Заяц и Лихоед

На шкафу сидел заяц. Самый обычный заяц, каких полным-полно в зоопарках и телепередачах о животных. Сидел себе, как ни в чем не бывало, и грыз морковь. Степа поднялся с кровати, помотал головой, три раза ущипнул себя в разных местах - заяц не пропадал. Ущипнул Маринку - так, на всякий случай - но она только сонно проворчала что-то невнятное, разбудить ее в шесть утра в воскресенье не смог бы и залезший на шкаф Киркоров. Если бы ему пришла в голову столь идиотская идея - тихонько прокрасться ночью в их квартиру и залезть на шкаф. Впрочем, Киркоров там бы не поместился. Зайцу и тому едва хватило места...

- Шесть. Как шесть?! – Степа, точнее Степан Сергеич Лихоедов уперся взглядом в часы… Ремешок изрядно поистерся, с таким даже в гости к теще, не то что на слет зуботехников – стыдно. Встанут – Маринку сразу же в галантерейный или мастерскую какую послать: пусть новый купит, а антот едрыть его туды… Степа срыгнул и снова – носом в циферблат.
- Не, я не понял, почему шесть?! Темно же, как у негра в… Бррред! – резанул он зайцу в морду и уставился на ушастого, как будто тот знал ответ. Тот, как оказалось, знал.
- Эк, вас, батенька, разобрало со вчерашнего, - даже не удивился выкрику-вопросу заяц и вытянул голову из-за мешка, точнее, Маринкиной клетчатой дольче-габаны.

- Кто такой? – вдруг опомнился Степа и тут же застонал от колющей боли в висках. Хотел позвать домработницу Груню и потребовать у нее пирамидону, но все-таки успел сообразить, что это глупости…
- Заяц, самый обычный заяц, - треснувшим голосом представился ушастый с багажной полки, вгрызся зубами в морковь и скосил глаз на столик, где стояла початая «смирноффка». – Никакой пирамидон тебе не поможет. Вздрогнем для опохмелья, а?
- А откуда ты… Откуда уши? – не слыша предложения, промычал-прохрипел Степа. Зацепил съехавшее одеяло пяткой и задрыгал ногой, как акелхитинский конь. Что-то кровать стала узкой – и как это он на ней с пышнобедрой Маринкой?.. Встанут: надо поехать в Сходню новую тахту купить – аэродром. Мысли снова спугнул заяц:
- Ты чего, старик, какие уши, - взъерошил Ушастый вихор и повис вниз головой над узким трюмо. Не зеркало, а слезы сивой кобылы, подумал Степа – сегодня же шкаф сменить вместе с кроватью! Буркнул зайцу что-то про рога и копыта и утонул в одеяле, оставив только кончик блестящего, как теткин медный таз, носа.
- Сам ты рога! - размахнулся Косой подушкой, точнее, дольче-габанной. Той самой, которую Степа купил за несметное количество бабок (кажется, столько не стоил даже ужин на двоих в соседнем с бутиком «Метрополе») по первому же мановению Марининого пальчика. От хамства Степка даже подпрыгнул:
- Ну-ка положь! Положь сумку на место, я сказал! – отпружинил Лихоедов и приземлился хребтиной на коврик.

Одеяло последовало за хозяином вниз, оголив поджарый и поджаренный не то панамским солнцем, не то вертикальным турбо-солярием Маринкин зад. Пауза. Сверху донесся художественный свист – и гость спикировал вниз. Аккурат на золотокоронных дел мануфактурщика Степана Сергеича, прихлопнув его Маринкиной сумищей. Степа, не долго думая, схватил незнакомца за грудки и ленивым движением подмял под себя. Завязалась подковерная, точнее, пододеяльная возня - с сопением, сипением, урчанием, трудно переводимыми междометиями-вздохами-ахами. Над столиком сначала возник, а потом плюхнулся в объедки обеденного гуся галстук, а за ним и изрядно смятый зайцев ботинок.

