Нет, не отнять того,
что бы было
Опять догонять
Время не ждать
Можно сгореть
Не успеть, не допеть
Не догнать, не узнать, потеряться
Можно смеяться, не приземляться
Трудно понять
Легко догадаться
5nizza.
***
…Когда-то его голова была напрочь забита всякими вещами. Это были идеи, книги, музыка, просто мелочи или пустячки, такие, как, карточные фокусы или картинки из книжек, которые он читал в детстве. Но с течением времени что-то произошло. Что-то незаметно изменилось внутри, открыв в голове дыру, через которую все медленно и неотвратимо улетучивалось. И скоро наступил момент, когда он стал похож на дорогую заводную куклу, которая двигается, разговаривает, ест и пьет, но в её пластмассовых глазах абсолютная пустота. Лень и апатия заполнила внутренний вакуум. Работа, дом, модные авторы и старые рок-н-роллы, от которых иногда внутри колыхались смутные ностальгические нотки, всё это задерживалось в уме настолько ненадолго, и было так сиюминутно, что об этом не стоило и думать. Одно время он пытался занять себя какими-то мыслями, продолжая много и жадно читать, совсем как когда-то. Но чтение вдруг почему-то перестало доставлять такое удовольствие, как раньше. В них больше не было той, захватывающий дух, новизны, они казались надуманными и скучными. Это начинало пугать. Ему почему-то и в голову не приходило задуматься о первопричине своей внутренней пустоты, но однажды он все понял. Каким-то хмурым осенним утром наступило прозрение. За окном кропала мелкая морось, по окну ползли ленивые капли, а он сидел за столом и вяло мешал сахар в своей чашке чая. И вдруг наступило понимание ситуации. Помогли ему в этом, как ни странно, воспоминания - единственное, что сейчас его действительно волновало. Воспоминания жили в его голове совершенно отдельной жизью, всплывали разноцветными картинками, щекотали его воображение, калейдоскопично сменяя друг друга, иногда захлестывая до такой степени, что он мог неподвижно сидеть в кресле несколько часов, держа в руке чашку с остывшим кофе, уставившись в одну точку. Он плыл в них как лодка в тумане, все дальше и дальше, вниз по молочной реке…
Воспоминания ласкали его, он трепетно перебирал их, будто ничего ценней в его жизни не было. Свобода, любовь, дружба, дороги. Разноцветные стеклышки, сокровища юности. Он всё чаще мечтал о тех чудесных временах, которые песком утекли сквозь пальцы времени, просто закрывал глаза и погружался в свои сладкие грезы. В такие моменты пустота отступала и тяжелым клубком ворочалась где-то далеко внутри. Какие-то предчувствия терзали его, что-то очень важное и значимое стояло в тени, не выходя на свет, но он не понимал, почему это что-то его так волнует, и откуда взялась эта внутренняя тревога.
На самом деле он был совершенно обычным (по крайней мере, в глазах окружающего общества, в котором он жил) молодым человеком двадцати трёх лет, у него была неплохая работа в одной небольшой конторе, квартира, в которой он жил со своей подружкой уже почти год, и десять пудов воспоминаний того, что было с ним в прошлой жизни. О них никто не знал, кроме К., даже подруга, которая каждую ночь спала на его плече. Этим он не делился ни с кем, это была его маленькая личная вселенная. Может, поэтому у него и не было фотографий, ведь они дают слишком быстрый полет воспоминаниям, а он этого не хотел. Именно поэтому однажды он сжег всё то, что у него было из той жизни: какие-то стишки – мятые обрывки листиков в клетку, выцветшие фотографии формата 10х15, записную книжку с адресами, которые тщетно пытался забыть, но так и не смог. Адреса тех самых людей, которые когда-то были дороги ему, а сейчас он просто не понимал, зачем его мозг так тщательно хранит их в своих укромных ячейках памяти. Зачем они нужны ему сейчас? А ведь всего пару лет назад он мог твердо ответить на этот вопрос. Без малейших колебаний. Но сейчас до них ему совершенно не было дела.
Спокойные будни, без каких-либо потрясений и бурных событий. Спокойствие, спокойствие, спокойствие… Ему нравилось работать, получать за это деньги, приходить в утную квартирку, где его ждут, смотреть телевизор, сидя в обнимку с ней.… Но что-то тут было не так. Какой-то подвох. Это он чувствовал точно. Что-то точно было не так. Однажды вечером, за очередной порцией дурацких новостей, он вдруг вспомнил о К. Он не любил вспоминать о нем, но воспоминания всплыли в голове помимо его воли. Этот человек знал о нём гораздо больше, чем все остальные сейчас. К. мог бы рассказать (да только зачем и кому?) много чего интересного, но где его носит теперь? Неизвестно и ни слуху, ни духу. Да и нужен ли он мне сейчас, задавал один и тот же вопрос он сам себе. А ведь когда-то они были лучшими друзьями, даже больше - братьями. Когда-то…
…это было давно.
***
Черное небо вспарывали ослепительно ярко-белые ятаганы. Молний было больше, чем сотни. Они рвали чернильный небосвод сетью дрожаще-режущих электрических всплесков. Он крикнул К. что надо где-нибудь укрыться, но в этот момент ударным молотом грянул гром, и поглотил его крик, как течение реки поглощает песчинку. Тонны воды уже неслись к земле, и были всё ближе и ближе. Небо стало тёмным, как сажа. К.. увидел его немного испуганное лицо, и нервно засмеялся. Смеющаяся рожа К. дергалась в свете молний как маска индейского шамана, но из-за непристанных раскатов он не слышал его смеха.
…Было уже достаточно поздно, когда они оказались на обочине дороги, на окраине какого-то захолустного городка, немного голодные, их длинные немытые волосы трепал ветер. Дачные домики, покосившиеся заборы, пролетающие мимо груженые фуры. Эти двое пытались уехать отсюда уже битых три часа, но как назло никто не хотел подбирать. Фортуна отвернулась от них, как капризная девочка, которой не купили понравившуюся куклу. Машины неслись одна за другой, а они потихоньку брели вдоль трассы, пиная пыльные камешки. У каждого за плечами висел огромный дорожный рюкзак, в которых аккуратно были свернуты спальники, палатка, металлические кружки, какие-то книжки и прочая нужная ерунда. Усталось точила волю и желание двигаться вперед, но они всё равно шли, несмотря ни на что. В небе прогрохотал вступительный аккорд небесных фанфар, и полуулыбка на лице К. сменилась жалкой гримаской, когда он понял, что еще несколько мгновений и от одежды не останется ни одной сухой нитки. Он начал подпрыгивать и дико размахивать руками перед проносящимися мимо машинами. К. выглядел очень комично, но, тем не менее, у него получилось остановить проржавленную старую развалину. За рулем этого артефакта автомобилестроения сидел какой-то сердобольный старикан. Как только они запрыгнули в машину, по крыше и лобовому стеклу крупными зернами залупил дождь.
- Вот это вдарило, - как бы про себя сипло сказал старик, вглядываясь в чёрный прямоугольник лобового стекла, и исподлобья зыркнул на К.- Привет, ребята!
Тот поёжился и задал крайне глупый вопрос:
- А вы куда, собственно, едите?Можно с вами по пути?
- А вам куда надо? – вопросом на вопрос ответил старик.
- Вообще-то мы едем в Е., - сказал он, на что водитель удивленно поднял брови. – Но сейчас нам бы выбраться из этого ада. Вас нам послал сам Бог.
- Ну, ребята, я еду до своего сада, это за городом, километров двадцать, там я поворачиваю с... - раскат грома стер его последние слова.
- Что?! Что?!! – закричал К. - Я ничего не слышу!
- Там я поворачиваю с трассы! – крикнул в ответ старик. Еще один небесный колокол подтвердил его слова. В кабине машины возникла пустота, только дождь исступленно барабанил по крыше автомобиля. ”Дворники” не успевали отбрасывать в стороны потоки воды. Он откинул пальцами длинную прядь с лица слегка намоченную первыми каплями грозы, задумался о предстоящем пути, улыбнулся и представил, что кто-то сумашедший сидит на крыше машины и поливает сверху из ведра лобовое стекло..
Спустя десять-пятнадцать минут развалина выехала из эпицентра грозы, а дождь стал шелестеть непринужденнее, и спустя еще пять минут старик остановил свою машину на повороте. Парни выскочили, с удовольствием вдыхая свежий запах послегрозового озона, поправляя рюкзаки за плечами. С одной стороны перед ними широко раскинулось поле, с другой неприступной стеной встал лес. С черного неба неряшливо падали последние капельки, где-то вдалеке еще блистали молнии – у грозы сегодня был явно другой маршрут, до этого лесного перепутья она не дошла.
К . достал из кармана мятую сигарету, поджег её и с неподдельным удовольствием затянулся. Запах дыма вернул чувство голода.
- Пора двигаться дальше, - сказал он. К. кивнул, и они медленно двинулись вдоль трассы.
Через несколько минут небо стало рассеиваться, и сквозь рваные клочки темных туч засияли крупные красивые звёзды. Они даже не успели заметить, как стремительно стемнело. Проезжающие мимо машины ослепляли две одинокие фигурки светом фар, чтобы через мгновенье, снова бросить их в ночь, у темной обочины. Как сильно не хотелось им попасть в комфортабельное тепло любого проносящегося мимо автомобиля, увы, они брели вдоль трассы еще пару часов, но в этот вечер им больше никто не остановился. Ребята заночевали в поле, расправив свою палатку на густой траве, залезли внутрь, в уютные утробы спальников, накрылись сверху этой же палаткой, как одеялом, и уснули, подложив под головы рюкзаки. Сон окутал их, стоило им только закрыть глаза, они впрыгнули в объятия Морфея словно в несущуюся электричку.
Наутро они проснулись замерзшие и голодные. Засунув палатку в мешок, они побрели к дороге. Шутить не хотелось, а от утреннего завтрака дешевым никотином немного кружилась голова. Вперед, только вперед. Мы были твердо намерены попасть в Е. сегодня днем.
***
Назойливый аларм будильника неожиданно ворвался в его сон. Он вытянул руку, не открывая глаз, и нажал кнопку, чтобы требовательный писк прекратился. Открыл один глаз и покосился на нее. Она спала, как убитая, никак не прореагировав на эту маленькую воздушную тревогу. Он незаметно выскользнул из под цветасто-лоскутного одеяла и сел на кровати. Потом, почесав разлохмаченную короткую стрижку, побрел в ванную чистить зубы. Полная раковина воды, зубная паста, пена для бритья, бритва. Прохладный душ, трассирующие струи лупили по телу, возвращили в эту неприветливую реальность, бодрили свежестью. Следующий пункт назначения - кухня. Поставил чайник на плиту, газ на двух камфорках, на одну чайник, на вторую сковороду. Немного покатав по ней кусочек сливочного масла, он аккуратно разбил над сковородой четыре яйца, посыпал тертым сыром и сел ждать. Через пять минут завтрак был готов. За это время он успел соорудить несколько бутербродов с сыром, и, когда всё было приготовлено, пошел будить её. Она лежала на постели, обхватив подушку двумя руками. Её длинные волосы цвета меда были в беспорядке рассыпаны по подушке и простыне. Он тихонько позвал её по имени. Веки девушки дрогнули, но глаз она не открыла. Ей что-то снилось. Видимо, что-то очень приятное. Он позвал её ещё раз. На этот раз она открыла глаза, увидела его и слабо улыбнулась.
- Уже утро? – широко зевнула она и потянулась.
- Да, солнышко, уже утро. Пора вставать. Давай, я уже приготовил завтрак.
В ответ на это она лишь сладко потянулась и улыбнулась:
- Ты у меня просто золотце… Хорошо, я сейчас, быстро в душ, и к тебе.
Она медленно поднялась с кровати, потянулась еще раз, сонно чмокнула его в щеку, и не торопясь пошла в ванную. Через несколько минут они уже сидели за столом и ели, немногословно переговариваясь друг с другом, слушая веселый треп диджея по радио. Солнце ласкало лучами колючки кактусов на подоконнике. Еще через десять минут он уже шагал к автобусной остановке, поглядывая на прохожих. У него было такое ощущение, что его пустили за кулисы какой-то театральной постановки, люди вокруг казались ему несуществующими персонажами, а окружающий ландшафт глупой и неживой декорацией. Непонятные чувства снова нахлынули на него. А что если все люди чувствуют то же самое?
Рабочий день прошел незаметно, и в шестом часу он поспешил домой. Там его ждала записка. “Не волнуйся, сегодня я задержусь в университете, ужин в холодильнике. Спать не ложись, сегодня вечером мы идем в клуб.” “ Неплохо, - ” подумал он, прошел в зал, включил телевизор, развалился на диване и уставился в калейдоскоп клипов по MTV .
…Через полчаса раздался звонок в дверь. Это была она. Легкий румянец на щечках, сверкающие глаза. В руках она нетерпеливо мяла перчатки.
- Одевайся, - с порога улыбнулась она, - сегодня мы идем развлекаться!
- С чего это вдруг? – спросил он, потягиваясь на диване. - Ты же знаешь, что я не очень-то люблю все эти ночные клубы. Лучше бы дома посидели, сегодня по ящику будут показывать какой-то клёвый фильм.
- Не будь занудой, - она была категорична, - мы и так который вечер дома, пора куда-нибудь сходить, развеяться…
- Ну, ладно-дажно, хорошо, как скажешь….
- Милый!... – в ее словах чувствовалась благодарность.
Он встал, взял из шкафа свежую белую майку, прошел в прихожую, разок прыснул на шею туалетной водой от Armani, и неторопясь начал зашнуровывать свои красные кеды, выключил свет в коридоре и они вышли. Недолго погремел ключами у входной двери, и, закрыв квартиру, они вприпрыжку сбежали по лестнице. Улица встретила их осенней прохладой и небольшим ветерком. Сквозь серые тучи пробивался слабый лунный свет, жахлые листья ползли по асфальту. Парочка, взявшись за руки, пошла по дороге, сквозь сиреневые городские сумерки. Мимо неслись машины, ярко сверкая горящими фарами. Он повернулся к ней и увидел, что она улыбается. Он улыбнулся ей в ответ. Как здорово, что иногда не надо ничего говорить. Такая близкая, такая родная. Все предельно ясно без слов.
Через полчаса они оказались у входа в местный клуб. Прелесть провинции в том, что можно добраться пешком в любую точку города, весь кайф в этих городских прогулках по маленьким дворикам и темным аллеям. Грохочущие звуки убойного эйсид-хауса прорывались сквозь толстые стены. Жирные басы были слышны даже на улице. Он заплатил деньги, здоровенный жлоб из секьюрити шлепнул им на запястья светящийся неоном штампик, и они вошли.
Музыка подхватывала, заставляла двигаться. Звук из огромных колонок бил прямо в грудь, гулко отдаваясь в животе. Толпа, как огромный двигающийся организм, содрогалась в свете стробоскопов на танцполе. Неоновые лучи пронизывали весь зал, и зал жил в них, отдаваясь этим лучам до конца, пропитываясь ими. “В прошлый раз не было так весело, - ” подумал он, и посмотрел на свою подругу. Та уже начала совершать пассы руками в такт музыке, заметив, что он за ней следит, она подплыла к нему, обхватила его шею руками и впилась своими губами в его губы. Он удивленно посмотрел на нее, понимая, что сегодня действительно намечается жаркий вечерок. Ёе тело уже разгорячил и завел ритм толпы. Через секунду она уже отпустила его руку, одно мимолетное движение, и девушка растворилась в пестрой толпе. Он заметил, как ему улыбнулась девчонка с сережкой в брови, отвернулся и улыбнулся про себя. Ему вдруг стало очень смешно ни с того, ни с сего. В голове искрой метнулась мысль, что неплохо бы достать сейчас дури, и он с надеждой обвел глазами зал в поисках пушера. Его интуиция не подвела и на этот раз – он заметил, как ему подмигнул бармен в красной бандане, и понял это так, как надо; расталкивая толпу локтями, наш герой направился к барной стойке. Бармен, дрэдастый мулат с огромными тоннелями в ушах, наливая кому-то очередной коктейль, косо улыбнулся. Явно по его поводу. Взгляды сошлись, и стало понятно, что ищет этот парень.
- Привет, что будешь? – с лица мулата не сходила туповатая улыбочка.
- Что-нибудь, чтоб улететь, желательно подальше, но так, чтоб к концу пати вернуться обратно.
- Ну, рекомендую отличный коктейль “голубая лагуна”, “I.R.A.”, -“ирландская республиканская армия” тоже хорош, советую убойную смесь «Опухоль мозга»! Посмотри, вот тут типа меню… Много чего еще есть… Миксую всё, что захочешь!
- Не, чувак, ты не понял, я сегодня не пью. Бумажки, диски, порошки… Ну, или что-нибудь легкое.
Недолгий, но проницательный взгляд с обеих сторон. С лица бармена вмиг слетела его дурацкая улыбка, он перегнулся через стойку и доверительно громким шепотом (в зале вовсю грохотала музыка) быстро заговорил:
- Есть экстэзи – с танцпола только унесут, сам не уйдешь, отрываться будешь до посинения, несколько табов осталось, очень легкая, ненавязчивая такая mdma, спиды есть, небодяженная чистая скорость, ну, и еще шишки, кстати, прикольные такие сативные бошки, просто улёт, обо всем забываешь на ходу, настроение просто рок-н-ролл!
“Откуда тебе знать что такое “рок-н-ролл”, клубная ты морда”, - подумал он. Насчет дисков и скорости он засомневался, вспоминая чудовищные отходняки от того и другого полгода назад, и поэтому остался один вариант:
- О’кей, шишки почем?
- Три сотни, братуха, за пакет. Возьмешь? - он показал этот самый пакетик под стойкой. Травы там было не так уж и мало, в конце концов, когда он брал в клубе последний раз, дури в пакетике было гораздо меньше. - Не пожалеешь!..
- Все вы так говорите. Ну, ладно, давай, – он протянул ему три купюры, тот незаметно сунул ему в руку пакет с дурью, а в другую бутылочку с минералкой:
- Подарок от заведения! Приятно оттянуться, чувак!
Наш герой незаметно положил пакет себе в карман, и отошел от стойки. Теперь у него было то, что ему было нужно. Мимолетом поймал вопросительный взгляд своей подруги из самого пекла танцпола, пожал плечами и отправился в туалет, по пути доставая из кармана сигарету. “Может все-таки диски?” – вопрошало его второе я. Но… нет. В туалете было тихо и спокойно, отличная звукоизоляция. Как будто издалека доносилась музыка с танцпола. Он зашел в кабинку, закрыл за собой дверь, щелкнул шпингалетом, вытащил аккуратно зубами фильтр из сигареты и вставил в нее туго скрученную десятку, после чего выпотрошил табак. Раскрыв зиплок, достал ароматную шишку и растер ее пальцами в небольшую горсточку марихуаны на ладонь, полюбовно начиная забивать косяк. “Когда я это делал в последний раз?” – в голове витали непонятные мысли. Через полторы минуты все приготовления были закончены, он чиркнул спичкой и вдохнул полной грудью сладковато-горький дым, поперхнулся, но сдержался, и не закашлялся. Потом затянулся еще и еще. Фруктовый аромат со сладкими чарующими нотками проникал все глубже и глубже, он тянул этот вкусный дым, и постепенно отдаленный грохот из зала для него перестал существовать, просто исчез, остался только он и его тлеющая сигарета с травой. Сделал еще одну затяжку, вспомнил Кастанеду с его смещающийся «точкой сборки», и его мир поплыл и приобрел совершенно иное течение, он видел его совсем другими глазами, реальность стала глубже и полнее, восприятие очистилось, и всё вокруг предстало перед его глазами чистым и непорочным, ярким и будоражащим, как диснеевский мультфильм с ним в главной роли. Еще один долгий вдох полного фруктовых оттенков дыма.
Он закрыл глаза. “Блин, вот это расколбасило!!! ” Тут же он понял, что эти слова он слышал не раз, а именно… Так все время говорил К., это были его слова.
***
Коммуна находилась на юге. Они обнаружили её чисто случайно, когда брели изможденные по выжженной степной трассе и встретили двоих. Степь, жара, сухостой травы иссушенный горячим ветром, глубокое синие небо. Их заметил К., когда они были еще на солидном расстоянии. Издалека казалось, что это две девушки, которые, не торопясь, шли вперед. Трасса была прямой, как линейка, а слепящее солнце находилось за спиной этой странной парочки. Поэтому наши герои и не могли разобрать, кто шагает им навстречу, зато сами были на полном обозрении.
- Ха, приколись, тоже автостопщики, - сказал К. - Или автостопщицы?
- Не знаю, вроде девчонки… - ответил он. – Сейчас выясним, подойдем, поболтаем. Куда интересно они едут?
- Откуда я знаю?…
Через несколько минут они поровнялись. При более близком рассмотрении оказалась, что это длинноволосый парень и девушка. Они были одеты в светлые полотняные хламиды, с вышитыми на рукавах цветастыми орнаментами в виде цветов, пацификов и прочей хипповой атрибутики, словно только что с Вудстока образца 1969 года. Их длинные волосы опоясывали по лбу тонкие плетеные ремешки, у девушки в волосы вплетены были ромашки, а руки у обоих были окольцованы тьмой всяких фенечек из бисера, кожи и цветных ниток. Он и К. посмотрели на свои точно так же украшенные руки. Мгновение они стояли друг против друга и улыбались.
- Хай, пипл,- просто сказала девушка. – Вот так встреча! Вы куда?
- Ну, мы вроде бы туда,- он неопределенно махнул вперед рукой, и, немного подумав, - а по идее, по фигу, лишь бы ехать.
Странная парочка, немного посовещавшись между собой, застенчиво предложила ехать вместе.
- Давайте, чуваки, двигайте с нами, мы едем в чудное местечко, и оно не там, куда вы едете, - махнул в противоположную сторону незнакомый волосатый парень и протянул свою руку. - Меня зовут Джим. А это Кенга.
К.. пожал ему руку и тоже представился. Его попутчик в это время стоял молча, созерцая носок своего кеда. Кед был пыльным и выцветшим. Кенга подняла на него свои длинные ресницы:
- А тебя как зовут?
Парень назвал свое имя. Она улыбнулась. У нее была просто очаровательная улыбка, непринужденная и открытая, но в то же время нельзя было сказать, что она делала её красавицей. Длинные рыжие волосы были заплетены в размашистую косу, толщиной в руку, а на лице веселыми пятнышками прыгали апельсиновые веснушки. Было видно, что она слишком много времени проводит на солнце. Да и одежда на ней была хоть и чистой, но жутко выгоревшей и застиранной. Тем не менее, выглядела девушка завораживающе: жизнерадостно и весело. Улыбка не спрыгивала с её лица.
