Обрывки одного дневника

День двести семидесятый.
       Доктор сказал, что я уже большой, и пришло время от меня избавиться. Он так и сказал: «пора разрешаться от бремени, мамочка». Не хочу!

День двести семьдесят первый.
       Доктор совсем обнаглел: тыкал блестящей железкой и подсматривал за мной. У него неприятный взгляд и черный, с волосами по краям, глаз. Чтобы спрятать волосы он закрылся толстым стеклом. А того не знает, что за стеклом его глаз еще страшнее.
 
День двести семьдесят второй.
       Сегодня, когда мы с мамой отдыхали, приходила бабушка и плакала. Она хотела, чтобы мама ехала жить к доктору в больницу, потому что мама скоро от меня избавится. Какая глупая бабушка, неужели она всерьез полагает, что я просто так отдамся в руки извращенца с волосатым стеклянным глазом? И как он по ее мнению меня достанет?
       
День двести семьдесят третий.
       Приходила мамина подружка, очень хорошая, гладила меня через мамин живот, рассказывала, что ее собачка недавно пятерых щенков родила. И ничего, живот уже втянулся, правда соски до пола болтаются. Кажется, маму эта собачка расстроила. Они с подружкой обсуждали, как сделать, чтобы с мамой не получилось, как с собачкой. Не хочу я никакого искусственного корма, я же не собака! Я вообще ничего не хочу. Почему они все только и говорят о том, что мы с мамой расстанемся? Зря я про ее подружку сначала хорошо подумал, она кажется заодно с «волосатым глазом».

День двести семьдесят четвертый.
       Вечером приходил папа. Он был необычайно мягок и даже ни разу в меня не плюнул. Кажется, маму это расстроило, она сказала, что папа много пьет в последнее время. Я тоже много пью, но мне она такие глупости не говорит.

День двести семьдесят пятый.
       Утром мама громко разговаривала с папой и разбудила меня. Оказывается, папа обещал жениться на маме, а теперь не может, потому что его старая жена этого не хочет. Какая странная у меня мама – ну не все ли равно, есть ли у папы запасная жена или нет, зачем он нам нужен? Если честно, мне он вообще не нравится – все время мокрый, толкается и спать мешает. И напрасно мама говорит, что он в последнее время стал мягким, у меня от него все тело в синяках. Я вообще не понимаю, зачем отцы нужны, от них сплошное беспокойство.

День двести семьдесят шестой.
       Для кого я все это пишу? Если честно, не знаю, просто в один прекрасный день я понял, что скоро меня разлучат с мамой, и этот с волосатым глазом, лишь подтвердил подозрения. Если кто-то еще попадет сюда, знайте, братья, вы здесь не первые! Опасайтесь доктора, он приходит оттуда же, откуда и папа. Упирайтесь, не давайтесь ему в руки!

День двести семьдесят седьмой.
       Ездили с папой в лес собирать грибы. Мама сказала, что эти мухоморы она все равно есть не станет, пусть папа лучше ее в лесу закопает, чтобы она с ним больше не мучилась. Папа засыпал маму осенними листьями и сфотографировал, сказал, что это последняя фотография мамы вместе со мной. Мне кажется, что бабушка права, папа – подлец.

День двести семьдесят восьмой.
       С утра отключили воду, господи, как страшно-то! Только проснулся и на тебе, ни капельки воды вокруг! Это что же происходит, как трудно стало дышать, они меня решили погубить. Все, нет моих сил здесь оставаться.
       Мама опять закричала, наверное этот, с волосатым глазом, ее мучает, пойду разбираться! Пусть я погибну, но все равно здесь больше жизни нет. Вот только на стеночке нацарапаю: «Здесь был Я». Не кричи, мама, я иду к тебе на помощь.