Горшки счастья

Одно, одно вам и нужно. Вы думаете, только мужчины об этом мечтают? Сколько вам? Двадцать пять. Боже, это не возраст – вы все успеете. Вам только бы птицу-удачу на хвосте и руки нежные, властные. Простите, я не о том, совсем не о том: у нас, женщин, всегда так - миллион терзаний, даже когда все тридцать три удовольствия, вы понимаете, о чем я. Всегда найдется такой пунктик, который случайным выбиванием из общего благостного хода истории. Возраст не скрыть: на шее ли, на руках. Видите?

Особа с леонардовскими кудряшками у виска освободила кисть от несуразных манжетов, и у Шурочки Рейх защекотало в горле. Сухая, как жатая бумага для первомайских метелок кожа, сборки между костяшек. Это так не вязалось с божественным личиком. Спятила старушка от эндорфинов. Или после пластики, черт разберет, что там у них, у эпатажных дам на уме.

А я же не старуха, вовсе нет. Мне сорок, а кожа – хоть сейчас на голландский абажур, вон тот, что в углу. Счастлива обретением – и любимый, и дом урожаем, и лавка. Я мечтала иметь цветочный бизнес. И все мне манной небесною в руки, сейчас постаревшие. А следом – сердце, душа, смерть. Заметив Шурино движение влево: ах, простите, не о том. Горшочки счастья вы просили? Нате – сущая безделица, а красота, запах очага, белокурых детишек. И стоит копейки. У меня установка: продать их только тем, кто сам, очарованный красотой, спросил. Девочка моя, как вас… Александра, Шура, счастлива я, что вы молоды. Смотрите. Вешаете на окно, в средний сыпете монеты, в нижний наливаете вино, в верхний бросаете зернышки или семечки. Для достатка в доме. Монетки не все сразу, положите парочку на дно, остальное пусть добавят друзья.

А пусть горшки! Горшков еще на повестке дня не стояло. И потом попробуй угоди вкусам и желаниям сестры, у которой все оседлано, даже мечты. И любая вещь, измеримая в денежном эквиваленте – козявка какая-то, не говоря уже о серьезной - покажется насмешкой над ее рогом изобилия.

Вы для себя берете? Вопрос вскользь, между укутыванием кухонной принадлежности в шершавость бумаги – такой же точно, из которой клеят конверты, присылаемые им в литчасть маленького театра на обочине жизни. Как в подарок? Деньги, как и ножи, и платки нельзя в подарок. Вы что, не в курсе? Кудряшки у божественных висков задрожали. О'кей, даст новорожденный монетку за ваши горшки – и проблемы разрешены. Шурка схватила сверток и, вконец разозленная, метнулась к выходу. Уже под звон дверного колокольчика услышала мягкое в спину:
- Милая, и все же я советовала бы вам подождать с обменом волшебных горшков на монету, тем более из рук близкой женщины богаче вас.

Ну, положим, определить, что именинник не такой голодранец, как я – раз плюнуть. Чай, не пако-робанна джинсы ношу. Интересно, а степень очищенности зернышек влияет на чистоту денежек и частоту наполнения золотой кормушки? Семечки, как песок, стекали меж пальцев в горлышко новоприобретенной тары. А близкая женщина? Тут еще проще. Кому нужны эти фишки а ля деревня под Парижем? Только наседке Светке. Повезло. Смазливое личико вкупе с житейским, а не ее, Шуркиным, универским умом и толикой медсестринского легкомыслия были самой короткой дорожкой к мужским желудкам. По крайней мере, к тем, с которыми Света имела или как раз, наоборот, не имела честь. Это ж надо, кренделя из журнала о вкусной и здоровой пище в мужья подцепить. Ею же, Шурой, в дом и приведенного. А еще говорят, женятся на примерных. Вот она, Шура Рейх, примерная – зачерствела сначала в библиотеке дома культуры, а когда дэка занял местечковый театрик, в его литчасти.

