Этот мир, эти горы, долины, моря -
Как янтарный фонарь. В нем мерцает заря.
Наша жизнь - ветерком нанесенный рисунок,
Неподвижно застывший внутри янтаря.
Омар Хайям
***
Сегодня солнце светило особенно ярко. Кажется, окончательно наступила весна, я понял это по разрумянившемуся лицу Машки, нашей домработницы, когда она в очередной раз попыталась меня чем-то накормить. Вообще-то у нее было обычное для нашего края имя Мяхри, но мы с Гулей звали ее Машкой или Матреной за необыкновенно пепельные волосы и широкое светлокожее лицо, обладающее свойством густо краснеть практически по любому поводу. Все это, вдобавок к впечатляющим габаритам, делало ее похожей на обыкновенную русскую девку из села. Правда, справедливости ради надо заметить, что она не знала практически ни одного русского слова, и ругалась по-туркменски как сапожник.
С недовольным лицом она исчезла за дверью: «совсем о времени забыли, весь день без куска хлеба во рту, как так можно, себя-то зачем в могилу сводить…» и, шаркая ногами, поплелась вниз по лестнице. Я посмотрел на часы. И правда, уже пять часов, а мне казалось, утро… какой сегодня день? Время остановилось в этом доме, и мне бы хотелось, чтобы это было правдой.
Никак не могу поверить, она уходит от меня… Вот уже неделю между жизнью и смертью, и все, что я могу – это просто держать ее слабую руку и прислушиваться к обрывистому дыханию. Исхудавшее пожилое лицо, седые волосы, безжалостные морщины, отсудившие в споре с молодостью последнюю красоту. Но не это я вижу.
Я вспоминаю смешливую долговязую, немного нескладную девчонку с копной кудрявых черных волос. Она машет мне рукой с порога: «Бахтик, эй, принеси мне воды». Я, худенький пацаненок в вечно драных штанах, мотался целыми днями возле ее дома, делая вид, что помогаю толстухе Дурсун продавать чуреки. И не сводил глаз с заветного подъезда. Каждый день она с мамой рано утром отправлялась на базар, и я пилил ее сзади восторженным взглядом. Иногда она махала мне рукой, и я, как будто бы с трудом отрываясь от «важных дел», бежал к ним, чтобы помочь донести тяжелые сумки. «Эх, Бахтик, Бахтик, джаным, что не идешь с мальчишками играть, что просиживаешь здесь последние заплатки?» - вздыхала Дурсун. «А кто это, интересно, будет смотреть за твоими лепешками, когда приходят твои подруги и вы часами сплетничаете?». «Бахтик, хитрец, что думаешь, я не знаю за какими лепешками ты здесь следишь?!». Я хмурился и отводил глаза. «Дурачок ты, - злилась Дурсун, - какой толк желать того, что никогда не будет твоим…».
И сейчас я делал вид, что не замечаю ее.
- Бахтик, ну что тебе сложно, уже два дня воды нет…
- А что самой сложно несколько метров пройти?
- Не пристало мне ходить по такому солнцу и портить цвет кожи. А тебе все равно, ты и так уже похож на головешку.
- Ты как будто за падишаха замуж собралась, тоже мне, красавица!
- Ну не за тебя же, вороненок! – смеялась она.
- Ну раз так, - злился я, - пусть тебе падишах воду и носит!
- Когда это падишахи воду носили, у них для этого такие как ты предусмотрены.
Я отвернулся и принялся копать палкой землю.
- Ну ладно, Бахтик, - у нее кончалось терпение, - Ну хочешь, я тебя за это поцелую?
- Очень надо! – крикнул я, не поворачиваясь.
- Ну ладно, раз так, - вздохнула она, и гордо подняв нос, собралась уже было уходить.
- Ладно, - не выдержал я, - давай свое ведро, только смотри, обещала!
Она протянула мне ведро, улыбаясь: «Посмотрим, какой ты быстрый».
Я бежал к крану сломя голову, растолкав всех соседей с криками «мне очень надо», набрал полное ведро и уже через секунду стоял перед ней в ожидании обещанного.
- Слушай, - сказала она, - спасибо, надеюсь, ты не будешь требовать, чтобы я выполнила это обещание, ведь ты же настоящий мужчина!
- Ха, - ухмыльнулся я, - я не мужчина, я головешка и вороненок, так ты меня называешь, поэтому мне не стыдно повторить, что ты кое-что мне должна.
- Ты еще грубый и упертый как ишак. Ну да ладно, только пошли в подъезд и быстро, чтобы никто не увидел. Если расскажешь кому-нибудь потом, плохо будет, тебе мой брат уши на голове завяжет!
- Я же не какая-нибудь твоя подруга сплетница! – обиделся я.
- Ну пошли тогда, быстрее! – и она затащила меня в подъезд. В подъезде было темно и тихо, но мне казалось что даже на последнем этаже было слышно, как стучит мое сердце.
- Закрой глаза, и подставь щеку - скомандовала она.
Я зажмурился и смешно надул щеку.
- Ты вообще когда последний раз мылся? У тебя вся щека, как будто дегтем вымазана. Может, левая лучше?
Я надул левую.
- Нет, вздохнула она – эта еще хуже, какой же ты поросенок!
- Сейчас некогда выбирать, - разозлился я, - если не нравятся щеки, давай целуй в губы!
- Ну ты совсем обнаглел! Сейчас развернусь и уйду!
- Нет уж, останешься, надо учиться выполнять обещания.
Я резко схватил ее за руку, и осекся в ту же минуту. В моей ладони словно трепыхалась маленькая райская птичка, такая хрупкая и нежная. Она испугано посмотрела на меня и я залился краской. Я благословлял этот несчастный темный подъезд, скрывающий мою глупость.
Ее глаза наполнились решительностью, и она потянулась ко мне. Я чувствовал, как опора уходит из-под ног.
Вдруг открылась дверь над нами.
- Айгуль, это ты? Ты что здесь делаешь?
Меня мгновенно снесло под лестницу.
- Я воды принесла, мамуль.
- А с кем ты разговаривала?
- Ни с кем, тебе показалось.
- Странно, неужели ты сама с собой разговаривать стала?
- Нет мам, не удивляйся, я просто ругалась себе под нос, что «вечно эта ерунда, воды так подолгу нет…»
- С тобой я уже ничему не удивляюсь! – вздохнула мама, - каждый день что-то новое. Давай живо поднимайся.
Дверь захлопнулась.
Я еле перевел дыхание.
- Уходи, - тихо сказала она, - поцелуй за мной. И побежала вверх по лестнице.
Еще час, наверное, я стоял и не мог шевельнуться.
Конечно, я никому об этом не рассказывал, и родители никак не могли понять, почему у меня весь вечер был такой отрешенный вид. А потом всю ночь мне снилось как я сжимаю в ладони ее маленькую нежную ручку… как смотрю в ее шаловливые глаза…
Почему воспоминания так настойчивы сегодня, неужели я смирился, неужели провожаю ее совсем? Прочь, прочь, слабость, мы еще вспомним вместе, еще улыбнемся, я не могу остаться один!
Ее сухие губы приоткрылись, она шептала что-то в бреду. Я пытался разобрать, затаил дыхание:
- Что тебе нужно, Джаным, что тебе принести, что сделать?
- Любимый…- разобрал я.
- Я здесь, я рядом, открой глаза!
Но она была уже как будто не здесь, не со мной.
- Асман… Асман…
Я прижал ее руку к губам и заплакал. Она повторяла в бреду его имя, и я знал, так и должно быть, они встретятся там, на небесах, они предстанут перед Богом вместе, перед Богом, который соединил их и выбрал всем нам одну судьбу… одну на всех… и только теперь наши дороги расходятся и я остаюсь один… Долго ли мне быть одному, Господи, скажи? Неужели так ты наказываешь меня за мою недостойную любовь?
Новость
День выдался на редкость приятный, совсем не жаркий для августа месяца. Развалившись на топчане под огромным плетеным навесом, я рассматривал, как наливаются соком виноградные грозди у меня над головой. Жизнь порхала, легка и беззаботна. Позади долгие нервные экзамены, теперь я студент Ашхабадского университета и имею полное право валятся вот так в полном безделье на ярость моему отцу. И каждая его попытка занять меня чем-то дельным, опирается на мамины вздохи о том, что мальчик так усердничал в учебе весь год, и теперь может отдохнуть. Честно говоря, даже мой строгий отец расходился застенчивой улыбкой, когда принимал поздравления многочисленных родственников по моему поводу. Ведь многие, вспоминая мое оголтелое детство, сомневались, что из меня выйдет что-то путное.
Раньше я никогда не любил проводить лето в нашем загородном доме, но сейчас… Сейчас совсем другое дело! Я был в полной уверенности, что мне необходимо хорошенько раздобреть и набраться сил перед той бурной яркой жизнью, которая, как мне казалось, ждала меня впереди. А как иначе? Мне было семнадцать лет, я был силен и хорош собой, мог бесконечно развлекать друзей самыми безрассудными выдумками, и в драках мне не было равных! Бесспорно, жизнь обязана была вознаградить мои достоинства, ведь фортуна всегда ласкает молодых и рьяных!!!
Тем временем в доме все не на шутку суетились. На порог выбежала моя старшая сестренка Лейла и измерила меня неодобрительным взглядом:
- Бахтик, ты вообще что, не хочешь хотя бы переодеться во что-то приличное, я уж не говорю о том, чтобы поднять, наконец, свой курдюк с топчана!?
- Бе! Я же не в трусах тут валяюсь, а потом, что за праздник?
- Ты что забыл, сегодня твой брат собирается нас познакомить со своей невестой.
- Тоже мне, у него таких невест еще уйма будет!
(Это я, конечно, приврал, зная своего брата. Он был абсолютно положительный. Настолько правильный, насколько это вообще возможно. И если бы однажды Бог превратил его в книгу, то наверняка она стала бы вторым Кораном. То неизгладимое впечатление, который мой брат оставил в сердцах преподавателей университета, чьим «красным» выпускником он являлся, позволяло им смотреть на меня как на еще раз доказанный закон природы: если одному достается все лучшее, то другому остается только смириться со своей судьбой и с честью донашивать свои недостатки. Так что, смирившись с ролью побочного продукта, я поставил себе цель хотя бы не быть никогда таким занудой и трудоголиком. Между тем, мой брат успешно продвигался по карьерной лестнице в Министерстве иностранных дел Туркменистана и работал так много, что я затрудняюсь представить, где и когда он мог найти себе невесту. Причем я абсолютно точно знаю что за него, как за самого видного жениха прочили самых родовитых и красивых девушек, но он (на недоумение дорогих родителей, и в первый раз за свою жизнь (не считая детское, не совсем осознанное нежелание пользоваться горшком), пренебрег их желаниями и вот теперь представляет на суд общественности свою девушку). О, воистину, даже самое трезвое, полное реализмом сердце может дрогнуть перед стихией любви!!! Мне, как молодому поэту, приятно было это отметить. Наверняка это был достойный выбор! Наверняка, она была умна, скромна, может быть, у нее даже были очки, но это было бы слишком хорошо.
В общем, я не на шутку разозлил свою сестренку.
- Бестолочь, - крикнула мне она, - не знаю, сколько невест будет у него, но у тебя точно ни одной нормальной не будет!
- Это почему же? – Поинтересовался я.
- Ты бездельник и дуралей, за тебя ни одну приличную девушку не отдадут.
- Ну что ж, придется жениться на неприличной, или лучше возьму себе какую-нибудь дайзашку с рынка, которая будет на лампу дуть! Доставлю тебе удовольствие поучить кого-то жизни, тем более сама ты вряд ли уже замуж соберешься.
Это был удар ниже пояса, больше всего в жизни моя сестра злилась из-за того, что до сих пор ходила в «девушках». По роковой случайности она была слишком умной, и слишком плохо умела это скрывать. К сожалению, на ее поколение не пришлось такого мужчины, как мой брат. Если бы мой брат был старше и не был бы моим братом, он непременно взял бы Лейлу в жены, но увы… Для себя я решил, что женюсь непременно по любви на той, которую выберу себе сам. Может быть поэтому, в тайне, поступок брата внушал мне благоговение. Ведь я знал, что ему это стоит во много раз дороже. На меня в любом случае уже давно все перестали обращать внимание, а он, он другое дело… Но мои родители, к чести сказать, были очень мудрые и добрые люди. Я уверен, что до конца своих дней они были друг в друга безумно влюблены. Мы воспитывались в атмосфере тепла и любви. Нас можно было обвинить в любых грехах, но только не в черствости и непорядочности.
Сейчас я вспоминаю всю нашу большую семью, наш дом, наши совместные вечера, шумные обеды за одним большим столом, мне так хотелось тогда, чтобы жизнь не менялась, чтобы все оставалось таким еще долгие, долгие годы, но, судьба – упрямая женщина, да, видно, Бог уже тогда рассудил все иначе.
***
Все ждали, и вот к воротам подъехала белая «тoйота» моего брата, Асман только что купил ее у какого-то заезжего турка и безмерно гордился этим. Машина остановилась, сначала появился мой брат. Как обычно идеально причесанный, с иголочки одетый, в отполированных до бриллиантового блеска черных туфлях. Всегда, смотря на его обувь вспоминаю свою тетку. Когда той рабочие полировали в квартире паркет, она просила: ребятки, отполируйте так, чтобы трусы отсвечивали!
Легким движением руки Асман открыл заднюю дверь и появилась она…
Нельзя сказать, что я был удивлен, я был просто ошарашен. На какую-ту секунду мне показалось, что сама Афродита вышла из пены морской и я уже готов был поспорить с историками, что Македонский дошел-таки до Туркмении, а не умер от оспы где-то в предгорьях Копет-Дага. Идеальные черты лица, длинная шея, густые черные волосы окутывали осиную талию. А самое очаровательное – глаза… изумрудно зеленого цвета, с каким-то дьявольским огоньком, который, как мне показалось, заметил только я. Она волновалась и бесконца поправляла упрямую юбку, которая как назло прилипала к коленям (и ее можно было понять), выглядела очень робкой и даже слегка испуганной, но я могу поклясться, что видел этого маленького чертенка в уголках ресниц, мне даже показалось, что мы с ним уже знакомы…, и легкий озноб пробежал по моему телу. Да уж, братец, удивил, так удивил.
- Интересно, когда это у нас девушку знакомили, раньше, чем родителей? – Поинтересовался я у сестры. Она неодобрительно посмотрела на меня:
- Все совсем не так, он просто пригласил девушку в гости, понимаешь, просто пообедать, это НЕ СМОТРИНЫ!!!!
- А что же мы тогда все выстроились в шеренгу и вытянулись как по струнке?
- Отстань наконец!
- А она красивая….
- Ну не знаю, надо посмотреть, что там за фасадом располагается.
- Знаешь, девушке необязательно быть умной, можно быть просто красивой, хотя… тебе этого не понять.
И тут же я получил локтем в бок.
Девушку звали Айгуль… я подумал, что она действительно похожа на лунный цветок. Волосы черные как ночь, глаза блестели как будто на них все время светила луна… Айгуль, Агуль, что же мне в имени твоем…?
Обед проходил по плану. Обсудили «некоторые» ашгабадские новости, поговорили о погоде, мама рассказала про все цветы, которые росли у нас на участке, папа тихо сопел себе под нос и все подкладывал плова на тарелку. Похвалили брата, поругали меня (На этом месте Айгуль впервые улыбнулась и я покраснел), сестра рассказала о своей докторской в области хирургии.
- Айгуля, Асманчик рассказывал мне, что вы поступили в этом году в НАРХОЗ?
- Да, не без труда конечно, - вздохнула она – там такой конкурс был!!!!
- Ой и не говорите, у нас Бахтик тоже поступил в этом году, мы знаем, что это такое!
- А вы где живете?
- На улице Свободы, не далеко от универмага.
- Мама, - вмешался Асман, который до этого момента сидел надутый как гусак и ничего не ел, - помнишь, я тебе говорил, что мы когда-то были чуть ли не соседями, а не виделись…
- Да, в Ашгабаде такое редко случается, - вздохнула мама, мы ведь тоже там жили, недолго правда.
- Да, а я вот вас помню, и Бахтика помню. Бахтик, - обратилась она ко мне, - не уж то ты меня не узнал, так изменилась? - Она замялась на секунду и продолжила: он всегда нам с мамой сумки помогал донести.
- Вот так так, Бахтик, что же ты молчишь, почему не сказал? – Удивилась Лейла.
За столом воцарилось молчание и все посмотрели на меня, включая моего брата, у которого от удивления поднялась правая бровь. И в этот момент внутри у меня все похолодело, кругом потемнело, звуки стихли. Перед глазами стояла долговязая девчонка с непослушными черными кудрями и с насмешкой манила меня пальцем. Я задыхался…
- Ой, он сейчас задохнется, - кричала Лейла, - он поперхнулся, кто-нибудь, ну похлопайте же его по спине!
Папа сильно «похлопал» пару раз по спине (давая знать, что просто промахнулся), и я издал первый хрип. Все молчали, а я не знал, что и сказать. И тут сестра пришла мне на помощь:
- Надо же, как бывает, у нас я ничему не перестаю удивляться, а потом… так интересно, неужто Бахтик кому-то помогал сумки нести, это просто открытие.
- Вот и хорошо, продолжила за нее мама, - значит мы уже заочно знакомы. Давайте я вам положу еще плова, вы совсем не едите, не стесняйтесь, пожалуйста, я вас прошу!
Таким вот образом разговор тут же ушел в другое русло, а я так и остался сидеть, как холодной водой окаченный, и еще долго не мог понять, что творится в моем сердце.
После их отъезда, все только и говорили, что о Айгуль и моем брате, какая она милая, какие они вместе милые, и т. д… «Вот ты куркуль, такую девушку не запомнил!!!!» – Сказал мне брат вечером с усмешкой и довольный пошел спать, а мне в ту ночь спать не пришлось.
Свадьба
Если бы ваша жизнь изменилась вдруг и бесповоротно, случайно, благодаря всего лишь встрече, что бы вы подумали? Это проведение? Это судьба? Еще недавно все было предельно ясно, очень просто, легко, а теперь… теперь все по-другому. Боже мой, всего лишь случайная встреча! И что с того? Да, когда-то я был маленьким мальчиком, глупым чумазым мальчишкой, влюбленным в соседскую девочку. Прошло так много времени, ничего уже не должно было потревожить эти воспоминания. Это была первая любовь, благополучно забытая, заброшенная памятью на чердак вместе с остальным барахлом. Я уже не один раз терял голову после этого, и без ложной скромности, замечу, не одна девушка была в меня влюблена, были и умнее и красивее ее. Боже, я все еще маленький мальчишка, если продолжаю думать об этом. Но все-таки, что это? Глупая ревность идущая корнями от подростковой глупости, или просто легкое недомогание? Я стоял перед зеркалом, вглядывался в свое надутое лицо и пытался понять, почему мне так не хочется иди туда. Но мне было не дано… Старушка судьба уже пустила свой клубок.
***
Выходя из комнаты я наткнулся на сестру.
- Что это? – Спросила она.
- В каком смысле?
- Что ты надел вместо лица, лимонную кожуру?
- Такое же желтое? – Испугался я.
- Нет, такое же кислое.
Я только махнул рукой.
- Родители уже грузят еду в машину, иди помоги. Если бы одевался еще дольше, успел бы прямо к концу!
Странно, но у меня даже не было настроения, отвечать ей, видимо, дела были действительно плохи.
Когда я вышел на улицу ко мне подбежал брат.
- Ну что, как я выгляжу? Ужасно волнуюсь.
Мы сели на землю под развесистое дерево.
- Потерпи, вечер быстро пролетит, - постарался я его успокоить.
- Это-то меня и волнует больше всего, - замялся он, - Ты ведь знаешь, я… ну… да ладно, что я к тебе-то престал.
- Постой, ты что, боишься остаться с ней наедине?
- Ну не совсем…
- Боишься остаться наедине с девушкой!?
- Не то, что бы…
- Тебе 25 лет и ты хочешь сказать, что ты не оставался никогда с девушкой наедине?
- Ну подожди, нет… ну как… Вот мы с Бикешкой поле выпускного, в 1-м парке целовались.. и еще..
- Ты законченный ботаник, еще хуже, чем я думал. – Засмеялся я.
Брат нахмурился, я подумал, что надо будет его ободрить.
- Послушай, не переживай, пусть она у тебя первая, но ты ведь у нее тоже первый.
- Надо думать.
- Ну вот, и не комплексуй, ей не с чем сравнить!
- Да, - согласился он, - хорошо, что традиции в наше время все еще чего-то стоят.
- Благодаря таким, как ты, я думаю.
- Да…
Он с минуту смотрел куда-то вдаль, потом обнял меня крепко-крепко:
- Спасибо, братик, хорошо, что ты у меня есть, я тебя очень люблю!
Я покраснел.
- Представляю, как ты рад за меня. Господи, я был бы просто счастлив, ничто не способно подарить столько счастья, сколько радость за близкого человека! – комок встал у меня в горле, - Ведь это так важно, собственная семья, общая радость, любовь, дети, я хочу троих! Скоро и ты подрастешь, найдем тебе такую же красавицу, эх!
Я обнял его, и мне показалось, что заплачу, но сдержался.
- Вы потом из Турции звоните.
- Ну… если не сможем из Турции, позвоним из Москвы (Брата, действительно, после свадьбы отправляли по каким-то министерским делам в Москву, в туркменское посольство как минимум на пару лет).
- Как вы там устроитесь?
- Нам квартиру дадут, говорят, хорошую, недалеко от работы.
- Сложно тебе там будет? – Спросил я с беспокойством.
Но брат смотрел куда-то вдаль, дерево отбрасывало тени на его лицо, вдохновенное, мечтательное. Он был похож на античного мыслителя, близкого к открытию тайны сотворения мира.
- Знаешь, у меня очень хорошее настроение! – Воскликнул вдруг брат. – Начинается новая жизнь… и начинается она в Москве, именно в Москве, моем втором любимом городе.
- Да, - улыбнулся я, - тебе повезло, тебя родители всегда с собой брали на многочисленные симпозиумы, а я с Лейлой оставался. Она все дни на пролет заставляла меня учить стихи.
- Ты приезжай к нам, как устроимся, посмотри на этот город. Я его помню красочной картинкой из окна гостиницы «Россия». Он такой большой мне казался: машины гудят, стройки гремят экскаваторами. Поднимают потихоньку огромные бетонные дома, цивилизация…И вдруг в глаза бросается маленькая церквушка, словно гостья из прошлого, жмется к фасаду высотки, стесняясь своей старомодной одежонки. А напротив нашего окна, как сейчас помню, на доме огромный плакат висел «Слава Союзу Советских Социалистических Республик». Каждое слово с большой буквы, красным по белому. Я смотрел и гордился. Половина земной суши была вот так же, красным цветом заштрихована. И это был один большой дом. А теперь… странно так… словно бы на квартиры его поделили, малогабаритные коммуналки… И вход сделали с разных подъездов, каждый делает вид, что живет в отдельных апартаментах. Но вода-то одна течет, газ один, свет как у всех, даже на языке одном говорят. А понимания нет… грустно.
- А сейчас что, нечем гордиться?
Асман промолчал.
- Скажешь тоже, малогабаритки… Да у нас газ, кони, ковры в конце концов!
- Вот и насобирали на флаг.
- Что?
- Кони… Ковры… Ты думаешь, где ты живешь? В Туркменистане? Черта с два! Ты живешь в бывшей советской республике. Для всего мира это так. Теперь, чтобы первые два определения убрать, надо будет ой как постараться.
- Я-то думал, ты – патриот, - вздохнул я.
- Я – патриот, ты потом это поймешь…
Несколько минут мы сидели безмолвно.
- Ладно, - Асман поднялся и протянул мне руку, - пора, невесты не любят ждать.
***
- Давайте, давайте, сильнее, слабаки! С таким она в два счета справится, - смеялся Серик, друг Асмана, над двумя ребятами, повисшими на двух концах пояса в попытке завязать тугой узел.
- Ну хватит уже, хватит, не перестарайтесь, - волновался Асман.
- Нервничает, - улыбнулся папа. Он стоял рядом со мной и светился от счастья, - твоя мама, помню, в два счета справилась. Она такая сильная была, плаванием занималась. Мне завязали пояс, на одну сторону трое встали, схватились за конец, а с другой она. Мол, если перетянешь, твой будет. Так она как дернет, они с ног повалились. Смеялись, конечно, хохотали, но решили больше не связываться с ней. Раньше это после всего торжества было, а теперь сначала, вроде как игры. Но все равно хорошо, хорошо, что традиции не уходят.
- Ты, пап, что-то загрустил вдруг, - заметил я.
- Да нет, сынок, все нормально, просто… Просто думал, что сначала сестре твоей свадьбу справим, а вот как вышло.
- Не переживай, - успокаивал я отца, - будет у нее еще свадьба, она же умница у нас.
- Да, да… сказал он отстраненно.
Лейла подошла к Асману и проверила узел.
- Ну постарались, постарались, только нашу невесту так просто не испугать, да и мы не из робких, поможем ей! Айгуля!!!
Айгуль вошла в комнату. На ней было платье из алого шелка, слегка приталенное, лебединую шею обнимала тонкой работы вышивка. Ее голову венчала старинная тахья, на груди блестел круглый дагдан с крупным сердоликом посередине. Я подумал, что верно, историки правы, говоря о том, что наши девушки – прямые наследницы амазонок. Я представил ее на стройном ахалтекинце с копьем в руках, из-под шлема, как сейчас на меня смотрели гордые, горящие потаенным пламенем и в то же время смущенные глаза. Если бы я мог зажмуриться и не видеть этих глаз, мое сердце не рвалось бы из груди и не билась так, как зверь, пойманный в капкан. И я жалел, жалел, что не зверь, и мое тело не сдавливают острые зубья, не позволяющие думать ни о чем другом, кроме адской боли и страхе смерти. Она склонилась перед моим братом, девственно пряча от него взгляд, ее тонкие красивые пальцы принялись с усердием развязывать узел, подружки хотели помочь ей, но она не дала, и справилась с ним с такой легкостью, как будто это был всего лишь маленький узелок в ковровом сплетении. И только по ее спине была заметна легкая скованность.
- Молодец, молодец, справилась! – Кричали вокруг.
Асман поднес к губам те тонкие пальцы, которыми я только что восхищался, и нежно поцеловал. Каждое утро, каждый день и каждый вечер он сможет целовать их, прижимать к груди, остальным же будет позволено только смотреть на них, как на ценный экспонат в музее. Вот он - самый крупный бриллиант в мире, вы можете поймать глазами блеск его лучей, прочитать и убедиться, насколько он ценен, вы можете говорить о нем, но только никогда не станете его счастливым обладателем. Я бы согласился быть хотя бы хранителем музея, чтобы иногда стирать пыль с его витрины, пожизненно и совершенно бесплатно.
Продолжались игры, Айгуль вместе с подружками и моей сестрой пытались стянуть с ноги брата сапог, который был, похоже, ему мал не на один размер, а друзья жениха всячески отталкивали их и мешали. Все вокруг смеялись и шутили.
Я вышел на улицу, мои волосы встрепал прохладный осенний ветерок. Рождался октябрь, и в моей душе прорастало тоненьким зеленым стебельком болезненное и чарующее чувство, семя которого когда-то давно попало сюда по ошибке. Этот росток отбирал у меня всю влагу и воздух, в горле пересохло и было тяжело дышать. Может быть, и меня уже не существовало, я был только почвой для этого еще слабенького зародыша, в котором однако уже билось сердце и ничто не могло остановить его.
Я видел горы, на которые постепенно опускалась влага уходящего дня, и думал о том, что я самый подлый, самый грязный человек из всех собравшихся здесь, казалось, я один не мог бескорыстно радоваться всему тому, что происходило в этих стенах. Но я был самым несчастным человеком, самым несчастным.
***
- Бахтик, Бахтик, все отправляются в город, к вечному огню, ты с ними? – Лейла коснулась моего плеча.
- Ах… да, да, пусть едут, а я приду уже в ресторан, хочу вам помочь, вам ведь будут нужны крепкие мужские руки?
- У тебя есть кто-то на примете? – улыбнулась сестра.
Я только вздохнул.
- Не обижайся, - она прижала меня к груди, - ты же мой самый сладкий, маленький верблюжонок, и ты грустишь. Поезжай с ними, балочка моя, поезжай, мне кажется, ты хочешь побольше времени провести с братом, скоро он уйдет от нас, они будут жить в своей квартире в Москве, а нас только изредка навещать…
Я неожиданно для себя разрыдался как последняя девчонка, прижимаясь все сильнее к сестре.
- Так и должно быть, все правильно, - шептал я сквозь слезы.
- Какой же ты все еще маленький, маленький, глупенький верблюжонок, - улыбалась Лейла.
***
Самый крупный зал ресторана «Айна» был уставлен столами. Свадьба была небольшая, ожидалось человек 300. Но уже подошло около 400, как обычно, одни родственники привели с собой других родственников, а те своих друзей, которые, в свою очередь взяли детей. Обычная история в нашем маленьком дружном городе, к этому были готовы. Мама с сестрой хлопотали о дополнительных стульях, а я пытался усадить всех, соблюдая дипломатические принципы. Каждый приходящий старался поцеловать меня и брата, отметить как мы выросли, какие мы настоящие красавцы. У меня уже кружилась голова, а мой брат и невеста стали под цвет накрытым скатертям. Готов был отдать голову на отсечение, что они только и мечтали побыстрее отсюда сбежать. В итоге мне места не хватило и я, изображая каменное изваяние пристроился рядом с сестрой и ее подружкой, которые делили один стул.
Но как только началось пиршество, все сразу забыли про неудобства и полностью отдались во власть праздника и хорошего настроения. Мой дядя Мурад Сапарович, по совместительству тамада, сначала предложил тост самому старшему из присутствующих – папиному дяде, которому было уже 95 лет и он жил со своим сыном и невесткой в ауле в Кахка, папа его очень любил и специально послал за ними лучшую машину. Дедушка сначала любезно отказывался.
- Пожалуйста, дэде, не откажитесь, - попросил папа, - мы вас очень уважаем, благословите молодых.
Старик, улыбаясь, поднялся и сказал:
- Вот сейчас наше правительство говорит, что надо равняться на другие горизонты, на Америку, Европу, приближаться к остальному миру, говорить на их языке, следовать их меркам, законам. Они нам советуют, как одеваться, как себя вести, куда смотреть. Правильно, государство должно развиваться, становиться лучше, люди в нем должны быть образованы, целеустремленны. Но вдруг получается, что старые традиции отжили свое, аульчанам надо становиться фермерами, а писать надо на какой-то латинице. – Многие в зале заулыбались, - Но как и ягненок, рождаясь блеет, а не рычит, так и у каждого государства должен быть свой путь. Мы должны, конечно, равняться на другие, более крепкие государства, но и свои корни, свои истоки забывать не должны. Раньше мы были крупицей одного большого целого, у нас у самих было мало ответственности, теперь все на нас смотрят, и мы отвечаем за каждый шаг (в этот момент брат подмигнул мне). Ты вот, Асманчик, молодой умный парень. Ты работаешь в Министерстве, будешь дипломатом. И я очень рад. Ведь смотрите, какую свадьбу вы устроили, богатую, веселую, ни одного старика не забыли, всех родственников собрали, сделали все как принято. А значит, вы чтите традиции своих отцов, помните, что не только в городе, но и на самых окраинах живут люди, и что они еще больше нуждаются в поддержке. Потому и когда будешь ты в других странах, знаю, не забудешь о своем народе, и будешь заботиться о благополучии каждого из нас, зная, что порой от одного твоего слова будет зависть судьба пусть самого маленького человека в государстве. – Все зааплодировали и с одобрительными возгласами подняли бокалы. Но старик поднял руку, и гости почтительно замолчали. – Что еще хочу сказать… Семья – это тоже государство. Сейчас все говорят о равенстве мужчины и женщины, это тоже правильно, надо равно ценить и уважать друг-друга. Но, как у государства не может быть двух правителей, так и у семьи не может вырасти две головы. Иначе это будет беспорядок и ссоры. Дочка, слушайся своего мужа, доверяй ему, тогда и он будет доверять и следовать тебе.
Все поднялись и выпили стоя.
Праздник удался на славу, столы не пустели, один за одним в зал вплывали официанты с целыми баранами на блюдах, всевозможными салатами, закусками, фруктами и напитками на все вкусы. Кстати вписался в праздник и заграничный обычай – свадебный торт. Пять официантов ввезли огромный поднос на колесиках, на котором возвышался необыкновенной красоты и размеров торт, верхушку его венчали два толстеньких амурчика из сахара.
Вечер продолжался, гости пили, танцевали, обменивались последними сплетнями, все шло как надо. Праздничная обстановка скрыла грусть и я надеялся на скорое исцеление. Они поедут жить в другой город, в свою квартиру, тем временем я разберусь в своих чувствах и пойму, что все это ерунда, бред глупого мальчишки. Я стоял за углом и курил, согнувшись в три погибели, чтобы вдруг кто не заметил, когда к ресторану медленно подъехал лимузин. Я понял, они уезжают, и, бросив сигарету, быстро побежал к входу. Молодые уже прощались с гостями. И я вдруг, поддавшись неизвестному порыву, подбежал к брату и обнял его что есть сил. Он погладил меня по спине.
- Ладно, брат, мне пора, - сказал Асман после минутного молчания, поглядывая в сторону невесты. Она, в свете фар и огоньков ресторана была похожа на фею.
- Ладно, братик, - улыбнулся я. Но руки не хотели его отпускать, он как будто на миг стал частью меня.
Гости расступились, молодые сели в машину, двери захлопнулись, шафер дал газу. Через несколько метров они затормозили. Асман выбежал из машины и принялся обнимать папу, маму, сестру и меня.
- Не скучай, братик, я буду приезжать, не скучай.
- И ты не скучай, да ты и не соскучишься, - улыбнулся я, кивая в сторону невесты.
- Да, - Асман расплылся в улыбке.
- Да, - добавил я, - и удачи тебе!
Асман хлопнул меня по плечу и побежал к машине.
Болезнь
Два года миновали. Менялись дни, недели, погоды, весна сменяла зиму. Я наблюдал за тем, как стареет луна, и думал, что тоже происходит и со мной. Все проходит свой намеченный свыше путь, так и чувство, мучающее меня, потихоньку обрастало мхом, на нем стали появляться новые ростки. Я со временем перестал искать девушек похожих на Айгуль, мне даже перестала сниться смешная девчонка с кудрявыми черными волосами.
Брат прочно прирос к московской службе. Родители навещали их пару раз в год, а я не ездил… не хотел проверять толщину мха Сестра однажды вернулась в полном восторге.
- Ты знаешь, - сказала она мне с горящими от счастья глазами, - я никогда еще не видела такую семейную пару. Они до сих пор смотрят друг на друга такими влюбленными глазами!! Она такая нежная, домашняя, а он такой заботливый сильный. Ах, встретить бы тоже такого мужчину, чтобы любовь на всю жизнь, чтобы мы были так же созданы друг для друга, как и они.
- Ты думаешь, - усомнился я, - если бы на его месте был другой, допустим, тоже очень достойный человек, все было бы не так?
- Нет,… нет, нет, - улыбнулась Лейла, - это же судьба, по-другому быть не могло.
- Тогда они действительно счастливые люди, на свете не много людей, сумевших разглядеть знаки, посылаемые нам свыше. Но разве не может так быть, что судьба двух мужчин связана с одной женщиной, или наоборот, двух женщин с одним мужчиной?
Лейла задумалась на минуту:
- Нет…, мне кажется, такого быть не может, ибо тогда мы должны признать, что Бог жесток, а это не верно. Просто, кто-то из этой троицы лишний, кто-то ошибается, думая, что это его судьба.
- Ну, хорошо, а как понять, кто лишний, кому уйти? - не отставал я.
- Лишний тот, кто несчастен! Вот и все.
- Да, - улыбнулся я с грустью, - и несчастен тот, кто лишний…
***
Мои родители были уже не молоды, каждому не очень давно исполнилось 60 лет, но они всегда держались молодцом. Папа умудрялся один ухаживать за нашим замечательным садом, мама только с цветами иногда ему помогала. За домом, прямо рядом с небольшой горной речушкой, проходящей по нашему участку, он разбил великолепный виноградник, с марыйским сортом – самым сахаристым в мире. Теперь каждое лето на нас неожиданно сваливался урожай. И папа, шутя, говорил, что у нас все как в плохом колхозе: неурожай – это беда, а урожай – двойная беда. Мы не успевали собирать его. Веранда превращалась в цех по производству изюма. Нам с трудом удавалось проходить между натянутых веревок с сушащимся виноградом. Мы даже пытались отдавать его родственникам, но к ним приходилось ездить самим, а это не всегда удавалось. В общем, мы так объедались виноградом, что еще год о нем слышать не могли… до следующего урожая.
А год назад папа поехал на конференцию по сердечным заболеваниям в Фирюзу (они с мамой были в прошлом хирургами и специализировались по операциям на сердце, папа до сих пор преподавал в мединституте) и привез оттуда ростки какого-то сногсшибательного сорта лимона. Теперь рядом с виноградными «плантациями» красовался лимонарий. Папа сам построил его, я только слегка помогал. Он даже установил там систему кондиционирования, чтобы круглый год поддерживать определенную температуру, на нескольких деревцах уже созревали небольшие плоды, с каждым годом их должно было становиться все больше и больше. Мы ждали с нетерпением первого «приплода». Папа любил проводить время в лимонарии. Он поставил там скамейку, и мама приносила ему чай с его любимым хворостом. Он сидел и наслаждался необыкновенным лимонным ароматом, разговаривал с листочками, любовно поглаживал молодые веточки. Там же он писал свои многотомные научные трактаты. Он говорил, что все, что рождается там, имеет особый вкус жизни.
Как-то он вернулся с работы необычно рано, в очень подавленном настроении. Не обмолвившись ни словом, взял книгу и пошел в лимонарий. Через пол часа мама пошла проверить его и принести чай. Она нашла его на земле, среди лимонных деревьев. Это был его первый сердечный приступ. Оказалось, что на кафедре ему предложили выйти на пенсию, надо было освободить место для нового протеже ректора, а папа был самым «возрастным», как ему сказали.
Асмана решили не беспокоить и не говорить ничего. Мы понимали, узнай он о случившимся, тут же прилетит, бросив все, а дела его шли неплохо. Но когда в больнице с папой случился второй приступ, и отказали ноги, мы решили все рассказать. Целый месяц он упрашивал руководство перевести его обратно в Туркменистан. Наконец, его перевели… в отдел по связям со странами СНГ, который занимался только тем, что строчил бесконечные отчеты о проходивших саметах, в которых по тем или иным причинам Туркменистан участие не принимал. Новое руководство его недолюбливало. Начальники не любят подчиненных, которые работают с неприкрытым альтруизмом. Кто-то работает ради денег, кто-то ради власти или хотя бы с целью получить определенный опыт. А такие… Создается впечатление, что они замышляют нечто нехорошее. Но Асман был счастлив, теперь больше времени уходило на семью и уход за отцом. Я тоже окончательно перебрался к ним загород, мне даже выделили нашу старенькую волгу, чтобы ездить в Университет. Они с Айгуль поселились у нас.
В очередной рабочий день Асман пришел рассерженный:
- Это какой-то ужас! Единственная проблема, одолевающая моих сотрудников, - как побыстрее смотаться с работы.
