Соловей

    1.На переправе

       Эта история случилась в июле, когда солнце стояло в зените, а в лесу зрела клубника. К этому времени Аркашка Соловьёв перешёл в четвёртый класс, хотя должен был перейти в шестой, из этого следует, что учился он из рук вон плохо, и в каждом классе, кроме третьего, оставался ещё на год.
       По имени Аркашку никто не называл – для всех он был просто Соловей. Водился Соловей чаще всего с мелюзгой и, не замечая разницы между собой и малышнёй, часто втягивал её в непредсказуемые истории, которые заканчивались порой весьма печально. Но вообще-то Аркашка был добрым малым, а все эти истории случались по причине его некоторого тугодумия, правда, в экстремальных ситуациях он соображал всё-таки быстрее.
       Однажды жарким сибирским днём, когда мама окучивала картошку в огороде, Соловей вызвал меня на улицу и сказал:
- Томка, собирайся, – пойдём в лес по ягоды. Бери Валерку, а я позову Таньку (Танька – это моя подружка, ей было пять лет, мне шесть).
- А куда мы пойдём? - поинтересовалась я.
- Куда, куда… На кудыкину гору! (Это была его любимая метафора).
- Ну, правда, Соловей.
- Что ли не понимаешь? На Вятский бок!
      Вятским боком назывался лес, который простирался от нашей маленькой речушки Сунтурлы до соседней деревеньки Вятки, промышляли мы обычно вдоль берега, как раз против деревенских огородов: и близко, и безопасно (так нам казалось).
- Ты что-о, Соловей, – протянула я, - мама не разрешит.
- А ты не говори ей, мы же недалеко: пробежимся бережком до вашего огорода, да и дело с концом.
- А назад?
Соловей глянул на меня свысока и небрежно сказал:
Назад - через речку по брёвнышку, боишься что ли?
- А вдруг не перейдём? - шмыгнула носом я. - Валерик ведь маленький.
- Не боись! - Валерку поведу я, а ты пойдёшь с Танькой.

      На Вятский бок мы перешли по мосту. Сначала миновали деревню, а поскольку возвращаться этим же путём не хотелось, то Соловей и придумал укоротить его, предложив перейти речку по брёвнышку, как раз против нашего огорода.
И вот наконец все четверо мы выстроились перед ним.
- Ну ладно, мы пошли, - взяв Валерика за руку, бодро сказал Соловей. Глянув на меня, строго добавил: - А ты и Танька, – чтоб ни шагу, пока не перейдём! Поняла?
- Поняла, - уныло ответила я.
Соловей пошёл первым, а Валерик (мой братик), смешно переставляя косолапые ножки, – за ним. Крепко держа малыша за руку и осторожно ступая по бревну, минуты через три-четыре они достигли противоположного берега.
- Так, Томка, - едва ступив на землю, скомандовал Соловей, - бери Таньку, и вперёд!
- Не пойду-у! - спрятав руки за спину, ни с того ни с сего вдруг заартачилась Танька. - Не пойду – я боюсь!
- Ты чего? - опешила я. - Хочешь здесь до ночи остаться? А ну, пойдём! Давай руку.
Девчонка скорчила гримасу, собираясь заплакать, постояла немного, потом протянула ручонку и сказала:
- Томка, держи меня крепче, а то я упаду... может быть.
У меня ёкнуло сердце, и чтобы справиться с волнением, я несколько раз глубоко вздохнула, после сказала:
- Вот, придумала… пойдём, не бойся.
      До середины реки мы добрались нормально, потом Танька почему-то резко качнулась влево и, потащив меня за собой, плашмя плюхнулась в воду. Она свалилась лицом вниз, я – спиной, и вода тут же накрыла нас обеих. Не знаю почему, но я сразу почувствовала, что если буду лежать неподвижно, то захлебнусь и пойду на дно. Руки-ноги сами собой задвигались, заколотились, и я вынырнула, глотнула воздуха и чудом прицепилась к бревну, а тут и Соловей подоспел, он протянул руку, и с его помощью я забралась на переправу.
Выпрямившись во весь рост и глянув на реку, я обомлела: на её поверхности вместо Таньки виднелось лишь её белое платьице, надувшееся большим пузырём.
      Я и Соловей молча стояли на бревне и словно заворожённые смотрели на этот пузырь, - по мере всё большего погружения Таньки на дно он уменьшался в размерах.
- Соловей, - очнувшись от ступора, в ужасе закричала я, - ты чё стоишь? Таньки-то нет… одно платье торчит. Хватай её за платье-то!
- Без тебя знаю! - сердито огрызнулся он.
- А чего стоишь тогда? Утонет ведь.
- Тихо, я сказал! - с этими словами он решительно оседлал бревно и, взявшись за него левой рукой, правой стал тянуться к Танькиному пузырю. Ухватившись за кончик платья, он осторожно притянул девочку к себе и, не глядя в мою сторону, скомандовал:
- Быстро садись рядом – помогать будешь!
Вдвоём мы кое-как затащили Таньку на бревно.
Увидев её закрытые глаза, я перепугалась и, облизнув пересохшие губы, почти шёпотом сказала:
- Смотри, Соловей… Танька-то умерла!
- Да, подожди ты, - снова почему-то рассердился он. - Ничего не умерла, просто воды нахлебалась, вот и всё. Сейчас возьму её подмышку, а ты иди за мной, да смотри, опять не свались.
      Выйдя на берег, мы уложили Таню на траву, перевернули на бок и стали постукивать по спине. Когда вода отошла, она открыла глаза, нашла  меня взглядом и тихо сказала:
- Томка, я же говорила, что упаду, – почему ты меня не послушала?


