Один день из жизни Ника Соловьева, голодного студе

Один день из жизни Ника Соловьева, "голодного студента".


I Утро, восход и завтрак.

Комната наполнялась мягким светом. Такой бывает только в понедельник утром, когда город оживает после ночного дождя и воздух, обычно пыльный и грязный, свежеет и становится удивительно чистым, как ранней весной в лесу.
В комнате царил ужасающий бардак. На полу лежали комки бумаги, стол был завален книгами, исписанными листками и горстками шоколадных оберток. На подоконнике стояла чашка недопитого, уже давно холодного чая. Комната была маленькая, но, как говорится, уютная. В ней хватало место только для небольшого платяного шкафа, письменного стола, и одноместной кровати.
Кровать стояла так, что все тело спящего было обращено к окну, а ноги упирались в дверь. Вообще, комната казалась ужасно кривой, хотя на самом деле представляла собой идеальный квадрат. Подобную асимметрию хозяин квартиры сделал намеренно, с целью, одному ему известной.
Солнечный свет заполнил комнату как вода стакан - на окне не было штор. Спящий был парень, лет двадцати. Он приоткрыл правый глаз. Сморщился. Закрыл глаз. Потом изо всех сил с громким мычанием вытянулся, крякнул и обмяк. Потом сел на кровать, продирая глаза.
Сидя с закрытыми глазами он поцокал языком и снова потянулся. Скорчив гримасу, парень почесал место, где левый бок переходит в спину, потом чуть-чуть приоткрыл глаза и посидел так еще минуты две.
Солнце тем временем загорелось еще ярче. Окно смотрело на восток, и парень теперь видел огромный красный диск, вздымающийся над высотными домами. Что говорить, а вид здесь открывался действительно красивый - величественный и спокойный. Каменные горы, вот чем казался город отсюда.
Парень наконец открыл глаза. Растрепанные волосы прядями падали ему на лицо. Внезапно насторожился. Губы его вытянулись так, будто он пьет коктейль через трубочку. Перевел взгляд налево. Перевел взгляд направо. Потом как бы с опаской посмотрел через левое плечо назад. Через правое. И тихо-тихо, еле шевеля губами сказал: "Хы". Быстро оглянулся по сторонам. С таким же подозрительным выражением лица вернулся в начальное положение, два раза медленно кивнул головой и сказал: "Да-да. Хы". И не удержавшись, расхохотался, хлопая себя по коленям.

"Кофечайник" кипел. Парень стоял в одних трусах на кухне и нырнув холодильник искал "чего-нибудь пожрать". Пожрать нашлось два яйца, кусок засохшего сыра и горбушка хлеба. Что хлеб вообще делал в холодильнике, одному черту было известно. "Голодный студент" положил все это на стол перед собой, горько хмыкнул и пошел искать "The сковороду". "The сковорода" была волшебная: на ней невкусное становилось вкусным, а сырое жареным. Тем более, что в этом доме она являлась единственной.
"Голодный студент" тем временем рылся в завалах собственной комнаты, пытаясь найти волшебную аппаратуру. "The сковорода" нашлась, как ни странно, под кроватью. Какой ураган её туда занес, можно было гадать до скончания века.
С сияющей улыбкой на лице, студент торжественно внес её в кухню и с громким "та-да!" представил её яйцам, сыру и горбуше. "The сковорода" представляла собой старую чугунную конструкцию, которой еще советская прабабка била прадеда по голове, когда тот возвращался поддатый с деревенской гулянки. С неисчезающей улыбкой парень с громким лязгом поставил её на газовую плиту, цвета "советский металлик" (то бишь ржаво-грязно-белый) и с гордостью пустил газ. Засунул руку в карман. Кармана не оказалось. Парень глянул вниз. Трусы, блин! Он громко хлопнул себя по лбу и отправился в комнату. Посредине дороги вдруг остановился, снова хлопнул себя по лбу, резко развернулся, пошел и выключил газ.
Через тридцать секунд он забрался с головой в шкаф, пытаясь найти хоть какие-нибудь признаки своих штанов. Улик найдено не было. Парень вылез из шкафа и озадаченно почесал голову. Оглядывая свою комнату, больше напоминающую гнездо сороки, нежели что-нибудь человеческое, парень подумал, что надо бы прибраться. Но так как он собирался это сделать уже три месяца, эти планы скорее всего не исполнятся. И тут парень вскинул голову вверх и в ужасе отшатнулся. Простояв секунд пять с открытым ртом он залился истерическим хохотом. С люстры свисали джинсы... Что и говорить, он понятия не имел, как они там оказались. Хотя наверное, он просто бросил их туда когда валился спать вечером. Оглянулся через плечо. Футболка свисала со шкафа. Ну, все верно! Он хотел закинуть одежду в шкаф, но переборщил, и взял слишком высоко... Штаны не долетели... Парень опять залился гомерическим хохотом, приседая, чуть не падая... Так, еда. Он сдернул штаны с люстры и засунул руку в карман. Пусто. Парень насторожился. Другой карман. Рука нащупала коробок и вытащила его на свет. Потрясла. Открыла. Полный. Со вздохом, полным облегчения, парень поднес его к губам и поцеловал. "Спички - russian zippo!" - и откровенно гордясь собой вернулся в кухню, оставив штаны на полу...

А "кофечайник" тем временем вскипел. Это был самый большой тормоз в доме... И почти единственная вещь, работающая от электричества. "Голодный студент" наконец-то имел все средства для приготовления завтрака. Пустил газ, зажег спичку. Немного полюбовался на пламя, поставил "The сковороду" на плиту, вылил туда два яйца, покрошил на все это дело сыру и приступил к "кофечайнику". Вот чего чего, а кофе с чаем в его доме всегда были. Он очень сильно их любил. Эта зависимость давно переползла в ритуал: кофе утром (и днем, если выходной), много чая вечером и перед сном.

Прошло секунд девятнадцать после Великого Вскипения Чайника, момента удивительного и крайне мистического, так никто в мире не мог объяснить, как аппарат, девяносто первого(!) года рождения, с белым, в двух местах перебитым проводом, и с намертво замотанной синей изолентой крышкой, вообще работал. Когда Ник заматывал её, после того как она неожиданно оторвалась и чуть не убила Фрэнки, он сказал, что изолента должна быть обязательно синей, так как асимметрия - изюминка жизни настоящего Русского.
Итак, кофеварки, естественно, в этом доме не было, а так как Ник кофе пил исключительно нерастворимый, "настоящий", то сейчас он насыпал кофе в огромную железную чашку, залил сверху кипятком и поставил на плиту. В этой же чашке можно было также варить суп, макароны (если повезет), наполнять орехами, чипсами, конфетами и всем, что вообще может подвернуться под руку. Эта вещь была настолько универсальна, что Ник даже не смог придумать ей имя, и называл просто Чашкой.
"Голодный студент" смотрел на часы. Прошла минута. Хороший кофе должен вариться две с половиной минуты. Значит есть время заняться "The сковородой". Яичница к тому моменту приобрела какой-то странный ржавый оттенок... Масло, блин! Ник хлопнул себя по лбу и отчаянно матернулся.

Солнце пронизывало кухню. Окно было открыто настежь, комнату заливал свежий воздух. Только такой и бывает в пол седьмого утра, а именно столько накрякал старый маятник на стене. Вообще, Ник редко просыпался позже шести. Ну может, зимой он вставал в семь, но никак не позже. Он любил спать, любил ложится в теплую постель, укутываться одеялом или наоборот, скидывать его с себя и предаваться ночному ветру… Но он просто не мог спать больше пяти-шести часов в день. Почему? Да он сам не знал. Просто не мог и все.
Сейчас, "голодный студент" сидел на карнизе и уплетал то, что он называл "завтраком", а обычные люди называли... Тем, что сложно описать. По правую его руку стояла чашка с кофе, которая слегка дымилась ароматом бодрости. Хотя Ник абсолютно не нуждался в кофеине и взбадривании, он все равно время от времени потягивал напиток из чашки и удовлетворенно причмокивал губами. Кофе получился отменный. Не знамо как, но Ник все-таки успел снять Чашку с плиты вовремя. После этого он занялся отскребанием яичницы от сковороды. Процесс был бы долгим и интимным, если бы Ник за годы, проведенные с "The сковородой" не научился отдирать самые ужасные остатки пищи. Теперь его сэнсэй явно довольный результатами ученика гордо лежал на столе, выдраенный до блеска.
Кофе и не думал остывать. Железная Чашка, нагретая на плите, могла держать температуру напитка очень долго, как минимум полчаса. Вообще создавалась ощущение, что все вещи в квартире Ника, да и сам он, были как будто созданы друг для друга, ибо вместе они гармонировали и жили, кажется, прекрасной жизнью, хотя каждый из них по отдельности был жутко неудобен и несовременен.
Итак Ник сидел, свесив одну ногу с карниза и наблюдая, как город, будто гигантский муравейник, оживает с приходом утра. Люди уже начали шнырять туда-сюда, куда-то отчаянно спеша, фыркая себе под нос и засыпая на ходу. Солнце уже полноправно властвовало над днем, и улыбалось свысока маленьким человечкам. Ник поймал на лицо луч и улыбнулся в ответ. Он любил солнце. Светлое, теплое, веселое, он не понимал как можно злобно морщиться, при виде такой красоты. Хотя он и не видел его цвета. Ник был редчайшего случая дальтоником, мир для его глаз был черно-серым. Но это ему абсолютно не мешало. Его воображение рисовало ярчайшие краски, создавало новые, совершенно невообразимые цвета, непередаваемые оттенки. Или наоборот, окрашивало мир в хмурые, черно-белые тона, с серыми полутонами и серебряными грозовыми вспышками. Его мозг придавал миру краски, не спрашивая глаза, но Ник всегда видел сущность вещей. Он, например видел настроения людей, рисуя ободки вокруг их тел, он любил снег за то, что хмурым днем воображение превращало его в белую бездушную массу, а в радостный - играло на нем всеми цветами радуги. Писатель всегда видит мир глубже, чем остальные люди, и случай с Ником не был исключением. Все еще улыбаясь и жмурясь солнцу, он медленно вдохнул струйку пара и потянул кофе.

В квартире была еще одна комната, а скорее помещение, куда Ник сейчас и направлялся. Открыв старую, облезлую дверь, он узрел Ванную. Прямо перед ним стоял Унитаз, одна из самых важнейших вещей в доме. Унитаз, или "Трон Великих Дум", представлял собой обычное советское "слив-корыто", но так как от него зависела спокойная жизнь в этой квартире, Ник отдавал старцу должную дань уважения. Рядом с Унитазом уютно расположился Душик, маленький, полудохленький, но освежающий верный друг, в которого можно положиться в трудную минуту. На стене над этим всем делом висело могучее Зерцало, наверное, единственная целая вещь в этом доме. Под ней находилась масенькая раковина, обломанная так, будто кто-то ее надкусил. Ну, на самом деле это так и было, когда Джек споткнулся о незаметный порожек у входа и жахнулся об нее подбородком. Ник уставился на все это и уверенным шагом направился к Унитазу...