- Может, и ты перестанешь быть трудоголиком. - Посмеялся я.
Асман только строго взглянул на меня.
- А помнишь, сынок, - мама села рядом и обняла его, - ты хотел быть спасателем.
- Я и сейчас хочу им быть, - вздохнул брат. – Вот что, по-вашему, важнее: Спасти одну жизнь или не допустить целое кровопролитие.
- И отвечать не надо, все и так ясно, - сказала мама, погладив Асмана по голове.
- Наш отдел существует только для видимости. Как будто есть СНГ, как будто мы боремся с чем-то вместе. На самом деле, всем давно наплевать, каждый козыряет собственным суверенитетом. Но ведь для этого надо быть самодостаточным государством!
Брат помолчал и добавил:
- Ничего, с сегодняшнего дня я буду каждый день писать начальству предложения по сотрудничеству с другими республиками. У меня столько идей, столько путей я вижу, пусть увидят и они.
- Сынок, - вздохнула мама, - может, не надо так, ты только начал работать.
- Я не собираюсь заниматься протиранием штанов! – Крикнул Асман и вылетел из комнаты.
***
- Ну что ты делаешь, как ты трешь, - ругалась на меня Лейла, - Ты так пальцы потрешь, а не морковь. Иди, отдохни лучше, а мы сами справимся.
Они с Айгуль отжимали папе вручную морковный сок.
- Ну давайте я чем-то еще помогу, - попросил я, последнее время меня почему-то было не выгнать с кухни.
- Иди, занимайся, у тебя скоро сессия.
- Какая жара, - вздохнула Айгуль и промокнула шею полотенцем, я поймал свой взгляд на ее руке и тут же осекся.
- Иди, иди, Бахтик, - улыбнулась Айгуль, ты уже достаточно помог.
Я встал, попятился назад и тут же ударился затылком о косяк двери.
- Вот вымахал! – Засмеялась Лейла.
- Ой, бедненький, надо лед приложить, а то шишка будет! – Воскликнула Айгуль. Она покопалась в морозильнике, достала кусок замороженного фарша и приложила к месту удара. Я почувствовал ее руку у себя на плече, такую прохладную, свежую… я как будто окунулся в горную речку, плыл по течению, легкие волны укачивали меня. И сзади меня плыла Айгуль, я видел, как блестят ее стройные коленки на солнце. Я ловлю ее как юркую рыбку и прижимаю к себе, я становлюсь полотенцем и отпиваю по капельке сок с ее кожи.
- Спасибо, уже не болит, - я резко отдернул ее руку, - уже мозги отмерзли.
- Ой, какая недотрога, - фыркнула сестра. – Айгуль, иди сюда, а этот пусть идет размораживать мозги над умными книжками.
Я быстро пошел в кабинет, который теперь пустовал, сел за стол и достал Экономикс, но выяснить, почему выгодно продавать два гамбургера по одной цене, так и не смог.
***
Папа, бурча что-то себе под нос и время от времени тяжело вздыхая, бегал глазами по газетным строкам.
АШГАБАД БЕРЕТ НА СЕБЯ РОЛЬ МИРОТВОРЦА
ПРАЗДНОВАНИЕ пятилетия со дня принятия резолюции Генеральной Ассамблеи ООН "Постоянный нейтралитет Туркменистана" весьма органично совпало с возобновлением в Ашхабаде межафганского диалога. Однако появившиеся уже вчера сведения о возможном продолжении межафганского диалога уже в начале января будущего года косвенно подтверждают успех нового ашхабадского раунда. То, что обе делегации имели солидное представительство, косвенно свидетельствовало о желании сторон по крайней мере не противиться попыткам усадить их за общий стол. Делегацию движения "Талибан" возглавлял министр образования и информации мулла Амирхан Муттаки, правительство Раббани-Масуда было представлено делегацией во главе со спецпосланником Сайджаном Абдуреимом.
Прошедшие в закрытом формате переговоры показали, что обе стороны уже устали от войны. По словам источника в туркменском МИДе, афганцы на сей раз не ставили друг перед другом ультимативных условий. Наоборот, по ряду позиций их точки зрения оказались весьма близкими. Например, они нашли много общего в толковании исламских законов. Сенсацией стало как заявление талибов о готовности признать возможным наличие в будущем мирном государстве невооруженной оппозиции в лице "северян", так и высказывание представителей альянса о том, что возможное коалиционное правительство не обязательно должно содержать равное количество министров от каждой из сторон.
Сам гостеприимный хозяин – президент Туркменистана отказался от официальных комментариев по поводу межафганских переговоров, заявив, что дело третьей стороны - лишь обеспечить условия для такой встречи. Одновременно в Ашхабад прибыл спецпредставитель генерального секретаря ООН в Афганистане Франсиск Вендрелл, подчеркнувший в беседе с корреспондентом нашей газеты "неоценимую роль руководства Туркменистана в создании условий для диалога". По словам дипломата, крайне важно, что Ашхабад остается для обеих сторон действительно нейтральным государством, не вмешивающимся в их внутренние дела.
В то же время нынешний ашхабадский раунд прямого общения "талибов" и "северян" проходил на фоне подготовки к рассмотрению в ООН вопроса об ужесточении санкций по отношению к нынешнему кабульскому режиму. В Ашхабаде убеждены, что данный шаг не пойдет на пользу процессу урегулирования и может вновь обострить ситуацию. «Мы по-прежнему будем общаться с обеими враждующими сторонами и поставлять афганским территориям электроэнергию независимо от того, кто ее контролирует. Мы ведь спасаем не лидеров, мы спасаем народ", - подчеркнул представитель туркменского МИДа.
После встречи с делегациями из Афганистана, состоявшейся непосредственно на правительственной трибуне во время праздничной манифестации, президент Туркменистана заявил, обращаясь к находившимся здесь же послам иностранных государств: "Если "ключ" к миру сегодня в руках у самих афганцев, то полное его достижение зависит от изменения политики ведущих держав - США, России, Китая в отношении Афганистана. Я прошу вас, передайте своему руководству наше мнение о том, что Афганистан не должен рассматриваться только как козырь в геополитической игре. Там ведь гибнет народ".
-Папуля, папуля, ну-ка, посмотри! – Брат вернулся из города. В руках он держал завернутое в целлофан кресло на колесиках.
Папа еле-еле на костылях вышел из комнаты, мама поддерживала его с одной стороны. Последнее время он двигался все меньше, стал тише и большую часть времени проводил в одиночестве, перечитывая по третьему разу свою библиотеку.
- Вот, теперь тебе будет намного проще, с костылями справляться тяжело.
Асман развернул кресло и поставил его перед папой.
- Папа смотри, тут пульт управления, колеса сами будут двигаться! – Воскликнула Лейла, обследуя подарок.
- Давай, оседлай же своего Мелекуша! – улыбнулся я (папа так называл все машины, которые у нас были).
- Спасибо ребята, спасибо, я потом, сейчас что-то неважно себя чувствую, - буркнул папа себе под нос и поковылял к себе в комнату. Асман сел на корточки и тяжело вздохнул. Мама подошла к нему и погладила его по голове:
- Видишь как, до сих пор наш папа привыкнуть не может, да и разве можно к такому привыкнуть. Ты извини его, я уверена, он еще тебя отблагодарит.
Мы стояли и молча смотрели друг на друга. Потом сели на крыльцо. Когда мы были мальчишками, то сидя здесь, на этих же ступеньках, играли в вопрос-ответ. Сначала разыгрывали на камень – ножницы – бумага, а потом, кто проигрывал, - должен был честно ответить на любой вопрос. Но сейчас мы просто молчали.
- Давай в вопрос-ответ, - предложил я, толкнув Асмана в плечо.
- Давай, - улыбнулся он.
Мы скинулись, и мне выпало отвечать первым.
- Ладно… - Брат ехидно прищурился. – Кого ты побил в последний раз?
- Э! Почему ты думаешь, что я все еще дерусь?
- Отвечай, вопрос менять нельзя, ты же знаешь правила.
- Ну ладно… Это был преподаватель экономики.
- Алан Мухаммедович?
- Да. Это случайно вышло. Я вообще не знал, что он преподаватель. Он ущипнул одну нашу девчонку за попу, ну я ему и треснул.
- Да… Он такой… А ты, куркуль, даешь! – Смеялся Асман, - не сдать тебе экономики.
- Не поставит пять, еще врежу.
Брат продолжал смеяться.
Разыграли снова, снова выиграл Асман.
- Ну…, о чем тебя еще спросить? - Задумался он, - А ну-ка, скажи, есть у тебя любимая девушка?
Сердце упало в пятки. Я проглотил тяжелый пузырь воздуха, застрявший в горле.
- Что ты так побледнел? – Удивился Асман.
- В смысле, де-девушка, или лю-юбимая, - заикался я.
- У нормального человека это одно и то же, хотя, зная тебя…
- Нет! – Крикнул я неожиданно громко, - нет, у меня нет девушки. Я еще погулять хочу.
Брат вздохнул:
- Ладно, потом расскажешь. Ну она хотя бы красивая?
- Она… Она лучше всех.
Взгрустнулось. Брат обнял меня.
- Давай еще раз. Должен же и ты выиграть, - смилостивился он.
И действительно, удача пришла ко мне.
- Скажи, - ободрился я, - чего ты боишься?
Асман удивился:
- Это и есть вопрос?
- Да, - ни чуть не смутился я, - в жизни ты мистер идеальность, рыцарь без страха и упрека, но я-то знаю, ты нормальный человек, в конце концов ты МОЙ брат.
- К чему ты клонишь? Ну да, я боюсь, естественно, я боюсь… Боюсь, что с родителями что-то случится, с тобой что-то не в порядке будет, с Лейлой, что судьба с ней жестоко поступит, войны боюсь, наконец!
- Нет, нет, - остановил его я. – Это все понятно, но ты снова говоришь как по учебнику. Я хочу услышать какую-нибудь твою глупую страшилку, вытащи мне хоть одного скелетика из шкафа.
- Не знаю…
- Ну вот, чего ты боишься в данный момент, о чем думаешь ночью, стискивая зубы?
Асман сник. Долго думал и вдруг, не поднимая глаз, сказал:
- Знаешь, чего я боюсь? – Его глаза пропали под блестящей солью пленкой, он отвернулся, как будто стыдясь. – Я боюсь, что Айгуль со мной не интересно.
- Что ты выдумываешь? – Опешил я. – Да она на тебя молится.
- Да, молится! Как на идеал, как на икону, ну не умрешь ли со скуки? Я говорю по книжкам, я их так много прочитал… Как кто я говорю? Как Шекспир, Гетте, Фейхтвангер? Как я думаю? Как Толстой, Пушкин, Достоевский? Я сам – книга, пыльная, ненужная, мои понятия устарели, шутки давно не смешат. А она другая, я разгадать ее не могу, что-то там внутри светится, пляшет…, дотронешься – обожжет. Она живая, она – выдумщица. А я и комплементы говорю неубедительно. Что-то есть там внутри для кого-то… не для меня. Может, для такого как ты, настоящего? Что-то совершенно дикое… что?
- Она любит тебя, понимаешь! – Возмутился я. – Только такой человек, как ты, способен завоевать ее сердце. Только твоей женой она может быть, потому, что ТЫ – настоящий, настоящий во всем: в сомнении, непонимании, борьбе, обиде, несчастье, радости. Только тебе она родит кучу детей, такие женщины рожают только от достойных. В каком-то смысле ты раритет. Но только потому, что таких больше нет, не появилось пока. Шутники скрывают за юморком свою несостоятельность, а тебе-то это зачем? И еще. Тысячи мужчин хотели бы попасть на твое место, а ты, черт тебя дери, говоришь какую-то чушь. Дурак ты, хоть и умник, и страхи у тебя дурацкие.
Асман посмотрел на меня огромными блюдцами глаз, и я испугался, что как-то выдал себя.
- Она хочет родить от меня ребенка? Откуда ты знаешь! – Закричал он, вцепившись мне в руку.
Я облегченно вздохнул:
- Конечно хочет. – И для пущей убедительности соврал. – Слышал, как они с Лейлой болтали.
- Брат, - покачал головой Асман и, не отпуская, тряс мою руку, - брат, как я счастлив! Ты такой тяжелый груз снял с моего сердца.
- Ничего, - ободрил его я, - я расскажу тебе пару играющих шуток, будешь их Айгуль рассказывать на ночь, вместо сказки.
- Ну уж нет, - повеселел он, - теперь тратить время на сказки мы не будем.
***
- Вечером я поливал цветы под окном комнаты сестры, прохлада только начала спускаться и форточки были широко открыты.
- Айгуль, ну почему вы мне не сказали, что собираетесь покупать такую дорогущую вещь, я бы дала вам денег.
- Ляля (так Айгуль называла Лейлу), ну ты же не можешь всех на своей спине тащить, зачем же мы тогда нужны.
Это было правдой, то, что Лейла заботилась о нас. Папа получал какие-то деньги, мама давала уроки на дому, но этого, конечно, вряд ли хватило бы, тем более, что я все еще был нахлебником. Лейла с самого начала работы в новом медицинском центре, приходя домой с получкой, обнимала маму, аккуратно вкладывала ей в карман свернутые купюры, целовала в щеку и тихо уходила. Причем я слышал, как однажды она возмущалась на то, что мама отказывалась брать деньги: «Ну а на кого, на кого мне еще тратить?! Вы – моя семья, ничего не может быть важнее вашего счастья». А я охламон, даже ту несчастную стипендию, которую мне выдавали за мои тройки, умудрялся спускать на дискотеках. Страх перед собственным ничтожеством охватил меня. Надо искать работу.
- Но Айгулечка, вы же хотели на новую машину откладывать. Позволь мне хотя бы часть денег отдать, милая.
- Нет, нет, Ляля, машину мы еще успеем купить, а тут такое дело… Мне так хочется увидеть снова папину улыбку, какой он был веселый всегда.
- Он обязательно поправится, ведь врачи до сих пор точно не могут сказать, почему ноги парализовало. А значит, есть надежда. А вам обязательно надо откладывать, маленький появится, сейчас каждая детская вещичка больше взрослой стоит.
У меня все похолодело внутри, и я не знал, от счастья или от страха в будущем увидеть маленького человечка, который будет любить меня, играть со мной и не знать, что больше всего на свете я мечтал о том, чтобы он был похож на меня и называл бы меня не дядей, а папой. Провалиться бы мне на этом самом месте с этим дурацким шлангом. И вдруг я услышал, как Айгуль всхлипнула, жалобно и горько.
- Я так боюсь, Ляля, так боюсь. Мы уже два года живем, а детей нет. Асманчик не спрашивает, но знаю, он переживает.
- Что же такое, сестренка, - озабочено спросила Лейла, - может быть, что-то не так, давай сходим ко мне на работу, сдадим анализы.
- Нет, Ляля, давай подождем, мне страшно, вдруг, что плохое скажут. Я каждый день прошу Бога, и он мне поможет, я уверена.
- Ну смотри, главное, чтобы у тебя все в порядке было, а если что, ты мне скажи, ладно?
- Ты только никому не говори.
- Не скажу.
Джан, Алла Джан, - подумал я, - возьми мою никчемную, глупую жизнь, но только помоги им, они должны быть счастливы, любой ценой!
Все хорошо
Солнце спало на мягких белых перинах заснеженных горных вершин. Опускалась долгожданная прохлада. На улице накрывали столы, я из шланга поливал асфальт перед домом, он впитывал влагу и остывал, чтобы не мешать нам наслаждаться этим вечером. Сестры бегали туда-сюда с полными блюдами.
- Сколько время, напомни мне снять бигуди, а то так и буду гостей встречать. – Суетилась Лейла
Мама колдовала в доме над пловом. Со стороны задней кухни плыл полупрозрачной дымкой запах дымящихся угольков. Асман любовно нанизывал кусочки мяса на шампур.
- А из печени мне делать шашлык? – крикнул он. Никто ему не ответил.
- Так резать печень или нет, - снова переспросил он. Все были чем-то заняты.
- Да…, - вздохнул он глубоко, - ну ты-то мне что скажешь? – Обратился он ко мне. Я только развел руками.
- Да… сконфузился он.
Как я упивался этой хлопотливой суетой, бегающими полуодетыми сестрами, нафуфыриванием, предвкушением веселья которого еще с лихвой хватит на целую гору грязной посуды после гостей, и на послепраздничные прогулки по ночному саду по парочкам, распаковывание подарков… В такие секунды как никогда чувствуешь себя причастным к единственному осязаемому чуду на земле – жизни большой семьи.
Это был день папиного 65-летия. У всех было прекрасное настроение. И сам папа был бодрым и веселым. Он встал, как обычно очень рано, вместе с солнцем, добрался до кухни, там не нашел никого, кроме старого пса Дозора, дежурившего возле пустой миски, и этому был ни капли не удивлен. Он выехал на улицу и решил, как обычно, проведать свои лимонные владения. В лимонарии была тишь и благодать. Он только подумал, что хотел бы перебраться с этой чертовой коляски на любимую скамеечку, как раздался крик « С днем рож-день-я!» и вся наша семья вылезла из-за листвы с мишурой и фейерверками. Может быть этот сюрприз так поднял папе настроение, что он весь день светился от счастья.
- Бахтик, иди посмотри, как девочки накрыли в маленькой комнате. – Попросила меня мама. Она была такая элегантная и красивая, всегда аккуратно уложенная, собранная. Но сегодня особенно, никто и никогда не дал бы ей ее возраста, готов был поспорить, мужчины до сих пор смотрят на нее с интересом. Ведь вот, как получилось, она не первая папина жена. О наших мужчинах ходит громкая слава, о похождениях моего дяди говорит вся Туркмения до сих пор, а папа, по слухам, раньше ему мог дать фору. На меня в этом смысле всегда возлагались большие надежды, и только мой брат неприлично выбивался из общей картины. Но разговор не о том. Папа женился на маме, когда ей было аж 35 лет, невероятно поздно по нашим понятиям. Родилась Лейла, потом Асман, а меня она родила аж в 47 лет (я забыл сказать, что мама была старше папы на год, тоже удивительно для многих). И как-то так получилось, что список папиных доблестей на маме был исчерпан и я никогда, нигде не видел такой любящей, счастливой пары. Я даже ни разу не слышал, чтобы они просто по-бытовому поругались, или повысили голос, нет!!! И Лейла говорит, что маме многие предлагали руку, но она ждала. Ее ругали, пугали одинокой старостью, а она ждала, ждала… и теперь скажите, разве не стоило это всех человеческих мучений на свете? Вот это судьба!! Это вознагражденное терпение. Я никогда не разуверюсь в любви, пусть говорят, что время покрывает пылью чувства, люди друг другу притираются, нет! Я не верю, я вижу своих родителей. И так могут говорить только те, кто с ними не знакомы, или просто не хотят видеть очевидных вещей, или оправдывают свой несчастливый брак. Да, не всем удается поймать свою жар-птицу. И где-то глубоко в душе меня колола маленькая льдинка: «А у тебя, будет такое, будет? Достоин ли ты?»
- Джаным, ну не смотри на меня так пожалуйста, сходи, я тебя очень прошу, ты же знаешь, эти женщины никогда не попросят сами, я хочу, чтобы у них было все.
- Да, мамуля, конечно, просто я засмотрелся на тебя, ты такая красивая!
- Негодяй! – Засмеялась она и пошла к девочкам. – Нет вы слышали, что сказал мой сын, он просто форменный аферист! Ему наверняка что-то надо, но он стесняется сказать, я его вижу насквозь!
- Мама, я тебя люблю! – Крикнул я ей в след.
- Я тебя больше жизни люблю, балюля моя, - услышал я ласковый голос в ответ.
Я зашел в комнату. Посредине на большом текинском ковре лежали круглые подушки, вышитые мамой собственноручно, разложена скатерть, уставленная различными яствами. Это было сделано специально для наших пожилых родственниц из аула. Когда я был маленький, мне казалось, что их специально отсаживают от всех потому, что они старые и неинтересные. Но мама объясняла мне, что это делается наоборот для выражения им своего глубокого почтения и уважения к их возрасту. В те времена, когда они воспитывались, женщины не сидели за одним столом с мужчинами, а со старшими мужчинами даже не могли разговаривать. Конечно, времена изменились, но они все равно испытывали бы неудобство. Я, конечно, все понял, но решил, что им одним там все равно очень скучно. Помню, я прикатил к ним на своей игрушечной машине. «Давайте, - сказал я им, залезайте ко мне, я вас покатаю». «Какой ты золотой мальчик, Бахтик, - сказала мне одна старая женщина – Но ведь мы все сюда не поместимся». «Зачем все? – Удивился я, залезайте по одной!» Это все до сих пор вспоминают. Хотя в детстве я редко слышал в свою сторону слова умиления. Чаще это были крики: «Бахтик, это чужая тетя, ее нельзя дергать за волосы», или «Ты опять бьешь свою сестру шваброй?», или типа «оставь кошку, она и так почти мертвая!» Ничего не скажешь, я был изобретателен на злодейства.
Все расселись за столом, дядя Мурад опять был тамадой и смешил весь вечер гостей своими бесконечными историями. В сторону папы с мамой прозвучали тысячи самых теплых слов. Но вдруг слово взял второй папин брат Аман Сапарович:
- Конечно, неприлично говорить без разрешения нашего глубоко уважаемого тамады. Но я подумал, что это не честно. Он весь вечер рассказывает про нас разные небылицы, заставляя краснеть, а про себя дипломатично отмалчивается. Я решил исправить эту несправедливость. Но сначала расскажу и кое-что про него. Наш покойный отец Сапар Мурадович был очень азартным человеком и его сын Мурад Сапарович ни в чем ему не уступал. Так вот играют они как-то в карты, папа проигрывает и очень нервничает по этому поводу, на каждую его карту у Мурада находится свой козырь тогда, как казалось бы все козыри уже давно должны были кончиться. «Мурад Сапарович, - говорит он сыну, - вы жульничаете!» «Ну как можно, Сапар Мурадович, - отнекивается тот». «Нет, вы жульничаете, жульничаете!» «Ну где же, Сапар Мурадович, где? – Не признается Мурад». «Бросьте, бросьте, Мурад Сапарович, - не сдается отец, - я вашего папу знаю!»
Все засмеялись, дядя Мурад погрозил брату пальцем, но и сам не мог сдержать смех.
- Так вот, продолжил дядя Аман, - пусть теперь этот честнейший и скромнейший человек скажет свое слово.
- Ну умыл, умыл, братец, спасибо, - смеялся тот, поднимаясь со стопкой в руке. – Но по серьезным вещам я не обманываю, и мой дорогой братец не даст соврать, что сегодняшний именинник один из самых достойных людей на этой земле. Признаться, я всегда завидовал ему белой завистью. Все мы постоянно были чем-то недовольны, кем-то недовольны, все время чего-то пытались кому-то доказать. И только мой дорогой брат никогда ни на что не жаловался. Никогда я не слышал от него ни одного плохого слова в сторону кого бы то ни было, даже самых отъявленных подлецов. Он никогда ни с кем не соперничал, не пытался кого-то обскакать, а в результате прошел намного дальше, чем мы все. И в этом заключается наивысшая справедливость. – Все согласились с ним. – Позволю себе еще немного помучить вас и рассказать одну притчу. Один бедняга заблудился в пустыне, долго шел он по горячим пескам и когда совсем обессилил, вдруг случилось чудо, Аллах не смог спокойно смотреть на него, небеса разверзлись и он заговорил с человеком. «Что я могу сделать для тебя, бедный?» Тот, не веря в свое счастье, расплакался: «Господин мой, я не мечтаю ни о чем, кроме глотка воды.» И вот Аллах протягивает ему кувшин с прохладной водой. Человек опустошил его до половины, а другую вылил себе на голову. «Значит, теперь доволен?» - Спросил Аллах. «Господин мой, - сказал человек, спасибо тебе, но я бы был счастлив оказаться дома, рядом со своей женой и детьми». И Аллах выполнил его просьбу. Человек посмотрел на свой дом и обратился к нему снова: «О, Господин мой, спасибо тебе, но я был бы совсем счастлив, если бы мой дом не был бы такой дряхлый и бедный. Ни отец мой, ни дед, царство ему небесное, не видел лучшей доли, так пусть хоть я и дети мои порадуемся». И Аллах выполнил его желание. «Господин мой, моя благодарность не имеет предела, - обрадовался человек, - ты самый милостивый бог на свете, но я был бы еще счастливее, если моя жена вдруг стала настоящей красавицей, пусть и она будет вознаграждена, и ее внешность будет так же прекрасна как душа». Аллах выполнил и это его желание! «Я кланяюсь тебе и благодарю, - сказал человек, - прости меня, но если это возможно… я хотел бы стать самым счастливым человеком в мире». «Это возможно, - вздохнул Аллах, - но тогда мне придется тебя убить!» Так давайте выпьем за самого счастливого человека, который живет здесь и сейчас, никогда не сетует на свою порой не легкую жизнь и всегда полон радости и оптимизма. За нашего дорого именинника и просто моего любимого брата!
Он подошел с рюмкой к папе и они поцеловались. Все выпили и стали просить папу тоже сказать пару слов. Папа поднял рюмку, на его глазах появились слезы.
- Спасибо вам, дорогие мои, - сказал он, - за все те добрые слова, которые вы говорили сегодня мне и моей семье. Я действительно самый счастливый человек на земле. У меня есть отличные, верные друзья, не способные предать даже в самую тяжелую минуту. У меня есть прекрасная жена, моя самая главная опора в жизни, моя радость и мое утешение. У меня растут достойные дети, теперь есть замечательная невестка, добрая, умная, чистая девушка. Даст бог, доживу и до внуков. Единственное, о чем я прошу Аллаха, «Алла джан, коп гормесин», пусть он не посчитает, что это слишком много для меня одного.
Все с почтением встали и выпили за это.
***
Гости ушли, стало тихо. Только на кухне горел свет, там еще жили остатки праздника, звенел смех сестры, папа веселый и раздобревший громко шутил. Я постелил на землю дон, который на меня заботливо накинула мама, и лег, подложив под голову ладони. Надо мной разлилось небесное индиго и на нем как на бархатном платье, блестели жемчужные пуговки – звезды. И вдруг я увидел как одна из них, дрогнув на секунду, устремилась вниз. Сезон падающих звезд еще не наступил, я не ждал ничего подобного, но успел загадать желание. Я сказал первое, что пришло мне в голову: Пусть у Айгуль и моего брата будут трое детей, как он и хотел…
Я закрыл глаза и прислушался к шепоту речки, стрекотали цикады, пахло сухой травой и инжиром. Вместе с шумом воды до меня донеслось негромкое пение. Как будто маленькая горлица мусичи своим низким протяжным голоском звала меня с собой в дальнее странствие. Я затаил дыхание, песня доносилась со стороны заднего домика для гостей. Я и не знал, что кто-то остался. Повинуясь сладко-пряному вкусу предвкушения, я пошел, стараясь ступать как можно тише. Я боялся спугнуть мусичи с временно приютившей ее веточки. В окне ванной комнаты теплился огонек, я припал щекой к запотевшему стеклу. Через тоненькие струйки испаряющейся воды я заметил какое-то движение.
Ты Роза роз в саду надежд,
Твой лик на круг луны походит
Прохладный шелк твоих одежд
В свой благодатный луг уводит
Зачах в моих садах шафран,
Пал на глаза густой туман,
Пустыней стал мой океан,
Мир на вертеп разлук походит
По горным, жарою обугленным склонам
Бездомный изгнанник влачится со стоном,
Под взором возлюбленной в сердце сожженном
Над мертвой золой расцветет гюль-гюли…
Я стал воздухом, распался на множество атомов, и капли воды сложили для меня мозаику дивных образов. Я видел то стройную ножку, обвитую браслетами тысяч маленьких розовых пузырьков, то хрупкую ручку скользящую по ней до самой беленькой пяточки. Я не видел целого, но знал, оно прекрасно, прекрасно настолько, что, казалось, увидь я его, ослепну навсегда. И быть мне тогда ослепшим счастливцем, благословленным тем, что лишь однажды смотрел на солонце вблизи. Кто, кто эта девушка? Знаю ли я ее?
Я сердцем льну к твоей судьбе,
Язык мой в страхе и мольбе,
Мой разум, рвущийся к тебе,
На парус корабля походит.
Мне красота твоя – палач.
Лица, красавица, не прячь!
Скажи мне: «На свирель твой плач,
Твой стон, твой зов, мой друг, походит».
По горным, жарою обугленным склонам
Бездомный изгнанник влачится со стоном,
Под взором возлюбленной в сердце сожженном
Над мертвой золой расцветет гюль-гюли…
Как голос бахши способен разделить полутона музыкальной гаммы на тысячи неповторимых звучаний, как одна струна дутара способна передать миллионы созвучий, эта песня разрывала мое сердце на множество маленьких частичек, дрожащих в едином пульсе.
Ступила ты на мой порог,
Не обмануть коварный рок
Нас окружили сто тревог -
Завистниц, мир на склеп походит
Несчастье он пророчит нам
Жизнь за тебя одну отдам
Твоя душа на божий храм,
Моя – на лавку мук походит.
Под светом красоты Менгли
Безумцем стал Махтум-Кули
Под взором возлюбленной в сердце сожженном
Над мертвой золой расцветет гюль-гюли…
- Айгуль, Айгуль, ты здесь? Где ты, милая?
Мой брат быстрыми шагами приближался к дому. Я спрятался за угол и в ужасе припал телом к холодной кирпичной стене.
- Я здесь, милый, - Айгуль выглянула на улицу, - ты один?
- Да.
- Заходи.
Он исчез за дверью.
Безумная реальность открытия ударила хлыстом по лицу. Из-под замшелого камня хлынул фонтан, разметав бушующей пеной незрелую поросль. Теперь, ведомый жадностью презренного любопытства, я вновь припал к оконной раме. Они обнялись, и Асман легонько поцеловал ее плечо, так, как будто оно было сделано и тонкого хрусталя. На ней было лишь небрежно затянутое на груди полотенце, волосы были собраны на затылке и несколько непослушных прядей щекотали ее шею. Адреналин колотил мое сердце как боксерскую грушу, пот выступил у меня на лбу. Я хотел, так хотел убежать, но тело меня не слушалось, ноги и руки мои онемели.
- Как ты красива, боже мой, наверное, в прошлой жизни я был очень хорошим человеком, если в этой ты стала моей спутницей. – Асман прижал ее руку к своей щеке.
- Если и существовали прошлые жизни, то там мы наверняка были вместе. Я так думаю. И если следующие будут, мы снова встретимся. – Ласково сказала Айгуль. – Это задумано не нами.
- Ты думаешь, не ошиблась? Я – твоя судьба?
- Это ясно… здесь.
И она приложила руку к груди.
- Мне почему-то хочется запомнить этот миг во всех деталях, твое лицо, твою ладонь на самом сердце, если можно… прислушаться к музыке ровных ударов.
- Жаль, что никакой миг не длится вечность. Но и впереди нас ждут приятные открытия. Например, раньше я слышала только свое сердце, потом и твое тоже, а теперь еще одного человека.
- Есть еще кто-то, о ком я не знаю? А ну-ка отвечай, отвечай сейчас же, кто он, и я вызову его на дуэль. – Смеялся Асман.
- Его зовут Сапар, - спокойно говорила Айгуль, - ему минус 8 месяцев, и с этим миром его соединяют только я и наша любовь.
Асман упал перед ней на колени и принялся целовать ее ноги. На его глазах проступили слезы.
- Встань сейчас же, - закричала Айгуль сквозь смех, - мне щекотно, дурачок, встань!!
Он поднял ее на руки, она обвила его ногами, и они поцеловались. Не отрывая губ, Асман медленно попятился к двери, еще секунда и они исчезли из виду. На полу осталось лежать несчастное полотенце, брошенное своей госпожой, оно безутешно рыдало об ускользнувшем шелке персиковой кожи. Рыдал и я, от жалости и от счастья одновременно.
Я медленно шмыгал по бетонной дорожке, мне хотелось быстрее лечь в постель и заснуть. Завтра этот день станет вчера. Завтра все узнают то, о чем знаем только мы, вчетвером…
- Бахтияр, Бахтик, это ты!? – Выбежала с криком из кустов Лейла и направилась на меня.
Я прибавил шагу.
- Это ты засранец, ну-ка иди сюда, я тебя узнала, - догоняла она меня.
Я побежал. За углом дома мне удалось оторваться.. Я взлетел по лестнице, пробежал незаметно мимо родителей, которые были увлечены беседой и исчез у себя в комнате.
Через дверь я слышал, как вошла сестра и с порога заявила:
- Я только что видела Бахтика, я знаю, это был он, он бежал от заднего домика, думаю, он там курил.
- Бахтияр! – услышал я свирепый крик отца и в ту же секунду несчастный мамин возглас:
- Бахтик, ты куришь?
Я вышел из комнаты.
- Я не курю, пап, не курю!
- А почему ты тогда линял от меня? – Не унималась сестра.
- Я… я шел от заднего домика…
- А что ты там делал, уж не нужду ли справлял, когда все туалетные комнаты свободны?
- Ну… - произнес я после небольшого колебания, - я курил…
- Ага! Я была права! – Торжествующе воскликнула Лейла.
***
Мои родители были люди старой закалки, и прибывали в твердой уверенности, что за сигаретами обязательно пойдут спиртное, наркотики и беспорядочные связи. Поэтому, с того момента страшной истины, мне было запрещено выезжать в город, кроме как на учебу (и не дай бог задержаться!), после каждого отъезда меня внимательно изучал санэпидконтроль в лице моей любимой сестренки. Друзья могли приезжать только к нам. И все это должно было продлиться до моего полного исправления, без возможности условно-досрочного освобождения.
Мне ничего не оставалось, кроме как, запершись в комнате, исписывать тетради слезливыми стихами, полными сострадания к своей жалкой персоне.
Поздний гость
ООН делает предупреждение АФГАНИСТАНУ
УЖЕСТОЧЕНИЕ санкций против режима талибов в Афганистане - дело недалекого будущего. Такой вывод можно сделать по итогам многосторонней встречи, прошедшей в Нью-Йорке в штаб-квартире ООН в формате "6 плюс 2". Россия, США, Китай, Иран и Пакистан были представлены на уровне глав внешнеполитических ведомств. Остальные - Туркменистан, Узбекистан, Таджикистан - на уровне заместителей министров или постпредов при ООН. Смысл сказанного практически всеми участниками встречи сводился к тому, что четыре года власти талибов превратили Афганистан в центр распространения наркотиков и международного терроризма. В конкретном плане ужесточение санкций может означать блокирование счетов талибских лидеров за рубежом и иные меры для прекращения финансовой подпитки движения. Кроме того, вполне вероятно, будет принято решение не допускать зарубежных поездок членов руководства "Талибан".
И Россия, и США, и Иран, и Узбекистан, и Таджикистан выступали практически с идентичных позиций, естественно, с незначительными отличиями. Но все эти страны говорят о необходимости ужесточения санкций.
Диссонансом прозвучала позиция Туркменистана, который считает, что с талибами необходимо вести диалог, для чего есть возможности. Насколько известно, неафишируемые контакты с руководством талибов на неофициальном уровне ведут практически все участники группы по Афганистану. Однако, к сожалению, никаких результатов они не дают.
По итогам заседания было принято решение подготовить к 1 ноября доклад о ситуации в Афганистане и предложениях международного сообщества. Цель такого документа - донести до талибов необходимость сначала сесть за стол переговоров для решения афганской проблемы с другими силами в этой стране, прежде всего с Северным альянсом во главе с Ахмад-Шах Масудом.
Год, беременный хлопотами о здоровье отца, работе брата и ремонте подтекающей крыши разродился в январе замечательным волосатым карапузом, названным в честь дедушки, Сапаром. Родители наслаждались каждым криком первого внука и были на небесах от счастья. Асман летал из угла в угол то с пеленками, то с памперсами, то с голым, описавшимся Сапарчиком на руках. Лейла взяла отпуск и проводила все время в комнате Асмана и Айгуль, та нежно называла ее няня Ляля. Короче говоря, все внимание на себя украл новый маленький член семьи, и я наконец-то вдохнул свободного воздуха.
***
- Вы посмотрите только на улицу, сколько снега за ночь насыпало! – Закричала Лейла, подойдя к окну.
Все столпились у входа. Мама открыла дверь и с улицы ворвалась зимняя прохлада.
- Как хорошо, холодно!!! Давайте все оденемся и пойдем гулять, - предложил папа, - Айгуль, одевай Сапарчика.
Погода была просто чудесная. У нас редко бывает столько снега, я даже не помню, когда такое было в последний раз. И морозец прихватил, хороший, не зябкий, как обычно. Вершины гор блестели в лучах солнца так, как будто их кто-то натер воском. Деревья, кусты смотрели на нас из-под снежных, меховых шапок. Вечно зеленые кипарисы красовались на фоне ярко голубого неба.
Соседские мальчишки бегали как очумелые под свистом снежков и с удовольствием валялись в сугробах. Некоторые из них выбежали к шоссе и лепили на обочине снеговика.
- А давайте тоже вылепим снеговика! – Предложила Лейла.
- Давайте, - поддержал ее я, - давайте слепим огромную снежную бабу!!
- Какая разница, слепим кого-нибудь без вторичных половых признаков, - улыбнулся Асман.
- Нет, - возразила Лейла, - мы его оденем устрашающе, пусть наш дом защищает.
Мы принялись за работу. Мы с Лейлой катали туловище. Комья получались такие большие, что мы катили каждый вдвоем. Мама принесла морковку – нос. Вместо глаз мы пристроили ему пробки от кока-колы и выложили улыбку засохшими плодами шиповника. Надели на голову огромный телпек (когда его подарили папе на день рождения, он посмеиваясь, говорил, что, видимо, родственники решили, что он не на шутку опух от болезни), в руку закрепили метлу. Такой вот интернациональный снеговик у нас получился. Один Сапарик проигнорировал коллективное веселье мирным посапыванием в меховом конверте.
Как только последний штрих был завершен, и мы отошли, любуясь своим творением, на крыльце зазвонил радиотелефон.
- Межгород, - удивилась Лейла, - кто бы это мог быть?
Асман подбежал первым.
- Москва? – Переспросил он. – Да, да, я жду… - И скрылся с трубкой в доме.
- Из посольства, наверное, - сказала Айгуль озабочено.
Все ждали. Через несколько минут Асман высунул голову из окна, радостно размахивая телефонной трубкой он закричал:
- Самба приезжает!!! Завтра вечером!!!
- Самба! – обрадовалась Айгуль и заметив вопросы на наших лицах, пояснила: - Это друг Асманчика, наш друг, он вместе с ним работал в Москве. Он русский и с какими-то латиноамериканскими корнями, так что все его Самбой зовут. Он танцует, кстати, очень здорово, в детстве бальными танцами занимался.
- Как хорошо, - сказала мама, - мы так давно не общались ни с кем из далекого дома.
Мама называла «далеким домом» Россию. Она всегда говорила, что раньше мы были как одна большая семья. Уезжая в Москву, она говорила, что едет в далекий дом, а возвращаясь в Ашгабад, говорила, что ее ждет - ближний. Асман успел пожить в «том» времени и с удовольствием рассказывал про гостиницу «Россия», Кремль, и торт «птичье молоко», который привозили оттуда на всех родственников. Зато там все умирали от наших ароматных дынь и сладких чореков. А я сознательно помню только перестройку. Хотя, надо признаться, птичье молоко у нас до сих пор делают паршиво, а в Москве все дыни безвкусные, так Асман рассказывал.
