Охотник

Сегодня он обещает быть исключительно прекрасным. Возможно, самым красивым среди тех, что Тан уже успел повидать, а он повидал немало. Тан быстренько прикинул в уме – восемь тысяч девятьсот тридцать. Да, именно столько. Их было бы гораздо больше, но несколько тысяч потрясающих мгновений попросту потерялись в грозовых облаках и тех нескольких годах его жизни, о которых Тан не помнил ровным счетом ничего... Тан сожалел о потерянных мгновениях: каждое из них было неповторимым. Потрясающим. Волшебным…
Тан бросил беглый взгляд на запад. У него еще оставалось несколько минут, чтобы подготовить фотоаппарат.
- Охотишься?.. – шепнули за спиной.
Тан не оборачиваясь кивнул. Будто бы она сама не знает. Стараясь скрыть недовольство, он принялся расчехлять камеру. Нарочито медленно.
- Тан, я знаю, Ты не любишь, когда смотрят, как Ты…
- В таком случае, что ты здесь забыла? – Тан не церемонился. Не в его принципах объяснять кому бы то ни было, что существуют моменты, когда его лучше не тревожить.
- Я уже ухожу.
- А зачем же тогда нужно было приходить? Чтобы привести меня в бешенство?! – не выдержал Тан. И все же он по-прежнему говорил не громче шепота. Словно боялся спугнуть то, ради чего устанавливал фотокамеру на штатив.
- Просто чтобы посмотреть на Тебя. Ты же знаешь, у меня не так много времени, чтобы смотреть.
- Настырная какая! Дался я тебе!
- Ну уж…
- Уходи. По-хорошему прошу, иначе…
- Иначе?..
Тан взглянул на запад и откинул крышку широкоугольного объектива, в ту же минуту забывая о Тени за спиной. Бог с ней, она исчезнет сама, как только последняя золотистая ниточка, связавшая небо и землю, обесцветится в наступающих сумерках. А он так ждал захода солнца, ждал, когда умрет, наконец, этот мрачный, резиновый день, когда минуты, тоскливые и бессмысленные минуты вечера вытекут последними каплями крови из взрезанных вен угрюмой действительности. Реальность, убивающая саму себя удручающей обыденностью.
Солнце опускалось медленно, завораживающе медленно. Тан дождался, когда краешек солнечного диска уколется о крыши высоток – угрюмых и однообразных, но словно бы приобретших в эти минуты свое собственное, внутреннее свечение – и зажжет каждое окно яростным оранжевым. Он передвинул камеру чуть левее, так чтобы светило, зажатое с двух сторон пылающими окнами, оказалось точно по центру. Теперь оставалось только ждать – и наслаждаться зрелищем.
Каждый закат удивителен и неповторим. Он погаснет, столкнувшись с ночной темнотой, уйдет в небытие и никогда уже не повторится ни единым оттенком. Но у Тана уникальная память – он помнит их все, все до мельчайших подробностей. Он и сам подобен закату: единственный на свете человек, охотящийся на умирающее солнце, единственный, кто способен продлить жизнь уходящего дня, остановить скоротечное, заставить время подчиниться. И для этого ему, Тану, никто не нужен. Ему нужен только фотоаппарат.
- Охотник… - ласковый шепот за спиной. – Ловец закатов…
- Убирайся прочь… - не поворачивая головы выплюнул Тан и щелкнул кнопкой. Отлично! Потрясающий кадр! Тан взглянул поверх объектива так, чтобы увидеть небо собственными глазами. Он запоминал. В уголках глаз пощипывало, яркий свет выжигал на сетчатке крупную, неподвижную точку.
Тень за спиной улыбнулась и пожала плечами.
- Люблю тебя, - это было последнее, что она успела сказать, исчезая вместе с умирающим солнцем.
- До скорого, - бросил Тан, поглаживая красноватые искорки на серебристой кнопке фотоаппарата. Закат догорал. За спиной взвихрилась тишина.