- И что имею? - выдохнула дым прямо Жюльке и Ольке в лицо изрядно принявшая Шура. – Алкоголиков-тунеядце в актерышек, самодура режиссера с царь-гороховским подходом к менеджменту: театр-дом, ансамбль. Из какого нафталина слова-то вытащил.
- «Сон в летнюю ночь» десять лет на афише и в душе, - извлекла из себя ноту Олька и с изяществом красоты в изгнании стряхнула пепел прямо в фужер с вино.
- Тебе, Оленька, хоть сейчас в тираж – прозаик наш. Да что Оля, тут, девочки, такой зайка пьесу прислал. Фуке рядом не лежал. Вино на донышке только? Оль, позволь – твое в мой горшок вылью. Мой? Она привыкла уже к мысли, что горшки ее.

Утром по истертой каблуками дорожке в театр еще и птичка одарила голову. Одно к одному – и все к деньгам. Трудотень началась с привычного обзвона критиков, которых, как всегда, не было на месте. Попытки продвинуть юную одаренность, мальчика-зайчика, натолкнулись на бараний взгляд роже-ссера. В горле опять щекотало перышком. Шурочка, мать моя, не иначе как по макушки - в зайчика? Она во всех талантливых авторов слегка влюблялась. Слезу подавила, подумала: были деньги – сунула бы в рыло шефу. За златы горы не отказал бы, точно не отказал поставить «Адское семечко» Миши.

Звонок – и мысль, встревоженная, улетела. Шурочка, у вас последняя премьера когда была? Месяц назад? Ничего, ничего, я подтянусь. Все равно ни одной рецензии пока – я смотрел. А знаете, у меня тут автор один на примете. Модный, в «Шкатулке» его уже Пал Олегыч ставил. Новая вещица: никому пока не давал. Если уломаете Петровича посмотреть, театру – право первой ночи. А вам - вознаграждение гарантируется. А хотите, и… Хочу, но не это, а то!

Бардак форменный. Шурин взгляд впился в макулатуру на столе. Только вчера расчистила, и опять захламили. В ворохе руку бледную утопила. А-а! Пусть ловятся: конверты большие на стол. Конвертики малые – с хрустящей денежкой – в стол завлитши и ее внезапно подобревшего и неожиданно уступчивого режиссера. Спектакль «на двоих», она чувствовала, даст неожиданные всходы. Быстрый штрих языком по шершавой полоске бумаги – и купюры отправлены по адресам из газетных «подвалов».

Каблуки не успела скинуть, а уже звонки. Шурочка, прочтите. Шурочка, когда премьера? Шурочка, забронируйте мне два места, а можно – пять? Шепотом за кулисами в звенящей паузе перед генеральным прогоном: пресса в зале, сам Обложанский из «Торговца». Шампанское в зал, трюфеля. Семга по-боярски - к падению занавеса. Ублажить тяжелую артиллерию любимой «вдовою Клико»!

Пулей – администратор к ней: проданы места на два месяц вперед. Аховый урожай – и одним махом. Не премьера, а бомба. Сам Обложанский нас обложил. Шурочка тонкую бровку, где-то там на Кутузовском подведенную, слегка подняла: прессуются господа с корочкой «прессы»? Что на конвейере дальше? Укрощение строптивой, Шурочка. Шеф хлопнул папкой. Дурак, но с ее золотым ливнем и его новой личиной эпатажного режиссера и светского льва они увидят небо в алмазах и ананасы в шампанском еще пожуют. Вадим, щелкнула она по носу режиссера, ты опять жест «наш» вставил в любовную сцену. Разве скроешь, какою негой было ей узнавание себя.

Вадим неплохо работал на публику. Месяца не прошло, как в театрике заколосилось, фимиамом понесло в форточку. И спальный район встряхнулся от спячки – потянулся к душку искусства. Скромный эпатаж, элегантное простодушие, полный эрзац, эстрада дель арте и наивные подглядывания в замочную скважину спальни. Заголовки бросали в пот, и рост рейтингов всякий раз отзывался текильным подъемом – с ней, юной, мягкокожей в номере «Националя». А утром он ревниво читал рецензии и кромсал ножницами неугодные имена. Вообще-то ее дело – кромсать. Но у нее массажистка, встречи, интервью, рестораны, контракты на гастроли. Рим, театр Марцелла, Венеция…

