Дриппинг

У меня и в мыслях не было срамить Максика. А на фига мне это нужно. Ну и чё, что он художник. Он даже ещё и скалиозом не болеет, хотя у них, в художественной группе больше половины скрюченными ходят, потому что часами сидят и малюют, малюют. И у многих, между прочим, вполне прилично получается. Когда Максик своего Чапку рисовал, это у него собака такая, болонка песочного цвета, так знаете, как классно получилось. Прямо вылитый мой Пушок. Я еле выпросил у Максика эту картину. Теперь он, вернее его Чапка, ну, портрет то есть, у меня в комнате висит. И все восторгаются, кто не увидит. «Как здорово ты, - говорят, - своего кота нарисовал. И рожа такая же наглая, откормленная. Вылитый барбос». Все при этом крутят головой, глядя то на Пушка, то на картину и восхищённо повторяют:
- Ну, хорош котяра. Ну, хорош котяра.
Так что. Как видите, Максик у нас классно рисует. Я и сейчас, после своего сногсшибательного успеха, когда вся школа признала во мне величайшего художника, всё же в душе не считаю Максика худшим живописцем. У меня-то шедевр совсем нечаянно получился. В тот день у нас, у танцоров то есть, не было урока хореографии, ансамбля. Чего-то там с нашим Голубком случилось. Это мы так нашего мужика зовём, с которым сейчас татарский танец разучиваем. Он всех голубками называет, вот и мы его тоже так окрестили, хотя своей плешью он скорее не голубка, а парижскую курчавую канарейку напоминает, которая у Катьки живёт. У неё, не у Катьки, а у птички, вся башка лысая, а сзади на затылке хохолок красный. И у Голубка такой же рыжий. И когда нам накануне сообщили, что наш лысенький заболел, мы очень обрадовались и закричали в восторге:
- Ура!
Но ликовали мы совсем преждевременно, потому что нам велели приносить краски и сказали, что будет объединённый урок с художниками. Все сразу проскандировали дружно:
- Ууу.
А потом оживились и сказали:
- Ну и что. Зато отдохнём. А то этот аспид нас всех загонял до невозможности.
И на другой день принесли краску и бумагу. И были очень довольны, когда нам Пронька, наш учитель по изо, ему Пронин фамилия, а похож он на Эйнштейна, видели наверное рекламу самоклеящейся плёнки, там старикан такой полубезумного вида с высунутым языком и волосы во все стороны, так вот, это и есть портрет нашего Проньки. Только у нашего учителя космы значительно длиннее и глаза больше выпучены, а так один к одному, а если бы язык высунул, то, наверное, вообще не отличить бы было. Ну, так вот, я немного отвлёкся. Значит Проня нам в тот раз говорит:
- Устроим сегодня урок на свободную тему, а то вас слишком много. Я на такую ораву внимания не смогу уделять. Так что договоримся, вы рисуете что хотите, а к концу урока показываете мне свои фантазии. Идёт?
И мы все радостно закричали:
- Идёт!
Я тоже закричал, потому что люблю себя слушать, я ведь очень голосистый и голос у меня иногда даже басом прорывается. Но закричать то я закричал, а вот что рисовать, не знаю. Я то приготовился какой-нибудь горшок рисовать. Что же делать то? Смотрю, а Максик, он впереди меня сидел, обычным простым карандашом школьную стену с классной доской рисует.
- Ты чё, - говорю, - нашёл что изображать. Да ещё без цвета, как дальтоник. Красок что ли нет?
- Забыл, - отвечает, - да ничего, рисунок можно и просто карандашом сделать.
И уже затылки впереди сидящих со спинами начинает выводить. Так здорово получается. Куда мне до него. Я даже одни Дренькины уши оттопыренные без дужек очков и то не нарисую. Сижу, пригорюнился. На доску школьную уставился, которую девчонки всю изрисовали, играя в модернизированные крестики-нолики, где не три клеточки, а целых десять. И тут меня осенило. Дай, - думаю, - нарисую эту доску, только не как у Максика в серый цвет, как будто на плохой чёрно-белой фотографии, а в цвете, ярко, где каждый нолик чтобы бриллиантом сверкал, а каждый крестик рубином засветился. И я тут же с воодушевлением принялся разлиновывать кисточкой лист. Даже по сторонам перестал смотреть, настолько увлечён был. Я рисовал целых два урока и даже на перемену не выходил и всех от себя разогнал, когда кто пытался подглядывать. Оторвался только к концу занятия, когда Пронька к Максику подошёл. Наклонил свою с рождения не стриженную голову и ротик скептически подковой выгнул:
- Ну, что это ты, Максим, свой художественный класс позоришь перед гостями.
