Россию раздробить

 Повесть "АСТРИД".ТАГАНРОГ."Правое крыло" немецкого МИУС-ФРОНТА.

       "В июне сорок второго появились первые овощи и фрукты. Солдатский рацион пополнился витаминами.
Рыбакам разрешили выйти в море: немецкой армии нужна была рыба. На каждой байде, выходящей в море, находился немец или немецкий прислужник. За байдами с берега следили германские артиллеристы и пулеметчики, укрывшиеся в бетонированных дотах, выстроенных за зиму на побережье Азовского моря.
Офицеры хозяйственного отдела обжирались черной икрой. Деликатес, который многим прежде и не снился, теперь входил в обычное дневное меню.
Богатство края предстало перед глазами немецкого солдата во всем его многообразии и обилии. Представителям национал-социалистской партии в армии не надо было больше разъяснять, зачем германская армия забралась в глубь России.
Изменился и тон военных сводок. Победные звуки фанфар все чаще звучали перед сообщениями «Из главной ставки фюрера».
Предположения, которые высказывал Кёле, подтвердились. Даже по сводкам стало ясно, что основной удар летом сорок второго года немцы решили нанести на Южном фронте.
Приходя вечером домой, Астрид включала приемник:
 «Непобедимые германские армии прорвали фронт в районе Клетской. Попытки русских восстановить положение, их контратаки не имели никакого успеха. Наши доблестные войска форсировали Дон. Пал Ростов. Теперь уже ничто не может остановить победоносного движения германских армий, ведомых военным гением фюрера, к богатейшим нефтеносным районам Кавказа!» -- вещал торжественным тоном голос берлинского диктора.
Когда все вокруг засыпало, в полночь, при потушенном свете Астрид слушала Москву:
«Советские войска вели тяжелые бои с превосходящими силами противника в районе Раздорской и Цимлянской…
 Астрид получила от Кёле письмо. Ничего особенного. «Мы уже в деле...» -- писал он. Ниже: «У вас, Астрид, были достойные учителя латыни, а вы -- прилежной студенткой: в вашем латинском я не обнаружил ни одной ошибки».
В последний момент Астрид решила не просто вставить в письмо «Dea gratias», а процитировала кусок из послания Павла римлянам..
В ответе Кёле чувствовалась похвала в ее адрес. «Мы уже в деле», -- писал он, и это означало, что ее сведения переданы по назначению, «в дело».
В первых числах августа ее вызвал майор Нейман.
-- Я надеюсь, фрау Ларсон, вы отправитесь вместе с отделом на восток вслед за наступающей немецкой армией?
-- Мы переезжаем? Как скоро? И куда?
-- Это вопрос нескольких дней. Я послал Видеманна в Ростов, чтобы он подыскал нам в городе помещение.
-- Можно мне подумать? -- спросила Астрид.
-- О чем же думать? Разве вы не связали свою судьбу с германской армией?
-- Господин майор, я ведь все-таки остаюсь шведкой. Мой король, мое государство не воюют. К тому же у меня здесь удобная квартира…
-У вас в Ростове будет еще лучшая квартира.
Работы в Ростове было много Город стал перевалочной базой для группы армий «А», которую возглавлял генерал-фельдмаршал Лист, и для группы армий «Б», командование которой принял фельдмаршал Бок.
В кабинете Неймана висела большая карта Южного фронта. Майор каждый день «обновлял» ее, перекалывал флажки, которые все дальше углублялись в предгорья Кавказа и подступали к Сталинграду.
У Астрид накопилось довольно много информации, но она носила оперативный характер. Сведения быстро устаревали, а связной не являлся. А без связи разведка слепа и глуха….