- Ходють тут всякие – сумки воруют, на девок чужих пялятся, -- шипел-шептал, распалялся Степа, боясь разбудить ненаглядную. И опять принимался за свое:
- Уши-то тебе сейчас все пообдираю, шкуру твою Митьке Махровому на выделку сдам, а тушку на Лианозовский молокоперерабатывающий – тьфу, в Таганок свезу, к Коляну.
- Не надо к Коляну! – выхаркнул Ушастый тоже полушепотом-полуфальцетом.
 - Надо, Федя, надо, - теребил уши зайцу Степа. - Я ваще не понял, как ты в хату ко мне залез. Сейчас легавого на тебя…
- Старик! Степан Сергеич, милейший, вы чего? - вырвался из объятий Лихоедова заяц и затараторил-забормотал – Очкнись… и-ик… Ты сам меня вчера в Волховстрое посадил: мест, говоришь, нет? Будет тебе место. Всех подниму – и начальника поезда, и вокзальных. Я ж тебе говорю: Степ, не надо… Я сам от поезда отстал – сам разберусь. А ты: пусть, собаки, попробуют только отказать, иначе я не Степан буду, не Лихоедов. И плюй мне тогда в морду, ломай мне рога…
- Так прямо и сказал - рога? – отпустил Косого Степа и принялся торопливо подминать одеяло под оголенные Маринкины чресла. Та, объятая морфеем, лягалась и что-то бормотала под нос.
- Ну, да, - хрустнул заяц морковью. - Ты еще стрелочника матом обложил – мол, стрелки, дурища, перевел не туда, не на начпоезда. И проводницу просил – до Мурманска парня подкинь: мы с ним, дескать, вместе в ваш Муходранск полярные ночи смотреть, медведей белых кормить едем – севрюгой… Она – ни в какую, а ты ей: озолочу. Пломбами 586 пробы, а хочешь 750-й. Всей вашей дежурной бригаде мосты сменю – оптом, еще внукам оставлю. Грозился пол-заводика своего – зазубенного – разорить, двери в вагонах платиной опломбировать. Сдалась тетка-кондукторша, когда ты ей за грудь зелеными пять сотенных заложил и Маринуиванну свою молнию в Минтранс строчить заставил…
- Я – Маринку… в транс?! Зачем?
- Да пфосто – чтоб дурака секфеташа не валяла, - зажевал слова гость.
- Хватит жрать! Передние клыки все стесал уже. Поделись морковью-то.
- Да на, - Ушастый-вихрастый сплюнул косточку. – Только не морковь это, а крыло птицы. Дичь то есть. Тоже мне ресторанная пища - гусь в яблоках.
- Одни хрящи… Че, тоже я заказывал?
- Ну, не я же. Мне бы в голову не пришло среди ночи в Медвежьегорске секретаршу к шеф-повару привокзальному гонять и деньги выкидывать, чтобы гуся на улице ловили.

Степа, кажется, начинал вспоминать: его рыжая бестия Маринка в шубке, с долларами в целлофановом пакете, официанты – пикейные жилеты – загоняют гуся в испещренные окурками привокзальные снега, зеваки, хохот, гам… метель в лицо, цыганки, дай-ка погадаю, красавчик, Русь-тройка, «зайка, моя» в хриплые динамики, снова Маринка, уже на барной стойке под видео-физиономией лохматого Фили…сам прилип-влип… стакан, запущенный в полового, побег, сорванный стоп-кран…