- Гости из Москвы всегда для нас радость, - согласился папа, - он просто так или по делам?
- Какие-то дела посольские, - сказал Асман.
- А где остановится? – Спросила Айгуль.
- Он хотел остаться в гостинице, но я сказал, что и речи никакой быть не может, пусть живет у нас!
- Правильно, сынок, - сказала мама, - как же можно позволить остаться в гостинице, если рядом живут родные люди. Девочки, пойдемте, подумаем, что готовить будем.
- Я делаю свой фирменный торт! – Кричала Лейла, семеня за мамой.
- А я самса сделаю, - пусть он узбекскую кухню попробует тоже. – Сказала Айгуль.
- И манты, манты обязательно, такие вкусные, с кусочками тыквы в фарше, чтобы сок тек по бороде! – Кричал Асман им вдогонку.
- Обязательно, – ответила мама.
- И плов сладкий! – Попросил я.
- Обязательно.
- И… - Начал папа.
- Обязательно!
- Что обязательно? – Удивился он.
- Чак-чак твой обязательно! – Засмеялась мама.
- Как обычно, делают вид, что я один среди них сладкоежка, а потом сами же все съедают, - улыбался папа.
***
Было уже 10 часов вечера. Самолет должен был сесть в аэропорту уже 2 часа назад, но Асман позвонил и сказал, что рейс задерживают.
- Последнее время так часто стали задерживать, - вздыхала Лейла, - почему так? Тут тетя Марала собралась лететь в Москву, так перед самым вылетом, уже когда паспортный контроль проходила, ей сказали, что мест нет, а она полетит на следующем. Что значит, мест нет, билеты-то продали.
- Как-то до сих пор связь не наладили как следует. Порвали, с исчезновением СССР и не наладили как следует. Потом еще долгое время во Внуково всех летящих в Туркмению и некоторые другие республики, пропускали через холодный, продуваемый всеми ветрами, тесный коридор. Из-за каких-то долгов. А как разобрать-то теперь, где чьи долги. Теперь хоть отремонтировали аэропорт, но рейсы все равно периодически задерживают. Толи из-за проверок специальных, говорят все республики, у которых есть граница с Афганистаном, - это сплошной наркотический караван. Их, конечно, можно понять. – Сетовала Айгуль.
- Да, - сказала Лейла, и телефонная связь работает через пятое – десятое. Про почту я уже и не говорю. Но все-таки хорошо, что последнее время наши государства к союзу стремятся. Нам нужно единое визовое и единое экономическое пространство, как в ЕС, - сказала Лейла. Так надо помогать друг-другу, а то по одиночке мы все по миру пойдем.
- Да, - согласилась Айгуль, - очень важно быть вместе, один в поле не воин.
- Стремятся-то стремятся, но что-то все договориться не могут, кто кому нефть и откуда куда газ. Нет, это дела даже не десятилетия. Слишком много у нас у всех теперь внутренних интересов. – Внес я скептическую нотку.
- Разбежались как ошпаренные, а сойтись снова не можем. Трудно на обломках новую жизнь строить. – Вздыхала мама.
На минуту воцарилось молчание.
- А я вот думаю… - Воскликнула Айгуль, нарушив тишину, - Вдруг война, а каждый сам за себя, все мы разрозненны, как Древняя Русь. Приходи Чингисхан, бери нас!
- Вот как скажешь ты! – Рассердилась Лейла. – Войны больше не будет никогда, люди уже настрадались за прошлые войны. И потом, мы – нейтральное государство, нам ООН этот статус предоставила. На нас никто не нападет.
- Асман говорит, что ООН – сейчас – это пустой звук. – Возразила Айгуль, - захотели США Ирак побомбить и, как бы ООН и не была против, пожалуйста. А Ирак когда-то и сам захотел – напал на Кувейт, а Израиль и Пакистан. Все воюют, всем наплевать на ООН. А В Афганистане сидят талибы, у них ничего святого нет, сегодня они с нами дружат, а завтра ударит им что-то в голову и они пойдут на нас!
Я невольно улыбнулся, в словах Айгуль явно прослеживался след кое-чьих мыслей. Это было мило. И в этот момент я захотел, чтобы у меня тоже был кто-то, кто так же говорил моими словами, считал мое мнение за последнюю инстанцию. Ей бы говорили: Бахтик шалопай, лентяй, он курит, он гуляет. А она бы всем возражала: нет, мой Бахтик не такой, вы его не знаете. А я бы пил, курил, гулял…
- А ты что улыбаешься? – Одернула меня Лейла.
- Да я так… просто, говорят, что у женщин есть три темы для разговоров: «Все мужчины – подлецы», «нечего одеть» и «разное».
- Что?!!! – Закричали они на меня хором. – Сейчас мы тебе покажем! И кинулись на меня с кулаками. Мама только смеялась. Потом пошли в ход подушки. Пользуясь тем, что я не могу с ними драться (хотя Лейлу я пару раз все-таки ущипнул за пузо), они щекотали и били меня подушками весело смеясь.
- А!!! Смотри Айгуль!!! – Закричала Лейла нечеловеческим голосом.
- Что? Куда?
- Держи его руки, - сказала сестра, не сводя глаз с моего лба.
Тут я все понял, но было уже поздно. Айгуль сидела крепко на моих ногах, зажав мне руки за спиной мертвой хваткой, а Лейла развернув на 90; мою голову, давила прыщик на лбу.
С детства – это было ее самое любимое занятие, хотя мама и ругала ее. Но она, садилась на меня спящего, и пока я еще не успевал разобраться, в чем дело, давила всевозможные прыщики у меня на лице, при этом у нее было почти вампирское выражение лица.
Так и сейчас, я кричал, вырывался, мама пыталась их образумить, но не слишком убедительно. А они, как последние садистки, выдавливали один единственный прыщик, который, как на зло, вскочил сегодня утром. И посреди всей этой вакханалии мы и не заметили, как вошли Асман с другом. Да, их взору, бесспорно, предстала картина вопиющей жестокости.
***
Асман кашлянул. Сестра подняла глаза и тут же соскочила с меня, Айгуль смеясь подошла к Асману. Я поднялся и принялся расправлять на себе одежду.
- Мамуля, - обратился Асман к маме, - это Никита, наконец-то прилетел. – Никит, это мама моя.
Мама подошла и обняла Никиту:
- Самба! Так, кажется…
- Да… - он улыбнулся.
- Хорошо, что приехали, мы всегда рады видеть здесь друзей Асманчика, тем более из Москвы.
- Спасибо, очень приятно, - смущаясь говорил Никита.
- А это мой брат, - Асман потрепал меня за загривок, - Бахтияр, Бахтик, - тоже будущий юрист.
- Ага, свежее мясо, - улыбнулся Никита, молодец, парень, Асман много про тебя рассказывал.
Я пожал ему руку.
- Ну, Айгуль ты, естественно, знаешь, мою любимую супругу.
Никита нежно обнял Айгуль:
- Ты еще красивее стала, поздравляю тебя, Асман говорит, он у вас и голову уже держит, и переворачиваться пытается, ну просто чемпион. Поздравляю, рад за вас.
Чемпион подал голос.
- О!! Вот и он, - Асман расплылся в улыбке.
Айгуль удалилась и через минуту вернулась с Сапаром и папой, который все это время находился в кабинете.
- Какой красавец, на тебя похож! – Польстил Никита.
- Ай, в таком возрасте трудно сказать, кто на кого похож, - сказала Айгуль.
- А это мой папа, познакомься. Асман обнял отца за плечи.
Никита наклонился и ждал, пока отец протянет ему руку. Папа внимательно оглядел его.
- У нас первым руку подает младший, так что давай, выйди и войди снова, - сказал папа и, выдержав нужную паузу, рассмеялся и поздоровался с ним двумя руками.
Все тоже засмеялись.
- Я здесь один на всех шутник, так что привыкай. Очень рад видеть, какие у сына замечательные друзья!
Никита улыбнулся еще более смущенно.
А это… - Асман подошел к Лейле, - Это моя любимая сестренка.
Никита поднял глаза и, похоже, онемел. Я даже испугался, что с ним что-то случилось. Я представил себе картину: он падает камнем на пол, сестра бросается делать ему искусственное дыхание на глазах изумленных родителей, жизнь возвращается в его еще слабое тело. Один вздох, другой. «Ты - моя спасительница, - восклицает он. Теперь, как порядочный человек, я обязан на тебе жениться. Мы согласны, – хором отвечают родители». Появляется надпись: через год у Лейлы появился первенец и новая глава в диссертации – «Оказание первой помощи безнадежно влюбленным». Титры. Happy end.
- Меня зовут Лейла, он забыл сказать. – Улыбнулась сестра.
- Очень, очень приятно, - произнес наконец гость.
- Красавица, правда? – Сказал Асман, подмигивая ему.
- Да… - вздохнул Никита. – О туркменских женщинах я могу судить только по Айгуль и по вас, а раз так, то мне лучше не разгуливать много по улице, так можно и навсегда здесь остаться.
- Это так, приятель, - согласился Асман.
Самба каждому привез какие-то подарки, сувениры. Долго обменивались любезностями. Потом, наконец, все сели за стол. Лейла и Айгуль вернулись с кухни с огромными блюдами. В моем животе радостно забурчало, предвкушая плотный ужин. Все принялись было за еду, но папа одним жестом остановил всех и поднял стопку:
- Мы рады сегодня приветствовать еще одного члена семьи. Да, да, я не оговорился. В нашем доме, и никто не даст мне соврать, гость автоматически становится членом семьи, самым главным членом! С этой секунды мы живем по твоему расписанию, едим по твоему меню, и выполняем все твои желания. Так уж повелось на нашей земле, издревле, человека следовало кормить, поить, давать ночлег три дня, и только потом спрашивать откуда он и зачем пожаловал, если сам не рассказывает. Враг то, или друг, мы протягиваем обе руки ему на встречу, показывая, что безоружны и не утаиваем ничего. Что ж, сейчас нам известно, что ты друг нашего старшего сына, очень хороший друг, мы очень много слышали о тебе от Асмана. Ты первый из всех московских поздравил его с рождением первенца, мы это помним, это стоит многого. Но ничего не меняется из-за того, что мы так тебя хорошо знаем и ценим, мы только еще больше будем тебя кормить и поить. С приездом.
Все заулыбались веселому тосту и поддержали отца дружным чоканьем бокалов. По лицу Никиты было видно, что он очень растроган.
Каждое блюдо было великолепно, у меня разбегались глаза. Мама внимательно следила за тем, чтобы у гостя тарелка не пустела. Никита признался, что так вкусно и много он еще не ел никогда. Я мог ему поверить, ведь даже здесь, в Ашгабаде, никто не устраивает лучшие приемы, чем моя мама. Никто ее в этом еще не переплюнул, и, по-моему, у нее росло достойное продолжение в лице моей сестры и Айгуль. Я посмотрел на Айгуль, на Лейлу, они сияли как лучшее украшение стола. Лейла была в своем духе, подкалывала, шутила, улыбалась. Но меня не оставляла мысль о том, что мы внутри похожи больше, чем снаружи. Она светилась не своим счастьем, а счастьем тех, кто сидели рядом с ней. Она жила чужими заботами, радостями, переживаниями. И была счастлива только от того, что может держать на руках их ребенка, обнять Айгуль и получить хотя бы маленький заряд, искорку того чувства которое эта пара хранила в себе. Мы все счастливы ими, все живем ими. Каждый по-разному, но в общем одинаково. В этот момент мне так захотелось прижаться к сестренке и рассказать ей все, спросить, как у нее получается быть такой сильной… Но как, как бы я смог кому-то рассказать, я и себе боялся признаться в том, что вся моя жизнь уже давно лишь отражение. Я тусклый блик на водной глади, я существую пока она отражается во мне. Она уйдет – и я исчезну. Я превращусь в бесцветную жидкость, без мыслей и желаний. Я тусклый блик…
- Все сказали, пришло время гостя. – Сказал папа.
Самба поднялся.
- Я – дипломат и бываю во многих странах, я общительный человек, у меня много знакомых. Но нигде и никто еще не оказывал мне такого приема. Я могу только гадать, что же будет дальше. Я всего еще один день здесь, но могу поклясться, что нет более гостеприимного, веселого и мудрого народа. Мы русские, москвичи, в основном, последнее время растратили это искусство. Я помню слова Расула Гамзатова. Он сказал примерно так: «Дорогие мои русские, вы приезжаете, и вы у меня в гостях, я приезжаю к вам, и снова вы мои гости». Но я обещаю, если кто-либо из вашей семьи, пусть даже самый дальний родственник, приедет в Москву, пусть позвонит. Я в лепешку расшибусь, чтобы сделать для него хоть что-то. Конечно, такого приема я не смогу оказать, это доступно только богам. – Он откровенно улыбнулся. – Но я сделаю все, что смогу. Вы такая дружная веселая семья, что я счастлив хоть на несколько дней побыть вашим «родственником». Я хотел бы выпить за каждого из вас. В особенности, за этого карапузика, который и не подозревает, какой он счастливец. Но отдельно я все-таки хотел бы выпить за милых, дорогих дам, которые старались для меня, не особенно достойного, готовили, творили, и сейчас делают этот день праздником. – Он мимолетно взглянул в сторону Лейлы, выдохнул и выпил до дна. Все последовали его примеру.
Трудный день
Первым из города вернулся Самба, он не скрывал своего расстройства. «Миссия провалена…» - сказал он еле шутя и опустился в кресло. Папа оторвался от книги и взволнованно посмотрел на него.
- Ничего не вышло, не понимаю, не понимаю ничего! – Воскликнул Никита.
- А что случилось? – спросил я наконец.
- Это уже не секрет, конечно. Мы приехали сюда в преддверии саммита СНГ, он будет посвящен борьбе с терроризмом. Там будут заключать двусторонние пакты о взаимной помощи. Нас послали с первоначальными вариантами договоров, чтобы утрясти кое-какие несогласованности, прощупать почву и т. п.
- Это замечательно, - сказал папа, - Терроризм – это рак земли, злокачественная опухоль, ее надо удалять, пока метастазы не успели распространиться. Нам сам бог велел друг другу помогать в этом праведном деле.
- Да… - Вздохнул Самба, - И я так тоже думал, но, видимо, ваше правительство думает по-другому. Я даже не понимаю сейчас в чем дело, никак они не хотели соглашаться с некоторыми пунктами, как например, о выдачи преступников, или предоставления информации о террористических группировках… День испорчен. Может, когда Асман придет, что-то прояснится.
Папа нахмурился.
***
Обедали молча, каждый думал о своем. Только Лейла напевала что-то себе под нос. Айгуль появилась на секунду, взяла бутылочку с водой и удалилась. Последнее время я как-то резко стал ощущать ее нехватку. Раньше она была не для меня, но для брата, а теперь и не для брата, и не для меня, для маленького мальчишки. Этот карапуз, наверняка, и не понимал еще, что такое любовь, но получал ее ото всех в двойном размере. Говорят, мы не можем помнить ничего из раннего детства, но это не так. Я явственно помню себя малышом. Папа подбрасывает мня кверху и ловит, на его красивом строгом лице улыбка и счастье. Мама кричит: «Я умоляю тебя, осторожнее!», а я смеюсь. Я кричу им: «Еще, Еще, бросайте выше!». Но они меня не понимают, или понимают? Мама говорит, я не могу этого помнить, но я помню… Я уверен, тогда и закладывается все, а потом – так, оттенки воспитания. Я мельком посмотрел на моих родителей, они старели. Мама выглядела очень молодо, но шея и руки выдавали годы. А папа сильно постарел за последний год, сильно. Что я без моих родителей, без моей семьи? Просто человек, без рода и племени. Как страшно быть таким. Я вдруг попытался представить, что будет со мной, когда они уйдут. И не смог… наверное, я был бы уже совсем другим, наверное, я бы не смог больше радоваться этому миру так, как сейчас. Он стал бы для меня черно-белым, поблекшим. Не было бы ни звуков ни запахов. Как это страшно потерять кого-то, Господи! И в этот момент я попросил Бога о том, чтобы не видеть смерть близких мне людей, даже если для этого потребуется умереть здесь и сейчас.
Послышались прерывистые гудки, звук раздвигающихся ворот, к дому подъехала машина. Через некоторое время появился Асман, он был сильно подавлен.
Поздоровавшись со всеми, он обратился к Никите:
- Мне надо с тобой поговорить, с глазу на глаз.
- Ну дай гостю доесть сначала, и сам поешь тоже, - сказала мама.
- Да, да… - Стушевался Асман.
На небольшом мужском междусобойчике Асман рассказал, что его отдел собрали утром перед переговорами. Выступал министр иностранных дел. Он высказал «свою» точку зрения на это «одностороннее сотрудничество». «Под видом норм о сотрудничестве нам предлагают подписать себе смертный приговор. Если мы позволим разместить на своей территории военные базы других стран или ООН, а это значит, американские войска, то как же быть с нашим суверенитетом. Мы независимое государство и не можем позволить кому бы то ни было вмешиваться в нашу внутреннюю политику. Так же мы не можем шпионить за другими странами. Мне все понятно, Афганистан, чьим соседом мы являемся давно уже мозолит глаза многим. Но талибы – наши союзники, и они не варвары, как многие пытаются представить. Нам важнее поддерживать мирные взаимоотношения с близлежащими странами, чем подписываться под какими-то отстраненными словами о сотрудничестве в борьбе с терроризмом». Все боялись американцев. «Сегодня ты им протянешь руку» - говорил министр, а завтра попадешь под их ногу!». Но все понимали, не так страшен дальний враг, как ближний друг. Было известно, что только Туркменистану, одному из всех бывших республик удается до сих пор поддерживать более или менее хорошие отношения с афганским режимом. И только одному богу известно, чего нам всем это стоило.
- Но я им говорю! – Кричал Асман, - Говорю! Мы пригрели на шее змею. А ведь наша армия – это фикция. Нам же, первым, понадобится помощь. И потом, помогать преступнику – это значит стать его сообщником, стать таким же. Я так думаю! Почему-то никто не хотел меня слушать…
- Если будешь продолжать в том же духе, тебя вообще уволят. – Посоветовал Никита.
- И все равно я буду бороться.
- Борись, только тихо, подпольно, - предложил я, - партизань, раз уж твои силы в меньшинстве.
- Раз уж здесь нет женщин, - сказал Асман, - то, извините, скажу: тихо можно только бздеть, а бороться надо так, чтобы щепки летели!
- Хорошо, что дядя Тойчи все еще на своем месте, - сказал отец, который до этого хмуро молчал. – Но ты все равно не дразни волка.
И папа ласково потрепал Асмана по затылку. «Пожурил, пожурил «своего» сынка» - подумал я.
В итоге из соглашения исчезли-таки многие важные пункты. Оно превратилось в декларацию, которую вскоре все забыли. Но для меня было очевидно, придет время и нам придется пожалеть о своей политической близорукости. Как я был прав тогда!
"НАМ НУЖЕН СТАБИЛЬНЫЙ АФГАНИСТАН"
Президент Таджикистана опасается, что двойные стандарты во внешней политике помешают победить международный терроризм
Взаимодействие центральноазиатских стран по вопросам борьбы с международным терроризмом осуществляется широко: и как взаимодействие стран - участниц Договора о коллективной безопасности, и в рамках Шанхайской организации, и по линии двусторонних договоренностей. Создается антитеррористический центр Содружества Независимых Государств. Как известно, страны Центральной Азии, например такие, как Таджикистан, Узбекистан, Кыргызстан, в прошлом были жертвами международного терроризма и экстремизма, в Таджикистане погибли более 150 тысяч человек в гражданской войне в результате крайнего ее обострения путем вмешательства в нее международного терроризма. Поэтому страны Центральной Азии в вопросах борьбы с терроризмом должны быть едины и действовать сообща. Угрозы «Талибана» в сторону США, России и Европы могут не пойти дальше слов и они направят свой удар на то, что ему будет более доступно, - Центральную Азию.
Мы уже дорого заплатили за многолетнюю войну СССР в Афганистане, пламя которой перекинулось в Таджикистан. А в последнее десятилетие мы понесли громадный экономический ущерб в результате известных событий. Великие державы должны перестать манипулировать террористами, когда иные из них выставляются представителями национально-освободительного движения и защитниками прав человека. Защита прав человека является самой безотлагательной задачей человечества, но ее нельзя подчинять геополитическим целям. Двойные стандарты погубят редкий шанс, выпавший человечеству для освобождения от международного терроризма.
Именно сейчас Договор о коллективной безопасности между нашими странами и Россией приобретает важное значение. У Таджикистана и России, как и у других стран - участниц ДКБ, есть общая геополитическая стратегия, и всякое частичное ее разрушение приведет немедленно к разрушению всей ее целостности. Хочется надеяться, что остальные участники договора придерживаются такого же мнения.
***
А на улице оттепель. Так всегда в наших краях. То мороз, аж кости мерзнут, промозглый ветер, а на следующий день оттепель до + 20, все раздеваются, солнце жарит, хоть загорай.
По двору бежали струйки талого снега, вон поплыли глаза от нашего снеговика, столько работы и все даром. Ничего, что-то должно оставаться просто историей, просто одним днем из жизни. Но только не чувства, чувства никогда не уходят в прошлое. Порой кажется, что время все пригладило, припорошило снежком. Но вдруг откуда-то из прошлого маленьким упрямым огоньком пляшут воспоминания, лопается тонкая ледяная корочка и талыми слезами растекается по онемевшим жилам. Ах, если бы я знал, что с весной придет успокоение, нет! Поэтому я так боюсь весны, боюсь ее забав. Скорее всего это будет совсем не забавно, совсем тяжело для меня.
По дорожке мимо забора прогуливались Лейла и Никита.
- В Москве сейчас, наверное, минусовая температура, стужа, холод, детей двумя шарфами обвязывают. У меня с детства осталось впечатление: мама меня закутывала так, что я голову не мог повернуть, приходилось всем телом оборачиваться. А шубы были такие ужасные. Что на мальчиков, что на девочек, в них руки не опускались. А шапки колючие были, все время хотелось почесать шею, но шуба не позволяла. Так что ходили такие маленькие неваляшки или валяшки, потому что падали всегда навзничь, бух, и их родители за воротник поднимали.
- А я вот почему-то всегда любила зиму, у нас таких холодов не было. Но мама меня часто в Москву с собой брала, когда я еще маленькая была. Помню, однажды увидела как дети на коньках катаются, и мне так захотелось, я насилу выклянчила у мамы коньки, она не хотела их покупать. Пришлось даже пожертвовать коляской для куклы. И что ты думаешь, приехали домой, а катков здесь нет, один раз только на площади так приморозило, что можно было на граните покататься. Все на попах, на коленках, а я на коньках, как дурочка. Но мне так хотелось показать, какие у меня красивые коньки, чтобы все видели. И однажды, на папин день рождения, как обычно собралось много гостей, все расселись, а меня нет. Гости спрашивают, а где же наша Лейлаша? И вдруг я выхожу в балетной пачке ( я танцами занималась), а на ногах коньки!! Все чуть в обморок со смеха не попадали. Мама стала ругаться, что я на ковер в коньках. Ведь даже в обуви на ковры нельзя наступать, мы все в следках ходим. Был один гость из Москвы - дядя Паша, папин друг еще по Мединституту. Он говорит: «Прекратите сейчас же, если вам не нравится эта девочка, отдайте это чудо нам с Викой (а у них почему-то не было детей), мы отдадим ее в школу фигурного катания, станет знаменитостью». Мама сказала: «Нет уж, нам и здесь свои знаменитости нужны!». С тех пор дядя Паша, как только звонил, первым делом спрашивал «Как там наша фигуристка?». Теперь давно уже не созванивались, интересно, как он там? Такой хороший человек.
- А знаешь, - сказал Никита, - я так и думал, что ты танцами занималась. Ты такая стройная, осанка у тебя всегда хорошая, изящная походка…
- Спасибо, - смутилась Лейла.
- А почему ты стала врачом?
- Ну… У меня родители врачи, доктора наук, мне всегда хотелось сделать им приятное, хотелось, чтобы они мной гордились. Да, в общем-то, это ведь очень хорошая профессия, гуманная, добрая.
- Нет, это понятно, но вот если бы ты сама выбирала?
- Не знаю… но я ведь сама выбрала, никто меня волоком не тянул.
- Ну вот если бы не врач, то кто?
- Не знаю…
- Ты удивительный человек, - вздохнул Никита, - ты так много делаешь для остальных, так стараешься для всех, что хочется сделать что-то для тебя, для твоего счастья. – И он тут же сконфузился от своего откровения.
Некоторое время они шли молча.
- Это не так сложно, - сказала неожиданно Лейла, не поднимая глаз.
Многие говорят о кротости наших женщин. О, я вас уверяю, это не вся правда. Правда в том, что нет более нежных, обходительных, терпеливых и молчаливых девушек, когда они рядом со своим мужем. Но… я смотрел на Лейлу, как покорная лань, с полуопущенными веками и приклоненной головой шла она рядом с ним. Кто бы мог подумать, что эта же девушка, еще вчера выдавливала на мне прыщи и отпускала остроты. А как ее боялись наши рабочие!! При строительстве этого дома, рабочие молились на дни, когда за ними присматривал папа, он был дотошен, непреклонен, но Лейла… Однажды ее не было пару дней и рабочие уже успели положить паркет, Лейле не понравились стыки в некоторых местах и она приказала вскрыть все и положить заново за их же счет. Вот так-то. Или можно вспомнить папин рассказ про дядю Амана Все поражались его жене. Как не приходят в гости, ее не видно. На столах появляется закуска, горячее, чай, посуда исчезает как будто бы сама собой. «Ну неужели она такая же, когда и гостей нет?» – удивлялись друзья. «Вы не поверите, - говорил дядя Аман, - но да! Лишнее слово из нее не выудишь!» Но однажды дядя Аман, случайно проходя мимо рынка, услышал как его жена отчитывает продавца зеленью, таких слов он и сам даже не знал! От удивления у него открылся рот. С тех пор тайком он стал ее побаиваться.
***
Прошли тяжелые будни, наступили выходные. Перед отъездом мы решили показать Самбе еще какой-нибудь кусочек Туркмении. На общем собрании решили ехать в Бахарден. Это было недалеко от Ашгабада. В основании одной из горы, нашли пещеру (говорят, случайно какой-то пастух увидел грот), а внутри подземное озеро с сероводородной водой. Даже в самые сильные холода вода оставалась теплой. Круглый год люди, со всех краев Туркмении ездили сюда купаться. Многие говорили, что эта вода обладает целебным свойством. Вниз к озеру вела рукотворная лестница с веревочными перилами. При входе было видно лишь миллионы огоньков, спускающиеся вниз, как маленькие светлячки, притихшие среди царства сталактитов и сталагмитов, они освещали дорогу посетителям. Внизу было несколько закутков, вырубленных из камня для того, чтобы люди могли легко переодеться. Но когда мы приехали туда, последняя развеселая компания уже покидала пещеру, оставив нас одних. По дороге мы купили шашлыки, из дома прихватили пару бутылок красного вина. Время в пещере пролетало незаметно. Кажется, что ты только зашел, а на самом деле уже минуло два часа. Мы предполагали, что вскоре проголодаемся.
- Бахтик, - ко мне подбежала Айгуль, - ну зачем ты сказал Лейле, что у нее ноги кривые! Она же твоя сестра!
- Да я просто пошутил! Что-то не помню, когда она о внешности так беспокоилась.
- Теперь она не хочет раздеваться, говорит, что купаться тоже не пойдет.
- Пусть купается в брюках.
- Какой же ты!
Я посмотрел на нее. Стройная, красивая, никаких намеков на какой-нибудь целюлит или растяжки. Невозможно было поверить, что она недавно родила. Только грудь увеличилась, может быть, бедра стали немного шире, но это сделало ее намного более женственной, чем раньше. Все-таки я всегда воспринимал ее как девчонку, девушку. И вдруг теперь передо мной стояла настоящая женщина В жизни этой настоящей женщины было два настоящих мужчины – муж и сын. Если бы я был Сапарчиком, то, как минимум, каждые пол часа просил грудь. Вот это самое настоящее счастье. Тебе поменяли подгузники, одели, мама берет тебя на руки, прикладывает к груди. Ты наедаешься и медленно засыпаешь вдыхая ее молочный аромат, тебе сниться она, пока ты с ней, ты спокоен и умиротворен. Она – твоя связь с окружающим миром, таким незнакомым, в чем-то опасным. Но ты слышишь биение ее сердца, тук, тук, тук…
Я поймал свой взгляд на ее груди и тут же осекся, подняв глаза. Айгуль посмотрела на меня со смущенным непониманием. Изумруд ее глаз вдруг поблек и застыл малахитом. Я покраснел. Не сказав ни слова, она ушла.
- Боже мой, как здорово!!! Так тепло. Интересно, сколько можно сидеть здесь, не вылезая? – Кричал Самба, стоя по шею в воде.
- Не знаю, по-моему вода лечебная, в ней сколько хочешь сиди, - сказал Асман. – Хотя, тебе лучше у сестры спросить, она медик.
Лейла, на мою радость все-таки залезла в воду, но было заметно ее стеснение, она специально выбрала самое затемненное место. Никита подплыл к ней.
- Лейла, что скажешь?
- У каждого лекарства есть своя дозировка, все-таки и с аспирином нельзя перебарщивать.
- И сколько нам осталось?
- Ну вообще-то, желательно не более полу часа.
- У-у-у!!! – Послышались недовольные голоса
- Я всегда знал, что врачи только усложняют жизнь человека, попадись им – и они обязательно отыщут в тебе что-то несовместимое с жизнью! – Засмеялся я и все меня поддержали.
- Нет, вы зря! – Возразила обиженно Лейла, - есть же определенные противопоказания…
- Ну к воде-то какие противопоказания?
- Я знаю! Огромный вес, человек может пойти на дно! – Предположил с улыбкой Асман, - особенно, если он не умеет плавать.
- Или лысый – сказал я, - солнце отражается от воды и голову может припечь!
- Здесь ни того ни другого. Не так глубоко, солнца нет. – Вздохнула Айгуль.
- Ну уж не говори насчет глубины. – Возразил Асман. – Вон видишь темноту, там пещера сужается и, видимо, есть проход. Все кто плавал, никто не вернулся, даже кораблик пробовали пускать, он не выплыл. Вообще не известно что или кто там живет!
- Асман, прекрати, мне страшно уже. – Попросила Айгуль.
- Глупенькая моя, - он подошел к ней и обнял ее за плечи.
- Между прочим, - сказал я с целью прервать невольную паузу, - одни спелеологи в глубине мамонтовой пещеры обнаружили следы древней цивилизации, которая была, может быть, еще и до динозавров. Мы далеко не первые на этой земле.
- Интересно, - задумалась Айгуль, - если были такие цивилизации, от чего они погибли?
- Надеюсь, - сказал Асман, - мы это не узнаем, или по крайней мере не испытаем на собственной шкуре.
Он сказал так, потому что знал вероятный ответ. Нет, не торнадо и не цунами, не всемирный потоп и не взрыв метеорита. Нас не захватят гумонойды, не выйдет дьявол из морской пучины с тремя шестерками, горящими во лбу. Нет… человека вполне достаточно. Где бы мы ни обитали, что бы ни ели, ни носили. Как бы ни назвали Бога, - Аллахом, Буддой или Иисусом… дьявол живет в каждом из нас. Он терпеливо ждет твоих ошибок, чтобы назначить свою оценку по шестибальной шкале, ждет… пока не соберет свою квоту. Интересно, а какова квота всего человечества? Как скоро мы достигнем среднего балла? В исламе говорится, что черный и белый ангел всегда живут с человеком по обе руки. Черный ангел записывает грехи, белый благие деяния. Когда настанет высший суд, они предстанут перед Аллахом и положат на огромные небесные весы свои «коллекции», дабы узнать, что перевешивает. Я никогда не задумывался, будет так или нет? Но вот интересно, какая чаша весов перевесит в моем случае? Я не стал заканчивать мысль, потому что знал ответ…
Никита подошел к Лейле.
- Не обращайте внимания, люди не доверяют врачам, но зато в самый трудный момент бегут к ним. И попробуй они не помочь!!!
- Да, это так. – Улыбнулась она.
- А если серьезно, какие противопоказания есть? Вдруг я сейчас превышаю дозу?
- Ну… вам, думаю, не грозит, вы же не сердечник.
- А что сердечникам нельзя? – Озабочено спросил он.
- Неужели вы сердечник? – Снова не поверила Лейла.
- Да, - сказал он, спокойно смотря в ее глаза, - как-то здесь у меня стало сердце пошаливать…
Лейла опустила голову. Я лежал на полотенце на краю берега и делал вид, что дремлю.
- Но вы ведь завтра уезжаете, и вам станет легче.
- Мне было бы легче уезжать не одному… одно ваше слово…
- Ребята!! Мы проголодались, а вы? – К ним подбежали Асман и Айгуль. – Вы не проголодались? У нас же шашлык. Откроем вино!
Самба попытался поймать взгляд Лейлы
- Пойдемте, пойдемте, - поддержала их сестра и собралась вылезать. Никита как-то нерешительно взял ее за руку и тут же отпустил.
- Пойдемте, Самба, Попробуем наше вино. – Сказала Лейла, не смотря в его сторону.
- Да… да… пойдемте.
- Вы что это, на «вы» опять перешли? – Недоуменно спросил Асман.
- Ай, сама не знаю, что это мы? – Улыбнулась Лейла через силу, - что-то сбились.
- Странные вы, - покачала головой Айгуль.
- Да… странные… - пробурчал я, переворачиваясь на живот.
- А ты совсем обалдел!!! – Набросилась на меня Лейла, - лежишь на холодном полу.
- Да я же на полотенце…
- Что оно даст, ты завтра же заболеешь, хорошо если у тебя после этого дети будут!
- Да я…
На следующее утро Никита уехал. Я заболел.
Весна – любовь – морковь.
Мы ждали гостей в Ашгабадской квартире. Лейла наконец стала доктором, теперь это собирались обмыть.
- Лейла, Лейла, я не могу лук найти.
- В черном пакете.
- А морковь?
- Там же.
- Там нет.
- Уи… я забыла купить что ли?!
Лейла с Сапарчиком на руках появилась в дверях.
- Надо сходить, - вздохнула Айгуль.
- Бахтик!
- Я так и знал, чего-нибудь забудете, безголовые. – Сказал я недовольно, выключая игровую приставку.
- Хватит весь день дома сидеть и глаза около телевизора ломать, иди прогуляйся. Погода-то просто прелесть!!
- Да, весна… - вздохнула Айгуль и улыбнулась.
- Я нехотя оделся и вышел на улицу.
Ох… а погода действительно стояла чудесная. Разноцветными бутонами облепило все клумбы во дворе, задорный теплый ветерок трепал молодую травку. Даже редкие деревья начесали себе челки, украсив прическу свадебными белыми цветочками. То там, то сям мелькали влюбленные парочки. Солнце гладило отсыревшие крыши, поблескивая веселыми огоньками на золотых безделушках прохожих красавец. Все, началось… Аромат первоцветов, витающий в воздухе пьянил и кружил голову.
Я перебежал дорогу и направился к магазину. Из кафе напротив, славившегося на весь Ашгабад разнообразием десертов, вышла группа ребят.
- Бахтик, Бахтияр, - окликнули они меня.
Я пригляделся и узнал двух своих однокурсников и старых друзей Байрама и Джуму. Хороших ребят. С ними было трое симпатичных девушек. Я подошел к ребятам, мы обнялись. Байрам представил мне подруг:
- Это Фатима, девушка Джумы, это Марала – моя девушка, - при этом он широко улыбнулся. – Они учатся в нашем институте на историческом факультете. А вот это ее сестра Гульджан. – На меня взглянули огромные голубые глаза. Высокий лоб щекотала непослушная прядь рыжих волос, случайно выбившаяся из гладкой, забранной пучком к затылку, прически. «Айгуль – Гульджан…» - пронесся весенний ветерок в моей голове.
- Ты куда так бежишь? – Спросил Джума.
- Да… в магазин. У нас там праздник, сестра докторскую защитила, надо купить кое-что.
- Сестра, Лейла?
- Да.
- Какая молодец. Она еще красивее стала, небось, у нее есть дети уже?
- Нет, она не замужем…
- Да ты что? – растерялся Джума, и тут же улыбнулся. – Она умница и красавица, а ее шоколадный торт? Я помню его с твоего пятнадцатилетия. Если не будешь меня слушаться, - посмотрел он на Фатиму, - уйду к его сестре.
- А мы собираемся на небольшой пикник загородом. Поехали с нами?! – Предложил Байрам.
- Нет, ребята, я не могу, мне надо идти… - Стал отговариваться я.
- Брось, мы давно уже вместе никуда не выбирались!
- Нет, правда, надо…
- Поедемте, - неожиданно поддержала их Гульджан. Она посмотрела на меня с интересом: - Они все равно всю дорогу миловаться будут, а мне что делать? Если вы не поедете, я тоже не поеду.
«Она не из робких?» - Спросил я у себя. Не знаю почему, но мне это понравилось. «Айгуль – Гульджан…» - пронеслось снова.
Я на мгновение забежал домой, положил на стол морковь и так же стремительно ретировался. Девчонки даже не успели опомниться.
***
И вот я на заднем сидении «Subaru». Прекрасно, комфортно, кондиционер. Немного тесновато вчетвером, но я не против, это только сблизило меня с объектом моего внимания. Меня веселило, как дальновидно она положила ладонь между нами. «Она не из робких?» - Все тот же вопрос у меня в голове. Я всматриваюсь в рыжий блеск ее волос. Какая сила заключена в этом магическом кристалле? Откроет ли он мне мое будущее?
За окном мелькают барханы, редкая колючая растительность. Дороги почти не видно. Я начинаю волноваться.
- Джума, ты уверен, что мы правильно едем?
- Угу, - сказал он без отрыва от Фатимы.
- Я же говорила, - сказала Гульджан.
Я уже и не думал, что когда-нибудь вновь услышу ее голос.
- Почему вы молчите? Вам не скучно? – Спросила она меня.
- Я бы с удовольствием послушал вас.
- Я не люблю говорить, я люблю слушать, расскажите вы.
- Что к примеру?
- Что у вас с этой девушкой.
- С какой? – Удивился я.
- Видно, что у вас неразделенная любовь. Вы романтик, я не удивлюсь, если вы пишите стихи.
- Да… - смутился я.
- Почитайте мне, я очень люблю стихи.
И я читал. Она была моей первой слушательницей, самой замечательной слушательницей в мире. Я так увлекся, мне понравилось рассказывать. Мне понравилось, когда меня слушают. Я прочитал самое последнее и замолчал, задумался.
- Они такие искренние, чудесные, от самого сердца. В этом их сила.
- Спасибо.
- Пожалуйста, посветите последнее мне. Хотя бы потому, что оно последнее. Я всегда мечтала, чтобы мне посвятили стихотворение.
- Я с радостью посвящаю его вам.
Она посмотрела на меня и повторила его слово в слово. Я был удивлен.
- У вас отличная память.