 Когда муж Павел погиб, Астрид хотела пойти в армию. В военкомате ее долго расспрашивал военный со шпалой на петлицах: знает ли она радио, нет ли у нее познаний в медицине? Но, увы, ни в радиотехнике, ни в медицине она ничего не понимала. Спустя какое-то время повесткой ее пригласили в военкомат. На этот раз с ней говорил майор госбезопасности. Стоял жаркий день. Фуражка с красным околышем лежала тут же, на столе, а майор то и дело вытирал платком потевший лоб и небольшую залысину на макушке.
-- Меня зовут Николай Иванович, -- назвался он. Потом спросил, знает ли она Зинаиду Рихтер.
Да, она знает эту женщину. А что ей известно об организации «Самопомощь»?
-- Ну, это немцы, проживающие в России. Они объединились, чтобы помогать друг другу.
-- Вам говорил Павел Сергеевич о том, что он тоже входил в эту организацию?
-- Нет, он никогда мне этого не говорил.
-- Я знаю, что вы любили Павла Сергеевича. И мы его очень ценили.
-- Мы? Кто это -- мы?
--Внешняя разведка, -- сказал майор, глядя на Астрид немигающим взглядом.
-- Вы что-то путаете, товарищ майор. Павел ничего от меня не скрывал. Мы жили с ним, как говорят русские, душа в душу.
-- Я это знаю. Поэтому и говорю сейчас с вами так откровенно. Мы надеемся, что вы замените Павла Сергеевича и вместо него войдете в организацию «Самопомощь». По нашим сведениям, большинство ее членов так или иначе работают на гитлеровскую Германию.
Прошел всего год после того памятного разговора. А ей кажется, прошли годы. Столько событий! Она попала в совсем другой, страшный мир. Война все разметала, разрушила. Осиротила тысячи семей. Нет и никогда не будет больше Павла. И увидит ли она когда-нибудь свою девочку?
       В конце сентября к Ларсон пожаловал Дойблер. На нем был новенький черный мундир, хрустящие хромовые сапоги, а в петлицах новые знаки различия.
-- Можете меня поздравить, Астрид: мне присвоено звание гауптштурмфюрера, и я получил новое назначение: офицер службы безопасности при штабе фельдмаршала Клейста. -- Пополневшее лицо Дойблера, водянистые серые глаза, даже рыжие веснушки -- казалось, все источало сияние и довольство. -- Поедете со мной в Пятигорск? Говорят, это совсем неплохое местечко?
-- Когда вы собираетесь в Пятигорск? -- осторожно спросила Ларсон.
-- Завтра, на рассвете.
До завтра она никак не могла решить для себя этот вопрос. Она должна была сначала связаться с Кёле. Хотя перспектива оказаться при штабе Клейста, при Дойблере, была заманчивой.
-- Я, право, не знаю, -- нерешительно заметила Астрид.
-- Ну, что вас тут удерживает? Вступите в СС. Для начала я гарантирую вам чин шарфюрера, а позже с вашими данными, с вашей фигурой... -- Дойблер скользнул взглядом по ее стройным ногам.
-- Женщины, которые служат в СС, таким образом зарабатывают себе чины? -- спросила Ларсон.
-- Не все, Астрид, не все! Есть фанатички. Взять хотя бы Марту Киш. Вы ее помните? Ту, что обыскивала вас?..
-- По-моему, у нее ненормальные наклонности, -- сказала Астрид.
-- Вы это заметили?
-- Еще бы.
-- Да, это урод.
-- И вы все-таки держите ее?
-- Она нужна для дела. Шарфюрер Киш не то что женщину, ребенка может убить, не моргнув глазом.
-- И какую же роль вы отведете мне в своей службе?
-- Совсем другую, Астрид, совсем другую. Вы нужны мне будете для политических акций.
-- Разве, кроме допросов, ловли вражеских лазутчиков, вы еще занимаетесь политикой?
-- Все, что я делаю, в том числе и допросы, -- политика! -- назидательно сказал Дойблер. -- Только теперь процент политики в моей работе повысится. Мы вступили в пределы Кавказа, населенного множеством национальных меньшинств. Подавляющее большинство их не несет в себе черт арийской расы, но, тем не менее, мы будем внушать им, или по крайней мере некоторым из них, что они чище в расовом отношении, чем русские.
