Часовые и минутные

Трелью не соловьиной в кустах - ежеутренний мне будильник. Руку протянуть, вырубить, сбросить, стопить, задушить стрелку часовую, а с нею минутную и секундную. Максимум, что позволить из вежливости – точности королей – перевести из положения «вкл.» в позицию «выкл.» Но и это праздником, и то когда сон-птица-синица, легкий и в руку – полетами наяву по коридору и все чаще с лабиринтами-поворотами… Выбрала один такой - «дистанции огромного размера» – у друзей, в новостройке на вечно зеленой окраине города. Прикормила – и летаю. Может, расту?

Куда там, когда время мчит уже не в пыли на почтовых, и не Русью-тройкой, и не железною конницей, и мне – успевай только втиснуться между створок вагонных дверей и отсечек часовых и минутных. На чек-пойнтах осенних, зимних, весенних, летних и круглосезонных марафонов. Сама взвихом и колесом, каруселью и колесницею дней, недель, месяцев, лет. С мыслью одной – успеть добежать, доскакать, долететь до канадско-финской границы…

       ***

…А вот и станция – опять же отсечкой курьерской-фельдъегерской и сменой коней на переправе. Один перевалочным пунктом, второй, третий, пятый, десятый. О, скольких мы недосчитались в беге на олимп и в пробах неуверенных трамплина…

Трамплин до сих пор не освоен, текучка дней сведена на скамейку запасных. Большое – недоделано и корчится в попытках ухватить буксир и дофиналить мысли. Расстояние… Не хватает Расстояния, чтобы увидеть Большое. Требуются паузы, чтобы самореализацию не превратить в конвейер – бумажный и мясоперерабатывающий в одном флаконе.

       ***

… А обычно выходило без пауз – клаузулами, без кляуз, скачками без сачка, с сучком и задоринкой. С пеной у рта – впряженной лошадью к финишу. Там – за туманами, вечными пьяными… Стоп. Где тут карман на столбовой дороге моей не легкокрылой жизни, где оно – ответвление от генеральной линии партии? Девушка, рентген-отделение на втором этаже, по лестнице направо, опять по лестнице и налево. Не спешите – засветиться успеете.

… Таки и осветили светом знания. Диагноз – гонгом и под зад, и выбиванием в нокаут. Не столь убийственным, чтобы не встать и не выслушать. Старого еврея врача.
- Самой вам – никак. Дозвольте над собой совершить экзекуцию и через полгода приходите. Заграница, в смысле, мы вам поможем.
Нет, уж дудки – не дозволила. Обходная тропка – мое последнее и припрятанное «на крайний». Вот он – и обрывом пружины упал мой маятник-гиря, день прояснив ясеневый. Успокоением – свет в конце тоннеля темных царств моего ожидания. Звонок по «запасному» адресу:
- Первичный прием 31 июля в 13.00, четверг. График расписан уже поминутно. С точностью до тик-така и стука… Просьба ко всем – не опаздывать.
И у них минутною, и секундною, ударною, уже не отсечкою, а счетчиком Гейгера. Сколько нас таких, готовых за время и деньги (что тут дороже, что первично-вторично, уже и неясно) ждать. Ничего – я шесть лет ждала, шесть лет украденной – моей, а не тетимашиной - жизни. Подожду еще три месяца – чай, не скопытюсь. Месяц, и неделя, и день, и час, и минута – да какое значение… Когда не убеждают - как факт фиксируют, что и детей делать с секундомером в руках – в духе твоего, твоего, девочка, времени быстроходного. Не мы виноваты, что ты опоздала с собственным рождением. На век, а то и на два.
       
       ***

… И отзвуком уже как насмешкой – ожиданием своим ты спасла меня. Ждать. Я не могу тебя ни к чему принуждать. Ждать, ждать – я понимаю, какою раною тебе каждый день. Да, счастливый, да, песней наполненный, но с каплей дождя у омутов глаз – недоцелованных, недолюбленных - в паузах дня, у времени вырванных. Как хотелось бы тебе – фейерверком и праздником, и потешной баталией, талией, и качанием мыслящего тростника, и накатами волн безрамочных – тангиерных, пещерных и парусных, и жизненным соком, и музыкой Моцарта из шкатулки, и танцем, и вальсом каким-то, и стрелочной паузой длиною в года. А я к тебе – слезою и дождиком, паданьем на плечо и ворохом всего своего изломанно-копытного, и копытцами в душу. Кто мне дал право просить и спрашивать у тебя «навсегда?» Тебя, вольного соловья – без желания голос присвоить и слушать всегда, зацепив-оцепив губами, руками, краем души. Хотя – и слушала бы, в унисон стебли качая в твой не-стрелочный ритм и такт, и дыша – тобой, под тебя… Но все же глупо спрашивать – будешь ждать?
       
       ***

… Просыпаюсь – надо мною часы. Сажусь – передо мной часы. В метро, на улице, по телефону, телевизору, на руке – небьющаяся сволочь с календарем. Обтикивают со всех сторон. Напоминают, сколько прошло, чтобы вычитанием определить, сколько осталось: час, два, неделя, месяц – до встречи. Тик-так. Тик-так. С каждым ударом утекаю, песком сквозь пальцы стекаю и я. И все чаще раздражают деревья – то зеленые, то желтые, то опять зеленые. И стоят, подлецы, стояросово – как навеки пришитые.