- Все это потому, что я люблю стихи. Мой папа очень любит стихи. Он с детства меня влюбил в поэзию. Он мечтал назвать дочь Мёнгли, а сына Махтум. Но я родилась без родинки, - ведь у Мёнгли должна быть родинка, - а сына у него так и не было. Пожалуй, это самое интересное, что есть в моей жизни, теперь ваша очередь, расскажите мне все.
- Я рассказал многое, только про Айгуль не сказал. Я об этом даже сам с собой не разговаривал.
Пустыня не кончалась.
- Джума, - заволновался уже Байрам, ты уверен, что правильно дорогу узнал? Сусанин-бок?!
- Да… Но уже сам сомневаюсь. – встревожено сказал Джума.
- Это жаль, лучше бы ты не сомневался, потому что, если мы заблудимся в пустыне, я знаю, кого съесть первым. – Улыбнулся Байрам
- Поверьте мне, - вмешался я, - если мы заблудимся в пустыне, - то о еде подумаем в последнюю очередь.
- Да, жаль, что ты не верблюд, - сказал Байрам другу. – И у тебя нет двух горбов с водой.
- У верблюдов там нет воды, я слышал, что это все вранье. – отговорился Джума.
- Да? А что же там?
- Ничего, ничего там нет. Это просто для того, чтобы человеку удобно было сидеть.
- А почему тогда он так много пьет?
- Потому что много плюется. На тебя когда-нибудь верблюд плевал? На меня в детстве плюнул, я чуть не захлебнулся.
- Еще чего, верблюды умные, они знают на кого плевать можно, а на кого нет.
Все засмеялись.
- Ой, смотрите, - Вскрикнула Фатима.
Я посмотрел в окно и увидел ряд саксаулов, тянущийся далеко вперед. В детстве я думал, что саксаул – это аульный музыкант. Я был очень удивлен, узнав, что это дерево. Да еще какое крепкое, его пилой трудно распилить! Если бы этот мир был подобен саксаулу, если бы человеческие отношения были бы такими же крепкими! Неужели природное творение может быть сильнее рукотворного? Все же, человек очень слаб.
Но вот показались другие деревья. Грецкий орех, алыча, инжир. Появилась трава, кустарники. И вот чудо! Горы небывалой статности и красоты. Послышался шум воды. Я не поверил своим глазам. Прямо из отвесной скалы, разбиваясь в брызги о каменные выступы, ниспадал самый прекрасный водопад, какой я только видел.
- А!! Ага! – Радостно кричал Джума, - кто теперь Сусанин? А!
Я не мог говорить, я был ослеплен красотой.
Мы расстелили ковер в тени развесистого дерева. Ребята с удовольствием возлегли на нем, девочки же напротив засуетились. Я помог вытащить им несколько тяжелых пакетов из багажника, за что получил одобряющий взгляд объекта моего интереса.
Мы так проголодались, что сражу же были готовы приняться за еду.
- Так, девочки, - Джума нетерпеливо потирал руки, - давайте там бутербродики, сырики-мырики, что там у нас?
- Канапе-манапе – улыбнулась Фатима.
Гульджан достала сачак, порезала чурек, целую часть снова завернула и отложила в сторону. В этом было что-то такое самобытное, милое. Пока все что-то бурно обсуждали, она быстренько наделала бутерброды. Я наблюдал за тем, как проворно работают ее пальцы и стал замечать, что мне это нравится все больше и больше.
После того, как все набили сжавшиеся до размера наперстка желудки, парочки разбрелись по разным сторонам, мы с Гульджан тоже пошли гулять.
-Бахтияр, а вы знаете, какая легенда есть у этого водопада?
- Называйте меня, пожалуйста, Бахтик, так все зовут, и на «ты», давайте?!
- Ладно.
Она вздохнула с облегчением и улыбнулась, заставив меня очароваться ровными как на подбор барашками-зубами.
- Я лучше буду звать тебя Баха, не как все.
- Мне нравится, Баха…
- Так знаешь?
- Нет.
- Однажды, на одно селение напали воины, перебили всех мужчин, а женщин хотели взять в плен. Но женщины отказались покориться и спрятались в пещере. Тогда захватчики замуровали вход. А слезы бедных женщин превратились в водопад. Вода в нем соленая как слезы...
Непослушная рыжая прядь опять своевольничала, щекоча нежную розовую щечку. Она снова пригладила ее за маленькое аккуратное ушко, как ручную змейку. Мол, лежи тихо, грейся себе на мягонькой соломке под вечернем щадящем солнышком, ты в безопасности.
Свой пальчик розовый кусая,
Смущается Менгли-ханум.
Тугие косы расплетая,
Смущается Менгли-ханум.
А ты гори, смотри, влюбленный:
В беседу с бровью насурьмленной
Вступает локон расплетенный,
Смущается Менгли-ханум…
- Вспомнил я вслух.
- А знаешь, как Махтум-Кули называл наш край?- Спросила Гульджан, вдыхая воздух полной грудью, - Гюлистан - розовый сад, символ цветущей страны. Посмотри вокруг, как он был прав! Разве где-то еще ты сможешь увидеть такое разноцветье?
На какую-то секунду мне показалось, что мы одни в этом раю. Пустыня цвела небывалыми красками, алыми, лиловыми, горы утопали в маках, воздух пьянил до слабости и беспамятства. Я сорвал цветок и подарил его Гульджан. Она нежно посмотрела на меня и приладила его к волосам, он зацвел, трепеща от счастья в унисон ее спелым губам. Солнце потихоньку стало садиться, горы словно покраснели, наблюдая за нами, а мы все брели и брели молча. Внезапно пришло озарение. Я поймал мысль как одну из бабочек, постоянно кружащихся неподалеку, которых раньше не замечал. Она была явная и осязаемая, как нечто само собой разумеющееся.
- Гульджан, ты выйдешь за меня замуж?
Она подняла прозрачную бахрому своих ресниц и внимательно посмотрела на меня. В чистейших топазах ее глаз отразилось мое нелепое выражение лица.
- Конечно, Баха.
***
- Что же он сказал, где был раньше?
- Разве мужчины когда-нибудь что-то объясняют…
Лейла и Айгуль разговаривали на кухне, они не заметили, как я вошел.
- Но ведь два месяца прошло… Ладно, что сказал?
- Сказал, что не может забыть, хотя и пытался.
- Зачем же он пытался?
- Ну… ему якобы показалось, что я к нему равнодушна.
- Ты понимаешь, мужчины в Москве избалованы вниманием, их намного меньше, чем женщин там, если девушка не вешается ему на шею, значит не интересуется.
- Ну ты понимаешь, я ведь правда не уверена, и он это чувствует.
- Ну как так? Наконец-то к тебе пришло настоящее чувство, а ты не уверена.
- Мы с ним такие разные.
- Это очень хорошо, он отличный парень, семья у него такая культурная, образованная, замечательные люди, без предрассудков, сама знаешь, каких. Что тебя смущает?
- Москва, Москва меня смущает.
- Ты что, это такой город!!! Я до сих пор скучаю.
- Такой же, как Ашгабад? Такой же теплый, дружный, с худай ёлы, праздником дыни, миллионом родственников, текинским базаром?
- Нет, конечно…
- Там не манты а пельмени едят.
- А ты будешь готовить манты, Самбе ведь понравились.
- У них свадьбы на двадцать пять человек! – Ее голос дрогнул. – Там нет вас, мамы, папы, нашего дворика.
- Ляля, но он там. Неужели ты не хочешь детей, семьи?
- Ох… - Лейла вздохнула и даже я почувствовал ее боль. – Если я уеду, кто останется смотреть за папой, мама уже старенькая тоже… Вдруг, вы уедите. А ты, как ты без меня справишься?
- Тебе и о себе надо подумать, наконец. – Отрезала Айгуль.
- Пойми меня, сестренка, если мои дети вырастут там, они не будут похожи на меня и на тебя, они будут совсем другими, я этого не хочу.
- Но это ведь не значит, что они вырастут плохими.
- Нет, конечно же не значит, просто…
Я хотел облокотиться на прихожею, и уронил все зонтики, которые лежали сверху.
- Кто там? – раздался встревоженный голос Айгуль.
- Это я, Бахтик.
Айгуль и Лейла вышли из кухни.
- Ты что так поздно, ты с ума сошел, мы же не знали, когда ты придешь, где ты!!!!
Я заметил, что глаза Лейлы красные.
- Я пойду спать, я устал.
- Иди, я тебе в зале постелила, и осторожно, Сапарчик спит.
Я не решился им сказать.
Я ворочался и не мог заснуть, в голову лезли мысли, хотя так хотелось ни о чем не думать. Я пытался воссоздать состояние сегодняшнего вечера, еще раз посмаковать этот горный рай. Из-за плотных занавесей, ловя моменты вздрагивания ветра в раскрытой форточке, луна бросала на обои серебряные блики. Как будто: «ДА – НЕТ», «ПРАВ - НЕ ПРАВ», «БЫТЬ – НЕ БЫТЬ». Мне хотелось знать, обманываю ли я себя. Если да, то Гульджан знает, что я себя обманываю? Может быть, она думает, что сможет вылечить меня? Раз так, то и я в это поверю.
***
Обычный загородный вечер. Вся семья собралась в зале. Папа с Лейлой играют в нарды. Кипят нешуточные страсти. С призывным кличем «гоша!!!» Лейла забрасывает кости под диван, Сапарчик пытается прыгнуть за костями с маминых коленок.
- Смотрите-ка, бесенок, как растет быстро, соображает уже, куда полетела! – Улыбается папа.
- Давайте быстрее, марсиане, - нетерпится Асману, - я с победителем.
- Нет, потом мама, сестра твоя уже почти с домашним.
- Нет, - возражает мама, - Нет, я с тобой не могу играть.
- Конечно, я самый сильный игрок, у тебя кишка тонка!
- Вы знаете, почему папа выигрывает всегда? – Обратилась к нам мама.
- Почему? – Хитро поинтересовался он сам.
- Да потому, что ты всех берешь измором!
Все засмеялись.
- Точно, точно!!! – Закричала Лейла, сколько можно думать над ходом.
- Бе!! – Возмутился папа. – Это игра такая, здесь надо думать!
- Нет, - не согласился Асман. – здесь больше на удачу, сколько выпадет.
- Нет, - настаивал отец, - это и в жизни так, кажется, судьба, а если подумать, выбор всегда есть…
- Папа, хватит философствовать, - не выдержал я – просто ты медленно считаешь.
Все снова засмеялись.
- Вот! Вот! – папа сделал вид, что обиделся. – Посмотрите на этого правдоруба – нигилиста. Из него получится хороший прокурор.
Игра продолжилась. Асман сменил Лейлу, папа наконец-то проиграл и в расстроенных чувствах сел смотреть телевизор. Мама заняла его место. Айгуль оживленно болела, то за маму, то за Асмана. И только Сапарчику было все равно, единственным объектом его переживания была она, его кормилица, было бы вкусное молочко, а остальное – ерунда…
Я хотел сказать вам… - начал я.
- Что еще, предатель? – спросил папа, придавая голосу нарочито недовольный тон.
- Я женюсь.
Воцарилось молчание. У всех открылись рты.
- Я женюсь, - повторил я.
- Как это, на ком? – удивленно спросила Лейла, не веря своим ушам.
- Вы ее не знаете, но она вам понравится.
- Кстати, я женюсь, - передразнил папа, - вот так говорит человек, который учится и еще не заработал ни одной копейки, за исключением того раза, когда продал новый телевизор соседу и купил себе упаковку «Дональд – Дака». Я женюсь, хотите прийти на свадьбу? Вы оплачиваете!
- Я не сомневаюсь, она нам понравится, - сказала мама с мягкой улыбкой.
- Вот это да!!! - закричал Асман и бросился меня обнимать. – Братик, я так рад, быстрее познакомь нас. Кто ее родители, где она живет. Сколько ей лет?
- У нее много детей, сколько раз она уже была жената? - пошутила Лейла
- Ну… - смутился я от количества нахлынувших вопросов. – Мы знакомы несколько дней.
- Несколько дней – это уже серьезно, - улыбнулся папа. – Но имя-то у нее есть хотя бы, или ты не удосужился спросить?
- Есть, Гульджан, - пропел я.
- Гульджаааан, - передразнила Лейла.
- Хорошее имя, - сказала мама, - пусть женится.
Решено.
Должно пройти время
Мы жили не хорошо - не плохо. Мама любила Гульджан, Гульджан любила меня, а я… любил Айгуль. Понимание, что я не могу ничего изменить пришло практически сразу. Я помню первую брачную ночь. Шикарный номер в лучшем отеле, джакузи прямо в спальне. Раньше я только в голливудских фильмах такое видел. Она сидела такая хрупкая, маленькая, на огромной кровати, прикрыв грудь накрахмаленной простыней. Тяжелые рыжие волосы разбросаны по плечам, в глубоких голубых глазах надежда и страх. Как маленький зверек, он смотрит на человека, приближающегося к нему и пытается понять, бежать или нет, что сделает ему тот, кто сильнее, у кого есть право на все. Я почувствовал, как сильно я хочу ее, хочу к ней прикоснуться, вкусить сок гранатовых губ, сладкий ли, кислый ли он. Я почувствовал, как кровь убыстряется в венах, голову сдавливает в тиски, влага во рту, тяжесть в легких. Я бросился к ней и не помнил себя, я не боялся сделать ей больно, обидеть, я просто выплеснул всю энергию, копившуюся во мне. Как зверю, почувствовавшему вкус крови на клыках, мне казалось мало, мало ее тела, ее запаха, ее кожи под ногтями. Я насытился и заснул. Я не был пьян, просто энергии ушло слишком много, не хватило даже на то, чтобы сказать, как было хорошо.
Меня разбудил назойливый солнечный луч, в дорогой гостинице были паршивые жалюзи. Я подумал, что так бывает всегда, даже когда все прекрасно, какая-нибудь мелочь портит настроение. Слезая в кровати, я ударил ногу о тумбочку и, кажется, даже выругался, туалетную бумагу уронил в унитаз, дурацкая раковина, дурацкие краны с перепутанными вентилями. Конечно же, в этой стране с трудом освоили свой язык, куда уж там французский! Я вернулся в комнату и впервые за утро посмотрел на Гульджан. Она спала как ребенок, уютно сложив ладошки под щекой. Раньше я думал, что проснуться с кем-то, кто дорог тебе – это здорово, ты можешь пробудить его поцелуем, пожелать доброго утра, ты осознаешь, что теперь с тобой есть кто-то, с кем можно поделиться всем, и никогда больше не будешь одинок… Вместо этого, при взгляде на нее я испытал только стыд и неловкость. Где-то я прочитал, что любовь – это когда после совместно проведенной ночи тебе хочется поцеловать спящую рядом женщину. Ничего такого мне не хотелось, единственное, чего я действительно жаждал – это побег, чуть позже пришла страшная правда – я не исцелился, я неизлечим, я только заразил другого, невинного человека. Я переносчик страшной инфекции, меня следует убить и сжечь как чумного в средние века.
Мы отправились в свадебное путешествие, соленая вода обладает чудесным свойством дезинфицировать и затягивать раны. Ее родители были богатыми людьми и не жалели ничего для счастья своих дочерей. Вскоре у меня появился хороший дорогой автомобиль, квартира, которой мы, в общем-то, не воспользовались. Однако зависть и уважение посторонних внушали уверенность в выигрышности лотереи. Гульджан переехала к нам, мама очень привязалась к ней и заметно охолодела к Айгуль, не знаю, почему. Мы с Гульджан были очень дружны. Насколько только могут быть дружны мужчина и женщина, между которыми остается одна явная недомолвка, и которые не чуждаются близости. Она любила меня и я знал это, я позволял ей не задавать лишних вопросов, она любила меня за это еще больше. Только почему-то глаза ее потеряли прежний озорной взгляд, как-то потускнели и остыли. Она стала тихой и меланхоличной, как будто кто-то отнял у нее смех, не я ли? Тогда мне не хотелось разбираться, но сейчас, спустя годы, понимаю: она потеряла надежду меня исцелить.
Через год Гульджан забеременела. Счастье было рядом, но потом она родила Максада, и я понял, что не люблю ребенка с моими глазами и губами просто потому, что его мама не Айгуль. У Асмана и Айгуль тоже родился ребенок, еще один мальчик, Тахир, еще больше похожий на Асмана, я испытал новый приступ ревности и ненависти к самому себе, каждый следующий грозил быть последним. Потом я закончил институт и папа Гульджан взял меня к себе в фирму на высокую зарплату, что немного подняло мою самооценку, безнадежно опустившуюся за последние годы. Потом пришла мысль, что так можно жить.
Все, в общем-то, было хорошо. У нас была большая дружная семья, только тот, кто жил так же сможет меня понять. Сейчас мне так не хватает шума за столом, когда все друг друга перебивают, смеются, дети бегают вокруг, им приспичило в туалет именно тогда, когда все сели есть. Тишина за столом – это самое страшное, как я надеялся не дожить до такого. Если я останусь один, то, возможно, вообще перестану есть. К чему кусок мяса, если его не с кем делить?
Я только временами замечал, что Лейла грустила, однажды даже видел, как она заплакала после телефонного разговора. Я знал, кто ей звонил, все знали, в чем дело. Но никто не мог ей ничего сказать, посоветовать. Было понятно, решение должна принять она сама.
***
На плите закипала шурпа, мама следила за процессом. Айгуль, пользуясь свободной минуткой, пока спали дети, вязала детские вещички. Я точил ножи и наблюдал за тем, как худощавые загорелые пальцы Айгуль набирают узелки, как тянется шерстяная ниточка по тонкому запястью.
На кухню вошла Гульджан, на руках не унимаясь плакал Максад.
- Айгуль, помоги мне, пожалуйста, пупочек ему обработать, мне кажется он гноится.
- Давай, расстели здесь пеленку.
Айгуль убрала спицы с вязанием подальше.
- Да… никак не заживает. Ты его каждый день смазываешь?
- Да, вообще-то, зеленкой.
- Надо еще перекисью в начале делать, чтобы нагноение убрать, надо бы два раза в день смазывать.
Айгуль достала перекись, зеленку и начала мастерски обрабатывать пупочек. Максадик перестал плакать и улыбался ей.
- Уже сколько времени прошло, а ты с ребенком не научилась обращаться, - не сумел я сдержать раздражение, скопившееся внутри, - если что-то не знаешь, надо было спросить у мамы или у Айгуль, а не доводить ребенка до такого состояния.
Гульджан посмотрела на меня усталыми отечными глазами. Было видно, что она уже не одну ночь не спала.
- Что ты, - сказала Айгуль веселым тоном, пытаясь сгладить обстановку, - У меня уже два ребенка, а у нее первый, она всему научится, еще умелее всех нас будет, я ее знаю.
- Сомневаюсь, - вздохнул я, наблюдая, как Гульджан пытается безуспешно запеленать сына.
- Научится, научится, - сказала мама, недовольно глядя на меня.
Я замолчал. Гульджан ничего не сказала, поблагодарила Айгуль и вышла с ребенком на улицу. С улицы я услышал восторженные возгласы Лейлы, которая вернулась из города с покупками. Она вошла, поздоровалась со всеми и подошла к маме, нежно поцеловав ее в щеку.
- Мамуль, я хочу сегодня Максадика у Гульджан на ночь забрать, она совсем плохо выглядит, не спит, так у нее молоко пропадет.
- Ты должен к ней быть более внимателен, - обратилась она ко мне директорским тоном, - а то гляди, сам-то хорошо выглядишь, спишь в другом доме, ничего не слышишь.
- Я работаю, забыла?
- Ах, да…
- Ляля, - сказала Айгуль, - ты ведь тоже на работу ни свет, ни заря встаешь, давай я, где двое, там и третий.
Я доточил последний ножик, аккуратно разложил все по местам, поцеловал маму, которая даже не посмотрела на меня, и вышел.
- Что ты, - прошептала Лейла, - ты и так ей много помогаешь, куда тебе еще третьего в комнату. Асман тоже работает, он, кстати, спит с тобой.
- Мне жалко ее, Ляля, - вздохнула Айгуль, - она такая…
- Успокойтесь, дочки, я возьму его к себе, - прервала ее мама.
Погода была прекрасная, поздняя осень позолотила траву и деревья, но все еще было очень тепло. Я прогулочным шагом пошел по дороге к лимонарию. В лимонарии на скамейке сидели Айгуль и папа. Папа держал Максада на руках и напевал ему что-то веселое по-туркменски, тот смотрел на него широко раскрытыми глазами. Гульджан смотрела на Максада и смеялась. Я зашел, папа мне обрадовался.
- А вот и пахан твой пожаловал, сказал он Максаду. - Или ты его пока не знаешь, озорник? Маму только знаешь? Ну иди, иди к ней.
- Как себя чувствуешь, папочка?
Я обнял его.
- Ну, мой младший сын теперь большой человек, я чувствую себя хорошо.
Я улыбнулся.
- Что пишут? – Кивнул я на газету, лежащую на столе.
- Да, вот международная обстановка накаляется, впрочем как всегда, Америка Югославию собирается бомбить, никакие международные нормы не соблюдаются, Россия против, но на нее теперь уже никто не смотрит, все в НАТО, даже Украина туда намылилась. Америка делает все, что хочет, ООН протестует как-то неактивно. И ведь надо же. После того, как Великая Отечественная закончилась, страны – победители создали ООН, Совет Безопасности, чтобы не допустить больше кровопролития. Мы все думали, так народ настрадался, столько горя увидел, что не будет больше войн и разрушений. А теперь все везде воюют. В Афганистане – война, В Израиле – война, в Чечне война, теперь и на Балканах. Куда мир катится?
- Ничего, папуль, главное, чтобы у нас все в порядке было.
- А будет?
- В нашем МИДе Асман работает, будет!
Папа улыбнулся. Пока мы разговаривали, Максадик начал кимарить на маминых ручках.
- Пойдем, погуляем, - предложил я Гульджан.
- Пойдем, - сказала она с радостью и посмотрела на папу.
- Иди, доченька, иди, мне одному скучно не бывает, - успокоил ее папа.
Мы вышли наружу.
- Давай я его подержу, тебе тяжело уже небось.
- Да нет, спину только тянет, - улыбнулась Гульджан. – Не пришла еще в норму после родов.
- Ты все равно хорошо выглядишь, только спать надо больше. Он очень капризный получился.
Я взял на руки спящий комочек, он поворочал головкой, почмокал губками во сне и улыбнулся. Я прижал его к груди, чтобы не упал случайно.
- Ты не прижимай так, не бойся, что упадет. – Сказала Гульджан, глядя на то, как я по непривычке держал Максадика. - И головку придерживай, он еще не держит сам.
- Эх ты, - сказал я с иронией, - такой ты большой, а головку не держишь.
Сын мирно посапывал.
- Ты знаешь, - Гульджан обняла меня, - он капризничает потому, что у него колики в животе.
- Может, надо врачу показать? – Заволновался я.
- Врач сказал, так у многих детей. У них еще желудок маленький, а переваривать много приходится, флора еще только формируется.
- А у Айгуль Тахирчик только ест и спит.
Гульджан отошла и опустила глаза.
- Дети разные бывают, у них даже характер разный, не думай, что еще маленькие.
- Да, я понимаю, просто, говорю, повезло им.
- А я считаю, мне повезло.
Я улыбнулся.
- Знаешь, - сказал я решительно, - сегодня ведь суббота, завтра на работу не идти. Я лягу с вами вместе, и когда он будет просыпаться, я буду к нему вставать, чтобы ты поспала.
Гульджан подняла глаза, в них заблестели слезы.
- Нет, не надо, ты не выспишься.
- Ерунда.
- Мне ведь все равно его кормить где-то в три часа.
- А я его, пока ты будешь спать, приложу к твоей груди, пусть себе сосет.
Гульджан прижалась носом к моей шее. Я почувствовал ее слезы, но сделал вид, что не заметил, она этого хотела.
***
Ночью я проснулся от того, что что-то толкало меня в локоть. Открыв глаза, я увидел, что кроватка шатается. Я заглянул внутрь. Максадик не спал, он не плакал, а просто внимательно смотрел мне в глаза осознанным взрослым взглядом. Я подумал, какие же глупые эти врачи, которые говорят, что в таком возрасте ребенок почти ничего не видит, только на определенном расстоянии. Я взял погремушку и позвенел ею около его уха, на мое удивление он повернулся в сторону звука. В его кроватке было так уютно, легкое махровое одеяльце, на боковинах прикреплены специальные мягкие заслоны, чтобы он не ударился случайно, сверху полог защищает от лишнего света. Как бы мне хотелось стать маленьким, залезть туда, прислонится к нему, как к большому плюшевому мишке и заснуть.
- Ну что, сынок, ты у меня вырастешь настоящим мужчиной? Нечего ночью просить мамину грудь, приходит пора взросления.
Он смешно нахмурил брови.
- Только не плачь, - попросил я и взял его на руки, - мужчины не плачут.
Мы подошли к окну. В небе налилась сырной желтизной лунная лепешка.
- Смотри, сынок, ночь на дворе, что же ты не спишь? Или тебе сейчас все равно, ночь или день? Да… наверное. Скажу я тебе, если дети и вправду выбирают своих родителей, зачем ты выбрал нас?
Максадик изучал меня взглядом. Он стал ерзать, и я высвободил его ручки. Они были такие маленькие-маленькие, с крохотными, тонюсенькими пальчиками, он потянулся ими ко мне. Я положил его голову к себе на плечо и стал поглаживать спинку.
- Нет, я понимаю, почему ты выбрал ее, - сказал я, посмотрев в сторону Гульджан. Она глубоко спала, как обычно, сложив ладошки под щекой. – Но меня? Неужели выбор был небогат, или ты настолько хотел попасть к ней, что я в довесок вполне сгодился?
Максадик не спал и прерывисто дышал. Сначала я испугался, но потом вспомнил, что у таких маленьких детей дыхательная система еще не до конца сформирована.
- Нет, Максад, отец тебе достался некудышний, вот если б ты родился у моего брата. Вот он настоящий отец, он для Сапарчика все делал, и стирал, и пеленки менял, он настоящий отец. А я, мой друг, сплошное недоразумение, вся жизнь моя сплошное недоразумение. Не всех нас Бог создал по своему образу и подобию, я вообще сомневаюсь, что таких, как я Бог создает преднамеренно, разве что в назидание другим…
- Баха?!
Я оглянулся. Гульджан, которая только что спала так, как будто ее не разбудило бы ничего, даже пушечный выстрел, сидела на кровати и удивленно смотрела на меня.
- Что ты делаешь? Когда он проснулся?
- Может быть пол часа назад, а ты зачем встала? Спи.
- Джаным, мне его кормить надо уже.
- Ух ты, ты прямо как Штирлиц просыпаешься в нужный момент.
- Еще бы, если каждый день вставать в одно и то же время, то уже вырабатывается привычка. А потом, я обычно от каждого его ерзания просыпаюсь, а тут… он так тихо спал сегодня. Ну давай его мне.
Я отдал его в ее объятья. Почувствовав запах мамы, он тут же, как слепой котенок, принялся искать свою «бутылочку». Гульджан расстегнула ночную рубашку. Ее груди выглядели тяжелыми, покрасневшими. Я сел рядом и дотронулся до них. Малыш тем временем принялся оживленно работать щеками.
- Они такие горячие, тебе больно?
- Нет, сейчас уже станет лучше.
- Ты не сцеживаешь, а то у мамы, когда она меня кормила был застой, ей грудь перевязывали, капусту прикладывали, она говорит, было ужасно. А я нахал от груди отказывался.
- Я сцеживаю, но это так больно…
- Надо тебе специальный аппарат купить.
- Не надо, это очень дорого.
- Надо, надо.
Я погладил ее волосы, которые стали еще более густые и рыжие.
- Знаешь, от тебя пахнет молоком, как и от него.
- Да… приятный запах, правда?
- Да…
- Ты засыпай теперь.
- Нет, я хочу посмотреть.
Она докормила и хотела встать, я ее остановил.
- Зачем встаешь?
- Надо его вертикально подержать, чтобы воздух вышел, а то мучаться будет.
- Я сам, дай его мне.
Я снова положил его голову на плечо и стал легонько постукивать по спинке. Гульджан удивленно улыбнулась.
- Ты где этому научился?
- В фильме видел, - соврал я. Я видел, как это делает Айгуль.
- Знаешь, что я хочу тебе сказать? – Спросила Гульджан.
- Что?
- Ты очень хороший отец.
- Нет, - не поверил я.
- Да, да.
У меня на душе стало тепло. И не смотря на то, что очень хотелось спать, я был очень счастлив. Внезапно я почувствовал, как у малыша в животике что-то забулькало и он с гулом выплюнул на меня остатки молочка.
- Это считается? – Спросил я Гульджан.
- Да, на полотенце, вытри.
- Он рыгнул как сорокалетний мужик, - засмеялся я, вытирая плечо.
Гульджан тоже засмеялась.
Я забрался к ней в постель и положил голову ей на плечо, уткнувшись носом в пушистую головку Максада.
- Там что-то пульсирует, - заметил я.
- Это родничок. Череп не до конца зарос.
- А когда зарастет?
- Еще не скоро, спи, - вздохнула она.
- А ты почему не положишь его, он ведь не плачет.
- Он икает.
Я прислушался к ребенку.
- Да, действительно, так звонко!
- А как это снять?
- Я уже дала ему водичку, но он все равно икает, дети часто икают.
- Очень много информации за один день, - пошутил я.
- Спи.
- Нет, я не буду спать, я просто полежу и посмотрю на вас, у вас здесь очень хорошо.
Гульджан поцеловала меня в лоб, как мама. Я вспомнил колыбельную, которую пела мама, качая меня на подушке, зажатой между ног, я мгновенно засыпал. Я засыпал…
Мне снилось, как я иду по дорожке к лимонарию, светит солнце, все в ярких красках, откуда-то доносится приятная музыка, вдруг вижу: стоит Гульджан, и держит на руках Максадика, он уже взрослый, года 3. Она склонилась над ним, он гладит ее рыжие волосы. Я медленно подхожу и целую ее в шею. И вдруг, она оборачивается и я вижу лицо Айгуль.
- Мне пришлось перекрасить волосы, - говорит она мне, ни капли не удивившись, - он никак не признавал меня своей матерью.
- А где же Гульджан?! - Кричу я не своим голосом.
- А ты разве не знаешь? – Спрашивает она и смотрит на меня с недоумением.
- Нет, – говорю я.
- Она там!
И Айгуль показывает рукой на речку.
- Ее там нет, - пытаюсь я объяснить.
- Она там, - кивает головой Айгуль, - внутри…
И ее зеленые глаза становятся голубыми.
Я проснулся весь в поту. Гульджан и Максада уже не было. Я вышел из комнаты. Все завтракали на кухне, оживленно беседовали. Когда я вошел, все замолчали и посмотрели в мою сторону.
- С добрым утром, семья, - сказал я, как обычно.
- Ага, папочка, - сказала весело Лейла.
- Ну как первая бессонная ночь? – Спросила Айгуль и хитро улыбнулась.
- Он был просто молодцом, не плакал, он знал, кто с ним. Он очень хорошо понимает, с кем можно себя вести плохо, а с кем нет.
Все засмеялись. «Эх, Айгуль, - подумал я, - если бы ты знала, сколько бессонных ночей у меня на счету». Вдруг, я заметил, что Гульджан нет. Я встревожился.
- Мама, а где Гульджан?
- Да она уже позавтракала и гуляет с ребятами на улице. Вообще, вы заметили, у нас слишком много мужчин в доме, пора уже разбавить компанию.
- Да, - согласился Асман, жирно намазывая чурек сюзьмой, - я очень хочу девочку, чтобы она была такой же пухленькой, как этот чурек и светлокожей, как сюзьма.
- Тебе просто надо поесть, - улыбнулась Айгуль.
- Нет, правда, - настаивал брат.
Я смотрел в окно, но Гульджан не видел. Тогда я высунулся из форточки.
- Гульджан!!!! – Закричал я, - ты где?
Из- за кустов винограда раздался смех Сапарчика, и он выбежал, размахивая палкой.
- Я здесь, Джаным, привет.
- С добрым утром! – Обрадовался я.
- Что-то случилось? - Озабочено спросила мама.
- Нет, нет… - Замешкался я. – Все нормально.
***
Я разговаривал с мамой о работе, когда в комнату вошла Лейла, ее лицо было испуганным.
- Мамочка, он приезжает.
- Кто? – спросила мама.
- Самба, он говорит, что больше не собирается ждать, он хочет приехать, чтобы сделать мне предложение… Что делать, мамочка?
Видно, что она была в замешательстве. Мама тоже не сразу нашлась, что ответить.
- Сынок, - коснулась она моего плеча, - не обижайся, дай нам по-женски поговорить.
- Конечно, я понимаю, – сказал я и вышел.
Но далеко отойти не позволило любопытство.
- Мамочка, я так запуталась, не знаю, что мне делать?
- Ты его любишь?
- Боюсь, что да…
- Доченька, ну что мне тебе сказать? Ты же знаешь, мы с отцом мечтаем, чтобы ты наконец устроила свою жизнь. Нас одно расстраивает, то, что тебе придется уехать.
- Я этого тоже не хочу, как я буду жить в том мире, совершенно чужом. А что люди скажут здесь?
- Дочь, пусть тебя не беспокоит, что скажут люди. Ты знаешь, мы никогда не различали национальности, он хороший парень, это видно, он уважает нас и нашу страну.
- А как его родители относятся к тому, что ты туркменка?
- Айгуль говорит, что они без предрассудков, но все-таки я знаю, как относятся там к темным. Из Азии – наркотики, из Азии – преступники, продавцы грязные тоже из Азии. Никто не вспомнит Спивакова, а вспомнят продавца курагой, который семечками плюется. Неужели, мама, и я должна ехать туда, стать одной из них, когда мне и здесь, у нас хорошо, ведь мир не сошелся клином на Москве.
- Плохо, что мир таков, никогда нельзя судить обо всей нации по одному человеку, в каждом стаде найдется одна паршивая овца. Мы люди такие, навешаем штампов, а от них потом ой как не просто избавится. Что говорить, всегда найдутся люди, которые будут смотреть на тебя косо. У нас тоже такие есть. Семья Бердыевых, наши друзья. Племянник Бике женился на русской девочке, такой чудной, так они им жить не дали. Бике сказала, что ее ноги в доме не будет, что она его предупреждала перед поездкой в Россию: «Женишься на русской, можешь о семье забыть!» А она там, видишь ли самая главная, и все от них отвернулись. Так они уехали, больше их не видим. Но перед отъездом они к нам заезжали попрощаться. Я попросила отца, чтобы он им деньги дал. Мне хотелось, чтобы у них не осталось злобы на наш край.
- Я и не знала… - удивилась Лейла.
- Ты еще маленькая была.
- Неужели еще в советское время такое было?
- Такие люди есть во все времена Ты понимаешь, политика была неправильная. Эх, политикам надо быть умнее, за каждый их промах люди страдают веками. Ведь в советское время национализм даже в хорошем смысле слова задавливали. Помню, прихожу на почту, вижу: стоит старенькая туркменка, вся какими-то баулами перетянута, за стеклом сидит молоденькая русская женщина. Она просит ее: Доченька, я по-русски писать не умею, заполни за меня. Я внуку деньги отправить хочу, он в армии. Я вот тут собрала… И все по маленьким купюрам, видно вязала что-то, продавала, последние деньги отсылает. А та молоденькая воротит от нее нос, мол, плохо пахнет. Отойдите, - говорит, - сейчас я тут всем буду заполнять!! Времени нет. Я подхожу к девушке и говорю: Как же вы разговариваете, это же пожилая женщина, как ваша бабушка, неужели вам трудно. Мне трудно, - отвечает она мне дерзко, - Трудно! Вам русский учить трудно, а я тут все заполняй! Не надо всем, - говорю я уже строже, - но женщине бедной заполните, мы ведь все-таки в Туркмении. А она посмотрела на меня мутными желтыми глазищами: - Еще одна националистка, вы откуда? Где работаете? И я, прикусив язык, отошла. Могли и начальству доложить, с работы уволить. Разве так можно? Зачем сеять злобу? Ведь русская мудрая пословица гласит: что посеешь, то и пожнешь! И вот теперь какие антирусские настроения начались, как только отделились. Но ты должна знать, мы тебя поддерживаем, Никита нам очень нравится.
- Ну а как же вы останетесь без меня?
- Мы ведь не одни, теперь смотри, сколько у нас помощников и помощниц.
- А наши дети, кто они будут? У меня есть тыл, у него есть тыл, а у наших детей? Вот моя подружка Алина уехала с мужем в Москву, а сына здесь оставили. Они говорят, боятся, сейчас там около 40 только крупных фашиствующих организаций, ходят бритые на лысо, в черном, читают Майн Кампф, избивают студентов – иностранцев.
- Господи, - вздохнула мама, - ну как же так, их деды умирали на войне, в них стреляли из-под фашисткой свастики, сколько умерло в лагерях… а они теперь плюют на их память, куда же их родители смотрят? Эх… все забыли войну, мало, кто помнит сейчас. У нас тоже, когда последний раз 9 мая отмечали? А Бог не любит, когда забывают его уроки, не дай Господи, Джан-Алла-Джан, не допусти повторения. Война – это так страшно, каждая мать, у которой есть сын, это знает.
- Ладно, мамочка, я тебя расстроила только…
- Нечего, Лейлаша, ничего, если ты беспокоишься, то детей всегда можно будет к нам отправить. Будут здесь жить, выучат туркменский.
- А он этого захочет? А его родные позволят?
- Не знаю, поговори с ним, дочка, об этом.
- Мамочка, как же все сложно.
Они обнялись, мама погладила ее по спине и сказала:
- В любви никогда не бывает просто, это так Бог задумал изначально. Тайна открывается лишь сильным и смелым.
***
Самба приехал через несколько недель. Он изменился. Слегка прибавил в весе, это придало ему какую-то степенность, которой раньше не было. Все были рады. Он тепло отнесся к Гульджан, «Она русская, не обманывайте меня! - Кричал он все время, - Я заберу их с Бахтиком с собой, ее там все за свою будут принимать». Пользуясь последними теплыми деньками, мы много гуляли, каждый день делали шашлыки, объедались, обпивались. Было весело, но в воздух был пронизан ожиданием, все ждали и не знали, чего ждать. Вроде бы не было ничего сложного, но все было предельно осложнено. И как будто бы низкочастотные волны натянулись над нами упругими струнами, изредка вздрагивающими, заставляя сжиматься наши сердца. Время уходило…
В тот вечер я, как обычно, засел в заднем туалете с сигаретой, предусмотрительно выключив свет. Через какое-то время послышались шаги, зашуршала трава.
- Лейла! – это был Самба, - Тебе доставляет удовольствие мучить меня, ты до сих пор во мне не уверена?
- Никита, - я слышал как ее голос дрожит от волнения, я не знаю, два года я ничего не ждала…
- Два года я жил тобой, пытался выгнать мысли о тебе, но не мог, ты это знаешь!
- Я понимаю…
- Ты постоянно говоришь, «я понимаю…», но не хочешь ничего понимать. Я люблю тебя.
- Да… любишь так, как никого еще не любил…
- Нет! Я вообще никогда никого не любил. Как удалось тебе украсть мой разум, как? Тайком, украдкой, сладкими речами, невозможностью… невозможностью!!