Шурочка, вам перевод. Денежный, какой же еще, моя милая! Конечно, милая. И не спорьте со мной, не переубедите: восхитительная, неподражаемая наша! Добрый день. Добрый! Будьте добры Шурочку. Да, я вас слушаю. Я – это я, Александра Рихардовна. Причем тут Ричард четвертый? Говорите по сути, у меня нет времени, куча звонков на сегодня и полк авторов за дверью. Да, выстроились. Да, штабелями. Слушайте, не тяните резину. Неуверенная дробь в дверь. Она резко крутанула кресло, толкнув ногой новый офисный стол: Господи, да войдите же! Что вам надо, - уставилась на помрежа, бледного кузнечика, которому она сразу, как только он нарисовался в театре, навесила ярлык «маменькиного сынка». Шу… Александра Рихардовна, Вадим Петрович просил вас сегодня задержаться на полчасика – обсудить репертуарные вопросы. Знаю я его полчасика. Передайте вашему Роже-Вадиму, я занята: вечером еду в мэрию ставить след в договоре о передаче особняка Бахрушиных в наши руки. Что вы смотрите на меня, как на витрину. Эффектная вы женщина, Шу… Александра. Эффекты со временем поблекнут – идите, Паша. Но он просил! Пусть просит напрямую, без вестников. Уходите!

Схватила сумочку и, раскачиваясь на затянутых во французский шик ногах, полетела в машину, где уже ждал водитель. Взгляд в директорский органайзер, аккуратно составленный секретаршей. Это к Ольке моей, она у нас теперь завлитствует. Кстати, о птичках: напомни телефон Оли! Оленька, «Терракт» отложи на время, а Песняровым позвони, скажи: или они снимают пьесу в «Шкатулке» с репетиций и мы платим вдвое против предложенного им Палом Олегычем, или выкидываем их из своих планов. Мне плевать, что уже ставят – мы итак потратились на канцелярскую и туалетную бумагу для них, а может, и сортир в золоте, я не знаю, что там у братцев-тунеядцев в новой даче на Новорижке.

Что это – вино? Уберите не медля. Нет, не принимаю подарков. Вас? Не помню. Обещала еще раз поговорить о пьесе? Ничего не обещала. Как называется ваш шедевр? Она хлопнула ящиком – одним, вторым для проформы. И затянувшись сигареткой, повесила взгляд на просителе. Просителю следовало тут же отсохнуть и выпасть из кабинета, но Миша, ее «зайка», развязал рот в улыбке. Шурочка, выучилась пить кровь из авторов, красавица. Вон уже и бутылку с моей, второй группы, резус-фактор положительный, набрала… Как название вашей пьесы? «Адское семечко»: лежит мертвым грузом в шкафу под прочим барахлом, ты сразу отправила меня в долгий ящик. Скажите спасибо, что не сыграли в ящик от голода, ведь вам я тоже посылала конвертик. Кстати, из кармана тех, кого вы называете барахлом. До свидания. Миша, вы не поняли? До свидания!

Шура извлекла знакомую папку из макулатуры, сбросила туфли под стол и вцепилась глазами в забытые строки. Поедала шедевр как пилюлю, замирая на глотке, на смене страниц. Вот он, ключик к загадке «феи цветов» – в суконном языке Белого воротничка: «Правообладатель волшебных горшков, а с ними и всех тридцати три удовольствий вкупе с миллионами не заметит, как сам в себе посеет чертенка, которого и взрастит в Люцефера. Оплату кредита Люцефер потребует сразу же, как только должник изменит условиям договора – в вашем случае, желанию помочь близкому материально. Оплата производится в филиале Рейхардсбанка по месту жительства – в виде не менее пяти грамм души чистым весом под десять процентов годовых. Но в этом году банк ввел бонусную программу «Долгий ящик», согласно которой в случае форс-мажора кредитору разрешается передать право обладания горшками по цене, меньше заплаченной за них. Что автоматически снизит проценты следующему должнику».

Кому передать права? Светке? А вдруг она сразу отдаст душу, да еще неизвестно кому? Каждая покупка приближает «осчастливленного» к крышке, а горшки уже у Шуры стоили копейки. В спину кололо, отдаваясь в груди, на уровне сердца холодным зудом. Скулы немели при каждой попытке движения рта. Гусиные складки на пальцах, освещенных софитом, просили убежища. Шура вытягивала рукава и грустным Пьеро убегала со сцены – босиком, забыв о туфлях. Ничего страшного, отдам за десятку, пусть передарит кому-то за пять копеек, это в ее репертуаре. Завтра отдам, завтра. Ее же подарок, ее. Не мой, Боже! Боже немой, немой.