Соловей

1.На переправе

      Когда случилась эта история, Аркашка Соловьёв перешёл в четвёртый класс, хотя должен был перейти в шестой. Из этого следует, что учился Аркашка из рук вон плохо, и в каждом классе, кроме третьего, оставался ещё на год.
       По имени Аркашку никто не называл – для всех он был просто Соловей. Водился Соловей чаще всего с мелюзгой и, не замечая разницы между собой и малышнёй, часто втягивал её в непредсказуемые истории, которые заканчивались порой весьма печально. Но вообще-то Аркашка был добрым малым, а все эти истории случались по причине его некоторого тугодумия, правда, в экстремальных ситуациях он соображал всё-таки лучше.
       Однажды жарким июльским днём, когда мама окучивала картошку в огороде, Соловей вызвал меня на улицу и сказал:
- Томка, собирайся, – пойдём в лес по ягоды. Бери Валерку, а я позову Таньку (Танька – это моя подружка. Ей, как и мне, было шесть лет).
- А куда мы пойдём? - поинтересовалась я.
- Куда, куда… На кудыкину гору!
- Ну, правда, Соловей.
- Что ли не знаешь? На Вятский бок!
      Вятским боком назывался лес, который простирался от нашей маленькой речушки Сунтурлы до деревни Вятка. В это время в сибирских лесах вовсю поспевает клубника, ещё полно земляники, и цветов кругом – видимо-невидимо.
Промышляли мы обычно вдоль берега, как раз против деревенских огородов: и близко, и безопасно.
- Ты что-о, Соловей, – протянула я, - мама не разрешит.
- А ты не говори ей – мы же недалеко: пробежимся бережком до вашего огорода, да и дело с концом.
- А назад?
Соловей глянул на меня свысока и небрежно сказал:
Назад - через речку по брёвнышку. Боишься что ль?
- А вдруг не перейдём? - шмыгнула носом я. - Валерик ведь маленький.
- Не боись! - Валерку поведу я, а ты пойдёшь с Танькой.

      На Вятский бок мы перешли по мосту, но сначала миновали деревню, а поскольку возвращаться этим же путём не хотелось, то Соловей и придумал укоротить его, предложив перейти речку по брёвнышку – как раз против нашего огорода. И вот наконец все четверо мы выстроились перед ним.
- Ну ладно, мы пошли, - взяв Валерика за руку, бодро сказал Соловей. – Глянув на нас, добавил: - А вы – чтоб ни шагу, пока не перейдём! Поняли?
- Поняли, - в унисон ответили мы.
Соловей пошёл первым, а Валерик, смешно переставляя косолапые ножки, – за ним. Крепко держа малыша за руку и осторожно ступая по бревну, минуты через три они достигли противоположного берега.
- Так, Томка, - едва ступив на землю, скомандовал Соловей, - бери Таньку, и вперёд!
- Не пойду-у! - спрятав руки за спину, ни с того ни с сего вдруг заартачилась Танька. - Не пойду – я боюсь.
- Ты чего? - опешила я. - Хочешь здесь до ночи остаться? А ну пойдём! Давай руку.
Девчонка скорчила гримасу, собираясь заплакать, и стояла так некоторое время, потом протянула ручонку и сказала:
- Томка, держи меня крепче, а то я упаду... может быть. - У меня ёкнуло сердце, и чтобы справиться с волнением, я несколько раз глубоко вздохнула, после сказала:
- Вот, придумала… пойдём, не бойся.
      До середины реки мы добрались нормально. Потом Танька почему-то резко качнулась влево и, потащив меня за собой, плашмя плюхнулась в воду. Она свалилась лицом вниз, я – спиной, и вода тут же накрыла нас обеих. Не знаю почему, но я сразу почувствовала, что если буду лежать неподвижно, то захлебнусь и пойду на дно. Руки-ноги сами собой задвигались, заколотились, и я вынырнула; глотнула воздуха и каким-то чудом прицепилась к бревну, а тут и Соловей подоспел. Он протянул руку, и с его помощью я забралась на переправу.
Выпрямившись во весь рост и глянув на реку, я обомлела: на её поверхности вместо Таньки виднелось лишь белое платьице, надувшееся большим пузырём.
      Я и Соловей молча стояли на бревне и словно заворожённые смотрели на этот пузырь. По мере всё большего погружения Таньки на дно он уменьшался в размерах.
- Соловей, - очнувшись от ступора, в ужасе закричала я, - ты чё стоишь? Таньки-то нет…  одно платье торчит. Хватай её за платье-то!
- Без тебя знаю! - сердито огрызнулся он.
- А чего стоишь тогда? Утонет ведь.
- Тихо, я сказал! - с этими словами он решительно оседлал бревно и, взявшись за него левой рукой, правой стал тянуться к Танькиному пузырю. Ухватившись за кончик платья, он осторожно притянул девочку к себе и, не глядя в мою сторону, скомандовал:
- Быстро садись рядом – помогать будешь!
Вдвоём мы кое-как затащили Таньку на бревно.
Увидев её закрытые глаза, я перепугалась и, облизнув пересохшие губы, почти шёпотом сказала:
- Смотри, Соловей… Танька-то умерла…
- Да, подожди ты, - снова почему-то рассердился он. - Ничего не умерла, просто воды нахлебалась, вот и всё. Сейчас возьму её подмышку, а ты иди за мной, да смотри, опять не свались.
      Выйдя на берег, мы уложили Таньку на траву, перевернули на бок и стали постукивать по спине. Когда вода отошла, она открыла глаза, нашла  меня взглядом и тихо сказала:
- Томка, я же говорила, что упаду, – почему ты меня не послушала?..


