Люди, яблоки и мебель

Миниатюра основана на реальном факте, который и послужил поводом для ее сочинения.


Я живу один, с женой; к ней я привык, она вызывает у меня не больше эмоций, чем диван, на котором она обычно сидит, и столик, на который опирается, когда смотрит телевизор – старая мебель, у дивана с ручки слез лак, наверно, уже лет десять; правда, иногда раздражает, но, в общем, от нее много пользы. Пользы от друзей я не вижу – какой-то актер говорил, что любит людей, как яблоки или мебель; если так, то яблоки невкусные, а мебель некрасива. Пожалуй, я бы относился к ним, как к людям, но я не вижу ничего человеческого в их глазах. Работа мне страшно надоела, но я не жалуюсь; мне от нее не отделаться; главное – никто не лезет со своими лицами, и я могу целый день проработать и уйти домой, не встретившись ни с кем взглядом. Я, впрочем, пишу сейчас не так, как я думал тогда, то есть я, пожалуй, и тогда думал так же, но скорее чувствовал, то есть не отдавал себе в этом отчета так ясно. В тот день было солнце, начало лета, и я вспомнил, как мы с Инной до свадьбы были на даче ее матери, и как она сидела на подоконнике, в солнце, и чистила мне яблоко. Вспоминание не к месту, и поступок не к месту: я нелепо обрадовался чему-то, как будто почувствовал в себе что-то твердое и светлое, и подумал, что неплохо было бы купить ей цветы – наверное, ей будет это приятно. Во всяком случае что-нибудь да выйдет. По пути домой я купил большой букет нежно-розовых роз – пожалуй, если ей не понравится идея с цветами, по крайней мере понравится придурковатая идея с розовыми розами на половину моей зарплаты. Я проехал в метро и шел к выходу. И тогда какая-то девушка, шедшая рядом со мной, вдруг как-то подалась в сторону и упала между двумя вагонами электрички. Я прошел дальше, как шел раньше, но через несколько шагов, у газетного киоска, остановился и оглянулся на то место. Я никак не мог понять, что произошло: сумасшедшая она, или пьяная, наркоманка, занесло ее или она спрыгнула туда сама. Все это проносилось в моей голове без всякой связи, я был весь, как в лихорадке, но в то же время чувствовал то же внутреннее невозмутимое спокойствие, которое меня сопровождает всегда. Что делать? Хотя бы одно чувство, которое побудило меня сделать то или другое – но я не чувствовал ничего. Закричать, побежать к электричке, крикнуть водителю? Кроме меня, никто ничего не заметил. Люди проходили мимо, не обращая на меня внимания. Я стоял в совершенном покое, перед глазами были мои ботинки, привычно пыльные, левый – с поцарапанным носком, которые каждое утро стоят в моей квартире, у коридорной тумбочки, и Инна иногда чистит их вместе со своими туфлями. Я сжимал в руке цветы, нежно-розовые розы, зеленые листья – Боже мой, как нелепа, как ничтожна, как позорна мне показалась идея подарить их. Побежать, закричать; сейчас я побегу, нелепо побегу – я уже сто лет не бегал – и закричу… своим голосом – каким? И он будет звучать в метро, так громко и резко, и все оглянутся, и будут смотреть на меня… Побежать… или не бежать? Могу… или не могу? Зачем?... Как она упала? Упала, валяется; пожалуй – куртка ее не была предназначена для того, чтобы валяться в пыли, но какой смысл в том, в пыли она или нет? – пожалуй, ударилась, стукнулась головой – умерла? Умерла! О, как я захотел, чтобы она умерла! Захотел не от ума. Вот я стою, как сто лет стоял, в своих дурацких ботинках, и сейчас приду домой, а там Инна смотрит «Принцессу цирка» и завивает волосы на бигуди – и что такое то, что она упала, зачем это, как это могло случиться?... Я стоял не больше минуты, не больше минуты, может быть, две – к черту, я, может пятнадцать минут там стоял; электричка тронулась, и я почувствовал, что у меня внутри словно все вспыхнуло и выгорело дотла; почти физическое ощущение, я его не понял; я был совершенно спокоен снаружи, я знаю – я представлял себя со стороны. Я пошел к рельсам; пожалуй, я думал, что там, внизу, ничего не будет, или будет что-то совсем другое… но не то, не то; я дошел до края и, взглянув, тут же отвернулся и быстро пошел к выходу; одного мгновения было мне достаточно – оно стояло у меня перед глазами, оно бы не забылось никогда – к тому же я боялся, ужасно боялся, что меня увидят, что заметят, узнают. Мной овладело то же омерзительное состояние бессмысленного ужаса, как когда-то в детстве, когда я нечаянно придавил цыпленка и спрятался на чердаке, скрывая это от бабушки. Я выбросил цветы в какой-то мусорный бак и остановился у своей двери, не заметив, как дошел; быстро позвонил, стал спрашивать о чем-то Инну громко и заинтересованно, но не мог вынести своего молчания во время ее рассказов и ушел к себе. В темной комнате, за столом, я сидел и думал; мыслей почти не было, была только темнота. Темнота и пустота.
Я не виноват. С этой мыслью я шел на работу, эти слова я повторял весь день. Я знал, что я не виноват – я не мог сделать по-другому; я не хотел ее смерти; я бы хотел, чтобы она спаслась, ради нее – мне все равно… Утром ее показали в новостях. Показали съемку камерой метро – как я видел и ушел, скрывшись из поля зрения, и как потом подходил посмотреть – издалека практически ничего не было видно, кроме придурка, одетого, как сотни других, с розовыми розами в руках. Инна стояла спиной к телевизору и гладила на доске. Говорили, что девушка просто почувствовала себя плохо, говорили ее подружки – с какими лицами, с каким знакомым выражением серьезности и праведности, о ее достоинствах, о чудовищности того придурка с розами – как дети, гордые тем, что им дали возможность стать участниками в чем-то важном. Показывали ее фотографии – их совместные фотографии теперь лежат у них, как трофеи. Поплакали они или обошлись так? Они понимали не больше меня – я это видел, я знал их лица наизусть. Я думал это потом, а тогда – тогда я сказал: «Вот дрянь с розами! Да как так можно?... Ниче не понимаю!» - и в то же мгновение я почувствовал, что сделал то, за что меня нужно убить. Я сказал так сильно, что Инна, слушавшая вполуха, спросила, в чем дело, и покачала головой. Ей было все равно. А! Ей было все равно!
Я не виноват – я твердил это, выйдя на улицу. Но у меня не получалось, и я думал другое. Что случилось? Что я сделал? Я думал и не мог понять, что это такое. Она была молода, талантлива… к черту! Хотя, если б на не была «талантлива», они, пожалуй, жалели бы ее поменьше. Для чего ей было жить несколько десятков? Для яблок и мебели? Радоваться – чему? Вкусной еде, веселому отдыху? Пожалуй, так будут осуждать за убийство зверя. Пожалуй… пожалуй, это было лучше, это было хорошо, уничтожить эту ненормальность… Я не мог понять. И вот… ее светлые волосы… так что же? Что – в них? Что-то в их химическом составе? Но я не виноват. Я не хотел плохого. Я-то знаю. Я – я не виноват!