Тик, так, кряк. Старые ветхие часы наверное, уже отмеряли свои последние секунды... Тик, так, кряк. Ну да, как бы не так! Они крякали уже лет двадцать и ничего, живы, и еще поживут! Тик, так, кряк. Медный маятник размеренно качался из стороны в сторону, показывая течение времени - медленное, но неустанно бегущее и никогда не прекращающееся. И, как и жизнь, он возвращался в исходное положение, чтобы снова начать сначала свой неугомонный путь... Тик, так, кряк… Ник поцокал языком, сгорбившись в попытке натянуть штаны. Скоро в "Альму Матер" а он еще в трусах. Студент, блин... Наконец постигнув великую тайну заклинившей молнии, Ник был наполовину одет. Попрыгал немного чтобы достать футболку, быстро вывернул ее с изнанки, напялил на себя, одним махом выдул оставшийся кофе и выбежал в общий коридор. Надев беговые кроссовки и захлопнув самозакрывающуюся дверь, Ник вышел на улицу.

Мир налился яркими, эксцентричными красками. Все вокруг сияло оранжевым, небесно-голубым, весенне-зеленым. Иногда вспыхивали желтые и кислотные цвета, но это уже при приближении к метро. Люди ходили самые разные. Хотя сегодня больше всего было зеленых, веселых, с бледно-красными вспышками задорства. Гораздо меньше сегодня было мрачных, серых людей, а если и были, то только пятидесятилетние бизнесмены, вечно хмурые и загруженные черно-серебряными проблемами. Студенты, школьники, старики, все радовались вместе с утром.
Ник не видел цвета кожи, и поэтому удивлялся, когда негров называли черными, азиатов желтыми, а остальных - белыми. Негры, как он отметил, обычно были ярко-голубыми, добрыми, с проблесками зеленого веселья и коричневой мягкости. Азиаты же были в основном бело-красными, с иногда проблескивающими фиолетово-золотыми вспышками. Гордые, пунктуальные, удивительно вежливые и умные. Желтыми же, желчными, язвительными, и черными, ужасно жестокими и злыми, как раз были в основном "белые" люди. Когда Ник о чем-то напряженно думал, размышлял или рассуждал, воображение покорно отступало, и мир представал в сепии, как бы с любовью не желая мешать полету разума. А думал Ник часто и рассудительно. Благо подумать было над чем. Но Ник очень сильно любил погружаться, как сейчас, в бездну цвета и вспышек настроений, и наслаждаться красотой мира...

Ах, как же сладок этот запах, когда открываешь дверь в метро, и в лицо тебе врывается ветер из подземелья! Его даже нельзя ни с чем сравнить, этот букет из запахов железа, резины, мрамора, искр от рельсов и напряженного подземельного воздуха уникален в своей токсичности. Это настоящий запах города, в нем нет и толики природного. Вдохнув полной грудью эту сладкую отраву, Ник спустился в подземелье. Он любил метро, хотя, наверно, в мире не нашлось бы вещи, которая смогла бы его по-настоящему раздражать. На давку и ругательства Ник отвечал улыбкой и тихо говорил: "Добрее нужно быть, добрее". Как ни странно, но эта фраза успокаивала даже самых заведенных: одни из них краснели, осознавая свою вину, другие же просто гордо и угрюмо отворачивались, считая себя пупом земли. В какой-то степени, давка Ника даже веселила и подбадривала.
Он вошел в открывшуюся дверь. Семь утра, вагон был почти пуст. То, что называется ДАВКОЙ начнется не раньше восьми. Метро, естественно, имело столько же недостатков, сколько и преимуществ. Как и жизнь. А вообще, что такое метро, как не жизнь? Ветки - жизненные пути - удачные и не очень, черные и цветные, грустные и счастливые. И ты никогда не знаешь, что счастье впереди, выходишь, делаешь пересадку, а там уже борись как можешь, чтобы вернуться и исправить свой выбор.

Полчаса можно и поспать. Ник равномерно качался из стороны в сторону, держась рукой за верхний поручень. Конечно, он не спал, а лишь погрузился в состояние полудремы, когда уже плохо понимаешь и не анализируешь происходящее вокруг, но в выдуманный мир не окунаешься. Ник стоял, равномерно покачиваясь из стороны в строну. Ту-ту ту-ту... Ту-ту ту-ту...
----альма-матер, альма-матер, ла, ла ла ла-----gaudeamus igitur, uvenes dum suumus----ту-ту, ту-ту...ту-ту, ту-ту...----осторожно, двери закрываюприсч----станция---пнеаитопр ира---ту-ту, ту-ту...ту-ту, ту-ту--представляешь, мы пармеа.....--Охотный ряд---- Охотный ряд?!
- Ядрён батон! - Ник встряхнулся и пулей вылетел из вагона. И все равно, попу чуть подпридавило. Ник усмехнулся и двинулся к эскалатору.
Мир жахнул красками. Резкое пробуждение было похоже на споткнувшегося маляра: море красок и лужа смысла. Сейчас мир притих, и глаза можно было уже не щурить. Люди поуспокоились, и теперь отдавали радостью не так ярко. Они вспоминали о своих проблемах, начинали рассуждать о смысле жизни… в общем, грузились обычными дневными думами.
Ник вышел из метро, обернулся налево.
-Здравствуй, дедушка Кремль! - рассмеялся и двинулся вперед.

При входе в "альму-матер" Ника ждал памятник. Мужик. Сидячий. В пиджаке. "Дедушка Ломоносов" восседал на своем каменном кубе уже много лет, и много лет смотрел на Кремль. Надменно-задумчивое выражение его прищуриных глаз могло говорить только одно: "Эх, какой же я все-таки умный!..".
МГУ имени этого самого Ломоносова, а именно журфак этого самого МГУ, всего год назад принял в свои теплые лапища очередного "голодного студента" - Ника Соловьева, которому просто больше некуда было поступать.
Итак, Ник стоял на пороге самого противоречивого здания самой противоречивой профессии. Часы натикали пол восьмого и журфак был почти пуст, только уборщица время от времени шныряла туда сюда, да и студенты-жаворонки досыпали ночь на скамеечках. Ник хмыкнул, проходя мимо спящих, и начал подъем по футуристической лестнице, один пролет которой равнялся двум пролетам обычным. Какой пьяный садист проектировал подобное издевательство - одному черту было известно. После знакомства с ней многие говорили, что в ад скорее надо будет подниматься и страдать, а в рай слетать по перилам.
И так три этажа чистейшего издевательства привели Ника к доске объявлений. Простояв там минут и пять и поняв, что если новости и есть, то их скорее всего никто не вывесил в столь ранний час, Ник стукнул себя по лбу. Развернулся и спустился вниз, на первый этаж, к аудитории. Усевшись на перила, Ник устремился глазами в начало лестницы.

Прошло минут пятнадцать, и народ начинал медленно появляться. Студенты… Сонные, голодные, зевающие во всю ширину рта, непричесанные, со слипающимися красными глазами после воскресенья, с ничего не соображающими головами были ярким примером общей картины института в понедельник утром. Ник не знал бессонницы и недосыпа, по этому казался как-то уж чересчур живым в этом сонном царстве. Полудохлые студенты мухами влетали по лестнице к аудитории, и падали на скамейки с таким стоном, будто у них в боку торчит нож. И тут в дверях появился ОН. Ярко-красные растрепанные волосы, глаза сумасшедшего, зеленый помятый пиджак, желтые брюки, черно-белые туфли для степа, и неисчезающая безумная улыбка. В дверях журфака появился Фрэнки, наверное, самый эксцентричный, энергичный и эмоциональный человек во всем МГУ. Фрэнки - генератор идей и творец мыслей, псих по натуре и брат по разуму, являлся лучшим другом Ника, его братом на века. Именно ему принадлежала идея очистить "кофечайник" от накипи колой (за что он чуть не поплатился жизнью), это он нашел для Ника ту самую квартирку, это он давал многие новые мысли для его книги, это он подкидывал друзьям головоломки, загадки, темы для размышления, и т.д. и т.п. Хоть Ник и не мог видеть всю футуристичность и весь сюрреализм одежды Фрэнки, оттенок его характера был вихрем цвета, ураганом красок и брызгами жизнерадостности: цвет его настроения было невозможно описать, его можно было только увидеть. Через плечо у Фрэнки висел его любимый саксофон, с которым он никогда не расставался. Из всей музыки, существовавшей на свете, Фрэнки больше всего любил джаз, соул, фанк и вообще все, что было связано с саксофоном. Импровизация была его коньком. Он мог придумать на ходу все, от стихотворения в два четверостишья до такого рассказа, что хоть сейчас публикуй. Однако, Фрэнки имел недостаток, хоть и не мешающей его творческой гениальности, но очень обидный для его друзей. Его память была подобна ситу: ни один рассказ, ни одно свое стихотворение и ни одну мелодию Фрэнки не мог повторить. Стихи и рассказы он не помнил вообще, а мелодия хоть и продолжала звучать в его голове ритмом, воспроизвести он её мог только придавая ей новую форму, новый задний фон, новое вступление и новую концовку. В общем, Фрэнки был оригинален и неповторим до безобразия, до неприличия, до невозможности… Но за это его все и любили. День удался, если ты провел его с Фрэнки - Сорвиголовой.
Итак, к Нику поднималось цветастое эксцентричное черт знает что. Оно буквально влетело по лестнице, и с радостным вскриком потрепало друга по полуседой голове... И тут же заключило в убийственные объятия. И все-таки он слишком сильно сжал Ника и тот сдавленно кашлянул. Фрэнки поняв, что переборщил, мигом отпустил друга. Ник едва заметно побледнел и ему пришлось сесть, чтобы не свалится на пол. Но через пятнадцать секунд он был уже на ногах и с улыбкой успокаивал разволновавшегося Фрэнки.
- Неужели еще не прошло?..
- И никогда не пройдет, - Ник хмыкнул, - но ты не волнуйся, просто попридержи свои клешни для врагов, - Франки рассмеялся. И тут, в нем вдруг произошла перемена. Лицо успокоилось, взгляд взвился в никуда… губы чуть-чуть дернулись в улыбке и застыли. Вихрь эмоций вокруг его тела вспыхнул и замедлился. Вокруг Фрэнки теперь плавно вращалось небесного цвета облако, опоясанное зеленой спиралью. Фрэнки начал ритмично кивать головой, все еще не убирая задумчивую восторженность с лица. Ник знал, что сейчас произойдет. Фрэнки плавно взял в руки саксофон. Секунду простоял, приставив его к губам. Колени его начали покачивать тело из стороны в сторону. Фрэнки закрыл глаза… впился губами в саксофон... и мелодия потекла… Она струилась спокойной речкой, выходя из его души, и окатывала потоком всех рядом стоящих… Журфак затих… Мелодия Фрэнки заливалась в сердца людей, успокаивая их… Легкий джаз струился по коридорам… Люди закрыли глаза, и сами того не осознавая начали покачиваться в такт ритму….… Мягкий свет заполнял их сердца, утренний солнечный зайчик мягко терся об их щеки….… весенняя капель падала на едва высунувшуюся из-под снега траву, и разлеталась тысячью брызг, которые тут же превращались в стеклянные льдинки...… запел соловей, приветствуя рассвет и бутон, медленно набухавший, чуть – чуть приоткрылся, и из него высунулся маленький букет изумрудных листиков…… одиноко торча посредине огромного снежного поля, окруженного пушистыми елями в белых шубах, распустилась темно-бордовая роза…… ветер еле слышно шевелил листья…шуршал ими…непонятного цвета котенок терся об ногу, закрыв глазки, и мурлыкал от удовольствия… …небо окрасилось в фиолетовый цвет и плавно всплыло северное сияние…… волны шли по небу, играя на нем как на рояле... где-то вдалеке зажглась свечка, и тихо, незаметно, заполнила теплом вечернюю комнату, освещенную лунным светом… небо было чисто и безоблачно, на него белой краской высыпались тысячи звезд, мерцающих во тьме… и тут они начали срываться с неба и плавно падать вниз… и вот это уже не звезды, а пушистые снежинки, кружащие вальс над дорогой…….голубая волна окатила белоснежной пеной песчаный берег… взгляд взвился в небо и вот ветер уже ласкает щеки, ты летишь с закрытыми глазами все выше и выше к солнцу…. всплеск золотых брызг… и в свете их джазмен, тянущий последнюю ноту на своем волшебном инструменте….
Тишина… Люди застыли, не совсем понимая, что произошло… Три секунды они стояли с закрытыми глазами и счастливыми лицами, улыбаясь неведомо чему… и наконец открыв их увидели, что Фрэнки опустил свой саксофон… Мгновенье и взбрызг аплодисментов, одобрительных криков, свиста, радости и смеха. Фрэнки, растянув улыбку до ушей, искренне поклонился до самого пола. «Гений,»- мелькнула мысль в голове у Ника…

