спуталась со скрипичными аккордами “Рапсодии в стиле блюз” Гершвина, звучавшей в моей голове, и не предоставила возможности услышать конец её тирады. Я напряжённо прислушивался. Жесты её нетерпеливых движений указывали на тщетное ожидание ответа и словно повторяли ритм блюза. На какой-то момент мне показалось, что передо мной гипсовая кукла, которая от вибрации вот-вот расколется и рассыплется.
- Прекрати немедленно! - я орал, чтобы перекричать звучание Рапсодии, - ты, федеральный судья России, говоришь мне о том, что, защищать свои неотъемлемые права и свободы в судах Российской Федерации – это унижение? Оставь меня, - я метался по комнате, в поисках своего мобильного телефона
- Но почему? Почему? – её вопрошающий взгляд, утративший надежду, потух.
- Ты должна это понять. Если бы Дина была жива… но её нет… Я должен довести это дело до конца, - я резво сбросил с себя махровый халат и через несколько минут, подобно намуштрованному солдату, был экипирован, и уверенной походкой направился к входной двери.
- Ты знаешь, что Петру удалось вернуть дело Д. Громовой пятилетней давности о выселении на пересмотр в Мещанский суд? – вопрос Ирины вынудил меня остановиться, - Так вот, оно попало ко мне! – радостно заявила она, - Мне посылается испытание, которое я должна осилить. И.., будь уверен, я всё преодолею, - взмолилась она.
Ирина обещала мне, что она будет действовать исключительно в рамках закона. Признает основания для пересмотра законными и обоснованными, признает действия судебных приставов-исполнителей ненадлежащими. Даст делу поворот, вынесет решение о возвращении имущества в квартиру, из которой оно было незаконно вывезено, признает действия ДЭЗ и ГРЭП по делу преступными, принудит их восстановить в правах семью Дины и зарегистрировать их по фактическому месту их проживания на момент незаконного выселения, удовлетворит требования о возмещении морального вреда.
- Я не произвожу счастья, поэтому не имею права потреблять его, - руки её беспомощно упали и подчеркнули стройность фигуры, - Но самое главное, что мы одинаково понимаем, что такое счастье, и есть надежда, что придём к нему, не так ли?
Основания, определяющие её намерения, безусловно, лежали в плоскости её личного выбора. Это не могло не радовать меня, поскольку ценностные категории, которые определяются мерой стремления к поиску себя в мире, позволили мне воспринять Ирину вырвавшейся из узкого мирка замкнутого мелочной расчётливостью. И, если вопрос о здравости и законности для моей возлюбленной, которая является федеральным судьёй, представляет ценность, то ничто не может препятствовать нашим отношениям. Вдруг мне открылось, что положительное разрешение в суде дела Д. Громовой не только правильно по существу, но оно многое может улучшить в наших отношениях с Ириной.
Мы решили, что я не пойду на судебное заседание, поскольку моё присутствие будет смущать её, и она не сможет должным образом сосредоточиться на деле.
До слушания оставалось больше месяца. Понимая, какого немыслимого напряжения ей будет стоить осуществление данных мне обещаний, я настаивал на том, чтобы мы время от времени возвращались к этому разговору.
- Нет, Ник, я не передумаю. Решение принято. Это моя воля и моя истинная позиция, - уверила она меня, не отказываясь от возможности возвратиться к этому разговору позже.
Она благодарила Дину за то, что та предоставила шанс вернуться ей к самой себе. Я был восхищён её мужеством и полюбил её слёзы раскаяния. Я был готов взять на себя все её душевные муки и терзания, чтобы помочь на этом тяжёлом тернистом пути. Мы были открыты друг другу, и это роднило нас ещё больше. Спустя какое-то время она заговорила о моих делах в Краснодаре и в Мытищах. Ирина утешила меня, что закон защищает права собственности и все опасения о том, что мой брат может лишить меня права на часть этой собственности, которая мне досталась от моей матери в наследство, не имеют под собой оснований. Тогда, помню, я не обратил внимание на то, что в её голосе нет уверенности. Почему она заговорила об этом? И почему она избежала этого разговора, когда я звонил ей из Красноярска?
- Мне иногда хочется превратиться в воробышка и улететь подальше от всех проблем, - неожиданно загрустила она.
- Почему именно в воробышка? А не в сокола, например, или лебедя? – засмеялся я.
