Третий отряд

       Автобиографическая повесть, не претендующая на серьезное восприятие. Написана давно, вот только сейчас решился выложить.

       Посвящается Кухарчику Николаю, Кабанен Светлане, Борисовой Диане, Семечкиной Любаве, Никутьевой Евгении, Петрову Максиму, Репиной Юле, Ольховик Алесе, Ревюк Ире, Мастеровой Агате, Фокину Лёне и всем детям суровой Карелии.

       1
       
       Я часто вспоминаю то знойное лето 2004 года. Вспоминаю с теплотой, легкой грустью, иногда с тяжестью в груди, но всегда – с немой ностальгией, которая моментально оседает на дне моего сердца, как только в сознании, словно в кинослайдах, начинают проноситься красочные кадры тех дней. Казалось бы, прошло не так уж много времени, но сейчас я осознаю – то лето пожалуй, было единственным светлым пятнышком в моей конвульсивной жизни, и наверное именно тогда я и был по-настоящему счастлив.
       В то время я как раз распрощался со своим совершеннолетием, и перешагнув новый, незнакомый мне взрослый рубеж заканчивал второй курс педагогического университета. На время летней практики нас всех, еще не совсем оперившихся студентов, а в большинстве своем, конечно же, студенток, направляли в детские оздоровительные лагеря. Боже, какие ужасы мы себе рисовали, когда представляли все это! Уверен у каждого из нас при мысли о предстоящей практике тряслись колени и учащалось сердцебиение, на каждой перемене мы в сотый раз обсуждали перспективы такого вот летнего отдыха, и закатывая глаза, приукрашали беседу крепким словцом, выражающим все наше негодование и несправедливость такого решения. Но изменить мы ничего не могли, и нам оставалось лишь молиться о том, чтобы вся эта “каторга”, как мы ее называли, прошла как можно быстрее и безболезненнее для нас самих. Помню себя в последние дни перед практикой... Наверное, в мире не было более несчастного человека! Я уже около года вынашивал в себе мысль о том, что вот, скоро и мне прийдеться через это пройти, и с каждым днем во мне крепло тайное желание, чтобы меня отчислили. Я почти не спал последние несколько ночей, и все думал о той неизвестности, которая меня ждет вдали от дома. Положение усугублялось тем, что я не очень любил детей, а в те долгие ночи даже почти ненавидел, но сейчас понимаю, что на самом деле я их боялся, так как просто не знал, что с ними делать… Как себя вести с этими юными гестаповцами.
       Как сейчас помню тот июньский день, когда нас собрали в душной аудитории, дабы распределить по лагерям. Кое – кто конечно старался не показывать вида, что ему страшно, но по бегающим глазам и натянутым улыбкам сразу можно было понять – боятся все, даже те, для кого эта практика была не первым опытом общения с детьми. Я пожалуй боялся больше других, так как у меня не только не было опыта, но я и в лагере то ни разу не был. Поэтому для меня все это было вообще кошмарной перспективой, полной неизвестности и безысходности, от которой я готов был лезть на стену, а еще лучше спрятаться в каком нибудь сыром подвале, и просидеть там до осени, чтобы все про меня забыли. Громовой голос начальника по воспитательной работе в полной тишине оглашал списки и кандидатуры, которые должны были отправиться в тот или иной лагерь. Меня, на тот момент преуспевающего и подающего надежды студента распределили на море, в Херсонскую область. Этой почетной участи удостоились всего десять человек с потока, и я был одним из них. На тот момент я не знал радоваться мне или плакать, гордиться или поменяться местом с каким нибудь другим студентом и отправиться в один из областных лагерей, чтобы быть поближе к дому. Сейчас я благодарю Бога, что у меня не хватило глупости поддаться тому трусливому чувству и я все-таки отдался в благодарные руки судьбы, и принял это как должное. Тем более что и на море я тоже не разу не был…Как говориться два в одном.
       