Утренняя лекция... Машина для пытки неокрепшего ума... Хоть Ник спать и не хотел, это ему не слишком помогало, ибо голова трещала как поезд Сталинских времен... Тяжело пыхнув себе под нос, Ник слушал… слушал, слушал, слушал… Мозг к концу дня начнет скрипеть… Но пока обезумевшими глазами он смотрел на черно-серого лектора и вовсю напряг уши, стараясь не пропустить не единого слова. Вскинул голову вверх, поднял руки и громко хрустнул пальцами, разминая их. Лектор тем временем продолжал свою утреннюю проповедь. Ник подумал, что пару предложений можно и пропустить, и выгнув спину, хрустом окатившую аудиторию, оглянулся по сторонам. Бедный Фрэнки! Сосредоточенно пыхтя над конспектом он склонил свою голову к самому листу, носом почти упираясь в буквы. Со своей дырявой памятью он не мог запомнить ни единого слова... Приходилось записывать абсолютно все...
В аудитории Ника больше всего раздражало отсутствие окон, воздуха, пространства. Он сидел здесь, как в камере, как в темнице… как в реанимации… Ник дернулся, очнувшись, понял, что потерял минут пять, хлопнул себя по лбу, и начал опять сосредоточенно слушать…

- Мать моя женщина(!)...
- Да ладно?! - Ник рассмеялся.
Фрэнки вышел потным, запыхавшемся, растрепанным, как трехлетняя зубная щетка. Глаза его вконец обезумели. «Кофе», - лишь только прошептал он, взглянув исподтишка на Ника. «Поддерживаю!», - только и мог ответить тот с широкой улыбкой.
Чуть позже, Фрэнки, потягивая двадцатирублевый капучино из пластикового стаканчика, вдруг застыл. Тихо сидя за столиком, Фрэнки вдруг задумался, взгляд устремился в никуда.
- Ник…- начал он не торопясь, - а что если всего этого не существует?..
Ник опешил.
- Чего не существует?
- Ничего… Вдруг все это, - он обвел рукой окружающее пространство, - всего лишь сон?.. Мой или твой, или вон того вот парня, или той девушки?.. Что если кто-то из нас лежит далеко-далеко на мягкой перине, и все это лишь игра воображения?..
Ник задумался. Фрэнки тем временем чуть отодвинул стул, сел на него полубоком, облокотился на стол, держа в руке стакан с кофе. Взгляд его уже боле не принадлежал этому миру, руки приготовились жестикулировать…
- Вот, представь, Ник, что если, например, Раскольников, на самом деле существовал?.. Что если он считал себя таким же живым, как считаем сейчас мы с тобой? Что если ему и в голову не могло прийти, что он строчки бумаги и чернил?.. Что если он ЖИЛ, Ник?.. Жил, в воображении Достоевского?.. Что если Достоевский так сильно его обдумывал, каждый день, пытаясь создать живого человека, что в каком-нибудь далеком, там, не знаю, параллельном мире не родился Раскольников? И вот уже Достоевский не создает, а изучает его, пытается его понять? Что если строчки романа уже не текут по задумке, а просто приходят слету в голову, как будто это на самом деле происходит, и ты уже не в силах противостоять? – Фрэнки замолчал... – И что если Бог, на самом деле писатель, который просто пишет роман о нас, Ник?.. Что если весь мир, весь наш мир, на самом деле просто чернила и бумага?.. Или биты и текст?.. И мы живем лишь в воображении Автора?.. И что если мы, люди, считаем себя хозяевами природы, а на самом деле, стоит писателю черкануть пару строк, и крышка нам всем?.. Или мы вообще, может быть, и не люди даже… – Фрэнки снова задумался. - Мало того, может людей вообще не существует?.. Может этот автор на самом деле какой-нибудь кальмар головоногий с планеты Бибуль Семь просто писатель-фантаст? И пишет всего лишь второсортный романишко для захудалой печати?.. Но сам того не зная, действительно создает другой мир?.. А, Ник? А что если так?..
Молчание воцарилось в столовой. Оказывается, Фрэнки слышал не только Ник. Да что уж говорить, Фрэнки слышали все! Молчание длилось минуты три. Фрэнки, довольный собой, допил кофе. И тут, наконец, Ник заговорил.
- Хы, - сказал он тихо-тихо.
- Что, хы? – Фрэнки ухмыльнулся.
- Ты самый психованный псих из всех моих знакомых-маньяков.
Фрэнки рассмеялся.
- Да, ты прав, – улыбнулся и потрепал друга по седой голове.

К началу второй пары студенты уже большинством своим проснулись, многие под воздействием саксофона Фрэнки, и хотя желтоватый оттенок кожи еще не исчез, теперь они больше напоминали людей, чем в семь утра. Фрэнки закинул руки за голову и громко чмокнул губами.
- Кофе тут отменный!
- Не согласен! Кофечайник готовит намного лучше!
Фржнки скислил рожу и косо глянул на друга.
- Ну да, с кофечайником ничего не сравнится! Пластмассовый гуру прям!
Ник рассмеялся.
- Он тебе еще отомстит, Фрэнки! В прошлый раз ему не удалось тебя убить, но обида затаилась в его черном сердце...- Ник скорчил страшное лицо и занес руки над Фрэнки, будто собираясь его схватить. Тот попытался его оттолкнуть, панически размахивая руками.
- Да иди ты на хрен! Я жить хочу, блин! - оба расхохотались. Ник прослезился. Вытирая глаза, рука прошлась по шрамам. Лицо приняло задумчивое выражение. Он едва слышно хмыкнул, рука гладила жесткую кожу.
- Студенты, а ведем себя как маленькие дети...
Фрэнки закинул руки за голову.
- Ну и что? Лечится предлагаешь?
Ник хмыкнул.
- Ну ладно, пора бы уже в аудиторию, лентяй, - Фрэнки громко ойкнул и немедленно притворился трупом. – Давай - давай, не отлынивай! А то напущу на тебя кофечайник!
Фрэнки панически заверещал.
- Ну ладно, ладно, иду, только не подпускай меня к этой адской машине!
Ник расхохотался, хлопнув друга по спине.
- Блин, я тебя обожаю!
- Хм, может брать деньги за общение со мной?
- Эй - эй! Давай не задавайся! - Ник улыбался. - Двигайся лентяй!
- Ну ладно, ладно! - Фрэнки, кряхтя как девяностолетний или как трехстакилограмовый, с кислой миной на лице медленно двинулся к аудитории. Ник рассмеялся. "Господи, как же я тебя обожаю!.." - мысль пронеслась в голове.

"Сон разума - полет сознания". Рука сама выписала строчки. Ник задумался. Он сидел на второй паре и опять позволил себе слабость отвлечься. Сон разума - полет сознания. День, когда он пришел в сознание, в больнице праздновали. Ник хмыкнул, отклонился на спинку скамьи, завел руки за голову и устремил взгляд в космос.

Муть перед глазами. Снова темнота. Он пару раз поморгал. Картинка стала четче. Белый потолок с лампами. Негорящими лампами. Значит, сейчас день. Черт, что случилось? Ник сделал усилие и сел. Осмотрелся. Белые кровати, серые стены... Больница?.. Что?.. В окно светило солнце. Ярко-ярко. Ник зажмурился и насладился теплом. И тут заметил парня, сидящего на карнизе. Парень был в одних трусах, так что его почти болезненная худоба била в лицо не хуже солнца. Он смотрел на улицу с таким выражением лица, будто только что проглотил кусок лимона. Время от времени он попыхивал свою дымящую сигарету. Вообще, мимика его была уникальна: губы свернулись морским узлом, нос подергивался, будто внюхиваясь в воздух, левый глаз был прищурен, правый полностью открыт и при этом правая же бровь взметнулась так сильно вверх, что ее можно было спутать с прядью серых (хотя нет, скорее грязных) волос. Когда же парень выдыхал дым, он сворачивал рот трубочкой при этом вытягиваяая губы так, что рот становился похож на вантуз. Тогда его правая бровь опускалась вниз к левой и на его лбу появлялись рвы. Глаза косились к носу и с величайшем сосредоточением смотрели на струйку никотина, медленно выходившую из легких. Когда же весь дым выходил, он широко улыбался, явно довольный собой, и с величайшим удовлетворением расслаблялся и как бы растекался по карнизу.
- Здаров! - приветливо вскрикнул Ник. Парень вздрогнул, выпучил глаза, поскользнулся, панически замахал руками и ногами, кувыркнулся, и с грохотом свалился на пол. Тут же вскочил и обезумевшим взглядом уставился на Ника...

Ник хмыкнул. Джек. Уникальная личность. Тому, кто мог выдавить из него хотя бы один членораздельный звук можно было давать медаль: он мог молчать неделями! Лично Ник мог выжить из него одно слово (или даже фразу!) за встречу. Большее было под силам лишь Беку. Так, он вообще на паре сидит или как? Ник очнулся, осмотрелся по сторонам, понял, что потерял минут десять, стукнул себя по лбу и попытался снова вникнуть в слова лектора...

