Эксперимент

       На совещании у директора Бенедиктов получил втык и в отдел возвратился хмурым. Исподлобья бросил короткий взгляд в сторону подчинённых и мысленно отметил, что их лица не выражают ничего, кроме злорадства, тихого и глубоко затаённого торжества.
«Радуются», - проглотил он обиду. А ведь, кажется, вместе пуд соли съели. Неправильная, между прочим, пословица. Что такое пуд соли? Шестнадцать килограммов. Да с другим и сто шестьдесят съешь, и кажется, будто изучил его вдоль и поперёк, знаешь на что он способен и неспособен, ан нет.Каких-то пять, две, даже одна минута могут так раскрыть человека, высветить с такой стороны, что тут-то только его и узнаешь, поймёшь, что и мешок съеденной соли, и годы, проведенные бок о бок, ничто в сравнении с этой одной или несколькими минутами. Проверить бы их сейчас, подумал Бенедиктов, протестировать. Но как?
       И тут он вспомнил, что есть у великого психолога Достоевского одно очень тонко подмеченное наблюдение. Во время пожара каждый бросается прежде всего туда, куда его толкает инстинкт, природа. Тут, в экстремальной ситуации, проявляется самая суть человека. Замечательный тест. Позаимствовать, что ли, у Достоевского? Устроить им проверку на дорогах.Посмотреть, кто чем дышит. Но как это сделать? Закричать «пожар»? Не поверят. А если усилить эффект? Поджечь в урне – благо она металлическая – бумагу, создать дымовую завесу и тогда уже крикнуть. Очень даже впечатляюще может получиться. Крик, дым, пока разберутся, что горит всего лишь бумага в мусорной корзине, а не здание первой степени огнестойкости, пройдут те самые минута-две, за которые каждый себя проявит.
       Бенедиктов натолкал в рядом стоящую корзину бумаг, добавил копирки для копоти и незаметно поджёг под столом, а когда чёрный дым повалил клубами, он выставил корзину из-под стола и дико заорал: «Пожар!»
       Первой вскочила Ольга Александровна – полная медлительная особа. Без единого слова она вытащила откуда-то спицы, моток шерстяных ниток и недовязанный свитер и ринулась к двери, внося свою лепту в паническое настроение, сразу охватившее отдел.
       Следом зацокали тонкие каблучки Елены Фёдоровны. В руках у неё была банка с домашним вареньем и чайник с индийской заваркой.
       «Женщины есть женщины», - мысленно амнистировал их Бенедиктов, - но где же наши мужики? Где рыцари? Защитники? Ратоборцы?
       Вон Геннадий Петрович – крепкий, энергичный, подтянутый. Снимает со стены футбольную таблицу. Не к сейфу с документацией он бросился по первому душевному порыву, а к расписанию игр розыгрыша чемпионата. Так вот что для тебя всего дороже! Погоди, охламон, будешь ты у меня после пожара на спортивные темы трепаться. Рабочее время – работе.
       Ну, а где наши ветераны? Где наш фундамент, костяк? Василий Павлович, ау! Зачем вы под стол забились? Тапочки ищете? Он, видите ли, к тапочкам своим драгоценным кинулся. Не к стеллажу с руководящими и директивными материалами, не к полкам со справочными пособиями. Свои тапочки, выходит, ему важней. Ладно, шаромыжник ты этакий, скоро аттестация, всё учтём.
       А кто это там визжит? Морозова – балаболка. От страха, что ли? Ах, вот оно в чём дело. Ну и гусар, оказывается, этот Фалалеев, ну и бабник. Правда, и Морозова – натуральная блондинка, есть из-за кого потерять голову, броситься, так сказать, в огонь и воду. Вот Фалалеев и бросился. Воспользовался моментом. Схватил Морозову на руки и прижимает к своей груди, спасает изо всех сил. Та кричит: «Пусти, дурак!» - а Фалалеев вцепился, не отпускает. Ишь ты, а с виду скромный, никогда не скажешь какие в нём скрытые страсти кипят, какие у него к Морозовой эти – как их? – чюйства. А может у него такие чюйства сразу ко всем женщинам, а Морозову схватил, потому что под руку подвернулась? Ловелас, донжуан, пожар сразу с него маску сорвал.
       Ба! Феликс Эдмундович! Кто, интересно, дал вам такое имя при фамилии Иванов? Ну и удружили вам папа с мамой. И куда же вы шкандыбаете, товарищ не-Дзержинский со своим радикулитом? И чего на загривке тянете? Мягкое "фамильное" кресло, на котором снизу, рядом с инвентарным номером, свою фамилию выцарапали? Впрочем, это неважно. Важно, что он может тянуть, когда захочет, когда припечёт, жареный петух в задницу клюнет. А от шефских поездок всегда отказывается. У меня, дескать, радикулит, у меня справки. Видно теперь, какой у тебя радикулит, грош цена твоим справкам. В следующий раз не отвертишься, как миленький к подшефным вкалывать поедешь.
       А этот куда метнулся? Юноша! Спортсмен! Молодогвардеец! Наша надежда, наше светлое будущее. Все к двери, а он?.. К огнетушителю! Браво, Алёша! Единственный трезвый человек на весь отдел. Вот с кем можно пойти в разве... Тьфу, чёрт, что это такое? Балбес, что ты делаешь?! Отверни свой огнетушитель! Я же весь в пене. Куда ты меня тянешь? К какому выходу? Эх, Алёша, Алёша! Хороший ты парень, но знаешь, нужно сдерживать свой юношеский максимализм. Я бы сам как-нибудь без тебя догорел. А теперь – что?
       Чуть не плача, Бенедиктов стёр с лица пену, посмотрел на свой покрытый белыми хлопьями костюм и пошёл в туалет отмываться.