Я привстал, шею вытянул и очень удивился, потому что, на мой взгляд, здорово у Максика всё получилось. Всё как есть нарисовано; и грязная тряпка на доске как настоящая, и уши Дреньки с душками очков, и квадратная голова Коляна с двумя макушками, которые завитками, как аккуратнейший орнамент выведены. У меня настроение аж пропало. Если уж такая картина с ушами да макушками натуральными ему не нравится, то что же про мою каляку-маляку говорить. А Пронька между тем дальше добивает Максика:
- Это, - говорит, - негатив, а не картина.
Мне аж жалко Максика стало. Столько ушей, столько макушек изобразить, а его ещё и критикуют. Где же справедливость. А Пронька наклоняется и ставит Максику жирную четвёрку чуть ли не на пол-листа. И, потирая руки, как будто сделал доброе дело, ко мне подходит. И вдруг как заорёт:
- Вот оно! Вот оно!
Я аж чуть не описался от неожиданности, потому что на перемену то не выходил. А у Проньки глаза ещё больше чем обычно выкатились, рот перекосило и вообще вид полнейшего безумца, к тому же буйного. Я аж сжался весь и от его жуткого вида ещё больше в туалет захотел. «Сейчас, - думаю, - он мне кол влепит». Пронька же хватает мою, как мне тогда казалось, мазню и кричит так, как будто в бурном море тонет и старается перекричать шум бушующей стихии:
- Видели! Видели! Вот она, гениальность!
Я не люблю, когда надо мной издеваются и уж точно что-нибудь ответил бы, но пришипился и молчу, сами знаете по какой причине. А все уже из-за парт повыскакивали и вокруг меня сгрудились. А Пронька всё так и кричит совсем непонятное, да так громко, словно народ от него за версту находится:
- Нью-Йоркская школа, Аршил Горки, дриппинг.
Как он про этот дриппинг упомянул, я совсем укрепился во мнении, что он меня просто обсмеивает и даже вознамерился дать ему достойный отпор, сказав, что он мол сам задрипанный лохмач. Но не успел. Потому что дальнейшее его выступление меня вообще с толку сбило.
- Вы видите, видите! Это же лучше, чем печень с гребешками петушков, смелее чем агония. Сколько экспрессии! Сколько экспрессии! А обратите внимание на эти горизонтальные и вертикальные линии, однородные по форме, но совершенно разных цветов. Какой порядок! Как здесь обыгрываются цветовые контрасты!
Я совсем ошалел от его кулинарии и от его агонии. Ну, наши танцоры тоже, потому что в живописи, как и я, ничего не смыслят. А те, из художественного класса, сразу заволновались, как растревоженный муравейник, куда палочки суёшь, чтобы они кислыми стали. И все хором вокруг меня восторженно зашумели.
- Какой свободный жест!
- Какая раскованность!
А Ленка, которую от многолетнего рисования вообще скрючило и правая лопатка на крыло подстреленной птицы стала похожа, подскочила и начала тыкать перепачканной в краске ручкой:
- Посмотрите, как Славка экспериментирует с формой! Какая геометрическая декоративность!
А это у меня просто не закрашенное место осталось, потому что я листок в том месте держал, чтобы не скользил. Вот в углу островки и белели, где четыре пальца были. А художники вдруг заволновались ещё больше и с испуганным возмущением на неё зашикали:
- Убери немедленно свои грязные руки! Композицию нарушишь!
А сколиозная Ленка тоже в панику пришла и ко мне вдруг стала на Вы обращаться:
- Ах, извините! Ах, извините! Боже мой! Боже мой! Вы гений! Вы гений!
И всё повторяет по два раза. Может быть, думает, что я от этого гама оглох. И не знаю, сердиться на неё или нет. С одной стороны как с глушнёй обращается, а с другой стороны всякие льстивые слова мне говорит. Я, конечно, знал всегда о своём огромном умственном потенциале, но ведь ум это не новые ботинки, его же не так заметно. А она, видите ли, усекла. И я посмотрел на неё с подозрительностью, не смеётся ли. Но нет, всё на полном серьёзе. Да и остальные художники не ради шутки вопят:
- Гениально!
- Гениально!
А Пронька ко мне тоже на Вы и почтительно:
- Вы позвольте мне ваш рисунок взять?
Я от такой вежливости неожиданной даже писать расхотел и слов нет, что-либо ответить. Только головой киваю. Но тут звонок уже на следующий урок прозвенел и все пошли на математику, а я всё же поспешил в туалет, потому что гении тоже люди.

Дриппинг – техника рисования, при которой не используют подрамников. Холст расстилают на полу, разбрызгивая на нём бепорядочно краску из тюбиков или банок. Дриппинг стал одним из методов живописи действия или живописи жеста. Такую технику рисования впервые применил Джексон Поллок.