Порванная Куртка

       Сидит себе Серёга в палатке, людям улыбается. И люди ему улыбаются.
       Ну и что, коли продаёт пиво, сигареты и прочую лабуду? Работа такая.
       Работа – не ахти, конечно. Что говорить. Но у других вон, и такой нету. Полгорода вообще непонятно на что живёт, как концы с концами сводит.
       А Серёга чего? Серёга ничего. Никого не обсчитывает. Никому не хамит.
       А вот ему иногда хамят. И ещё как. Изгаляются, как могут. Непонятно только за что. Насрут в душу и отваливают.
       А Серёге дальше работать. С людьми, между прочим. Работает Серёга недавно, ещё не научился забивать гвозди на всякую хрень, всё близко к сердцу принимает.
       Тут один фраер решил перед лярвой своей показаться, понты дешёвые кинуть. Серёге прямо так в глаза и говорит:
       – До чего же я вас, торгашей, ненавижу!
       Промолчал Серёга. Нельзя ему с покупателями цапаться – хозяин вмиг вытурит.
       Подумал только: «Раз ты так нас ненавидишь, х...ли тогда припёрся. Тебе же, небось, с неба всё сыплется, ну и пердел бы дома!».
       Тот крендель давно уж срыгнул в туман, его и след простыл, а у Серёги на душе кучи навалены.
       
       За работу свою Серёга держится обеими руками. Плохо с работой. Это в Москве или в Питере, говорят, работа есть, а здесь – трубец! Засада полная. Как завод закрыли – вообще не пойми чего началось! Народ просто взбесился!
       А жить надо. Ладно бы Серёга один был, а то дома – мамка больная и сеструха Маринка. Случись чего – как они будут? На Серёге весь дом держится, на него одна надежда.
       Подался бы Серёга в Москву или в Питер на заработки, да не может. На кого мамку с сеструхой оставлять? Маринка – маленькая совсем. А из родни – одна тёть Зина, и та не просыхает. На неё оставишь, как же!
       Поэтому и молчит Серёга, терпит. На серёгино место охотников – пруд пруди. Хозяину кто заложит – и хана Серёге. А он – кормилец. Нельзя ему без работы.
       
       Мамка три года уже из дому не выходит, а Маринке – девять всего.
       Отца у Серёги нет, и не было никогда.
       Серёга когда мелкий был, уж сколько раз мамку расспрашивал:
       – Мам, а кто у меня батя?
       Ничего мамка не отвечала. Отмалчивалась. Или же, не глядя на сына, говорила скованно:
       – Нет у тебя его.
       Серёга не унимался:
       – Как это? Так не бывает.
       Мамка вздыхала:
       – Бывает, сынок... И не такое бывает.
       
       А потом появился этот урод. Александр Михалыч. Гнида! Хрен с горы!
       Серёге он сразу не понравился. Особенно после того, как Серёгу учить начал – это не так, это не так. Учитель, блин! Ушинский!..
       А как он на мамку орал! – Серёга аж весь ёжился.
       И чего только мамка в нём нашла? Хорошо ещё, что когда с ним расписывалась, фамилию его не взяла. При своей осталась...
       Родилась Маринка. Так этот прыщ даже в роддом не приехал. Развонялся, как общественный сортир! Что это типа не его дочь. А чья, Пушкина, что ли?
       Ну ничего, Бог всё видит. Наказал он этого козла, видать допёк тот сильно.
       Окочурился Александр Михалыч. Якобы у него сердце слабое было.
       Какое оно там было слабое – докторам решать, но то, что говна в нём было много – факт.
       А Серёга чего? Серёга ничего. Стал вроде за старшего. Как-никак – единственный мужчина в доме.

       Мамка у Серёги хорошая, добрая. Серёгу ругала редко. И выпорола Серёгу за всю жизнь один раз только.
       Это когда Серёга в седьмом классе в драке одежду всю порвал. С таким трудом мамкой купленную.
       Куртка – та вообще новая была, только купили. Красивая была куртка, модная.
       Не сказал тогда Серёга мамке, за что тому ублюдку в рыло дал. Из-за чего мочилово началось... И не скажет никогда!..
       Крепко от мамки Серёге попало. Но он даже не заплакал. А вот мамка плакала. Стегала и плакала, стегала и плакала.
       А вечером прощения у Серёги просила. И опять плакала.
       Прижала Серёгу к себе, по голове его гладит, и плачет, гладит, и плачет:
       – Прости, сыночек! Прости меня, дуру, если можешь!
       А Серёга чего? Серёга ничего. Буркнул только:
       – Да ладно, мам...
       Глянул на мамку – а она, вон, как осунулась! Ведь молодая ещё женщина. Недаром на двух работах. Вот она, цена трудовой копеечки!
       На следующий день поехали Серёгу по-новой одевать. Нельзя же штопаным-перештопаным ходить, хмыри всякие за глаза хихикать будут.
       Мамка уж расстаралась, прикинула Серёгу с иголочки.
       И куртку новую купила. Крутецкую, стильную...
       ...Потом до мамкиной получки на одной картошке сидели...