Компания двинулась в сторону горизонта. Буквально за несколько минут они обнаружили друг у друга массу похожих привычек и пристрастий, а через полчаса у всех уже было такое ощущение, что вчетвером идут по этой трассе вместе целую вечность. Как выяснилось, Джим и Кенга были жителями хипповой коммуны, и цель их поездки из коммуны в город была проста - они ездили покупать необходимые для коммуны вещи: кое-какие лекарства, струны для гитары, чай, масло, консервы, мыло, зубную пасту, пару хипповых андерграундных некоммерческих журналов типа «Забриски Райдер», бисер, рыболовные снасти, спички, в общем, много всяких нужных вещей. Огромный рюкзак Джима был переполнен этим добром до краев, лишь сверху лежала пара книг и мешочек с сухарями, а также пакет с марихуаной. Траву они нарвали на каком-то сельском поле и собирались сварить из нее “молоко”. Был у него и небольшой пакетик джанкойской травки для курения. Джим рассказал, что коммуна живет в основном за счет богатого йяппи, бывшего хиппи, который тоже когда-то жил в коммуне, но потом ушел в цивилизацию, устроился на работу, подкопил денег, открыл свой бизнес, и тетка удача ему улыбнулась, - и дела у него пошли в гору. Но хипповых друзей он не позабыл, и каждый месяц кто-то из селян ехал к нему в город за деньгами, на которые и жила коммуна. В этот раз это были он и Кенга. Также Джим говорил о том, что еще коммуна имеет свой небольшой, но вполне стабильный доход за счет фенечек, их мастерят местные умельцы просто волшебно, и очень охотно принимаются оптом на реализацию в разные неформальные магазинчики. Кенга поведала о трудностях возделывания их небольших плантаций с картошкой и кукурузой, о том, что действительно сплоченный труд духовно облагораживает человека. Когда девушка рассказывала это, у нее горели глаза. Раньше, до того, как Кенга упала на хипповую волну, она была ярым членом ”Green peace”,и хипповый flower power ворвался в ее жизнь, как ураган, а регулярные беседы с местным буддистом о действительной красоте окружающего мира заставила Кенгу пробудиться наяву. Всю дорогу они наперебой говорили о довольно-таки разных и интересных вещах.
А он и К., в свою очередь, рассказали о том, как бесцельно ездят по дорогам в поисках эмоций, и Кенга заметила, что на самом деле, они теперь нашли то, что искали. Джим предложил погостить в коммуне, но предупредил, - “мягко говоря, бездельничать не придется”, и что каждый житель коммуны не просто курит свою марихуану. Его подружка добавила, что если понравится, то парни смогут остаться, если общественность не будет против. Он заинтересовался этой идеей. К. тоже показалось всё достаточно заманчивым, он давно слышал, что коммуны хиппи cуществуют, но не мог и предположить, что ему, урбанизированному нефору, волей случая покинувшего Вавилон, предоставится возможность стать её жителем.
Несколько часов они шагали по трассе, попеременно подголосовывая, но никто из редких проезжающих мимо водителей не хотел их брать. Счастливым исключением оказался старенький грузовичок, на котором они проехали порядка двух-трех часов в кузове, щурясь от яркого ставропольского солнца. На одном из поворотов водитель сворачивал с основной трассы, и Джим постучал ладонью по крыше кабины, чтобы тот остановился, и они дружно выпрыгнули в придорожную пыль.
Близился вечер. Часа через полтора они свернули с трассы, и пошли в поле по вытоптанной дороге, которая вскоре сузилась до маленькой тропы. Кое-где мелькали пестрые стайки степных пташек. Джим сказал, что идти осталось где-то пару часов, эта новость приободрила его и К. Вокруг, почти в человеческий рост, буйно росли степные травы. Достигнув небольшого овражка, Кенга предложила сделать привал. Все дружно согласились и повалились в траву.
Он извлек из рюкзака две последние консервов и большую пластиковую бутылку с водой. Кенга вытащила пакет сухой китайской лапши, а Джим достал мешок с сухарями и пакет с марихуаной. Этот жест был сопровожден общими одобрительными возласами. Джим заулыбался и выудил из кармана замусоленную бандану, развернул её, там оказалась видавшая виды потертая трубка. Лаконично похвалился:
- Сам вырезал. Из граба.
- Ух, ты, дай посмотреть, - вырвалось у К. Джим протянул поделку. - Прикольная такая, гладкая.…Слушай, сколько ей лет?
- Семь,- также лаконично ответил Джим и аккуратно взял трубку обратно. Было видно,
что сегодняшний день его уморил. Высыпав горсть травки на ладонь, он неторопясь начал заколачивать трубку. Они сидели на примятой траве небольшим кружком, и каждый ждал, когда эта процедура закончится. Впрочем, это длилось не больше минуты. Джим утромбовал траву пальцем, чиркнул спичкой, поджег и глубоко затянулся. Уголек в трубке стал ярко алым. Он передал её К. Тот выдохнул полной грудью и вобрал в себя дыма столько, сколько смог; тлеющий в трубке уголек зашелестел, и в нем взорвалось зернышко конопли. Глаза К. моментально стали красными, он чуть было не закашлялся, но, поймав взгляд Джима, сдержался. Кенга мягко взяла из его руки трубку, улыбнулась и шутливо покачала головой, мол “ая-яй, нехороший мальчик пожадничал!”, и только потом затянулась. Зажмурив глаза, она передала трубку по кругу. Он взял её и сразу понял, что эта трубка не лежала просто так у хозяина – она была отполирована руками до блеска. Наш герой приложился к её узкому мундштуку и его легкие наполнились сладко-горьким дымом. Он передал трубку Джиму, и пока тот приколачивал на второй раз, обвел глазами компанию. Кенга сидела в позе лотоса, закрыв глаза, и про себя чему-то улыбалась. К. полулежал на траве, его красные, довольно прищуренные глаза говорили сами за себя, он довольно улыбался слегка придурковатой ухмылочкой. Джим оторвался на секунду от трубки и тоже посмотрел в этот момент на К., тот улыбнулся ему и медленно по слогам проговорил:
- Чувак, вот это у тебя трава!!! Вот это расколбасило!..
- Ничего, еще пару минут и этот груз слетит, останется только такой, знаешь, легкий джаз,- успокоил его Джим и пожал плечами, как бы объясняя, - Джанкой…
“Клево”,- подумал он про себя и посмотрел на небо. Вместо голубого полуденного неба сейчас в вышине стояла невыносимая глубокая синева. Голова пошла кругом, и он, откинувшись в примятую траву, полной грудью вдыхал полевой запах и слышал, как в ней стрекочут кузнечики. Бесконечное чувство любви к К., Кенге и Джиму охватило его, а накатывающее следом ощущение космической эйфории просто захлестнуло волнами счастья.
… Джим затянулся и передал трубку К. …и так много раз по кругу…
***
День пробежал, как черная кошка,- быстро и не совсем удачно. C утра он получил нехилый нагоняй от шефа, работа в этот день не давалась, да и вообще, на днях он простыл, а утром почувствовал, что ему стало хуже. Настроение было ни к черту, и он отправился с работы усталый и злой, как собака. На улице творилось нечто невообразимое: лил холодный дождь и безумствовал ветер. Вечерний сумрак уже накрыл город, и проспект, по которому шагал наш герой, был расчерчен холодными фарами автомобилей и уличным освещением. Голые ветки деревьев танцевали на ветру вечерний стриптиз, отбрасывая на мокрый асфальт двигающиеся причудливые тени, и в свете фонарей это выглядело почти мистично. Ветер холодил лицо, сбрасывая за шиворот ледяные капли. Он курил и быстро шел домой, сигарета намокла под дождем, ему приходилось жадно затягиваться на ходу. Жутко мерзли мокрые пальцы на ветру. Его не спас даже шикарный дорогой зонт, погода бесновалась, ветер исхлестал дождем со всех сторон, промок даже легкий свитер под кожаным пиджаком. По дороге он забежал погреться в какой-то маленький продуктовый магазинчик, там было сухо, тепло и светло. Негромко играл радиоприемник, и обстановка была такая, что у него вдруг неожиданно поднялось настроение. Вкусно пахло ванилью и . Скользнув глазами по витрине, его взгляд задержался на бутылках с алкоголем. Он постоял еще немного, подышал на руки, подошел к прилавку и, сам того не ожидая, купил недешевую бутылку сухого красного вина. Еще немного погрелся, и с чувством глубокого удовлетворения вышел на улицу. Внутренний карман для проходящих мимо прохожих понятно топорщился. Подходя к своему дому, он заметил, что в его окнах горит свет, это немного порадовало. По крайней мере, на горячий ужин можно было рассчитывать. Приятно возвращаться в дом, где тебя ждут.
Когда он появился на пороге, с него стекала вода. Она, улыбаясь, стояла перед ним и молчала. На ней был надет длинный халат на голое тело, и было видно, что она собиралась принять ванну или душ.
- На улице просто ужасная погода, - сказал он, снимая верхнюю одежду,- вот возьми. - Он протянул ей бутылку. - Поставь ее под горячую воду.
- Хорошо, - она взяла вино и прислонилась щекой к его плечу. - Я так по тебе соскучилась…
От нее пахло духами и веяло домашним теплом, на тело был накинут короткий халат. Было слышно, как в ванной громко набирается вода. Он погладил её по волосам:
- Ты купаться собралась, солнце?- она утвердительно кивнула головой, закрыла глаза и как кошка потерлась щекой об него еще раз.- Можно с тобой?
- Давай, только быстрее.
Он повесил кожаный пиджак на вешалку и снял ботинки.
- Ты иди, я через минутку приду, - сказал он ей и кивнул в сторону ванной. Она чмокнула его еще раз, и, прикрыв дверь ванной, исчезла. Он прошел на кухню, налил себе еще не остывшего чаю, взял кругляш печенья и не торопясь, выпил всю чашку. Потом отправился в комнату, на ходу снимая влажный свитер вместе с майкой. Повесив одежду сушиться на спинку стула, он взял бутылку с вином, открыл её штопором из серванта, неспешно подошел к магнитофону и включил ненавязчивый блюз. Крутанул колесо громкости. Захрипел старичок Луи. Из того же серванта достал два длинных бокала, и отправился в ванну, откуда уже доносилось её плесканье.
Девушка ждала. Он понял это по её глазам. Наполнив оба бокала до краев, оба протянул ей. Она, улыбаясь, взяла. Сквозь пену проглядывали её коленки и хрупкие плечи. Он стянул с себя мокрые джинсы вместе с трусами и носками, и залез в ванну. Вода была теплой, даже горячей. Он, ежась, вспомнил холодный дождь на улице. Девушка протянула ему бокал с вином и они чокнулись.
- За непогоду,- сказал он.
- Да, за такую непогоду, при которой мы бы чаще смогли вот так греться вдвоем,- добавила она. Они сидели в разных концах ванны, и пили вино. Оно грело внутри, и у него, пришедшего с холода, немного закружило голову от перепада температуры. Он отпил еще глоток, закрыл глаза и вдруг почувствовал, как она пощекотала его ногу своей ступней под водой. Она явно с ним заигрывала.
- Вот ты как со мною?- шутливо возмутился он. – Я ж тебя сейчас до смерти защекочу!
- Не надо, - попросила она. - Поцелуй лучше…
И она, немного привстав из облака пены, ожидающе потянулась к нему. Он притянул ее к себе и поцеловал. Ее мягкие влажные губы были горячими.
- Я соскучилась по тебе, - они оторвались друг от друга. - Я тебя целый день ждала… Тебе нужно чаще бывать дома, эта работа так тебя изматывает…
- Ну, знаешь, это лучше, чем песок лопатой кидать, -попытался отшутиться он. - И не так уж я устаю, тебе просто кажется.
- Не ври, я же вижу, - парировала она. - И домой приходишь только под вечер… Когда ты уж найдешь себе нормальную работу!..
Он отпил еще глоток.
- Не знаю… Меня и эта работа пока устраивает. Главное, делать вид, что ты работаешь, ходить с умным видом, давать всем советы. Тем более, что в нашей конторе я главный специалист по локальной сети. Плюс к тому же бесплатный Интернет, да и вообще… - он сделал пространный жест рукой.
- Что это за польза от твоего халявного Инета? - сделав ехидную мордашку, спросила она.
- А последнюю курсовую ты откуда взяла? - он допил вино и потянулся вниз за бутылкой. - Так –то! И вообще, ты что, поссориться решила, что ли?
- Да нет, просто ты такой усталый домой приходишь, что мне тебя даже жалко становится… - она сделала невинное лицо.
- Бывает…
Они посидели в ванной еще минут пять, допили вино, он потянулся и сказал куда-то в неопределенность:
- Вообще-то, я есть хочу…
- Ты согрелся?- он кивнул головой. - Суп на плите. Иди давай! А я еще понежусь чуть-чуть…
- Не стыдно тебе меня выгонять? - он, смеясь, вылез из воды, взял полотенце и начал вытираться; потом накинул тяжелый махровый халат. - Ладно, я пошел!
Он вышел, прикрыв за собой дверь в ванную. На кухне поставил разогревать суп, сам сел за стол, и пультом включил маленький телевизор на холодильнике. Пощелкав по каналам, по старинке остановился на MTV, и рассеянно начал пялиться на забугорные клипы, краем глаза посматривая на кастрюльку с супом. Минуты через три он снял его с плиты, налил в тарелку и направился к холодильнику. Пошарив глазами по полкам, остановился на паштете и майонезе; всё это поставил на стол; отрезал себе пару ломтиков хлеба и открыл консервную банку с паштетом, сделал бутерброд, взял ложку и сел за стол. И, когда начал жевать, вдруг с изумлением остановился и посмотрел на этикетку от консервной банки. Фантастически знакомый вкус, навероятное дежавю. Это был паштет из курицы со сладким перцем. Тут же его посетил еще один флэшбэк. Он замер с набитым ртом.
***
Это был достаточно крупный пешеходный островок на автомобильном кольце в самом сердце города, в середине которого была разбита аккуратная клумба, возле нее стояли две длинных скамейки. На них-то они и разместились.
Вокруг этого небольшого островка со скрипом проезжали старые трамваи, по кольцу проносились автомобили, а двое парней просто сидели на лавке, поджав под себя ноги и разглядывая проезжающий мимо транспорт. В руках у каждого из них был упругий целлофанновый пакет с пивом, и они то и дело отпивали по чуть-чуть из надорванного краешка. На дворе стоял жаркий и пыльный городской полдень, воздух был насыщен выхлопами мегаполиса.
- Слушай, а представь себе, чувак, что все эти машины просто обязаны проехать по этому кольцу что–то типа круга почета, только потому, что мы здесь сидим! – вдруг сказал К.
- Прикольно ты придумал,- хмыкнул он в ответ и посмотрел на проезжающий троллейбус. Забавная игра.
- Не, ты представь это, серьезно, даже если видишь, что машины не делают полный круг, ты все равно это представь! – не унимался К.
- Хорошо, сейчас,- он повернулся на скамейке и стал смотреть назад на вбегающее в автомобильное кольцо городское шоссе. Мимо прошел какой-то мужик, искоса поглядывая на двух длинноволосых молодых людей в тертых джинсах. Непонятные парни, сидящие на скамейке с поджатыми ногами и безмятежно хлебающие пиво из пакетов, даже не обратили на него внимания.
- Скучен день до вечера - коли выпить нечего! – с философски поднятым вверх пальцем произнес К. Он молчаливо с ним согласился. На улице была ужасная жара, а пиво, которое они купили в пивном ларьке, было холодным и вкусным. К. скинул кеды и с нескрываемоым удовольствием шевелил голыми пальцами ног. Ну ни дать ни взять Полботинка из сказки Эно Рауда.
- Ну, ладно, давай доставай хавку! – сказал он. - Не могу уже, жрать хочу!
К. отложил свой пакет с пивом в сторону, потянулся за лежащим рядом на скамейке своим рюкзаком, расстегнул его и достал полбуханки хлеба, две консервы и раскладной нож. Неторопливо разрезал ножом банку, внутри оказался паштет, сделав себе бутерброд он передал нож другу, и взяв пакет с пивом, начал трапезу. Его товарищ тоже шлепнул себе кусок паштета на ломоть хлеба, размазал ножом, и, прихлёбывая пиво, продолжил разглядывать окружающий ландшафт.
- А паштет ничего,- с набитым ртом прочавкал К. – Ммм…Вкусный.
- Ага… Ну-ка, где его делают? - он взял консервную банку и начал крутить ее в руках. - В Болгарии…Болгары молодцы, ништяк паштет забацали. С перцем.
- Что, в натуре с перцем? Я и чувствую, что что-то не обычный паштет. Дай вторую банку, - я открою.
Он протянул ему вторую банку:
- Куда двинем дальше?
- Что ты имеешь в виду?
- Что делать сегодня будем?
- Не знаю… Можно двинуть на пляж, искупаться… Вариантов уйма!- К. почесался за ухом. - Потом можно и на тусовку двинуть, договориться о вписке с кем-нибудь.ты кого имеешь в виду? Пионеров? Терпеть ненавижу этих малолетних придурков! Сидят в своих мегаполисах, живут на мамины и папины подачки, да и то тратят все на водку или еще на какую-нибудь кулебяку. В башке ни хера!
- Да успокойся ты! Разошелся. Всё, гуманоиду больше не наливать! - К. откусил небольшой кусочек от уже третьего бутерброда. - А что, по-твоему лучше вписываться в подъезде каком-нибудь или на чердаке? По мне, так у пионеров дома лучше. Там и пожрать дадут!
- Логично. Ладно, это мы вечером будем договариваться на тусовке, как народ туда подтянется… А пока гуляем! И, кстати, по поводу пляжа была довольно-таки здравая идея. Двигаем?!
- Давай только вот пиво допьем, - он отхлебнул уже из изрядно похудевшего пакетика. - А паштет действительно вкусный.
Доев бутерброды с пивом, они двинулись вниз по улице, старые разбитые камни мостовой были раскалены палящим солнцем так, что друзья почти чувствовали полыхающий жар сквозь подошвы кедов. Городской воздух дрожал от жары, машины на дороге замерли в невыносимой пробке.
А день только начинался. Шум огромного мегаполиса действовал умиротворяюще, они шли вниз по мостовой, и уже через четверть часа оказались на набережной. Легкий бриз с реки принес прохладу. Они, сняв кеды, сбежали по горячим каменным ступеням вниз. Желтый песок обжигал ступни и парни, обскакивая тела загарающих, побежали к воде, там кинули свою одежду на рюкзаки и, поднимая кучу брызг, бросились в реку. Вода была приятно прохладной, он и К. размашистыми сажнями доплыли до буйка, и как два водоплавающих жука повисли на нем с двух сторон. Поверхность воды сверкала на солнце, слеплиа глаза. Отсюда хорошо просматривался весь пляж.
- Блин, нам надо было с утра двигать на пляж, с пивом,- сказал К, отплевываясь водой. По реке прошла баржа, и буек, на котором они сидели, нервно запрыгал на волнах.
- Да, точно, чувак, - подтвердил он, - хотя, знаешь, и так неплохо. Смотри сколько чувих.
- Ага, поплыли обратно, - К. рывком оттолкнулся от буйка и поплыл к берегу.
Через пару минут они, развалившись на горячем песке, уже грелись на солнце. Капли воды под его лучами исчезали с их тел одна за другой. Компания каких-то девушек играла в волейбол. Они лениво разглядывали их пассы, и весело улыбались, когда кто-нибудь из них с агрессивным криком бил по мячу.
- Никогда не умел играть в эту дурацкую игру, - он лениво потянулся на солнышке.
- Я тоже, - поддакнул К. - Не заметил, мы вообще не отличились в спортивной области.
- Точно, только в литробол играть можем без устали.
- Да, и ганджубас курить. И телкам вставлять, - К. мечтательно задумался, видимо вспоминая что- то приятное.
- Телкам?- он недовольно поморщился. - Фу, как пошло!
- Ой, да на себя посмотри! - до К. некоторые шутки доходили явно с большим трудом.
- Да ладно, что ты, я ж прикололся.
В ответ на это К. недовольно отвернулся, полез в карман лежащих джинсов, достал пачку сигарет с зажигалкой и закурил. Сделав пару затяжек, он спросил:
- Ну и что мы делать будем сегодня? Планы?…
- Не знаю как ты, а я спать хочу. Не выспался сегодня. Разбудишь через пару часиков,- и он уткнулся носом в горячий песок.
- Сгореть на солнце не боишься?- поинтересовался К.
- Не-а, - он лениво потянулся, но поворачиваться не стал. К продолжал пялиться на девушек, играющих в волейбол, куря сигарету за сигаретой.
…Солнце медленно встало в зенит.
***
Снег идет, снег идет,
к белым звездочкам в буране, Тянутся цветы герани
за оконный переплет
Снег идет и все в смятеньи,
все пускается в полет
Черной лестницы ступени,
перекрестка поворот.
Б.Пастернак.
…Осень медленно, но безвозвратно уходила. Дни вытекали неделями, недели складывались в месяцы. Отплакали осенние дожди, улетели птицы. Дни становились все короче, а вечера длиннее, а утром стало просто невыносимо вставать, покидая теплую постель. В один из таких дней он проснулся, и, подойдя к окну, увидел, что за ночь снег выбелил весь окружающий мир. Он разбудил её, и они вместе молча стояли у окна, совсем забыв о том, что ей на учебу, а ему на работу. Снег лежал величественно, на крышах домов, на беседках и автомобилях, на тротуаре и газоне, везде было белым-бело, и ему почему-то подумалось, что он уже не сойдет до весны.
- Может быть, - ответила она. Оказалось, что он думал вслух.
Он покрепче обнял её за плечи и прижал к себе, так что она замурчала от удовольствия. Но время действительно поджимало. Пока она занимала душ, он по быстрому готовил завтрак на кухне, то и дело выглядывая в окно. Снег лежал даже на карнизе, и он поймал себя на мысли, что ждал, когда выпадет это белое чудо. Впереди маячили несколько месяцев зимы.
Вскоре вскипел чайник, и через несколько минут она пулей выскочила из душа, и, схватив фен, начала сушить свои длинные волосы. Он же сидел, и флегматично жевал свои макароны с сыром, искоса поглядывая на нее. Наливая чай в красивые китайские чашки, которые она привезла прошлым летом из Пекина, он спросил:
- Ты вообще собираешься завтракать?
- Да, только вот волосы досушу, - она стояла в его майке с изображением Джима Моррисона, а он любовался ею и думал, что это очень сексуально, когда девушка сушит волосы, одетая во что-то из гардероба любимого мужчины. Она улыбнулась, отложила в сторону фен, и, торопясь, начала есть. Ему всегда нравилось смотреть, как она ест, всегда считал хороший аппетит отличным знаком и к тому же находил, что делает это она просто презабавно. Через десять минут они уже вышли из подьезда, поцеловались и пошли в разные стороны: он на работу, на остановку, а она в университет. Ему было жутко приятно вприпрыжку идти по свежевыпавшему снегу, ему нравилось слышать этот свежий скрип под ногами. В голове крутился какой-то мажорный мотивчик, который он слышал сегодня утром по радио.