   2.Конопляные семечки

      После прогулки на Вятский бок прошло около двух месяцев. На дворе уже был сентябрь, и первые его деньки, хотя и казались прохладнее июльских, иногда всё же радовали теплом и солнышком.
      За переправу мне и моей подружке, конечно, досталось, да и Соловью влетело, – от мамы. Она отчитала его не только как моя родительница, но и как учительница; пригрозила, что накажет. А самым большим наказанием в нашей школе считался угол, и стоять там было позорно и стыдно. Но Аркашке с его безграничной жаждой приключений угол был нипочём, угол ему был, что брат родной.
И вот однажды, когда мама ушла в школу, Соловей вместе со своим дружком Колькой – ему только что стукнуло девять – явился ко мне и с порога заявил:
- Томка, одевайся, да побыстрее!
- А куда пойдём? - спросила я. - Вам ведь скоро в школу.
Соловей досадливо поморщился.
- Опять куда… За коноплёй, вот куда, а в школу ещё рано, – не знаешь, когда учимся, что ли?
- За чем пойдём? - не поняла я.
- За коноплёй. Ты чё, – не любишь конопляные семечки?
- Люблю-ю, очень люблю, они сладенькие такие.
- То-то и оно, – намолотим, да наедимся вволю, – так что поторапливайся, пока твоя Анна Ивановна на обед не пришла.

      Я накинула на себя пальтишко и, повязав на голову платочек, вышла во двор. Соловей и Колька поджидали меня.
- Ну что – пошли? Ты как, – не боишься? - спросил Соловей. Это был его излюбленный вопрос по отношению ко мне, ему почему-то казалось, что я всегда должна чего-то бояться.
- Нет, не боюсь, а чего мне бояться, - храбро ответила я, - калитку только закройте.