       2
       
       И вот настал тот судный день. 13 июля, - число как раз совпадало с истинным положением дел, и я принимал это как какой-то роковой знак. Стоя на перроне, я прощался с родителями, с трудом сдерживая слезы, и пряча куда-то очень глубоко желание крикнуть на весь вокзал: “Мама забери меня отсюда!”. Мне предстояло всю дорогу провести в окружении девяти таких же несчасных девочек, ни одна из которых не могла как либо скрасить мою тоску и одиночество. Всю ночь я от них слышал две фразы: “Дима, дай зажигалку” и “Спасибо”, а потом как истинный джентльмен, каждой помог достать матрас, при этом наигранно усмехаясь, мол – “Девчонки, а что, отличная поездочка, не так ли?”. Они всю ночь перешептывались о том, какие все-таки прекрасные эти детки, но иногда они такие сорванцы! А я лежал и у меня в голове, словно из водосточной трубы гудел голос начальницы, который настойчиво повторял о том, что если с нашими детьми, не дай Бог что-то случиться, то отвечать за это прийдеться только нам и исключительно перед законом…

       3
       И вот мы прибыли в Геническ. Курортный городок, расположенный на всем известной Арабатской стрелке абсолютно ничем не впечатлял. Небольшое, с облуплившимися стенами здание вокзала, пара неприяглядных ларьков и кирпичный туалет, запах от которого разносился на довольно таки приличное расстояние – вот и все что мне запомнилось тогда. Ну, еще пожалуй люди – сонные, угрюмые, похоже все еще живущие в 90-х годах прошлого столетия. Единственными кто скрашивал всю эту гнетущую атмосферу были приезжие, но их было не много, поэтому они быстро сливались с толпой, превращаясь в такую же унылую, серую массу. Нас встретили ребята из лагеря, среди которых были старшая вожатая, физрук и плаврук Олег. Почему я запомнил именно Олега расскажу далее. Итак, нас посадили в раздолбанный автобус марки Икарус и мы поехали в конечную точку назначения.
       Ехать нужно было около полутора часов, и за всю поездку мне запомнилось одно – ужасная тошнота, с которой я пытался справиться все это время. Не знаю, в чем была причина - может съел что-то не то, может это просто давал о себе знать стресс, но мне совершенно не хотелось опозориться в первый же день, разукрасив автобус своими пережеванными скудными пожитками. Поэтому всю дорогу я только и делал, что запивал заранее припасенные таблетки от тошноты теплой, уже совершенно без газов минеральной водой. Когда мы все-таки прибыли в “Гренаду”, где нам и предстояло проходить практику, мне совершенно не было никакого дела до веселого, наигранного приветствия, которое нам организовали дети и вожатые этого лагеря. Помню только, что меня все это ужасно бесило и я думал лишь об одном – лечь и спокойно отдохнуть. Когда нам предложили пройти в столовую и позавтракать после дороги, я попытался отказаться, но быстро понял что это не пройдет, - здесь все делалось вместе и только по расписанию. Пришлось еще пол часа ковыряться ложкой в какой-то еле теплой каше, и в ужасе представлять все то, что мне предстоит пережить за этот месяц.
       После завтрака нас распределили по номерам, в третьем, наименее престижном корпусе. Мне, на тот момент единственному существу мужского пола, досталась отдельная комната, в которой я мог себя чувствовать спокойно и в то же время очень одиноко. Заселившись, я сразу снял вещи, в которых был в поездке, забросил их куда-то за кровать, лег, включил в плеере Маркшейдер Кунст и почти моментально уснул. Правда, сон был беспокойный, - даже сквозь музыку я слышал громкий, детский смех, дребезжащий из открытого окна…