Она размахивая сумочкой шла на учебу. И вдруг остановилась, как вкопанная – дома остались нужные на сегодня чертежи, и это немного её разозлило, - она опаздывала. Возвращаться обратно – дурная примета, все знают об этом, но сегодня по расписанию была важная лекция, и поэтому она повернула обратно. Взлетев бегом несколько проемов лестничной клетки, она быстро открыла дверь, бросила сумку у двери, и побежала в комнату. Тубус с чертежами лежал на шкафу, она подставила стул и взгромоздилась на него в своих ботинках на каблуках. Ей было дьявольски неудобно. Она пошарила рукой и, зацепив тубус, потянула на себя. Есть! Тут же, с легким шелестом, со шкафа слетела толстая запыленная тетрадь. Она спрыгнула со стула, и с удивлением подняла её. Открыв наугад, она узнала его мелкий почерк. “Очень интересно”, - подумала девушка, кинула ее себе в сумку, вышла на лестничную площадку и трижды повернула ключ в замке. Поправив вязаную шапку, скатилась вниз по лестнице, держа в одной руке сумку, в другой – громоздкий тубус. Cловно на крыльях долетела до своего университета, запыханная ворвалась в холл, и быстро сдав вещи в гардероб, помчалась на занятия. Лекции уже начались. Деликатно постучавшись, она открыла дверь аудитории, виновато улыбнулась молодому доценту, и мышкой прошмыгнула на свободную последнюю парту, на ходу отбрасывая путавшуюся в глазах длинную прядь волос. Удобно разместившись за партой, достала ручку с лекционной тетрадью, и, как бы ненароком, вытащила и его тетрадь. На ней все еще лежал толстый слой пыли. Она немедленно её сдула. Сосед за соседней партой повернулся и удивленно на нее посмотрел. Она проигнорировала его жест, и открыла заглавный лист. Вся лекция мгновенно вылетела у неё из головы. Первая страничка была мелко изрисована всякими каракулями в виде маленьких двух человечков, которые неизменно на каждой миниатюрке были изображены вместе, здесь же была нарисована трасса на запад со встречающимися на линии дороги названиями городов, и множество всяких пацификов и цветочков. Вверху большими буквами было начертано FREE LOVE, МАРИХУАНА, ДОРОГА – ЭТО СУДЬБА. «Ммм, интересненько!» - подумала она и начала читать.
***
А мы всё молчим,
Мы всё считаем и ждем,
Мы всё поем о себе,
О чём же нам петь еще? Б.Гребенщиков.
11 июня.
Вот, свершилось! Я долго страдал душевно, морально, и вообще, и, наконец, разродился: взял в руки ручку, нашел подходящую тетрадь – не слишком большую, но и не слишком маленькую, и начал этот труд, хотя слово «труд» слишком гротескно и пафосно для той простой ерунды, которую я сейчас пытаюсь писать. Который вечер я сидел, сложа руки, а мысль о том, что писать необходимо, жгла мой мозг, но я не поддавался, - я ждал, чтобы мысли мои упали на эту бумагу, как перезревший плод падает на землю.
Думаю, стоит немного написать о себе самом, ведь кто-то когда-нибудь может быть и будет читать то, что я написал, и поэтому немного флэшбэков из детства. Итак, кто я? Неудачник, лентяй, трус, панк, циник и бродяга – вот кто! Сижу я в своей комнате, под светом светильника за столом, пишу всю эту белиберду, и пытаюсь заодно слушать, о чем это поет Джим Моррисон в магнитофоне; strange days, что и говорить; при этом стараюсь не заснуть. Кстати, неплохо бы сейчас чайку… М-м-м.… Пардон, я отлучусь буквально на минутку. Вот я и вернулся! Уверен, никто даже и соскучиться не успел, или я ошибаюсь? Хочешь чаю? А жаль… Так вот, о чем это я? Впервые за столько лет я решил, что неплохо бы вести что-то вроде дневника, или что-то вроде блокнота, куда можно было записывать все свои мысли и пареживания. Обещаю, писать буду правдиво и честно, хотя если дотошный читатель где-нибудь и скажет: «неправда!», я извинюсь, и скажу, что не сказать всей правды, не значит соврать. Кое-что я оставлю и для тебя, чтобы ты поворочал своими тугими извилинами, и понял, где в этой песне отсутствует рифма. Вот вроде бы уже и исписал почти страницу, а не знаю, с чего начать, вернее, чем продолжить. Да, впрочем, не беда. Продолжим мы моим портретом, моральный облик, надеюсь, понятен, осталась внешность. Я блондин, и вот уже три года, как я ношу длинные волосы, иногда отращиваю редкую бороденку (не растет, зараза! ), возле левого глаза шрам, полученный мной в аварии, когда осколком лобового стекла мне разрезало кожу на лице, до кости, - шрам поначалу был рубиново-красным, со временем побледнел и стал незаметным; также я являюсь счастливым обладателем носа неправильной ломаной формы, из-за многочисленных драк и лихого детства, где я, бывало, падал откуда-нибудь, и бился чаще всего носом; глаза у меня самые ни на что есть обыкновенные – голубого цвета, губы тоже ничем не отличаются, хотя недавно в мой адрес было – “пухлоротый циник”, впрочем, неважно. Что еще? Ношу три сережки в левом ухе, руки мои окольцованы феньками из бисера, шея тоже, на левой руке кельтская татутровка, изображающая языческого демона с крыльями. Крылья, крылья… Эта тема для меня особенно дорога, когда-нибудь, будет время, я о ней расскажу более подробно. В общем, ничего особенного я из себя не представляю, чему и рад вполне, хотя многие и говорят, что я обладаю некой харизмой, но такие мелочи мы опустим. Итак, приступим!
Перед тобой, мой друг, открывается автобиографический рассказ, в основу которого я вложил собственные воспоминания, воспоминания родителей, дневники и фотографии тех лет. Родился я в маленьком сибирском городке, на берегу Оби большим и здоровым ребенком, но вскоре сильно простыл, и меня положили в больницу с воспалением легких. Я находился в чрезвычайном положении, как это там говорится, на грани жизни и смерти; многие врачи говорили, что мой случай безнадежный и что долго я не протяну, и сплету ласты. Я тем временем преспокойненько умирал себе в реанимации. Мой папаша любил как следует заложить за воротник ( как, впрочем, и все обычные мужики на Севере), но пил он чаще всего не с такими же простыми чуваками, как он, а со всякой мразью: ворьём, жуликами, короче, с уголовниками. Те его почему-то считали своим. Не знаю почему, то ли от того, что пил он много, то ли от того, что в третьем классе он вытатуировал у себя на фалангах пальцев «Гена», в общем, они его уважали. Так вот, папаша как-то явился к моему лечащему врачу, разумеется, под шафе, прижал его к стене и сказал, что если я, его единственный сын, отправлюсь к праотцам, то его найдут где-нибудь на окраине города с пером в боку. И я думаю, он не шутил. Врач испугался, сделал всё возможное и… этого оказалось достаточно – я поправился, меня перевели из реанимации в обыкновенную палату, и вскоре забрали домой. А говорили безнадежный случай!… Вообще, я болел чрезвычайно редко, но, как говорится, метко.
Детство у меня было « с чистыми глазенками», как пел Александр Лаэртский, ну, или почти с такими. Период, пока мы жили в каком-то балке на окраине, я помню очень смутно. У нас было две собаки, одну звали Найда, а как звали другую, я не помню. По словам предков, я очень любил Найду, а она в свою очередь любила меня. Куда делась она потом, я не помню. Когда мы переехали в панельный дом, я был уже более осмысленным малышом, ходил в детский сад, любил рисовать. Мама покупала мне толстые тетради, и я изрисовывал их фломастерами - рисовал солдатов, матросов, танки, пушки, машины, в общем, всё то, что обычно рисуют мальчишки с трех до пяти лет. Окрестности вокруг нашего дома были очень живописно-индустриальными: всё было перерыто экскаваторами, стояли строительные краны, и была масса всяких интересных траншей, где я, разумеется, лазил со своими дворовыми приятелями. Прямо перед нашим домом находилось полуразвалившиеся здание из красного кирпича, вокруг и внутри всё густо поросло высокой полынью: будучи ребенком, там можно было спрятаться с головой, а можно было и заблудиться, что однажды со мной и случилось. Там было целое море полыни. Я шел домой и незаметно обо что-то споткнулся, это была разбитая стеклянная банка, и я очень сильно разрезал себе ногу. Прибежал домой весь в крови и слезах. Жутко испугал маму. Да, кстати, в детстве я плакал просто феноменально часто. Чуть что, так сразу в слёзы. В детском саду меня даже дразнили за это. Но, похоже, все свои слезы я выплакал в детстве. Воспитательницы тоже, как правило, меня не любили и часто наказывали. Что, впрочем, подтвердилось и в школе. Учителя видели во мне исключительно какого-то «гадкого утенка», на которого валились все шишки. Часто ставили тройки, лишь для того, чтоб я лучше стремился к более высоким показателям. Это привело к результату обратного действия: я практически забросил учебу. Но я отвлёкся. Вернусь к моему счастливому детству.
В пять лет я научился читать. Причем совершенно самостоятельно. Когда мама решила меня научить читать, я ей сказал: « Что я дурак, что ли? Сам научусь!». И научился. У меня была своя уникальная методика: я брал любую книгу, содержание которой я знал почти наизусть, и перерисовывал из нее все буквы. Это оказалось на редкость результативным ходом, непонятно как, но к шести годам я мог уже бегло читать газету. Еще я очень любил гулять, и делал это в других районах нашего небольшого городка, чаще всего в тех, которые находились довольно-таки далеко от моего дома. Уже тогда во мне чувствовалась какая-то тяга к бродяжничеству и путешествиям, что не могло впоследствии не отразиться на мне. Ну, я так думаю. Отлично помню, как пошел в первый класс: линейка школьников, первый «урок знаний» с родителями, в общем, первое знакомство с бюрократическим аппаратом. Первые каникулы были отмечены книгой Волкова « Волшебник Изумрудного города». Я прочитал ее с огромным удовольствием, и после этого, записался в городскую библиотеку. С этого у меня и начался долгоиграющий роман с литературой (пока еще детской). После школы я сразу же шел в библиотеку и просиживал там, в читальном зале, обычно до закрытия. В ту пору я буквально проглотил тьму детских книг. Я прочитал почти всю программу «детской литературы», дисциплины, которую я изучал на филфаке в институте. В общем, читал я чудовищно много. Всё свое свободное время я посвящал чтению: читал в библиотеке, по дороге, на ходу, в автобусах, в магазинах и в очередях. На уроках не следил за текущей темой, а читал книгу, за что меня часто ругали, отбирали книгу, вызывали родителей, отсчитывали, а я всё равно продолжал читать. Этобыла неуемная жажда к знаниям, а может, и своеобразный детский протест. Так продолжалось до седьмого класса. Я читал фантастически много и хаотично, то есть, всё подряд, - все, что попадалось под руку, библиотекарши меня все знали и просто обожали (я отвечал им тем же), они были ознакомлены все с кругом моих интересов в плане литературы, и всегда оставляли мне те произведения, которые я мог бы попросить. В общем, я им более чем нравился.
По мере взросления я превращался в умного начитаннного хулигана. Учителя в школе меня не любили, я вызывал у них тревогу, и они избегали со мной дискутировать, так как в результате недолгих перепалок над ними потешался весь класс. Отношения с коллективом у меня тоже были довольно натянутые, а в седьмом классе я вообще был бойкотирован однокашниками за то, что сочинил на всех одноклассниц и одноклассников стишки пахабного содержания. Хотя, впрочем, это меня нисколько не огорчило. Пожалуй, единственные кто меня не избегал, были два мои друга: Макс (как мы его звали в школе Макся) и Колька. Мы вместе гуляли, а с Колькой нас связывала еще и общая любовь к рыбалке. Все трое вели дневник. В шкое нас не любили, может из-за того, что в кампании был я, а я вызывал опасения у училок и одноклассников. Иногда устраивал им хитрые подлянки. Например, насолившему нам трудовику, в первые заморозки я с приятелями накидал на его «жигули» пшено, и залил сверху водичкой. Буквально за пару часов воробьи да голуби продолбали своими клювами эмаль на крыше и на капоте, да еще и нагадили. Панк, дремлющий глубоко внутри меня медленно, но неуклонно просыпался.
С девчонками у меня вообще была кровная вражда. Я их всех считал дурами набитыми. Они в свою очередь пытались показать мне какое я дерьмо. У них был даже своеобразный синдикат, во главе которого стояла дочка математички. Он была круглой отличницей, задавакой и стервой, насколько можно было быть стервой, будучи школьницей. Я уверен, что она выросла просто в классическую суку с узким прищуром циничных глаз. Я её ненавидел особенно. До тех пор, пока она не подобрела ( или, если выражаться точнее, стала равнодушной ко мне), после того, как повесился её старший брат. Вся школа (он тоже учился в нашей школе в выпускном классе) «провожала» его в последний путь. Говорили, как обычно, горячие прощальные речи, противные своей неискренней банальщиной. Были почти все. Кроме меня. Я в то время сидел дома и читал. Я вообще не любил покойников, да, в принципе, и сейчас их не очень-то люблю. Смерть для меня всегда была чем-то непостижимым. Первая смерть, которую я наблюдал, была в раннем детстве. Напротив нас, на одной лестничной площадке, жил друг моего отца, две его дочери и их бабушка. Друга моего отца звали дядя Витя, и они были закадычными собутыльниками. Любили друг друга безмерно... Однажды они, как водится, запили, и, в очередной раз, за водкой послали бабушку, она у них всегда была чем-то вроде гонца. Бабушка была, кстати, просто золотом. Звали её Марией, а я звал её баба Маня. Практически всё свое голожопое детство я провел вместе с ней, в ту пору, когда мать и отец были на работе, и души во мне не чаяла. Было ей лет восемьдесят, а может и восемьдесят пять – божий одуванчик, как в ней только душа держалась – поражаюсь! ...Ушла бабушка за водкой и попала под машину. Насмерть, разумеется. Дядя Витя, помню, долго ломился к нам в дверь, угрожая моему отцу кровавой расправой. Якобы, по его вине погибла бабушка. В принципе, наверное, он был прав... Мать не разрешила отцу открыть дверь, сказала, что дяде Вите нужно успокоиться и протрезветь. Отлично помню тот вечер: я бегал по комнатам с надувным синим шаром и игрался, подбрасывая его вверх... А буквально через несколько месяцев дядю Витю посадили за убийство по пьяной лавочке...
...Бабушка лежала в гробу. Все близкие с соседями стояли вокруг него. Я помню, ужасно удивился, что это делает баба Маня в этом страном, оббитом красной материей, «ящике». Спит? Лицо её было в синяках, а глаза закрыты. Я протянул руку и начал гладить её по лицу. Я хотел её пожалеть, и хотел, чтобы она проснулась... Мать отдернула мою руку... Я заплакал. Я очень любил бабу Маню, и мне ее до сих пор ее не хватает....
13 июня.
Сидя за своим письменным столом, размышляя над нижеследующим предметом, я начинаю понимать, что жизнь, сама по себе, явление частичное, состоящее из множества, ничего не значащих в отдельности друг от друга взятых фрагментов; вкупе со связующими звеньями нашего существования и времени, они складываются в непрерывную взаимосвязываемую нить, выдернув из которой одно волокно, мы можем потерять всё целое.
Задумываясь над тем, каким всё-таки должен быть он, мой дневник, я невольно начинаю думать о небольшом предисловии из значимых событий моей жизни, которые помогли бы понять суть происходящего сейчас, события которые жирной печатью оставили след, тянущийся за мной всегда. Именно ТЕ события, о которых стоит написать.
С детства во мне жила неуемная тяга к бродяжничеству, которая вылилась впоследствии и в любви к группе The Doors и к Джиму Моррисону, в частности, и во всех моих хипповых заморочках (фенечки, африканские косички с райдерами на концах, сквозной джинс, фланелевые клетчатые рубахи, марихуана и рок-н-ролл). Попробую рассказать об этом отдельно.
...Иногда мне кажется, что все это было заложено во мне с рождения. Первыми проявлениями безумного рвения к свободе оказались еще невинные проделки белокурого кудрявого малыша, мне было пять лет, когда мои родители вместе со мной ездили летом в Туапсе. Я мог незаметно выскользнуть из под небдительного ока, попивающего пиво, папаши, и затеряться в непрерывно движущемся и галдящем кавказком рынке. А в то время, когда меня искали, сбившись с ног, я запросто мог стоять за какой-нибудь огромной бочкой и наблюдать, по-детски смеясь про себя, за этой картиной. В том же Туапсе, на каком-то из рынков, во время одной из подобных проделок, меня пыталась увести куда-то старая беззубая, жутко страшная, как Баба-Яга, кабардинка. Если бы меня с ней вовремя не заметил отец, я так бы и вырос, взращенный южными сунарефами. Но, видимо, боги уготовали мне другую судьбу.
Спустя лет десять, в жарком июне я отправился на рыбалку вместе со своим другом Мишей Зайцевым. Мы уехали на пригородном поезде под Юганскую Обь, благополучно высадились там и рыбачили целый день. Чудные места! Там были заводи, в самом глубоком месте которых было по локоть, а кое-где и с ладонь, и мы видели, как в теплом, нагретом иле, нежились под солнцем, блистая своими серебряными телами, стайки жирных карасей. Мы ловили их руками, а потом начали пользоваться гарпунами (примотанный к удилищу нож), что было гораздо эффективнее. Они были скользкими, вёрткими, громоздкими, когда их вытаскивали из воды, сверкали на солнце, играя бликами на серебристых и золотистых чешуйках. Вечером, когда небо озарилось багровым закатом, мы жарили их на костре. От горячего белого карасиного мяса шел ароматный пар в летней сумеречной прохладе, и мы, наслаждаясь, ели его, уставшие за день. Чувствовали себя настоящими первобытными охотниками. А еще там были комары. Кто жил на Севере, тот знает, КАКИЕ там комары. Позже, бывая в южных или западных регионах нашей великой и необъятной, я с умилением смотрел на местных, которые рассказывали о том, как их достали комары на рыбалке или в лесу, всякий раз я вспоминал юганских комаров... Приходилось долго убеждать их, что в их краях они и комаров-то не видели. Они не верили, возражали. Как-то, будучи на природе, один из моих знакомых со злорадным чувством превосходства напомнил мне о комарах, когда мы попали в лес; я ненавязчиво обмахивался веточкой, отгоняя зловредных насекомых. Тогда пришлось ему рассказать о Юганской Оби. Тамошние комары не были похожи на обычных городских, они были чуть ли не в два раза крупнее, ну, и, конечно, злобнее и кровожаднее, у них был совершенно атрофирован инстинкт самосохранения. Можно было непрерывно хлопать себя по всем открытым местам, будучи на все сто процентов увереным, что пять–шесть комаров попадут под твою ладонь. Плюс сюда же целые рои мошек, что гораздо страшнее. Они заползали во все складки одежды: под рукава, за шиворот, под кепку, куда угодно!.. И кусали, кусали, кусали.... Помню в ту ночь мы с Мишкой не спали. Сидели у костра, жгли еловые шишки и ветки, отпугивая дымом кровожадный гнус. Когда начало светать, мы повалились вокруг тлеющего костра, глаза наши слезились от дыма и наваливающегося сна, в общем, свернувшись калачиками, спрятав лицо и руки, мы уснули... Наутро мы обнаружили, что я сжег рукав куртки, засунув ее во сне в угли (рука не пострадала), и то, что мы пропустили утреннюю электричку, на которой собирались уехать. Следующая электричка пришла бы только на следующее утро. Нам пришлось топать до ближайшей грузовой станции, а до нее было не меньше сорока километров. Мы шли весь день пешком вдоль железнодорожного полотна, с тяжеленными рюкзаками, набитыми рыбой. Была дикая жара, около тридцати пяти по Цельсию, а до этого мы бегали целый день под жгучим первым солнцем и спалили наши белоснежные спины, руки и лица. Мы тащили свои рюкзаки, одетые в плотные фланелевые рубашки с длинными рукавами. Было дико жарко, но рубахи мы снять не могли, потому, что лучи солнца начинали жечь сгоревшую спину и руки просто нечеловеческим адским огнём, и мы шли, потея и стирая ручьи пота с лица. Воды не было, и мы пили воду из многочисленых ручьёв, что текли неподалеку в лесу. Помню, как сделали привал под автомобильным мостом. Мы здорово устали и хотели есть. Из всех припасов у нас оставалась банка тушенки, которую мы, не подогрев, съели. Имено тогда мне и пришла в голову мысль, что неплохо бы попутешествовать, вот так, без всякой цели, как я тогда выразился - «побомжевать». Мишка тогда сказал, что всё это глупости и лично ему, Мишке, такие путешествия не доставляют никакой радости. В сущности, он был очень домашний человек, не представляющий жизни без дома, холодильника и ванны, в общем, он меня не понял. Зато когда мы приехали в город, я рассказал об этом Кольке, и увидел, как загорелись его глаза, он жалел лишь о том, что его забрали родители в те выходные на дачу.
Вот и сейчас, лето на носу, может я и осуществлю всё то, о чем столько думал последние несколько лет... Работа, дом, работа, дом.... Как я устал от этой непрерывной цепи обстоятельств!... А за окном солнце.
15 июня.
Я в полном отчаянии, что мне теперь делать? Остатки денег, оставленные с прошлой зарплаты подходят к концу, а новой работы я так и не нашел.… Разгружать вагоны на товарной станции это выше моих сил, я не атлет – конституция не та, а денежки-то кончаются.… Да и Коляныч что-то дурью мается со своей учебой, достал вконец. Полдня проиграв на гитаре, прихожу к выводу, что в свои двадцать лет, в моей жизни не было ровным счетом ничего, о чем с интересом можно рассказать детям. Где приключения, о которых я читал в детстве в книжках? Что-то о больно серьезном я стал задумываться. Наверное, старею…
Пойду я вечерком лучше пивка с Коляном выпью…
18 июня .
С утра пришел Коляныч и разбудил меня. Было где-то около десяти утра, но, тем не менее, он пришел уже в стельку пьяный. Просто вдрыбаган. Проверенный рецепт: водка, потом пиво.
- Подъём! - пьяным голосом сообщил он мне, покачиваясь. Я пропустил его внутрь:
- Где это ты успел так набраться?!