-…
- Вот смотри. – Они остановились. Я слышал, как полощется на ветру ее атласная юбка. – Просто возьми это, положи его на сердце, может, сегодня ночью ответ придет сам.
- Боже…
- Возьми!
Он резко развернулся, так, что трава под подошвой заскрипела и пошел прочь. А Лейла осталась, я слышал ее дыхание. Она еще несколько минут бесшумно стояла. О чем думала она, стоя ночью, одна, пронизываемая холодным ветром, несущим зимние предвестники, что творилось в ее сердце, продрогла ли она? В какой-то момент она было направилась в мою сторону, меня прошиб пот. Еще одного домашнего ареста я бы не выдержал. Да и не с руки взрослому отцу, преуспевающему бизнесмену быть битым ремнем по голой заднице. Но она, не дойдя до меня, вдруг развернулась и пошаркала к дому, через некоторое время ее шаги совсем стихли.
***
Ночью, часа в четыре, меня растолкала Гульджан. Я не понял в чем дело, Максад спокойно спал в своем домике, мирно посапывая.
- Баха, папа!
- Что случилось?!
Я вскочил на кровати, как ошпаренный.
- Снова приступ, «скорая» приехала.
Я принялся одеваться, но никак не мог попасть ногой в штанину.
- Черт! – Выругался я и заплакал вдруг.
- Баха, Баха, - принялась успокаивать меня Гульджан, - не плачь, главное, что он жив, все будет в порядке, уже сделали укол, тебе надо собраться и поехать с мамой и сестрой. Айгуль и Асман приедут туда утром, как смена караула, мы договорились. Чем быстрее, тем лучше, время уходит…
Не помню как, но я собрался с силами.
В доме был полный переполох. Только Никиту и Айгуль не стали будить, решили, что перед завтрашним днем им надо выспаться. Но Асман не спал, он стоял, в спешке наброшенной рубашке и мятых брюках, неизвестно откуда вытащенных. Он все-таки был очень культурный, никогда в нижнем белье не ходил, даже без майки я его не видел. Он стоял как пугало, худой, встрепанный, в глазах ужас.
- Я хочу ехать, сказал он маме.
- Нет, сынок, лучше завтра.
Мама была очень бледная, но не плакала, она подавала всем нам пример.
- Мама, я и завтра останусь, ну пожалуйста!
- Иди, Асман, иди, а то Айгуль проснется, ты же знаешь, какая она впечатлительная, а ей волноваться нельзя, она кормящая мать. – Постаралась успокоить его Лейла.
Я всегда поражался этому качеству сестры. Она в общем-то была тихим и мирным человеком ( не считая постоянных наездов на меня), путалась в названиях улиц. Даже в нашем маленьком городе умудрилась однажды потеряться. Но в чрезвычайной ситуации она становилась кремнем. Она руководила, направляла, быстро принимала нужные решения. Мужик в юбке – вот кем она была сейчас.
- Все собрались? – Спросил санитар. Двое других затаскивали внутрь носилки.
Папа не двигался, ногти на руках были прозрачно-синими, он только изредка похрипывал. Из вены тянулась толстая трубка, соединяющая с капельницей. Я давно уже не видел его без верхней одежды и заметил, как он осунулся.
Мы тоже залезли внутрь, машина сорвалась с места. Позади осталась одна одинокая фигура, освещенная единственным фонарем, я последний раз взглянул на Асмана и у меня сжалось сердце, как будто не папа, а он был при смерти. Я тут же подавил в себе этот случайный всплеск эмоций.
Когда мы выехали на трассу и были уже далеко от дома, водитель включил сирену, хотя машин и не было, но кто знает, что может случиться, на наших извилистых горных дорогах все может быть.
Мама сидела тихо, прислушиваясь к каждому хрипу, один санитар постоянно проверял приборы. Лейла гладила папину руку. От лунного блика на ее пальце что-то блеснуло. Я присмотрелся… это было кольцо в виде обвитого вокруг пальца тюльпана, из его полураскрытых лепестков выглядывал прекрасно отделанный брильянт. Я был уверен, что в этой суете его заметил только я. Это было как ложка меда в горьком чае, ее вкусил только я, только я попробовал радость. Внезапно пришла уверенность в том, что все будет хорошо, скоро мы все выпьем сладкого чая, папа должен выздороветь, ради нее и этого блеска на ее пальце.
Ночь выдалась ужасной, первая в череде ужасных ночей, что обрушились вскоре на нашу бедную семью. Никто из врачей не мог сказать ничего вразумительного. Все знали, еще один инфаркт, еще одна остановка перед последним перроном, возможно, последняя.
Наконец-то, поздним утром, врачи с облегчением сообщили, что состояние стабилизировалось. Оно было стабильно тяжелым, но кризис прошел, оставалось только молиться. Нам дали халаты, бахилы и повели в реанимационное отделение. Все в больнице знали папу. Многие были его учениками и нам не могли отказать.
- Его состояние сильно ухудшится теперь? – Спросила Лейла хирурга
- Лейла, не мне тебе говорить, - они, видимо, были знакомы, - что это все очень опасно, каждый приступ сокращает жизнь, к сожалению. Ему надо создать максимально спокойную обстановку дома. Было бы хорошо, если за ним постоянно наблюдал врач. Постоянно проверяйте пульс, давление. Твоя помощь ему теперь понадобится. Вы теперь, как не прискорбно это говорить, должны ловить каждую минуту общения с ним.
- На глазах Лейлы появились слезы.
Мама тоже не выдержала.
- И за мамой следи, - сказал он снова Лейле, - она тоже не каменная.
- Мы будем очень внимательны, все – сказал я, пытаясь хоть как-то спасти ситуацию.
- Хорошо, - сказал он мне. – А теперь скройте волнение, ему сейчас нужна ваша уверенность.
Мы вошли и не сразу заметили папу за всем нагромождением приборов.
- Мы ввели ему обезболивающее, он спит.
Мама села на соседнюю кушетку.
- Эх, джаным, джаным, - вздохнула она.
***
Потом состояние улучшилось и его перевели в палату. Я успел поспать на соседней кушетке. Меня разбудил стук в дверь. Вошли Асман и Самба. Вид у Никиты был очень озабоченный.
- Как он себя чувствует? – Спросил Асман маму.
- Уже лучше, - сказала она уставшим голосом.
При дневном свете она показалась мне совсем старой и совсем седой. Может, она просто давно не красила волосы? А потом я вспомнил, что она вообще-то и не красила волосы никогда…
Самба подошел и обнял маму.
- Держитесь вы, главное держитесь.
Они сели. Никто не обронил ни слова. Папа еще спал, его лицо слегка порозовело, это был хороший признак.
В какой-то момент я увидел, что Самба смотрит на Лейлу, а точнее на ее руки. Я перевел взгляд в ее сторону и холодок кольнул сердце. Кольца больше не было на руке. Это заметил не только я. Самба вздохнул и уставился в пол, как будто тяжелый груз мешал поднять ему голову. Лейла тоже молчала, и тоже смотрела в пол. Три человека в этой комнате все поняли.
- Джаным! – Воскликнула мама.
Папа открыл глаза и тяжело улыбнулся нам.
- Ой Аллах, ну наконец-то, - сказала мама и прижала к себе его руку. Она казалась сухой и невесомой.
- Что вы тут все собрались? А кто в лавке остался? – Пошутил он.
«В своем репертуаре, - подумал я, - только с того света и уже шутит, мой самый любимый папочка, другого такого нет».
- Ну и напугал ты нас, папочка, - кинулась к нему Лейла.
- Ничего, - приговаривал отец, гладя ее по голове, - надо иногда вам давать встряску. Чтобы не забывали, как я вам дорог! А то целыми неделями пловом кормите. Хорошо хоть гость приехал.
И он кивнул в сторону Никиты, который изо всех сил пытался сдавить в себе горечь.
- Джаным, что ты хочешь, все тебе сделаем, - обрадовалась мама, - только назови.
- Вот это дело, - улыбнулся папа, - больше всего я соскучился по свадебному пирогу!
И он хитро посмотрел на Никиту. Тот неловко улыбнулся и потупил взгляд. Нас стало четверо.
***
Самба остановился в дверях, положил вещи на пол и сел на чемодан.
- У нас в России, - есть обычай посидеть на дорожку, чтобы путь был легким.
- Хороший обычай, - сказала мама и присела на диван. Все сделали то же самое.
- Ну ладно, - вздохнул Самба через минуту, - с Богом.
- С Богом, сынок, сказала мама и обняла его.
Самба наклонился и хотел обнять папу. Папа остановил его руку и сказал на ухо:
- Приезжай к нам, пожалуйста, еще, обязательно приезжай.
- Конечно, конечно, - улыбнулся Никита.
Потом все по очереди попрощались, у Айгуль на глазах были слезы.
- Может, останешься, Самба? – Спросила она дрожащим голосом.
- Надо ехать, Айгуль, надо, я слишком задержался. Он обнял ее одной рукой, а другой стер слезу с ее щеки.
- Эй парень, - крикнул он Сапару, сидящему на руках у Гульджан, - Расти большой, умный, здоровый.
Машина подала сигнал. Асман позвал его со двора.
Все, как обычно, хотели пойти на улицу проводить гостя, но мама остановила нас, и вытолкнула Лейлу за дверь.
В окно было видно, как она нагоняет его около машины, они обнимаются и она протягивает ему маленькую бархатную коробочку.
«Вот так кончается любовь? – Подумал я. – Без фанфар и фейерверков, тихо, словно похороны. И если бы можно было отдать в этой маленькой черной коробочке все то, что она забирает себе! Нет, любовь строгая учительница, никогда не исправляет свои оценки. Они оба не сдали экзамен и остались на второй год… в разных классах».
***
За завтраком все молчали. Папа уже выглядел бодро, но аппетита, видимо, не было. Он был хмур и собран.
- Так, - сказал он вдруг, разорвав тишину. – Ты Лейла выходишь замуж, я хочу до смерти побывать на твоей свадьбе.
- Я хочу быть с тобой, пап, за тобой глаз да глаз нужен, - сказала сестра тихо, боясь поднять глаза.
- С чего ты взяла! – Крикнул папа и ударил кулаком по столу, так что тарелки подпрыгнули, - С чего ты взяла, что должна быть коллективной наседкой?!
- Джаным, - мама искоса посмотрела на него.
- Папа тебе нельзя волноваться, - заметил я.
- Тогда пусть она, - папа показал пальцем на Лейлу, - выйдет замуж.
- Хорошо папочка, ешь, хорошо, - сказала она еще тише, чем раньше.
Через месяц нам представили жениха. Это был сын папиного друга из университета. Его звали Какаджан и он смотрел на Лейлу исключительно как на Эджеджан, мне так показалось… Но наверное, я просто злился. Злился на свою наседку-сестренку, злился на Самбу, на злую учительницу, на этот мир, который все меньше и меньше радовал меня. Но возможно, просто должно пройти время.
Пепел на железе
С тех пор, как ушла Лейла, в нашем доме поселилась пустота. Верно, так чувствует себя человек, потерявший одну почку. Он жив, существует, но сложнее есть, пить, ходить и дышать, приходится ограничивать себя в движениях, что-то периодически побаливает и мешает наслаждаться жизнью в полной мере.
Мама с папой сначала все время ссорились. Мама считала, что это был опрометчивый шаг отдать ее в чужой незнакомый дом. Каждое утро она просыпалась с предчувствием, что ей там плохо, и начинала собираться в дорогу. А папа ворчал и сердился на нее: «Отцепи ее, наконец, от своей юбки. И не надо выставлять меня извергом, я больше всех хочу для нее счастья».
Мама невзлюбила своих родственников с первого взгляда.
– Они же из Узбекистана! – начала она очередной спор.
– Их родственники из Ташкента, - нахмурился папа.
– Ты же сам рассказывал, как тебя поразили их обычаи, помнишь, худа ёлы, так называемое? Сидят в шесть утра, едят жирный-жирный плов, а плов у них – одно масло да лук, и запивают все это водкой из чайника. Все надеются Бога обмануть. Все эти товарищи только и умеют, что пыль в глаза пускать!
– В шесть утра они едят потому, что на работу рано выходят. Узбеки – очень трудолюбивый народ, нам не чета Если бы коммунисты нас не запрягли, мы бы до сих пор в горах чай распивали.
– А какое у Какаджана лицо? Узкоглазый, рта нет, носа нет, одни скулы. Мне иногда кажется, что он просто дегенерат!
Папа политично молчал.
– Наш род, - не унималась мама, - идет от древних парфов, и вдруг приезжает косой мальчик из Ташкента и ты сразу же отдаешь ему нашу девочку.
– Что ты говоришь, - вздыхал папа, - Аллах, закрой уши, - Не может быть человек лучше человека, только потому, что у него профиль более правильный. Там, - и он показал пальцем на небо, - у тебя генеалогию не потребуют, там все равны. Мне стыдно за твои слова. А потом, с твоими избранниками она бы до сорокалетия досидела!
И так каждый день, за завтраком, обедом и ужином. А однажды мама вернулась от новых родственников и горько пожаловалась мне: «Бахтик, ты бы видел, как у них все убого! А стол! У них не плов, а шуле!». «Я люблю шуле, - успокоил я ее». «Тогда не надо называть это пловом! – Сердито отрезала мама». Я понял, это серьезно и…, возможно, навсегда.
Но как человек, свыкается с тяготами и перестает их замечать, так смирились и мы. Только позвонит сестра, поговорит с каждым, каждому найдет нужные слова, и мы еще целый день обсуждаем, питаемся ее энергией. Есть люди, как солнце, каждого готовы обогреть, и тепло их не иссякает, они светятся от того, что дарят свет другим.
Брат с женой вот уже неделю гостили у мамы Айгуль, бедная женщина несколько лет просила внуков понянчить, но Айгуль боялась оставить папу. Хотя последнее время папа чувствовал себя бодрым и по утрам даже делал дыхательную гимнастику по методике каких-то буддистских монахов, он говорил, что она очень поднимает жизненный тонус.
Я не раз удивлялся тому, как целительна восточная медицина. Насколько глубока философия их жизни. А поэзия? Возьмите танко, как в трех строках открывается смысл бытия! Мне всегда казалось, что буддизм – самая мирная религия, разве породила бы она крестовые походы или кровавый джихад? Но потом понял, никакая религия не может быть воинственной, вера – это наивысшая добродетель, милосердие и смирение. Люди – вот кто искажает божественный смысл, ниспосланный нам свыше. Мы смотрим на мир относительно самих себя. Я – существую. Мир существует МОИМИ глазами. Я – начало и конец всего сущего. Восточная же философия смотрит на человека неотрывно от природы. Я – всего лишь маленькая часть целого, постигнуть которое невозможно, но в постижении и заключается смысл моей жизни. Каждый человек должен достигнуть просветления, но у всех разные пути, разные расстояния. Достигну ли я когда-нибудь истинной нирваны? Взгляну ли на свою жизнь с высока, по-новому, увижу ли в ней смысл? Или напротив, скажу смысла нет. Захочу ли я идти по жизни дальше, когда постигну ее суть. Все-таки мы, азиаты-европейцы слишком далеко ушли от природы. Мы так стремились к цивилизации, что не поняли, когда она взяла над нами власть? Что общего между мной и тем старым туркменом в огромном черном телпеке с дореволюционной открытки «Лица Туркестана»? Телпек? Мы все еще следуем традициям, но чувствуем ли мы их, знаем ли, что это необходимо, что мы продолжатели. Каждый ли мулла чувствует смысл сур? Видит тайную божественную суть, которая передавалась из уст в уста? Могут ли быть новые толкования, вообще законны ли толкования? Должна ли истина быть зачитана вслух? Могут ли слова объяснить то, что не имеет образа и тела? В тот момент, когда мы перестанем быть продолжателями, мы переродимся. Мы станем новым этносом и начнем историю с нового листа Но сможем ли мы достичь хотя бы части того, чего достигли наши предки? Это вопрос!
Папа отложил газету и недовольно покачал головой.
- Что такое, джаным? – Спросила мама, Максадик сидел на высоком стульчике и требовал, чтобы она ни на секунду не отвлекалась от процесса закладывания каши в его ротик.
- Да, чушь, талибы совсем с ума сошли. Вот посмотри:
НЕМУСУЛЬМАН ХОТЯТ ПОМЕТИТЬ
Министр "по упрочению добродетели и предотвращению порока" (иначе - религиозной полиции) Мохаммед Вали объявил, что власти Афганистана намерены ввести новую практику, в соответствии с которой лица, принадлежащие к индуистскому религиозному меньшинству, должны будут носить на одежде кусок материи желтого или оранжевого цвета, свидетельствующий, что они немусульмане, проживать в определенных кварталах и вывешивать желтые полотнища на своих домах. Кроме того, женщины-индуистки должны будут закрывать лицо, появляясь в общественных местах, подобно мусульманкам. Администрация талибов в скором времени осуществит данную меру, но точная дата пока не определена, добавил министр. Решение, подчеркнул Вали, находится в полном соответствии с требованиями ислама, и "религиозные меньшинства в исламском государстве должны быть идентифицированы".
Российский МИД в четверг выступил с заявлением, в котором указывается, что новый акт талибов - продолжение длинного перечня нарушений ими фундаментальных прав человека в Афганистане, включая массовые этнические зачистки, ущемление прав женщин, уничтожение статуй Будды в Бамиане. Россия решительно осуждает действия талибов и требует от движения "Талибан" полного уважения прав всех религиозных групп Афганистана.
Подобные попытки использовать желтый цвет в отношении инаковерующих (прежде всего евреев) отмечались в прошлом, правда, без особого успеха, в Европе. Единственными, кто провел это в жизнь (правда, уже не на религиозной, а на чисто расистской базе), стали власти в нацистской Германии. Но что же скрывается за талибским указом сегодня?
Как известно, опираясь на поддержку из-за рубежа, противники "Талибана" в Афганистане продолжают отчаянно сопротивляться. Позиции же талибов на мировой арене все больше ухудшаются. Яркое тому свидетельство - недавно принятые против них санкции Совета Безопасности ООН. Признавшие же исламское движение афганцы до сих пор не только разделены клановыми и этническими противоречиями, но и различными интерпретациями самого ислама.
В этих условиях перед талибами крайне остро встала задача консолидировать собственные позиции внутри страны. Почему бы, используя вызывающую зловещие ассоциации символику, не привлечь на свою сторону новые отряды экстремистов? Тем более что соседний Пакистан давно уподобляет борьбу с Индией за Кашмир арабо-израильскому противостоянию, а немусульманские страны активно помогают противникам талибов.
- Как же это возможно! – Прыснула мама, как они имеют право уничтожать памятники! Ведь они бесценны, они были на той земле еще тогда, когда название «Афганистан» не было нанесено на карты!!!! Это варварство!
- А они и есть варвары. – Сказал папа. Посмотри на это.
Он показал нам фотографию, на которой был изображен афганский мальчик, лет трех с Калашниковым в руках.
- А наши считают, что с ними надо вести диалог! Как можно вести диалог с тем, кто не знает, что это такое. Этот мальчик научился стрелять раньше, чем говорить. Эти идиоты превращают ислам в учебник по военной тактике. О чем с ними говорить? Что им сделал несчастный Будда? Бог передал людям заветы и сказал, что он один. Ну почему же каждый пуп считает, что это именно ЕГО бог? Талибы слишком ограничены, чтобы понимать такие вещи. Но куда же смотрит остальное мусульманское сообщество, они вообще видят, в каком свете мы предстаем?
- Асман тоже говорит, как ты, - улыбнулась мама, - он говорит: вот смотрите, все мы люди, у нас разный цвет кожи, разные голоса, нас по-разному зовут, но мы не что иное, как гомо сапиенс. Так и Бог, люди по-разному представляют его, соответственно своим именам, голосам, цвету кожи. И все мы христиане, мусульмане, индуисты, иудеи рано или поздно предстанем перед ним рука об руку, неужели он станет разбираться, кто как и когда его величал? Он будет разбираться, кто какие поступки совершал. Религия – это ни что иное, как придуманное людьми упрощение в общении с Богом, каждый волен обращаться к нему, как удобно, главное, чтобы обращение это было богоугодным.
- Он мой сын, - улыбнулся папа и снова нахмурился.
- И все-таки, я боюсь за него, - вздохнула мама, - в его возрасте такая мудрость опасна.
- Ничего, ничего, - приговаривал папа, - хотя бы один мудрый дипломат нужен стране.
- Что еще? – Испугался я.
- А в Израиле новый теракт, еще один шахид взорвал себя около ресторана. Пишут, ему было всего 20 лет…
- Что может быть ценнее жизни в двадцать лет? – Воскликнула мама.
- Что? – Переспросил папа с болью в глазах. - Дивиденды от военных акций, приправленные доступной кровью. Что еще? Пожалуй, - молоко и хлеб дороже зарплаты его отца, и несколько сотен долларов от «праведных» отцов исламской революции ценнее, чем его жизнь.
Еще долго все молчали.
- Сынок, - обратилась мама ко мне, - А где же Гульджан?
- Она спит, плохо себя чувствует, - ответил я с немалой долей волнения.
- Она последнее время часто болеет, что с ней?
- Да я тоже говорю ей, чтоб к врачу сходила, а она говорит, просто головокружение, низкое давление.
- Сыночек, настаивай, отведи ее к врачу, что-то сердце у меня не спокойно.
- Ладно, мама.
- Неужели когда-нибудь настанет такой день, – задумалась она, - что я скажу: у моей дочки все хорошо, мой сынок здоров, мой младшенький в порядке, мой муженек чувствует себя хорошо, все мои невестки счастливы и внуки сыты, - и лягу спать со спокойным сердцем.
- Спокойное сердце – это ленивое сердце, - улыбнулся папа.
Я подумал, что действительно стоит посмотреть, как там Гульджан себя чувствует.
***
Гульджан уже проснулась и стояла на небольшом балкончике, через него можно было попасть из нашей комнаты в сад. Мы редко туда выходили, потому что с самого утра его нещадно освещало солнце. Но этот день выдался хмурым, прохладным, такие в начале сентября случаются редко. Горы словно кутались в шерстяную пегую дымку, пахло приправленной сыростью. Гульджан стояла в легком домашнем платье, ее волосы рвались ветром в рыжие клочья. Я взял с кресла шаль и накрыл ее плечи. Она обернулась и поцеловала мою руку, губы были совсем холодными.
- Почему раздетая на ветру стоишь?
- Что-то душно стало, а тут такой ветер прохладный, словно осень поздняя.
- Нехорошо, ты простудишься, и так болеешь.
- Ты знаешь, - встрепенулась она, словно и не слышала, о чем я говорил, - у меня такое странное щемящее чувство внутри… какая-то тоска, и ведь не с чего быть ей… И горы, посмотри на них, они как будто скорбят о чем-то. Предчувствие какое-то нехорошее.
- А у меня по поводу тебя нехорошее предчувствие, - вернул я ее на нужную тему, - давай к врачу сходим, пусть хорошенько твою голову посмотрит, тебя постоянно мигрени мучают.
- Да… - махнула она рукой, - мне сестра сказала, что после первых родов такое может быть. У ее подруги первенец родился, так она спать не могла, как голова болела, мучалась, таблетки пила, а родила второго, он ее мигрени снял в раз.
- Твоя сестра все-таки не врач. Давай, сходим к Лейле в клинику.
- Хорошо, Баха, хорошо, я сама схожу, что тебе таскаться.
- Точно сходишь?
- Точно.
Она задумалась на минуту, я не стал прерывать ход ее мыслей, я любовался ее огромными глазами, в которых, как в хрустальном шаре отражалась серая бязь облаков. Вдруг в голову пришла дурацкая мысль: если бы мне предложили поменять вот эти близкие любящие глаза, глаза матери моего сына, преданные и несчастные на те, чужие, зеленые, с дьявольским огоньком, безразличные и холодные ко мне, что бы я решил? Ответ был чудовищным. Даже не долго думая, я бы все отдал за эти непостижимые языки зеленого пламени, пусть даже ворованные, пусть они обожгут меня своим безразличием и презрением. Дети, семья, все меркнет перед одним взглядом той далекой, но безумно желанной. Я безумец – вот кто я! Безумец!
- Я вот думала, - прервала мои мысли Гульджан, - если умру, тебе, наверное, проще будет, и за ребенком есть кому заботится… А потом, думаю… не сможешь ты без меня, не сможешь. Кому откроешься, кому доверишься? Это ты только думаешь, что не нужна я тебе, а на самом деле необходима…
И лицо ее опустело.
- Что ты говоришь, Гульджан, ну конечно же ты мне нужна, как ты могла подумать?
- А все-таки дурное предчувствие, дурное…
***
Ближе к вечеру в дверь позвонили. Мама открыла и тут же послышались радостные возгласы. Это Асман и Айгуль вернулись. По груди пробежала теплая струйка, сразу же их аура наполнила нашу гостиную и стала медленно расползаться по комнатам. Максад и Тахир тут же стали с воплями носиться взад вперед, Сапарчик же, как самый старший только снисходительно смотрел на их игры и не отходил от Айгуль.
- Ну наконец-то поужинаем вместе! – Радовалась мама.
Сразу же занялись разговоры о родственниках и друзьях, наши голоса, стосковавшиеся друг по другу не хотели замолкать. Даже Гульджан преобразилась, уже не выглядела слабой и бледной.
- Доченька, а ты была у Лейлаши, - спросила мама Айгуль. Не возможно было представить, что она не повидала свою Лялю, будучи в городе.
Все тут же стихли, чтобы получше прислушаться к разговору.
- Да, мамочка, была… - И она остановилась, как будто бы подбирала слова.
- У нее все хорошо? – По маминому лицу проскользнула тревога.
- Да…, мамочка, все хорошо…, она передавала всем привет, сказала, что звонила бы чаще, если бы не работа. Постоянные поздние приходы домой, дежурства.
- Как бы ее мужу все это не надоело, - вздохнул папа.
- Ну а что она может поделать? – Удивилась мама. – Бросить работу, карьеру и сесть у них стряпухой? Он сам-то один сможет семью прокормить?
Все молчали, потому, что знали, лучше не разжигать огонь.
Пауза затянулась, мы с Асманом хитро переглядывались. Так было всегда раньше. Как только возникала угроза ссоры в нашей тихой семье (таких угроз было не много, но случались), мы тут же с Асманом начинали переглядываться, улыбаться, строить смешные рожицы, мама с папой начинали смеяться и опасность уходила. Так и сейчас, они вспомнили это, оба засмеялись и поцеловались.
Эту умиротворенную сцену прервал телефонный звонок. Асман, все еще посмеиваясь, поднял трубку.
-…
- Это я.
-…
- А в чем дело? – Его лицо вдруг потемнело.
- …
- Я выезжаю.
И он повесил трубку. Все так и замерли от неожиданности.
- Куда же ты, Асманчик? – расстроилась мама, – только сели, уже темнеет, на дорогах опасно, теперь не освещают…
Асман наклонился и поцеловал ее в лоб.
- Мамочка, прости меня, срочно вызывают на работу. Случилось что-то ужасное, пока еще не знаю сам, что. Включите новости, может, там, что скажут…
Они с папой обнялись и Асман ушел.
- Ну, пошли, посмотрим, - скомандовал папа.
- Давайте сначала доедим, - предложила мама.
- Ну ладно, ладно, ешьте, а я уже сыт. Пойду, посмотрю телевизор. И он покрутил колеса «мелекуша» в сторону зала.
«Привык, - подумал я, - каков человек? И без ног прожить сможет, привыкнет, и без рук». Недавно я видел репортаж про девочку, у которой от рождения не было рук, так она рисовала прекрасные картины, зажав кисточку между пальцами ног. Эта жизнь все-таки прекрасна, все-таки стоит того, чтобы цепляться за ее подол, как за мамочкину юбку. Почему-то снова в голову пришла глупая мысль, сегодня мой мозг генерировал их в неограниченном количестве. Что если сегодня умереть? Вот в этот пасмурный ненастный день, серый и мокрый? И не узнать, что завтра будет другой, может быть, теплый, может быть такой же прохладный. Но ведь для кого-то в мире, да и только в нашей стране даже, непременно, для кого-то этот день стал последним. От этой мысли стало неуютно, зябко.
Папа появился в дверях, на его лице были отображены страх и недоумение.
- Нью-Йорк бомбят!
Я даже не сразу понял в чем дело, настолько фантастически звучала эта фраза.
- Как бомбят? – Спросила мама удивленно.
- Вот так, с самолетов…
По-моему папа сам не до конца верил своим же словам.
- Это какая-то ошибка, - сказал я, - Чтобы какие-то самолеты долетели до Лонг-Айленда и их не сбили ПВО? Это какая-то утка, не может быть.
- Нет, что-то, правда, происходит, - волновалась Айгуль, - не зря Асмана вызвали…
Мы все побежали в комнату смотреть новости.
Сначала данные были сбивчивые и неясные, дикторша-туркменка волновалась и нервно теребила бумажки на столе. Новости выходили через каждые пять минут. И вот появились первые кадры. В самом центре Манхеттена, в том месте, где находится международный торговый центр, два здания – близнецов, высотная гордость американцев, место притяжения туристов, с множеством престижных офисов, торговых павильонов и развлекательных центров, одна из башен дымилась, обнажив сверху груду искореженного металла. Как будто мифический дракон опалил его языком пламени из своего вулканического чрева. Завеса из едкого пепла повисла в воздухе, люди с лицами, измазанными белой сажей, словно в предсмертных масках, как сомнамбулы плелись в разных направлениях, натыкаясь на кордоны полиции и скорой помощи. Повторяя одну единственную фразу: «O my gad!»
- Сегодня, около восьми часов утра по нью-йоркскому времени, - говорила диктор, - одно из зданий международного торгового центра на Манхеттене было протаранено самолетом американской компании «Американ эйрлайнс», выполнявшим обычный гражданский рейс. Взрыв был такой мощности, что его не выдержали даже прочные стальные перекрытия здания. По данным американских спецслужб рейс был захвачен террористами – смертниками, пакистанцами по национальности, несколько пассажиров успели связаться с родственниками по сотовому телефону и попрощаться перед тем, как самолет врезался в здание. В это же время, в Вашингтоне еще один самолет упал на здание Пентагона, нанеся ему серьезный ущерб. А сейчас вы видите ошеломляющие кадры трагедии, которые транслировались в прямом эфире по телевидению всего мира.
Мы припали к экрану. В обоих зданиях проходила срочная эвакуация. И вдруг, в небе появился второй самолет. Прямо на наших глазах, не сбавляя скорости он врезался в верхние этажи второго близнеца, небо озарило огненное зарево, в котором нам привиделся черный ликующий образ дьявола с огромными дырами-глазницами. Он карабкался по мутному небу и ревел тысячами человеческих голосов.
- Господи, джан-алла-джан, - мама простерла руки к небу, на ее глазах были слезы, - что же это делается, что же это!!!
Папа стал успокаивать ее. Гульджан и Айгуль, обнявшись плакали. Я как заколдованный смотрел на экран, не в силах поверить в происходящее.
Первое здание вздрогнуло на секунду в предсмертных конвульсиях и рухнуло вниз, распадаясь как карточный домик, словно кто-то нарочно включил обратную перемотку кадров стройки. Второе здание еще стояло, обугленное, изломанное, похожее на непотушенный окурок, оставленный догорать вместе со всеми людьми, которым не посчастливилось в этот ужасный момент попасть в адское пекло. Камера на мгновение задержалась на этажах, которые все еще были целы. Из окон высовывались люди, они размахивали воздухе платками и отчаянно умоляли о помощи. Там были женщины с маленькими детьми на руках, которые жалобно прижимались к их шеям. Черные, белые, китайцы, арабы… железная махина цеплялась за жизнь тысячами ослабших рук. Как мне захотелось протянуть руку и всех их одного за другим затащить сюда, на другую сторону этого ужаса, где нет копоти и криков, но сердце так же рвется на части. Если не получится всех, то хотя бы вон ту хрупкую девушку – китаянку с расцарапанным лицом, или этого маленького мальчишку в кепке «янки», ну хоть кого-нибудь, Господи!
Еще секунда и обезумевшие от отчаяния люди полетели из окон, как легкие тряпичные куклы, у них не было ни единого шанса выжить в прыжке с такой высоты, но они улетали прочь от едкого смрада и ужаса душной смерти в объятья их последнего сентябрьского дня. Вон полетела полная женщина с огромными, вываливающимися наружу глазами, ее тело растворилась где-то в серой мгле асфальта. Камера снова задержалась на ослабших, повисших в оконных рамах руках, снова мелькнула знакомая бейсболка, еще секунда и здание поглотили клубы железной пыли, все… это было похоже на конец света, апокалипсис в прямом эфире.
- Точных данных о количестве жертв пока нет, однако известно, что в каждом из гражданских самолетов находилось около 200 пассажиров. Время теракта по счастливой случайности не совпало с началом рабочего дня, если бы они произошли часом позже, жертв было бы еще больше. Мы приносим свои соболезнования семьям погибших и скорбим вместе с ними. – Сказала диктор.
- Американцы больше, чем пунктуальны, - сказал папа, - там было уже достаточно людей, какая трагедия!
- Баха, ты видел? – Всхлипнула мама. – Там были дети…
Я прижался к ее груди, ее шея была мокрая от слез. Я посмотрел в окно. Ветер трепал ветви кипарисов, вечнозеленые красавцы дрожали всем своим стройным станом и мне показалось… они плакали…?
***
- Вы уже знаете? – Спросил с порога Асман. Он вернулся очень поздно, его остались ждать только мы с папой.
- Да, сынок, - вздохнул отец.
- Самое страшное то, что по-видимому след тянется из Афганистана. Видимо, ФБР уже давно получило предупреждение разведки, но серьезно к сведениям там не отнеслись.
- Как же так? – Не понял папа, такая опасность, столько людей погибло!
- Ну… - Асман обессилено опустился на диван, - Были сведения о каком-то теракте, они не думали, что он будет таким крупным. И вообще американцы всю жизнь были уверены в своей неуязвимости и тут такое… шок! А ведь, честно говоря, в самолетах у них нет никаких усиленных мер безопасности, даже в кабину к пилоту кто угодно может пройти посмотреть.
- Значит, организаторы сидят в Афганистане? – Поинтересовался я.
- Видимо, да. Завтра должны объявить, кто именно.
- Что же твои руководители? – Спросил папа.
- Гм… - замялся Асман, - не знают, что делать. С одной стороны, боятся Афганистана, а может быть, и просто им симпатизируют, поди их разбери! Но и с США шутки плохи. Они такое не проглотят. А наши зря, я думаю, надеются, что талибы вспомнят им «все хорошее». Есть данные, что Ахмад Шаха Массуда убили, Северный Альянс уступил свои позиции, теперь там полный беспредел. Но все-таки многие страны их поддерживают. Те, где режимы этому способствуют. Палестина, Саудовская Аравия, Ирак. Они знают, примется США с ними разбираться, до всех очередь дойдет.
- И что, значит, третья мировая? – Проронил я с испугом в голосе.
- Не дай ты Бог. – Сказал Асман.
- Сейчас сынок, все в руках дипломатов, - сказал отец после недолгой паузы, - в твоих руках.
- Я понимаю это, отец, понимаю, - сурово сказал Асман.
Его лицо было сосредоточено и напряжено.
- Я иду спать, завтра трудный день. – Сказал брат и попрощался с нами.
Мы разошлись по комнатам со странным чувством, которое до этого мне, юнцу, было неведомо. Это чувство страха, но не за себя, а за родину, за ее людей, за свой дом, своих родных, своего ребенка, за тот кусочек земли, который Бог дал нам хранить. Но все-таки это было еще где-то на уровне подсознания, настоящий страх пришел позже.
"Вашингтон пост" сообщает:
Американские спецслужбы объявили, что найдены неоспоримые доказательства того, что теракты, совершенные на территории США 11 сентября были организованы одним из самых опасных международных террористов, саудовским миллионером Усамой бен Ладеном. Лишенный гражданства у себя на родине, последнее время он скрывался у талибов. Сколотив состояние на торговле оружием и наркотиками, он неизменно спонсирует радикальные исламистские организации по всему миру.. Усама бен Ладен, бывший агент ЦРУ, уже давно объявил войну Соединенным Штатам с территории Афганистана, и теперь США под угрозой военных действий требуют выдачи этого «международного террориста №1» вместе с несколькими его ближайшими союзниками.
11Сентября изменило мир
После трагедии 11 сентября всему мировому сообществу стало ясно, что афганский кризис является угрозой не только для отдельного региона, но и для всей планеты.
СОВЕТ национальной безопасности США обсудил варианты предполагаемого ответного удара по организаторам терактов 11 сентября 2001 г. По окончании заседания президент Джордж Буш назвал совершенное в тот день "настоящим актом войны".
"Чудовищные и злонамеренные действия против нашей страны - нечто большее, чем простые террористические акты, это - военные действия, - сказал Буш. - Ответные действия потребуют от нас единения и решимости. Под ударом находятся свобода и демократия. Американцы должны сознавать, что мы имеем дело с таким врагом, с каким прежде не сталкивались. Этот враг таится в засаде и ни во что не ставит человеческую жизнь. Этот враг напал не только на американцев, но и на все свободолюбивые народы на земле. Соединенные Штаты бросят все силы на войну с этим врагом. Мы объединим в этой борьбе весь мир. Мы проявим должное терпение, стойкость и решительность, и мы рассчитаем ответный удар. Война потребует времени и твердости, однако в одном не сомневайтесь: мы победим».
Обе палаты американского конгресса приняли совместную декларацию, в которой говорится о том, что Соединенные Штаты имеют право в соответствии с международным правом ответить на предпринятое 11 августа нападение террористов на США.
Совет Безопасности и Генеральная Ассамблея ООН единодушно осудили удары террористов по США. На специальном заседании обе организации призвали международное сообщество сообща найти и наказать преступников.
"Вашингтон пост" сообщает:
Американская газета "Вашингтон пост" сообщила о том, что власти США рассматривают несколько вариантов возможного ответного удара по террористам, совершившим нападение на здания в центре Нью-Йорка и Пентагон 11 сентября 2001 г. Рассматривается возможность нанесения авиационного удара по местам предполагаемого пребывания организаторов терактов, специальные действия сухопутных сил США или нанесение ядерного удара малой мощности
По версии Службы внешней разведки РФ, за терактами в Вашингтоне и Нью-Йорке стоят организация Усамы бен Ладена, Исламское движение Узбекистана (ИДУ) и правительство талибов. По сведениям российских разведчиков, среди террористов-камикадзе были по крайней мере двое узбеков, выходцев из Ферганы, которые приехали в США по подложным документам около десяти месяцев назад. Террористическая группа, осуществившая теракты в США, насчитывала до 25 человек. Все они прошли специальную подготовку на территории Афганистана и Пакистана.
В последние дни обстановка накалилась до предела. Асман приходил домой хмурый, но ни с кем ни о чем не разговаривал. Заголовки газет кишили страшными подробностями. СМИ подогревали публику различными версиями не скупясь на эпитеты, и не подозревая о возможных последствиях. Это была их работа… да… но мир вдруг разделился на мусульман-исламистов и остальных. На плохих и хороших. «Ислам вошел в стадию крестовых походов» - кричали они, а мы точно знали, что нигде в Коране не написано, что джихад – это значит протаранить на самолете два огромных небоскреба, в которых большинство людей даже не стремились посягать на чью-то веру, может, даже и не подозревали и о стране-то такой, Афганистан. «Терроризм приобретает религиозный оттенок» - настаивали газеты, но мы-то знали, что терроризм – слеп. Единственный его оттенок – алый цвет крови людей, по роковой случайности засосанных в эту звериную мясорубку. Неужели вы действительно верите в то, что они убивают людей ради Аллаха? Если так, то они будут первыми в очереди грешников в Ад за то, что выставляют Бога убийцей и каннибалом. Да будут прокляты те, что осквернили его имя кровью невинных детей его!