       4

       В течении пяти следующих дней мы ходили на планерки, и посещали занятия по обучению вожатых, ожидая прибытия своих отрядов. Хотелось бы немного поподробнее остановиться на этом моменте. Надеюсь что такое планерка известно всем, поэтому скажу лишь, что она проводилась три раза в день. В 7 часов утра, когда лагерь еще спал, планировались и распределялись задания на день: кто какие конкурсы будет проводить, каждому напоминались его обязанности и литрами выпивалось кофе. На все это отводилось 15 – 20 минут, потом вожатые расходились будить детей на утреннюю зарядку. Вторая планерка проводилась во время тихого часа, и на ней как правило обговаривались какие-то официальные вещи, иногда подымались вопросы о проблемных детях. И последняя, “ночная” планерка проводилась после 23.00, когда объявлялся отбой, и все дети должны были спать. Эта была самой тяжелой: представьте, провести весь день на ногах, пробегать за детьми, придумывая на ходу новые конкурсы и мероприятия, с трудом уложить их спать после утомительной дискотеки и со слипающимися глазами сидеть и слушать, как тебя вычитывают за то, что за сегодняшний день натворили твои дети. А фантазия у них была богатая! Лично я покинул лагерь с тремя предупреждениями, и одним строгим выговором. Моя фамилия висела даже на, скажем так, “доске позора” за то, что трое ребят моего отряда пошли купаться во время тихого часа, а я в это время прилег вздремнуть. Это конечно однобокое суждение, и дети все прекрасно понимали; я помню, как они несколько дней ходили за мной и спрашивали: “Дмитрий Владимирович, вы ведь от нас не уйдете?” Я им обещал, что не уйду, хотя сам уже собирал вещички. И что самое удивительное я совершенно не был этому рад. А дети даже ходили к старшей вожатой, и просили, чтобы меня оставили, говорили, что они не будут слушаться никакого другого вожатого. А дети у меня были именно такие, они умели держать слово! Может быть понимала это и Наталья Павловна, поэтому я остался с этими детьми до конца.
       Но я забежал вперед. Забыл еще сказать два основных правила планерки – не опаздывать и не молчать. То есть имеется в виду не перебивать собеседника, а постоянно вступать в дискуссии и предлагать свои идеи, пусть даже в чем-то фантастические и нереальные. А по поводу опозданий один раз я все-таки проспал утреннюю планерку, правда, по вине моего будильника. Никогда не забуду то чувство, когда, проснувшись в своем номере от ярких, бьющих в глаза лучей солнца, я посмотрел на часы и понял, что у меня будут огромные проблемы. Они показывали 9:20. Проблемы у меня конечно были, но не огромные – очередное предупреждение, и небольшое чувство стыда на “ковре”. Еще помню один интересный случай так же связанный с утренней планеркой. В то время уже приехали вожатые из других городов, и нас переселили в другой лагерь, находящийся в 15 минутах езды от “Гренады”. Мы там только ночевали, все остальное время проводили на своих рабочих местах. Так вот однажды, отобрав у своих детей шесть литровых бутылок уже просроченного пива “Оболонь” ( спиртное естественно в лагере запрещалось), мы с ребятами решили немного расслабиться и просидели до 3 утра, играя в карты и давясь этим пивом.
       Проснувшись без десяти семь я понял, что на автобус мы уже не успеем – все мирно спали, и вставать не думали. В то утро я впервые в жизни бежал босиком по укрытому холодным песком берегу моря и смеялся как ребенок. Да, мы знали, что смеяться нам не стоит, у нас у каждого было как минимум по 2 предупреждения, но тогда нам было все равно. Неумытые, не бритые, даже зубы не все успели почистить, мы бежали поминутно смотря на часы и расценивая наши шансы: успеем – не успеем? И мы успели! Вспоминая все это, я благодарен тем ребятам, с которыми провел тот месяц: Игорю и Гене из Нежина, и Лехе из Николаева. Вместе было как-то легче, и уж точно веселее…