- А-а-а, - протянул он и извлек из своего рюкзака несколько бутылок пива, сунул мне одну и сказал. - Всё! Учеба в этом году закончена! Празднуем!!!
- Не понял, - говорю. - У тебя ж еще два экзамена на следующей неделе.
- Не-а! - Колян наконец-то смог развязать свои шнурки на кедах. - Этот урод по биологии поставил мне пару, ну я ему и сказал всё то, что я думал в течение года о нем самом и его гребаной биологии. Мудак! И вот уже как час, я не учусь в своем университете, стуканул на меня декану, а тот заставил заявление написать… Козлы!..
- Так что ты, не писал бы! - говорю.
- Да я задолбался с этой учебой! Проку никакого. Да и биологию я бы не смог сдать… Пойду я лучше работать, как ты…
- А что заметно, что я работаю?
- Не-е, - пьяно протянул он.
- Ну, так вот… Да что там, уже всё равно поздно…- и я пошел на кухню открывать пиво. Оно было холодным, и жарким июньским утром было как нельзя кстати.
… В тот день мы с ним ужрались, как сволочи. Вечером уже догонялись водкой. Именно с тех пор Колян перестал учиться.
24 июня.
Вот уже почти неделю мы с Колянычем беспробудно бухаем. То на тусовке, то на хате у кого-нибудь, то еще где-нибудь… Деньги у меня давно кончились и я даже не знаю, как заплатить за квартиру. Звонить родителям, жаловаться на неурядицы в жизни? Да нет, вроде и мальчик уже большой, должен все свои проблемы решать сам… Только как? Наверное, пора бросить пить.
Устал уже хавать у Коляна и у знакомых девчонок. Дома шаром покати! Что делать?!
25 июня .
Сегодня Коляныч таскал меня в речпорт, помогать грузить рыбу, немного заработали, пару дней я думаю еще протяну своим ходом. Безысходность эта меня уже начинает доставать. Родители у Коляна мне сочувствуют. “ Бедный мальчик! “- вчера мне сказала его мать. Теперь буду избегать появляться у них дома. Да, кстати! Уже неделю, как бросил курить! Это достижение.
29 июня .
Кажется, я нашел выход! Какой-никакой, а выход. Сегодня я пустил к себе квартиранта, заплатил за квартиру вперед за два месяца, и теперь мне остается только протусоваться где-то до конца лета, а там уж решу как быть дальше. Сегодня последний раз ночевал дома, теперь это временно чужая собственность. В голове зреет план о том, как провести лето. Пожалуй, смотаюсь-ка я отсюда куда-нибудь на запад.
День начался замечательно: солнце и никакого ветра. Я немного посидел на кровати, подумал обо всем, и пришел к выводу, что в нашем городке мне делать нечего. Я собрал дорожный рюкзак и сел дожидаться своего будущего жильца, чтобы вручить ему ключи. Он оказался высоким мужиком с небольшой залысиной. Мы прошли на кухню, и пока пили чай, я предупредил его, что следующую проплату за квартиру необходимо отправить почтовым переводом на адрес родителей (записал ему на листке бумаги); к этому моменту я уже твердо решил, что до конца лета точно не вернусь, а может быть и позже, ну, на тот случай, если я вернулся бы раньше, я бы выселил его и, наверное, продолжал бы жить один. Может, удалось бы даже на работу устроиться. В конце концов, во мне заговорила какая-то неведомая мне струнка, дорога звала меня, и я это чувствовал. Попрощавшись с квартирантом, я прихватил кофр со своей гитарой и отправился к Коляну. В моем кармане были документы и целая пачка денег, которую я решил тратить очень разумно, так как до конца лета было очень много времени. Одет я был в светло-голубые льняные джинсы, серую футболку, на ногах новые кеды.
Через пять минут я был уже у дверей Колиной хаты. Вот в чем прелесть маленьких провинциальных городков. Колян, разумеется, еще спал. Причем, был с жесткого похмелья. Родители у него были уже на работе, сестра печатала курсовик в комнате; и, оставив кофр с гитарой в его комнате, мы сели на кухне. Колян достал из холодильника пиво и угостил меня. Я вкратце изложил ему суть вещей. В конце я добавил:
- Вот решил к тебе гитару занести. Ты же знаешь, что это самое дорогое, что у меня есть. А оставить дома её, с квартирантом я не могу…
Наступила неловкая тишина. Мы оба понимали, что следует за ней. Я не звал его с собой, но он чувствовал это, он знал, что он мой самый лучший друг, и без него мне будет совсем не так, как с ним. Он знал это. Я посмотрел ему прямо в глаза.
- Ну, и как ты собираешься ехать? - спросил он.
- Помнишь, как мы мечтали прошлым летом поехать автостопом? Я думаю, что пора осуществить свои мечты. Тем более что сейчас лето, а гнить в нашем захолустье, как прошлым летом у меня нет никакого желания! А если честно, я зашел гитару оставить и предложить тебе поехать со мной. Ты как?
- О, это так неожиданно… - хоть это и было не так, но он замялся и отпил глоток пива из своей чашки. С утра, тем более с похмелья, Коляныч соображал туговато. - А что мы будем там делать?
- Как что? Поездим по большим городам, пообщаемся с народом, пива попьем, да в конце концов почувствуем аромат дороги, путешествий! Да что, я тебя еще и уговаривать должен?
- А деньги? - Он продолжал в том же духе. Я красноречиво достал пачку денег и показал ему. Остатки сомнений с него слетели, как с куста. - Мне надо только предков предупредить. Скажу, что ты к двоюродному брату поедешь на пару неделек и меня с собой зовешь, - после пива он соображал значительно лучше.
Ту ночь я провел у него. Мы не спали почти всю ночь, попивали пиво, с интересом разглядывали атлас дорог и обсуждали будущую поездку. Родители у Коляныча отличались относительной лояльностью, и поэтому нам не стоило особых усилий, чтобы уговорить их. На следующее утро мы готовы были двинуть в путь. Собранные рюкзаки дожидались нас у дверей.
30 июня.
Серое туманное утро. Роса на траве и листьях деревьев. Позавтракав, мы вышли на улицу. Было еще рано, когда, доехав до окраины города, мы вышли на трассу и начали голосовать. Попав в утреннюю “волну”, мы легко поймали машину, и ехали на ней часа два, потом час торчали у моста, возле какого-то поселка. Мимо проходили коровы, погоняемые пастухом. Погода здесь была уже довольно солнечная, стало теплей, день налаживался. В воздухе пахло свежескошенной травой и навозом. Мы с удовольствием вдыхали этот деревенский запах. И было все равно, что никто не останавливался, нам некуда было спешить, у нас были рюкзаки с едой, деньги и палатка, так что бояться нам было нечего. Мы были абсолютно автономны и счастливы. Дорога пьянила нас своей свободой. Пока мы ждали очередную попутку у моста, солнце, медленно и лениво,поднялось в зенит и начало печь.
Колян снял футболку и шел в одном комбинезоне, после чего у него получился интересный загар, - в полоску от лямок комбинезона. Жизнь была прекрасна, и мы знали это и просто шли вперед, подголосовывая. Вскоре нам удалось тормознуть одного типа, который пытался нас прокатить за деньги, мотивируя, тем что “бензин нынче лорог”, я послал его куда подальше, и он, про себя ругаясь, покатил дальше. Барыга. Настроение от этого козла у нас ничуть не испортилось, мы весело пошагали дальше, приходя к выводу, что бескорыстных людей на свете не так уж и много.
К обеду палящее солнце нас уже окончательно достало, мы укрылись под очередным мостом в тени. Развалившись на мелкой траве, и подложив под голову рюкзаки, мы безмятежно уснули, так как за эти полдня уже устали, да еще к тому же выдвинулись из дома ни свет ни заря. Проснулись мы ближе к вечеру, жара спала и на трассу мягко и непринужденно опускались сиреневые сумерки. Мы вылезли из под моста, поднялись по насыпи наверх, и зашагали дальше. Долго нам идти не пришлось, – метров через двести мы остановили одного дальнебойщика, который вез целый рефриджератор замороженных говяжьих туш. Он оказался неплохим мужиком, накормил нас супами быстрого приготовления, дал по пиву и всю дорогу до ночи травил пошлые анекдоты, и, как ночной сизый туман окутал дорогу, я и Коляныч мирно уснули у него в кабине.
2 июля.
Это утро началось со стога сена, в котором мы с Колянычем остановились переночевать. Душистый запах свежескошенных трав не давал мне уснуть полночи, он дурманил и кружил голову, и если бы не дикая усталость, которая навалилась на меня за прошедший день, я бы вряд ли уснул. Проснулись мы оттого, что полевые птицы начали устроили нам концерт, они орали целыми стаями где-то в поле, просто как сумашедшие. Спать было невозможно. Мы, недовольно бурча, вывалились из стога, рассыпав кучу сена. Я полной грудью вдохнул свежий предутренний воздух. Понемногу светало. Чириканье и свист птиц уже не так раздражало, и даже наоборот. Вдалеке, за кромкой темного леса, тонкой струной забрезжил рассвет. Колян сонно потягиваясь, заметил, что неплохо бы и перекусить. Для этого нам требовалось найти какой-нибудь ручей или речку, чтоб набрать в пластмассовые бутылки воды, так как наши запасы кончились накануне вечером, а жрать сухие кубики “Галина Бланка” всухомятку с хлебом не было ни малейшего желания, а больше в наших рюкзаках уже ничего не было. До ближайшего населенного пункта, где мы могли затариться хавкой, было не меньше нескольких десятков километров, так что выбирать не приходилось.
Мы зашагали по мокрой траве. За ночь роса обильно покрыла всю растительность в округе. У нас в мгновенье промокли кеды, и джинсы тоже наполовину вымокли до колен… Через минуту мы уже стояли на тропинке, по которой и выбрались до трассы. Не знаю, как у Коляныча, но у меня сильно болела голова от всех этих душистых трав, которыми мы дышали всю ночь. Единственное, что утешало, так это то, что нам не пришлось мерзнуть в подъезде какого-нибудь придорожного маленького городка на бетоне; мы так уже ночевали пару раз, и, честно говоря, мне не очень понравилось, особенно когда тебя будят мужики, спешащие утром на работу, смотрят с удивлением на тебя, распластавшегося на бетонном полу подъезда или ступеньках. М-да, не очень-то приятно. В следующие разы, когда были обломы со впиской, мы забивались в подъезды где было по два выхода: один с лестницей, другой с лифтом. Но всё равно, я не любил все эти урбанизированные ночевки в городах. Гораздо ближе мне была природа: поля, лес, костер под мостом. Думаю, что и Колян разделял мое мнение.
Утро нас встретило теплым солнцем. Сумеречный воздух еще не прогрелся первыми лучами и был достаточно прохладным, но солнце грело нам затылки, и мы понимали, что скоро наступит день, и он опять будет жарким. Прошагав полчаса по трассе, мы дошли до моста, спустились под него, и достав из рюкзаков полуторалитровые пластмассовые бутылки, наполнили их. Потом неспеша умылись. Под мостом было прохладно и тихо, было только слышно, как журчит эта небольшая речушка, хотя даже не речушка, а скорее - ручей.
Мы расстелили палатку и, завалившись на нее, достали из бэков полбуханки хлеба, коробочку с кубиками «Галина Бланка» и плоскую консерву со шпротами – наш НЗ на крайний случай. Мне лично жутко хотелось жрать, и я её достал. Колян видимо не был так голоден, как я:
- Это же НЗ! Давай оставим, не открывай её, чувак!
- Слушай, совсем скоро будет какое-нибудь село Гадюкино, там и затаримся заново, а сейчас я жрать хочу просто сипец.… Если ты не хочешь, я ее могу один съесть.
- Не, ни фига, оставишь!- возмутился Коляныч, нарезая ножом хлеб. - Я ж тоже не железный, не меньше тебя хочу хавать!
- Ладно, ладно, не гундось, оставлю я тебе…
Я взял нож у Коляна, вскрыл банку, отрезал себе ломоть от буханки, и им же наложил на хлеб горкой шпротины. Потом открыл пакетик с кубиком сухого супа и огрыз чуть-чуть, закусывая бутером. «Галина Бланка» был сухой и безумно соленый. Кто пробовал, тот знает. «Галина Бланка» - пища панка. Не запивать водой эту гадость было нельзя. В первую пару дней нашего путешествия от «Галины Бланка» у меня была дикая изжога, но потом видимо организм привык, и никакой изжоги у меня больше не было. Колян говорил то же самое. Вообще, мы питались чем попало, чаще консервами и хлебом, но в наш рацион неизменно входила «Галина Бланка», мы к ней настолько привыкли, что потом еще долго ели эти дурацкие соленые кубики. В пути надо было хоть как-то сбивать чувство голода, а после этих кубиков аппетит, а как следствие, и голод, пропадали безвозвратно. Конечно, проезжая какой-нибудь населенный пункт, мы с удовольствием плотно обедали в столовках совдеповского типа, или запаривали китайскую лапшу быстрого приготовления в стеклянных банках, попросив кипятку в придорожных кафе. Говоря по правде, щемящее чувство дикого голода во время всех наших путешествий я не испытывал ни разу. Хотя иногда были такие моменты…
…Под мостом было сумрачно, и мы иногда слышали, как проносится над нами какой-нибудь транспорт. Мы просто сидели и молча ели, потом свернули палатку, засунули её в мешок, и с небольшим сожалением посмотрев на примятую нами траву, вышли на трассу. Солнце уже успело прогреть утренний воздух, было тепло. Мы побрели по трассе. Вскоре нас подвёз какой-то дачник, как оказалось, здесь поблизости были дачи, щедрыми дарами которых впоследствии мы успешно пользовались. Проехав с ним с десяток километров, на одном из перекрестков мы вылезли из его старого «Москвича», и пошли дальше. Скоро нам повезло – вдалеке показался олдскуловый дальнебойщик. Отличить рядового дальнебойщика от старого нам казалось проще простого: тот, кто уже долго ездит, обязательно разукрасит свою машину хоть как-нибудь, чаще всего водилы разрисовывалишщщщщ всю фуру разными тиграми, бабами, всякими крылатыми фразами, налепляют на кабину пластиковые прибамбасы, короче, делают всевозможные отличительные знаки. Хотя нам один раз попадался тоже старый дальнебойщик, с его слов он ездил уже третий год, и еще ни разу не разрисовывал ничем свой «КАМАЗ». Бывают и такие кадры. Но то правило действует, хоть и бывают исключения, как тот водитель. Этот дальнебойщик, которого мы тормознули, был именно олдскуловым - его фура была словно охвачена языками пламени, а над бампером красовался тигр с раскрытой пастью, плюс к тому же, с каждого бока торчали двухметровые антенны с катафотами. Я поднял руку, голосуя, а Колян показал драйверу два пальца в виде английской буквы «V», типа, мол, здорово. Тот в ответ поздоровался своим дьявольски громким гудком, да так, что мы прижались к самой обочине… и остановился. Мы подбежали к кабине, я открыл дверь, поздоровался, он поинтересовался, куда мы едем, я сказал, что едем в Питер, хотя пока первой точкой был Екатеринбург. Он торопливо махнул рукой, мол, давайте, прыгайте быстрее, мы заскочили в кабину и он рванул по газам. В его кабине из огромных динамиков громко хрипел Высоцкий, а он ему подпевал, правда, совсем не попадая в ноту:
“…Чуть помедленнее кони,
Чуть помедленнее…”
Гнал он свою фуру не меньше ста десяти, и мы с Коляном чуть испуганно переглянулись, это всё-таки тебе не легковушка. Но было видно что водитель нисколечко не волнуется о происходящем, ситуация у него была явно под контролем.
Как оказалось, он ехал из Омска в Челябинск, и вёз он двадцать тонн сахара. Когда он нам сообщил, куда он едет, мы от радости чуть не запрыгали у него в кабине. Мы уж подумали, что он довезет нас до самого Екатеринбурга. Но тут же произошел величайший облом.
- Ладно, ребята, не радуйтесь. Сейчас я всё равно до самой Челябы не поеду – к одной бабенке хочу заскочить на пару дней в Сухой Лог. Знаете где это?
Конечно, мы знали. Ведь еще перед отъездом в последнюю ночь мы с Коляном с пристрастием изучили автомобильный атлас дорог, ну, и уж конечно знали все мелкие городишки по пути от Тюмени до Ёбурга. И эта новость нас немного огорчила. Ну, да ладно, ведь от Сухого Лога до Ёбурга меньше сотни километров, насколько мне было известно. Этот городишко находился где-то сбоку от трассы, сразу же после Богдановичей. В общем-то мы не были недовольны. Водила оказался веселым чуваком, всю дорогу рассказывал байки про свои «ходки» (это почти, как у зеков) в разные города, и о том, как он кидает свое начальство. Вот и сейчас он вёз сахар, который собирался в Тюмени распарить паром в ближайшей котельной, чтоб он набрал в весе, и чтобы сбросить себе несколько мешков.
- А в конечной точке удивляются, почему брал двадцать тонн, а привёз, скажем, двадцать две. Мое дело сказать, я , мол, водитель, ничего не знаю, сколько дали, столько и привёз. Дурачьё,- говорил он, крутя баранку и продолжал сетовать о нелегкой доле водителя и прикалываться. - После пара сахар становится как закаменевший цемент. А ты знаешь, что мешок сахара по фитилю может за ночь ведро воды всосать? И потяжелеть на десять килограмм?
- Не-а, - Колян мотнул головой, это ему было малоинтересно. Хотя то, что говорил водитель, наводило на разные мысли. На мой взгляд, он делал правильно, ведь у него семья, дети, в общем-то, надо зарабатывать. Хочешь жить – умей. Вот он и вертелся, как умел. Мне всегда нравилась в людях такая деловая хватка, какая была у него.
За окном мелькали белые стволы берез, мы подъезжали к Тюмени. Пейзаж менялся за пейзажем. Небольшие луга чередовались березовыми рощами, за рощами проносились какие-то поселки, потом снова луга, солнце светило вовсю, а ветер вырисовывал узоры на полотнах ржи и трепал макушки деревьев. Водила что-то увлеченно рассказывал своим густым басом Колянычу, а я высунулся в окно, и рукой стянул резинку с волос. Мой грязный длинный хаер начал развеваться по ветру, свистело в ушах, и солнце било прямо в глаза, а я любовался здешними местами, и всё было просто чудесно. Я чувствовал необыкновенную радость за себя, за Коляныча, за то, что мы наконец-то обрели то, что называется свобода, и это просто делало меня безумным, кровь закипала в венах, и мне хотелось кричать, кричать во всё горло о том, насколько у нас все клёво и то, о чем мы так долго думали – у нас получается. Наверное, это состояние и называется счастье, по крайней мере, я чувствовал, что мне ничего не нужно, кроме этой дороги, Коляныча и водилы с его «КАМАЗом». Я летел на крыльях эйфории.
… Вскоре мы въехали в саму Тюмень. Город встретил нас запыленными придорожными деревьями с серыми листьями, городской пылью, разбитым асфальтом и серыми коробками железобетонных домов, как и везде. Горожане вяло передвигались по тротуарам, как сонные мухи. Картину красноречиво дополняла жара примерно под плюс тридцать по Цельсию. Я задыхался от этого огромного города-помойки, мусорные контейнеры стоявшие вдоль дороги источали офигенную вонь, городская пыль попадала в глаза, отчего они начинали слезиться, а во рту образовалась неприятная сухость, которую никак не удавалось сглотнуть. Я ненавидел этот город.
Наш водила петлял по улицам около получаса, пару раз останавливался и что-то спрашивал у прохожих, потом мы ехали дальше. Он искал котельную. Вскоре он её нашел. Прежде чем уйти договариваться по поводу пара, он сказал, чтобы мы прогулялись до магазина и купили какой-нибудь еды, сунул мне пару сотен, и велел через полчаса возвращаться. Мы вылезли из кабины, рабочий в синем комбинезоне показал нам выход через ворота – дорогу в город. Мы вышли с территории котельной.
В каком-то дешевом кафе с резными деревянными столами (и жутко грязными) мы взяли пару порций горячих пельменей с острым кетчупом и пару бутылок лимонада типа «Буратино» или «Чебурашка», или что-то в подобном ядовитом духе. Пельменей наелись мы до отвала. Несмотря на гадюшный вид кафе, в нем готовили очень даже ничего. Нам понравилось. Напоследок мы взяли еще четыре плоских коробки с пиццей и большую бутыль с минеральной водой. Мы проехали уже около тысячи километров, и все наши сбережения были еще почти нетронуты, и лежали заныканные в укромном внутреннем кармашка моего рюкзака. Мелочь, которая осталась от тех двух сотен, которые дал нам на жратву шоферюга, я подал нищему деду без двух фаланг пальцев на левой руке, стоявшему у кафе.
На улице стояла невообразимая жара и городская вонь. Пройдя вниз по улице, мы повернули направо, и неожиданно вышли на великолепный огромный мост над рекою, прямо в центре города. Перебравшись через ограду, мы осторожно начали спускаться по крутому склону. Кое-где из под наших ног сыпались камешки, и мне пришлось даже пару раз схватиться за пук крапивы. Я изрядно обжег руку. Спустившись вниз, мы сняли кеды, и босиком прошагав по прохладным бетонным плитам, окунули ноги в воду. Вода была приятно прохладной и мы, закатав джинсы по колено, побрели вдоль берега распугивая стайки мальков плотвы, греющихся на мели. Чуть поодаль, у кустов ивы, стоял мужичок с сединой на висках, вооруженный удочкой и ведерком для рыбы. Мы отошли в противоположную от него сторону метров на сто, сняли майки и джинсы, и бросились в воду и с удовольствием поплавали. Я, вдохнув полной грудью, нырнул и проплыл несколько метров под водой.
Нам было хорошо, хоть и вода воняла тиной и еще какой-то технической дрянью. Колян шутливо высказал предположение, что где-то сверху по течению стоит какой-нибудь завод, и, соответственно, все свои отходы сливает прямо в реку. Но нам было всё равно, мы искупались, получили кайф, и вскоре обсохли, так как пекло солнце. Выжав трусы в кустах, мы натянули одежду и начали карабкаться вверх по склону. Пора было возвращаться.
3 июля.