- Фууухты, караганда заморская...
- Чего? - Ник рассмеялся.
Переминаясь с ноги на ногу, Фрэнки напоминал разноцветного пингвина. Пытаясь размять все свои кости, он выгибался как только можно: два часа в одной позе его ужасно утомляли. Как он однажды сказал, сидеть за партой - ужасная вещь, хуже может быть только работа контролером или писателем в Советское время.
Сейчас они вышли на улицу к дедушке Ломоносову. Ник сидел по-турецки на земле и теребил свои джинсы, рваные не от моды а от старости. Он любил так сидеть на зеленой травке. Белая футболка была вся в зеленых пятнах. Так как денег на порошок обычно в доме не находилось, его футболка оставалась нестиранной, но зато, с "интересненьким оттеночком", как говорил Фрэнки. Ник как-то не особо беспокоился насчет ее нестиранности, он все равно не видел ее цвета.
- Фрэээнки! - затянул Ник закрыв глаза.
- Чо, брат? - улыбнулся тот.
- Хороший выдался денек, а? - Ник закинул руки за голову и упал на траву. Фрэнки улыбнулся и протянул руки к саксофону.
- Да, брат, - вдохнул и затянул ноту.
Эта мелодия была совсем не похожа на ту, которую он играл в институте.
Закрыв глаза, Ник не видел образов: мелодия дополняла звуки дневного города. Фырканье машин, ругань людей, оживление студентов. Светящее солнце. Голубое небо с маленькими беленькими барашками облачков. Пробка. Бизнесмены с кейсами. Ник открыл глаза. Да, вот оно, голубое небо. Красивое... Так и не задумываешься над этим, пока не посмотришь. И солнышко светлое. Хорошо...

       II Обед, работа и день.

- Это издевательство...- с громким хрустом Фрэнки двигал свои кости из аудитории, где только что отсидел третью и (слава богу!) последнюю пару.
- Ну что, куда теперь? - с хитрой улыбкой Фрэнки обратился к Нику. Ник улыбнулся. Они оба знали ответ на этот вопрос. Джек.

Итак, Джек был молчалив до ужаса. Ник бы подумал что он глухой, если бы не знал, что это не так. За неделю пребывания в больнице он не услышал от него не единого слова. Да и парни, проведшие с ним до этого месяц, не слышали ничего. На вопросы он отвечал либо гримасой лица, либо однозначными "угу" или, соответственно, "у-у". Кроме этого он время от времени издавал лишь громкое "ыыы" когда стукался головой об дверной косяк.
Вообще, нельзя было сказать, что Джек был меланхоличен в своем молчании. Наоборот, он был очень весел и жизнерадостен. Вокруг него всегда витало зеленое озорство и бледно-синяя доброта, с красноватыми проблесками задорства. Он постоянно улыбался, веселил всех своей мимикой. В этом он чем-то напоминал мистера Бина из английского сериала. Другое дело, что в нем проглядывала ленность и спокойствие. Двигался Джек как этакий деревянный буратинко, как это часто бывает у долговязых. Он был неуклюж, вспоминая даже как он свалился с подоконника. Вообще, у Джека, казалось, есть своеобразный талант к падениям - он умудрялся спотыкаться на льду и поскальзываться на песке. Однажды Ник был свидетелем того, как он поскользнулся на расческе, проехался на ней до конца комнаты, там загреб правой ногой больничную утку, плашмя врезался в стену, упал на спину, подкинув утку ногой, и утка, преодолев дистанцию в два метра с грохотом опустилась ему на голову. Полежав так минуты три, он встал и с яростью запустил утку в стену. Утка срикошетила ему в живот, отчего он с громким "уф" сделал два шага назад и... поскользнулся на расческе... Бедный Джек… Из-за этого его замечательнейшего свойства, он проводил почти всю свободную часть своего времени на подоконнике, покуривая сигарету и слушая реггей.

Джек жил в пятиэтажке, находящийся как раз напротив небоскреба. Дом, естественно, представлял собой великолепное творение сталинских времен, не то что этот стеклянный взрыв мозга, расположившийся неподалеку. Джек, как Ник и Фрэнки, имел привычку жить на последнем этаже. Войдя в дверь, можно было улицезреть мрачный, грязный, занюханный подъезд, будто специально загаженный для придания особого внутреннего уюта. Классические надписи на стене типа - "маша - дура", "славка – казел" и неподражаемое слово из трех букв с иллюстрациями присутствовали и здесь. Четыре пролета вели к огромной деревянной двери, весившей не меньше пятидесяти килограмм. Ник с Фрэнки подошли к ней и три раза позвонили. За дверью что-то с грохотом упало, звякнуло, и, судя по всему, разбилось. После некоторого затишья что-то зашуршало, отчаянно ворча, и после звука отодвинутой щеколды дверь открылась. В проеме стоял парень, головой задевавший косяк. На нем были только джинсы чуть ниже колен, да домашние тапки. Врожденная, почти болезненная худоба его сразу бросалась в глаза. Со стороны он был похож на скелет, обтянутый кожей, или на вешалку в джинсах. Длинные руки его кончались поистине огромными ладонями, так что казалось, будто из его плеч торчат две лопаты. Лохматость парня приводила в ужас. Длинные, нечесаные и не стриженые дреды светло-коричневого цвета спадали на плечи, закрывая почти всё лицо. Голову венчала раста-шапка. Глубоко-карие глаза уставились на Ника с ленивым удивлением, а правая бровь взметнулась так высоко ко лбу, что её можно было спутать с вихром его нечеловеческих волос. Парень перевел взгляд на Фрэнки. Фрэнки разинул рот. Секунды три простояв в полнейшем ошеломлении, Фрэнки вышел из транса с хриплым криком отчаяния.
- ДРЕДЫ?! Ты заплел ДРЕДЫ?!
Правый уголок рта парня дернулся и расплылся в ухмылке. Он жестом пригласилл их внутрь.

На кухне распространялся запах жареного. Картошечка с лучком... Ммм... Ник наслаждался ароматом еды. Они сидели у Джека на кухне, единственной обитаемой комнатой в его квартире. Небольшой, кстати, квартирке: кухня да спальня. Хоть комната была не в пример больше Никовской, Джек в нее не заходил. Дверь туда была постоянно закрыта, а если и открывалась, то поднимался такой столп пыли, что казалось будто началась метель. В этой комнате лежали целые сугробы этой самой пыли, у некоторых вещей даже нельзя было определить цвет. Ник однажды зашел туда на свою голову, злобный чих и кашель мучил его потом дня два, не меньше.
Кухня же была обставлена шикарно, не то что у "голодного студента"! Ножей на ней было как у начинающего маньяка-психопата, еще не определившегося со стилем убийства. Там также стояли всевозможные специи, приправы, соусы, кастрюльки, шейкеры.
Джек был педантичен - если ему назначали встречу в шесть, он приходил ровно в шесть, ни минутой позже или раньше. Как ему это удавалось, одному Богу было известно. Именно поэтому на его кухне царил идеальный порядок - салфеточки всегда лежали ровнёхонько, между солонками сохранялось идеальное расстояние, все на столе стояло симметрично, ничего не бросалось в глаза, на каждой баночке было написано название приправки, а уровень приправок в баночках был абсолютно равный... В общем, ужас. Однако, парадоксально во всем, что не касалось кухни и времени (например одежде, прическе, комнате), он был крайне небрежен и неопрятен.

Покуривая сигарету, Джек вертелся вокруг плиты, и постоянно сыпал в кастрюли то из одной, то из другой баночки. Он просто обожал готовить. Были две вещи, которыми ямаец мог заниматься вечно: готовка и бесцельные полежанки на окне. И опять же парадокс: Джек почти ничего не ел. Абсолютно никакого аппетита. Но не готовить не мог. Это было его призванием. Иногда сделает какое-нибудь изысканное блюдо, посидит, посмотрит на него минут пять, куснет кусочек и с тяжелым вздохом кладет в холодильник, а на следующий день выбрасывает. Именно поэтому Ник с Фрэнки сейчас сидели здесь. Они, "голодные студенты", приходили сюда обедать, наслаждаясь великолепной стряпней повара-философа.
Сегодня был понедельник, Ник еле дожил до этого момента. В его доме, еды обычно не заводилось, а если и была, то жалкая быстроприготовимая лапшичка или, как сегодня, "тараканий пир". Так что нормально не ев два дня, Ник давился слюнками, вдыхая ароматы кастрюлек.
- Джек, давай быстрее, я сейчас помру тут с голоду!
Джек хмыкнул и перевел сигарету из одного уголка рта в другой, держа правой рукой сковороду и потряхивая содержимое.
- Джек, Ник сейчас окочурится, а если не окочурится, то нас пожует! - взвыл Фрэнки.
Джек хмыкнул и перевел сигарету из одного уголка рта в другой. Левой рукой он достал из холодильника какую-то травку и начал ее кромсать.
- Джеек! - простонал Фрэнки. - Мало того что ты заплел дреды, так еще и мучаешь нас голодом, раста-гестаповец чертов!
Джек хмыкнул. Перевел сигарету из одного уголка рта в другой. Покромсав травку он спешно добавил ее в содержимое сковороды, быстро нагнулся, убавил огонь, резко развернулся к друзьям, сильно затянулся дымом... и сел на пол.
Фрэнки нарочито испустил стон умирающего жирафа и сполз под стол.
Ник рассмеялся.
- Кстати, мы слышали шум, когда звонили, ты опять упал? - поинтересовался он.
- Да Джек, ты опять упал? - Фрэнки выскочил из-под стола, и уставился на Джека, облакотясь правым локтем на стол и с вызовом смотря другу в глаза.
Джек затянулся. Пристально посмотрел на Фрэнки. Задумался. Рука плавно вынула сигарету изо рта. Он выдохнул дым. Посмотрел на него. Приоткрыл рот, явно собираясь что-то сказать и... смачно зевнул, почмокал губами, отправил сигарету в рот и затянулся с ехидной ухмылкой.
Фрэнки опал, расслабился... и начал прицельно биться головой об стол. Ник рассмеялся.