Глаза охотника неотрывно следили за небом. Последние золотистые блестки, осыпавшие легкие облака, еще подсвечивали горизонт, заигрывая с сумерками, поглотившими восток. Стрижи вскрикнули и взмыли ввысь, взвинчивая нервы тревожным плачем бессмысленности. Мертвые петли – одна над другой, едва не столкнувшись, едва не задевая крылом друг друга. Извечное: вить гнезда, ловить мошкару. Безрассудные. Суетливые. Как люди... Только люди не умеют летать.
Тан дождался темноты и только тогда зачехлил камеру. Подхватил штатив за ножку и сложил одним замахом руки. В прохладном и сыром воздухе раздался негромкий металлический хруст. Тан поморщился: он не любил этот звук. Он означал наступление последней фазы охоты – бегства, как это ни странно.
Выбираться с крыши удобнее, когда тебя никто не видит. Иначе можно огрести ненужные неприятности. Тана не волновали подобные мелочи, но он не хотел потерять камеру и свои снимки в случае, если ими заинтересуются посторонние – те, которые якобы призваны следить за соблюдением общественного порядка. Поэтому волей-неволей приходится убегать, скрываться, хитрить… Одним словом – подчиняться правилам.
Первое. Никогда не спускайся по внешней пожарной лестнице или водосточной трубе. Никогда. Заметят. По той же самой причине никогда не поднимайся на крыше в полный рост и не начинай спуск до тех пор, пока сумерки не поглотят тебя. Словом, стань невидимкой. Спрашивается, почему бы не воспользоваться чердаком, чтобы проникнуть внутрь здания и выйти из него, как все нормальные люди?.. Действительно, почему бы и нет?.. Все просто. Чердак закрыт, и у Тана нет никакого желания ломать замки голыми руками. И – самое главное – там, на чердаке, на лестничных пролетах, в лифте он не сумеет нарушить правило номер три. А он так хочет его нарушить…
Второе. Никогда не смотри вниз, перебираясь с балкона на балкон, с этажа на этаж. Наверняка сорвешься. Это закон. Спрашивается, почему бы не воспользоваться страховкой?.. Еще проще. Потому что Тан презирает помощь со стороны. Зачем нужна страховка, если есть Цель, способная уберечь от падения, и Убежденность – вещица куда более надежная, нежели стальные тросы и карабины?
И, наконец, третье. Никогда не засматривайся в окна, даже если заметишь в них что-нибудь стоящее внимания. Правило, которое ни в коем случае не следует нарушать. Конечно же, в том случае, если ты не Тан.
Стоит заглянуть в окно – хотя бы единожды – и каждый следующий раз глаза будут снова прилипать к чужим жизням, впитывать, поглощать, запоминать. Чужое горе, слезы, страдание или смех – неизвестно, что ранит сильнее. Вначале может показаться, что чужая эмоция никогда не вольется в тебя, не испортит, не вывернет душу, не станет частью тебя самого. Так думал и Тан – давным-давно, в те далекие времена, когда охотился на закат, находясь на земле, а не на крышах. Но однажды он все-таки заглянул...
Первое окно, первая драма, чужая драма – занятно, да и не более того. Как телевизор посмотреть. Второе, третье… восемьсот тридцать четвертое. Новые судьбы, новые действующие лица. Театр жизни, пьеса сыгранная миллионами актеров для одного-единственного зрителя, которым стал Тан. Охотник, который теперь отчетливо понял, что должен уйти выше, к самым звездам, выше, чтобы миновать максимум этажей, сменить максимум декораций, больше, больше, еще больше. Тану не хватало земли и окон, расположенных на уровне глаз. Он хотел видеть все.
Слезы, ненависть и слепая ярость – чужие, но очень знакомые, высвеченные лампами, незашторенные, такие близкие… Ему было больно, но он продолжал смотреть. Запоминать.
Смех, праздник, ласковые объятия – от них ему становилось еще больнее. Потому что радость мимолетна, а любовь слаба и непредсказуема – он знал это слишком хорошо. Он уже успел повидать слишком много, чтобы сомневаться в выводах.