   2.Конопляные семечки

      После прогулки на Вятский бок прошло около двух месяцев. На дворе уже был сентябрь, и первые его деньки, хотя и казались прохладнее июльских, иногда всё же радовали теплом и солнышком.
      За переправу мне и моей подружке, конечно, досталось, да и Соловью влетело, – от мамы. Она отчитала его не только как моя родительница, но и как учительница; пригрозила, что накажет. А самым большим наказанием в нашей школе считался угол – стоять там было позорно и стыдно. Но Аркашке с его безграничной жаждой приключений угол был нипочём, угол ему был, что брат родной.
И вот однажды, когда мама ушла в школу (Валерик в это время гостил у бабушки), Соловей вместе со своим дружком Колькой – ему только что стукнуло девять – явился ко мне и с порога заявил:
- Томка, одевайся, да побыстрее!
- А куда пойдём? - спросила я. - Вам же скоро в школу.
Соловей досадливо поморщился.
- Опять куда… За коноплёй, вот куда, а в школу ещё рано, – не знаешь, когда учимся, что ли?
- За чем пойдём? - не поняла я.
- За коноплёй. Ты чё, – не любишь конопляные семечки?
- Люблю-ю, очень люблю, они сладенькие такие.
- То-то и оно, – намолотим, да наедимся ввол, – так что поторапливайся, пока твоя Анна Ивановна на обед не пришла.

      Я накинула на себя пальтишко и, повязав на голову платочек, вышла во двор. Соловей и Колька поджидали меня.
- Ну что – пошли? Ты как, – не боишься? - спросил Соловей. Это был его излюбленный вопрос по отношению ко мне, ему почему-то казалось, что я всегда должна чего-то бояться.
- Нет, не боюсь, а чего мне бояться, - храбро ответила я, - калитку только закройте.