-- И для чего вам это нужно?
-- Как для чего? Мы должны разрушить одну из опаснейших химер, так называемый коммунистический интернационализм. Эта антитеза великому национал-социалистскому движению должна быть похоронена раз и навсегда. На днях у меня был референт Розенберга. Он сказал мне, что фюрер, собрав всех специалистов по расовому вопросу, высказал гениальную мысль: надо внушать русскому, живущему в Ярославле, мысль о том, что он лучше русского, живущего, скажем, в Воронеже или Ростове.
-- И все-таки мне непонятно, для чего это?
-- Астрид, вы удивляете меня. Ведь вы образованнейшая женщина, а я всего лишь недоучившийся студент, и я должен вас поучать? Лозунг «разделяй и властвуй» действует уже сотни лет. Русские -- большая нация, и мы должны ее РАЗДРОБИТЬ. Какую-то небольшую часть онемечим. Интеллигенцию, зараженную бациллами большевизма, уничтожим, большую же часть народа превратим в чернорабочих. Считать до ста, уметь расписаться -- этого будет вполне достаточно для нового поколения русских, которое мы воспитаем в послушании и страхе.
-- А какую роль вы отводите народам Кавказа?
-- Мы должны им привить ненависть к русским. Русских должны ненавидеть все: армяне, грузины, черкесы, татары, чеченцы, калмыки! Одним словом -- все! Когда будет окончательно решен еврейский вопрос, русские должны стать козлом отпущения.
-- Козлом отпущения?
-- Да. Во всяком обществе должен быть козел отпущения. Это или национальная, или общественная прослойка. Разве в царской России было не так? Евреи, студенты!
-- А вы, оказывается, кое-что читали о России?
-- Еще бы. Меня ценит сам Розенберг.
-- Если вы кое-что читали о России, то должны знать, что революция семнадцатого года и власть Советов изменили психологию народов, населяющих эту страну.
-- Чепуха! -- перебил Дойблер. -- Национальное чувство превыше всего. Как только мы займем Кавказ, нерусские народы начнут резать русских. Мы сейчас формируем иностранный легион из военнопленных -- выходцев из Средней Азии. Есть уже формирования из нацменьшинств, проживающих на захваченной нами территории на Украине и Северном Кавказе.
-- И много этих формирований?
-- Пока, к сожалению, мало.
-- Если мы не можем полагаться на венгров, словаков, болгар, итальянцев, то можем ли мы полагаться на армян и грузин? Не иллюзия ли это, Дойблер? Вы же не собираетесь создавать армянское или грузинское государства? -- осторожно спросила Ларсон.
-- Конечно, нет!
-- Тогда на какую же приманку вы хотите поймать народы Кавказа?
-- У вас мужской ум, Астрид. Вот почему мне всегда приятно спорить с вами.
-- Вы не ответили на мой вопрос. И хотя ваш комплимент мне приятен, думаю, вы преувеличиваете.
-- Нет-нет, Астрид, вы, действительно, умны. Я просто не знаю другой такой женщины. Вот почему вы нужны мне.
-- Я боюсь за ваше движение, Эрвин.
-- Боитесь?
-- Да, боюсь... Боюсь, что оно не даст никаких плодов. Ничто не может вырасти на голом месте, на сухой почве. Согласитесь, большевики сумели за короткий срок добиться многого. А почему? Потому что их метод, их подход зиждется на другой основе: взять все лучшее, накопленное человечеством.
-- Я уже говорил вам однажды: вы настоящий большевистский агитатор.
-- Трезвая оценка ситуации -- залог успеха. А мне кажется, вам, Эрвин, не хватает этого.