 5

       Пройдя обучение, выучив множество песен и кричалок, узнав все правила и традиции этого лагеря мы готовы были принимать отряды. И вот через неделю я поехал в Геническ за своими детьми. Со мной направили плаврука Олега, о котором я уже упоминал и физрука Рому. Олег мне сначала показался немного нелюдимым и агрессивным парнем, он мало разговаривал и всегда смотрел немного свысока, поэтому ехать с ним мне не особо хотелось. Но разговорившись в дороге, расспрашивая его о детях, как себя с ними вести, я понял, что он нормальный парень, просто немного грубоват и как говорят, сам себе на уме. Но после случая, который произошел, пока мы ждали поезд, я его зауважал и мы стали почти друзьями. Стоя на вечернем вокзале, в желтых футболках с большим бобром – эмблемой “Гренады”, мы ожидали прибытия детей из Карелии, 38 из которых я должен был воспитывать и развлекать всю смену. Мне сразу сказали, что дети сложные, из неблагополучных семей, у большинства нет папы или мамы, но почему-то меня это не очень пугало. Начал моросить дождь и мы проходя мимо ларька решили выпить кофе. Я вызвался угостить ребят и стал в очередь, они же стояли немного в стороне, разговаривая о чем-то своем. Я стоял, выбирая, что бы взять перекусить, и тут услышал сзади гнусавый голос, с вопросом, стандартным для украинской глубинки: “Слышишь, браток, не накинешь рубас, а?” Обернувшись, я увидел перед собой двух парней, которые явно не вели здоровый образ жизни. Наверняка они были наркоманами. Я ответил, что деньги есть только на кофе, и развернулся расплатиться. Убыткам это не понравилось:
“Та слышь, не гони, че ты разводишь? Смари, а у него часы ниче такие да?” – обратился один из них к своему напарнику, который до этого молчал.
“Ну... Слышишь, а ты ваще откуда а? Не местный походу? Давай так – ты даешь нам часы свои, и мы разбегаемся. Паря, для тебя ж лучше будет…” – по их убитым глазам, я понимал, что они не шутят. Естественно часы я отдавать не собирался, и хотел было возразить, но тут подошел Олег, он часто тут бывал и сразу понял что происходит.
“Димон, пойдем, время уже” – сказал он мне, смотря в упор на этих двух.
“Опа! А че это у вас футболки одинаковые, че спортсмены шоли?” – и они нагло засмеялись, выставляя свои сгнившие зубы.
“Да спортсмены. Каратисты. На соревнования едем. А что какие- то проблемы?” – Олег не спасовал, благо по его фигуре действительно можно было с уверенностью сказать, что он занимается спортом. Что-то неуверенно промычав, неудачники-рэкетиры ретировались.
“Мудаки...” – сделал многозначительный вывод Олег и сказал, что поезд прибывает через 5 минут.

       6

       Пока мы ехали в автобусе в лагерь, я рассматривал детей и понимал, что все самое страшное еще впереди. Хотя они и были уставшими и сонными, но энергии у них хватало и на то чтобы побегать по проходу, и на то, чтобы кого-нибудь ударить, или подергать девочек за все места, которые только возможно. Девочки в ответ громко визжали, и матерились. Подъехав к воротам, мы помогли детям с сумками и проведя небольшую проверку, выстроили их по отрядам. Меня назначили на третий отряд, возраст 12-14 лет. Не самое страшное, что могло бы быть. Помню однокурсницу Олю, которой попался младший отряд, помню ее слезы и истерики, и до сих пор встречая ее, как – то сочувственно улыбаюсь. Это конечно был кошмар, в преодолении которого я помогал ей как мог. Осматривая помятые, после двух дневной тряски в поезде лица моих детей я не увидел в них ничего страшного и опасного, наоборот, в большинстве своем это были милые, симпатичные дети, которые, правда, немало пережили, и это было видно невооруженным взглядом. Представившись им, я попросил их сделать тоже самое, и несколько минут слушал имена, стараясь их все запомнить. Но это у меня получалось с трудом. Тем не менее мы очень быстро раззнакомились, а с некоторыми даже подружились, и я до сих пор вспоминаю их с теплотой в сердце.
       Да, мне в пару приставили еще одну вожатую, Аню, так как отряд был большой, и руководство посчитало, что один бы не справился. Нормальная впринципе девчонка, у которой иногда были свои женские заморочки. Но она любила детей и мы помогали друг другу с ними справляться. Мы с ней сразу распределили задачи – она занимается различными конкурсами, рисует с детьми плакаты, я же беру на себя дисциплину и воспитание.
       Познакомившись с детьми, мы развели их по номерам, и уложили спать, стараясь приветливо улыбаться, чтобы у них сразу же сложилось о нас хорошее впечатление. Потом пошли на планерку, делиться впечатлениями от отряда.