Первую фразу, которую Ник услышал от Джека, тот произнес в больнице. Дело шло к выписке, оставалось дня три-четыре до того, как Нику скажут, что ожоги уже подзажили, и что он "вроде бы как бы уже может ходить". Это значило - костыли под плечи и побежал.
Два парня, ведя тогда один из тех разговоров обо всем и ни о чем, завели спор о деньгах. С чего все началось, Ник пропустил, он вслушался только в середине спора.
- Деньги решают все! - был тезис одного.
- Деньги - бумага, все зло от них! - был, естественно, тезис другого.
- Я на деньги весь мир себе куплю! - первый, с наглым - пренаглым лицом Нику не нравился - слишком уж жадным был.
- Не купишь! - второй, вскочив с койки начал взволнованно жестикулировать. Вокруг него крепчала белизна уверенности. - Деньги не самое важное в жизни! Я и без денег проживу счастливо и не пожалуюсь! И буду радоваться жизни и так!
- Ха, не самое важное? - первый привстал, вокруг него стал образовываться ядовито желтый цвет алчности. - Без денег он проживет, посмотрите на него! А что ты без денег то сделаешь? Главное в жизни - накопить побольше зелени, лечь и отдыхать!
- А семья, здоровье? За твои бумажки этого не купишь!
- Купишь! С деньгами любая за меня выйдет! А здоровую пищу и образ жизни, поверь, я себе обеспечу! - он закинул руки за голову и отклонился на спинку койки.
- А друзья? Никто тебя, скрягу, любить не будет!
Первый рассмеялся.
- На что мне эта любовь? И что они мне сделают? Я их куплю с потрохами! А друзей у меня будет непочатый край!... А вот ты, - он энергично ткнул пальцем в грудь второго, - без денег, женишься и вырастишь прекрасную дочку. И будешь как бы счастлив. А она однажды подойдет к тебе и спросит - "Папочка, папуля а почему у всех девочек красивое платице, а у меня старенькое, в заплатках?.." И что ты ей ответишь? Гордо поднимешь голову и скажешь, что деньги не важны?
Ник перевел взгляд на второго. Тот смутился. Белизна уверенности начала омрачатся серым и терять четкую форму.
- А душа?.. - робко спросил он.
- Что душа? - казалось, это слово он слышит впервые.
- Это материальные ценности... А духовные? - в глазах появился огонь. - Купишь за деньги?
Первый не растерялся.
- А что мне твои духовные ценности? Вот отшельники одними ими и живут. И что? Кто их знает, кто их уважает? А? - второй окончательно посерел. - Вот! А меня все будут знать, все уважать будут! - он разогрелся, - Поклонников и поклонниц полон короб, кого хочешь, того в друзья и записывай! Вот это жизнь! Ничего не делаешь, все за деньги! Все перед тобой пляшут! Все...
- У гроба карманов нет.
Все застыли. Ник повернулся в сторону голоса. Джек сидел, по привычке, свесив ногу с карниза и внимательно рассматривал сигарету. Спорщики умолкли. Жадный ошарашился.
- Что прости? - спросил он.
Джек пристально глянул ему в глаза, чуть наклонив голову. Тот поймал взгляд.
- У гроба... карманов нет?.. - повторил он после некоторой паузы.
Джек кивнул, не спуская глаз с сигареты, и больше не сказал ни слова. Первый открыл было рот, но, подумав немного, замолчал.

Хоть Джек и учился в математическом вузе, склада ума он был гуманитарного. Просто разговоры, требовавшие от него больше одной фразы в день, вызывали у него тошноту, а споры о литературе наводили тоску. Поэтому он все-таки учился там. В математическом вузе все было просто - он приходил домой, быстро делал задачки (что у него, кстати, получалось на редкость хорошо), и со спокойной совестью садился на карниз - курить и философствовать.

Оказалось, Джек готовил цыпленка. Прекрасного, жирненького цыпленка, с гарниром из жареной картошечки с лучком. Намудря что-то с соусами и приправами, Джек создал какую-то оригинальную подливочку, и сейчас поливал ею кушанье. Вообще, он был кулинаром от Бога, что он не смешивал, получался деликатес, и сервировал он блюдо всегда шикарно, с блеском. Он даже из холодильника Ника мог выгрести чего-то вкусное, что действительно требовало настоящего таланта.
"Голодный студент", истекая слюнками, наблюдал как Джек ставил еду на стол. Сервировал, если точнее. Ник с Фрэнки взяли по ножке. Ник, врезавшись зубами в мясо, испустил стон наслаждения, а его желудок, изголодавшийся по человеческой пище, завопив громкое "урряяя!" приготовился принять плоды творчества Джека.
- Я бфы фкавал фто еда пвофто вах!, но тфы фам это фнаеф, - сквозь чавканье пробормотал Ник. Фрэнки расплылся в ухмылке, удовлетворительно хрюкнул в согласии, и в свою очередь впился в ножку. Джек улыбнулся, довольно прищурившись, и погладил себя по голове.
Пока голодные студенты наполняли желудки, под конец готовки уже было начавшие петь арии, Джек снова устроился на подоконнике, по привычке свесив ногу вниз. Он достал из кармана очередную сигарету и закурил. Будучи уроженцем Ямайки, Джек привык проводить время в дыму. Хотя на родине это был дым ганджи, он не брезговал сигаретами, правда, брал всегда ароматизированные, обычно с яблоком или апельсином.
Окна на кухне Джека были раскрыты настежь даже зимой. Он предпочитал ходить по дому в куртке, но не травить здоровье друзьям. У Ника, с его побитыми легкими, вообще мог начаться приступ удушья от такого количества дыма, но, слава богу, дым в кухне не застаивался.
Джек задумчиво пускал колечки и пропускал через них струйки дыма. Рассматривал сигарету. Снова затягивался.
- Джек у тебя есть..?!
- Ыыы! - Джек вздрогнул, панически замахал руками, потерял равновесие, полетел на пол, сделал два кувырка и ударился затылком о ножку стола. Через три секунды он вскочил и уставился на Фрэнки. Его выпученные глаза, казалось, сейчас вылезут из орбит, а рот скривился угрожающим бантиком. Видимо, он готовился порвать Фрэнки на потроха и сделать из них какое-нибудь изысканное блюдо. Фрэнки, не ожидавший таких последствий своей фразы, сдавленно сглотнул, посмотрел кроткой овечкой и тоненьким-тоненьким голоском проговорил - "Джек, у тебя есть... огурчик?". Ник подавился. Джек хлопнул себя по лбу с такой силой, что Ник даже испугался, не снесет ли он себя снова. Он повернулся к холодильнику и достал оттуда нечеловеческих размеров, длиннющий огуречище, с пупырышками размера юношеских прыщей. Хрясьнув его об стол он наклонился к Фрэнки и посмотрел на него боком с таким лицом, от которого носорог, наверное, со страху бы обделался. Фрэнки не обделался, но робко взяв огурчик и пискнув "спасибо.." вжался в диван со взглядом предобеденного кролика. Джек затрясся, оскалился, занес руку... обреченно махнул ей и снова устроился на подоконнике. Фрэнки с облегчением уфнул и взял в руки "огурчик".
- Ну вы и дали, мистер Брэнер! - проговорил Ник после небольшой паузы. В ответ раздалось лишь удовлетворенное похрумкивание...

Еда осела в животах, как провинившийся мафиози оседает на дно в бетонных ботинках: обед оказался отменным. В прочем, а кто бы сомневался? Джек не умел готовить невкусно. Он учился у своей чернокожей бабушки, которая передала ему секреты смешивания приправ а затем у тети, передавшей ему секреты русской кухни.
Набив пуза, Ник с Фрэнки развалились на угловом диване, который (кстати) заменял на кухне все стулья.
- Ну Джек, - сказал Фрэнки, похлопывая себя по животу, - порадовал ты мое черное пузико, порадовал. Так даже моя негритянская бабушка не готовила.
- Фрэнки, что ты! – крикнул Ник иронично, - Не негритянская, а афроамериканская!
Джек хмыкнул и улыбнулся. Фрэнки икнул.
- Да я Африку в жизни не видал, мой папа до седьмого колена американец! Если уж так, то она черная.
- Ты знаешь, как я к этому отношусь!.. Ну не черные вы! Вот ты… Э… Сейчас ты… Э… зелено-голубой, - после некоторого раздумья заключил Ник. Фрэнки рассмеялся.

Неизвестно, кто был больше удивлен: Ник, когда узнал, что Фрэнки негр, или Фрэнки, когда узнал, что Ник не видит цвета кожи. А Фрэнки был прямо-таки негритянским негром, черным-черным. Он был настолько черен, что даже отдавал немного фиолетовым. Родом он был из Нью-Йорка, но когда ему исполнился год, семья Брэнеров дружно собралась и рванула в Россию. Хоть прабабка его черной матери и была русской в какой-то узловатой степени, зачем они переехали, одному богу было известно. Но Фрэнки никогда не чувствовал себя американцем. Негром – да, культура черных так и била из него, но по складу души он был настоящим русским.
Джек тоже не был белым, но по сравнению с Фрэнки он казался альбиносом. Джек был как будто сильно загорелым, даром что на родной Ямайке он жил до шестнадцати. Когда бабушка, воспитывающая его, умерла, то Джек собрал все свои сбережения и поехал к единственному живому родственнику - тёте, в далекую и холодную Россию, страну снега, медведей и мужиков, разъезжающих в шапках ушанках по Красной Площади на танках, размахивая балалайками и хлебая водку бутылками. Настоящая Россия оказалась совсем не такой страшной, и Джеку даже понравилось здесь жить. Тетя встретила его с распростертыми объятиями и всячески способствовала его образованию, и даже отправила учиться не куда-нибудь, а в Москву(!), где Джек до сих пор и находился. Тётя приезжала раз в год и заставляла бедного хронически ленивого Ямайца убираться в комнате, переставлять мебель и (о, ужас!) расчесывать волосы. Наверное, именно поэтому Джек и заплел дреды, чтобы тётя больше не старалась его причесать. Теперь главное, чтобы не обстригла…

Нику с Джеком пора было на работу, и все трое высыпались на улицу. Колоритное зрелище: посередине, хромая на левую ногу, свободно размахивая руками шел одетый в белую майку с зелеными пятнами и в рваные джинсы Ник; по правую сторону, взявшись за саксофон и придавая музыкальное сопровождение ходьбе, ритмично попрыгивая и делая финты шел разноцветный и разодетый Фрэнки; и, по левую сторону, горбясь, держа руки в карманах и делая длиннющие шаги шел двухметровый Джек, в одних лишь старых бриджах да в раста-шапке. Зрелище отменное - гуляй страна, да здравствует дружба народов, и берегитесь бабушки-ханжи – рот не закроется от возмущения еще с неделю.
Так куда же шла чесная компания? Ясное дело - в фастфуд! Где же еще в наше время может работать студент дневного отделения?

Они были в восьмом классе, когда у них появился новенький.
Они сидели на первой парте, неразлучная двоица: Ник, уже тогда седой, но еще без ожогов, со здоровыми легкими и нехромающей походкой, и Фрэнки, уже тогда отлично игравший на саксофоне, но еще не приобретший ярко-красный цвет волос и футуристичность одежды. Тогда в класс вошел длинный парень вампирской внешности. Стрижен он был коротко, так что было видно малейшее движение его густых черных бровей, вздернутых в неприязни. Спину он держал прямо, и на всех смотрел как бы свысока, его глаза, темно-карие, почти черные, пронизывающие до мурашек по коже осматривали всех с усмешкой. Как только он вошел, класс начал медленно затихать. Все смотрели ему в глаза. Он встряхнул своими иссиня-черными волосами, и снова оглядел всех. Рот его расплылся в усмешке… да, казалось, что он желчно надсмехается над всем, что видит.
- Это еще кто? – шепнул Фрэнки, переводя взгляд на Ника. Тот лишь пожал плечами.
Учительница наконец обратила внимание на вошедшего.
- А, дети, знакомьтесь, это наш новенький! Зовут его, дай бог памяти… - она нацепила очки на нос и низко склонилась к журналу, выискивая его имя.
- Бек, - парень подал голос. Его бас был тих, с придыхом, но все отчетливо слышали каждый звук. И снова он усмехнулся. – Бек Иванов. Рода Болконских, - и звучным шагом направился к парте. Все молчали.
 - Ух, задавака! – выпалил Фрэнки тихо. Ник прищурился и вгляделся в цвета Бека. Красный – смелость… белый - прямота… золотой - гордость… небесно-синий?!.. Коричневый?!..