      На участок забрались с противоположной от кузницы стороны и, пройдя немного по меже, быстренько нырнули в густые заросли, выбрали местечко подальше от дороги и, довольные, расположились посередине.
- Расстилай своё пальто, - кивком головы приказал мне Соловей.
- Зачем? - недоуменно спросила я.
- Не соображаешь? Молотить будем!
      Пока я расстилала пальтецо, Соловей и Колька, слегка пригибаясь, чтобы с дороги  никто не заметил, наломали горку метёлок, и мы без промедления приступили к молотьбе, а чтобы пустые метёлки не мешали, мне было поручено складывать их в одну кучку. Запихивая в рот полные горсти вкусных ароматных семечек, мы так увлеклись, что не заметили, как на участок пожаловал  наш колхозный бригадир, дядя Вася.
- Ах, поганцы вы этакие! Вы что тут делаете? - закричал он ещё издали.
      И не успели отзвучать последние ноты его громового баса, как Соловей и Колька, подхватившись, дали дёру. Сообразив, что к чему, я помчалась за ними.
Я бежала, не чуя под собой ног, и мне казалось, что сердце моё вот-вот разорвётся, и я упаду прямо здесь, на меже, замертво.
      Очнулись мы в нашем курятнике. Едва переведя дух, не сговариваясь, тут же прильнули к проёму в стене и стали наблюдать за дядей Васей. А он на своей лошадке спокойно выехал из переулка и, свернув налево, отправился вверх по улице.
- Ура-а! - закричал Колька, - мы спасены: он в контору поехал.
- Да не ори ты, - мрачно глянув на меня,  оборвал его Соловей, – его небольшие глаза при этом сузились.
- Томка, а где твоё пальто? - спросил он подозрительно тихими голосом. - Ты чё... там его оставила?
      Меня обдало жаром, – только сейчас я почувствовала, что пальто на мне нет, вместе с конопляными семечками оно осталось лежать на колхозном поле.
Я ткнула Аркашку кулаком в бок и завопила:
- Вы же бросили меня, бросили... а я забыла про него...  Трусы вы, трусы – вот вы кто!
- Но, но, потише, - заерепенился Колька. - А ты, Томка, дура. Какая же ты дура!
- Сам дурак, - размазывая слёзы по щекам, заревела я. - Что мне теперь от мамы будет?

      От мамы я получила по число по первое. Оказывается дядя Вася, свернув пальтецо вместе с его содержимым, отправился не в контору, а прямиком в школу. Вызвал её с урока и, предъявив доказательство моего преступления, спросил:
- Видишь?
- Вижу. Откуда это у тебя?
- С поля! Вон они, орлы, – в твоём курятнике сидят.
- Какие орлы?
- Соловей, Колька и Тамарка твоя. За коноплёй лазили, сами удрали, а пальто Томкино оставили. Ишь, удумали чего! Ты гляди за девчонкой-то, Ивановна, Соловей хоть и безобидный малый, но с заскоками, всё в историю какую-нибудь вляпается. Забыла, как в речке чуть не утопли? Не разрешай ей водиться-то с ним.
- Да гляжу я, Григорич, гляжу, только ведь целый день в школе.

      Я тем временем, предчувствуя неладное, принялась за уборку в доме:  подмела полы, заправила кровать, потом и кур накормила.
Но не тут-то было, когда мама пришла, стало ясно – грозы не миновать: её нахмуренное лицо ничего хорошего не предвещало. Она как-то особенно строго посмотрела на меня и, указывая на пальто, спросила:
- А скажи мне, пожалуйста, что находится в этом пальто?
- С-семечки, - шмыгнула я.
- Какие? - ещё строже спросила она.
- Конопляные, - голос мой перешёл на испуганный шёпот.
- Как они там оказались?
- Н-не знаю… Нет, знаю. Соловей и Колька…
- Опять Соловей! В общем, так. Вот пальто... - она подала мне свёрнутое узлом пальто и тоном, не терпящим возражений, закончила:
- и семечки в нём. И давай-ка, топай к дяде Васе. Верни ему всё и попроси прощения.
- Но, мама, я боюсь, - заплакала я. - Пойдём вместе. Пожалуйста.
- Я тебе говорила, чтобы ты не связывалась с Соловьём, говорила?
- Говории-ила...
- Лучше бы книжки читала.
- Но, мама, я боюсь…
- А воровать не боялась? Иди!

      С перевязанным узлом в руках, опустив голову, я шла по улице, и в моей голове сновали мысли, одна страшнее другой. Мне думалось, что все жители нашей деревни знают о моём позоре и осуждают меня. От этого мне было так плохо, что казалось, я упаду замертво уже здесь, посреди улицы, и что на этом моя шестилетняя жизнь закончится.
      Когда я пришла к дяде Васе, день был уже на исходе. Я переступила порог дома и, не приближаясь к столу, за которым он сидел, всхлипывая, робко проговорила:
- Дядя Вася, возьмите семечки и простите меня, я больше не буду.
- Проходи, не бойся, - подбодрил он меня.
      Я наконец подошла к нему и, протянув пальто, чуть слышно повторила:
- Не буду больше.
- Ладно, ладно, - миролюбиво сказал он и высыпал семечки в какую-то посудину. Погладив меня по голове, добавил:
– Бери своё пальто и иди домой, да больше не делай так. И скажи маме, что я простил тебя.