- Это просто неграмотно ровнять всех под одну гребенку, - вздохнул папа, - все это намеренно выставляется в таком виде. Я не поверю, чтобы кто-то мог не возмущаться этим преступлением! Если американцы сравняют с землей этот рассадник «священной» заразы, я буду только рад. И за остальных пусть возьмутся, кто-то должен выполнять функцию санитара леса. Там где отсутствует элементарная грамотность – непаханое поле для насаждения ерунды.
- Папа, - возразил я, - ты тоже не равняй. Там же несчастный народ, напуган, обескровлен постоянными войнами, что решит еще одна?
- Ну а что ты предлагаешь? Доказывать, что ты не верблюд?
- Я прежде всего предлагаю не прикрывать мелочные интересы великими целями, и быть последовательными и политически дальнозоркими. Понимаешь, если один раз «для пользы дела» соврать, что навоз вкусный, придется его потом всю жизнь есть не корчась.
- Война, любая бессмысленна. Искать в ней смысл все равно, что искать его в смерти. Жестокость, - вот, что ужасно. И что меня пугает.
- Но неужели оружие может быть сильнее слова? – Воскликнула мама Никакая цель не может оправдать смерть одного, пусть даже самого испорченного ребенка.
Папа снисходительно улыбнулся и пододвинул к маме газету.
Ислам атакует
После терактов, совершенных в США, почти все государственные и общественные лидеры мусульман в мире заявили, что осуждают их, многие одобряют и нанесение бомбовых ударов по талибам, однако рядовые мусульмане в большинстве своем если не рады горю американцев, то, во всяком случае, выступают категорически против акций возмездия. По данным опроса, проведенного в Эр-Рияде Центром стратегических исследований, 95% граждан Саудовской Аравии (а ваххабиты составляют, согласно разным оценкам, от 50 до 95% населения страны) настроены против военной операции США в отношении Афганистана или любого другого исламского государства.
А в Палестине доля тех, кто выступает за войну с Израилем, выросла с 70 до 84,6% (то есть теракты вдохновили большинство палестинцев, не скрывавших своей радости). У мусульман, живущих в Европе, картина вряд ли диаметрально противоположная: ведь почти все они выходцы из мусульманских стран.
Примечательно, что даже в столице Киргизии Бишкеке, где позиции исламских фундаменталистов достаточно слабы, на следующей день после трагедии в США в местном университете появились листовки, прославляющие действия террористов…
- Решение как всегда, где-то посередине, - сказал я, - только где же те люди, которые это понимают.
В комнату вошла Айгуль, растрепанная, одетая на скорую руку. Она выглядела так несчастно, что мне захотелось прижать ее к себе, как маленькую девочку, которой приснился страшный сон.
- Вот, - сказала она потерянно, - посмотрите, - и протянула нам несколько листков бумаги, исписанных аккуратным почерком, я узнал руку брата.
«Мировая стабильность под угрозой. Еще никогда мы не были так близки к началу войны, в которую могут быть вовлечены все ведущие страны. Позиция Туркменистана, с точки зрения нашего нейтрального статуса, понятна. Но, на мой взгляд, ни одно государство не должно сейчас отмалчиваться. Ситуация в Афганистане дестабилизирована. И нельзя забывать, что мы граничим с этим воинственным режимом. Язык не поворачивается назвать это государством. Вот что увидел знаменитый итальянский журналист в стране, в которой правят люди, с которыми, по представлению нашего Министерства, нужно поддерживать дружественные отношения.
«Кабул кишит странными арабами, чеченцами, которые выдают себя за арабов, таджиками, маскирующимися под талибов. И Хезб-и-Тахир (Исламская партия освобождения Киргизии), и Исламское движение Узбекистана, запрещенные у себя на родине, нашли себе приют и поддержку именно в Афганистане. От всех достопримечательностей остались только названия - и лунные пейзажи разрушенного города. После победы талибов над распадающимся правительством Раббани в афганской столице ничего не изменилось: ни одно здание не восстановлено, ни одна улица не заасфальтирована. Нет больше цементного завода, нет производства местных строительных материалов. Разрушен даже огромный хлебозавод, построенный еще во времена Дауда. Единственными людьми в униформе остались редкие регулировщики уличного движения: бородатые попрошайки со своими безголосыми свистками, стоящие на перекрестках в надежде на какую-нибудь подачку. Еще один род униформы - унылая чадра, покрывающая женщину с головы до ног, как это предписывает закон. На городском стадионе почти каждую пятницу проводятся казни: нарушителям заповедей Корана, в интерпретации талибов, отрезают пальцы, отрубают руки или подвергают публичной порке. "Благочестивые студенты" составляют новое войско. Только им разрешается ношение оружия. Молчаливые и наглые, они повсюду: патрулируют улицы на гражданских машинах без номеров, дула "калашниковых" торчат сквозь приоткрытые боковые стекла. Понятно, почему число беженцев с территорий, контролируемых талибами, только увеличивается, несмотря на отсутствие широкомасштабных военных действий. Дело не только в том, что люди бегут в поисках большей свободы. В сегодняшних условиях Афганистан не сможет не только возродиться, но и обеспечить населению элементарное пропитание».
Афганистан на сегодня – это международный экспортер наркотиков и экстремизма. Талибы порочат не только звание мусульманина, они порочат звание человека! Если мы хотим выглядеть достойно в глазах мировой общественности, то должны прекратить любое общение с этими преступниками, пещерными людьми, которые пытаются затащить с собой в дикие времена как можно больше людей. Мы должны прогнать их со своих улиц, из своих ресторанов и дискотек. И в то же время, мы должны открыть границы для обездоленных афганцев, которые постараются уберечь себя на время военных действий. Если такие состоятся. Режим талибов представляет угрозу для всех стран Центральной Азии, поэтому мы, на мой взгляд, должны объединить свои силы перед угрозой нашим границам. Вполне возможно стоит воспользоваться помощью России и Америки, как это сделали уже Узбекистан и Таджикистан. В любом случае, надо быть дальнозоркими и не надеяться на благосклонность этих полулюдей, их слово не стоит ничего. Они рождены, чтобы убивать и сеять злобу, им не ведомы такие категории, как дружба и честность. Мы должны готовиться к самому трагичному повороту событий».
- Сегодня у них заседание по афганскому вопросу, - сказала Айгуль и опустила голову, не нравится мне эта самодеятельность.
Я посмотрел на маму, ее лицо выглядело озабоченным. Она снова и снова перечитывала строчки. Но папа сидел спокойно, с улыбкой удовлетворения на лице.
- Во всем огромном Министерстве, - сказал он, - должен найтись хоть один смелый чистый человек, человек, который чувствует хорошее и плохое, чувствует! А не изобретает умозрительные формулы выгодного сотрудничества. Я своим сыном доволен.
И с этими словами он удалился из комнаты. Мы сидели молча, слушая как скрип колес исчезает за входной дверью.
- Сынок, надо бы смазать колеса у папиного кресла, - сказала мне мама. – Сделай это перед тем, как пойдешь на работу.
Я повиновался и пошел за маслом. Как только я вышел из комнаты, послышался шепот. «Вот так всегда, - подумал я, - мужчины рубят с плеча, а женщины думают, как спасти ситуацию». Но с другой стороны, я всегда считал, что жизнь принадлежит тем, кто умеет принимать решения. Именно поэтому гордость за брата переполняла меня. Ах, как бы я хотел сидеть сейчас в том зале, слушать его речь. Он всегда, с самого детства был хорошим оратором. Помню, как в школе он взял приз за лучшую речь, посвященную героям Великой Отечественной Войны. Теперь там совсем другие темы… А ведь это правда, история не любит, когда забывают ее уроки. Слава Богу еще живы люди, которые верят в настоящее. Если бы я учился в школе, и мне предложили написать сочинение на тему «Герои нашего времени», я бы написал про брата. Вот был бы номер! А как знать, может, он войдет в учебники с каким-нибудь героическим поступком, от него всего можно ожидать.
***
Центральная Азия – следующая мишень
ТЕРАКТЫ в США заставляют по-новому взглянуть на ситуацию в Средней Азии. Не исключено, что в ближайшее время именно этот регион станет своего рода испытательным полигоном для исламских радикалов, объявивших войну западной цивилизации. Если теракты в США действительно совершили исламские радикалы, то скорее всего они не ограничат свою деятельность местью Вашингтону. Находящаяся в непосредственной близости от центров исламского терроризма, раздираемая экономическими проблемами и межнациональными противоречиями Средняя Азия является для адептов "нового джихада" слишком соблазнительной добычей.
Недавно по телевидению «Аль-Джазир» была показана пленка, на которой представители движения талибан угрожают, в случае атаки на Афганистан, подвести свои войска к границам Таджикистана и других приграничных государств. Для устрашения на пленку были засняты готовые к вылету самолеты-бомбардировщики и вооруженные калашниковыми «бойцы-студенты».
Маме и Айгуль Асман сказал, что его просто прервали на полуслове и перешли к другим докладам, но мне он рассказал все подробно.
В огромном актовом зале Министерства собралось немного народа, самые посвященные и некоторый «технический» персонал. Все докладчики были горячо едины в своем мнении, так, словно им всем приснился один и тот же сон. Примерный смысл речей сводился к тому, что Америка зря «раскатала губы», припомнили опыт СССР, пугали песками да ягодками. «По их мнению, глупо идти против талибов, не будучи уверенными в их поражении» - вздохнул Асман и продолжил рассказ. В зале многие занимались своими делами. Кто-то читал, кто-то просматривал бумаги, некоторые даже позевывали. «Странное чувство охватило меня, - признался брат, - как будто ничего не произошло, как будто есть дела и поважнее!» Когда он начал свою речь, зал как-то оживился. Одни недоуменно поглядывали на него, другие посмеивались, третьи отводили глаза. Когда он закончил, наступила гробовая тишина, было слышно даже, как скрипит карандаш в руке его начальника. Коллеги побито вжались в кресло, не сводя глаз с президиума. Они надеялись получить руководящий взгляд и понять, как реагировать. Асман посмотрел в сторону дяди Тойчи, это про него папа говорил тогда, на нашем мужском междусобойчике. Дядя Тойчи сидел вдалеке, обособленно, и поглаживал рукой седую бороду. Асман хотел прочитать что-то в его глазах, но тот так и не поднял головы.
Выступление Асмана вызвало шок в кругу консервативно настроенных лиц МИДа, в числе которых был и его прямой начальник. Он просто подошел к нему и спросил: «Думаешь, ты самый умный?». Асман ему ответил просто: «Считаю это за комплимент». Они разошлись, Асман забыл, но его начальник, как я полагаю, нет.
- Как же ты был прав сынок, - сказал папа, - теперь они нам угрожают.
- Что ж, - вздохнул Асман, - наши уверены, что обойдется, дай Бог, дай Бог…
Несколько дней весь мир ждал. Ежедневно выходили газеты с заголовками «Завтра начнется война!», но американцы не торопились, и вот наступил тот день – самый страшный день в моей, нет, нашей жизни.
Октябрьское небо полировало редкие облачка, они курчавились, словно шкурки молодых барашков, ровненькие, аккуратные. Все было как обычно, даже ветерок подкупал своей южной благосклонностью. Меня все время раздражали фильмы ужасов. Они все так начинались – веселые разговоры, счастливая семья, солнечный денек, но ты знаешь, - сейчас начнется.
Мы же не знали ничего. Только, как ни странно, за завтраком вдруг собралась вся семья, даже все дети. С азартом они уминали манную кашу на перегонки. Асман выглядел радостным, о чем-то разговаривал с Сапарчиком, тот его внимательно слушал. Айгуль недавно сделала новую прическу, покрасила волосы перьями, я смотрел на нее и сравнивал с жар-птицей, птицей счастья, птицей-мечтой.
Мы выехали из дома вместе, старенькая «тайота», кряхтя, набирала обороты.
- Когда сменишь машину? – Спросил я Асмана. – Может, подзанять тебе денег?
- Братишка, - улыбнулся мне Асман, и погладил меня по плечу, - все успеется.
Мимо проплывали горы, одинокие деревья, мирно пасущиеся стада.
Он высадил меня прямо у входа, вышел из машины, специально, чтобы обняться. Перед тем, как войти в здание, я обернулся и увидел, что он смотрит мне в след.
- Ты чего? – Спросил я, - может, правда, занять денег?
Он улыбнулся своей широкой белозубой улыбкой:
- Иди, иди, богач!
Так мы и простились. Поднимаясь по лестнице, я решил: через месяц у него день рождения, плюну на все и куплю ему новую машину, BMW, например, как он всегда мечтал. Я представил, как будет доволен он и Айгуль, как он повезет кататься своих детей, как они, расталкивая друг друга, будут лезть за руль… Есть вещи, которые не измеряются в деньгах, и никаких денег на них не жалко.
День был суматошный, тысяча нерешаемых проблем, тупая секретарша, которая в одном слове делает две ошибки. Мама попросила устроить на работу дальнюю родственницу, я не смог отказать, теперь вот мучайся… В нашей семье всегда так, сам мучайся, но помоги другим, тем более родственникам. На мои возражения, что некоторые из них, когда мы приезжаем с тремя баранами и мешками муки и риса, даже чай не предлагают, мама отвечала: «Отец не предложит, сын предложит, сын забудет, внук напомнит, а правнук жизнь тебе спасет». Ну как тут поспоришь.
Только я уединился на своем мягоньком офисном диванчике с чашкой кофе и свежим журнальчиком, раздался стук в дверь.
- Я же просил мне не мешать, - буркнул я себе под нос, и поплелся к двери.
В дверях стоял Асман, он запыхался и вспотел. Я понял, что-то случилось, и в горле пересохло. Он зашел и попросил закрыть дверь.
- Меня посылают в Афганистан с дипломатической миссией, - сказал он, переведя дыхание. – Их войска подошли к нашей границе. На таджикской границе уже война.
- Что? – Не поверил я. – После того, что ты сказал? Они же знают твое отношение к ним…
- Потому и посылают, мол, раз самый умный, давай – на амбразуру! Нет, - забудь и о работе, и о стране.
- Они не могут, - вскипел я, - какое они имеют право?!
- Право сильного, - улыбнулся Асман, - не слышал о таком?
На его лице была тоска и обреченность.
- Ну и черт с работой, со страной, не соглашайся.
- Нет, - он подошел близко-близко и заглянул в мои глаза, его зрачки светились дьявольским пламенем, какого я никогда еще в них не замечал, - всегда идти до конца, не прогибаться, в тот момент, когда ты прогнешься, все, тебя больше нет!
- Подумай, - попросил его я с мольбой в глазах.
- Решено.
Он нервно заходил по комнате.
- Меня отпустили на час. Домой съездить не успею, дай хоть от тебя им позвоню.
Трубку взяла мама, я представил ее, маленькую, в домашнем туркменском платье, с аккуратной прической, строгими губами. Асман смягчал ситуацию как мог, но она все понимала. «Будь осторожен, - сказала она ему, - Да убережет тебя Аллах». Потом он поговорил с папой, потом трубку взяла Айгуль, я увидел как его скулы сжимались и он сглатывал горечь, только бы не заплакать.
- Бахтик, поговори ты, я больше не могу. – Сказал он и протянул мне трубку.
Мое ухо обожгли ее стоны, она плакала так истошно, мне показалось, что даже мое плечо уже все мокрое от слез.
- Перестань, - кричала мама, - не кличь смерть, перестань!
Мое сердце сжалось в маленький дрожащий комочек.
- От-го-во-ри его, Бах-тик, про-о-шу тебя-аа.. – умоляла она.
- Все будет хорошо, - постарался я успокоить Айгуль, - ничего страшного, он будет под хорошей защитой.
- Скажи, со мной едет Ага, сын Берды Акаевича, - сказал Асман.
- Айгуль, с ним едет Ага, - повторил я в трубку, - ты же знаешь, он нашу семью боготворит, он сам умрет, его в обиду не даст…
Всхлипы слились в один протяжный вой. Мама взяла трубку.
- Бахтик, джаным, поцелуй моего сына, крепко-крепко, за всех нас.
- Хорошо, мам.
В дверях мы обнялись, как обычно и по-другому. Сжав руки и понял, что не хочу отпускать его. Так мы и стояли несколько минут, не в силах оторваться друг от друга. Почему-то я вспомнил ту ночь, когда папу увозили в больницу, брата, освещенного фарами.
- Брат, - сказал Асман наконец, - если я не вернусь…
- Не говори так, - прервал его я.
- Послушай, - настаивал он, - если я не вернусь, позаботься об Айгуль и сыновьях, прошу тебя.
- Ты вернешься, вернешься - повторял я, не в силах поднять глаза.
- Обещай!
- Обещаю…
В окно я видел, как он садится в свою старенькую машину, не сразу заводится. «Господи, дай мне шанс подарить ему другую машину, - попросил внутри меня голос отчаяния». Перед тем, как отъехать, Асман высунулся из окна, красивый, тонколиций, в модных солнечных очках. Он помахал мне рукой и я ответил ему. Машина скрылась за поворотом. Город жил своей жизнью, неторопливой, патриархальной. Никто ничего не подозревал. На всей этой улице я был единственным человеком, кто понимал: мир уже никогда не будет таким, как раньше.
***
Весь вечер и всю ночь ничего не было слышно. Дом прожил до утра с непогашенными окнами. Ночью по «тарелке» показали пленку с «Аль-Джазира». «Аллах Акбар!» – кричали чумазые войны поднимая над головами пыльные автоматы, которые выглядели так, как будто были не чищены со времен советско-афганского противостояния. «Аллах Акбар»! – кричали бородатые моджахеды, в их глазах я не мог прочитать ни угрозы, ни борьбы, в их глазах не было ничего, кроме отражения автоматных дул стоящих рядом «борцов». Слава Богу, что этого не видели наши женщины.
Рано утром, может быть часов в шесть, солнце еще только начинало вставать, я услышал за окном какой-то странный рев. Выглянув на улицу, я остолбенел. Несколько самолетов, похожих на МИГ-21, пронеслись над моей головой по направлению к городу, потом еще несколько и еще… Я побежал к отцу в комнату. Мама с Айгуль только заснули и будить их я не хотел.
- Папа! - Закричал я.
Отец спал сидя, забыв очки на голове, из его руки на одеяло выпали белые листы, исписанные недавней речью Асмана.
- Что?! – встрепенулся он, хотел встать, но вспомнил, что ноги не ходят.
- Там, там… - начал я, запинаясь, - в небе самолеты!
- Что ты говоришь?! – Испугался папа.
И тут же я снова услышал рев, не знаю, сколько времени прошло, не больше пяти минут… самолеты возвращались. Я усадил папу на кресло-каталку и вывез на улицу. Где-то вдалеке раздался взрыв и небо опалило огненное зарево, мы увидели черную полосу дыма, спускающуюся за горы. Послышались крики соседей.
- Я сейчас, - сказал я и пулей побежал за машиной.
Уже через минуту я на всех скоростях гнал в Ашгабад. При выезде с горной дороги, я увидел кордон из военных и полицейских. «В чем дело, черт побери, - спросил я себя». «Нельзя!» - жестикулировали мне несколько милиционеров, «Нельзя!». Я что было сил надавил на газ и парни в форме разбежались по сторонам. Перед самим городом было еще больше полицейских.
- У меня там родственники! – закричал я, - У меня жена там!
На лице пожилого милиционера, с погонами полковника, отобразилась скорбь. Он отогнал помощников и освободил дорогу.
- Проезжай сынок, дай бог, чтобы с ними все было в порядке.
Я въехал в центр города и не поверил своим глазам. Люди высыпали на улицу, в панике метались от дома к дому с детьми и баулами. Многие здания были искорежены. МИД стал похож на обугленный скелет. Ныли сирены проносящихся мимо неотложек. Я проехал еще дальше и уткнулся в дымящиеся обломки. Когда-то это была первая больница в Туркестане, ее построили еще в дореволюционные времена, это было одно из немногих зданий, уцелевших в землетрясении 1948 года. Теперь его не было… Окровавленные мужчины, женщины и подростки помогали спасателям разгребать завалы. «Джан, Алла, джан! – кричала растрепанная туркменка, хватаясь за голову. «Аллах Акбар! – Кричали бородатые мужчины с экрана». «Эдже-е-е!!» – кричал маленький чумазый мальчик в порванной ночной пижаме, вырываясь из рук толстого дяди, который стоял и плакал, всматриваясь в груду бетона. Чумазый маленький мальчик с автоматом в руках улыбался мне с газетной вырезки.
Я развернулся и поехал прочь, кордоны уже поредели.
Войдя во двор я увидел на топчане отца и нашего соседа Виктора, того, что жил ниже по реке.
- Наши ничего поделать не могли, - говорил Виктор, - ни самолетов у нас нет больше, ни танков, все профукали, оглянуться не успели, а те уже тю-тю. Представляете, говорят, пограничник, молодой парень из автомата последней пулей один подбил. Говорит, если бы еще пули были, всех бы расстрелял, сволочей. Да… ну не ожидали, говорит… Но прошла такая информация, что русские знали, а нам наводку не дали.
- Да…, - вздыхал папа, - не вернутся?
- Не-ет, сегодня же американцы по Кабулу ударили, не слышали вы что ли?
- Нет, телевизор еще не включали, мы боимся новостей.
Они заметили меня.
- Привет, Бахтик, - поздоровался дядя Витя
- Здрасьте, - выдавил я из себя еле-еле, - Папа, никаких новостей?
- Нет, сынок, - ответил отец.
Он вглядывался в мое лицо, пытаясь разгадать, что творится внутри. Но я быстро пробежал в свою комнату, слава богу в гостиной никого не было, упал на кровать и заплакал. Теперь смерть была не где-то далеко, в центре дорогого Манхеттена, на той стороне земного шара, она была близко, совсем рядом. Я чувствовал ее смрадное дыхание за спиной. Это грязное кровожадное животное подбиралось все ближе и ближе к нашему очагу, оно уже положило глаз на кого-то из нас. На кого? За что? Я не понимал. Незаметно для себя, обессиленный бессонной ночью, я заснул.
Я проснулся от автомобильного гудка, раздвинул шторы и увидел, как к воротам подъехала черная волга. Из нее вышли двое мужчин в строгих черных костюмах. Их встретил отец. Они передали ему какой-то конверт и, наклонившись принялись что-то объяснять. Я видел только спину отца, седой затылок и мощные плечи.
Они попрощались. Когда ворота закрылись, я посмотрел на папу и увидел, как он обхватил свое лицо морщинистыми руками, его плечи тряслись. Ветер подхватил белый конверт и понес ввысь, словно белую голубку. Из дома выбежала мама. Она упала, положила голову на колени к отцу и тоже заплакала. Плакал и я, один, в темной комнате, уткнувшись носом в пыльную занавеску. Гардинные кольца выстукивали по карнизу печальную мелодию.
Вечером пришел Ага, избитый, с кровавым месивом вместо носа, одна рука была перевязана.
- Гельнедже, - он упал на колени перед мамой, - Гельнедже, убей меня, я виноват. Он как только сказал «Мол, Бог у всех один…» и тут же выстрелы, я кинулся, а они меня в сторону, били, топтали… Гельнедже, прости меня. Почему они меня не убили? Послали, мол, расскажи своим умникам… Гельнедже!
Мама только плакала и ничего не говорила, папа бросился его поднимать.
- Не вини себя, Ага, - сказал он, - судьба есть судьба, от нее не уйдешь.
***
Ночью привезли тело, сказали хоронить надо завтра до двенадцати, что ж делать, раз так задержались… Я не видел его, не хотел смотреть и на могилу не взглянул, пока ковер не опустили в землю. Я хотел запомнить брата такого, каким видел в последний раз. Красивое лицо, белозубая улыбка и модные очки от солнца…
У нас в последний путь человека провожают мужчины, а женщины собираются в доме и оплакивают умершего, многие приглашают профессиональных плакальщиц, у некоторых такие находятся среди родственников. Выбрав удачный момент, пока старейшины завели мудрые долгие речи, я побежал к дому, незаметно прокрался ко второму корпусу, в котором собрались все родственницы и маленькие дети. Я очень волновался за маму.
- Имя тебе дало небо, пришло время, небо забрало тебя, - рыдала толстая тетушка Дунья, папина сестра, - ты был чист как это небо, ты был так юн! Эх, Джан Алла Джан, неужто пришло время нашего сына, лучшего из нашего рода? Кто утешит бедняжку жену его и детей его, так недолго побыл он рядом с ними, кто защитит их теперь?
Был слышен непрекращающийся разноголосый женский плачь, перемешанный с детским. Окна были наглухо занавешены и я ничего не видел. Вдруг дверь открылась и появилась Айгуль. Мелькнуло ее опухшее красное лицо, растрепанные спутанные волосы, дикие глаза. Она как стрела пролетела мимо меня и побежала прочь. Не помня себя я побежал за ней. Я знал, она меня не заметила. Ничего она не замечала на своем ходу. Босая она бежала по студеной осенней земле, разбивая стопы в кровь об острые камни, все дальше, дальше… Она взбежала на округлый холм, что находился напротив нашего дома, по утрам с него прыгало солнышко в голубые небесные волны. Она карабкалась, падала, снова карабкалась. Несколько раз я боялся, что она упадет и сломает себе шею. Тело ее достигло ровной поверхности и распласталось на полинявшей траве. Она перевернулась на спину и закричала изо всех сил: «Небо, отдай мне его, слышишь!!». Ее крики зазвучали в стеклянном надрыве над увядшими полями. Горы вторили ей траурным эхом. «Отдай мне мужа моего, отдай! Не забирай его у меня!» Сердце сжалось у меня в груди, я хотел броситься к ней, но не мог выдать себя. В горьком отчаянии она ерзала по земле, как подстреленный зверь. Потом остановилась, свернулась калачиком и завыла… тонко, протяжно, как побитая собачонка. Я вспомнил Альму.
Не очень давно у нас была собака, умная, породистая алабай, ее звали Альма. Больше всего она любила папу, ходила за ним попятам. Бывало, выглянешь в окно поутру – они вдвоем «патрулируют» границу. Вдруг пропала она, несколько месяцев ее не было, я уже все глаза проплакал. И вдруг возвращается, в зубах трех щенят за шкирку несет. Ну Альма! Ну проказница! Мама ни в какую, куда такую прорву девать?! И соседи брать не захотели. У нас тогда второй дом только строился, один рабочий подошел к маме и говорит: «если разрешите, давайте их утопим». Мама сама не стала решать, пошла к папе. Папа сказал: «На то, чтобы убить животное, может быть только одна причина – голод. А просто так, не для пропитания убивать животное нельзя, это ведь тоже божье создание. Не имеет права человек презирать законы природы». Так и оставили их. Правда, двое слабенькие были, не выжили, а один такой вертехвост вырос. Ловил птиц зубами, но не ел, а нам приносил.
Недалеко от нашего дома раньше находились правительственные дачи. Сказали, одну важную шишку бродячая собака укусила. Он разозлился и приказал, чтоб ни одной собаки в округе не осталось. Его люди какую-то гадость в речку насыпали, никому ничего не сказали. Альма-то приученная была, никогда ничего с земли не поднимала, из чужих рук не брала, а щенок-то еще совсем молоденький был, видимо, попил водички из реки… У всех соседей много живности передохло. Целый день по реке плыли мертвые собаки, куры, бараны, даже бедолаги тушканчики. И всю ночь потом Альма выла, убивалась по щененку своему. Так же жалобно, тоскливо, словно к себе смерть призывала.
Долго она у нас не задержалась. Как-то, когда папа с мамой были на работе, пришел заводчик, который нам ее щенком отдавал, попросил одолжить на несколько часов. Лейла тогда оставалась за главного, ей неудобно было отказать, и отдала. Оказалось, он Альму на собачьи бои взял, там ее и задрали. Лейла себе до сих пор простить не может.
Стемнело, на небе появились звезды, их были миллионы. Айгуль сидела на траве и взгляд ее был устремлен в бесконечное космическое пространство. Где-то там сегодня родилась еще одна звезда, яркая и горячая, далекая и прекрасная, по имени Асман…
ТУРКМЕНИЯ ПОКА НЕ ОЩУТИЛА НА СЕБЕ ПОСЛЕДСТВИЙ АМЕРИКАНСКИХ УДАРОВ ПО АФГАНИСТАНУ
ВЫШЕДШИЕ утром после прошедшей "по соседству" бомбардировки афганских объектов центральные газеты Туркменистана главное внимание уделили состоявшимся в минувшую субботу траурным мероприятиям в рамках Дня поминовения погибших в Ашхабадском землетрясении 1948 года, а также церемонии закладки на родине президента - в селе Кипчак - первого камня в фундамент мечети, которая должна стать крупнейшей в регионе…
Волшебная страна Гундогар
Ноябрь выдался совсем холодный и совсем дождливый. Бывало, зарядит на несколько дней свой мокрый нудный разговор, а разговаривать с ним не хотелось, ни с кем не хотелось разговаривать… Я теперь подолгу сидел за компьютером и играл в дурацкие игры. Их объединяло одно: ты никогда не выиграешь, вопрос только в том, сколько продержишься, сколько ходов урвешь у железного бессердечного гения, один, два? Дом стал не тот, что прежде. Не было больше гостей, столов, не слышно было заливистого смеха и остроумных шуток. Дом стал холодным склепом, гранитным памятником. Надгробной надписью на нем жили воспоминания о прошлой беззаботной жизни, которая собрала веши и ушла от нас в другие края. Захочет ли она когда-нибудь вернуться к нам, звонкоголосая насмешница? Умоет ли нас студеной ключевой водой, смыв горькую тоску с усталых лиц? Кому сейчас дарит она маковые росы своих объятий? Может быть тому, кто более достоин этого…
Мама совсем постарела. Вчера я видел, как она зашивала Спапрчику штанишки и, даже в очках, долго не могла продеть нитку в иголку. И у Айгуль на висках проступили седые пряди. Но она не красит волосы. Она вообще последнее время ничего не делает, даже детей не приласкает. Но никто ей не смеет даже слова сказать, найти нужных слов не могут, нет таких слов. Иногда она пропадает, часа на два, три. Я знаю куда она ходит. На тот холм, где встает солнце. Место там особое. Асман рассказывал, что как-то повел ее туда гулять, подошли они к самому краю. Он говорит: - «Закрой глаза!» Она закрыла, он обнял ее за плечи, а сам тем временем на шею подвеску повесил. Подвеска такая интересная, по форме знаменитые парфянские ритоны напоминает, старинная, с маленьким глазком – сердоликом. Айгуль посмотрела на нее, улыбнулась, и брать неудобно, и отдать жалко. А Асман ей говорит: «Будешь моей последней парфянской царицей?» И вот, как Бог рассудил, недолго им править пришлось.
Папа все болеет, ноги ноют. «Не ходят, а только ноют…» - ворчит он целыми днями. Только одна у меня отрада – сынок и Гульджан. Подойдет ко мне женушка, обнимет и стоит так долго-долго, ни слова не говоря, и я не противлюсь. Да и она иной раз понурая. Иногда кричит по ночам, иногда плачет одна в комнате. Вообще, все в доме стали плакать втихаря, по одиночке, может, если собрались бы вместе, отвели душу, проще было бы.
Просьбу брата я пытаюсь исполнять. Сразу же после похорон, сказал всем, что Асман попросил за Айгуль и детьми присмотреть. Рассказал, что открыл для них в банке три разных счета. Дети, как достигнут совершеннолетия, смогут этими деньгами воспользоваться, хоть бы и заграницу учиться поедут. Мать с отцом поблагодарили меня, а Айгуль заплакала, плачет и не может остановиться. Понятно, никакие деньги помочь ни ей, ни детям не смогут, им нужен отец. Асман был отличным отцом, таких мало, мальчики его вниманием избалованы были, а теперь предоставлены сами себе. Папа их часто с собой забирает, играет с ними, сказки рассказывает. И правильно, ведь Сапара скоро в детский сад отдадут, он его к саду готовит, буковки учат.
***
Я проснулся от того, что птица стучалась клювом в окно. Было еще совсем рано и я в сердцах, сетуя на то, что в единственный выходной день не удастся поспать, ударил по стеклу, чтобы прогнать ее, да, видимо, так сильно, что оно треснуло. От шума проснулась и Гульджан.
- Что ты? – Обеспокоилась она.
- Вот черт, разбил окно, - ругался я на себя.
- Птички не виноваты, это я их сюда приучила летать. Я им утром корм под окном насыпаю, крошки от хлеба. А сегодня проспала…
- Так только восемь часов! – Удивился я.
- Вот-вот, - сказала она, одевая халат, - я на два часа задержалась.
- Неужели тебе охота вставать в такую рань?
- Охота, они мои друзья, мы с ними разговариваем… А то в нашем доме последнее время все больше молчат.
- Понятное дело, - вздохнул я угрюмо, - от такого горя мы еще не скоро оправимся.
- Он сейчас на небесах, - сказала она, глядя мне в глаза, - ему хорошо и свободно, он видит то, чего нам видеть не дано. Наша грусть, наши слезы, только тяготят его. Мы призываем его к себе, молим о возвращении, не можем с миром отпустить. Так он и мается между небом и землей.
- Да… - Покачал я головой, - я все время удивлялся, как ты с совершенно серьезным лицом молишь какую-нибудь чушь.
- Не хочешь верить, не верь, только и я вижу кое-что, что никому не дано.
- Знаешь, спиритистка, - улыбнулся я, попытавшись смягчить свою грубость, - ты что-то последнее время похудела, когда это у тебя так скулы проглядывали? Мало ешь?
- Есть что-то совсем не хочется.
Она села на кровать и пола халата обнажила стройную худенькую ножку.
- А ножки стали лучше, - сказал я, погладив ее коленку, - и плечи тоже.
Я стянул с нее халат и затащил под одеяло. В конце-концов, птички могли подождать…
Час спустя мы так и лежали обнявшись, смотря в окно на серую морозную дымку. Ее волосы пахли апельсиновым шампунем, это было словно глоток оранжевого лета, того, в котором еще не было грусти и слез.
- А знаешь, - сказал я ей, - давай отдадим Максадика твоей маме, а сами махнем куда-нибудь в Арабские Эмираты, отдохнем, покупаемся в море. Я куплю тебе бикини, это подчеркнет твою новую фигуру. Все арабы умрут от зависти.
- Нет, я такой открытый купальник одеть не могу, а то подумают про меня, что шалава какая-то…
- Глупенькая, - улыбнулся я, - ты у меня самая лучшая, самая чистая, самая верная, самая-самая, ни у кого такой больше нет.
Она прильнула к моему плечу и я чувствовал, как радостно горели ее щеки от нежных слов. Так непростительно, что я лишал ее этого раньше. Но я чувствовал, что она ждала еще слов, других, самых главных, но я не был готов к ним, ведь это было бы обманом, пока… Но, может быть, вскоре?
***
Я блуждал по сонному дому. Было темно и сыро оттого, что шторы уже давно не открывали. Я вошел в большую комнату и открыл дверь на маленькую веранду. В комнату ворвался холодный свежий ветер, поиграл стеклянными брызгами на люстре и поспешил проветривать заброшенные комнаты-чуланы, будить впавших в спячку обитателей, пока они не превратились в бесплотных духов.
Я вышел на улицу, кипарисы встретили меня восторженным ликованием вечнозеленой листвы, я – их редкий гость. Все такое же, как раньше, «Тот же дождь, тот же ветер и та же вода…» - вспомнил я. И солнце уже освещало горловую впадинку порыжевших гор, только больше не грело и не улыбалось, заманивая красными облачками. На локоть упало несколько дождинок. Я вспомнил тот день, когда мы стояли здесь с Гульджан и она говорила про странное предчувствие… Сколько бы я отдал за то, чтобы снова раздался звонок в дверь, мама побежала открывать и мы увидели счастливые лица Асмана и Айгуль. Если бы мне предложили отдать свою жизнь только за то, чтобы снова обнять его, я бы ни секунду не колебался. Каждый день я задавал себе только один вопрос: почему не я? Я – врун, низкий и жестокий человек должен жить, а ты, Господи, забираешь себе того, равных которому не родится еще сто лет, а, может быть, и больше?
Прямо под собой я увидел папин седой затылок.
- Пап, ты что здесь делаешь под дождем?
Я спустился к нему. У него на коленях лежали засохшие ветки лимона и пару гнилых плодов.
- Вот… - сказал он расстроенным голосом, - лимоны гибнут, когда перестаешь за ними ухаживать, упала ветка на землю… и сгнила. Надо их подрезать, но силы не те, чувствую, как они меня покидают. Я словно этот лимон, лежу и не могу подняться, уж и бока подгнили.
Я обнял отца и майка промокла дождем с его фланелевой куртки.
- Рано тебе еще гнить, - ободрил его я, подожди, мы еще не все твои соки высосали.
Папа засмеялся сквозь слезы. Он думал о том же, о чем и я только что, почему не он, дряхлый поживший свое старик? От этого открытия на душе потеплело и захотелось плакать. Когда ты делишься болью, ее не становится меньше, просто она становится разделенной и не такой страшно одинокой.
Раздался междугородний звонок, я побежал в комнату.
Звонил Самба. Он часто звонил и до и после смерти Асмана. Он сказал брату как-то: «Это удивительно, но ваш дом, по-моему делает каждого гостя родственником, родным. Когда я долго к вам не звоню, то чувствую странное одиночество, словно родина тянет». И в этот раз, как обычно: все ли здоровы, как дети, словно бы ненароком – а нет ли Лейлы, можно ли поговорить с Айгуль. Я сказал, что посмотрю, не спит ли она. Самба был озабочен тем, что она целыми днями сидит у себя в комнате. Я пообещал, что ради того, чтобы с ним поговорить, она точно выйдет, но, конечно, уверен не был.
В маленьком коридорчике было темно. Мама еще спала, она всегда поздно вставала, если не на работу. В комнате Айгуль тоже была тишина. Я осмелился и постучал.
Айгуль открыла мне, растирая лицо руками, за ней разверзлась темнота.
- Ты что, Бахтик?
- Никита звонит, межгород, с тобой поговорить хочет.
- А?! Бегу…
И она понеслась к аппарату. Я на секунду задержался в дверях. На комоде, трюмо, на письменном столе лежали, стояли фотографии Асмана. Вот он – выпускник, обнимается с довольной мамой, на ее глазах слезы радости. Она все промокала слезы платком и просила ее не снимать. Потом просила вырезать, больно уж Асман получился красивым. Вот уже все мы на папином дне рождении, дядя Мурад смешит гостей. На кровати в замятом одеяле блеснула от случайного света еще одна – их свадьба. Он и она, щека к щеке, ее зеленые с бесенком глаза и его широкая белозубая улыбка. Раньше, когда я видел эту фотографию, то представлял себя на его месте, а теперь нет. Никто не может быть на его месте. Тем более я, я даже и объедков с его тарелки не достоин. Все здесь было мрачно и уныло. Цветы в вазе засохли в тоскливую икебану, часы остановились заморозив время между двумя окаменелостями стрелок. Это выглядело странной пародией на прошедший день. Кровать с одного края была аккуратно застелена, так как будто ждала своего хозяина, ждала, не смотря ни на что… А, может быть, Айгуль было легче думать, что он ушел, пусть совсем, но не умер, еще может вернуться… и тогда его будет ждать накрахмаленная простынь и взбитая подушка. По телу пробежали мурашки, мне захотелось уйти и больше никогда не возвращаться в это царство мертвых людей.