Стоя на пороге здания американской колонизации, они прощался с Фрэнки.
- Если на вас нападут бургеры, сразу зовите меня! – Ник расхохотался. Джек хмыкнул.
- Ладно, пока, - продолжил Фрэнки. - Передавайте привет Беку! Кстати, давайте вечером в бар, а? Джек, как тебе?
- Ммм?
- Вечером? В бар?
- Ммм… - Джек прислонил указательный палец ко рту, поднял голову к небу и застыл. Прошло секунд десять.
- Джек? – молчание… - Джееек? – молчание. – ДЖЕК! - тот встряхнулся.
- Ммм?
Фрэнки завопил. Ник улыбнулся. Фрэнки распылился.
- Вечером! В бар?! Как тебе?!
- Ммм! Угу.
Фрэнки закатил глаза. Улыбнулся.
- И ради этого угу… А Ник, ты как?
- Я с радостью, ты же меня знаешь.
- А Ленка?
Ник улыбнулся.
- Затащу. Насчет Бека правда не уверен, но куда ж он денется! – Фрэнки рассмеялся. Джек хмыкнул.
- Ну ладно, пока, смотрите, не протухнете тут! - Фрэнки ушел, снова взяв в руки саксофон и наигрывая ритм. Ник с Джеком постояли - постояли, и, когда Джек дождался секунды начала рабочего дня, вошли внутрь.

Приветственный запах заводской тухлятины встретил их с распростертыми объятиями.
- Вот мы и на работе, Джек.
- Угу.
- Привет Соловей, Джек!
- Привет Миха! Слушай, Джек, а твою эстетическую сторону, как кулинара, никогда не раздражало то, что здесь происходит? Привет Влад!
- Здаров Соловей!
- Ну так что, Джек?
- У-у.
- Как так получается? Тебе должно быть глубоко отвратительно все это!
- Ммм… - Джек задумался. Пожал плечами.
Они наскоро накинули на себя форму и отправились по местам. Ник на кухню, в уличное отделение (там, где люди предпочитают постоять за отравой на солнышке, а не в душном помещении, и где дяди на машинках покупают радостным детям перекус по дороге на дачу), а Джек взялся за ведро и швабру.
Ник взял на лопаточку (а-ля вилочку) кусок… эээ… мяса, и начал его жарить. Повалил трупный запах. Безуспешно попытавшись зажать нос, он, наконец (и как всегда), смирился со своей тяжкой участью и продолжил жарить котлеты.
- Привет Ник, - вдруг послышался голос сзади. – Как твое ничего? – этот голос Ник узнал бы где угодно. Он улыбнулся, оборачиваясь. Бек.
- Ну здравствуй, друг.

Бек Гаврилович Иванов рода Болконских (это было обязательным уточнением) всегда точно знал, что ему надо. Такого рода устремленность и упертость Ник знал только у лососей и баранов. Пробовать переубедить Бека в чем-то было также сложно, как и заставить Джека говорить. И Джек, кстати, был чуть ли не единственным, кто мог переубедить Бека, а Бек, в свою очередь, был чуть ли не единственным, кто мог выдавить из Джека словцо. Бек по натуре своей был бунтарем: ругаться, плеваться и чертыхаться у него получалось лучше всего на свете. Он был человеком ума и действия, критиком от рождения.
А жил Бек Гаврилович очень богато. Его мама (Ольга Болконская), из мягко скажем небогатой семьи, вышедши замуж за миллионера, сразу попыталась снабдить любимого сыночка всем, чего у нее никогда не было. Но Бек оказался себе на уме. Во всех частных школах дети и учителя боялись его открытости, напора и мыслей. Если он что-то хотел сказать, он говорил это в лоб, не стесняясь, и всегда был готов отвечать за свои слова. Он никогда не открещивался ни от какой сказанной им фразы, ни от одного замечания. А говорил он много. Рассуждал, плевался, ругался и чертыхался он эмоционально и желчно, но без лишнего возбуждения, без крика и размахивания руками: он всегда был точен и объективен.
В классе Ника он сразу стал изгоем, что было естественно, так как все сразу сочли его избалованным маменькиным сынком, "сидящем на золотом горшке и сосущим пачку долларов". Бек парировал все обвинения в свою сторону с присущей ему остротой, за что его невзлюбили еще больше. Но больше всего он ссорился с Фрэнки. Настоящие словесные баталии происходили у них каждый день: желчность против шуток. Упертость против упертости. И так бы наверное продолжалось вечно, если бы не случай.

- Как сам-то, Бек? - Ник улыбался, пожимая ему руку. Тот усмехнулся. Глаза его сверкнули ехидным задорством.
- Сижу на золотом горшке и сосу пачку долларов, как же иначе? – Ник засмеялся.
- Ты все еще помнишь? Кстати, Фрэнки передавал тебе привет, зовет в бар вечерком. Придешь?
Бек улыбнулся и выпрямил спину.
- Приду, куда ж я денусь, - и он снова, усмехаясь, сверкнул глазами.
- Скрипку захватишь?
- Все вам подай на блюдечке с голубой каёмочкой! – он двинул бровями. – Ну ладно, так уж быть, уговорили, сволочи. А, кстати, - Бек оглянулся по сторонам, - где Джек?
- ЫЫЫ! – металлический лязг и грохот… Секунда тишины...
- МАРТИНС, ЧЕРТ БЫ ТЕБЯ ПОБРАЛ!
Бек устало оглянулся на Ника и встретил в его глазах такое же выражение.
- Он что, снова поскользнулся на собственноручно выдраенном полу?..
- Видимо так…

- Чего желаете?
- Два бургера и колу.
- Ник, два бургера и колу! - Бек закрыл окошко.
- Да слышал, не глухой авось.
Ник сортировал еду в пакетики. Бек откинулся на стул.
- Черт, как меня достала эта работа! То и делаешь, что пресмыкаешься, "чего желаете?", "ваш заказ" перед этими червями!
- Почему же они черви?
- Почему? Да я уверен, что половина из них по пути сюда говорят что "фастфуд - зло!", "вреда немеренно!", но все равно приходят и жрут. Жрут! Дома сидят, говорят, что "чистого воздуха нет", "еда трансгенная", а потом приходят сюда и что делают? Жрут! Жрут, и причитают, что "дети в Африке голодают, да и в России тоже, с этим надо что-то делать!" - Бек передернулся и сверкнул глазами, - и потом, преисполняясь великой гордости за принесенную жертву, кладут три рубля "на помощь детям". А потом жрут. Жрут и недоедая, выбрасывают половину. Ну не черви ли?.. Здравствуйте, чего желаете?
Ник не раз отмечал, что когда Бек произносил коронное "чего желаете?", он говорил это намеренно-приторно, а его глаза пронизывали издевкой.
- Ник! Два мороженых и две колы.
- Слышал!
- Проходите, в следующем окошке ваш заказ. А знаешь, чему в школе учат? В каждой школе они на уроках говорят о "глобальном потеплении", "загрязнении окружающей среды", обсуждают "проблемы молодежи" и т.д. ит.п. И все(!), все приходят и говорят, что "с этим надо бороться, бла бла бла", а потом идут пить пиво, а допитую бутылку без размышлений бьют об пол! Но нет, "с этим надо бороться, да, с этим надо бороться!" Тьфу!.. Чего желаете?
Ник оторвал взгляд от плиты и оглянулся. Джек стоял неподалеку и с отсутствующим видом мыл пол. Широкими движениями, как маляр кистью, он водил шваброй, любуясь мокрым следом. Его дреды, свисающие до пояса, едва видно колыхались от его движений. Глаза были открыты и смотрели непосредственно под ноги. Правый уголок рта поднялся. Так и есть, он не упускал ни единого слова.
- И что Ник? И где же действие? Все только говорят, только языками мелят, а делать "нееее, слоооожно, да и чтооо подееелаешь, если тааак уже ееесть", тьфу! Я конечно понимаю, что мрачное утро все же обещает возможность светлых перемен, но...
- Ну зачем же так? - Ник оторвался от еды. - Скажи по-другому… Например: "поганый завтрак не значит невкусный обед!".
Бек злобно улыбнулся, повел плечами и сощурил глаза.
- "Голодный студент"... Пусть так, но суть от этого не меняется. Только знаешь, что еще? Есть еще и такие, как я. Они сидят и хают всех и вся а сами ни черта не делают. Только и умеют, что ругаться. Михалков таков, например. Снимает всякие там патетические фильмы типа "12" (кстати, нагло списанный с фильма "12 разгневанных мужчин") а сам сидит дома и плюшки поедает! - Бек злобно смеялся. - Ну что Ник, похож я на них?
- Нет, - ни мгновенья ни задумываясь ответил тот.
Бек искренне изумился.
- Как нет?
- Ты понимаешь, кто ты такой, и не скрываешь этого, - Ник дружелюбно улыбался. - Вот поэтому - он ткнул пальцем Беку в грудь, - ты на них и не похож.
Бек скривил лицо. Выражение было кислым, но отнюдь не враждебным.
- Но ты уж слишком нападаешь на людей! Не все же они такие!
- Ха! Не все! А вот...
- В других нужно видеть прежде всего достоинства, в себе же - недостатки, - неожиданно перебил его голос, раздавшийся с совсем неожиданной стороны. Ник с Беком повернулись. Джек стоял, опершись на швабру, широко открыв глаза и улыбаясь до ушей. Бек ошарашился.
- Что прости? - спросил он.
Джек пристально глянул ему в глаза, чуть наклонив голову. Бек поймал взгляд.
- В других - достоинства, в себе - недостатки?
Джек закрыл глаза и кивнул. Потом взял в руки швабру и продолжил драить. Улыбка не исчезла.
Бек открыл было рот, но, подумав немного, замолчал. Прошло секунд тридцать.
- Чего желаете?
Ник тихо улыбался. Он знал, что на некоторое время Бек утих.


       III Ужин, вечер и закат.