Мы стояли под этой небольшой автострадой уже битый час. Непрерывный моросящий дождь всё лил и лил, и пока мы добрались до этого укрытия, успели порядком подмокнуть. Под автострадой было чуть посуше, но всё равно холодный ветер кидал мелкие противные капли и туда. До Екатеринбурга оставалось не больше тридцати-сорока километров, но шагать под дождем не было ни малейшего желания. Отсутствие движения дико раздражало, и я начинал уже нервничать. До Екатеринбурга уже было буквально рукой подать, я почти чувствовал пульс этого мегаполиса, но не мог в него попасть из-за дурацкой погоды. Колян стоял наготове на обочине в ожидании машины, а я сидел на своем рюкзаке, воткнув в уши наушники плэйера и слушал Beatles.От этого дождя и ветра, от мокрого асфальта и безлюдной трассы, от этой музыки и этих слов хотелось расплакаться. Yesterday, all my troubles seemed so far away, Now it looks as though they're here to stay, Oh, I believe in yesterday… Я сидел на своем рюкзаке и дышал на свои покрасневшие озябшие пальцы. Колян нахохлившись, как замерзший воробей, ждал хоть кого-нибудь, кто мог бы нас подвезти. Капли дождя капали у него с носа и волос. По истечении полутора часов он дождался – впереди показался огромный рыжий «Икарус» с табличкой на лобовом стекле слева “Тюмень - Екатеринбург”, проехав мимо нас метров десять-пятнадцать, он вдруг неожиданно остановился. Быстро схватив свои рюкзаки, мы ломанулись к гостеприимно развёршимся створкам автобуса.
- Здравствуйте! Вы случайно не в Екатеринбург едете? Не могли бы вы нас подбросить? Только у нас денег нет…
- Ладно, ладно, заскакивайте быстрее – дует!
Внутри было сухо и тепло, как в рекламе. Я собрал в хвост мокрые волосы, с удивлением поймал настороженный взгляд какой-то тетки, и рухнул на высокое мягкое сиденье. Кайф! Рядом уселся Коляныч. Я отдал ему плэйер, откинулся на сиденье и закрыл глаза. Я не спал толком уже почти вторые сутки, и сон не заставил себя долго ждать - уснул в течение минуты. Проснулся я, когда наш “Икарус” уже стоял на автовокзале, и люди выходили по проходу между сиденьями. Колян толкнул меня локтем, и я проснулся. Поблагодарив водителя автобуса, мы вместе со всеми вышли на улицу на площадь автовокзала. В Екатеринбурге серое небо светлело, в воздухе чувствовалась свежесть, и сквозь полурассеивающиеся тучи начали проглядывать голубые лоскутки июльского неба. Машины проносились по мостовой, разбрызгивая свежие лужи. Люди ёжились на автобусной остановке.
Взяв по пиву, мы зашагали в центр города. Когда-то, в глубоком детстве, после восьмого класса, я хотел (вернее, так решила за меня моя мама), поступить в Екатеринбуржское суворовское училище. Она полагала, что у меня, как и у её братьев военных (моих дядек) присутствует военная выправка и военная стать. Но я всего лишь стал волосатым хиппарём. Теперь меня тянуло прошвырнуться по “местам боевой славы”, посетить все те местечки, где я был, когда поступал. Мне повезло не поступить и остаться самим собой, и еще было безумно жаль тех парнишек, которым удалось поступить. Несчастные. Я им, откровенно говоря, не завидовал. Хотя сейчас, признаться, мне до них не было никакого дела.
Мы брели потихоньку по тротуару, вдоль длинных свердловских улиц, попивая свое пивко. Кое-где в асфальте были вырезаны крупные квадраты, из которых ввысь тянулись огромные стволы тополей. Мы с интересом разглядывали фасады старинных зданий, некоторые из них были снабжены какими-то историческими пояснительными табличками, типа, мол, здесь тогда-то и тогда-то жил такой-то крутой чувак, ну, или что-то в таком роде. Мы останавливались, пили пиво и читали эти таблички. Нам был дико интересен этот город, так непохожий на наш маленький непримечательный городок. Почти все улицы, по которых мы шли, были засажены огромными деревьями, в основном, тополями.
Блуждая по центру, через несколько часов, мы каким-то образом оказались на Площади Пятого Года. Её пересекали две пары рельсов, по которым с шумом проносились трамваи, газетчики громко зазывали покупателей, из киоска звукозаписи неслась скучная попсовая дрянь, всюду сновали люди, воздух был наполнен городским гамом, жизнь кипела, и над всем этим величаво возвышался монумент Ленина, а напротив площади был небольшой скверик с небольшим фонтаном посередине – мы пошли туда. Этот скверик был по-настоящему чудесным местом. По краям он был засажен низкорослослыми деревьями, то ли каким-то особым низкорослым видом тополей (а может их регулярно подрезали), то ли липами, то ли чем-то в этом роде, еще возле фонтана росло несколько деревьев. Вместо асфальта были квадраты плит, некоторые из них были треснуты или вовсе разбиты. И везде стояли вольные продавцы. Кто-то продавал сувениры из уральского камня, кто-то картины маслом или старые книги, пластинки, значки и марки, также там сидели художники, которые рисовали с натуры (пройдя мимо, мы заметили, как один из них рисовал гипертрофированный смешной шарж на щуплого студента в очках), кто-то продавал бижутерию, статуэтки или старые деньги, тут же стоял навес с мороженым. В затенённом углу скверика сидели неформалы, такие же “лишние” люди, как я и Коляныч. Половина из них была в рваной джинсе, и почти все в балахонах с капюшонами с логотипами разных рок-групп. Там сидели несколько чуваков, с сережками в ушах, и пять-шесть девчонок. Все, с ног до головы, были во всевозможных фенечках и мульках из кожи и бисера, впрочем, как и я с Коляном. Половина из них была в совдеповских кедах. О, очарование восьмидесятых! Они распивали какое-то непонятное спиртное и нестройно пели в две гитары. Мы подошли. Поздоровались. Кто-то попросил у меня хлебнуть пивка. Я протянул почти допитую бутылку. Тут мы и обзавелись своими первыми знакомствами. Бурный шквал восторга у них вызвало то, что мы автостопщики, приехали сюда по трассе на попутках, как настоящие хиппи. Видимо, из их урбанизированной тусовки мало кто был готов на подобные вещи. Мы чувствовали себя героями. Нас угостили, насколько я понял, самым ходовым алкогольным напитком среди неформалов и бомжей, назывался он весело и по-русски разухабисто – “Кураж”, видимо, после его приема вовнутрь тянуло немного покуражить и покуролесить. Он был светло-коричневого цвета и отвратительно вонял. Уральский виски. Я спросил, почему они не пьют водку, на что мне сказали, что “Кураж” тоже сорок градусов и прет от него веселее, а стоит почти в три раза самой дешевой водки. Вмиг всё стало предельно ясно. Колян не без опаски опрокинул почти полный пластмассовый стаканчик с этой адской смесью, и запил лимонадом из полуторалитровой бутылки. И тот, и другой напиток был, надо полагать, местного разлива. И это могли только употреблять по-моему только обесбашенные и отчаянные люди, вроде нас с Колянычем. Через полминуты и я заценил этот высококачественный уральский продукт.
- Если первый раз не стошнит, то дальше будешь вливать, как по маслу, - авторитетно сказал чувак с мелкими косичками на голове, переплетенные цветными шнурками и ленточками. Его, кажется, звали Пешеход, как я узнал впоследствии, потому, что он частенько сейшенил на гитаре в подземном переходе на Восточной улице.
Я взял у Пешехода гитару, присел на бордюр, и с чувством спел БГ “Рок-н-ролл мертв”. Пешеход сделал многозначительный кивок уважения. Мне нравилась эта гостеприимная ебуржская тусовка, и мы ей нравились тоже. Колян уже подбил клинья к миловидной девчушке лет шестнадцати в клетчатой синей рубашке и сквозном клёше, на ногах у нее были кеды цвета вишни. Он сидел с ней прямо на земле. По-видимому, эти двое понравились друг другу. Ёе звали Дрим. Я подсел к ним и сразу заметил, что у нее начисто нет ресниц. Совершенно обездоленные глаза, как у птицы какой-нибудь или рыбы. Я не преминул поинтересоваться:
- А ресницы куда подевала?
- Отрезала,- просто сказала она. Она мне нравилась.
- Зачем?- недоуменно спросил я.
- Просто так!..- она улыбнулась. Это разоружало окончательно. Даже не хотелось цинично поиронизировать. Обычно со мной такого не случается. Не сдерживаю я свои неблагородные порывы, а тут смолчал. Спустя некоторое время она добавила:
- Неплохо играешь. Долго учился?
- Да я до сих пор учусь. В общем-то, с пятнадцати лет.
- Я тоже могу, - вмешался в разговор Коляныч, забрал у меня гитару и начал совершенно бездарно ковырять что-то из “Nirvana”.
- О, «Нирвана», это круто!- сказала Дрим.- По гранжу у нас Курт отвисает. Эй, Курт, иди сюда!
Она махнула рукой рыжеволосому парню с волосами до плеч, в заплатанных джинсах, в извечных кедах, и, в отличии ото всех, он был в каком-то странном грязном вязаном свитере в красно-черную полоску а-ля Фредди Крюггер. Он медленно подсел к Коляну и начал молча слушать. Потом взял у него гитару и сыграл всё то же самое, только чисто, нота в ноту. Коляныч удрученно замолчал. Курт отдал гитару и, не проронив ни слова, отошел от нас. Сколько потом я ним ни общался, все время мне он казался немного замкнутым в себе чуваком. Чуть позже мы отправились всей разношерстной, но единой тусовкой на какой-то пустырь, возле цирка. Мы шли минут пятнадцать от площади Пятого года, потом вдоль помойного берега Исетского пруда. По ту сторону берега торчали какие-то сливные трубы явно с какой-то отравой. Потом по вытоптанной узкой тропке, через заросли дикой малины и метровых репейников. Где-то вблизи виднелись сквозь кусты кирпичные руины со следами известки на обломках стен. Местные называли это место почему-то “троллятником’’. Мы расположились на сгнивших бревнах вокруг импровизированного стола из обычной двери. Здесь пили «Кураж», запивая дешевым лимонадом, когда он кончился, стали запивать водой из чей-то солдатской металлической фляжки. После первого глотка из фляжки меня чуть не стошнило. Вода была чуть приятнее, чем водка, совсем чуть-чуть. Она жутко отдавала хлоркой. Как оказалось, обычная свердловская вода. После чего я предпочёл закусывать мелкими ягодами редкой местной малины. Увлекшись сбором, я забрёл в совсем уж какие-то дикие заросли. Кусты здесь были гуще и плодовитее, а ягоды были крупнее и слаще; было видно, что сюда редко заглядывают люди. Еще я чуть не вляпался в кучу чьих-то засохших фекалий. Куча была украшена своеобразным венцом из мятого листа пожелтевшей газетной бумаги. Издалека(?) доносились размашистые гитарные аккорды. Я собирал ягоды в свою широкую ладонь, потом бросал их в рот. Уодного куста я вдруг неожиданно почувствовал, что ко мне кто-то подошел сзади. Это была Дрим. Она потянулась ко мне, встав на носочки кед. Я почуствовал вкус алкоголя во рту. Через минуту мы жадно тискали друг друга и вовсю целовались. Я кормил её малиной. Она отвечала мне поцелуями. Целоваться она умела. Мы были жутко пьяные. По крайней мере, я – точно. Рассыпав малину окончательно, мы самозабвенно отдались друг другу. Но до развязки дело не дошло. Неожиданно появился Колян с удивлённым “Опа!”. Я застегнул ей рубашку, и мы, взявшись за руки, начали пробираться обратно к нашему столу, вернее, к двери. Часть тусовки уже куда-то свалила, остались лишь я, Колян, Пешеход, Курт, Дрим, какой-то Витёк и еще пара каких-то неформалок. Выпивка была на исходе. Я взял гитару и спел пару своих песен. Они были довольно простыми, но достаточно лиричными и откровенными. При этом я смотрел в глаза Дрим, и они радостно блестели, она почти смущалась. Ох, уж это женское кокетство! В ней я нашел первую ёбуржскую подружку, если можно так выразиться, а может и просто друга.
… Погода окончательно начала исправляться. Ломтики голубого летнего неба все чаще мелькали сквозь сердитые серые тучи, начало проглядывать солнце.
К вечеру мы вернулись на Плиту, так местные нефоры называли тусовку, которая обитала в том скверике, где мы познакомились, на площади Пятого года. Вечером там было гораздо больше народа, а он всё подходил и подходил. Звучало несколько гитар, где-то подвывала губная гармошка, оживленная тусовка сновала туда-сюда, все пили алкоголь, небольшие группки отходили за линию киосков, то ли для того, чтобы отлить, то ли для того, чтобы покурить марихуаны вдали от любопытных и ментовских глаз. Было весело. Но был уже вечер, и нам надо было с кем-то договориться о ночлеге, нам нужно было вписаться у кого-нибудь на ночь. Сначала нас пытался вписать Пешеход. Он подходил к разным чувакам, и пытался договориться о вписке, но тщетно. Видимо отчаявшись, он под каким-то неблаговидным предлогом улизнул домой. Тут за дело взялась очаровашка Дрим. Но и у нее это мало получилось. Все делали какие-то неуверенные отмазки, ссылки на суровых родителей, жену, еще на что-то.… Было видно, что эти отказы-извинения её расстроили. Потом мы с ней ходили звонить. Она ловко набирала номер на телефоне-автомате, и, после гудка, тогда, когда нужно бросить жетончик (которого у нас, разумеется, не было), со всей дури била телефонной трубкой в разбитый левый верхний угол телефона. Срабатывало безотказно. Её соединяли. Дрим пыталась договориться с каким-то хорошим знакомым, он согласился нас вписать, но было уже слишком поздно, и она сказала, что до него добираться долго и утомительно, и что ей уже пора домой, и она не может нас проводить до этого чувака, по той простой причине, что опаздает домой, а возвращаться потом одной по ночному Екатеринбургу ей страшно. Мы молча стояли у телефонной будки, в воздухе зависла тягостная пауза. Потом она сказала:
- А пойдемте ко мне в подъезд. На двери кодовый замок и чердак открыт.
- Спать в подъезде? – удивленно спросил я.
- Почему? На чердаке сухо и достаточно тепло. Крыс нет. Я вынесу вам поесть.
Тяжелый день логично завершался. У нас не было сил сопротивляться, как и придумывать какой-то более подходящий выход, мы дико устали за этот день. Купили в киоске на автобусной остановке полбуханки хлеба, несколько молочных сосисок и четыре пачки китайских супов быстрого приготовления. Потом двадцать минут тряслись в позднем пьяном трамвае. За окном мелькали темные стволы деревьев в кромешной чернильной темноте. Дрим сидела у меня на коленях. Она была теплой, и от нее вкусно пахло. Еще через пять минут мы были в её подъезде и поднимались в скрипучем лифте до девятого этажа. Часы показывали половину одиннадцатого. Дрим сказала, что если бы было пораньше, то она пустила бы нас домой, но было уже слишком поздно, мама бы не поняла, да и младший брат уже давно спит… Она виновато опускала свои кастрированные ресницы. Я попросил её принести литровую банку с кипятком. Она ушла, а мы сели на бетонные ступеньки, возле входа на чердак. Маленькая дверца (метр на полметра), ведущая на крышу была красноречиво выломана. Колян начал зевать, я последовал его примеру, дурной пример заразителен. Скоро появилась Дрим. В одной руке она несла литровую банку, наполовину заполненную кипятком, а во второй – пакет с бутербродами. Я мастерски высыпал в банку четыре пакета лапши и прилагающиеся к ней ядрёные китайские специи. Прикрыв банку пакетом (чтоб лапша запарилась), мы принялись за бутерброды с копченой колбасой, прикончив по одному, мы навалились на лапшу, закусывая сосисками, разделавшись с едой, мы попрощались с Дрим, и условились встретиться на Плите днем. Она ушла, а мы поднялись на чердак. Там было темно, прохладно, но сухо. Ветер гулял по чердачным просторам, развевая пикантно развешенную пауками паутину. Мы бесстрашно шагнули внутрь, ища укромный угол, где можно было бы расположиться, по пути смахивая с лица липкую паутину. Под нашими ногами неприятно шуршали шарики керамзита. После непродолжительных поисков мы наткнулись на небольшой закуток, перекрытый от общего пространства бетонной плитой. Протиснувшись в узкую щель между стенами, с радостью обнаружили абсолютно сухое и безветренное место. Колян достал из кармана свою бензиновую зажигалку, зажег её и поставил на бетонный выступ, потом открыл рюкзак и достал из нее палатку. Мы расстелили её на куче шуршащего керамзита, я забрался внутрь, а Колян подкурив сигарету, потушил зажигалку, и тоже полез в наш импровизированный спальный мешок. Под головы мы положили, как обычно, свои рюкзаки. В темноте я видел, как разгорается ярче уголек на конце сигареты Коляна при каждой затяжке. Потом она погасла. Я не помню, как мы уснули.
4 июля
Утро. Я аккуратно вылез из палатки, стараясь не разбудить Коляныча, прошуршал по камешкам керамзита, и отлил в углу. Потом просочился между плит нашего закутка и подошел к амбразуре чердачного окошка. По бетонному подобию подоконника мерно стучал мелкий моросящий дождь. Амбразура дарила квадрат серого безжизненного света. Было прохладно, я поежился. Утро не предвещало ничего хорошего. Я вернулся к палатке, её теплые внутренности гостеприимно приняли меня внутрь, и снова уснул.
…Проснулись мы уже после обеда, чуть после двух. Свернули палатку, засунули её в рюкзак, и отправились к выходу.
На улице всё так же моросил дождик. Ветра не было, но мы всё равно жутко зябли. Разумеется, наш путь лежал на Плиту. Был будний день, и людей на улицах было не так много, как это бывает в мегаполисах по выходным. А может, дождь был тому виною. Немногие прохожие, идущие нам навстречу, были вооружены зонтиками. У нас зонтиков не было, зато были капюшоны на наших балахонах. Я, вообще-то, всегда почему-то недолюбливал все эти куклусклановые капюшоны, но дождь, как говорится, не тётка…
Плита была практически безлюдной. Никаких художников, вольных продавцов, фотографов, неформалов… Чисто случайные люди. Прохожие. Навстречу нам направлялся пионер (то бишь, начинающий неформал) в бандане с черепушками и в балахоне “Гражданской обороны”, с которого уныло взирал алкаш Летов. На вид пионеру было не больше четырнадцати. Я спросил у него, где можно найти кого-нибудь из плиточной тусовки. К удивлению, он оказался осведомленным малым, сказал, что часть неформалов сидит под парапетом универсама (есть там такое место, рядом со входом), а другая часть греется в “булке”. Так местные называют булочную, где помимо магазина есть еще и дешевый буфет. В общем, это было пристанище неформалов, мужиков-работяг, мало обеспеченных выпивающих слоев общества, да и просто (редко!) случайных людей. Те, кто сюда не заглядывали, предпочитали пить свой кофе в МакПике, что чуть подальше по улице. Еще в “булке” был пункт по приему стеклотары, так что здесь можно было всегда наткнуться на парочку ядреных уральских бомжей, которые пропивали деньги, полученные за только что сданные бутылки. Поделившись этой ценной информацией, пацан побежал на трамвай. А мы пошли в “булку”. Пора было обедать, вернее, завтракать. Сие заведение находилось прямо на углу, напротив скверика. Внутри пахло сдобой, и совковой столовой. Впрочем, так почти и было. Сделав пару шагов в сторону буфета, я заметил за одним из столиков Дрим с Пешеходом; они сидели с каким-то пожилым человеком с седой неухоженной шевелюрой, но в опрятном сером пиджаке и в строгих штанах. Плечи его были щедро посыпаны тусклой перхотью, лицо было похоже на сушеную грушу. Дрим тоже нас заметила, махнула рукой, мол, давайте сюда! Мы подошли. Старик вольным жестом пригласил нас присесть. Мы придвинули пару стульев к их столику. Перед ними стояла початая бутылка водки, литровый пакет томатного сока и по хотдогу на пластиковых тарелках с кляксой кетчупа. Дрим пила наравне с Пешеходом и этим стариком. Он, к слову, оказался бывшим майором КГБ, звали его дядя Коля. Он почему-то проявлял непомерный интерес к неформальствующей молодежи. В его манерах общения, закрывая глаза на возраст, сквозила какая-то покровительствующая номенклатурная фамильярность. Дядя Коля дал деньги Пешеходу, и тот принёс ещё несколько бутербродов с вареной колбасой, пару хотдогов для меня и Коляна, и пластиковые стаканчики. Дрим спросила, как мы выспались. Я сказал, что отлично. Мы действительно великолепно поспали. Ещё бы, до самого обеда!
Дядя Коля почему-то вызывал у меня отвращение, может от того, что он был прислужником тоталитарной мясорубки, которая беспричинно давила наших невинных дедов и отцов, а может от того, что это был просто старый и глупый больной человек. Всю жизнь с трудом переносил и тех, и других. Тем не менее, я, как настоящий лицемер (ведь мы пили за его счет!), вместе со всеми опрокинул свой стакан с «кровавой Мери», за тех, кого не было с нами. Колян тоже с неприязнью смотрел на дядю Колю. Я почему-то с испугом подумал, что подвыпивший и доселе мирный хиппарь Коляныч, предложит навалять дяде Коле. Вспомнил, как он показывал мне старый семейный фотоальбом, где между страницами лежала пожелтевшая справка от тысяча девятьсот затертого года о том, что дядька Коляна расстрелян в лагере, как враг народа. У него был повод дать в морду этому неприятному старикану. Это было бы чисто по-русски – напиться вместе, и дать ему «люлей». По глазам Коляныча было понятно, что он думал о том же самом. В итоге мы опрокинули ещё по стакану «кровавой Мери». Крошка Дрим всё так же не сбавляла темпа. Скоро мы допили нашу бутылку, и вышли на свежий воздух. Дядя Коля тепло с нами распрощался и ушел.
- Мудак, - сказал Колян, глядя ему вслед.
- Мудак, не мудак, зато выпивон постоянно ставит нахаляву,- философски заметил Пешеход. Дрим молчала, она, по всей видимости, была сильно пьяна.
- Ну, что делать-то будем сегодня?- спросил я. Колян ответил:
- Без понятия. Пойдем на Плиту.
И мы пошли. Пока мы сидели в «булке» дождь кончился, и тучи практически рассеялись. Небо посветлело. На Плите, к нашему удивлению, было уже полно народа. Пипл перетирал идею сегодняшнего концерта в местном рок-клубе, который назывался «Сфинкс», но среди неформалов его называли то «Свинарь», то «Свинарник». И дело даже не в созвучии названий, мне кажется, что после каждого концерта там действительно все загажено просто по-свински. В общем, сегодня вечером намечался грандиозный сейшен с участием каких-то именитых местных рок-банд, разве что уж заслуженных мэтров уральской волны там не было. Мы с Колянычем решили пойти туда, только не знали, где это находится. Я решил спросить у Дрим, уж она-то наверняка должна знать, где это место.
- Ну, я вечером тоже туда собиралась, вы не теряйтесь, вместе пойдем,- она была совершенно пьяна. Просто в зюзю. Пустые глаза блуждали по нам рывками, словно натыкаясь на препятствия.