- Так, - отмахнулась она, - вспомнилось что-то… а этот, так называемый “куратор”, он вернул тебе долг чести? – в её смехе послышались металлические нотки, - Ник, ты – победитель, пусть он утрётся своей властью.
- Мы оба пострадали, - ушёл я от заслуженных комплиментов.
- Я бы не сказала, что ты страдаешь… - потрепала она меня по волосам.
- Да, - ухмыльнулся я, - пишу книгу.
- Опять в творческой работе! Чёрт возьми, ничто тебя не собьёт с толку!
Я подумал о том, что нам придётся набраться много терпения, чтобы Ирине однажды удалось понять, что нет тягостнее радости мелкой и проходящей, которая является порождением не всегда осознаваемого чувства ущемлённости.
До конца выходного дня оставалось несколько часов, и мы решили прогуляться по Чистопрудному бульвару.
Глава 20
Накануне судебного заседания Пётр собрал нас в своей конторе. Он нервничал и не находил себе места, бросаясь от одного рабочего стола к другому, оснащая нас Кодексами, проверяя наличие прочитанных им лекций в наших тетрадях, давая ценные указания, поучая и наставляя.
- Чего ты нервничаешь, пап, расслабься. Исход дела предрешён, всё будет о' кей! – успокаивала отца его дочь.
- Поэтому и нервничаю, что не знаю, как вести себя в таких случаях. Ты должна очень хорошо понять, что это из ряда вон выходящий случай…
- Знаю, знаю, во имя восстановления справедливости, законности и всё такое, - к неудовольствию отца она утвердительно замахала головой, отмахиваясь от наставлений.
Мы с Викторией шептались в углу кабинета, я вручил ей подарки, припасённые для её сына, и пытался выведать, слышала ли она подробности о смерти своей матери. Уяснив для себя, что она не осведомлена, я решил найти более удобный случай для обсуждения вопроса об организации панихиды.
Неожиданно запиликал мобильный телефон, и Вики сообщила о том, что Александр и Люба из Красноярска по SMS шлют слова поддержки с наилучшими пожеланиями и сожалением, что не могут быть с нами в этот ответственный момент и что у здания суда нас ждёт какой-то сюрприз.
Когда мы подошли к дому правосудия, нас ожидала наша странная компания, а так же Наташа со своей Мамушей и Боречка. В стороне шумела молодёжь, рассказывая анекдоты о судьях и судебной системе. Когда мы подошли поближе – они окружили меня, и я представил их остальным как студентов МГУЛ. Ещё через некоторое время неподалеку припарковалось такси. Мужчина, расплатившись, расплылся в улыбке и направился ко мне. Я не мог поверить своим глазам. Передо мной стоял Лёня из Красноярска. Мы обменялись рукопожатиями и шутливыми приветствиями. Выяснив, что он ещё неделю пробудет в Москве, я похлопал его по плечу, что обещало непременное совместное времяпрепровождение. В ответ он похлопал меня в знак закрепления молчаливого уговора. Собралось народу не меньше, чем на слушаниях дела печально знаменитого Ходорковского. Все перезнакомились и вошли в здание суда, а я с собакой остался у входной двери.
Перейдя на другую сторону Каланчёвской улицы, я получил возможность заглянуть в окно Ирины. Она стояла в чёрной мантии и обнадёживающе махала мне рукой. Я отправил ей по мобильному телефону сообщение: “Верю и люблю”. Прочитав сообщение, она направила в мою сторону воздушный поцелуй, от которого мороз пробежал по спине. Я заёрзал, а она рассмеялась. Ещё через какое-то время её лицо исчезло, и я занялся воспитанием Мамуши, которая рвалась к своей хозяйке. Я еле сдерживал её.
Пока в зале заседания шёл процесс, я получил возможность проанализировать свои судебные дела в Мытищах. Сопоставляя действия московского и мытищинского судей, я пришёл к потрясающему выводу, что они в буквальном смысле повторяют друг друга. Точно так же не принимаются иски, самопроизвольно и многократно возникают необоснованные требования о неосновательных исправлениях заявлений. Точно так же выносятся определения с требованиями о предоставлении домашнего адреса ответчика там, где в жалобах оспариваются незаконные действия должностных лиц. Заявление о восстановлении на работе, которое согласно закону, должно рассматриваться в самые короткие сроки, поскольку требования связаны с выживаемостью, затягиваются на годы. При этом, не исследовав всех вопросов по трудовым правоотношениям, суд принимает к рассмотрению единственный от противной стороны иск о моём выселении, который вытекает из неразрешённых трудовых отношений. Суд настоятельно направляет судебные повестки по иску о выселении погорельца на улицу, при этом не принимает к рассмотрению заявлений потерпевшего о незаконных действиях чиновников по этому же делу. Игнорируются кассационные жалобы.