Он запоминал те окна, где однажды услышал смех. Но стоило ему вернуться к ним через день, месяц, год – и симпатичные крохотные фиалки в аккуратных горшочках увядали навсегда, объятия неминуемо обращались в побои, праздничные свечи на большом и вкусном торте сгорали вместе с прожитыми годами, а заботливо хранимые в альбомах фотографии, детские рисунки и прядочки состриженных волосков становились лишь грудой никому не нужного хлама. Стены расходились трещинами, словно молнии навек отпечатались в камне – проекция безудержной грозы, фотография, отпечатанная с негатива. Чужие жизни, будто моль – старые свитера, пожирала ненависть, обреченность и смерть.
Когда именно Тан понял, что не может оторваться от созерцания пьесы?.. Вряд ли он помнил этот момент, так же как и не помнил, откуда, как и почему на него вдруг снизошло озарение: он должен попытаться ее исправить, изменить сюжет, заставить актеров импровизировать. И для этого ему не нужна помощь. Единственное, что ему нужно – крохотная переносная машинка для печати цифровых фотографий… и немножечко веры в себя.
Тан закрепил штатив и камеру за плечами так, чтобы они не мешали движению, и осторожно пнул ногой ограждения. Решетка скрипнула, но удержалась. Крепкая. Ему нужно спуститься чуть ниже вентиляционных отверстий, чтобы расположиться на небольшом декоративном выступе, который он заприметил еще тогда, когда забирался наверх.
Там, на выступе, он спрятал принтер. Таскать его с собой на крышу охотник перестал уже давно – с тех самых пор, как понял, что не сумеет уберечь его от Теней. Тех, кто приходит с закатом. Тан не любил их. За то, что они не любили делиться с ним небом.
Тени приходили каждый вечер: зимой ли, летом ли – не важно. Умоляли Тана обернуться. Без устали твердили о своей любви – так нежно, что сложно было не поверить в их искренность. И поначалу, измученный одиночеством и слепыми надеждами, Тан позволял себе верить. Он оборачивался – и терял фотоаппарат, принтер и фотографии, и лишь чудом ухитрялся не потерять собственную жизнь.
С каждым разом становясь настойчивее и хитрее, Тени продолжали попытки уничтожить его, сбросить вниз. Но Тан быстро сообразил, что победить совсем несложно: достаточно просто не оглядываться. Не смотреть назад. Двигаться вперед. И не слушать ложных заверений. Это почти даже и не открытие никакое: Тан не собирался приписывать себе мнимые заслуги. Разве это не универсальный закон сцены под названием «жизнь»? Так почему бы тогда ему не сработать на призраках, раз уж его многократно и небезуспешно испробовали на людях?..
Тан схватился за решетку и перелез через нее, для надежности расположив руки так, чтобы упереться предплечьями в прутья и – при случае – повиснуть на них. На всякий случай. Если вдруг сорвется нога.
Мелкие камешки, минуя навес над ближней лоджией, беззвучно осыпались вниз. Тан прислушался, но звука удара о каменный выступ не последовало. Перехватив руками прутья, он осторожно шагнул вдоль крыши. Высвободил ногу и легонько ударил носком ботинка по стене, обрушивая часть штукатурки. Правило два – не смотреть вниз. Хорошее правило. Он и не будет смотреть. Ни в коем случае.
На этот раз внизу стукнуло камнем о дерево. Значит, это лоджия. Тан переместился вправо – два шага. Два, и еще половинка. Старательно удерживая собственный вес на предплечьях, упирающихся в металл заграждений, он осторожно отпустил ногу. Затем другую. Ноги коснулись пустоты. Выступ, о который ударились камешки, либо оказался чуть ниже, чем запомнилось Тану, либо он ошибся направлением. Ориентир, выбранный в качестве центра, - крупный декоративный элемент, напоминающий шахматную доску и пущенный сверху вниз вдоль стены здания – смазывался в сумерках, и рассмотреть его как следует не представлялось возможности. Тан вздохнул и еще раз двинул ногой по стене. На этот раз звук падающих камешков подсказал охотнику верное направление. Чуть вправо и вниз. Прыжок. Тан уже на ногах, не пролетев и пары метров.