Я наклонился к ней:
- Дрим, ты такая пьяная… Тебе поспать бы надо. Как ты на концерт пойдешь?
- Да, знаю я… - пьяно проговорила она. - Я уже последние десять минут всё собираюсь домой пойти, да как-то собраться никак не могу…
- Пошли, мы тебя проводим, - я взял её за руку и посмотрел на Коляна. - Ты что, здесь остаешься или со мной?
- Ну, пойдем… - и уже обращаясь к Дрим. - А волосы у тебя помыть можно?
- Конечно, можно!
Мы зашагали по улице, она шла между нами, взяв нас за руки.
…Квартира у Дрим была самая обычная, разве что потолки были очень высокие, она нам сразу показала, где находится ванная, и упала на диван в зале. И, похоже, что вырубилась. Мы отправились в ванную, я включил кран и с удовольствием подержал руки в горячей воде, потом распустил волосы и сунул их под тугую струю, тщательно намылил голову шампунем, который стоял тут же на полке. Потом сунул волосы под кран. Вода с шампунем, смытая с головы, была серого цвета. У меня никогда не было настолько грязных волос, когда я жил дома. Я вытер волосы полотенцем и место у крана занял Колян.
Когда мы закончили водные процедуры, и вернулись в зал, Дрим спала. Я подошел к столу, вырвал из тетради лист, и, чтобы не будить, написал ей записку, мол, приходи часам к восьми на Плиту, мы будем тебя ждать. Потом вышли и захлопнули дверь. В подъезде было прохладно. Летом всегда так. Когда вышли на улицу, солнце брызнуло нам в глаза. Мы не ожидали такой перемены. Над головой висело лишь несколько сиреневых разводов облаков, а так на голубом небе сияло солнце и отражалось в лужах. Потеплело. В заметно приподнятом настроении мы вернулись на Плиту. Там уже пассивно, как обычно, шла торговля, пьяные неформалы вовсю орали песни под гитару, в общем, жизнь текла в своем старом избитом русле. Мы сели под дерево у высохшего бассейна фонтана, Коляныч воткнул в уши наушники и стал слушать битлов, а я достал из рюкзака журнал «Зарубежная литература» от тысяча девятьсот восьмидесят какого-то года и начал читать. Его я нашел сегодня утром на чердаке, где мы спали. У журнала были пожелтевшие съежившиеся страницы, а первое произведение было «Тошнота» доселе неизвестного мне автора Жан Поль Сартра, о котором упоминал в одной из своих песен Чиж. Меня это заинтересовало, и я не стал его выбрасывать, а положил себе в рюкзак, и сейчас с интересом читал. Солнце почти не отражалось от желтоватых страниц и не слепило глаза, и это было вдвойне кайфово. Колян встал, бросив короткое «я сейчас», и удалился. Скоро он вернулся, неся в руках две холодные бутылки пива. Одну он молча протянул мне, сел рядом на каменную плиту, и, не сказав ни слова, сел на плиту дальше слушать плейер. Я уткнулся в чтение, изредка делая жадные глотки из запотевшей бутылки. Так продолжалось около получаса, Колян молча кайфовал от ливерпульской четверки, а я отлавливал экзистенциальные фишечки Сартра, пока на залитые солнцем страницы не упала тень. Я медленно поднял глаза от носочков кед, разворота клёшей, сережки в пупке и топика с ромашкой посредине на её лицо, и понял, что я искал в течение последних половозрелых лет. Она явно жаждала со мной знакомства:
- Привет, что читаешь?
- Сартра… - ее раскованность подкупала. - Хочешь пива?
- Давай.
Я протянул ей бутылку, она сделала глоток, и откинула длинную каштановую прядь с лица:
- А правда то, что ты автостопом приехал?
- Кто тебе сказал?
- Неважно, по-моему, уже вся Плита об этом знает. Так что, правда?
- Ну, в общем-то, да, что тут такого?
- Здорово, а дальше вы куда-нибудь собираетесь?
- Не знаю еще… Нам пока и здесь нравится. Может в Москву или Питер дальше поедем, не знаю.… А что?
Она посмотрела мне прямо в глаза. Я сглотнул. Её глаза мерцали каким-то жутко глубоким кобальтом сине-зелёного цвета, и мне не хотелось от них отрываться. Они пьянили и сводили с ума. Она сделала еще глоток, и неожиданно для меня вдруг села рядом на плиту. Колян сбоку покосился на нас, но наушники не вытащил. И хорошо, мне его комментарии сейчас были совсем ни к чему.
- Возьмете меня с собой?
- Тебя?!! – я был, мягко говоря, сильно удивлён.
- Да. Я уже который год мечтаю свалить отсюда автостопом.
Я был вообще-то в курсе, что идея автостопа привлекательна не только для отвязных обесбашенных чуваков, но и для простых обывателей, и сейчас у меня перед глазами был явный пример этому. Автостоп пробуждает в душах людей какие-то кочевнические чувства, колебающие первобытные инстинкты, в глазах многих это просто романтика чистой воды, автостоп тянет как магнит. А те, кто хоть однажды сделал этот шаг, будут ездить таким образом еще не раз, это сводит с ума, и тебе больше ничего не остаётся кроме этой дороги. Её тоже манил этот пьянящий аромат трассы. Что я мог ей сказать? Я был покорен ею с первого взгляда, она была просто потрясающе красива, кроме высокого роста (под метр восемьдесят), идеального лица и волны каштановых волос до пояса, она ментально была очень близка мне. Ей было нужно то же, что и мне. Когда она улыбалась, на левой щечке появлялась ямочка, а на правой почему-то нет. Помимо пирсинга в пупке, у неё было проколото ешё и крылышко носа. Там красовалась сережка в виде листочка марихуаны. Она ещё и покуривала ганджу изредка, подумал я, и не ошибся. Ну, что я мог ей сказать, как кроме:
- Конечно, возьмём!
- Клёво, как собиретесь, дашь мне знать, вот мой телефон, - и она сунула мне листочек бумаги. Я достал из рюкзака свою записную книжку и переписал эти шесть цифр, не преминув поинтересоваться:
- А собственно тебя как зовут?
- Алёна, а тебя я знаю как зовут, можешь не говорить.
- Всё это ты знаешь! – я был приятно удивлён; о нас кто-то уже наводит справки, и это льстило. Нужно было как-то продолжать, развивать события, ничего лучше я не мог придумать, - А вечером ты что делаешь? Не собираешься в «Свинарь»?
- Собираюсь, а что, ты тоже идешь?
- Да, с Коляном, - я ткнул в своего ворчливого дружка пальцем,- правда, мы обещали взять еще одну девушку, но она сейчас спит дома пьяная, и я не уверен, что она пойдет.
- Да, а кто это, если не секрет? Может быть, я её знаю?!
- Дрим. Слышала про такую?
- Ещё бы! Дрим!
Как оказалось они были чуть ли не лучшими подругами, хоть и Алёна была на пару лет постарше. Тусовке были известны все её обитатели: герои и персонажи.
Мы просидели с ней часов до семи, за это время Коляныч успел перезнакомиться с половиной тусовки, напиться и даже вроде бы дал кому-то в рыло. Я его не узнавал – он просто преобразился. А я в это время сидел у неработающего фонтана с Алёной и болтал. Этим летом она перешла на второй курс журналистики какого-то уральского университета, я не запомнил какого именно, да и не в этом суть. Она была прожённой (хоть и урбанизированной) хиппушкой, любила покурить дури, почитать что-нибудь из сюрреализма, экзистенциализма или философии, еще она писала стихи, и главная фишка, от которой она отталкивалась в общении с противоположным полом, это не быть стервозной сукой. Она располагала к себе. Даже в милашке Дрим была какая-то чисто женская доля стервозности, а в Алёне ни капли.
Потом мы пошли гулять по городу (Коляныч изъявил желание дождаться Дрим), дошли до Исетского пруда, погуляли вдоль аллеи с тополями, взяли еще пива и вернулись обратно. Мне казалось Алена до боли родной душой, как будто мы были знакомы вечность, расстались и теперь встретились снова. Она улыбалась мне, смеялась над моими шутками. Когда мы вернулись в половине девятого на Плиту, взявшись за руки, мы отыскали абсолютно пьяных Коляна и Дрим, сидящих на скамейке, целующимися. Сюрприз. Вот оно женское (или Коляново?) коварство. Хотя, если сказать честно, мне было всё равно. Растолкав их, мы пошли вчетвером на трамвайную остановку, сели на трамвай и отправились в «Свинарник».
Город с головой нырнул в кисельные сумерки. Устало заблестели циклопичными глазами уличные фонари. На чистом вечернем небе ярко засияли звёзды. Когда мы приехали, нам пришлось еще пройтись по неосвещенным улицам между старыми домами. Дрим и Коляныч непристанно хихикали и целовались, обнимаясь. Как выяснилось, их кто-то угостил травкой на Плите, пока нас не было .и теперь они были навеселе. Я чувствовал себя немного не в своей тарелке, хоть и крепко держал ладошку Алёны. Вскоре мы пришли. У входа толпились неформалы всех мастей. Длинные волосы, сережки, рваные джинсы, кеды, косухи, банданы, водка и извечные разговоры о музыке, чувихах и гопоте. Братья по разуму. По крайней мере, такие же пьяные, родственные души. Мы купили билеты. «Предбанник» с кассой был весь изрисован и исписан всякими надписями, типа: «Кто не слушает метал, тому Бог ума не дал!», «Punk not dead!», «Мы вместе!», «Смерть гопникам!» и прочее и прочее, включая названия всех рок-групп, и туристические пометки а-ля «здесь был Вася». Мы прошли внутрь, в тускло освещенный холл, музыка подхватила нас, она грохотала везде, и для того, чтобы что-нибудь сказать приходилось орать сквозь эти ядрёные рок-н-ролльные риффы. Коляныч с Дрим куда-то исчезли, а я с Алёной прошёл в бар и взял ещё пива. Я чувствовал себя пьяным, и мне хотелось целовать Алёну. Не знаю, чего хотелось ей, но после того, как мы прошли в зал, где музыка просто разрывала динамики, она поволокла меня куда-то в дальний угол. Пьяные неформалы прыгали под жесткие гитарные риффы, мотая волосами. Алёна отпила из своей бутылки и пристально посмотрела на меня. Я нагнулся к ней, обхватил рукой за талию и смело поцеловал. Её губы были горячими и влажными, она обвила мою шею руками, и мы принялись целоваться, как сумашедшие. Брест был взят. В ту минуту я понял, насколько счастливым может быть человек.
Весь вечер и вся ночь слились в феерический праздник с рок-н-роллом.
***
Лекция пролетела незаметно, как минута. Пронзительный звонок нарушил традиционый шепоток студентов, и сонная аудитория вдруг зашевелилась и зашумела, как потревоженный зверь. Девушка встала, кинула свои тетради в сумку и вышла в коридор вместе со всеми, удачно вписавшись в поток студентов, шагающих вниз по лестнице. Университет жил своей жизнью на переменах, будто взбудораженный муравейник. Кто-то бежал в библиотеку, кто-то в столовую, а кто-то просто сидел на пуфиках и обсуждал с друзьями очередную то ли девушку, то ли книжку, то ли компьютерную игру. Она мимоходом пролетела мимо деканата, поздоровалась с преподователем физкультуры и зашла в очередную аудиторию. Ей не терпелось снова раскрыть заветную тетрадь. Женское любопытство просто раздирало её на тысячи противоречивых частей. Здесь имели место и сам интерес к повествователю, желание узнать, чем это занимался её любимый до встречи с ней, простая обыкновенная ревность, да и просто увлекательное повествование. Ей и в голову не приходило раньше, что он был хиппарем, ездил автостопом и носил в ушах серьги, на руках фенечки, а на голове хаер. На её взгляд это было совсем немужественно и даже инфантильно, и она и подумать не могла, что её молодой человек с очаровательной стильной стрижкой когда-то носил отвратительные длинные волосы. Хотя сейчас какая разница? Теперь он красавец мужчина, и ей не стоит задумываться над тем, каким он был раньше. Хотя, впрочем, интересно.
К её великому сожалению, вместо ожидаемой лекции деканат решил устроить им внеплановую контрольную работу (на носу ведь зимняя сессия – надо же посмотреть уровень подготовки студентов, да и посещаемость проверить), так, что почитать откровения своего молодого человека ей не удалось. Потом была большая перемена, и она, встретив свою подружку с соседнего факультета, отправилась в столовую. Там они взяли по салатику и стакану сока. Завязалась непринужденная беседа. В зале играло радио, диджей ставил одну попсятину за другой, но даже это не портило им настроения, тем более – аппетита. Вскоре к ним подсели еще две их подружки. Она совсем не участвовала в разговоре, поглощенная перевариванием прочитанного. И уж конечно она не могла удержаться, чтоб чего-нибудь не сказать, как бы между прочим:
- А я сегодня дневник своего любимого нашла…
- Что, серьезно? Он дневник пишет? Это у парней редкость… - отозвалась подруга.- И что пишет? Есть компромат?
- Да, старый дневник… - она подцепила вилкой кружочек огурца из салата. - Ему уж года два-три, не меньше. Но всё равно жутко интересно. У него, оказывается, писательские наклонности.
Подружки захихикали.
- Да уж… Тебе повезло, а вот моего из пивнушки трактором не вытащишь, какой уж тут дневник…Пиво, футбол и друзья, блин…
- Он раньше ездил автостопом, представляете?
- Ух, ты!.. Классно!
- Ага… Классно… Ты даже не представляешь, в каких местах ему приходилось иногда ночевать…
Другая подруга, закатив глаза, вздохнула:
- Ах, всё равно это так романтично!.. Я бы тоже хотела бы поехать куда-нибудь автостопом.
- Так езжай! – она почему-то разозлилась. – Оттрахают в первой же машине тебя по полной программе..
- Фу, какая ты пошлячка!.. Оттрахают!.. Я тебе про автостоп, а ты…
- Ладно, девочки, хватит об этом. Скоро лекция. Пойдемте.
Они встали и начали пробираться к выход вышли из столовой и побежали по своим аудиториям, оставив её опять одну. Она подошла к окну, прислонилась к стеклу лбом; там всё ещё падал первый снег. На последнюю пару физкультуры она решила не идти. Подошла к преподавателю, и, сославшись на сильную головную боль, отпросилась.
На улице всё застилал пушистый белый снег. Она натянула на уши свою вязаную шапочку, перекинула сумку через плечо, и зашагала, оставляя за собой отчетливые следы. Около получаса она сидела в маленьком кафе у окошка, смотрела, как падают жирные снежинки, и задумчиво пила кофе. Нетронутый снег за окном остался лежать лишь на небольших закрытых участках; любопытные подошвы везде протоптали разномастными следами тропинки, и по одной из них через несколько минут зашагала и она сама. Город не мог надышаться свежестью этого белоснежного чуда, и лишь машины нарушали окружающую красоту, они проносились по дорогам, зазбрызгивая грязными каплями придорожный снег. Пушистые снежинки редко, не так обильно как утром, всё ещё падали сверху, оседая на её вязаной шапочке, но с утренним снегопадом это уже сравниться не могло. Скоро она оказалась дома.
Его ещё, разумеется, не было. Скинув шапку, ботинки и куртку, она швырнула свежую газету на кухонный стол и прошла в зал, где включила музыку. Достала из сумки его дневник и начала с интересом изучать рисунки в начале повествования. Её мучали вопросы. Кто такой Коляныч, Дрим, Алёна? Когда и в каком году он ездил автостопом? Когда они познакомились, он был уже коротко стрижен, никогда не упоминал об автостопе и прочих вещах, и что самое странное, никогда не заикался ни о каком Коляне. Хотя, насколько она поняла из дневника, Колян в ту пору был его лучшим другом, но с другой стороны он никогда не выделял из узкого круга своих знакомых кого-то именно, чаще всего они ходили в гости к её подругам, а своих знакомых он от неё, как ей казалось, немного скрывал. Иногда она начинала даже думать, что у него вообще нет друзей, что это всё какая-то иллюзия, но вот наступал очередной праздник, и телефон просто разрывался. Звонили, в основном, ему. Хорошо, но ведь он никогда не делал на мужской дружбе никаких акцентов, и весь его спектр знакомых большей частью был, как она думала, безликим, а тут вдруг какой-то загадочный Колян, такая дружба… Ей хотелось получить ответы на все свои вопросы, но ещё она боялась, что он отберёт у неё дневник, если она начнет у него расспрашивать об этом, а ей хотелось дочитать его. И кто такая Алёна? Что он ей так восхищается? Что между ними было? Мучаясь этими вопросами, она отправилась на кухню, готовить ужин для него. Разгадка всех вопросов, скорее всего, крылась в недочитанном дневнике, но ей доставляло какое-то странное мазохисткое удовольствие оттягивать тот момент, когда она прочитает его до конца. Поставив чайник, она пультом включила телевизор на холодильнике. Там шли новости. Пока закипала вода, она развернула свежую газету, вдохнула полной грудью её типографический запах, и увлеченно погрузилась в чтение гороскопа. Согласно ему, этот день сулил ей непредвиденную авантюру, что впрочем, как выяснилось, не оказалось неправдой. Пока она пила чай, позвонил телефон. Это была её давняя подруга, не звонившая уже несколько месяцев. Проведя в непринужденной беседе около пятнадцати минут, подруга вдруг воспылала вернуть взятые когда-то давно несколько компакт-дисков.
- Ты не против, если я заеду прямо сейчас?- спросила она.
- Да нет, я сейчас дома, да и любимому надо ещё ужин приготовить, скоро с работы вернется.
- Только я не одна… - добавила она. – С новым бой-френдом. Ты не против? Он художник.
В её голосе послышались хвастливые нотки.
- Ладно, я жду. Давай, пока!
- Пока! Я сейчас.
Еще полчаса прошли в кухонной горячке, пока в дверь не позвонили. Это были гости. Немного помявшись на пороге, подруга со своим парнем, поддавшись на уговоры, прошли на кухню для совместного чаепития.
- А ты, правда, художник?- спросила она, вспомнив, что говорила о нем её подруга. Он сидел рядом и улыбался. Его лицо обрамляло густое каштановое карэ, а глаза (как ей показалось) излучали особый магнетизм. Одет он был в синие джинсы и серый свитер крупной вязки с чересчур длинными рукавами и полностью подпадал под классический типаж художника, вот только не хватало длинного шарфа и берета.
- Наверное, да… - у него был приятный баритон; когда он говорил, его глаза цвета густого виски просто гипнотизировали. - Рисую на заказ. В основном, пейзажи, маслом. А вообще-то, в душе я портретист, люблю карандашом рисовать.
- Вау! – она не сдерживала эмоций. - А я так давно хотела иметь свой портрет!..
Подруга сухо пила чай и молчала, пока они мило болтали, договориваясь о встрече на его территории. Она уже давно пожалела о том, что брякнула, что он художник. Теперь ей не терпелось смыться отсюда. Вскоре они ушли, оставив после себя немытые чашки и листок с телефоном художника. Он ждал её завтра в три. Может в этом был тонкий расчет, а может, и нет, но его подруга в это время была на работе, и ей подумалось, что нехорошо идти в гости к совсем уж малознакомому парню, с которым к тому же встречается её подруга, и тем более без нее. Но девушке так сильно хотелось запечатлеть себя на листе бумаги, что она заставила себя думать, что идет не к бойфренду подружки, а просто к художнику. Это помогло – совесть перестала её мучить. “В конце концов, я что, трахаться разве к нему еду, что ли?!”- оправдывалась она сама перед собой. Но в груди, откуда ни возьмись, притаилась приятная истома, предчувствие какой-то тайны.
Когда любимый вернулся с работы, она ему ничего не сказала, и всю ночь отчего-то неспокойно спала.
… На следующее утро он, как обычно, отправился на работу, а она в университет. О его дневнике девушка на время позабыла, он маячил где-то глубоко в подсознании, она думала только о художнике, и когда стрелка часов начала приближаться к трем, её охватил легкий мандраж, состояние всегда являющееся извечным спутником внезапной влюблённости. Она достала листок с телефоном, и позвонила ему сразу после лекций, с телефона-автомата, висевшего на стене у деканата. На том конце провода взяли только после шестого гудка, когда она уж собиралась повесить трубку. Явно разбуженный и сонный голос вяло произнес:
- Да, я слушаю…
- Это я, привет! Помнишь, мы вчера договаривались на три? Не забыл? Ты меня нарисовать хотел…
- А, да, привет!.. А я только проснулся… Вчера поздно вернулся, с друзьями в кабаке засиделись…
- Да?! И по какому поводу если не секрет?
- У друга день рождения было, да и у меня тоже повод нашелся. Как от тебя вчера вышли, мне такую сцену ревности закатили, ты не представляешь!! А я, знаешь ли, птица вольная. Так что теперь твоя подруга свободна, как ветер. Ладно, давай к делу. Ты сможешь сегодня?
- Да, я уже свободна, а ты?
- Ты меня разбудила… Ладно.… Знаешь, как до меня добраться? - и он доходчиво ей объяснил, как ей лучше всего доехать до его дома. - Поняла?
- Ага. Жди. Буду минут через двадцать.
… Она вышла из университета на улицу. В воздухе пахло сыростью. Снег уже успел порядком подтаять за сутки, и теперь весь асфальт был залит грязными лужицами. Она дошла до дороги и подняла руку. Из потока машин вырулила “девятка” и, чуть не обрызгав её, остановилась рядом. Она сказала адрес, и когда водитель одобояюще кивнул, она залезла внутрь. В салоне играло радио, нечто электронно-навязчивое. Она отвернулась к окну. Улица проносилась мимо. Она пыталась сконцентрироваться на мелькающем городском ландшафте за окном машины, и избавиться от дрожи в руках. К собственному удивлению, она поняла, что нервничает. Ей почему-то казалось, что ситуация больше всего смахивает на свидание. В какой-то момент она решила не идти к нему, но… машина ехала, а она ничего не говорила водителю, и когда «девятка» остановилась у его подъезда, поняла, что назад дороги нет. Расплатившись с шофером, она вошла в подъезд, мысленно подсчитала на каком этаже его квартира, и нажала на кнопку лифта. Через пару минут она была на девятом этаже и стучалась в деревянную дверь. Звонка не было. Послышались шаркающие шаги в коридоре, дверь открыли, и, она поняла, почему всё это время думала об этом странном парне. На нем была белая рубашка, растегнутая наполовину, с закатанными до локтей рукавами, и застиранные до белизны джинсы с прорехой на колене; волосы были влажными (видимо, он только что мыл голову), и завивались на концах. Парень с обложки. Он улыбался. Её сердце ёкнуло.
- Проходи,- он пропустил её внутрь.