Такая общая воля не сговаривающихся между собой российских властей и чиновников связана с деспотизмом, признанным и культивируемым, а потому могущественным. Но непобедимым ли?
Обнаружив существенную разницу между мной и Диной, встреча с которой полностью изменила мою жизнь, я задумался. Если она, отстаивая свои права, ещё надеялась на справедливый суд и лишь спустя много лет на собственном опыте познала все премудрости этой своеобразной борьбы с российским судом, ограничивающим её права на своевременную и справедливую судебную защиту, то я, благодаря её тяжёлому опыту, с первого дня во всеоружии, и, признаться не жду положительного результата. Я прекрасно осознавал и осознаю, что моя война направлена не против зазнавшегося “куратора”, не против зарвавшегося руководства МГУЛ, не против зажравшихся чиновников и привилегированного суда или необъективной прокуратуры, а за единую общую для всех людей систему неоспоримых ценностей в вопросе духовной свободы граждан России, где привилегии ценятся дороже прав и свобод. Но как это объяснить им? Я избрал этот путь как средство, не чудак ли?
Ожидая разрешения вопросов, связанных с моими заявлениями о восстановлении на работе, которые растянулись на годы, я направлял заявления в генеральную прокуратуру о препятствиях в праве на судебную защиту. Получая Постановления об отказе в возбуждении уголовных дел, я направлял жалобы на Постановления прокуроров в суд, получая отказы, после безнадёжного обжалования в кассационном суде направлял заявления в Страсбургский суд. Эта схема мною выполнялась неукоснительно по любому нарушенному моему праву.
Я принял решение действовать в соответствии со своими убеждениями, поэтому не пропускал ни одного случая для подачи заявлений в суд. Когда руководство МГУЛ, не имея на то оснований, упорно направляло мне уведомления о выселении, я подал ответное заявление, связанное с незаконными действиями администрации общежития. Когда судья проигнорировала моё требование о рассмотрении вопроса об ограничении моих прав на медицинское страхование, я подал на неё заявление в генпрокуратуру о возбуждении уголовного дела против судьи.
Из генеральной прокуратуры моё заявление через областную прокуратуру было направлено в Мытищинскую прокуратуру, которая отписалась непроцессуально. Эти действия были обжалованы в суд и попали - вы не поверите - к тому судье, чьи незаконные действия, собственно, и обжаловались в прокуратуре. Получается так, что судья рассматривала жалобу о себе, поэтому признать незаконные действия прокуратуры не входили в её интересы, а прокуратура, в свою очередь, рассматривала жалобу о себе. Оба они были лично заинтересованы признать незаконные действия суда и прокуратуры законными и обоснованными, что, без зазрения совести и делали. Вот несложный механизм круговой поруки.
В чём я был абсолютно уверен, так это в том, что могущественность, утратившая систему ценностей, никогда не будет обладать величием, и неизменно обречена на фиаско.
- Нет, Мамуша, они не понимают этого, - погладил я собаку и добродушно потрепал за уши, -И какова наша задача при таких обстоятельствах?
Мамуша завиляла хвостом и взвизгнула. Она мучилась невыразимостью, глядя мне в глаза. Вдруг неожиданно увернулась, выскользнув из ошейника, и понеслась по пешеходной дорожке. Я бросился ей вслед и увидел картину, стоящую таланта клоуна, народного артиста СССР Михаила Румянцева, который в начале прошлого столетия успешно выступал под псевдонимом “Карандаш”. В конце улицы, на самом перекрёстке стоит на задних лапах наша Мамуша, перед ней застыла молодая женщина, в которой я узнал судью Наюмову. Страх перед непредсказуемостью мешал ей пошевельнуться и вырывал из её груди несколько приказов, которые больше походили на мольбу: “Фу!”, “Назад!”, “Нельзя!”. Мамуша на реплики не реагировала, продолжала стоять на задних лапах, перебирая передними, словно беседуя с ней на языке жестов, которым пользуются слабослышащие. Власный федеральный судья превратилась в обычного пешехода, который робко призывал меня и собаку к порядку. Извинившись, я попытался оттянуть Мамушу, но мне не удалось справиться с ней. Судья не шевелилась. Мамуша, извернувшись, вцепилась в штанины моих брюк, пододвинула меня к женщине, устроилась в прежней мизансцене и произвела несколько вразумительных лая, поглядывая попеременно то на меня, то на Наюмову.