      На участок забрались с противоположной от кузницы стороны и, пройдя немного по меже, быстренько нырнули в густые заросли, выбрали местечко подальше от дороги и, довольные, расположились посередине.
- Расстилай своё пальто, - кивком головы приказал мне Соловей.
- Зачем? - недоуменно спросила я.
- Не соображаешь? Молотить будем!
      Пока я расстилала пальтецо, Соловей и Колька, слегка пригибаясь, чтобы с дороги  никто не заметил, наломали горку метёлок, и мы без промедления приступили к молотьбе, а чтобы пустые метёлки не мешали, мне было поручено складывать их в одну кучку. Запихивая в рот полные горсти вкусных ароматных семечек, мы так увлеклись, что не заметили, как на участок пожаловал  наш колхозный бригадир, дядя Вася.
- Ах, поганцы вы этакие! Вы что тут делаете? - закричал он ещё издали.
      И не успели отзвучать последние ноты его громового баса, как Соловей и Колька, подхватившись, дали дёру. Сообразив, что к чему, я помчалась за ними.
Я бежала, не чуя под собой ног, и мне казалось, что сердце моё вот-вот разорвётся, и я упаду прямо здесь, на меже, замертво.
      Очнулись мы в нашем курятнике. Едва переведя дух, не сговариваясь, тут же прильнули к проёму в стене и стали наблюдать за дядей Васей. А он на своей лошадке спокойно выехал из переулка и, свернув налево, отправился вверх по улице.
- Ура-а! - закричал Колька, - мы спасены: он в контору поехал.
- Да не ори ты, - мрачно глянув на меня,  оборвал его Соловей, – его небольшие глаза при этом сузились.
- Томка, а где твоё пальто? - спросил он подозрительно тихими голосом. - Ты чё... там его оставила?
      Меня обдало жаром, – только сейчас я почувствовала, что пальто на мне нет, вместе с конопляными семечками оно осталось лежать на колхозном поле.
Я ткнула Аркашку кулаком в бок и завопила:
- Вы же бросили меня, бросили... а я забыла про него! Трусы вы, трусы – вот вы кто!
- Но, но, потише, - заерепенился Колька. - А ты, Томка, дура. Какая же ты дура!
- Сам дурак, - размазывая слёзы по щекам, заревела я. - Что мне теперь от мамы будет?

      От мамы я получила по число по первое. Оказывается дядя Вася, свернув пальтецо вместе с его содержимым, отправился не в контору, а прямиком в школу. Вызвал её с урока и, предъявив доказательство моего преступления, спросил:
- Видишь?
- Вижу. Откуда это у тебя?
- С поля! Вон они, орлы, – в твоём курятнике сидят.
- Какие орлы?
- Соловей, Колька и Тамарка твоя. За коноплёй лазили, сами удрали, а пальто Томкино оставили. Ишь, удумали чего! Ты гляди за девчонкой-то, Ивановна, Соловей хоть и безобидный малый, но с заскоками, всё в историю какую-нибудь вляпается. Забыла, как в речке чуть не утопли? Не разрешай ей водиться-то с ним.
- Да гляжу я, Григорич, гляжу, только ведь целый день в школе.

      Предчувствуя неладное, я принялась за уборку в доме:  подмела полы, заправила кровать, потом и кур накормила.
Но не тут-то было, когда мама пришла, стало ясно – грозы не миновать: её нахмуренное лицо ничего хорошего не предвещало. Она как-то особенно строго посмотрела на меня и, указывая на пальто, спросила:
- А скажи мне, пожалуйста, что находится в этом пальто?
- С-семечки, - шмыгнула я.
- Какие? - ещё строже спросила она.
- Конопляные, - голос мой перешёл на испуганный шёпот.
- Как они там оказались?
- Н-не знаю… Нет, знаю. Соловей и Колька…
- Опять Соловей! В общем, так. Вот пальто... - она подала мне свёрнутое узлом пальто и тоном, не терпящим возражений, закончила: - и семечки в нём. И давай-ка, топай к дяде Васе. Верни ему всё и попроси прощения.
- Но, мама, я боюсь, - заплакала я. - Пойдём вместе. Пожалуйста.
- Я тебе говорила, чтобы ты не связывалась с Соловьём, говорила?
- Говории-ила...
- Лучше бы книжки читала.
- Но, мама, я боюсь…
- А воровать не боялась? Иди!

      С перевязанным узлом в руках, опустив голову, я шла по улице, и в моей голове сновали мысли, одна страшнее другой. Мне казалось, что все жители нашей деревни знают о моём позоре и осуждают меня. От этого мне было так плохо, что казалось, я упаду замертво уже здесь, посреди улицы, и что на этом моя шестилетняя жизнь закончится.
      Когда я пришла к дяде Васе, день был уже на исходе. Я переступила порог дома и, не приближаясь к столу, за которым он сидел, робко проговорила:
- Дядя Вася, возьмите семечки и простите меня, я больше не буду.
- Проходи, не бойся, - подбодрил он меня.
      Я подошла к нему и, протянув пальто, чуть слышно повторила:
- Не буду больше.
- Ладно, ладно, - миролюбиво сказал он и высыпал семечки в какую-то посудину. Погладив меня по голове, добавил:
– Бери пальто и иди домой, да больше не делай так, и скажи маме, что я простил тебя.