Она перешагнула порог, он помог снять куртку и повесил её на крючок. Даже в коридоре пахло масляными красками и, почему-то, чуть-чуть, ацетоном. Квартира у художника была однокомнатная, в ней была крошечная кухня, спаренный санузел, маленькая кладовка, и, не в пример всему остальному, огромнейшая комната, которая служила ему и гостиной, и спальней, и рабочим кабинетом, и всем остальным. В углу стояла квадратная кровать внушительных размеров, рядом чернел искусственный камин, на котором стопками громоздились компакт-диски и пылились фарфоровые безделушки, а на противоположной стене висела стереосистема, с солидными кубами колонок, маленькие копии dolby surround systems которых, висели в каждом углу. На стенах были развешаны эскизы карандашом разной законченности, но главные полотна стояли в другом углу на мольбертах. Линолиум в том углу был изгажен пятнами краски. Творческая обитель. Картинка из модного глянцевого журнала. Она села на краешек кровати, на скорую руку заправленную сверху пледом.
- Ну, и как ты хочешь, чтоб я тебя нарисовал?- спросил он, подходя к камину, выбирая компакт-диск, и, не дожидаясь ответа на первый вопрос, спросил. - Ты из музычки что любишь?
- Старый рокнролл, ну, в широком смысле этого слова.… Нравится Том Уэйтс, Элвис Костелло, Стив Уандер, люблю Velvet Underground, The Doors, Led Zeppelin, вообще, многое люблю… Джаз тридцатых-сороковых.
- Ладно, давай включим вот это, - в его руке заблестел серебряный кругляш диска. - Ник Кэйв. Пойдет?
- Да… Слушай, а сколько тебе лет?
- А что?
Она повела плечами:
- Ну, просто так… Интересно…
- Двадцать пять, в декабре двадцать шесть будет. Восьмого числа.
- Ух, ты, как у Моррисона из Doors! Тебе нравится Doors?
- Да так, не очень.… Слишком эксцентрично. Из старья лучше всего Beatles, ну, еще Джоплин ничего.… А тебе лет сколько?
- В конце августа двадцать стукнуло. Можно я посмотрю? - и она кивнула в сторону мольбертов.
- Посмотри.
Она подошла к картинам, и, пока их рассматривала, он сходил на кухню и вернулся с бутылкой “Мартини Бьянко” и пакетом апельсинового сока; на её удивленно поднятые брови он ответил вопросом:
- А за встречу?
- Ну, давай!- в её голосе послышались игривые нотки. Отголоски совести были забыты.
Художник принес из кухни два конусообразных бокала и посуду с ровными кубиками льда, налил сока и мартини в пропорции один к двум.
- За знакомство!
- За знакомство! - она отпила глоток. - Ну, перейдем к делу.
- Знаешь, я мог бы нарисовать тебя, как девушку из «Титаника», не хочешь?- она не поняла, что это было – серьёзное предложение или шутка.
- Нет, нет, не стоит!.. Мне бы просто портрет. Просто лицо анфас. О’кей?
- Как хочешь,- он допил остатки своего коктейля. - Садись вот сюда.
Он пододвинул к ней стул, а сам сел на табурет напротив неё, подтянул свободный мольберт рукой и аккуратно пришпилил канцлярскими кнопками белоснежный альбомный лист. Наточив карандаш, он начал делать первые штрихи.
- А ты знаешь, ты хорошая натурщица…
Она проявлялась под его карандашом, как листок фотобумаги в проявителе, - черта за чертой, линия за линией; сама сидела практически не двигаясь, лишь изредка отпивала коктейль из своего бокала, на этот жест он недовольно хмурил брови, но ничего не говорил. Так продолжалось около получаса, пока она, немного раскрасневшаяся от алкоголя, не спросила:
- А ты всегда был художником?
- Нет, - он не отводил глаз от портрета. - Пока учился в художественной академии, работал массажистом в одном косметическом салоне, да и после окончании учебы работал там почти год. Делал, в основном, ароматизированные массажи, с всякими маслами…
Он оторвался от мольберта, встал со стула и потянулся, дав негласный знак о небольшом перерыве. Она тоже встала, но от непрерывного сидения без движения у неё затекла спина, и она плюхнулась обратно на стул.
- Спина затекла… - пожаловалась она. Он подошел к ней сзади и начал массировать ей плечи.
- Так лучше?..
- Да.… Да.… Чуть ниже.…Вот здесь.…Да…
- Знаешь, а у меня осталось еще чуть-чуть сандалового масла, я мог бы сделать тебе настоящий массаж, он снял бы напряжение... Стало бы лучше, серьёзно… Сандал так расслабляет…
И он продолжал аккуратно и неспеша массировать её плечи. Она повернулась и недоверчиво посмотрела на него:
- Только без рук. Знаешь, у меня есть парень. Мы с ним уже год вместе.
- О чём речь! Я просто хочу тебе помочь. Ложись пока, а я схожу пока за маслом.
Он исчез в проеме двери, а она послушно подошла к кровати, стянула через голову свой джемпер и легла животом на кровать. Художник вернулся, налил из маленького плоского бутылька масла на ладони и растёр его. В комнате одурманивающе запахло сандалом. Опустив промасленные ладони девушке на спину, он сел на неё верхом и, первое, что он сделал, это расстегнул застежку бюстгалтера. Она дернулась, пыталась возмутиться:
- Это еще зачем?
- Ну, не буду же я его пальцами цеплять каждый раз. Тем более в белье никто массаж не делает.
И его тонкие пальцы пробежались по её горячей спине. Запах сандала успокаивал и снимал скованность, а выпитый алкоголь и нежные прикосновения его рук вызывали у нее чувство близкое к эйфории. Его руки ласкали, мягко мяли ее спину, шею, втирали масло в её разгоряченную кожу, легкими движениями расслабляли все её мышцы. “Боже, какой кайф!” – мелькнуло у нее в голове. Его нежные руки продолжали массировать её спину, она чувствовала их тепло, ей хотелось, чтоб они погладили её всю, её тело охватила приятная истома, и в этот момент она почувствовала, как он склонился над нею и нежно поцеловал её в шею, маленькими поцелуйчиками осыпал ее ушко и затылок. Его губы целовали её, а руки как будто жили отдельной от них жизнью – они продолжали гладить и ласкать её тело. Ей было так хорошо, что она даже не пыталась сопротивляться, когда он перевернул её на спину и жадно впился своими губами в её губы. Она страстно ответила на этот поцелуй. Её тело трепетало, и она уже не хотела ничего, кроме него, дрожащими пальцами она расстегнула несколько пуговиц на его рубашке, и откинула её прочь.
… В ту ночь она не вернулась домой.
***
Когда они приблизились к коммуне, был уже поздний вечер. Они стояли на опушке леса, а внизу широко раскинулась зеленая долина с узкой полоской реки. У её берега стояли два больших крепко сбитых сарая (их почему-то хотелось назвать домами) и вокруг них несколько сараев поменьше, увитых плющом. У воды лениво вращала свои лопасти небольшая ветряная мельница. От нескольких костров вверх к звездному небу поднимались сизые косы дыма, а ветер доносил манящий аромат недавно приготовленной пищи и до боли знакомый запах марихуаны. У костров виднелись темные силуэты, и слышалось разухабистое пение, переплетенное тонкой нитью флейты. На лицах Кенги и Джима заиграли улыбки, махнув рукой, мол, за нами, скатились вниз по склону. Между зарослями ивы была небольшая тропка, и, они, продравшись сквозь кусты, вышли на поляну с кострами. Песня смолкла.
- Да это же Кенга и Джим!- вдруг громогласным басом воскликнул здоровенный бородатый дядька с гитарой в руках. – А это еще что за пипл с вами?!
Все сидящие у костра повернули свои хайратые головы. Джим представил своих новых друзей, как хиппарей-автостопщиков, и всех вполне устроило подобное объяснение. Они подсели к костру, и к ним тут же приехала массивная трубка мира с травкой, все затянулись по очереди, и, не сговариваясь, протянули руки к костру.
- А вы, ребята, собственно, откуда будете?- спросил тот самый бородач. Его, как робингудовского соратника, звали все Малыш; у него была копна рыжих вьющихся волос, перехваченная хайратником и рыжая борода с усами.
Он и К. хмыкнули, и К. оторвавшись от початка кукурузы, принесенный какой-то герлой, лаконично сказал:
- Издалека. Из Сибири.
- Ого, - бородач почесался за ухом.- И как вас сюда занесло?
- Да никак. Ездим, людей смотрим, города. Живем на вписках, ну, когда как… иногда в парадниках, да и у трассы ночевать приходилось. Стопом мотаемся туда-сюда. Так и тусуемся… Вот, на трассе и Кенгу с Джимом встретили, а они нас сюда позвали,- ответил он, пока К. жевал свою кукурузу.
- Ладно, с утра всё расскажите, а пока поешьте,- сказала молодая женщина в цветастых феньках из бисера, сидящая рядом с Малышом. Она встала, звеня маленькими бубенцами, пришитыми к отвороту ее клешей, и ушла, но скоро вернулась с четырьмя деревянными мисками, налила из кастрюли похлебки у костра, и знаком пригласила их взять. Джим сидел ближе всех, он и передал миски всем остальным, не забыв поблагодарить:
- Спасибо, Уэй.
Та повернулась к Кенге и поинтересовалась:
- Ну, как съездили? Всё привезли?
- Да вроде бы всё.…С утра, как все встанут, всё и раздадим.
У костра помимо его и К., Джима и Кенги, Малыша и Марии, и Уэй, сидело еще четверо хиппанов, остальная коммуна предавалась объятиям Морфея, либо объятиям друг друга. Одним их этих четверых был похожий на Апполона, молодой хиппан лет двадцати пяти с копной светлых кудрявых волос и мягким выражением голубых глаз; как они узнали позднее, он постоянно пропадал на реке, сетями ловил рыбу, был вечно у воды, в коммуне его логично прозвали Ангел. На самом же деле его звали редким в наше время именем Матвей, как и сидящего рядом дрэдастого, как Боб Марли, растафару по имени Лукьян, как выяснилось позже из-за чрезмерного курения марихуаны у него развилась ужасающих размеров паранойя, из-за которой он перестал всем верить, вечно был недоволен и саркастично пошучивал; к тому же гордился своими греческими корнями и фамилией Тарпей, и как настоящий земной знак был ответственен за плантации картофеля и кукурузы. Самым добродушным и разговорчивым был местный повар Марк с огромной татуировкой на плече в виде мирно лежащего льва, он был крупнее даже здоровяка Малыша, и обладал самыми благородными чертами лица, родом он был из Львова, откуда уехал из-за неофашистких гонений; он сидел ближе всех к огню и грел огромные мозолистые ладони. Четвертым был, наверное, самый непонятный член коммуны, Иван Орлов, который даже с виду был похож на орла: горбатый хищный нос, суженые глаза и цинично высокомерное отношение к жизни, и, если бы Малыш, негласный лидер коммуны, не был его другом детства, то по решению всех обитателей коммуны, ему бы пришлось уйти. Ему было под сорок, и он был летчиком на пенсии. До сих пор грезил небом, и практически ни с кем, кроме Малыша и Марии, не общался. Чужой среди своих. Это было очевидно.
Всего в коммуне жило около тридцати человек, около семнадцати- восемнадцати мужчин, и двенадцати-тринадцати женщин. Возраст колебался от семнадцати до сорока, помимо половозрелых её обитателей в ней жили ещё и трое детей: два мальчика-близнеца семи лет и девочка Саншайн девяти лет, дочь Малыша и Марии, костяка коммуны, это они основали когда-то коммуну с немногими олдовыми хиппи, отвернувшимися от урбана, когда-то лет десять назад; здесь и родилась Саншайн, здесь она провела почти всю жизнь, на лоне природы. Сейчас дети спали.
Неспеша отужинав, хиппари забили еще по штакетине и дунули.
Звездное небо лицезрело, как несколько волосатых людей тихонько наигрывали русское рэгги у огня. Скоро все разбрелись по жилищам, а кое-кто уснул у тлеющих углей костра. Ночь была теплой, и только трещанье цикад тревожило ночную тишину.
***
Он спал. Она аккуратно соскользнула с кровати, застегнула бюстгалтер, влезла в колготки, и надела юбку, потом как змея, вкралась в свой джемпер. «Время! Время!». Он всё еще спал. Взяв сумку со стула, она на цыпочках прошла в прихожую, зашнуровала ботинки, надела куртку, и тихо, стараясь, чтоб не скрипнула дверь, закрыла ее. «Время!!!» Защелкнулся замок, она подошла к шахте лифта и нажала на кнопку. Через минуту она уже вышла из подъезда. « БОЖЕ, ЧТО Я НАДЕЛАЛА!!!» – в голове пульсировала одна и та же мысль. « Я опаздываю!». Поймав машину, она доехала до университета, и, взбежав по лестнице, остановилась у расписания. Выхватив взглядом номер нужной аудитории («Слава богу, что это лекция, а не какой-нибудь семинар!»), она поспешила по коридорам. В кабинете стоял ленивый галдеж – лектор только что вышел на кафедру, и на несколько минут студенты были предоставлены сами себе. Ее появление было незаметным, она бухнулась за последний стол, вытащила тетради и ручку, и, поправив растрепанную прическу, сосредоточенно начала думать о том, что бы такого наврать любимому, чтобы он поверил, почему ее не было всю ночь дома. В голову упорно ничего не лезло, кроме визита к маме. А если он ей звонил? Вот, черт!... Вошел лектор, и начал читать лекцию. После вчерашней бурной ночи не то чтобы писать, даже слушать его не хотелось. Инструмент ее восприятия был настроен совершенно на другой лад. И вдруг она поняла, что ей сейчас нужно, о чем впопыхах совсем забыла. Единственное, что поможет ей отвлечься. Сунув руку в сумку, она извлекла оттуда его дневник, вольготно устроилась за партой, и, отогнав разные неприятные мысли, окунулась в чтение.
***
15 июля.
С утра большая часть коммуны ушла на плантации с кукурузой, кто-то занимался своими повседневными делами, а я с Коляном, две бесхозные души, отправились на реку, взяв с собой удочки с ивовыми удилищами, любезно предоставленные нам Ангелом. До реки было всего лишь несколько метров, и мы двинулись вниз по течению, выбирая заводь потише. Там мы и встретили Саншайн. В легком длинном платье, с распущенными белокурыми волосами она сидела на большом камне у реки и играла на флейте. Нить мелодии тянулась над рекой, и она была похожа на маленькую лесную фею. Персонаж из сказки Андерсена. Это было её девятое лето. Она окинула нас дружелюбным взглядом и перестала играть.
- Привет, а вы кто? – её голос звенел, как апрельский ручеек, в нем не было ни капли страха, только интерес и любопытство. Мы ей сказали, что приехали вместе с Кенгой и Джимом.
- А ты кто? – в свою очередь спросил я, разматывая леску на удилище.
- Саншайн. Малыш мой папа, – она рассмеялась. - А рыбу ловить лучше с того берега, вам что, Ангел не сказал? Туда можно на плоту доплыть, он вот там, - она махнула рукой. – Там, на том берегу, живет Ботхисаттва, мы его так зовем, чувак один просветляется. Смешной такой, и траву не курит. Всё медитирует да мантры читает. Одну рыбу ест и ягоды, и больше ничего. Хотите, я вас с ним познакомлю?
Колян во все глаза смотрел на нее. Похоже, такие слова, как «ботхисаттва» и «мантра», впервые он услышал от девятилетней девочки. Я бы не удивился, если бы у него еще и челюсть отвисла. А для нее это, похоже, было просто и ествественно. Мы продрались сквозь густую осоку, вслед за Саншайн, и через пару минут вышли к кромке воды. К ветке ивы веревкой был привязан плот, на нем лежал большой шест, чтоб управлять. Саншайн, как горный козленок, прыгнула на плот, тот закачался, и по воде пошли круги. Мы прыгнули на него следом. Он значительно опустился под воду под нами, но не утонул, и я, оттолкнувшись шестом от берега, начал управлять плотом. Дно было неглубокое, и шест был достаточно длинный, так что никаких проблем с навигацией не возникло. Легкий ветерок потрепывал наши распущенные волосы, и пока мы плыли, Колян достал откуда-то забитую штакетину и затянулся, потом вопросительно посмотрел на меня:
- Будешь?
- Давай…
Я сделал несколько глубоких затяжек, и солнце для нас стало светить еще ярче. День должен быть жарким, если утро такое погожее; и дело даже не в косяке с хорошей травкой, которую мы покурили. Саншайн скептически смотрела на нас, когда мы курили свое зелье. С наших лиц не слазила улыбка, нам было просто здорово. Ее это, кажется, не прельщало, может, ей родители запрещали курить, я не знаю, а может ее просто еще колбасило так, от природы. С детьми всегда так, пока они не вырастают. В половозрелом возрасте очень трудно носиться по лесу с радостными воплями, а вот для детей это не составляет никакой проблемы, они радуются жизни сами по себе, и это для них так естественно, как дышать. Взрослея, мы теряем что-то очень важное, оно исчезает из нашей жизни незаметно, так, что мы и не замечаем, и, лишь иногда, смотря на детей, вдруг озаряют проблески осознания того, что мы потеряли – чистое неискаженное видение этого мира… Саншайн была девочкой именно с таким восприятием, и это было неудивительно, ведь ей было всего девять. А нам, чтобы увидеть этот мир таким, какой он есть, приходилось прибегать к разным психоактивным веществам, типа конопли. Что ж, главное это осознать. А вот на острове, куда мы приплыли (а это был действительно остров, который огибала река с обеих строн) жил чувак, которого колбасило без всякой травы. Когда наш плот ткнулся в песчаный берег, из кустов вышел волосатый дядя лет тридцати пяти с курчавой черной бородой. Саншайн спрыгнула в воду, намочив платье, и кинулась ему на шею, радостно завизжав. Мы с Коляном переглянулись и захихикали. В руке у меня была еще недобитая пяточка с травкой, и хоть я понял, что перед нами тот самый Ботхисаттва, вспомнил слова Саншайн, что он не курит, но чисто из вежливости, знаком предложил ему косячок. Тот отрицательно замотал головой. Я затянулся и представился. Колян спрыгнул в воду, и, подойдя к чуваку, пожал ему руку:
- Колян.
- Ботхисаттва, или просто Ботхи. Я тут живу.
В разговор вмешалась Саншайн:
- А эти чуваки вчера приехали стопом, вместе с Кенгой и Джимом. Хотели рыбы у тебя на острове половить. Ты им покажешь, где можно?
- Конечно, да и сам кампанию составлю, - для отшельника он был слишком разговорчив. Хотя не знаю, я до этого отшельников ни разу не видел, может, он от одиночества тут совсем с ума сходил, откуда нам знать? Мы сошли на берег, обменялись стандартными вопросами, и пока мы это делали, Саншайн незаметно для всех вдруг ускользнула из виду. Просто исчезла в каких-то кустах, больше ее я не видел до следующего вечера.
- И давно ты тут живешь? – спросил я.
- Нет, около полугода, - ответил Ботхи. – Раньше я жил вместе с коммуной, но наступил момент, когда я достиг определенного просветления, и мне потребовалось уединение. В коммуне слишком шумно, песни, пляски, всяческие искушения, такие как женщины, травка.… Всё это сильно мешает.
- Ну, ты, чувак, в натуре… - Колян с трудом находил слова, чтобы выразить крайнее непонимание того, что с ним произошло. – На фига всё это нужно? Или ты травы перекурил?
- Нет, - мне нравился его мирный ненапрягающий слух голос. Он умиротворял. – Просто мне нельзя отвлекаться. Стараюсь быть в полном присутствии сознания, понимаете? И вообще, сейчас мне и с вами нельзя говорить, только вот здесь безумно скучно, не могу уловить, как сказал бы Лао Дзы, суть поднебесной, что-то мне надо пересмотреть в своей душе, что-то не так.… Так что сегодня я позволю себе небольшой разгрузочный денек…
- Да ты просто не курил давно, вот и уловить ничего не можешь… - Колян добил пятку с травкой, кинул окурок на землю и притушил его носком кеда. – Со мной тоже такое бывает, не покурю вот неделю, и вообще ничего не понимаю.… Хожу, как во сне…
- Ну, не думаю, что это от этого, - к этому времени мы подошли к его хижине, сбитой из разноформатных досок и каких-то веток, он взял свое удилище, и мы зашагали сквозь кусты на другой конец его островка. Разодрав плотные заросли шиповника, мы пробрались к тихой заводи, поросшей по периметру высокой осокой. Под кустами было гладкое, многократно отполированное задницами, бревно, на которое мы и уселись. Солнце уже светило вовсю, в воздухе жужжали стрекозы, чудесно пахло цветами, которые буйно цвели по всему островку, мы закинули свои удочки и на минуту замолчали, созерцая окружающую красоту. Это продолжалось недолго. В наших мозгах проходила бурная биохиомическая реакция под воздействием каннабинола, и нам больше всего хотелось болтать, улыбаться, прикалываться, в общем, общаться. Ботхи тоже улыбался, похоже, ему давалось наше состояние и без выкуренной травки.
- Слушай, Ботхи, а почему ты на острове живешь? Ну, я понимаю, ты типа отшельник и всё такое, но раньше-то ты же наверняка жил в коммуне со всеми. Тебя там, наверное, немного странным считают, нет? – разглядывая свой полосатый в красно-белую полоску поплавок, спросил я.
- Тут место силы, - он тоже не отрывался от своего длинного поплавка. – Понимаешь, о чем я? У острова сильная энергетика, я даже предполагаю, что когда-то здесь язычники поклонялись своим идолам. Здесь место обитания драл.
- О, это что-то из буддисткой мифологии, - пытался вспомнить я. – Места силы, дралы…
- В всех религиях это звучит по-разному. Место силы, это место, в котором тебе легче обрести свое собственное “я”, место где ты чувствуешь себя полностью в своей тарелке, как бы сказать… Здесь легче. И в каждом месте силы обитают дралы, хотя они и обитают везде, это то, что у вуду называют лоа, у японцев их называют ками, в христианстве это называется бог, хотя это не совсем то… Как бы вам объяснить, чтоб вы поняли… Дралы это энергия, энергия чистых и светлых эмоций, есть дралы пространств и стихий, и всё это очень тесно взаимосвязано, но больше всего драл привлекают места силы или места притяжений. Или просто места. Которыми дорожат люди. Не чувствуете? Здесь всё как бы переплетено невидимыми вибрациями, и, кстати, заметили, сколько на острове птиц и цветов? Гораздо больше, чем в местах у коммуны. Так-то. Это оттого, что животные всегда без труда находят энергетические центры и стремятся к ним. Раньше в таких местах строили церкви, а отшельники строили свои уединенные кельи, как и я сделал. Мое жилище находится в средоточии этого энергетического клубка, в нем можно вылечиться. Скажем, от постуды, даже если просто там посидеть…
Его речь прервал Колян. Он внезапно дернул удилище вверх, и из воды, серебряной ладошкой, выскльзнула на тонкой леске плотвичка. Колян деловито поймал её, снял с крючка и небрежно кинул в траву, поправил насадку на крючке, закинул удочку опять, и сказал:
- По-моему, ты преувеличиваешь. Прямо-таки вылечиться? Я что-то в это не верю!