- Вам не кажется, что она хочет нам что-то поведать? – спросил я, взглянув в лицо судьи, которое походило на гипсовый слепок с давно умершего человека.
Если бы Мамуша умела говорить, то непременно бы похвасталась своим знакомством с федеральным судьёй, когда ввела её в стрессовое состояние, утащив из-под окна её вечерние наряды. Она хотела бы рассказать о том, что, судья, отняв у Дины и её семьи жилище, имущество, документы, - в надежде сломить её волю, сильно просчитались. Но она ещё не научилась разговаривать и, стоя на задних лапах, продолжала попытку договориться с помощью жестов.
Долго бы нам стоять, если бы не Наташа, которая бежала к нам в сопровождении Вики и Петра, за которыми устремились в нашу сторону и все остальные. Мамуша, польщённая интересом к её персоне, выпустила из виду судью, которая еле унесла ноги под общее улюлюканье зевак.
***
Когда посторонние разошлись, я почувствовал настороженность. Выяснилось, что Ирина из своей норы, именуемой “совещательной комнатой”, долго не выходила в зал судебных заседаний, а присутствующие терпеливо ожидали её выхода. Я пытался представить мою Ирину, её ощущения враждебности настоящего мира, в который она хотела, но не посмела войти. У меня защемило сердце, я застыл в оцепенении, потому, что, то, что я услышал, превосходило мои самые смелые фантазии…
После получасового сомнения Ирина приняла решение избавиться от свидетелей её малодушия, потому, что она уже знала, что не в состоянии разрешить вопрос так, как требует закон. Вызвав судебных приставов, она распорядилась освободить от посетителей зал судебных заседаний. Немая сцена принудительного повиновения и шёпот о нарушенных гарантиях об открытости и гласности судебных заседаний предвещали плохой конец.
Потом последовал рассказ Вики о том, что ещё полчаса ей в одиночестве пришлось дожидаться выхода судьи, которая, нарисовавшись, объявила, что сторона, представляющая интересы Громовой в судебное заседание не явилась. Я не мог поверить своим ушам. Вики была спокойна. Она рассказала, что моя Ирина, глядя в глаза Вики, объявила, что сторона, представляющая интересы Д.Громой не побеспокоилась даже предупредить суд о своей неявке. И что суд, при таких обстоятельствах вынужден проводить процесс без неё. Вики рассказывала о том, что она вносила коррективы, ходатайства, отводы судье, протестовала против незаконных действий, оскорбляющих её достоинство, но федеральный судья Шакалова была невозмутима и проводила заседание так, словно Вики не было. Однако представительница Громовой не сдавалась, кричала о неуважении к суду с требованиями арестовать её за проявленное неуважение к суду в надежде, что это может явиться свидетельством её присутствия на суде, которое Шакалова не желает признавать. Кончилось тем, что те же судебные приставы вынесли Вики на руках в коридор. Друзья её обступили. Судебные приставы не дали никому из присутствующих приблизиться к залу судебных заседаний. Решили дождаться решения в сумеречном коридоре, хотя ни у кого не вызывало сомнения, что решение будет не в пользу Дины. Это задержало проведение следующего процесса, но не вызвало недовольства у людей, которые привыкли часами дожидаться своей очереди в суде.
Начало смеркаться, а мы всё стояли и молчали.
- Девочки, бегите на почтовое отделение и направьте телеграмму председателю суда о том, что федеральный судья Шакалова игнорировала живое присутствие Вики на судебном заседании. Надеюсь, это будет весомым доказательством препятствия судопроизводству в Страсбургском суде, - нарушил длинную паузу бас Петра. Он вытащил из кармана несколько скомканных купюр десятками и поспешно сунул их в руку своей дочери, мягко подтолкнув её к Вики.