Солнце мирно клонилось к вечеру. Как обычно медленно, как только и бывает в это время года. Работы сегодня было не пыльно много, понедельник все-таки. В общем, в фастфуде творилось то, что называется прекрасным русским словом - халява.
Тем не менее, Бек, призадумавшись над словами Джека, помолчал примерно минут десять и таки внутренне согласившись с ним, решил сменить тему. Ника смешил тот факт, что молчаливый ямаец мог одним словом сбить с "обездоленного верблюда" (как однажды лестно выразился о нем Фрэнки) всю спесь. Поразительное свойство удивительного человека. Джек был себе на уме.
У Бека Гавриловича рода Болконских была одна запоминающаяся привычка. Когда он уходил в задумчивость и его высокий лоб покрывался глубокими рвами морщин, а скуластость лица становилась особенно заметна, он брал в рот зубочистку. Просто пихал ее в зубы и жевал, перемещая из одного уголка рта в другой. При этом у него появлялся такой зубосверкательный оскал, что со стороны казалось, будто он сейчас сорвется и кого-нибудь скушает. Зубочистка была настолько неотъемлемой частью его мысли, что он даже таскал с собой упаковку оных.
Впервые приметив эту привычку, Фрэнки отпустил шуточку, что мол, "у рода Болконских все мысли только о чистке зубов", на что Бек насмешливо сморщился и ответил - "А у семьи Брэнеров все мысли только о роде Болконских", на что Фрэнки надулся волынкой и не нашелся, что ответить.
Тем временем, пожевывая зубочистку и принимая заказы, Бек Гаврилович Иванов вдруг встрепенулся, как то странно поменял цвет на какой-то бледно красноватый с зеленцой, как-то замялся, почесал затылок и, уже окончательно смутившись и поалев, повернулся к Нику.
- Эм... Ник...
- Хы, что? - Ник улыбался. Он знал, что сейчас спросит Бек.
- А как там... Лена?..

Это было не так давно, как казалось.
- Тем временем, - парировал Фрэнки, - ты, наш уважаемый "рода Болконских", сам буржуй ничуть не меньше их, и сам сидишь на золотом горшке и сосешь пачку долларов!
Бек сверкнул взглядом и злобно скривил губы.
- Меня бесит вкус этой пачки, но если бы я дал ее тебе, ты бы сразу отравился. Чтобы деньги не завладели разумом и чувствами, надо уметь с ними бороться. Вот меня обвиняют во всех смертных грехах, а из-за чего? Из зависти только, что я богач, что я могу позволить себе этот золотой горшок и денежную соску. Правду говорю? - Бек метнул взглядом в сторону слушателей. Они тут же потупили глаза. - Ха! Согласны! Вижу! Но знаешь, в чем парадокс? - он снова метнулся к Фрэнки. Тот стоял как ни в чем не бывало, скрестив руки и ухмыляясь. - Парадокс в том, что я в гробу видал свое наследство, а все за него готовы в этот самый гроб лечь! Вот так-то! У кого есть, тому не надо, а у кого нет, тому невмоготу! Что на это скажете, господин Брэнер?
- Я скажу, что вы уходте от темы, - улыбнулся Фрэнки. Бек отшатнулся. Патетическая речь не сработала. Ник усмехнулся и подумал: "Нда. Фрэнки так просто не возьмешь. Что вы на это скажете, господин Болконский?". Бек тем временем взял себя в руки и открыл рот, чтобы ответить.
- Привет, а чёй-то тут такое происходит интересное?
Ник обернулся.
- Ленка!
Да, более харизматичной личности чем Ленка Воробьева представить себе было сложно. Росту маленького, да шустрая. Вечно зеленая. Хоть Ник пару раз и видел проблески синевы, но все равно Ленкина зелень затмевала все вокруг. Её любимое занятие, а именно утренние кроссы по крышам, не раз доводило окрестных бабушек до исступления. Веселое отношение к жизни помогало ей справляться буквально со всеми проблемами... хотя, наверное самой большой проблемой в ее жизни был случай, когда она, перелезая через забор, зацепилась штаниной за гвоздь и в итоге разгуливать до дома ей пришлось в желто-голубеньких труселях в сердечко. Наверное, она была самым добрым человечком на этой планете никогда не горевшим и всегда готовым помочь.
- Происходит, так сказать, батл.
Лена засмеялась.
- Привет Фрэнки!
- Ееей, Ленка! - он раскрыл руки для обнимки. Бек стремительно развернулся... и онемел. Такое же выражение лица было бы у него если б он, к примеру, налетел на столб или увидел Сталина, читающего рэп. Он побелел. Потом начал смущатся. Потом по нему расплылась красная краска. Потом он поднял правую руку и нерешительно почесал затылок. Вихрь вокруг его тела заколыхался с невероятной скоростью и вспыхнул огненно-красной молнией.
- Привет, я Лена, - она улыбалась, но при виде Бека взгляд стал каким-то рассеянным.
- А я... Бек... - "Иванов рода Болконских" - тихо шепнул Фрэнки, усмехнувшись. - Просто Бек... - взгляд его смущенно опустился. Потом он снова поднял голову, посмотрел Ленке в глаза и, так и не отнимая руку от затылка, улыбнулся так, как никогда раньше не улыбался.

Ник хохотнул. Бек раскраснелся еще больше.
- Что?! - воскликнул он обиженно.
- Нормально все, - Ник хлопнул друга по плечу. - Эх ты, чудо-юдо. Вы же поссорились, так?
Бек замялся.
- Я буду просить прощения сегодня...
- Правда?
- Правда...
- Точно?
- Да, точно, черт возьми, проехали! Что по десять раз переспрашивать, или с первого раза, блин, не ясно, дьявол тебе в оглоблю?! Как жираф тупорылый, честное, блин, слово!.. Чего желаете?
Ник хмыкнул. Нервничает.

Из всех праздников, издревле празднуемых на Руси самым любимым и частоотмечаемым является Конец Рабочего Дня. Наверное, все русские без исключения с удовольствием празднуют его и считают законным предлогом для того, чтобы выпить. Говорят что истинный русский - пьяный русский. Так это или нет, никто не знает, но например, в баре отца Фрэнки висело живое доказательство русскому пьяному дебоширству. Это была лампа-люстра а-ля торшер, напоминавшая НЛО. Крепилась она к проводу, тянувшегося с потолка, но при этом само НЛО болталось ближе к полу. Провод был растянут пьяным дядей Мишей, редкостного веса мужиком с истинно русской творческой стороной. Со спины его можно было легко спутать с валуном, а спереди - с кабаном. Тем не менее, будучи веселым человечком, любящим «поприкалываться», он тогда решил устроить «веселые качельки». Нда. Накачался и покачался, так сказать.
Итак, близился Конец Рабочего Дня, и Ник, Джек и Бек высыпали на улицу. Джек с наслаждением вдохнул свежего воздуха. Потом достал сигарету и с неменьшим наслаждением раскурил. Бек косо глянул на него. Курения он не одобрял. Джек не обращал внимания. Затянулся снова. Бек смотрел все кислее и кислее. И тут Джек резко повернулся и со всей силы высунул язык, скосив глаза. Бека дернуло, он крякнул и попытался принять невозмутимую мину. Джек хитро улыбнулся, довольный результатом и снова раскурился. Ник хохотнул. Они двинулись вперед.
- Ну так что, Бек, ты принимаешь приглашение Фрэнки?
Бек фыркнул.
- Лена придет?
- Придет, придет.
Бек снова фыркнул.
- Хорошо, пожалую я на вашу попойку.
Джек поднял бровь. Ник улыбнулся. Они все пили не больше двух стаканов за вечер.
- Чья бы корова мычала. Вся наша история строится на пьянках. Некоторые даже видят в этом русский смысл жизни.
Ника резко дернуло назад. Он обернулся. Бек схватил его за руку и прижал ее к себе, придвигая Ника ближе. Его ноздри раздулись. Грудь вздымалась в тяжелом дыхании. Взгляд терял человеческий блеск, затмеваясь бешенством. Он все сильнее сжимал запястье Ника.
- Хочешь, я расскажу тебе один занимательный анекдот на эту тему?- проговорил он тихо и медленно, как человек, готовый в любую секунду взорваться. Ник кивнул. Бек придвинул его чуть ближе.
Взгляд пылал.
- Был у нас один сосед, с говорящей фамилией Козлов. Порядочный был вроде человек, вроде работал, вроде жену любил, вроде сына воспитал. Был у него только недостаток – выпить любил. Сначала пил немного. По чуть-чуть. Так, по рюмке перед сном. Потом подсадил на это дело жену, и они стали пить больше, так, по бутылке на двоих. Потом по две. Потом по три… Жена умерла быстро, слегла с цейрозом печени и через две недельки скончалась на больничной койке. Хоронить он ее не стал, на водку экономил. И так, пить стало не с кем. И знаешь, что он сделал? – Бек дернул Ника ближе. Глаза, казалось, краснели. – Он подсадил на это сына! А?! Как тебе?! Вскоре они перестали платить за квартиру, все деньги уходили на водку. Работу он давно бросил, а сын, естественно, в институте не появлялся. Когда их отключили от всех современных удобств, они стали разводить костры (да, в квартире) чтобы согреется и приготовить себе пожрать. И пили, пили, пили! Что случилось с сыном никто не знает, просто однажды утром Козлов пил уже один, хотя вечером сидел еще с Митькой. А когда его спросили, где сын, он лишь промямлил: «Какой сын?..». А?! Как тебе это?! А знаешь, что потом?! Не знаешь?! Так я тебе расскажу! Потом он вдруг изъявил желание продать квартиру. Зачем, спрашивается? Ответ очевиден! «Пропью», черт возьми! «Пропью»! А?! Что ты об этом скажешь?! Как тебе «истинно русский характер»?! Намеренно лишить себя жилья и пропить выручку! Да еще и заранее планировать это, и говорить! – на последних словах Бек уже кричал. Взгляд его стрелял злостью и отвращением. Он тяжело дышал, едва сдерживая бешеный оскал.
- И это, ЭТО по-твоему смысл жизни?!
Кто-то мягко сжал его плечо.
- Смысл жизни есть поиск смысла жизни. Успокойся.
За спиной дворянина возвышался спокойный Джек. Три секунды, и Бек разжал Никово запястье.

