Синий мох

Комната Мити озарялась жёлто-алыми бликами. Горела помойка за окном, и мальчик носом прильнул к окну. Широко раскрытыми глазами он смотрел на танец пламени и чёрный дым, поднимающийся к серому вечернему небу. Вот отчаянная бабуля подбежала и вылила ведро воды, а вот мальчишки что-то бросили туда, и с минуту на минуту должно было зашипеть и громко выстрелить.
- Безобразие, - сказала за дверью мама.
       Митя не видел ничего зазорного в происходящем. Своеобразный вид за окном был вполне естественным для него, также как нормальным был звук грохота мусоровоза по утрам. Митя даже считал вполне выгодным для себя наличие такого вида. Вчера, например, он первый заметил выброшенные грампластинки, которые летают как летающие тарелки с пришельцами, если их правильно запустить.
 Вдруг Митя заметил кошку, которая выпрыгнула из под горящей кучи и быстро побежала в сторону Митиного окна. Когда она приблизилась, он разглядел в ней огромную крысу с лысым хвостом. Она большими прыжками направлялась к двери в подвал, который был прямо под комнатой мальчика. Митя в ужасе запрыгнул на кровать и накрылся одеялом. Из всех животных, только к ним он хранил жуткий страх. Сколько раз он уже обшаривал все углы, проверяя, нет ли где-нибудь щелей, позволивших этим чудовищам добраться до него и, не найдя, успокаивался. Вспомнив про майского жука в спичечной коробке, Митя нащупал его под подушкой, поднёс к уху и стал слушать, как жук там карябает лапками. Жук ползал уже заметно тише и реже. Митя приоткрыл коробку, оголив рогатую головку, и положил его себе на ладонь. Майский жук стал карабкаться своими цепкими коготками по руке, добрался до конца указательного пальца, до самого верха, и начал пытаться раскрыть свои склеившиеся крылышки. Мальчик быстро встал, открыл форточку и высунул руку на улицу. Жук долго не мог расправить одно крыло и, наконец, расправив, густо зажужжал, мгновенно исчезнув в вечерних сумерках…

Митя старался вовремя выпускать жуков на волю, пока они ещё живы. Он не знал, почему им не нравилось жить у него в банке – там такая же земля, как и на улице и трава меняется каждый день. А вчера он принёс с улицы в слегка сжатом кулачке бабочку-шоколадницу, которая сразу залетела на карниз и всё ползала по нему, оставив на пальцах Мити свой шоколадный узор. Мальчик понимал свою нерасторопность по отношению ко всем этим существам и отпуская их живыми испытывал невыразимую детскую радость. Но совсем отказаться от их ловли он не мог.
Голубей Митя ловил следующим образом. В месте большого скопленья птиц, недалеко от помойки, он ставил вверх дном большую картонную коробку, подперев её с одной стороны палкой, привязанную за верёвочку, которую держал в руках в нескольких шагах. Под коробку Митя сыпал жёлтого пшена и, когда, наибольшее количество воркующих, осмелев, оказывалось под коробкой, он выдёргивал палку, которая падала и накрывала голубей. Засунув в эту коробку руку, ощущая знакомый мусорный запах, он хватал птицу за спину, вытаскивал и держал несколько минут в крепко стиснутых руках, любуясь переливающимся зелёным блеском на шее и резкими поворотами головы. Потом с силой подбрасывал в небо голубя, провожая его взглядом до тех пор, пока ошалевшая от внезапной неволи и неожиданного освобождения птица не скрывалась из виду.
Однажды он притащил домой умирающую отчего-то синицу. Её глазки были полуприкрыты, она уже не могла самостоятельно стоять и заваливалась на бок. Митя тыкал её клювиком в блюдце с водой, но она только слегка двигала упавшими крыльями и снова застывала. Утром он нашёл её лежачей на спине кверху лапами и открытым клювом. Митя аккуратно взял её, вырыл под окном в траве небольшую ямку, тщательно обложил дно листьями, положил трупик, накрыл ямку найденным неподалёку красным прямоугольным стёклышком и засыпал землёй. Место могилки Митя отметил кирпичной половинкой, укрепив его камушками по бокам.