Я поднял голову, и мои глаза из множества окон расторопно выхватили окно здания суда, в котором стояла Ирина. Мне вспомнился тот вечер, когда из новостей, транслируемых по телевизору, мы вместе узнали о трагическом конце Дины. Вспомнилось, как Ирина взмолилась, благодаря Дину за то, что та предоставила ей шанс вернуться к самой себе…
Ирина была далеко и не могла видеть меня. Я тоже не мог уловить её черт, но знал, что ей горько, потому, что очень ясно ощутил, что она уже никогда не обретёт себя. Я видел, как она растворила створки окна и резко замахала руками, прогоняя воробышков, кормящихся крошками на её подоконнике. Один несмышлёныш, спутав направление, случайно влетел в здание. Через мгновение он уже бился в стекло соседнего окна зала судебных заседаний, стремясь на волю. Я видел, как Ирина пыталась растворить его, но стекло всё больше и больше окрашивалось красными пятнами, а она ни как не могла справиться со шпингалетом.
Дочь Петра процитировала строки из стихотворения Беллы Ахмадулиной, из которых врезалось, что «торжествующий невежда приговорён…» и помчалась с Вики в сторону почты. Лёня готовил сценарий панихиды Дины, Боречка безутешно плакал на его плече. Странная компания направилась на рынок, заверив нас, что подойдёт к общежитию, как только запасётся продуктами по такому случаю.
Мы ехали в электричке к моему общежитию и молчали.
- Да не будут они возбуждать уголовного дела против своих, - возмутилась неожиданно Наташа, выдавая свои тайные мысли, - я твёрдо знаю, уже сталкивалась с ними...
- Будущее покажет, - потёр Лёня руками, желая сцепиться в рукопашной схватке с невидимым врагом.
- Прекрати, Лёня, такова позиция правительства – поддерживать своих, - безнадёжно махнула рукой Вики в твёрдой уверенности, что генеральная прокуратура не поддержит её требования о возбуждении уголовных дел против судей Мещанского суда.
- Что значит “своих”? А мы тогда чьи? – забасил один из студентов.
- Русское правительство, как обратное провидение, устраивает к лучшему только прошлое, затрачивая баснословные суммы на бесконечное переименование улиц и площадей, в то время как… - Пётр не дал вмешаться в спор своей дочери, нравоучительно дёрнув её за рукав.
- Действительно, часто побеждает не правое дело, а тот, кто больше вложит в борьбу денег, влияния, сил… - рассуждения одного из моих студентов показались мне опасными своей банальностью, но не успел я включиться в спор, как эта тема была подхвачена остальными.
- В честной борьбе в России всегда побеждает жулик, - реплика другого студента насторожила меня.
- Ты будешь продолжать борьбу? – выделяя каждое слово, обратился я к Вики.
- Несомненно, в этом я вижу осознанную необходимость, - полушутя, полусерьёзно ответила она, - Я уверена, что это правильное решение, но не меньше уверена и в том, что оно бесперспективно.
- В таком случае, тебе следует набраться терпения и не поддаваться даже самому ничтожному сомнению, потому, что в труднейших делах побеждает присутствие духа и вера в победу, - настроил я её на серьёзный лад.
- Такую веру мне даёт высокая цена, которая заплачена моей матерью, - она отвернулась к окну, чтобы не выдавать слёз.
- Вики, это тебе, - Боречка протянул ей самое дорогое, что у него было, - Это “Демон”. Ты знаешь этого художника? Врубель называется. Твоя мама говорила, что в ней содержится большая тайна.
- Спасибо, Боречка, - Вики приняла картину и уже не прятала своих слёз.
- Эта картина, - продолжал Боречка, - поможет тебе открыть затаившуюся внутри тебя нерушимую силу, о которой ты сама не знаешь, но, которая однажды проявит себя и поможет победить.
Стук колёс электрички отмерял километры, приближая нас всё ближе и ближе к осознанию церемонии, посвящённой подвигу матери Вики. Безусловно, Дина была первопроходцем в открытой борьбе в “правосудием”, она не пожалела жизни ради этой борьбы. Казалось, Громова в кровавых марлевых повязках унесла с собой в вечность следы того затхлого мира, куда в одиночестве погружалась долгими годами, и откуда умудрялась возвращаться обновлённой, с новыми неведомыми чувствами, которые, словно, подносила нам великим даром свободы. Мне, идущему за ней, мои потери показались смехотворными, и я неожиданно громко засмеялся пронесшейся безрассудной мысли, что она не может не вернуться: она здесь, среди нас сейчас и всегда. Виктория взяла мою руку и сжала в своих тёплых ладонях, а я понял, что принятая от Дины эстафета, передаётся в надёжные руки.