Мне показалось, что легкие покрылись зеленой плесенью, и захотелось глотнуть свежего воздуха. Я уже оделся и хотел выйти на улицу, но меня остановили странные звуки, словно мышка застряла между досок и отчаянно пищит. Я вошел в зал и увидел Айгуль. Она сидела на корточках, оголив острые косточки на щиколотках, и плакала. Один следок продырявился и наружу выглядывал худой, натоптанный палец с остатками лака на ногте. Не в силах сдержаться я подбежал и обнял ее. Она уткнулась мне носом в плечо и я рад был сделаться носовым платком, только бы эта секунда длилась на миг дольше.
- Баха, Бахтик, ты даже не представляешь, почему я плачу.
- Представляю…
- Нет! Я никому не могу сказать!
- Но мне можно?
- Тебе? – И она задумчиво взглянула на меня сквозь изумрудную влажность. – А, может быть, и можно… тебе.
- Скажи, я тебя прошу.
Может, и она поделилась бы со мной своей печалью и перестала чахнуть в ее камере-одиночке.
- Не знаю… - замялась Айгуль, - но… Самба снова звонил, снова спрашивал о Лейле… Ах, как же так случилась, что они не поженились?
Я облегченно улыбнулся.
- Ну что поделать, она сама сделала выбор, она упертая.
- Ах, Бахтик, ты же ничего не знаешь! Ты помнишь, Лейла не приехала на похороны, а только на два дня позже была у нас?
- Да… Какаджан сильно температурил, никого дома не было больше…
- Ты что, - пристыдила она меня, - не знаешь свою сестру? Уж на похороны брата не выбраться?! Да и мама поняла, что-то не ладное… Только Лейла просила не говорить.
- Так что конкретно? – Наконец разозлился я.
- Он, Какаджан, ее не отпустил.
Ах Лейла, дуреха Лейла рассказала ему про Самбу, про его сватовство. Зачем?! «Да просто муж и жена должны быть честными друг перед другом». Вот дуреха, он ей, небось, про своих не рассказывал, хотя, наверное, дело и подальше разговоров заходило. «Ей все равно, откровенен ли он», - сказала Айгуль, - «важно самой перед собой и перед богом чистой быть». Ах Лейла, не знает мужчин, которые не могут ни в чем быть вторыми!!! Ну и откуда ей знать, боже мой, она же еще совсем теленок, несмотря на возраст.
- Ну как он мог, ой я не знаю, что он там с ней делает, она же ничего не скажет…
- Убью! – Сказал я и резко вышел из комнаты.
После у нас был долгий мучительный разговор с отцом, но он сказал не вмешиваться, может быть, «ничего серьезного». Ах отец, он так хочет верить в счастье дочери, пусть выдуманное, картинное, но когда больше не в чего верить?
***
Я знал, надо следовать мудрости отца, но сердце болело. По ночам мне снилась Лейла, она звала меня. Я видел вдали ее фигуру, но никак не мог сорваться с места, словно трясина засасывала меня, и кричать я тоже не мог. Тужился, тужился, но не мог выдавить ни слова. Что это за ужасное чувство!
Всю неделю, каждый вечер я исправно звонил ей и напрашивался в гости. Мне не отказывали, но всегда обставляли так, что идти было бы лишним. И все-таки один раз взяла Лейла и завизжала от восторга, услышав мой голос: «Сейчас же приезжай, конечно, я «За»»!
Первое, что бросилось в глаза – старинный стол с толстыми ножками, резные стулья, огромные, как трон, и такие же, на проверку, неудобные. Все равно, что на скамье сидеть. Но и не для того они были там поставлены, видимо, чтобы долго гости рассиживались. Еды было тоже немного, пришлось есть побольше хлеба. Зато хозяйка - мама Какаджана - нахваливала закуски.
Алла Назаровна была властной женщиной. Все в доме держалось ее хрупкой женской рукой, включая шеи всех представителей мужского пола. Словно ханша она восседала за столом в своем диковинном, вышитым золотом балахоне и испепеляла меня взглядом голодного коршуна.
- Бахтияр, вот эту брынзу попробуй, нам ее из Голландии брат присылает. – Посоветовала она.
- Наша, по-моему, тоже ничего, - свредничал я.
- Что ты, она же соленая! – фыркнула Алла Назаровна.
Я так и не понял, почему брынза не должна быть соленой. Хотя, может быть, главный акцент был сделан на Голландии? Вообще, в этот вечер было много странного, чего я так и не понял, хотя окружающие всем своим видом намекали, что должен был. Например, я был немало удивлен, когда из комнаты выбежала маленькая Айсенем в длинном атласном платье.
- Айсенем, ты меня встречаешь как важного гостя! – Воскликнул я.
- Ой, она такая выдумщица,- сказала Алла Назаровна с гордостью в голосе. – Все время заставляет одевать её в это платье, говорит, что в других чувствует себя простушкой.
- Какая чувствительная девочка,- процедил я сквозь зубы.
Или, к примеру, Какаджан. Мимоходом чмокнув Лейлу на полпути от спальни до стола, он сел и положил себе добрую порцию плова. Тот самый плов, который моя мама, ругаясь, называла «шyле», шел у него на ура. По крайней мере, времени на разговоры не оставалось.
Особенно не церемонясь, он сам налил себе стопочку водки, по самые края, и, не дожидаясь тоста, выпил. Насторожило меня лишь то, что Лейла всем этим была ничуть не удивлена, разве что немного смущена моим присутствием. После ужина она проводила меня до дверей.
- Бахтик, я знаю, почему ты пришел, - сказала она, стараясь не смотреть мне в глаза.- Но ты не волнуйся, мне здесь хорошо.
В последнее особенно не хотелось верить. Человеку, воспитанному в нашем доме, не могло быть хорошо среди этого мраморного пафоса. Но в её словах я отметил главное для себя - «Бахтик, не вмешивайся». И на этом, к своему стыду, я успокоился.
***
Я вернулся за полночь, в темноте по горной дороге пришлось сбавить скорость так, что проще, наверное, было бы дойти пешком. Дом заснул и только в окне нашей с Гульджан спальни теплился слабый свет. Как маленький маячок он подвел меня к порогу, и в его мерцающем желтом огоньке я поймал спокойствие и умиротворенность.
Тихо, боясь разбудить остальных, я прокрался к комнате, где меня ждали. Дверь была приоткрыта. Гульджан всегда, если меня не было, оставляла в комнате свет и не закрывала дверь, чтобы я в темноте случайно ни на что не наткнулся. Но только сегодня, не знаю почему, я понял, как это важно – когда тебя ждут, когда есть этот маячок, и он только для тебя.
Но Гульджан не спала, она рассказывала сказку маленькому Сапарчику. Последнее время он боялся засыпать один. Пользуясь тем, что меня не заметили, я остановился и прислушался:
- О чем тебе рассказать сегодня?
- Расскажи мне сказку про папу.
Я услышал, как Гульджан вздохнула.
- Где сейчас мой папа? – Спросил Сапарчик. – Ведь он не с нами.
- Ну что ж, ты взрослый мальчик, и я могу рассказать тебе одну тайну. – Начала Гульджан. – Есть одна волшебная страна Гундогар, путь к ней начинается в том месте, где восходит солнце.
- Так, значит, она на небе?
- Да, именно.
- А самолеты туда могут долететь.
- Нет, - улыбнулась Гульджан, - обычным людям туда не попасть, ворота в страну Гундогар открываются только для тех, кто покидает этот мир. Вон до той горы, что невдалеке от нашего дома встречает солнце каждое утро, человек совершает свой последний поход по земле. Он забирается на самую верхушку и ждет… Солнце восходит, и освещает лучами золотую дорогу, которая и ведет в эту чудесную страну. Только один человек не смог бы добраться туда. Ему в помощь Бог посылает белую верблюдицу – майю. У нее на спине лежит ковер прожитой жизни, белыми и черными нитями в него вотканы все хорошие и плохие поступки. У ворот страны Гундогар его встречают два старца, они распускают покрывало. Один, в белой чалме, собирает в мешок все благие дела, другой, что в черной, - все ошибки. Затем они взвешивают мешки, и, если мешок белого старца перевешивает, ворота открываются. В этой стране человек встречается со всеми хорошими людьми, что покинули наш мир. Там всегда тепло, кругом растут гранатовые и лимонные деревья, персики, абрикосы. Люди ходят в белых шелковых одеждах Прямо посреди страны находится волшебное озеро, если туда заглянуть, можно увидеть, как живут на земле твои родные.
- А папа видит меня сейчас?
- Конечно, и очень радуется за тебя. Ты тоже должен порадоваться за папу, ему хорошо в этой стране.
- И он не скучает по нам?
- Конечно, очень скучает, но рано или поздно мы все попадем туда.
- Но для этого надо прожить подольше, чтобы сделать побольше хорошего?
- Да, конечно…
Несколько минут они молчали.
- А знаешь, – сказал вдруг Сапарчик, - хоть я и скучаю по папе, но знаю, люди, что живут в этой стране, очень рады ему. Ведь он такой хороший! Ты обязательно расскажи эту правду Тахиру, когда подрастет. Сейчас он не поймет, маленький еще…
***
В эту ночь мне снилась дорога на Гундогар, освещенная ласковым солнцем. Мы с Асманом стояли на той горе вдвоем. Пахло райханом. Белая верблюдица медленно подошла к нему и приклонила ноги. Он забрался на ее спину, помахал мне рукой и улыбнулся широкой белозубой улыбкой.
Но потом вдруг все исчезло и я снова оказался здесь, в нашем дворе. Я вспомнил, что уже однажды видел этот сон. «Она там!» - кричит Айгуль, показывая рукой на речку. Дрожь охватывает все мое тело и я просыпаюсь.
Простыни были мокрыми насквозь. Впопыхах я оделся и вышел из комнаты. С кухни доносились оживленные разговоры и непрекращающийся плач Максадика. Сердце зачастило в груди. Но войдя к ним, я успокоился. Родители завтракали и разговаривали, причем выглядели достаточно бодро. Я был обрадован, что мама встала так рано, это означало, что чувствует она себя хорошо. Гульджан уговаривала сына поесть, а Максад плакал с размазанной кашей по лицу.
- Не хочет, не заставляй его, – посоветовала мама, - пусть идет играет в саду, погода чудная, только одень потеплее.
Погода была действительно великолепная. Наконец, злосчастный дождик прекратился, выглянуло солнышко. Со всей теплотой оно обогревало голые ветки деревьев, словно напоминая им о прошедшем лете. Если бы не прохладный ветерок, можно было подумать, весна пришла.
Я проводил Гульджан с сыном на улицу. Максадик тут же, обуянный радостью избегнутых мук, понесся прочь по бетонной дорожке в глубь сада. Спарчик и Тахир уже играли там с какими-то камешками. Гульджан посмотрела на небо, вокруг, повернулась ко мне и сказала:
- А знаешь, вот бы последний день был такой же! Я бы не обиделась.
- Почему ты вечно говоришь глупости, - рассердился я, снова, увиденный ночью сон, встал у меня перед глазами.
Ее волосы отливали золотом. Солнечные лучи пускали веселых зайчиков по глянцевым прядям. Я вспомнил нашу первую встречу.
- Я хочу сказать тебе одну вещь, - я обнял ее, - я счастлив, что встретил тебя тогда. Она прижалась ко мне всем телом. Какое же оно стало хрупкое и нежное!
- Я люблю тебя, - сказала она.
Мы чуть-чуть прогулялись и я вернулся на кухню.
- Скоро 40 дней, - сказала мама мрачно, - надо сделать худай йолы, огромные столы накрыть, всей деревне. Пригласим родственников из аула, из Ашгабада. Доченька приедет, поможет.
- Правильно, - согласился папа, - надо сделать.
Я принялся за завтрак с хорошим аппетитом. Родители углубились в обсуждение грандиозных планов, а я взялся за свежий выпуск новостей. Прочитал про подготовки к зиме, про новый турецкий завод, с радостью отметил то, что по всей Туркмении открылись миссии «Красного креста»… И вдруг в дом вбежал запыхавшийся Сапарчик.
- Тетя Гульдзан упала и поплыла, - сказал он растерянно.
- Что? – Не поняла мама, как поплыла? Что ты говоришь.
- По реке поплыла… - И он посмотрел на меня огромными испуганными глазами.
Я вскочил с места и побежал. Подбежав к реке, я сначала ничего не увидел, и думал уже надрать выдумщику задницу, как вдруг на глаза бросилось яркое пятно. Вода трепала пестрый кусок материи, пытаясь оторвать его от берега. Это был платок Гульджан, он застрял в расщелине между камнями. Что есть сил я бросился туда и увидел как ниже по течению, на соседнем участке собралась толпа людей. Чье-то радио напевало приятную мелодию.
- Дядя Витя! – Крикнул я. – Что стряслось?
Он повернул голову в мою сторону и замер. Не дожидаясь ответа, я побежал к ним, старый деревянный мостик покачнулся под ногами. Когда я подошел, люди расступились и я увидел Гульджан. Она лежала и не двигалась, мокрая одежда прилипла к ее телу, обрисовав торчащие кости бедер. Волосы словно водоросли обвили тонкую белую шею, огромные голубые глаза помутнели и смотрели куда-то в небо.
- Она не дышит, - сказал Виктор и развел руками.
- Надо сделать ей искусственное дыхание, что же вы стоите! – Закричал я.
Я раскрыл ей рот, грязной струей на меня хлынула вода. Я хотел было приложить свои губы к ее синим, прозрачным губам, как вдруг заметил рваную рану на ее голове, оттуда сочилась кровь.
- Она головой ударилась, - сказал дядя Витя и обнял меня, - ничего уже не поделаешь, пойдем.
В моих ушах звенело и я не слышал ничего, небо упало на меня бирюзовым холодом, заморозив тело в горбатую льдину. Я видел только помутневшие глаза, смотрящие в ноябрьское солнечное небо.
***
Мы сидели в гостиной. Женщины плакали. Детей отвезли к родственникам в Кахка. Отец разговаривал с лечащим врачом Гульджан.
- Как же такое может быть?! – Непонимающе восклицал папа. – Вы говорите у нее был рак, а никто в семье не знал об этом.
- Да, - смутился врач, - у нее была лейкемия, но она говорила, вы знаете… Он отказывалась от любого лечения, от химиотерапии, ей казалось, будет только хуже.
- Ну почему же вы не позвонили нам? – Не унимался отец.
- Мы не имеем права…
- Бахтик, ты что же, тоже ничего не знал? – Обратилась ко мне мама.
- Нет, - буркнул я.
В голове блуждали ужасные мысли. Словно вражеские войска, они строили редуты в самых потаенных частях моего мозга. Гульджан болела раком!!! Вот откуда эти головные боли. Эти головокружения, слабость, худоба! Она потеряла сознание и упала, ударилась о подводные камни…
- Я замечала, что она очень похудела, стала бледной, - всхлипывала мама, - но она мне сказала, что ходит к врачу, что у нее просто мигрень и никто не знает, как помочь.
Я вспомнил тот разговор на веранде, как я мог забыть потом? Почему сам не отвел к врачу?
- Почему же она отказывалась от лечения? – Вздыхал папа.
«Почему? Почему не сказала, не попросила о помощи? Она боялась, что я брошу ее, что она станет обузой мне, и я уйду» - пришла мрачная мысль-солдат и ткнула меня винтовкой в висок. «А, может, она хотела умереть?». Как-то мы сидели одни, обнявшись, смеялись, смотрели телевизор. Она вдруг серьезно посмотрела мне в глаза и сказала:
- Ты только не предавай меня, а то я умру!
А я предавал ее, предавал без конца, в мыслях, желаниях, снах. Я был той злокачественной опухолью, которая по клеточке высасывала из нее жизнь. Меня не осудят и не повесят, но я не перестану быть убийцей, самым изощренным и безжалостным, убийцей на доверие.
***
Я ехал от родителей Гульджан, они были разбиты горем. Меня не ругали, а, наоборот, сказали, что я остаюсь их «любимым сыном», предложили взять Максадика к себе, но я подумал, что у нас ему будет лучше. Дорога петляла, путала мысли. Еще недавно она была со мной, мы восхищались солнечным днем, она сказала «люблю»… прошло меньше часа и река превратила ее волосы в водоросли, а глаза в мутные колодца.
Мы не успели оправиться от прошлого горя, а смерть снова нанесла удар, пытаясь размозжить уцелевшие кости. Мы что-то сделали не так, Бог наказывает нас, за что? И вдруг я понял. Как я мог быть таким слепцом? Я! Я! Я – причина всему. Я посмел опорочить всех нас своей низкой страстью! Нет, это не Бог, это дьявол идет за мной попятам и заставляет пожирать гнилые плоды своей грешной жизни. Ты хотел ее? На! Получи! Но заплати за это, жестоко заплати! Я отберу у тебя все, всех, я опущу тебя до самого дна! Твои мысли породили проклятие, которое умрет только вместе с тобой!
Сколько жертв еще надо принести этому ненасытному Молоху? Я должен был его остановить! Надо только решить, как. Не резать же себе вены, как девчонка от несчастной любви. Глотать таблетки – тоже не выход. Говорят, если сделать это неправильно, будешь подыхать в собственной рвоте и фекалиях. Самый простой выход – со всей дури, на всех парусах, врезаться сейчас в острый камень горы и превратиться в груду металла. Подумают, не справился с управлением. А что до небесной обители? Бог итак не примет меня, мой ковер жизни – черный как уголь. Останусь грудой металла, пеплом и, если повезет, прорасту на обочине какой-нибудь зеленой травкой. Последний раз я взглянул на чистое небо, на фотографию Гульджан и Максада у руля. В памяти всплыли зеленые глаза Айгуль, девочка с черными кудрями, Асман в модных темных очках, мать, отец… Я выжал газ до упора и… дал по тормозам. За поворотом я увидел Сапара с Максадиком на руках, задребезжали сцепления и подвески, в двух сантиметрах от горного камня железная колымага остановилась. Я и не заметил, как доехал до поворота к нашему дому.
- Дядя Баха! – Закричал он мне. – Ну вы и гоняете!
Обессиленный я вылез из машины и бросился к ним. Максадик, увидев меня, радостно захлопал в ладошки. Я обнял их обоих что есть сил и заплакал.
- Вы что, смеетесь, дядя Баха? – Теребил меня Сапар. – Дядя Баха?!
А слезы все лились и лились.
Ночью я почти не спал, и как только забрезжил свет, вышел во двор. К ближней горе поднималось солнце, оно забирало Гульджан в свою волшебную страну Гундогар.
Мы вместе
Маме, конечно, трудно приходилось. Теперь на ней висели три «спиногрыза», как называл папа наших детей. Я говорю «наших», потому что все уже, по-моему, давно перестали выделять, кто чьи. Мы любили их одинаково свято, ведь только они давали нам веру в продолжение жизни, сильно пошатнувшуюся в связи с последними трагическими событиями. И эта вера возвращалась к нам с торицей.
Иногда я вспоминал пилящий визг тормозов и мне становилось стыдно за свою слабость. Страшно подумать, что я мог бы лишить семью последней опоры. А Максад? Без матери, без отца? Эта слабость пугала меня, я знал, она существует внутри, ищет дырки в сознании… Вот Асман никогда бы так не поступил. А я привык не бороться с чувствами, они дарили мне любовь. А что такое человек, если у него нет в душе любви? Биологический механизм переработки пищи и все.
Маленький Сапарчик уже вовсю помогал деду на участке, а как он разбирался с младшенькими! На днях я видел, как он сажает Максадика на горшок, этот лентяй так долго ходил в памперсах, что горшок теперь не признает. Так Сапар жестко посадил его, я даже напрягся в первую минуту, и сказал: «Ты же уже взрослый мужчина, не пристало тебе делать в штаны!» Нет вы слышали, «не пристало», откуда он так нахватался!
Им было трудно, я это знал. Мы выделили сорванцам отдельную комнату, обставили как настоящую мальчишечью детскую, с машинками на обоях, двух ярусными кроватями (на второй хватало место и еще для одного, все надеялись, что это будет ребенок Лейлы), но в ней никто не спал. Ночью дети разбредались по комнатам. Максадик и Тахир - в спальню к моим родителям, один под бок к отцу, другой – к маме. А Сапар уходил к своей маме, но не потому, что ему плохо спится, а потому, что совсем не спится Айгуль.
Айгуль… она так редко выходила из комнаты, что мы иногда забывали о ее существовании. Вчера мы наняли домработницу, я настоял, потому что видел, как маме сложно. А ведь здоровье уже не то, то голова закружится, то спину схватит. Так вот пришла в наш дом Мяхри-Машка-Матрена, розовощекая туртушка, которую и мы, и дети сразу полюбили. Днем она готовила суп, и вдруг на кухне появилась Айгуль в потертом махровом халате. Бедная Мяхри так испугалась, что у нее чуть разрыв сердца не случился, она даже и не подозревала о еще одной жительнице дома. А сегодня, проходя мимо комнаты Айгуль, я увидел аладжашку, привязанную к ручке двери, наверное, Мяхри ее долго заговаривала.
Машка, когда пришла к нам в дом, была еще совсем девушкой, теперь-то ей за 50 уже…
Тем временем, в доме уже вовсю шла подготовка к завтрашнему дню. Приехали родственники, те, что жили далеко, превратив наш дом в маленький аул. На дальней кухне уже были сложены огромные казаны для плова. Для больших праздников у нас делают плов на костре, и такой чудный вкус у него получается! Я его обожаю, никакой другой плов с ним не сравнится, это все равно, что сравнивать шашлык на мангале и в гриле. Женщины уже вовсю трудились. На газу кипели чак-чак, маня сладким запахом жареного теста. Увидев меня, все оживились, принялись обнимать, целовать, приговаривать по-туркменски, так что я не всегда понимал. Я к своему стыду плохо знал родной язык, даже Сапарчик и то, лучше меня лепетал, не даром он пол лета в Кахка провел. А я… Про мое обучение ходили легенды. В нашей семье всех детей рано или поздно отправляли пожить в аул, чтобы лучше знали туркменские обычаи, язык. И Лейла ездила, и Асман. А как пришло время для меня, мама ни в какую, я ее любимчиком был. Она не давала меня оторвать от себя даже на день. Но один раз она поехала к сестре, и отец, пользуясь моментом, собрал меня по-быстрому и отправил в аул. Мама была вне себя от злости и каждый день звонила туда, проверяя, что я ем и чем занимаюсь. Прошло время, отец решил, что я уже должен был поднабраться уму-разуму, и поехал за мной.
В дверях его встретил обрадованный брат.
- Как хорошо, что ты приехал Яшули!
- Что, неужто он и вас успел доконать?
- Не то слово. Ничего делать не хочет, говорить на родном языке не хочет, делает вид, что ничего не понимает, если по-русски не обратиться. Я его отдал в помощники пастуху. Тому старику, что на два дня уходит в горы отару пасти, там и ночует. Думал, не будет у него другого выбора, старик ни слова по-русски не знает, вот и научится хоть чему. И что бы ты думал?! Утром встречаю их и слышу, пастух зовет твоего оболтуса: «Пойдем, Бахтик, пойдем!». Ну, думаю, даже ветхих стариков готов русскому научить, только бы на туркменском не говорить! Вот хитрец!
Отцу тогда так стыдно стало, что он моим образованием больше не занимался. Боялся опозориться еще раз.
Я обнял маму, она выглядела бодрой и веселой, поцеловал всех детишек и отправился на работу, надо было достойно завершить рабочую неделю. Проезжая поворот на шоссе, я услышал, как какие-то женщины уже обсуждали предстоящий праздник, и невольно проникся значимостью события. На работе особенно не сиделось, не покидало ощущение того, что сейчас за городом, в дали от меня, вершилось великое таинство, и очень хотелось стать сопричастным.
И вот, пока я раздумывал какой бы повод найти для того, чтобы пораньше улизнуть, в мой кабинет вошла мама Айгуль. Обычно, она никогда не приходила на общие худай йолы, но сегодня выглядела очень решительно.
- Баха, ты когда едешь домой? – Спросила она меня, самовольно закурив сигарету. И заметив, что я слегка оторопел, добавила. - Я думала, вдруг, ты меня отвезешь.
- Ой, да конечно, поедимте, я сейчас предупрежу, что придется пораньше уйти, - сказал я и вылетел из кабинета, потому что уже несколько месяцев неимоверными усилиями и тренингами воли пытался бросить курить, уже раз в двадцатый.
Я зашел отпроситься в кабинет к отцу Гульджан, и заодно пригласил к нам на худай йолы. Я знал, что во дворе мама обязательно накроет столик «для своих», для родственников, ведь по сути, на этом празднике нет своих и чужих, все вместе. «Босс», как я его шутя при всех называл, был очень счастлив и сказал, что они придут всей семьей, кроме Маралы, у нее ожидается еще одно прибавление. Вот Байрам, я и не думал, что он окажется таким «Папой Карло»!
По дороге мы разговаривали, точнее говорила моя спутница. Без умолку она пересказывала последние сплетни, новости… но я, как будто отключился и до меня долетали лишь отдельные фразы, все-таки я хотел приехать домой со здоровой головой. И всю дорогу я удивлялся, какие они разные, мать и дочь. Одна болтушка, немного резкая, где-то даже нетактичная. Другая – тихая, услужливая, искренняя. Наверное, она в отца. Я знаю, он бросил их, когда Айгуль была еще маленькая, и уехал в Казахстан. Но честно говоря, будь я на его месте, я смотался бы и подальше, так, чтобы наверняка. От мамы у Айгуль осталось, пожалуй, одно – маленький бесенок в глазах, бесенок, которого видел только я. Как бы мне хотелось выпустить его и дать порезвиться вдоволь, поморочить мне голову, заставить снова вспомнить это щемящее странное чувство, без которого жизнь стала пресной на вкус. Теперь это невозможно, раньше-то было невозможно, а теперь и подавно. Мы теперь все постарели, разом, а старикам не свойственны страсти ветреной юности.
***
Приготовления шли полным ходом, и даже мама, по-моему оставалась на том же месте, где я ее оставил. Увидев нас, она натужно улыбнулась. Родственницы обнялись, обменялись любезностями и сели за стол, гостью понесла волна разнословицы, с которой, как я уже говорил, никто не мог тягаться. Но вдруг я взглянул на другую сторону кухни, и душа наполнилась радостью. Я увидел Лейлу, в простеньком домашнем платье, волосы забраны в платок, нашу Лейлу… Она тоже увидела меня и очень обрадовалась. Мы обнялись, я почувствовал, что она похудела, на ее лице, всегда таком гладком и светлом, проступили морщинки.
- Что-то ты мать исхудала, - вспомнив Гульджан, я встревожился, - ты не болеешь?
- Да нет, - улыбнулась она моей заботе, - некогда болеть, все кручусь как белка в колесе, науку пришлось бросить, не успеваю.
- Но есть-то надо успевать, твой муженек, по-моему, часы обеда не пропускает.
- Да… - Засмеялась сестра, - но он не прихотливый. Ему бы на завтрак плов и на ужин плов.
- Говорят узбекские корни, - пошутил я, - Знаешь, как приготовить хороший плов по рецепту моего папы?
- Как?
- Надо взять казан, рис, мясо, морковь, лук и одного узбека.
И мы снова засмеялись.
- А что она приехала? – Спросила Лейла посмотрев на маму Айгуль.
- Не знаю, думал, ты знаешь?
- Что ты, откуда… может быть, за Айгуль. Мне она говорила, что хочет увести ее к себе, здесь она чахнет, она ей даже рассказывала, что говорит с Асманом по ночам.
Лейла погрустнела и задумалась.
- А тебе она что-то говорила?
- Кто?
- Айгуль.
- Нет… она даже толком не поговорила со мной, сказала, что, мол кормит ребенка, а потом пойдет его спать укладывать, сама вместе с ним легла, наверное.
- Она часто спит теперь, почти весь день, - пожаловался я.
- Это плохо, - сказала Лейла, - люди часто пытаются уйти от жизни в сон, но сон не помощник, пробуждение еще более мрачно… Это замкнутый круг и результат – глубокий психоз.
- Я думал, ты хирург, не психиатр.
- Мой мальчик, - хмыкнула Лейла, - я все могу.
- Ну тогда иди, проведи с ней пару сеансов.
- Надо бы… Знаешь, лучшее лечение – трудотерапия, сейчас мы начнем лепить манты, давай и ее позовем тоже.
Я вспомнил старые добрые времена, когда мы были маленькими. Если намечался какой-нибудь грандиозный праздник, ожидалось много народу, то мама, и даже папа иногда, и мы – подсобные рабочие, садились за стол лепить манты. Никто не отлынивал, каждый старался слепить побыстрее и покрасивее. Надо сказать, у меня получалось очень неплохо. А потом, когда горяченькие манты с текущим маслецом и сюзьмой подавали к столу, каждый из нас хвалился друг перед другом, что его получились лучше. «У тебя еврейские манты, - смеялся я над Лейлой, - в них мало мяса!». «А твои всегда разваливаются, ты слишком много начинки кладешь, - говорила Лейла в свою очередь». «А мои, - хвалился Асман, - имеют особый знак, - и он с удовольствием показывал на маленький чудной кренделек сбоку каждой мантышки». Но папу никто не мог перещеголять. Когда гости, умирая от обжорства, начинали хвалить яства на столе, папа глубоко вздыхал и говорил: «Да, да… вот всю ночь готовил без остановки, даже не выспался!» Гости, конечно, от души смеялись. Мне хотелось быть таким, как папа: веселым, легким человеком с сильной рукой, мне бы хотелось создать такую семью, как наша, мне бы хотелось, чтобы у меня вырос такой сын, как Асман и такая дочь, как Лейла, но что-то пошло не так, сломалась какая-то шестеренка, мы разбрелись и каждый, сам с собой по отдельности, несчастен. Ни у кого из нас не будет такой семьи потому, что отсутствует главная составляющая – любовь. У Асмана и Айгуль были все шансы продолжить традиции, но вмешалась смерть. Мне бы хотелось, чтобы папа с мамой жили вечно, потому что, если они умрут, исчезнет наша большая семья, мы превратимся в близких родственников, живущих в одном доме. И у детей не будет возможности равняться на достойных. Мы плохие дети, мы растранжирили теплоту, которая могла бы согревать еще не одно поколение. Сломалась какая-то шестеренка, вышел из строя механизм. Что же пошло не так? Я боялся задавать себе этот вопрос.
-Пойду за ней, - сказала Лейла и побежала к дому.
Через какое-то время она вернулась, но без Айгуль.
- Не хочет, - сказала Лейла и неодобрительно покачала головой.
Мама Айгуль молча встала и вышла из кухни. Лейла взяла меня за руку и потащила к выходу.
- Пойдем, - шепнула она мне на ухо, - мало ли, что…
Когда мы вошли в дом, то услышали страшные крики. Подойдя к комнате Айгуль мы увидели ужасающую картину. Шторы были раздвинуты, окна открыты настежь. Мать Айгуль как ураган носилась по комнате, снося все на своем ходу, осенний ветер уносил в окно обрывки фотографий. Айгуль, как бешеная собака, огрызаясь и шипя, бросалась на мать, но остановить ту было уже не возможно. Она открыла шкаф, вытащила оттуда первое попавшееся платье и кинула его Айгуль.
- Ты оденешь это и сейчас же выйдешь на улицу, а потом поедешь со мной, никаких нет.
Айгуль начала рыдать, уткнувшись в сырую материю.
- Иди возьми ребят, - сказала мне Лейла, - по-моему они проснулись.
Я вошел в родительскую спальню, Максад и Тахир сладко спали прижавшись друг к другу, а Сапар уже оделся сам.
- Ты хочешь пойти помочь бабуле лепить манты? – Поинтересовался я.
- А ты пойдешь? – Недоверчиво спросил маленький сорванец.
- Пойду.
- А мама?
- Пойдет, - после недолгих раздумий ответил я.
- Тогда я иду, - сказал радостно Сапар и засеменил за мной.
Мы расселись все за огромным столом. Мама раскатывала и нарезала тесто, а мы лепили манты. Айгуль сидела рядом с Лейлой, вид у нее был немного отрешенный, она словно не знала, что делать. Сапарчик сел рядом с ней.
- Мамочка, - сказал он, протягивая ей раскатанную пластинку теста, - ты клади сюда мяско, а потом закрывай, закрывай вот так и соединяй концы.
Айгуль улыбнулась и я был счастлив вновь увидеть радость на ее лице.
- Какой ты у меня умелец, - сказала она и поцеловала Сапарчика в щеку.
- Меня бабуля научила, - сказал он довольно.
Пошло дело. Уже через пол часа мы, довольные, измазанные мукой по уши, смеялись, шутили, как ни в чем не бывало. На смех и шум появился папа. Было видно, что он только что проснулся с послеобеденного сна. Он отнял у мамы фартук и принялся помогать.
- Вот так, - вздохнул отец, - я готовлю, мою, убираю, а похвалы получает наша Гельнэдже.
И он покосился на маму. Мы дружно засмеялись. Все вокруг меня закружилось и я вдруг очутился за огромным столом рядом с маленьким братом. Он наклонился ко мне и сказал на ухо:
- В эту мантышку я положу косточку от вишни. Мама съест ее и будет вечно счастливой, будет долго жить.
- А вдруг она попадется кому-то другому? – спрашиваю я.
- Я сам ее сварю и тихонько подложу маме на тарелку.
Еле-еле я сдержал слезы, подступившие к моим глазам. Вдруг задвигались шестеренки, что-то хрустнуло, и заработал поржавевший механизм, дом проснулся ото сна, и его обитатели засуетились в приятных хлопотах. А на улице плясал прохладный ветерок под дудку солнышка – лежебоки. Завтрашний день обещал быть прекрасным и таким же ясным.
***
За воротами, вдоль проселочной дороги, поставили столы. Потянулись люди, и старики, и молодежь, многие выглядели очень бедно. Ели, благодарили нас, раскланивались и уходили, многие возвращались к столу несколько раз. Мы рассаживали всех, и, если не хватало места, вставали сами, но все-таки, даже образовалась очередь. К маме подошла старенькая туркменка, взяла ее за руки и попросила по-туркменски:
- Доченька, можно я еще раз вернусь, приведу своих невесток? У меня оба сына, здоровые хорошие ребята, стали наркоманами, дочки одни работают, целый день, с утра до вечера сидят на рынке, еле концы с концами сводим.
- Что вы, - успокоила ее мама, - приводите кого угодно, этот стол для всех, всех, кто нуждается.
Подходили какие-то старики, целовали руки маме, что-то говорили. Каждый благословлял нашу семью. Я посмотрел на всю разношерстную компанию, которая сидела, теснясь на деревянных скамьях и вспомнил прекрасные строчки:
Единой семьею живут племена,
Для тоя постелена скатерть одна,
Великая доля отчизне дана,
И тает гранит пред войсками Туркмении…
И я понял, нет такой беды, которую люди не смогли бы пережить, взявшись за руки. Порой, мы даже сами не знаем, какой силой наделены! А еще, я смотрел и думал, что должен гордиться своей страной и своим народом, каждым этим старичком и каждой старушкой. Когда та женщина сказала про сыновей-наркоманов, я невольно осудил их. Наркомания – страшный порок, и раздражает то, что перед глазами стоят тысячи тяжелых случаев: человек опускается, теряет свое я, любимых и родственников, становится вором и убийцей, обрекает себя на страшную грязную смерть, но все равно находится кто-то, который опрометчиво думает, что именного его это не коснется. В этом есть высшая глупость и низшее преступление. Но сегодня особый день и особый стол. Каждый, подошедший к нему, должен был быть накормлен, по какой причине он бы ни был голоден. Бог говорит тебе: смотри, это ты, в несчастье и скорби, в нищете и преступлении. Это ты, опустившийся и заблудший, оступившийся и грешный, каждый этот несчастный – ты. Отнесись к нему, как к самому себе.
И я видел, как отец обнимает каждого пришедшего, пусть он не очень опрятно одет и от него плохо пахнет. Но ведь первый долг человека – помочь другому человеку, и если Бог дает лишние гроши, то это только для того, чтобы поделиться ими с нуждающимся. За этот народ умирали наши деды и прадеды, за них умер Асман… пока мы вместе, ничто и никто не сможет поставить нас на колени. Это говорю вам я – туркмен. Я родился в стране, которая простирается от морских берегов до горных порогов, в стране, где люди при встрече протягивают две руки, но если достают нож, то бьют им. В стране, где все еще знают, что такое честь и долг, в стране, где мало воды, но последняя капля смочит именно те губы, которые особенно нуждаются в ней, где брат отдаст жизнь за брата, где жена отдаст жизнь за мужа, а сын за отца. В этой стране кони похожи на диких богов, и даже пустыня раз в год цветет райским садом. Я знаю это, и Асман, когда стоял там, среди врагов, тоже это знал.
Ко мне подошла Лейла, она светилась счастьем.
- Ты знаешь, - сказала она, смотря на все это благолепие, - я правильно сделала выбор в своей жизни, если хотя бы на миг представить, что все это больше не увидишь, не хочется жить.
И Айгуль порхала по столам как райская птичка, словно по волшебству превращая пустые чаши в полные. Лицо ее побледнело, появились морщины, и волосы кое-где опылились седым серебром, но в глазах играл малахитовыми четками упрямый бесенок. Я почувствовал, что жизнь возвращается в старое русло. Эта мысль радовала меня не меньше, чем этот теплый, по-весеннему нежный ветерок, теребивший девушек за длинные платья.
История научила туркменских мужчин усматривать даже под самыми безразмерными балахонами все плюсы и недостатки женской фигуры. Я всегда поражался, как мой дедушка, Сапар Мурадович, гуляя со мной в первом парке, умудрялся различать, у каких девушек прямые, а у каких кривые ноги, хотя все они были в длинных юбках. Намечая жертву посимпатичнее он бежал к ней и принимался расцеловывать, потом делал вид, что обознался, и просил прощения. Те конечно смеялись и прощали старика. Так он успевал за день перецеловать десятки красоток. Единственное, о чем он просил меня, это не рассказывать бабушке.
На некоторых сегодняшних девушках был яшмак, я-то думал эта традиция уже отмерла, мне она никогда не нравилась. И все-таки, вспоминая, маму Айгуль, надо было отдать должное этим старым традициям, иногда яшмак – это действительно выход. Может быть, первому туркмену жена попалась такого же типа, и с тех пор им долго не разрешали заговаривать с мужчинами? Надо над этим подумать. Невольно мои губы расплылись в улыбку. Такое благодатное чувство не посещало меня уже лет пять, а то и больше. С довольным видом я отправился во двор, где был накрыт стол для родственников. Мама о чем-то оживленно разговаривала с папиной сестрой их Кахка.
- Обычаи тоже были придуманы мудрыми людьми, - сказала тетя Шекер, но увидев меня перешла почему-то на шепот, - женщине нельзя быть одной с детьми, - примерно понял я с туркменского.