 - Где деньги?! – внезапно протрезвел Степа и полез в карман пиджака, где вопросом зияла дырка от бублика. Ушастый, теперь уже улыбчивый господин с непримечательным – если не считать слегка косого правого глаза - циферблатом и копною-капустой пегих волос, скосил взгляд на Маринку:
- Я, собсно, здесь, чтобы предупредить вас – Мариниванна в опасности. Это я вам, как домовой из клики чародеев говорю, точнее вагонный.
Степу как озарило: он бросился трясти Маринку, как липку. Липка вскочила, одарила шефа сочной оплеухой вкупе с отборной нецензурщиной, из которой «лихоед чертов» казалось самым ласкательным. И финаля победу, прикусила ему мизинец. Степка взвизгнул по-щенячьи: зубы, у заразы, острые, все тридцать два как один крепкие, корнями в глотку вросли. Он всегда знал: не его клиентка – рыжая, злая, зубастая, палец в рот не клади, доверяй, но проверяй. Того гляди, свинью подложит.
- Где сумка, где эта твоя, как ее, доча-пака-коко-баранна? – Степка пепелил взглядом недавно еще лакомые округлости своей Дездемоны.
- В гнезде, корнеплод дешевый! Я откуда знаю, дантист ты несчастный, где моя сумка – ты же ее, к чертям, наверно, и умыкнул. Надрался вчера до белой горячки – везде зайчики солнечные мерещились. Собутыльников «на икру» звал, зайцем на верхних полках обещался провезти. Даже драного станционного кота.
- Как кота… как зайцем?!
- Так – без билетов, значит. Взятку контролерше в бюстгальтер пытался сунуть. Хорошо – тихая попалась: еле уговорили ее начальника поезда не вызывать. В Медвежьегорске к цыганкам убежал – гопака танцевать и гусей-лебедей звать.
- Разве я их не поймал? – врос в пол Степа.
- Поймал, как же, - фыркнула секретарша, убирая аппетитные полушария в грубую вязанку свитера. – Тебя, дурила, самого чуть не поймали и в обезьянник не уволокли. Из твоих же, на птичек в целлофан отложенных, откупилась. Стоп-кран срывала.
- А это что тогда на столе? – бурил взглядом объедки Степа.
- Крылышки куриные. На твои же«целофанные» в вагоне-ресторане купила. Чтобы хоть чем-то закусил свой спирт технический, - рыжая, да она просто смеялась над ним.
- Почему спирт? Где мой бумажник, где твоя дольче-икебана, наконец!? – взвился зуботехник Лихоедов и рывком вздернул сиденье под медсестрой Маринкой.
- Подделка под кожу птеродактеля, что ли, - хохотнула барышня и вдруг спохватилась. – Мои документы, твои бумаги – там! В Мурманске симпозиум – как лекции читать?!
- И все мои деньги, включая командировочные, - хлопнул себя по бедру Степа, но кармана не обнаружил и вообще ничего не обнаружил, кроме семейных трусов. Тут опять что-то стукнуло ему в голову. Обернулся назад. Ни зайца, ни улыбчивого господина с пегой копной… гость испарился. Степка рванул дверь купе и нос к носу столкнулся с милиционером. За спиной «легавого» вырос Ушастый, он же Косой, а с ним какой-то чернявый мужик – с пузцом и хамоватой кошачьей улыбкой.
- Лихоедов?! – взглядом пригвоздил к полке Степу блюститель порядка.
- Д-да, - упал на койку «дантист».
- Степан Сергеевич? – помягчел товарищ в погонах.
- Да, а что? – пришел немного в себя Степа.
- А ничего. Кролик пойман, – капитан защелкнул на «зуботехнике» наручники. – Вот и понятые со мной. Фадей Готов и Кошкин, прошу любить и жа…
Фадей, он же Ушастый, он же Косой и Улыбчивый даже подмигнул. Степка заартачился, забил копытом, втянул в себя по-верблюжьи слюну и хотел плюнуть наглецу в морду, но тот исчез за прямо-таки пугачевской шевелюрой Маринки.
- Степаша, милый… Степан Сергеич, вы арестованы, - посерьезнела Маринка.
- За что? – побледнел Степка.
- Ты сам знаешь, за что, - помрачнела Марина и вдруг отточила приговор. - За укрытие доходов, неуплату налогов и нелегальный провоз драгметаллов, то есть платины – под видом пломб.
- Но это же неправда, - попробовал извернуться Степка. – я врач, я честный стоматолог, я давал клятву Гиппократа! Мариночка, ты же знаешь все…
- Все, Степа, именно все. - оборвала она и сунула в нос ему ксиву. – Капитан таможенной полиции Маргулис Маргорита Ивановна. Прошу очистить купе.
- Ма, Маринка, Марго…– осел Лихоедов. Он давно подозревал… Слишком внезапно ворвалась она в его жизнь – с ее мимозами… до чего ж противные цветы… с ее яркой, как закат над Звенигородом копной, с ее бесшумностью шагов, тремя языками и грудным, как у певички во французских кафе-шантанах голосом. Откуда, скажите, у медички очаровательный прононс и три языка? Ясный перец, не из зубодробильного техникума. Он думал, такой брильянт – и ему в «джентльменский набор» дантиста навсегда. Такой огранок – и с глаз жены-тещи долой. Такой талисман – и в помощь лихому его уму. Мастер-дент и сестричка, король платиновых коронок, подпольный миллионер, директор завода и умная, хваткая секретарша – вместе они мосты бы все свернули, зубы кому надо заговорили, корни пустили бы, домик в горах купили бы – коню в пасть даже не посмотрели… И надо же – щипцами в его «наборе» легла, гнилым зубом зеленое небо его планов-мечт разрушила. Укусила. И ладно бы только за мизинец…
- И ты, Брут, из их шайки-лейки? – только губами шептал Степка, глядя куда-то мимо секретарши.
- Лихоедов, очистите помещение, - резанул по-живому далекий родной голос.
- Очищу, очищу… В двадцать четыре часа-бис… Очищу, - тянул «дантист», подталкиваемый понятыми Фадеем и Кошкиным.

… Через пару месяцев Степан Лихоедов нес чушь про алмазы Киркорова, хор мальчиков-зайчиков, косых и нахально улыбчивых, гусиные ножки Марго, выжатые из него морковные соки, домик в Медвежьих горах и большую медведицу под малым соусом, про глобальную пломбизацию поездов и мосты дружбы между угорскими племенами и московскими ханствами. Был признан умалишенным и усмирен рукавами-завязками прямо в зале суда. Через год психо-, водо-, и трудотерапии-борьбы с корнеплодами-топенамбурами в саду психлечебницы выпущен на свободу и по личной просьбе в Минтранс доставлен со скидками в Медвежьи горы, где и исчез, аки русак в лесу. Где он, что сейчас, никто толком не знает. Кто говорит - снюхался с местным егерем и промышляет заячьими шкурками на местном базаре, мечтая переплюнуть Дмитрия Горностаева, бывшего Митьку Махрового с его «Домом меха в Орликах». Кто болтает - что якобы песню про зайцев в карельских кабаках поет и на фортепьянах играет. А в последнее время ходят упорные слухи, что Степка заделался в лодочники – зайцев с малой земли на большую перевозит, от растущих тарифов на автобус и паром спасает. И все грозится какую-то ведьму с бандой ушастых заловить, на маргарин извести и в «Таганке» продавать. А то нет-нет, придет в церковь, плюхнется в подол иконной Божьей матери и песнь-речитатив заводит:
- Прости Маринку… Маргариту. Невинна она. Даруй ей, аки мне она, луч света в темном царстве…