Вскоре, пути друзей разошлись, как расходятся дороги в сказках.
Джек Мартинс двинулся налево, в свою тихую обитель, где собирался ничего не делать, халявить, бездельничать и заниматься прочими важными и неотложными делами.
Бек Гаврилович Иванов рода Болконских отправился направо, в трехэтажную домину-особняк своего батюшки-отца, подбирать слова, настраивать скрипку и ругаться с горничной бабой Клавой.
Ну а Ник Фомич Соловьев направился прямиком в известную нам квартирку, как ни странно, вкушать плоды своего холодильника.
Они обусловились встретится после заката в Luci & Tom’s, баре отца Фрэнки Джеферевича, который находился в одной из уникальных темных заброшенных московских подворотен, которые ни с того ни с сего оказываются в удивительной близости от центра.
Дом Ника представлял собой одну из тех прекрасных сталинских восьмиэтажек – с типичными красивыми балконами, интересными фасадами и осыпающимися углами. Вход в подъезд и семь пролетов привели Ника к двери. Он порыскал в карманных в поисках ключей. Безуспешно... Он громко чертыхнулся, хлопнул себя по лбу, и позвонил в соседнюю квартиру.
Через десять секунд после неравномерного шарканья, дверь отворилась, и на пороге встала Советская Женщина. С веником. Такую женщину можно встретить если позвонить наугад в любую дверь любой российской пятиэтажки. Небогатая, но и не бедная, не молодая, но и не старая, горбатая, но не сильно, ворчливая, но добрая, безработная, но мать троих детей она 10% своей жизни проводила в постели, 30 дома, и 60 в очередях.
Постояв немного перед женщиной и вдоволь налюбовавшись ее особенный небесным оттенком доброты, Ник робко заговорил.
- Здрастье, тет Люд…
- Привет, Николашка. Что тебе?
- А я… это… Можно воспользоваться вашим балконом?
Тетя вздохнула, положила руки в боки, убрав веник за спину, улыбнулась.
- Опять ключи забыл?
Ник виновато кивнул.
- Ладно, иди уж, горе мое луковое, - Ник снова кивнул и робко вошел.
- Люд! Кто там? – из комнаты, переорав телевизор раздался басовый рёв.
- Здрастье, дядь Вась.
- А, Соловьев, ты чтоль? Ключи забыл?
- Да, дядь Вась.
- Дурачина! Вот я в твое время…
- Все уже слышали сотню раз что ты там в свое время, по дому лучше б помог! – тетя Люда замахнулась веником.
- Кто?.. Я?..- дядя Вася воодушевленно приподнялся на кресле. - Да я!.. Да я в его время!.. Эх… - и снова обмяк.
Нда. Советский Мужчина. Такого можно встретить если позвонить наугад в любую дверь любой российской пятиэтажки. 10% жизни он проводил в постели, 60 на работе, и 30 перед телевизором.
Голодный студент тем временем выбрался на балкон и прыгал, пытаясь уцепится за карниз. Росточком не вышел, придется попотеть.
- Постой, Николаш, зачем спешишь, хоть блинков поешь, во, целую гору напекла!
Вообще-то Ник торопился как раз из-за этого душащего его запаха блинов, сглотнул слюну и промямлил твердое:
- Нет. Но для Сашки сберегите пожалуйста, он с утра не откажется.
- Ну как хочешь, Николаш.
- Спасибо большое, тет Люд! – Ник допрыгнул. Подтянулся. И в который раз пожалев что он не Карлсон, пополз к серединке крыши.
- А что, Соловьев ушел ужо? – услышал он вдоконку.
- «Ужо»? Да, «ужО улЯпЯтАл толькА ШтО», грамотей.
Ник засмеялся. Что ж, хоть блинов и хотелось, и живот уже опять пел арии, их лучше сберечь братцу-Сашке на утро, а то аппетит у него чуть не хлеще Никовского. Бездонная бочка с челюстями. Хы)
Наконец Ник сделал окончательный подтяг, уцепился, крякнул и вылез на серединку. Что говорить, а крыша была треугольна и красива, даром что ноги скользили, намереваясь отправить вниз, к праотцам. Хоть Ник и ругал себя за то, что забыл ключи, он был рад оказаться здесь. Мысль о том, чтобы в квартиру не спускаться, а сразу идти за Ленкой не замедлила влететь. Пораскинув мозгами, он принял решение, развернулся, чуток поскользнулся, и взял курс в сторону ее квартиры. Оставалось надеятся, что она все-таки вышла погулять, а то на ее балкон нельзя было влезть так же беспрепятственно, как на Ников и теть Людин. Он прошагал шагов десять, балансируя на серединке черепицы, пока не дошел до столбика (просто столбика, железного, крепкого, торчащего, ничего не значащего: никто не знает и никогда не знал и наверно не узнает зачем, почему или кто его сюда поставил, и что за мысли были у него в этот момент в голове). Ухватился. Оглянулся. Солнце заходило. Ник зажмурился. Раскинул руки крестом, как бы обнимая светило. Глубоко вдохнул вечерний дурман.
«Красота…»

«Небо течет… Тихо, спокойно, размеренно. Скажите, не течет. Да нет, течет. Просто медленно очень, не чувствуется. Да… Кажется, не двигается ничего, лежишь, плывешь, дышишь… Блин, как же хорошо дышать! Вкусно!.. Господи, как же хорошо жить!».
Именно так думал Ник Соловьев где-то через час после того, как пришел в сознание после комы. Он завел руки за голову и прилег на жестковатую больничную койку. Сейчас она казалась ему самой мягкой периной на свете. Вдохнул вечерний дурман. «Да. Жить хорошо!»
Девчушку с матерью он таки сумел вытащил из пожара, они, как ни странно, отделались парой ожогов. Ник улыбнулся. Это ему сказал толькочтоушедший врач. Еще сказал, ногу спасли, но зажить ей еще только предстоит. Ник почесал гипс на левой ноге. Ну ладно, попрыгаем на костылях. Еще сказал, дымом передышался, кашель останется на всю жизнь. Ну ничего, зато дышать можно. Еще сказал, ожоги третьей степени есть ожоги третьей степени, никуда не денутся. Ну ладно, авось, и до этого не красавец был. Ник улыбался во весь рот и вдыхал дурманящий воздух.
- Жизнь это вдох! – рассмеялся. - Да! Жизнь это вдох! - и улыбнулся.

Улыбнулся, и поскользнулся.
- Ааа! – крякнул, упал на пузо, но успел уцепиться за столбик. Поднялся. Три секунды отдышался и… врезал себе по лбу.
- Дурак!
- Эм… ты чего себя колотишь?
Он обернулся.
- Ленка!
Она мягко улыбнулась.
- А ты кого-то еще ожидал увидеть?
Они обнялись.

Полчаса разговоров и они замолчали. Город гас. Тух, как свечка. Таял и растворялся. Это самое интересное время суток, когда город начинает раздеваться, оголяя свою красоту. Скоро все будет видно – любой огонек за несколько километров будет весело подмигивать, создавая единую картину света и цвета. Да. На город нужно любоваться ночью, когда темнота закрывают всю пыль, всю грязь, весь мусор улиц, и включается пьянящий неон, размеренно освещая скелет зданий и душу города. Странно, но городской ночью, какой бы она не была шумной, создается иллюзия покоя. Наверное из-за воздуха. Чистый дурман ночи, мягкий, пьянящий аромат улиц. Вдохнешь полной грудью и как будто пьешь, как будто очищаешься из родника.
Да. Ник любил город. Его манящие огни, его тени, его скрытую прелесть и изящество. Он научился находить эту красоту уже давно, но по-настоящему понял ее, когда осознал, что такое жизнь. Когда полюбил ее каждое мгновение, каждый поворотик, каждую загогулинку и каждый оттенок настроений каждого человека на этом свете.
Вот так вот. А говорили, шрамы и кома ничего хорошего не приносят. Ошибались.
- Красота… - прошептала Ленка.
- И не говори.

Слева от двери бара, а так же дома Джефери Брэнера Luci & Tom’s, прямо под красной неоновой вывеской висела медная табличка:

Памяти родителей Николая Соловьева, заживо
сгоревших при пожаре в их квартире
31 декабря 1999 года. Любим, помним, скорбим.

Да. Пожар унес жизни его родителей, Фомы Николаевича и Людмилы Михеевны Соловьевых. Брэнеры звали их Том и Люси, и любили их как родных. Когда Ник в свои двенадцать лет поседел от пережитого страха и остался один со своим годовалым братом Сашей на руках, Брэнеры приютили их как родных сыновей. Стыдясь за приношение неудобств семье (как казалось Нику), в тринадцать лет он начал сам зарабатывать на жизнь. Вскоре, Фрэнки подыскал квартирку, которую Ник смог бы оплачивать на скудную зарплату, и где он смог бы жить с Сашкой. Голодный студент хотел обосноваться там с братцем, но Бренеры сказали что малыш их совершенно не отягощает, и они всегда хотели иметь младшенького. Они предложили и Нику жить дальше, но он посчитав это слишком наглым все же обосновался в квартирке.
А два года назад, гуляя по улицам, он увидел горящее здание. Краем уха услышав от какого-то паренька, что там находятся его мать с сестрой Ник не задумываясь ринулся в огонь. За время, пока он их искал, завалило выход. Ему пришлось выбивать дверь квартиры на первом этаже, а затем разбивать окно. Передав через него мать с девчушкой в руки пожарных, он не успел вылезти сам. С треском рухнула горящая балка и раздробила левую ногу.
Впервые приковыляв на костылях к радостным друзьям (в реанимацию пускали лишь родственников) он присоеденился к пирушке по случаю его выздоровления.
- Мы думали ты умер, - сказал тогда Бек. Ник рассмеялся.
- Нет, братцы. Ника Соловьева так просто не убьешь!

Сашка уже заснул. Все-таки напросился в гости. Ник хмыкнул. Во всем хочет быть похожим на меня. Естественно он уступил братцу кровать, а сам разлегся на полу перед окном, упершись головой в Шйтан-Ящик. В телик. Он, не работал, но на нем можно было сидеть. Или есть. Ник вспоминал сегодняшний день с улыбкой.
В баре, под джаз Фрэнки, Бек извинился перед Ленкой. Она расцеловала его. Да, все знали что заломленной гордости рода Болконских очень сложно выдавить из себя слова прощения. Джек пару раз упал со стула, празднуя примирение опрокидыванием стопок ямайского рома. Дальше Фрэнки ни с того ни с сего вытащил Бека на сцену и заставил отплясывать джигу. Поглядывая на Ленку и добро улыбаясь он не пал дураком и сплясал как мастер. Сегодня, он веселился вместе со всеми. Сейчас, он был кроток, мягок, и добр. Сейчас рядом была она. Далее проследовал шикарнейший дуэт саксофона и скрипки, от которого Джек так заслушался, что перевалился через барную стойку, снеся ногой пару полочек.

Взяв у Ленки запасные ключи от квартирки, Ник с Сашкой вернулись домой после часу ночи. Оказалось, Ник отставил открытым окно. Ну и ладно. Он улыбнулся. Все равно воровать нечего. Первый вставший вопрос был, как не странно: «Чего бы пожрать?». Ник открыл холодильник. Так. Огурец, колбаса, сыр, трусы, хлеб… ТРУСЫ?!
- Сашка!
Он уже стоял возле Ника.
- Ой, а что это хлеб делает в холодильнике?
- Ты лучше скажи, что твои трусы делают в холодильнике? – Сашка взглянул на него будто это вопрос сам собой разумеющийся.
- Сушатся. Так что там делает хлеб?
Вот черт… Один ноль. После того как Кофейайник вскипел и Ник заварил чай, они распили его на Шайтан-Ящике и заели колбасой, сыром и огурцами. И тут как бы кстати Ник сказал, что огурец лежит в холодильнике год. Сашка подавился и спешно выплюнул бутерброд. Ник рассмеялся.
- Один – один!
Сашка надулся и ушел в туалет. Ник хохотал. И тут что-то шарахнуло его по голове сзади. Он обернулся. «Два - один!» - заверещал Сашка снова занося подушку. После драки, закончившийся разбитой люстрой, и снесенной дверцей шкафа они наконец улеглись спать. Маятник на стене накрякал два ночи. И вот, Ник Соловьев, голодный студент, седой дальтоник, хромой на левую ногу, весь в шрамах и ожогах, да таких, что пол-лица не было видно, с больными легкими и вечно улыбающимся взглядом заснул со счастливым лицом и захрапел как кабан. Заснул, чтобы через пять часов проснутся, подозрительно оглянутся по сторонам и сказать миру: «Хы».

конец

зима 2007 – 22 июня 2008