       7
       В этой главе я расскажу подробнее о моих детях. Да именно моих, потому что за тот месяц я полюбил их всем сердцем, и до сих пор очень скучаю. Я бы многое отдал, чтобы сейчас пообщаться с некоторыми из них, но прекрасно понимаю, что для них то лето было просто очередными беспечными каникулами, и они уже благополучно забыли “Гренаду”, и меня вместе с ней. После смены несколько девченок писали мне письма, но потом как-то настала осень и все закончилось само собой. Итак расскажу пожалуй о своих любимчиках, о детях, образы которых остануться в моем сердце навсегда.

Юля и Ира
       Эти два чертика с косичками были моими любимыми пионерками. Они были подругами, знали друг друга еще до лагеря, и насколько я помню даже учились в одном классе. Была с ними еще одна девочка Алеся, но она постоянно хотела казаться взрослее, поэтому не участвовала в различных шалостях которые чудили подружки. Мы с ними подружились как-то сразу, и уже на третий день они ходили со мной в столовую накрывать для всего отряда. Здесь нужно остановиться, чтобы расставить все по местам.
       Перед каждым приемом пищи, вожатый должен был взять трех-четырех держурных из своего отряда для того, чтобы они помогали накрывать столы: расставлять тарелки-ложки-вилки, и различные блюда, которые на тот момент были в меню. По правилам, каждый день эти дежурные должны были меняться, но мои дети вели себя не так как предполагало руководство – они в прямом смысле слова бились за то, чтобы идти накрывать. И побеждали почти всегда мои чертики. Уж не знаю, что такого интересного видели дети в этом ритуале, но порой доходило до слез, когда та или иная девчонка не попадала в список “накрывающих”. Мальчишки к этому делу относились намного спокойнее, и редко проявляли инициативу.
       Перед глазами проплывает кадр, как я иду с курилки, для того чтобы позвать дежурных, а ко мне со всех ног, обгоняя друг друга мчатся девчонки. И для меня всегда было тяжело из десятка желающих выбрать четверых. Я конечно старался постоянно менять список “накрывающих” чтобы все желающие поучаствовали в этом, но Юля с Ирой оставались неизменными помощницами. По хитрющим глазам девочек я видел, что они понимают, в чем дело, и гордятся собой, а завистливые взгляды подруг доставляли им лишь удовольствие. И взяв меня за руки с двух сторон, веселой походкой, подпрыгивая и заливисто смеясь, вели меня в столовую, а я ничего не мог поделать. Стоило видеть выражение лица старшей воспитательницы, которая только что вынесла мне очередной вердикт, и вот уже через несколько минут навстречу ей иду я, “плохой вожатый, которому не место в нашем дисциплинированном лагере”, окруженный пионерками, которые что-то пытаются мне рассказать, перебивая друг друга и одергивая мою руку. В такие моменты я гордился собой, и чувствовал себя чуть ли не вторым Макаренко или Сухомлинским.
       От Юли и Иры у меня остались две лягушки, сделанные из ракушек, которых они подарили мне перед отъездом, и я до сих пор, когда беру их в руки, хочу одновременно и плакать и смеяться.
 