Принтер дожидался его на прежнем месте, укрытый курткой на случай непредвиденного дождя.
- Привет, дружище, - улыбнулся ему охотник. – У нас сегодня отличные фотографии.

* * *

Идея была простой. Идея, приходившая в голову всем и каждому, такая обыденная и, в то же время, действенная.
Поделиться красотой.
Взвалить решение всех существующих проблем на красоту – пусть попытается в очередной раз спасти мир.
Она слаба и немощна – никаких сомнений. Но что, если попробовать найти ей союзника? Такого, чтобы сумел придать ей достаточно сил?..
- В довесок к красоте я предлагаю неожиданность, – говорил принтеру Тан в тот день, в тот самый первый день, когда его посетила отчаянная идея. – Представляешь, что они почувствуют, если, проснувшись однажды утром, обнаружат на собственном окне фотографию, приклеенную с внешней стороны стекла? На фото – закат. Такой, каким они увидели бы его и сами, если бы, конечно, удосужились поднять глаза от газеты, оторваться от телевизора, освободиться от необходимости продолжать ежевечернюю ссору, распитие новой бутылки или битие чьей-нибудь ненавистной физиономии. Представляешь, каким было бы их изумление, если бы фотография заговорила с ними голосом того, кто ее сделал – моим голосом?..
Смотри! – сказал бы я. – Смотри, солнце догорает! Что, если этот закат – последний в твоей жизни?..
Смотри! – приказал бы я. – Смотри на то, чего ты уже никогда не увидишь.
Остановись. Оглянись. Задумайся.
Солнце спрашивает тебя: так ли важно то, что ты делаешь? Необходимо? Правильно? Искренне? Возможно – да, возможно – нет. Не мне решать. Я лишь напоминаю. О том, чего, быть может, ты никогда уже не успеешь сделать.
Принтер заговорщически подмигнул единственным синим глазом. Ночь прыгнула на крыши, затаилась за трубами, качнула гибкие позвонки антенн.
- Представь, что ты увидел фото, - сказал Тан, с надеждой глядя на принтер, словно бы и в самом деле ожидал от него ответа. – Оно заставило бы тебя задуматься?.. Впрочем, с той же самой степенью вероятности, оно заставило бы тебя вызвать ментов, испугаться или рассмеяться пьяным смехом... О, конечно, ты всего лишь микс проводов и сложной электроники, тебе сложно рассмеяться, – скривился Тан. – Но ты представь на минутку, что ты человек. А что?.. Сходств немало. Включили – завелся – отработал – на свалку…
Я глуп, не правда ли?.. Надеяться – это такая глупость. Самая не/настоящая из всех, не/существующих на э/том свете. Надежда умирает последней. Так говорят. Но она все-таки умирает. Так говорю я. Такой Аффигенно Наивный Чел. Ура мне, сидящему на крыше двенадцатиэтажки с переносным принтером в обнимку и окруженному говорящими тенями. Ура больному воображению и абсолютному одиночеству. Уррра!

* * *

Тучи рвались, соединялись и рвались вновь. Морось усеяла крышку принтера и руки охотника. Не обращая внимания на водяную пыль и воющий холод, Тан продолжал принимать фотографии, словно акушер – новорожденных близнецов. Ярко-оранжевая стопка клонированных мгновений. Удивительных, завораживающих, таинственных.
Принтер подавился мертвым щелчком последней фотографии, покинувшей его чрево, и замолчал. Аккумуляторы разрядились полностью. Тан нащупал в нагрудном кармане фломастер – тот, которым советуют оставлять нестирающиеся надписи на дисках или оконном стекле. Огляделся. Не так темно, как хотелось бы, но вполне подойдет, чтобы скрыть его присутствие. Пора начинать спуск.
Двенадцать этажей вниз. Балкон под балконом.