О тебе, обо мне, о нас можно бы сейчас и словами Жванецкого: понедельник - суббота, понедельник – суббота. Жить когда? И еще: только что было четыре – уже восемь. Только я ее целовал, и она потянулась у окна, просвеченная, - боже, какая стройная! И она уже с ребенком, и не моим, и в плаще, и располнела. А еще по Довлатову, помнишь? Они у меня с ММ на одной ступеньке:
- Мы встретимся еще?
- Встретимся.
- Тогда я поверю даже, что Бог существует.
- Мы встретимся. Бог существует.
- Ты думаешь?
- Если ты любишь нас, встретимся…
- Да какая любовь, это судьба.
       
       ***

… Тик-так, тик-так. Сегодня как-то так - пробивает стрелками часовыми, ударами маятника, непопаданием моим в амплитуду всеобщего времени. Время - больное место мое. Ничего не успеваю, а надо бы успеть. Не суть. О любви, о любви –своевременной и безвременной - хотела. О любви, которая и в море своем разлиянном помнит о memento mori, о миге, о паузе Леты-реки. Похоже, только она и умеет впечатать себя в циферблат, сжать минутные и секундные за горло и держать тормоза, выбив ударом одним шестеренки. Как это она так? В этот убийственный наш тик-так, тик-так и себя втиснула?! Между ножницами графиков и ранжиров, где все по режиму, от звонка до звонка, от корки до корки и круговертью воды в пластиковом стакане: лето - холодной из синего краника, зима - горячей из красного... И горками американскими, гонками, гонгами по часам, всем своим горьким... Вниз-вверх в девять - муравейником в кишку подземелья... Вниз-вверх - в семь и опять в лабиринты земли. Крикнуть мгновению, как Фауст твой: остановись! А, не слышит.
       
       ***

… Тик-так. Тук… Тук-туком в паузу дня, к чашке чая мое случайное как-то тебе. Ты помнишь?
- Начнем с того, что я всегда опаздываю. Вот ты, знаток и ценитель душ, особенно женских - ты можешь мне объяснить этот непознанный феномен всей моей жизни?
- Так важно? А если…
- Не страшно. Страшно другое, я обижаю людей, тем более близких, тем более не желая.
- Ты хочешь, чтобы тебя всегда ждали. И боишься, что придешь, а никто и не ждет.
- Ждать – мой дурацкий мотив для других – безвинно обиженных, дорогих и любимых. Взмах весла и крыла – попытка твоя успокоить:
- Это не фобия, в тебе говорит опыт, большой опыт лопотания всех и вся, способных и себя, и других убедить в том, что сидят и ждут, а сами заняты своими делами. И кончатся они к твоему приходу или начнутся – не суть…
- Способ, универсальная таблетка – как избавиться от этого страха?
- Просто придти, когда тот, кто тебя ждет, занят. Если плюнет на все и – стрелою, молнией к тебе, к нему торопись. А нет – не стоит и время транжирить…
 
       ***

Время - и я пришла. Не остановила. Притормозила его, однажды повиснув на стрелках качелью, просунув себя в жернова. И новый ритм задала – плавный, волною накатной под флейту его водосточных труб и танец медленный журавля. В темпе, рожденном не нами, который помнят даже улитки. В шаткости мельниц-хронометров. Вторники, среды и четверги – уже не мелькают, как спицы. Я – и качанием клипера на его, времени неподотчетной волне… Нечего транжирить, когда минуты в песок утекли, берег оставив для замков. И намеком на забытые сланцы – Гораций его в буколике слов, а не чисел, из которой черпали Монтень и Катулл свои «viva la natura». И – солью, и сутью из «Flacci Carmina»:

Нам, Левконоя, ждать смертного дня и в Вавилонские
Тайны чисел вникать! Легче всегда — то, что придет, терпеть.
Много ль зим нам еще Юпитер дал, эта ль последняя

...Жизнь коротка, брось упования
и вина нацеди — будет мудрей. Время бежит, пока
мы беседуем. Верь этому дню, но не грядущему
 
       ***

Вспомни, как жил ты не по часам, а восходу-закату, лестницы отирая штанами. Вот и сейчас - договорились жить по солнцу. Живем. Все цветет, и зеленеет, и желтеет, и опадает, и ждет солнца. Птицы запели, значит, утро. Стемнело, значит, вечер. И никакой штурмовщины в конце года, потому что неизвестно, что «там». И праздник не по календарю, а по настроению. Когда весна или, наоборот, красивая зимняя ночь, мы и высыпали листки и лепестки, исписанные иероглифами, и танцуем... А сейчас... Слышите - "сейчас"?..

…Сейчас опять просыпаюсь. Надо мною часы. Тик-так, тик-так, тук-тук – по голове. Опять гонят – не по солнцу колесницей. А по отсечкам и таймерам на эсвече. Вот и сейчас. Трелью не соловьиной в кустах - ежеутренний мой будильник. Сей Час, сей Час. Музыка вечного колеса, в котором распятием ты и я. Ты и я.