Уже никто не сомневался в необходимости повторения этого поступка, хотя бы потому, что борьба превратилась в сознательное стремление к ясной цели. Я видел, как преобразились лица моих студентов, дочери Петра, Боречки, Наташи. Они светились бесстрашием перед этой дорогой, даже если она будет занесена непроходимыми обвалами и потерями.
Легенда о женщине из далёкой Аравии померкла в поступке Дины, которая озарила её жизненным правдоподобием. Молодёжь опять травила анекдоты и весело хохотала. Я смотрел на них и думал, что ничто не остановит их на этом пути, где нет места мелкой и проходящей радости, потому что, выбранная при таких обстоятельствах дорога, не может стать могилой на пути к осознанию истинных ценностей. Глядя на беззаботную с виду молодёжь, я понял, что будущее, которое они построят, это и будет главный суд, перед которым не всякий готов держать ответ.
ЭПИЛОГ
Прикрытые веки Громовой вздрогнули, ноздри расширились, - она услышала тихое пение одинокого женского голоса и ощутила резкий запах горькой травы. «Я в раю», - подумала она. Её туловище напряглось и метнулось. Она вскрикнула от нестерпимой боли и, едва успев сообразить, что жива, потеряла сознание. Какая-то её часть отделилась и устремилась в неизведанное, откуда ей предоставлялась возможность беспристрастного наблюдения за ритуалом, который совершался над её обгоревшим телом.
Над больной склонилась пожилая женщина в белой косынке, довольно замахала головой, забила в ладоши и затопала. Её тихое пение обратилось в гортанные возгласы. Они могли поднять мертвецов из могилы, но Дина лежала в неподвижности. Комната заполнилась женщинами. Они, не торопясь, распустили длинные косы и окружили Дину. Женщина в белой косынке завыла и вскоре комната наполнилась протяжными, заунывными, тревожными звуками, которые были подхвачены всеми присутствующими. Под эти звуки женщины осторожно, чтобы не причинять боль, сняли с Дины одежды. Нижнее бельё и окровавленные бинты сжигались во временно сооружённом камине в проёме двери. Проникающий со двора свежий воздух разжигал костёр, в который каждая из присутствующих время от времени забрасывала горсть сухой травы. Комната наполнялась дымом, свечи дрожали, но продолжали гореть ярким пламенем. Верхние одежды натягивались на чучело, которое располагалось рядом с бездыханной Диной. Когда чучело обрело облик Дины, женщины разделились на две группы. Одна из них приблизилась к чучелу, другая – к Дине. Ещё через мгновение тело Дины было погружено в оранжевую вязкую жидкость в огромном овальном глиняном тазу, а чучело было выставлено за дверь комнаты. После непродолжительного ритуального танца, женщины вышли, взяли чучело и направились в горы, где мужчинами заранее был заготовлен склеп, обложенный в глубине земли камнями. Уложив чучело на дно склепа, они расселись вокруг и, причитая, стали дожидаться знака.
Под утро со стороны деревни раздались выстрелы. Это означало, что женщины должны возвращаться. Выстрелы, повторяясь, торопили их и словно соревновались с грохочущей стихией. Едва они покинули склеп, как в него угодила разрушительной силы молния, отбросив их на несколько метров вниз под гору. Через несколько мгновений реки наполнились мутной водой, поднялись и понеслись, неся огромные камни, вывороченные с корнями деревья, глыбы снега и сметая всё на своём пути. С гор сошёл сель, уравнивая небольшие ущелья с невысокими хребтами, он мчался в сторону деревни, которая располагалась в глубоком ущелье – ничто не могло спасти жителей деревни от надвигающейся катастрофы.
Женщины, измазанные грязью, расцарапанные, в порванных одеждах, цепляясь друг за друга, приостановились и окинули взором происходящее: сель перед самой их деревней, резко повернул направление, не зацепив своей разрушающей силой ни один из их домов.
Часть Дины, которая наблюдала со стороны неизведанного, вдруг ощутила полёт к звёздам. Она взлетела в чёрное небо неприветливое и холодное, хоть и не способна была ощутить ни бездушия, ни радушия. Далёкие звёзды словно отражались в сознании безграничном и в то же время ограниченном сиюминутными требованиями обстоятельств, в которые она угодила независимо от своей воли. Ей не хотелось покидать земли, ей не хотелось оставлять своего тела, но она этого не понимала, оказавшись в заключении у бездонного пространства тьмы и безмолвия. Изворачивалясь неосознанными формами, жаждала отыскать некую колею, которая, вернула бы её в собственное тело. Каким-то непонятным ощущением уловила зов: “Анид! Авоморг!” В это мгновенье Дина открыла глаза, и сердце её содрогнулось от склонённых над нею измазанных лиц, из которых яркими маленькими звёздочками выступало множество вопрошающих глаз.