Фотографии, аккуратно расклеенные на окнах и ровная подпись синим фломастером на запыленном чужом стекле – автограф Тана: «А вдруг этот закат последний в твоей жизни?..» Мгновения исчезают, обращаясь в ветер. Дни умирают, сгорая без следа, исчезая без возврата. Тан держит ветер зажатым в кулаке – он умеет летать.
Ухватиться, удержаться, не смотреть вниз. Между двумя параллельными рядами балконов – узкий проем. Если прислушаться, то можно услышать негромкий гул лифта, ползущего с той стороны кирпича и бетона. Здесь, расставив руки и ноги и уперев их в стены, можно без опаски спуститься вниз – или же подняться наверх. Но сейчас этот путь не подходил Тану. Охотнику нужна жертва. Ему нужны окна.
О нем знают. Никто никогда не видел, откуда он появляется и куда уходит. На первых полосах газетенок – фотографии обклеенных лоджий. Люди спорят о том, велика ли она – сумасшедшая команда расклейщиков фото. Работают ли они на правительство? Или их подослали фанатики от религии? Используют ли альпинистское оснащение? Нет, нет, должно быть, это мойщики окон!.. Ах нет, это зеленые человечки!
Люди спорят и не соглашаются, а Тан движется из города в город, из страны в страну – по всему свету. Он коллекционирует закаты и дарит их другим – мертвые, угасшие мгновения, способные вернуть жизнь. Его называют безумцем, маньяком и даже спасителем. Разумеется, ему не подходит ни одно их этих прозвищ, но он не обращает внимания на подобные мелочи. Ему все равно.
Тан спустился этажом ниже и, застыл, пытаясь нащупать, куда бы поставить ногу. Осторожно освободил руку, вытащил фломастер и фотографию. В соседнем окне горел свет, но Тан по-прежнему оставался незамеченным. Это Она помогла ему стать бесшумным, незримым призраком – его Цель, его Убежденность. Чем сильнее веришь в свое предназначение, тем крепче мостик через пропасть жизни. Так он думал.
Там, в глубине комнаты, ссорились и кричали. Тан задержался у окна, беззастенчиво и по-хозяйски заглядывая из мрака в свет. Прикрепил фотографию тонкими полосками заранее подготовленного скотча и склонил голову на бок. Прислушался.
- Отъебись! – кричала женщина. – ****уй нахер отсюда!
- Бл... Убью, суканах! – выплюнул мужчина, замахиваясь табуреткой.
На кровати, спрятав лицо в измятых простынях, скорчилась худенькая девочка с жиденькими, растрепанными косичками. Мальчик постарше закрывал одеялом ее уши и смотрел за окно, во тьму – прямо на охотника, застывшего по ту сторону стекла. Недвижимо. Обреченно. Испуганно.
Тан скрипнул фломастером по стеклу. Мальчик вздрогнул, словно услышал, и крадучись подошел к окну.
«Смотри» - аккуратно вывел Тан печатными буквами, отображенными зеркально, так чтобы их можно было с легкостью прочитать из комнаты.
«Смотри. Правда, красиво?..»
Буквы сверкнули в ночи ярким, изумительным синим. Минуя глаза охотника, таинственные огни, зажженные его рукой, высветили фотографию, растворились в ней, полыхнули изнутри крохотного клочка фотобумаги. Небо, застывшее на фотографии, принялось расти, пока не заполнило собой окно. Тогда, стесненное оконной рамой, оно выплеснулось внутрь комнаты, затапливая и ее, и окаменевшего мальчонку, и девочку, притихшую в немом восторге, и взрослых, испуганно прижавшихся друг к другу в надежде уберечься от ожившего пламени заката. Солнце – ослепительное, могущественное, настоящее – неторопливо двинулось к иллюзорному горизонту: воскрешенное прошлое, не способное умереть до тех пор, пока есть тот, кто о нем помнит. Пока есть Тан.