       Работает Серёга, людям улыбается. Не обсчитывает, не хамит. Вподляк ему хамить и обсчитывать. И люди ему улыбаются, отвечают, стало быть, взаимностью...
       Да вот не всегда, правда. Найдётся какая-нибудь гангрена, наверзает в душу. Знает, падла, что Серёга промолчит – пасут Серёгу стукачи хозяйские, тут же на него хозяину стуканут, если что. Вот Серёга и терпит поливы.
       К счастью, случаются они не каждый день. День на день, Слава Богу, не приходится. А то ведь можно было б свинтиться.
       Накануне вот сеструха в гости заглянула. Посидела с Серёгой маленько.
       Так Серёга весь изъёрзался, очень уж не хотел, чтобы выродок какой при сеструхе над ним измываться начал. Ни к чему ребёнку грязюку эту видеть и слышать.
       Обошлось. Нормальный выдался день.
       А сеструха кассу увидела, и говорит:
       – Ух, ты, сколько денег!
       Серёга улыбнулся:
       – Не-е, Марин, это – не деньги. Деньги – это то, что ты можешь домой забрать, на себя истратить. А это – ой, даже не знаю, как назвать...

       Нормальный, короче, день вчера был. Не то, что сегодня...
       Сегодня подвалила одна грёбнутая тётка. Докопалась до Серёги. Ничего не купила, но в душу напонОсила на всю катушку.
       Сама толстая, страшная. Гаубицы – не обхватишь, на ногах «Прощай, молодость!», на башке причесон «Я у мамы – швабра», из вафельника дерьмом разит – хоть нос зажимай. И злая, как стая волков.
       Чего ей Серёга такого сделал? За что она на него так? Серёга всем улыбается, со всеми вежлив, всем приветлив. Для каждого доброе слово находит.
       А эта мымра взъелась – аж трясётся. Провоняла злобно:
       – Вон, сидит здоровый пердила! Работать не хочет, учиться не хочет! У-у, тунеядец! – как только не лопнула от злости.
       
       А Серёга чего? Серёга ничего. Промолчал Серёга, придержал веник. Нельзя ему. Заложить могут.
       А у самого от обиды всё переворачивается:
       Кто тунеядец? Он тунеядец? Он работать не хочет? А чем же он тут занимается – изюм косит? Или груши околачивает?
       Да под конец работы такое вырубалово – домой приползает весь выжатый! И виноват он разве, что другой работы нету?
       Или, может, он учиться не хочет? Да запросто!
       А платить за обучение кто будет? Ты что ли, коза мочёная?
       Да Серёга в институт поступит влёгкую, не глупее других. Жбандель варит!
       И в школе учился он вроде неплохо. Трюндели, конечно, были, куда без них. Но мало. Не хотелось мамку расстраивать.
       А по математике – так вообще зашибенно дело шло. Задачки щёлкал, как орешки. Математичка Ксения говорила, что у него способности...
       ...Какие, к лешему, способности?! Работать надо. Вот Маринка на ноги худо-бедно встанет, школу закончит, тогда можно будет и про способности. И то – неизвестно ещё.
       
       Вот мамку бы на ноги поставить! Серёга бы горы ради того своротил.
       Но пока что плохи дела у мамки. Доктора бьются, ничего сделать не могут.
       ... Бежала мамка, спешила с одной работы на другую. А зимой дело было, темно, скользко. Мамка и поскользнулась, упала. Да так расшиблась, что теперь – одна лишь пенсия инвалидная.
       Серёге пятнадцать тогда только-только стукнуло... В тот день он сразу стал взрослым...
       Туго Серёге пришлось. Ой, туго!

       А Серёга чего? Серёга ничего. И о мамке, и о сеструхе заботится.
       Хотя, вон, Маринка – молодец, умница! Не по годам самостоятельная. Готовить научилась реально!
       ...Вот сменится Серёга, и попедалит домой. Где сеструха ему уже что-нибудь нажористое наготовила.
       Будет Серёга трескать за обе щеки, и забудется до завтра вся та шелупень, что ему жизнь отравляет, работать спокойно не даёт.
       Станет на время Серёге всё по барабану...
       Кроме одного.
       Никогда, ни при какой расслабухе Серёга не стерпит, чтобы про мамку кто худое слово сказал. Сразу в шнопак даст. В любое чукалово полезет, коли мамку обидит кто. А обидчика по стенке размажет...
       И никогда не узнает мамка, из-за чего тогда драка затеялась, где Серёге новую куртку порвали...