Мама кивнула ей головой и они замолчали.
- Что обсуждаете? – Спросил я. – Не меня ли?
- Что ты, балым, - отмахнулась тетя Шекер, что ты!
Людей все прибавлялось и прибавлялось. Пришел мула из соседней мечети, он попросил слова, все стихли.
- Пророк возложил на нас несколько важных обязательств, держать Рамадан, читать намазы, но главная из них – что бы ни было, проявить милосердие к нищему. Вы совершаете очень нужное и праведное дело, да поможет вам Аллах.
И он благословил нас.
Наверное, сейчас Асман и Гульджан смотрели на нас сквозь прозрачные воды волшебного озера и были счастливы. Эта мысль согрела меня еще сильнее. Ведь все: этот день, стол, труд в поте лица– для того, чтобы на небесах им было хорошо, почти так же, как дома…
***
Думаю, наш худай йолы накормил всю округу. Я был очень горд своими женщинами. Трудно представить, что столько можно наготовить самим. Но они, как будто и не устали, гости все давно разошлись, а мама с сестрами носились туда-сюда с грязными тарелками и выглядели при этом абсолютно счастливыми. Только Машка, горемычно вздыхала. Я зашел на маленькую кухню, где мама мыла посуду, отодвинул ее и сам принялся за работу. Мама нежно обняла меня и поцеловала.
- Сыночек мой, - сказала она необыкновенно нежно, словно пела колыбельную, - не зря я в муках рожала тебя на свет, не спала около твоей кроватки все ночи на пролет, семенила за тобой в школу, когда ты маленький не хотел, чтобы тебя кто-то провожал, а я так боялась сумасшедших машин, дрожала за каждый твой экзамен… не зря.
Как странно, всю жизнь ты ждешь главных слов, которые объяснили бы твое существование на этой земле. Ты ищешь их в книгах, грамотах, в завистливых перетолках… Но оказывается, только один человек на свете властен признать целостность твоей жизни, это мать. Женщина, которая подарила тебе мир, разделив себя напополам, теперь говорит тебе: это было не зря. Вот оно высшее счастье!
В тот вечер я перемыл, по-моему, всю посуду.
Уставшие, но довольные лежали мы в зале на ковре и слушали папины анекдоты. Все дети уже давно спали, Машка умела укладывать их в один присест. По телевизору шел какой-то фильм, в нем туркменка, качала ребенка, положив его в ногах на подушку, как меня мама когда-то, пела нежную колыбельную. На минуту все заслушались.
- Я должна вам сказать одну радостную новость, - сказала Айгуль.
Все внимательно посмотрели на нее.
- Это будет хорошее завершение такого удачного дня, - улыбнулся папа.
Айгуль облегченно вздохнула и добавила:
- У меня будет ребенок, я чувствую, это будет девочка, как и хотел Асман. Если так, я назову ее Ясмин, как память о ее отце, которого она не будет знать, но будет им гордиться. Я так счастлива!
- Вот это да! – Завизжала Лейла и бросилась обнимать Айгуль.
Мама тоже кинулась к ним и зарыдала. Мы с папой по-мужски обменялись улыбками.
Через семь месяцев родилась Ясмин, как две капли похожая на отца.
Ни слова больше
Как-то, ко мне на работу пришла Лейла, она светилась от счастья. Оказывается, ей предложили подрабатывать в новом отделении Красного Креста. Последнее время медицина перестала быть такой доступной, как раньше, и многие бедные семьи, особенно те, что жили далеко от городских центров, не могли получить даже самой необходимой помощи. На деньги иностранных благотворительных организаций, был создан проект, призванный помочь таким людям. В него-то и попала наша Лейла, наш милосердный голубок, она готова была работать с утра до ночи без зарплаты. Но ей нужна была большая машина, чтобы развозить гуманитарную помощь, мой джип как раз подходил. И с тех пор я стал помогать ей, иногда прогуливая работу.
Вот и сейчас мы приехали в небольшое селение под Ашгабадом. Надо было обойти несколько домов.
- Как дела, Фатима? - Спросила Лейла девушку, вышедшую во двор.
- Ничего, Лейла, спасибо, а как у тебя?
- Помаленьку.
Из дома, обветшавшего, покосившегося вышла пожилая женщина.
- Почему не скажешь, дочка, она же врач, вдруг поможет, - сказала она девушке, видимо, ее дочке.
Лейла взяла Фатиму за руку и отвела в сторону. Какое-то время они говорили.
- Завтра же приходи ко мне, сможешь? – Спросила Лейла девушку, уходя.
Та улыбнулась и кивнула головой. Мы отдали продукты, мать и дочь были очень рады.
- Какое счастье, что есть добрые люди, - сказала женщина, - у нас только плов без моркови, морковь не уродилась, а мяса там даже и не видно. Работы нет, осталось только надеяться на других.
- А где Меред? – Поинтересовалась Лейла.
- В какой-нибудь веселой компании, где же еще.
Мы попрощались и пошли по другим домам.
- У нее, бедняжки все ребенка нет, а этот прохвост, ее муж, хочет теперь жениться на другой, он бы лучше денег в дом принес.
- А куда она денется? – Спросил я.
- Это не его проблемы, пусть, говорит, идет куда хочет. Надо бы с ним поговорить… Поговори с ним, как мужчина с мужчиной.
- Нет, - отмахнулся я, - я водитель, с меня взятки гладки.
И вдруг мы увидели Мереда, он шел покачиваясь и весело насвистывая.
- Меред, - остановила его Лейла.
- О! Привет красному кресту! – Отчеканил тот.
- Меред, ну как тебе не стыдно, зачем ты обижаешь Фатиму?
- Она сама виновата, почему я должен с бесплодной жить. Закон мне позволяет.
- Потому что ты – пьяница, несчастный дервиш, а она же с тобой живет!
- Ты, женщина, - направился он резко к ней, - еще будешь меня учить!
- Да, я – женщина, но могу поучить некоторых глупых мужчин. – Сказала Лейла, ни чуть не испугавшись.
Меред замахнулся на нее, я хотел было вмешаться, но он сам пошатнулся и завалился на спину.
Он ерзал по земле, пытаясь встать. Лейла посмотрела на него с презрением.
- Завтра Фатима придет ко мне в больницу, мы сделаем все необходимые анализы, и если окажется, что у нее все в порядке, значит виноват ты! Ты и твоя ежедневная бутылка. Запомни, Меред, у пьяниц и наркоманов не бывает здорового потомства. Твоим женщинам не из чего хлеб испечь, а ты еще говоришь о детях! Вот лежи здесь в грязи и думай о своей жалкой жизни.
Мы пошли прочь.
- Ну ты его загасила, - радовался я, - у меня бы так не получилось!
Но Лейла как будто бы меня не слушала, она думала о чем-то своем.
В другом доме нас тоже встретили очень радушно, посадили пить чай, все последнее положили на стол. Естественно, мы ни к чему не притронулись, после таких визитов, я еще долго ничего не мог в рот взять. Лейла осмотрела старенького дедушку, к нашему приходу он даже одел парадный «мундир», на котором красовались разные военные ордена, этот человек прошел всю войну, до Берлина. Каждый раз, когда мы приходили, он нам рассказывал новые истории. У него уже давно болели ноги и Лейла делала ему уколы.
- Ой, дочка, - вздыхал он, - никто не делает уколы лучше тебя, только бы ты почаще приходила, иногда так ноют, что спать не могу.
- Что же поделать, дедушка, надо терпеть.
- Дочка, я слышал лекарство есть такое от боли в суставах, по телевизору видел…У вас такого нет? Может, за деньги.
- Нет, дедушка, - вздохнула Лейла, оно дорогое, я поняла, о чем вы говорите. Здесь не продается.
- А в Москве?
- Там, наверное, продается.
- Так я дочке скажу, она в Москве живет, у нее зарплата большая – 4000 рублей.
Лейла грустно улыбнулась.
- Так оно где-то 6000 стоит…
- Не уж-то такое дорогое?! – Покачал головой старик, - Тогда лучше умереть.
- Не надо умирать, я вам в следующий раз лекарства другие принесу, будет лучше.
- Спасибо, доченька, спасибо, - сказал старик со слезами на глазах.
Когда мы уходили, она подошла к одной женщине.
- Я слышала, дочка скоро замуж выходит?
- Да, - улыбнулась та.
- Вот подарок к свадьбе. – Сказала Лейла и протянула ей мешочек.
Женщина открыла его и вынула золотой браслетик.
- Ой, Лейла, я не возьму, Лейла, что ты! – Застонала женщина.
- Берите, берите, будет что на свадьбу надеть.
- Ну как ты так можешь! – Принялся я ее ругать по дороге домой, - это же твой браслет, что ты свое раздариваешь?!
- Мне в нем нет толка, а ей – радость, у нее и платья-то нового на свадьбу нет.
- Но покупать лекарства, делать подарки… ты же не миллионерша!
- Разве в деньгах счастье? – Возразила мне сестра.
***
В этом году Сапар пошел в школу, и мы все решили, что Айгуль будет удобнее на моей городской квартире, а на выходные можно и загород. Все устроилось, как нельзя лучше, и школа была через дорогу, и я мог заезжать часто, то продуктами, то деньгами помочь. Сегодня я тоже решил заехать в гости, рассказать, как ездили в аул.
На пороге меня встретил Сапар с синяком под глазом.
- Кто это тебя так разукрасил? – Спросил я.
- Да… - стушевался он.
Вышла Айгуль. Повеяло сладким дурманящим ароматом. Ее волосы были наскоро забраны в пучок какой-то старой заколкой, но даже она смотрела диадемой с ее роскошных волос. Увидев меня, Айгуль обрадовалась, мы обнялись, и на одну секунду я словно искупался в купели со святой водой. Вынырнув наружу, меня снова поймали за крючок на аппетитную приманку два зеленых рыбака.
- Садись кушать, - пригласила она, - как раз ужинаем.
Мы расселись за столом. Я воодушевленно оглядывал все углы и стены. Здесь с самого начала никто не жил, единственною радостью для пыльных вещей были редкие лучи солнца, способные пробраться через прорези жалюзей. И вот появляется хозяйка, да еще какая! Сразу все заблестело, запахло свежестью, появились какие-то милые вещички, без которых все было уныло и неинтересно. Дом ожил и дарил уют той, что сделала его счастливым.
Тахир и Сапар ели наперегонки, бузя и ругаясь.
- Я, наверное, неправа, - вздохнула Айгуль. – Я Сапару всегда говорила: дерись, ты парень, можешь драться, но ударив всегда подай упавшему руку. И вот сегодня он подрался с одним мальчишкой, подал руку, а тот ему ногой в глаз! Вот я и думаю, правильно ли учу?
- Правильно, улыбнулся я, - поглядывая на Сапара, такие синяки украшают мужчину.
- Конечно, мальчикам нужен отец, - сказала она мне потом наедине, - я не могу научить их всему, чему учат мужчин, им сложно со сверстниками.
- Ты еще можешь выйти замуж… - сказал я рассеянно.
Айгуль удивленно взглянула на меня. В глазах сверкнула молния.
- Нет, Баха, лучше быть одной, чем предать Асмана! И как я смогу так поступить с каким-нибудь человеком? Каждый жест и слово буду я сравнивать с теми, что говорил и делал мой муж, ни разу не обидел, ни разу не дал повода усомниться в своей любви. Разве есть еще такой человек? Кто захочет тягаться с ним?
- Тот, - сказал я, подумав, - кто захочет лишь быть с тобой, лишь стать твоей тенью.
Она улыбнулась.
- На свете тысячи женщин, красивее и умнее меня!
О, как она ошибалась!
***
Не спала только мама, она встретила меня и посадила за стол.
- Мамуль, не хочу я, у Айгуль поел.
- Ну чаю хотя бы выпей с дороги, я твой пирог любимый испекла и она откинула полотенце под которым лежала шарлотка. Хоть и сытый был, но от такого отказаться не мог, с самого детства любил мамин яблочный пирог. Она в него и курагу еще добавляла, и орехи, и яблоки оставляла крупными кусками, как будто печеные яблочки внутри.
Я съел кусок, мысли унесли к старому дому в Ашгабаде, к Дурсун, заветному подъезду. Как странно, и детские и юношеские и зрелые воспоминания были приправлены запахами Айгуль, ее словами. Проходит жизнь, и я уже не мальчик, а где-то на заднем плане неизменно она… или я и моя жизнь на заднем плане?
- Знаешь, сегодня Максадик играл во дворе, так измазался, не знаю где! Я ему говорю, - иди к речке, умойся, а он ни в какую, боится подходить.
- Почему? – Удивился я.
- Не знаю, - задумалась мама, - он ведь совсем маленький был, когда Гульджан… а вдруг помнит что-то? Может, осталось где-то в голове боязнь? Вообще говорят, все, что с нами в младенчестве происходит, откладывается на подсознательном уровне, а потом возникают чувства, которые мы и объяснить-то не можем. Я в детстве очень не любила одного нашего родственника, хотя дети редко кого-то так не любят. Как приходил к нам в дом, плакала. А потом мама мне по секрету рассказала, что когда носила меня, этот человек ее обидел, сильно унизил, но так как это был папин брат, она никому не говорила… вот так.
Я представил: лежу маленький в коляске, запеленованный, одна большая голова и глаза как у вороненка, а рядом останавливается коляска – в ней девочка с черными кудряшками и зелеными глазками, вся в беленьких кружевах. Может, так она и началась наша любовь? Точнее… моя. Может, она просто спала и не взглянула на меня, а я посмотрел? Хотя любовь - болезнь в биологическом смысле, но воздушно-капельным путем она не передается, нужна устойчивая связь на эмоциональном уровне и, в этом смысле, любовь – самый недоступный вирус. Все-таки надо было ее тогда поцеловать… подумал я.
- Джаным, завтра выходной, ты поиграй с Максадиком, поговори с ним. Я иногда взгляну на него и сердце разрывается, без матери ведь растет. Я его и пригрею и обласкаю, он все «мамуля», «мамуля» меня называет, и глазенки несчастные, плакать хочется.
- Конечно, мам, поговорю.
На следующий день мы пошли с сыном к реке, он остановился на пол дороги.
- Ты боишься идти?
Он молчал.
- Если боишься, скажи, в этом нет ничего предосудительного.
- Ну…, она сильная, - сказал он, подумав.
- Но ты же мужчина, мужчина сильнее воды и храбрее.
- Почему муссина долзен быть хлаблым?
- Ради того, чтобы все его мечты сбывались.
Максадик вздохнул и подошел к берегу речки, постоял там недолго и сказал, обращаясь к ее быстрым протокам:
- Эх рецька, я – тлус, не муссина!
Я подошел, снял ботинки и опустил ступни в морозную воду, дыханье сперло от холода. Поежившись, я сел на травку.
- Если человек чего-то и боится, то это только до тех пор, пока не попробует. Все ему подвластно, и когда человек это понимает, - он царь.
Максадик стянул носочки и сел рядом, опустив пальчики на холодные камешки.
- Ух, - сказал он, - холедно.
- Вот и все, - сказал я довольно, теперь ты стал мужчиной, ничто и никогда тебя не сможет сломить!
- Ула!! – Закричал Максадик и побежал к дому. – Мамуля, папа сказал, я стал муссиной!!
И все мог покорить человек, я это знал. Горные вершины, и быстрые пороги, ураганные ветра и сухую пустыню, но лишь одно было ему не подвластно: не мог он распустить и сплести заново ковер своей жизни. Где-то в далекой темной пещере, среди пустынных гор, горит очаг, на нем в котле варится сила земли. Возле очага сидит ветхая, как мир старуха и ткет покрывало, сплетая между собой разноцветные нити людских судеб. Как только она закончит, настанет конец света. Но каждый раз, когда она встает помешать зелье, собака, что притворяется спящей, выдергивает нити, и так старуха не может закончить свою работу. Так, кажется, гласила древняя индейская легенда. Эх, песик, расплети вязанье до тех пор, где сплели вместе Айгуль и Асмана, а мою нитку пустили на бахрому, где еще не стянула древняя старуха два узелка на тонких нитях жизни брата и Гульджан. Верни меня в тот солнечный день, где я – чумазый вороненок сижу с пирамидкой чореков, вглядываясь в черноту входного проема. О чем мечтал я тогда? О хорошей работе? О деньгах? О людском уважении? Нет… только об одном, чтобы на меня взглянула девочка с зелеными, как луг глазами. Прошло время, оно проверило на прочность все мечты. И вот я, погрузневший мужчина, сижу на берегу реки с обмороженными ногами и думаю о том же, что и тогда в знойный, безводный июньский день.
Наказал ли меня Бог за то, что когда-то я предал свою мечту и забыл о ней? Если бы я знал, что наказание будет так жестоко!
***
Папа ходил обрадованный. Вчера к нам позвонила Алла Назаровна и сказала, что они хотели бы приехать «основным составом». Папа считал, что это хороший знак, а на днях он видел сон, что у него вырастает еще один зуб, да с такой болью! «Не уж то дождались еще одного внука?!» - радостно озвучил папа свои мысли. «Девочка – было бы замечательно!» - вздыхала воодушевленно мама. Я тоже был рад, хотя и сомневался, входит ли Лейла в «основной состав». Но увидев Лейлу на заднем сидении их «Мерседеса», я повеселел, не уж-то и в правду у меня будет племянник?
Однако, лица их были совсем не веселые. Лейла улыбнулась мне как-то натужно и я начал серьезно волноваться, не случилось ли чего, но, может, они просто такие странные люди.
Мама пригласила гостей к столу, по такому поводу она приготовила все самое лучшее. Заставила Машку до умопомрачения лепить тонкие высококлассные манты, сама приготовила шикарный торт, запекла баранью ляжку. «Пусть знают, как надо жить» - сказала мне мама. Все же гости держались очень холодно, особенно не церемонясь, они сели за стол, поклевали пищу без особого удовольствия и приступили к разговору. Лица родителей замерли в ожидании. Говорила Алла Назаровна, остальные молчали. Отец Какаджана – Сердар - производил впечатление забитого и тихого человека, пару раз он лишь попросил положить ему плов и сам испугался собственного голоса. Видимо, в семейной эволюционной цепочке он находился где-то на уровне инфузории – тапочка и занимал почетное место пуфика где-нибудь в коридоре. Просто не может же быть порядочная туркменская семья без мужа. Какаджан тоже особенно не выделялся, у меня создалось впечатление, что он вообще не умеет говорить.
- Мы хотели бы поговорить о Лейле, - сказала Алла Назаровна, - вы уже, наверное, догадались.
- Да, Да, - заулыбался папа.
- Ну так вот, - продолжила она – мы долго ждали внуков, как и вы наверное, хотя у вас их уже достаточно, - между делом заметила она, - попросили, наконец, детей пройти обследование, вроде бы ничего страшного ни с моим сыном, ни с Лейлой нет…
- Подождите, - прервала мама, лицо ее посмурнело, папа тоже осел как неудавшийся бисквит, - подождите, не так много времени прошло…
- Не так много?! – Повысила голос Алла Назаровна, - Я уже думаю, что скорее родит моя младшая дочь, чем сын получит ребенка! И потом… неизвестно, в центре все знают Лейлу, могут чего-то и не договаривать…
- Да что вы… - взвинтилась мама.
Но папа остановил ее, положив руку на плечо. Он впился в глаза Аллы Назаровны как пиявка, словно пытался высосать из них хоть какое-то объяснение. И оно последовало.
- Сын мог бы развестись с вашей дочерью, - сказала та как ни в чем не бывало, - но мы уважаем вас и понимаем, что она после этого вряд ли выйдет еще раз замуж, - это прозвучало особенно едко, - мы предлагаем взять Какаджану вторую жену. А что, - словно бы ее кто-то одернул, взвизгнула она, - пол Ашгабада так живет, одна семья там, другая – здесь, а что? Ничего в этом нет, все довольны.
Она ждала реакции родителей но те молчали, даже не смотря друг на друга, их глаза как будто остекленели. Какаджан налег на кусок мяса, а Лейла вообще весь разговор не оторвала взгляда от скатерти.
- Они могли бы жить в разных местах, слава богу деньги есть…В мусульманских странах это в порядке вещей, - сказала Алла Назаровна и снова посмотрела в сторону родителей.
Они хранили молчание. Папа мне казался совершенно спокойным и даже отсутствующим.
- В конце концов вы сами виноваты, врачи, должны знать, что после тридцати уже не так-то просто родить! Я вообще думала, что ей меньше лет, когда сватались, - добавила Алла Назаровна, теряя терпение.
И в этот момент отец вскочил на ноги так, что на столе задребезжала посуда, а Какаджан размазал по лицу кусок, который собирался засунуть в свой безразмерный рот. Алла Назаровна вздрогнула а Сердар вжался в спинку стула.
- Вы хоть понимаете, кому вы это предлагаете?! – Заорал отец, а я лишь заворожено смотрел, как он стоит, - Вы?! Что вы можете знать о мусульманских обычаях, люди, восхищающиеся постной брынзой и дешевыми тряпками? Сапар, что же ты молчишь? Ведь я отдал дочь за твоего сына только потому, что мы ели из одной тарелки в студенческом общежитии. В горячих точках, в Афганистане, вместе пули из молоденьких мальчиков вынимали! Да мы с тобой огонь и воду! Ты веселым, азартным, талантливым был! А кем стал?! Посмотри на себя! Скажи же хоть что-нибудь, или твоя мусульманка тебя подмяла?!!! – В эту секунду он был похож на грозного небодержца Зевса, метающего молнии в своих обидчиков, - Вы!! Вчера приехавшие в город, будете мне рассказывать, как живут в Ашгабаде семьи? Учить меня, доктора наук, человека, которого знает вся Туркмения, и половина ее ходит с заштопанными мною сердцами, как жить?! Хотите заставить эту святую женщину, - он кивнул в сторону мамы, которая была бледная, как тень, - чьего мизинца вы все не стоите, заставить краснеть за свою дочь? Вы не краснеете за своего немого аборигена, а мы должны краснеть за умницу, красавицу дочь, получившую отличное образование, ни разу не отошедшую на шаг от своих родителей, потому, что боялась, что скажут люди!? И вот, что она получила!
Сердар вжал голову в плечи, как потрепанный воробей, Какаджан раскрыл рот от удивления и смотрел на мать, а та, выпучив глаза, окаменела. В эту секунду отец схватился за сердце и согнулся, мама поддержала его.
- Джаным, прошу тебя, не надо, успокойся.
- Вон! – Прохрипел папа, - вон из моего дома, не хочу больше никогда слышать о вас и видеть ваши шакальи лица, Вон!
Алла Назаровна, ее сын, муж вскочили, как ошпаренные, и побежали к выходу.
- Вон!!! – кричал им вслед отец, - ни слова больше!!!!
Сердар на секунду замешкался в дверях, посмотрел на отца вороватыми глазами, хотел было протянуть ему руку, да не стал. И медленно, словно старая больная собака, идущая на смерть, поплелся в сторону жены и сына.
Папин сон означал лишь то, что, как зуб мудрости, в кровоточащей десне нашей семьи снова проросла Лейла. С болью и температурой, со слезами и мукой, но сделав нас еще сильнее и зубастее!! Воистину, ни слова больше!
***
Папа теперь мог передвигаться с палочкой. Верно говорят, что худа без добра не бывает. Снова в нашем доме стало весело и шумно, и даже Айгуль постоянно просилась обратно, грозясь, что получит права и сядет за старенькую «тoйоту». Я приезжал к ней и засиживался допоздна, мы болтали обо всем, что приходило в голову: о погоде, о моей работе, о том, что девочки развиваются быстрее мальчиков, и Ясмин не уставала это доказывать. Сегодня случилось удивительное событие. Я вошел в комнату, где она играла с пластмассовыми кубиками, она посмотрела на меня и сказала: «папа», я смутился и не знал, что делать, а Айгуль улыбнулась.
- Все говорили сначала «мама», а она сказала «папа»! – Радовалась Айгуль, не обратив внимания на то, что девочка сказала это мне.
Когда я вернулся домой, то застал Машку за очень странным действом. Лейла сидела на стуле, а Машка держала над ней таз с водой и выливала туда расплавленный свинец, постоянно приговаривая: «Ай, шайтан, ай шайтан!».
- Что это такое? – Удивился я.
- Мяхри считает, меня сглазили, - сказала Лейла и подмигнула мне, так чтобы та не заметила.
Но Машка все продолжала заговаривать-приговаривать, доставая из воды то глаз, то губы, то еще какую-нибудь фигурку, которая непременно свидетельствовала о том, что Лейлу сглазили, заговорили или просто плетут интрижки. Посмеявшись и получив за это неодобрительный взгляд Машки, я пошел поцеловать Максадика. По дороге меня поймала мама.
- Зайди ко мне, - попросила она.
Я зашел. Мы сели на кровать, я приготовился слушать. Мама долго молчала, верно, подбирая слова, а потом вдохнула воздуха и начала:
- Ты у Айгуль был?
- Да.
- Как она?
- Ничего, привет передает. Просит на эту субботу у нас детей оставить, ей на свадьбу к подруге идти. Ты представляешь, та уже третий раз замуж выходит, да как удачно, он владелец ресторана большого, у нее трое детей от прошлых браков, и ничего. Вот бы Лейле у нее поучиться! Айгуль с ней с детства дружили, она такие веселые истории про них рассказывала… ой… забыл, Ясмин сегодня «папа» сказала…
- Это хорошо, - остановила мама мой восторженный рассказ, - пусть оставит, я только рада буду и Лейла тоже.
Я хотел было еще что-то рассказать про Айгуль, но мама положила мне руку на коленку и сказала тихо:
- Я, сыночек, с тобой поговорить хотела.
- В чем дело? - Заволновался я, поняв, что это серьезно.
- Мыш-мыши ходят…
- Что?
- Мыш-мыши (мама так слухи называла).
- Про Лейлу что ли? – не понял я.
- Да нет, про вас с Айгуль, - вздохнула мама.
- Чего? – Спросил я недоуменно.
- Ты к ней ездишь часто, постоянно что-то носишь, остаешься иногда.
- Ну мы ведь родственники, мама. – Разозлился я. А потом ты ведь знаешь, что Асман меня просил!
- Ты не заводись.
- Я не завожусь, вы с отцом просто такие перестраховщики. Пусть себе люди говорят.
- Но я просто подумала, а почему бы вам не пожениться, мне тетя Шекер еще давно об этом говорила. Они, говорят, одинокие, дети у них, пусть поженятся и живут вместе, им легче будет. Женщине одной трудно.
Я знал, что раньше у нас существовал обычай, когда жена старшего брата после его смерти переходила к младшему, но ведь это когда было.
- Мама! Ты что? Что ты говоришь. Это сто лет назад было, как можно, я… да ну вас!
- Сыночек, ведь обычаи мудрые люди придумывали.
- Женщина – не вещь какая-то, чтобы ее передавать из рук в руки. От тебя, мама, я такое не ожидал!
Я встал и хотел уйти.
- Ты сядь, послушай, - успокоила меня мама, - вы же очень дружны, и даже в детстве ты за ней ухаживать пытался, живите как друзья, только распишитесь. Асман на небе тебе будет благодарен, ведь важнее чести жены ничего нет. Этот обычай – мудрый. Не для того он существовал, чтобы женщину, как вещь передавать по наследству, а для того, чтобы защитить ее и ее детей. Вот представь, уйдет она с детьми в другой дом, к другому мужу... Примет ли он ее деток как своих? Хорошо ли им будет там, среди чужих людей? Вот о чем всегда туркмены думали, и ты подумай.
Я ушел озабоченный. С одной стороны я был напуган, но сердце внутри билось как очумелое, я знал, что оно хотело поверить в эту сказку. Приходить в дом, где Айгуль расставила на полках свои милые вещички, где ребенок сказал мне «папа» не как чужой дядя, а как муж, и люди будут говорить о ней теперь, как о моей жене, мы будем вместе есть, смотреть телевизор, мечтать, радоваться и горевать. Я смогу обнимать ее, когда ей станет грустно, а она делать мне массаж головы, когда буду приходить с работы усталым. Воображение рисовало мне красочные картины той жизни, о которой недавно я мог только мечтать, но мысли путались и вдруг разум сказал: Айгуль посчитает это оскорблением, она возненавидит тебя, за то, что ты заставишь ее предать любимого человека. Я успокоился, теперь снова мечтать нельзя.
Прошло какое-то время, я уже начал забывать об этом нелепом разговоре. Но как-то я стоял на деревянном мостике и наблюдал за течением речки. Вода качала от берега к берегу зеленый листок, а на нем изо всех сил пытался удержаться муравей с малиновой ягодой на спине. Я подумал, что он очень похож на меня. Так же, как и этот муравей, я пытаюсь удержаться на речке своей нелепой жизни, меня болтает из края в край, а я все сильнее сжимаю свою неспелую ягодку – мечту, что со мной будет, зависит только от Божьей милости. Дунет ветерок и нет меня. И вдруг я увидел Айгуль, она шла ко мне медленной грациозной походкой, словно осторожная лань. Прекрасная, манящая, в легком белом платье, волосы уложены на одно плечо. Она встала рядом со мной и тоже принялась наблюдать за рекой.
- Я сейчас с мамой разговаривала о нас с тобой…
«Ну вот» - Подумал я - «Не дай Бог, сказала, что я «за»» и смущенно сказал:
- Прости ее, они с отцом постоянно о тебе думают, переживают, все от этого…
- Ой, какой смешной муравьишка, - улыбнулась Айгуль.
Бедняга буксовал на торчащем из воды камешке и не знал, что делать. Айгуль перегнулась, через висячие перила, так, что я даже испугался на миг, подняла листок и положила его на берег. Муравей радостно потащил свою добычу к муравейнику.
- Мне Асман сказал как-то… «Странно в жизни все… Вот ты с Бахтиком раньше, чем со мной познакомилась, он в тебя влюблен был, а вышла замуж за меня», «Чудной ты, - удивилась я, - ничего странного, это же в детстве было, может быть даже для того, чтобы мы потом с тобой встретились». Нет, - говорит он, - иногда мне кажется, что вместе вам было бы хорошо. Он – прохвост и непоседа, но такой души, как у него, больше не найти. А ты – живая, юркая, словно ленточка на ветру. Кажется, поймал… а на самом деле упустил, и только ветер сквозь пальцы». «Да это же судьба, - рассердилась я, мы непохожи, но так было задумано, не нами». «Вот и мне интересно… - Задумался он. – Что же было задумано?». Вот такой странный разговор. Тогда я даже не поняла, к чему это… Да и ладно, глупости… Я больше замуж не выйду, а ты еще женишься, найдешь себе хорошую жену.
- Не женюсь, - отрезал я и обиженно отвернулся, но слова Асмана не выходили из головы.
Она положила руку мне на плечо и по телу побежали мурашки, словно я сам превратился в огромный муравейник.
- Если родители так хотят, и ты не против, давай распишемся, пусть они больше не волнуются, хватит с нас всех бед, а захочешь жениться на другой, я тебя держать не буду.
Я боялся на нее посмотреть, потому что еле сдерживал слезы. Но она развернула мое лицо к себе и я ослеп от изумрудного блеска.
- Бахтик, я тебе так благодарна, ты столько сделал для меня, ты мой самый-самый лучший, - она сделала невольную паузу, - друг.
И тут навернулись слезы, ну чего я еще ждал, «друг», ну конечно, и даже это так много для меня!
- Не стесняйся, - сказала она, - поплачь, мы теперь будем плакать вместе.
Мы обнялись и стояли так долго-долго.
***
Мы не стали устраивать никаких праздников. Шумно посидели семьей. Говорили друг другу приятные слова. Больше всех были довольны дети, они горячо спорили, как кого будут называть, хотя мне и Айгуль было все равно, они были наши дети и все. Вспомнили Асмана и Гульджан… Я подумал, что если там, на небесах люди сходятся так же, как и здесь, то пусть они будут вместе. Детей уложили и только к ночи добрались до квартиры в Ашгабаде, я не смог бы войти в их с Асманом спальню, никогда, даже лечь на то место, где лежал он, я был недостоин. Но и она не могла войти к нам с Гульджан, духи не оставляют свои обители.
Комнаты было две и гостиная, в одной размещались дети, в другой спала Айгуль, а в зале диван не раскладывался. Мы еще выпили, посмеялись.
- А помнишь, как хотел меня поцеловать тогда? – Спросила вдруг Айгуль, хитро прищурив глаза.
Она помнила!
-Да, я сильно испугался твоей мамы.
Айгуль улыбнулась. Нахлынули воспоминания, мне казалось, я даже чувствую запах новой краски, которой тогда покрасили перила в подъезде. И так же, как тогда, волнение охватило меня.
- Надо ложиться, - сказала Айгуль, - уже поздно.
Я подумал и сказал:
- Я лягу в зале, ничего…
И вдруг Айгуль резко обернулась, но вместо облегченной благодарности, я прочитал в ее глазах разочарование. Маленький бесенок рассмеялся мне в ответ.
- Да, да, конечно, так будет лучше…
И она ушла. Она ушла, чтобы больше никогда не стать моей любовницей. Дверь закрылась и я почувствовал странное опустошение, сродни состоянию, когда хочется повеситься.
***
И так шли годы, один за одним, как упрямые овечки идут по натоптанной тропе. Мы жили счастливо и спокойно. Подросли дети, один за одним, раскинув крылья, покинули родное гнездо. Ушли родители, почти одновременно, по-другому они не могли, такая нить не может разорваться. Она называла меня «Баха», как Гульджан, а я ее – «Гуля», так, как никто ее не называл. А как иначе? Она и была моей голубкой, моей белой пташкой, чей голос звучал соло в моем сердце. Через всю жизнь я пронес это странное чувство, которое то губило, то спасало меня, то жгло, то залечивало душу. Это нежная щемящая мука, плотская страсть и девственная платоническая любовь. Я не познал ее океанов, ни разу не прикоснувшись к ней, как мужчина, всегда как друг… Втайне мечтая ощутить на губах солоноватый привкус ее страсти или просто мягкий шелк ее любовных объятий. Я был другом моей любимой женщины, и радовался тому, что мог быть просто ее тенью, просто наблюдать за тем, как она готовит обед или читает книгу, просто делать ей теплые горчичные ванночки и восхищаться худыми линиями ее маленьких ножек, просто читать стихи, когда она не может заснуть и мысленно повторять: «и эти строки я посвятил тебе, любимая…», не обижаясь ее смеху.
Мы дожили до глубокой старости, и я молился каждому новому дню, который дарил мне ее улыбку. Вот уже десять лет мы жили здесь, в нашем загородном доме. Теперь здесь все изменилось. Опустел сад, одичал лимонарий, дом стал похож на музей, где каждая вещь хранила в себе историю о ком-нибудь из бывших обитателей. Лишь иногда из дальних комнат доносится смех прошлых лет, папины шутки, наша с братом мышиная возня. Словно призраки из дальнего прошлого, к которому я когда-то принадлежал. Я сам чувствую себя одним из экспонатов. Скоро и я уйду из жизни, а наши горы все с тем же мудрым высокомерием, будут взирать на полуголые просторы пустынных окраин, как и в тот день, когда я, новоиспеченный студент, лежал на топчане, набрасывая в мыслях акварельные вспышки грядущей жизни. Кажется, вот-вот выбежит Лейла, молоденькая, еще нетронутая жизнью, и снова начнет, шутя, ругаться на меня. Лейла? Она вышла замуж за Самбу и уехала в Москву, потому что он не предал мечты, которую обрел однажды, у них вырос прекрасный мальчик Асман, не очень давно он гостевал у нас. Кстати, Айсенем, сестра Какаджана, действительно, родила ребенка раньше. В 16 лет она сбежала из дома с молодым музыкантом и пришла лишь через год с маленьким кричащим узелком, то-то ее мама, небось, обрадовалась.
Тихая старость, - это совсем не то, о чем я мечтал, но рядом была Айгуль. Когда-то я надеялся не увидеть смерти близких мне людей, но Бог рассудил иначе, словно проклятый скиталец, я проводил их в последний путь к солнцу, а теперь болела и Айгуль. Вот уже несколько недель она не вставала с постели, и все, что я мог, - лишь сжимать ее руку и разговаривать с ней, пусть она и не слышала. Порой меня охватывал жуткий страх одиночества. Так, словно кто-то хотел задуть последнюю лучину в моей крохотной коморке.
Она все бредила, повторяя его имя. Сложив руки, я начал молиться, хоть и не знал ни Библии, ни Корана, ни намаза, ни «отче наш…», о чем-то своем. Я молился тому, кто не должен был меня слушать, потому что я презрел почти все его заветы, но, может быть, ради нее, ради еще одного дня, пусть такого же безмолвного… И вдруг он услышал меня. Айгуль перестала бредить и открыла глаза.
- Джаным, - застонал я, - что же ты делаешь со мной.
Она погладила мои седые волосы ослабшей рукой.
- Осталось мало времени, - сказала Айгуль, - Не плачь.
Но я рыдал, рыдал и пил свои слезы.
- Не говори так, прошу, не говори так, ты не знаешь, как страшно оставаться старику одному, словно сухое дерево, которое никто не поливает, я буду молить о скорейшей смерти, без тебя я жить не хочу.
Она улыбнулась через силу. Ее рука лежала на моей ладони.
- Я всегда буду с тобой, но если ты остаешься, значит, так хочет Бог.
Она закашлялась, но снова взяла себя в руки.
- Я осталась тебе кое-что должна, - сказала она, смотря мне в глаза.
- Что, джаным, что?
- Я знаю, ты ждал этого всю жизнь. Наклонись.
Я повиновался.
- Возьми то, что я удержала…
И она поцеловала меня. Я почувствовал вкус ее губ. Ни лекарств, ни тяжелой болезни, я почувствовал сладость тех желанных губ, которые кричали мне – «вороненок!», за которыми я наблюдал тогда через окно ванной комнаты, тех, что сказали мне «да…, так будет лучше…»
- Прости меня, прости меня!! – Доносился нечеловеческий крик из моей груди. Я просил у нее прощение за себя, я был проклятьем в ее жизни, она – моим ангелом.
Айгуль снова впала в забытье. «Асман, Асман…» - повторяла она. Внезапно ее рука потяжелела на моей ладони. Вот они и встретились, - подумал я и опустил ей веки.
Молча я вышел из комнаты, Машка посмотрела на меня и охнула.
- Все? – Спросила она.
- Все. – Сказал я и пошел дальше, оставив позади машкины крики.
Я вышел на улицу, спустилась вечерняя прохлада. Солнце стыдливо пряталось от меня за спинами гор. Закат расплескал алые краски по горизонту. Где-то вдали не унималась певунья – мусичи…
Кто я?
Я тусклый блик на водной глади, я существую, пока она отражается во мне. Она уйдет – и я исчезну. Я превращусь в бесцветную жидкость, без мыслей и желаний. Я тусклый блик…
Москва, 2003 г.
Моим дорогим туркменским семьям посвящается.
Прости меня
© Copyright: Амелия, 2008
Свидетельство о публикации №208062700532
Свидетельство о публикации №208062700532
Рецензии
Никогда не думал, что когда-нибудь прочту такое... И не знал, что среди моих земляков-современников есть такие таланты. Спасибо вам большое за те три часа, что я провёл на родине, читая ваше произведение!
Кирилл Гелета 05.06.2013 21:06 • Заявить о нарушении
Кирилл Гелета 05.06.2013 21:06 • Заявить о нарушении