- Где я? - в голове Дины ещё гнездились впечатления от тех далёких светил, среди которых она только что пребывала.
Замазанные грязью лица осветились улыбками, незамедлительно забили барабаны. Женщины подняли Дину из глиняного сосуда и омыли её тело, на котором не осталось следов от ожогов и ран. Затем одели в белые одежды и предложили выпить дымящийся жаром отвар, после чего уложили в свежеубранную постель, обновили горящие свечи, убрали в комнате и оставили в уединении.
- Ничто не уклоняется от своей цели… но, что это? – она поднялась с постели и подошла к окну. Вдалеке возвышался забор, уложенный из камней, как бывает у жителей гор Большого Кавказа. Двор был наполнен празднующими людьми, посреди двора на огромном вертеле насажена баранья туша, невдалеке – дубовая бочка, из которой лилось красное вино.
Дина набросила тёплые одежды и вышла во двор. Все веселились, а Дина думала о своём таинственном полёте, о чудодейственном исцелении, о загадочном спасении деревни и о том, что её что-то ещё ждёт в этой жизни…
Она долго не могла выбраться из деревни, которую волею судьбы обошли селевые потоки. Все дороги и мосты были смыты, оборваны линии электропередач, жители гор оказались в полной изоляции от цивилизованного мира. Между тем, коровы давали молоко, овцы – шерсть и мясо, из муки выпекался хлеб – жизнь шла своим чередом. Время от времени на вертолётах прилетали журналисты: одних интересовали обстоятельства, связанные с раскопками съёмочной группы Бурова, других - загадочные события, связанные с чудодейственным спасением деревни, третьих - необъяснимые обстоятельства в склепе на вершине одной из гор.
Дина намеревалась отправиться с журналистами в Москву или передать сведения о своём спасении родным и близким, но женщина в белом платке остановила её: «Ещё не время». Ничего не добившись, однажды журналисты покинули эти места и больше не возвращались.
О Дине заботилась вся деревня. Когда наладилась связь с внешним миром, а здоровье уже не вызывало опасений, она собралась в путь.
***
Через год прокуратура г. Москвы всё-таки возбудила уголовное дело против Главы управы Бойкова Фёдора Петровича, который увольняясь с одного места, тут же получал повышение. Несчастье настигло в центральном округе, где с несколькими судьями Бауманского и Мещанского судов он был осуждён Верховным судом Российской Федерации и приговорён к тюремному заключению за целую серию квартирных махинаций. Прокуратура Московской области возбудила уголовные дела против судей за “воспрепятствование судопроизводству”. Ректор института, который торговал дипломами, до сего дня вызывается в прокуратуру. Несколько высокопоставленных лиц при неизвестных обстоятельствах выбыли из Министерств. Стихия пожарищ, следующая одна за другой, поглотила в своём беспощадном вихре и театр, который возглавлял «куратор» и студенческий клуб, который возглавлял Хапов, и основной корпус МГУЛ.
Направленные в Страсбургский суд совместными усилиями заявления, порядка полусотни штук, получили широкую огласку и большой резонанс в мире, а Дина получила внушительную компенсацию от государства Российского. Пётр пригласил Дину на работу, к себе в адвокатскую контору, где она и трудится, защищая интересы граждан в судах Российской Федерации, и параллельно с сыном работает над проектом кинофильма “Полёт Феникса”.
Я был восстановлен на работе в МГУЛ, получил весомую компенсацию, но устроился в Российский государственный гуманитарный институт (РГГУ) и в Московский государственный университет (МГУ), выпустил в свет две монографии, организовал работу в научно-исследовательской лаборатории «Тонких технологий субъектно-объектных отношений».
Мы с Вики отстроили дом, насадили вокруг дубовых деревьев из привезённых Диной желудей с гор Центрального Кавказа, воспитываем Егорку и ждём появления на свет дочери, которую назовём Диной.
Полёт феникса или Судебный процесс ценою в жизнь
© Copyright: Боллюмир, 2008
Свидетельство о публикации №208062600460
Свидетельство о публикации №208062600460
Рецензии