-- Я просто получаю удовольствие, разговаривая с вами! Нет-нет! Это не дежурный комплимент. Я это говорю совершенно искренне. Среди людей, которые меня окружают, нет таких. Одни меня боятся, другие -- просто тупицы.
-- По-моему, вы несколько неправы. Взять хотя бы капитана Урбана, он не глуп и, как мне кажется, не боится вас?
-- Хотите, он будет бояться меня? -- зловеще спросил Дойблер.
-- Нет-нет, что вы! Вы не так меня поняли!
-- И дался вам этот Урбан! -- не скрывая досады, проговорил Дойблер. -- Я уверен, Астрид, если бы вы решились поменять партнера, вы бы не пожалели. Еще ни одна женщина не пожалела, что легла со мной в постель.
Астрид поднялась.
-- Вы знаете, что я не выношу пошлостей! -- Лицо ее побледнело.
-- Интересно, если бы я осенью сорок первого не взял вас под защиту, а отдал в казарму солдатам, вы сохранили бы свою надменность?
-- Вы забываетесь, Дойблер: я родственница генерала Макензена!
-- Нет, это вы забываетесь! -- заорал Дойблер. -- И мне плевать на генерала Макензена. Все, что вы говорили о большевизме, пахнет государственной изменой! А государственного изменника никто не может взять под защиту -- распаляясь, закричал Дойблер.
-- Так-то вы мне платите за откровенность, -- как можно спокойнее заметила Ларсон. Она вдруг расплакалась от нервного напряжения.
Дойблер смешался. Эту гордую женщину, которая так нравилась ему, он довел до слез!
-- Простите, Астрид! Только я прошу вас впредь не злить меня и помнить, что у меня есть мужское самолюбие.
Дойблер достал сигареты и закурил.
-- Ладно, не будем ссориться, -- примирительно сказал он.
Астрид промокнула платком щеки, вытерла глаза.
-- Не будем.
-- Вот так-то лучше. Если бы вы согласились поехать со мной в Пятигорск, я бы занялся там вашим политическим образованием, а вы бы подучили меня шведскому языку.
-- Кстати, где вы ему учились? -- спросила Астрид.
-- Нигде. Когда я бросил университет, то стал матросом и ходил два года на пароме из Засница в Треллеборг.
-- Я сразу это почувствовала -- язык портовых кабаков.
-- Но вот вы и восполните этот пробел в моем образовании, я же сделаю из вас национал-социалистку. В великой Германии без этого вам будет трудно.
-- После войны я намерена вернуться в Швецию, и учение национал-социализма мне ни к чему.
-- Неужели вы думаете, что ваша страна может остаться в стороне от нашего великого движения?
-- В моей стране нет даже подобной партии.
-- Партия найдется. Там, где ступает нога немецкого солдата, всегда найдутся люди, готовые идти с нами. Разве вы не видите, что так произошло в Норвегии, Дании, в Словакии, во Франции?
-- Вы собираетесь захватить мою страну?
-- Ну почему «захватить»? Я думаю, в самой Швеции найдется достаточно разумных людей, которые поймут, что они не могут вечно прятаться за картонную перегородку нейтралитета. Если бы вы последовали сейчас моему совету, примкнули бы просто к нашему движению, то могли бы у себя на родине занять высокий пост. В германской армии, насколько мне известно, нет шведских добровольцев. Есть голландцы, датчане, бельгийцы, французы. Возможно, вы будете единственным представителем Швеции, принимавшим участие в Великом восточном походе.
-- Все это заманчиво, Эрвин. Но я все-таки не поеду с вами. На носу зима.. Я собираюсь вернуться в Таганрог.»?
-- Жаль. Очень жаль, что вы не хотите со мной ехать. Лучший дом в Пятигорске был бы вашим.
-- Нет, Эрвин, я решила, я возвращаюсь в Таганрог.
-- Вы будете жить на старой квартире?
-- Да.
-- Я обязательно разыщу вас. Мы еще поработаем вместе.