Большую часть времени, он проводил в одиночестве. Со сверстниками ему было не то, чтобы скучно, а просто невыносимо. Митя не принимал их любимые забавы: расстрел кошек из трубки больно бьющей рябиной и заливание водой муравейников. Эти игры были нестерпимо жестокими. Но в драках он участвовал охотно, но не терпел нечестных действий, когда хватали за волосы или били лежачего. Ему не нравились обидные прозвища, которые ребята давали друг другу. Когда ребята всё-таки уговаривали его поиграть с ними в «войнушку», Митя первый оказывался «убитым» и должен был всё время лежать на земле. Один раз он пролежал так очень долго, рассматривая сквозь кружева ресниц ветки деревьев на фоне глубокого синего неба, выглядывающее иногда сквозь ослепляющую вату облаков. Один раз очнуться Митю заставил, застав врасплох, огромный лохматый Мухтар, одинокая местная дворняга, пёс лизнул его прямо в нос, затем обнюхал его руки и ноги и, повиляв немного своим пыльным хвостом, отправился по своим делам.
Когда Мите становилось грустно, он залезал на высокое дерево во дворе и сидел там несколько часов. Старый клён возле котельной и огромное ветвистое дерево с неизвестным названием около дома были его любимыми и по удобству залезания и по точкам обозрения. Митя совсем не боялся высоты и лазил с проворством обезьянки. Он удобно усаживался на высоких ветвях и впадал в длительное оцепенение, наблюдая всё вокруг. Там внизу люди такие крошечные, словно игрушечные. А здесь наверху так близко пролетают самолёты, так живо колышутся листья, шепчут о чём-то своём. Иногда начинают шептать все хором - тогда ствол раскачивается вместе с Митей. Это так здорово. Иногда по стволу пробежит огромный муравей или букашка-паучок с длинными тонкими лапами. Тогда он тихо, не дыша наблюдает за его движениями и тогда уже совсем ничего больше не замечает - и что уже темнеет, и что пора уже давно идти домой, ведь мама должно быть уже волнуется…

За окном уже было совсем темно, пламя догорало, когда мама принесла бокал горячего молока. Митя медленно пьёт, то и дело дуя на край чашки, поглядывая на знакомый ковёр на стене. Узор немного потёртый, но всё ещё лоснящийся и приятный на ощупь. На нём семья оленей пасётся на поляне. Рогатый отец, статный и прямой, навострил уши, озирается по сторонам. Мать нагнулась и пьёт из болотца, а сорванец-оленёнок бегает рядом в кустах. На заднем плане – таёжный лес, а за ним горы.
- Мам, а олени что едят?- спрашивает Митя.
Мама садится на край кровати и смотрит в окно, задумавшись.
- Олени? Ну, они травку едят, мох очень любят…
- Мох?! Синий?
- Что? – не поняла мама.
- Ну мох любят, синий?
- Ну почему синий? Мох зелёный. Синего не бывает. Ну всё, спи.
Мама берёт пустой бокал, целует в щёку, уходит, растворяется в свете дверного проёма и закрывает дверь. Митя ещё немного лежит в кровати с открытыми глазами и закинутыми за голову руками, всё тело приятно жжёт от усталости и небольших царапин. Но вскоре и это проходит, и его одолевает сон. Тот самый сон, который утром стирается из памяти, оставляя за собой только туманное чувство тревоги. Странное место, то ли на луне, то ли на какой другой планете. Но всё знакомо настолько, что будто бы он был здесь давно, чуть ли не всегда. Здесь есть озеро с чёрной водой, розовыми водорослями и фиолетовой травой по берегам. Вокруг него серые скалы, покрытые синим мхом. Митя всё время лезет по этим скалам, пытаясь перелезть, но никогда не долезает, срывается, синий мох остаётся в руках, и он медленно летит спиной вниз.
Медленно…Мучительно медленно…
В этот раз он долез почти до самой вершины скалы, ещё чуть-чуть, и он заглянет туда за неё…
О чудо! Та самая поляна! И олени! И лес! И всё настоящее…
Тук-тук-тук… Падают камни под ногами мальчика…

И снова повторяется то же самое – долгое падение затылком вниз. И снова в руках синий мох, чем-то похожий на прошлогоднюю ёлочную мишуру, напоминающий небо, что на ковре с оленями…




       февраль 2006 г.