       Света
       
       Эта девчонка была словно с другой планеты, причем с планеты, на которой все так плохо, что она всем своим видом пыталась сказать – я туда больше не хочу! По выражению ее глаз было видно, что девочка перенесла немало горя, и мне было ее откровенно жаль. Света росла без матери, ее воспитывал отец, который как мне показалось тоже не очень-то любил ее. Она никогда не плакала, и в отличии от других детей не просилась домой. За то время, которое Светлана провела в лагере у нее не было ни одной подруги, она бродила сама по себе и очень редко с кем-то разговаривала. Когда я пытался вывести ее на разговор, хотя бы для того, чтобы просто развлечь, она ясно давала понять, что ей это не нужно. На море ее надо было буквально тянуть за руки (обязательным правилом в лагере был поход ВСЕХ детей на море, исключение составляли только больные), но все равно она почти никогда не купалась – сидела себе в теньке и смотрела бездонными глазами вдаль. Я пытался сделать все для того, чтобы ей понравился отдых в “Гренаде”, но сомневаюсь, что у меня это получилось...
       Был еще один фактор, связанный со Светой, от осознания которого у меня тут же наворачиваются слезы обиды и жалости к этому несчастному ребенку. Отправляя своих детей на море, родители заворачивали им деньги в конверты, и сверху надписывали количество. Передавали эти конверты сопровождающим, которые пересчитывали деньги, переписывали сумму в гривнах, и передавали их вожатым. И вот когда я складывал эти конверты в сейф, меня поразил конверт с надписью – “Кабанен Света, 17 грн.” Уж не знаю, на что рассчитывал ее отец, когда вкладывал в конверт такую “значительную” сумму, но уже через несколько дней деньги у Светы закончились. У остальных детей родители видимо были более дальновидными – у кого было написано 80 грн, у кого сто, ну а у некоторых и того больше. В общем, когда в очередной раз Света подошла ко мне с просьбой выделить ей денег на мороженое, у меня просто не повернулся язык сказать, что ее деньги уже закончились. Поэтому я просто пошел, и купил ей самое дорогое и вкусное мороженое…
       Случился еще один эпизод, связанный со Светой, который я до сих пор вспоминаю с каким-то странным чувством, которое не могу описать на бумаге. Но я думаю вы меня поймете. Как я уже говорил, корпус, в котором жили дети моего отряда, был не очень-то презентабельным и комфортным. Скажу больше – по вечерам на стены и потолки комнат непонятно откуда сползались различные насекомые, включая пауков всех размеров, сороконожек и еще каких-то мерзких тварей, которые не знаю даже, как и называются. Я очень боюсь всю эту живность, можете представить насколько ее бояться дети. И вот однажды, уже уложив всех спать и умывшись, я шел по коридору на вечернюю планерку. Почти дойдя до входной двери, я услышал жуткий визг, доносящийся со второго этажа, где жили девочки. Причем визг был настолько правдоподобный и душераздирающий, что я на секунду застыв от растерянности, со всех ног помчался наверх. Первое, что я увидел, была довольно внушительная группа девчонок, некоторые из них были совсем из другого отряда. Они стояли в коридоре, напротив той комнаты, в которой видимо случилось что-то ужасное и кричали что было мочи. Я отчетливо почувствовал, как у меня буквально моментально онемели ноги, и пересохло во рту. За долю секунды я понял, что впереди у меня огромные проблемы, и все может закончиться очень плачевно.
       Но, слава Господу, все оказалось намного проще и безобиднее. Завидев меня, несколько девочек подбежали, и с раскрасневшимися лицами, перебивая друг друга, начали тараторить про огромного паука, который висит у них на потолке. Естественно они просили меня, чтобы я его убил, иначе они не смогут спать. Я стоял с идиотской улыбкой на лице, смотрел на эту огромную мохнатую тварь и не знал, что сказать и как поступить. До сих пор очень стыдно… И именно в этот момент, из кучки девочек вышла Светлана, встала босыми ножками на кровать, протянула ладошку и сняла паука. Погладив его и промолвив: “Лети, паучок!” она выбросила его в открытую форточку. Думаю излишним будет говорить о том, какая реакция была у присутствующих. Потому что ее не было абсолютно никакой. Несколько секунд все просто стояли и в шоке смотрели на героиню вечера. Но потом, очухавшись, все дружно подбежали к Свете и начали ее хвалить, расспрашивая, а не было ли ей страшно. Но случай этот как-то быстро забылся, и подруг он Свете не прибавил. А я только сейчас подумал о том, а что было бы, если бы этот паук оказался ядовитым. Ведь такие в тех местах водились…
       