Свет, выжигающий людскую ненависть, Бог, коснувшийся земли, чтобы очистить ее, оскверненную, измученную, уставшую – Тан не заметил его, как не замечал и многого другого… Он двинулся вниз, оставляя за собой пылающий след возрожденного будущего. Спустился до одиннадцатого этажа. Задержался возле десятого. Перемахнул на девятый. Едва не соскользнул с восьмого. Удержался на седьмом. Шесть, пять, четыре – считал он, прикрепляя фотографии одну за другой. Добрался до третьего. Заглянул в окошко второго и только здесь позволил себе посмотреть вниз. Затем отпустил руки. Прыгнул. И очнулся на крыше очередной многоэтажки.

* * *

- Я знаю, Ты не любишь, когда я смотрю, как Ты…
- Тогда убирайся прочь.
- Я люблю Тебя.
- Проваливай.
- Ты добрый. Хороший…
- Не остановишь, не старайся.
- Пойми наконец, Ты не существуешь. Люди не верят в Бога. Они считают, что Тебя нет.
- Неправда. Сгинь с моих глаз.
- Ну сколько же можно убеждать Тебя в очевидном? Упрямый!
- Сказки. Убирайся прочь. Ты снишься мне.
- Нет. Тебе снится закат. А я всего лишь продолжаю рисовать эту иллюзию, чтобы помочь Тебе свыкнуться с неизбежным.
- Ложь.
- Тогда почему Ты не можешь, например, разбиться, спрыгнув с крыши вниз?..
- Могу.
- Так попробуй!..
Тан установил камеру на штативе. Открыл объектив и закрыл глаза. Тень не торопилась исчезать, она становилась все настойчивее.
- Проверь, - шептала она, - проверь, вдруг я говорю правду? Спрыгни!
- Сама себе противоречишь. Сначала называешь меня богом, потом брешешь, что все это, – Тан постучал ногой по настилу, – твоих рук дело, и в конце концов предлагаешь спрыгнуть с иллюзорного небоскреба. Определись, наконец, кто из нас бог! Мне скучно слушать однообразное, непоследовательное вранье.
Тень приблизилась. Тан ощутил это каждым мускулом, каждым нервом.
Закат растекся золотом по серебру облаков. Пробитый рекламный щит, закрепленный здесь пару лет назад – дыра, поразительно напоминающая знак вопроса. Кто или что оставило ее в картоне?.. Какая разница! Тан увидел ее первым. Увидел – и теперь поймает в ней солнце. Он выровнял объектив так, чтобы солнечный диск, опустившись ниже, оказался прямо за щитом – в центре дыры. Так вот нехитро. Зато символично. Это будет отличная фотография.
Охотник положил палец на кнопку и послал взгляд к горизонту.
- Спрыгни… Попробуй, - не унимались за спиной.
- Исчезни. Я не верю тебе.
Тень вздохнула тающей на губах изморосью.
- Напрасно… - шепнула она. Ее звали Вселенная.
Фотоаппарат напряженно щелкнул, ловя расширившимся зрачком отблески умирающего дня. Картинка в видоискателе задержалась на мгновение, Тан не выдержал и зажмурился. Крепко. Испуганно.
Знак вопроса оставил на сетчатке свою расплывчатую копию – символ, найденный им самим.
Где твое прошлое? Где настоящее, будущее? Кто твои друзья и кто ты сам?..
Заставляешь ИХ задуматься о жизни. Быть может, уже самое время задуматься о своей собственной?..
Тан с нескрываемым изумлением обнаружил себя стоящим за решеткой у самого края крыши. Нет. То было мгновение назад. А теперь он летел, вместо того чтобы разбиться о землю. Это означает быть свободным.
День – величественный и прекрасный – погас в обжигающем, бесцветном, бесформенном мраке, а охотник, в единое мгновение ставший художником, рисовал свой последний закат догорающими красками сознания. Это означает быть Богом.
Быть Богом и быть свободным – не одно и то же…
- Я люблю Тебя… - шепнули за спиной.
Тан не ответил. Он по-прежнему чувствовал себя обманутым. Он по-прежнему чувствовал себя.
По-прежнему чувствовал.
Себя?..

8 июня 2008