Макс

Я сразу понял что с ним будет тяжело. Макс был самым старшим из ребят, ему тогда было 15 и соответственно он являлся лидером среди мальчиков. Он мне чем-то напоминал голодного волчонка, который слишком рано понял все тяготы лесной жизни. Взгляд исподлобья полный недоверия и злобы, взъерошенные волосы и грубый, враждебный голос – первое, на что я сразу же обратил внимание. Я долго не мог найти к нему подход, но все-таки мне это удалось. Я просто стал ему другом. Может быть даже старшим братом, который дает советы, помогает, чем может, но иногда может и отругать.
Макс курил и пил, иногда вел себя как настоящий детдомовец, и я с некоторым опасением задумываюсь, что с ним сейчас и кем же он все-таки стал. Он рос без отца, я об этом знал, и старался, как мог, хоть как-то его заменить. Но конечно это было невозможно. Однажды я его поймал, когда он перелазил через забор с полным пакетом звенящей тары. Во время тихого часа ему удалось сбегать в сельский магазин и остаться незамеченным. Не знаю, чем бы все закончилось, если бы я тогда каким-то боковым зрением не заметил сгорбившуюся фигурку, перепрыгивающую через забор. Он увидел, что я иду и не стал убегать, просто стоял и ждал, крепко сжимая в руках пакет. Пока я дошел, в голове пролетели сотни вариантов как же поступить в такой ситуации, но я выбрал один, пожалуй самый правильный. Я просто спросил его, что в пакете. Он без слов открыл и показал мне. Там лежала бутылка водки, бутылка вина, три пачки сигарет и несколько бутылок пива. Я сказал ему, что алкоголь запрещен в лагере и попросил отдать мне содержимое пакета. Естественно он не согласился, а только еще крепче сжал полиэтиленовые ручки. Он смотрел на меня исподлобья и я видел отчаяние и ужасную грусть в его глазах, смешанную со злобой и безысходностью. Я понял, что обычная тактика действий тут не сработает. Моей ошибкой было бы, если бы я попытался силой отобрать у него пакет, или за шкирку отвел к начальству. Тогда я бы потерял его навсегда. Поэтому я просто попросил его присесть и поговорить. Он немного помялся, но все же сел на корточки, не забыв при этом спрятать пакет себе за спину. В конце 10-минутного разговора он расплакался. Оказалось, что сегодня годовщина смерти его отца, и он решил таким способом “отметить” эту дату. Я убедил его, что не этого делать не стоит, и что алкоголем горю не поможешь. Потом подошел, приобнял его за плечи и взял пакет. Он не сопротивлялся, а просто встал и всхлипывая пошел в сторону корпуса. Я вылил содержимое в траву, а бутылки выбросил как можно дальше за забор. И никому об этом не рассказал.
       А на перроне, когда я провожал детей на поезд, Макс подошел и подарил мне дыню. Я вначале отнекивался, говорил, чтобы он отвез ее маме ( в Карелии фрукты считаются роскошью), но он сказал что маме еще купит, а эту хочет подарить мне. Я не стал отказываться и принял подарок, который был для меня наверно самым дорогим из всех, полученных за всю мою недолгую жизнь.
       И когда поезд тронулся, а из приоткрытых окон дети махали мне ручками, и что то кричали (жаль я не мог расслышать что именно), – я понял, что все те сложности и проблемы, которые сопровождали меня на протяжении этого месяца, не стоят и одной доли секунды этого счастливого момента. Я люблю вас, третий отряд!