- Твое право. Но в коммуне меня считают шаманом. Приходят лечиться, если болеют, не все, конечно…
- И ты их лечишь? – в голосе Коляна чувствовалась веселая задиристость, провакационность.
- Нет. Они лечатся сами. Я предлагаю им найти место, где они чувствовали бы себя лучше всего, это их место силы. Место их энергии. Или просто оставляю на ночь ночевать на острове, предлагаю расположиться, где больше нравится. Пиплы засыпали только в местах силы. Бессознательное “я” их никогда не обманывало, за ночь любая болезнь проходила. А они приписывают здесь какую-то роль шаманизму. Я такой же, как и все, просто я хочу обрести ци, как говорят китайцы, источник духовного пробуждения и не терять его никогда.
- Я что-то подобное читал у Кастанеды, в первой книге, когда дон Хуан сказал Карлосу найти место, где ему хорошо, наверное, он имел в виду то, о чём ты говоришь,- сказал я.
- Тебе бы учителем работать. Красиво говоришь, складно,- скептицизм слетел с Коляныча, он чиркнул спичкой и закурил мятую беломорину с табаком. Я тоже с увлечением слушал Ботхи.
Тот, улыбаясь, и поглаживая свою окладистую кучеревую бороду, продолжал:
- Так я вообще-то до тридцати трех преподователем философии работал в одном из университетов Екатеринбурга. С Урала я.
- Что, правда, из Ёбурга? – оживился я.- Мы вот как неделю оттуда. С местными нефорами тусовались, да и вобще, на город посмотрели. А мы из Сибири.
- Ого, как вас занесло!.. Путешествуете, значит?
- Ну, типа того… - я улыбался. - А ты как сюда попал, что универ-то бросил? Это нас, раздолбаев, понять можно, а ты-то что с места сорвался?!.
- Ну, я когда учился сначала, а потом когда начал преподавать, мне что больше всего не нравилось, это то, что вся программа по философии детально рассматривает западничество. Заметили, что все изучают? Ницше, Шопенгауэр, Камю, Юнг, все западные философские концепции, шагающее от Аристотеля и Платона, неважно, подтверждающее их, или опровергающее, но истоки оттуда. А религии Востока рассматривают очень поверхностно, всё вместе и за раз, в учебниках даже чаще всего по одной главе и всё! Хотя если судить чисто объективно, то, любая из восточных традиций, будь то индуизм, даосизм, буддизм, дзен или что-то другое, по сути, гораздо больше и глубже любой западной религии. Короче, я увлекся Востоком. Потом долго тусовал с кришнаитами, ну, вы знаете, бритые налысо ребята. Маисовые лепешки, харе-рама харе-кришна, массовое единение. А потом понял, что это не мое. Чуть позже встретил одного человека, который мне и объяснил популярно, что и как, и я двинулся в путь. Оставил работу, дом, мать, жену с ребенком. Жил на подаяние. Теперь я тут. Это место помогает мне не возвращаться в тюрьму сознания, в которой заточены все мы.
Колян участливо посмотрел на него, склонив голову набок:
- Да, чувак, это серьезно у тебя… Ты от цивилов ушел, чтоб тебя в дурку не положили, да? Ну, скажи честно?!.
Тот засмеялся, качая головой. В непринужденной беседе прошло еще пару часов. Мы сидели втроем на большом гладком бревне, щурясь от бившего прямо в глаза яркого солнца, и наслаждались окружающим миром. Ботхи рассказывал нам о том, как прекрасен этот мир, пытаясь объяснить нам магию полного присутствия в нем, «главное, это осознать!», заставлял вслушиваться в каждый звук, улавливать их все вместе и полно, концентрируясь на всех окружающих звуках, а не на каком-то одном, и, в какой-то момент, я прозрел. Восприятие стало болезненно острым. Я как бы шагнул из закрытой клетки сознания в этот дышащий, безумно пахнущий, двигающийся и ликующий мир, и просто ошалел… Под пронзительно голубым небом жил доселе неизвестный для меня мир. Я прислушался еще раз. Вот, под кустом, стрекочет кузнечик, а в зарослях ивняка слышно щебетанье невидимых птах, уши ласкает легкое перешептывание ветра в траве и неуловимое шипение камыша; я слышал шелест листьев берез, видел божью коровку на соседнем кусте шиповника, и мерцающую солнечными бликами гладь воды. Я слышал это одновременно, я слышал это всё! Это было просто потрясение. Я вдыхал эти чарующие запахи деревьев и травы, воды и неба, и понимал всё то, о чем говорил Ботхи. Я смотрел на мир обновленными глазами. Когда я поведал об этом Ботхи, он сказал, что я сумел вырваться, и что главное, это внимательность, чтобы не упустить этот пытающийся ускользнуть от твоего сознания волшебный мир. Всё окружающее меня настолько потрясло, что я был готов расплакаться от счастья, от осознания того, что я действительно тут, что мир гармоничен, и я в нем не лишняя деталька; я никогда не чувствовал ничего подобного.
К концу дня мы наловили достаточно рыбы, чтоб, изрядно проголодавшиеся, приготовить уху, и с аппетитом поесть. Рядом с хижиной Ботхи, в метрах двадцати, стоял самодельный улей, в котором он держал пчел, и я очень удивился, когда Ботхи достал для нас истекающую сладким медом соту. Мед был потрясающим.
К вечеру я был уверен, что в коммуне нас давно спохватились и начали искать, но мы остались ночевать у Ботхи, сытые, развалившись втроем у костра. Издалека, со стороны коммуны, доносились веселые песни, которые горланили её жители. Ботхи рассказывал нам притчи дзэн, а мы завороженно его слушали. Я видел, как пламя костра играет бликами в глазах Ботхи и Коляна, и это было прекрасно… С чувством удовлетворения за полно прожитый день, мы уснули.
16 июля.
Была ночь с густыми, как сажа, сумерками. Мне было слишком жарко, в этой южной ночи, и я проснулся. Ботхи и Колян посапывали рядом. Ботхи то и дело переходил на хорошо оркестрированный мелкий храп. Я лег на спину и начал глядеть на небо. Чем дальше на юг, тем красивее звезды. У нас такие крупнозернистые звезды бывают только накануне больших морозов зимой. Некоторые из небесных тел горели непрерывным огнем, некоторые мерцали, и, если сильно вглядываться, то можно было различить даже их оттенки. Мне всегда казалось, что звезды белого цвета, но на самом деле, я именно тогда понял, что они бывают и синими, и зелеными, и красными…. Я увлеченно вглядывался в это черное, продырявленное спицами звезд, небо. Вокруг вовсю звенели цикады. Я вздохнул полной грудью, лениво потянулся, и, когда увидел шагнувший к нам из чернильной темноты черный силуэт, я невольно испугался, вскочил, мои мышцы сжались, я был готов драться. Большой всплеск адреналина разбудил во мне животное.
- Тссс, это я, Кенга!.. – я услышал знакомый голос, и из темноты показалось круглое лицо усеянное конопушками. – Вот вы где!.. Я так и думала…
- Блин, ну и напугала же ты меня…- Я, облегченно вздохнув, сел на прежнее место, меня чуть-чуть колотило. Она присела рядом.
- Я волновалась. Блин, пропали, и ни слуху, ни духу весь день,- она говорила шепотом, видимо, боясь разбудить Коляныча и Ботхи. Я, чувствуя это, тоже перешел на шепот.
- Вот, с Ботхи познакомились.… Решили у него переночевать, погостить, так сказать…
Она привстала и , взяв меня за руку, увлекла за собой в потемки.
- Пойдем отсюда, чуваков разбудим…
Коляныч беспокойно заворочался во сне. Я видел это краем глаза, когда уже исчезал в ближайших кустах.
- Куда мы?
- Сейчас увидишь!..
Поцарапав руки об очередные кусты, видимо, шиповника, мы вышли на песчаный берег, в который носом уткнулся тот самый плот, на котором мы сюда приплыли. В темном зеркале реки отражалась мандариновая долька полумесяца и звезды. Кенга уселась на песок, я плюхнулся рядом. Она, пошарив по карманам, спросила:
- У тебя спичек нет?
Я протянул ей коробок. Она выудила из кармана рубашки пачку «Беломора», а из нее уже забитую штакетину. Чиркнув спичкой, она поднесла её к штакетине и затянулась. Я почувствовал знакомый сладковатый запах. Сделав еще несколько заттяжек, она передала мне косяк. Я взял его, и, держа между двух пальцев, спросил:
- Блин, вы здесь что, всегда курите? Даже ночью?
И глубоко затянулся. Кенга с закрытым ртом, не желая выпускать “центра”, закивала головой. Трава была ядреной, она просто жгла горло, приходилось сдерживаться, чтоб не закашляться. Я видел, как влажно блестели в темноте её глаза, и чувствовал, что она от меня что-то хочет, и даже догадывался, что именно. Что это, в конце концов, сподвигнуло найти меня глубоко ночью? Тут же я подумал о том, а что если бы я спал, а вот, скажем, Колян, нет? Сделав еще одну глубокую затяжку, я передал штакетину Кенге. Та отрицательно замотала головой и попросила:
- Пусти лучше паровоз…
Я засунул косяк угольком себе в рот, прислонился кончиком беломорины к губам Кенги, и пустил ей внутрь густую струю дыма. Паровоз. Она защелкала пальцами, мол, хватит! Я сделал еще парочку хапок. Вселенная в моей голове трансформировалась в нечто романтическо-сентиментальное. Кенга взяла у меня косяк, и, облокотившись об мое плечо, глубоко затянулась. Меня распирало от эмоций. Мы сидели на песке, вытянув ноги и облокотившись друг об друга. Кенга задала риторический вопрос. Я уже знал, куда выведет кривая этого разговора, и знал, зачем она это спрашивает.
- Чувак, а у тебя есть герла?
- В смысле?
- В смысле, в смысле!.. – передразнила она меня. – Здесь один смысл. Там, в Сибири, у тебя есть девушка, которая тебя ждет?
- Не-а, - разговор начинал казаться мне занимательным. – У меня, как и у моряка, в каждом порту девушка, то бишь, в каждом городе. А почему ты спрашиваешь?
Её ответ меня не то что бы ошеломил, но удивил, это точно. Непринужденно глядя мне в глаза, она сказала:
- Нравишься ты мне… Очень.
- А как же Джим?
- А что Джим? У нас очень демократичные отношения, мы не сдерживаем друг друга. Иногда занимаемся любовью, но и не запрещаем это делать с кем-то другим. Free love, чувак.
Я пытался её разглядеть в этих потемках, повернул голову, чтоб получше рассмотреть ее черты лица, но она это восприняла немного не так, как я этого хотел, или просто этим воспользовалась; она, обхватив мою голову руками, насильно втиснула в мои губы свой влажный поцелуй. Я оторвался от нее, чувствуя, что она просто кипит, и это состояние волей-неволей передается и мне. Я отодвинулся от нее, посмотрел еще раз… Круглое лицо, россыпь веснушек. И две рыжие, торчащие в две разные стороны, косички, как у Пеппи Длинный Чулок. Выглядела она супер, но, черт возьми, это был совсем не мой типаж! Мне нравились девушки совсем другого типа, но её это, по-моему, совсем не волновало. Она накинулась на меня и повалила на песок. Я, играючись, отбивался. Это распаляло ее еще больше. Не знаю, что ее так возбудило, то ли каннабис, то ли романтическая обстановка, то ли я, ненаглядный, а может, всё вместе взятое, но её буквально трясло от желания. А мне стало опять почему-то очень смешно. Она пыталась меня целовать, но у нее ничего не получалось, я всё время широко улыбался, и, в какой-то момент, просто громко расхохотался. Кенга выглядела немного обиженной, но тоже похихикивала. Марихуана делала свое гнусное дело. Немножко отдышавшись, я, вроде, успокоился. Но не Кенга. Она опять начала ко мне приставать. Я не могу сказать, что она мне совсем не нравилась, нет, но я совсем не хотел её. Мне было и так хорошо, а вот ей, видимо, простого общения со мной было мало. Это продолжалось еще несколько минут. Её нападки – мои отбивания, но, в итоге, её воля оказалась сильнее моей, и мы занялись любовью прямо на берегу. Песок был прохладным и неприятным на ощупь, вперемежку с мелкой галькой, поэтому прежде чем сделать это, мы кинули на песок свою одежду. У нее было ладное, чуть пухлое тело. Страсть била из Кенги ключом, во время секса она кусалась, царапалась и стонала. Говорят, самые сексуальные девушки это рыжие. Может так оно и есть. Когда мы закончили, я скатился с нее, и упал рядом на спину, разглядывая звездное небо. Оргазм, усиленный марихуаной, был просто фантастическим. Не знаю, что чувствовала она, но я чувствовал что-то близкое к эйфории. Небо со звездами начало вращаться, все поплыло и я закрыл глаза. Кайф.… Не знаю, как это получилось, но мое состояние неземного блаженства медленно перетекло в сон.
Проснулся я оттого, что немного замерз. Я лежал абсолютно голый на песке, рядом валялись мои вещи, Кенги не было. “Сучка, - вяло подумал я. - Получила, что хотела и свалила. Ладно…”
Я оделся, и, сонный, отправился туда, где по моим предположениям находилась хижина Ботхи. Было уже около четырех-пяти часов утра, небо стало немного светлее, а луна и звёзды побледнели. Близился рассвет. Проблуждав по острову между зарослями ивняка и кустов шиповника, я, наконец-то, выбрался к хижине. Костер уже давно потух, даже угли погасли. Ботхи и Коляныч спали, как младенцы. Я прикорнул рядом и уснул уже до утра.
Меня разбудил Колян:
- Вставай. Уха остынет… Ты где ночью шлялся? Я проснулся, а тебя нет.
Я нехотя встал, зевнул.
- Ночью Кенга приходила. Беспокоилась, в коммуне нас потеряли. Вот, прогулялись с ней немного.… Ну, где моя большая ложка?
И я подсел к костру. Коляныч налил мне ухи в деревянную миску, и я с аппетитом начал есть. - И что, куда ты с ней ходил? Небось, трахались, да? Ну, колись!..
- Да, трахались, - флегматично признался я. – А где Ботхи?
- Он еще утром рано ушел… Что, правда, ты ее завалил?
- Это, скорее всего, она меня. Ты мне поесть дашь?
- Дам, дам.… Слушай, и как она?
- Нормально. Под травой всегда классно.
- Вы еще и курили…
- А ты думал...
Я доел уху и развалился на песке у большого белого камня. Возле хижины Ботхи валялось много таких больших белых камней.
- Ну, что, в коммуну?
- Ботхи сказал, что мы можем приходить, когда вздумается. А сейчас он ушел куда-то, утренние мантры читать.
- Так что, в коммуну пойдем?
- Ну, да!..
По узкой витиеватой тропинке мы пробрались до места, где был плот. Расстояние, которое мы прошли днем с Колянычем от хижины Ботхи до плота, было раза в три меньше того, что я напетлял ночью в темноте.
Солнце светило уже вовсю, и в голубом чистом небе глубоко в высоте летали ласточки, а может, и стрижи. День обещал быть предельно жарким. Плот стоял на том же самом месте. Я сразу же подумал о том, как выбралась с острова Кенга. Видимо, где-то был брод или какой-то край острова соприкасался с сушей. Непонятно. Так или иначе, но плот был на месте. Колян прыгнул на него, я оттолкнул его от берега и запрыгнул следом, замочив наполовину один кед. Приплыв на тот берег, мы затащили плот на прибрежный песок, а сами вышли на тропку, которая вилась вдоль берега в сторону коммуны.
В коммуне все занимались своими делами. Марк орудовал на летней кухне, мешая какое-то варево в огромном черном котле. На его здоровенном плече был вытатуирован лев, окруженный языками пламени. Мы поздоровались, а он предложил нам позавтракать, не забыв поинтересоваться о том, где мы ночевали:
- Если бы не Саншайн, мы бы и не знали, куда вы делись. И если бы ваши рюкзаки не лежали в доме у Малыша, мы бы думали, что вы уже скипнули и сейчас уже где-то на трассе.
- Не, мы у Ботхи были. Рыбачили, - мы бухнулись на толстую, крепко сколоченную, скамью. - О-па! А удочки-то забыли!.. – вдруг вспомнил я.
- Ладно вам, потом принесете. Вы ведь у Ангела брали? Так он давно уже удочками не ловит, только сетями. Он же нас кормит да плантации.… О!.. А вот и Тарпей! Здоровки! – он шлепнул своей огромной ладонью, похожей на волосатый кирпич, подошедшего Лукьяна по спине. Тот был одет в разодранные джинсы и яркую красно-желто-зеленую майку с надписью «LEGALIZE IT!» . На плечи у него спадали прутья дрэдлоков, не хуже, чем у Боба Марли или Ленни Кравитца. Он поздоровался и с нами:
- Здорово, чуваки! Как жизнь, как вам у нас?
- Клево! - ответствовал Колян, и, заметив покрасневшие глаза Тарпея, немного иронично полюбопытствовал. – А вы, батенька, уже с утра дунувши?
- А я завсегда дунувши, чуваки! А вы сами не хотите? – он достал из ксивника, висевшего у него на груди, маленькую трубочку, и начал её выколачивать.
- Неохота что-то прямо сейчас, - я следил за его движениями.- Может попозже…
- Ну, как хотите… - из того же ксивника он достал плоский мешочек с серо-зеленой пылью «плана», кинул щепоть в трубку и прикурил, делая жадные затяжки.- А-а!.. Благодать! Правда, у нас классно? Не то, что в городе! Ни ментов, ни гопоты, никто тебя не стремает.… Делай, что хочешь! Красота!
Затянулся еще раз и протянул трубку Марку. Тот, не меняя выражения лица, одной рукой взял трубку, начал курить; второй же не забывал мешать свое варево. Чуть поперхнулся, отдал трубку, вдруг ставшему очень довольным, Тарпею:
- Злая…
- Ты же знаешь, у меня другой не бывает!
Они продолжали болтать, а я с Коляном пошел к более людным местам. Кто-то играл на гитаре, сев в кружок на песке, кто-то курил дурь, кто-то просто валялся на траве, короче, все просто бездельничали. Большая же часть хиппанов, очевидно, была на плантациях, я так думал.
Хотя, впоследствии, как я узнал, все плантации находились чуть ниже по течению реки, в долине, и прекрасно орошались ближайшими ручьями; лишь иногда хиппаны делали прополку, - сорняки росли тоже на славу. Как писал Лимонов, под южным солнцем одинаково хорошо растут апельсины и марихуана. В общем, плантации были всегда в порядке. Тарпея не зря поставили ответственным за всё это дело, как оказалось, за его плечами был какой-то сельскохозяйственный институт. Колян в шутку, и только между нами, начал называть его агрономом.
…Все охотно с нами разговаривали, всё-таки, как-никак, мы были новыми людьми, и очень даже органично вписывались своим внешним видом под типаж жителя коммуны. Но под каждой дружелюбной улыбкой я видел сомнение, они не до конца приняли нас. Как будто эти улыбки говорили: « Ну-ка, ребята, вы,, конечно, офигенные, но докажите, что вы самые, что ни на есть, настоящие олдовые хиппари!». Хоть в коммуне и не было никаких правил принятия в её члены, не было какого-то установленного испытательного срока, но в отношении к нам мы чувствовали, что должны сделать что-то эдакое, как-то себя зарекомендовать. Еще была неловкость перед Кенгой и Джимом, что мы можем не оправдать их заруку перед коммуной. Такая неловкость за возможное будущее. Я уверен, что Малыш говорил серьезно с Джимом по этому поводу, только тет-а-тет. Но, тем не менее, мы ни фига не делали. Может, оно и правильно. Короче, мы целый день курили траву с местными чуваками, купались голышом в реке, загорали, ловили рыбу, успели постирать майки, джинсы и рубахи куском хозяйственного мыла, и еще поклеить местных герлушек, отличающихся очень свободными нравами. Два новых чувака в коммуне, что и говорить, девушки были заинтересованы. Я успел познакомиться с двумя очень симпатичными герлушками из Ярославля, да и Колян тоже не оплошал, - к концу дня он уже везде ходил с длинноволосой чувихой с очень аристократичными чертами лица. У нее был красивый разлет соколиных бровей, черные глубокие глаза и пухлые, до боли притягивающие к себе, губы. Плюс ко всему, природа наградила её недурственной фигурой и заразительным смехом. Звали ее Лина. Под вечер Коляныч куда-то запропастился с ней, а мне ничего не оставалось, как знакомиться поближе с хиппушками из Ярославля. Одну из них звали Кайя, а у второй не было ника, зато было какое-то редкое немецкое имя, кажется, Эмма, я не запомнил; может, девушка была недостаточно красива, а может от количества скуренной за весь день ганджи у меня начала немного капризничать память. Неважно. Мне нравилась Кайя, она была миниатюрна, как андерсеновская Дюймовочка, с густой волной каштановых волос, спадающих на спину. У нее была маленькая, очень ладно скроенная фигурка, как будто Создатель усердно работал над каждой её деталькой. Всё было пропорционально и миниатюрно: маленькие ровные ряды жемчужинок-зубов, веселый маленький вздернутый носик, маленькие, чуть пухловатые, губки, и совсем уж нереально маленькие раковинки ушек. Она была похожа на лесного эльфа или фею, - такая вся идеально сложенная и потрясающе притягивающая к себе девушка. Еще мне нравился ее ник. Дух марихуаны. Подруга её тоже была наделена красотой, но более заурядной и обычной, нежели Кайя. У нее был распространенный тип русской круглолицей симпатяшки с толстой русой косой и румяными щеками. Именно так я представлял в детстве Аленушку из русских народных сказок. Она была так себе, не в моем вкусе, хотя и достаточно привлекательная. Мы провалялись у реки полдня вместе, до тех самых пор, когда нас оставил Коляныч с Линой; она что-то шепнула ему на ухо (я даже догадываюсь что), он кивнул, и они ушли, обнимаясь, как новоиспеченные влюбленные.
Вечером, когда начало темнеть, вся коммуна собралась на летней кухне за длинным широким столом с длинными, хорошо сколоченными скамьями; такие скамьи я видел в советских фильмах про колхозы. Марк накормил всех каким-то подобием то ли похлебки, то ли супа, то ли ухи, со всякой разной зеленью. Это был какой-то произвольный набор продуктов, но всё равно, это было безумно вкусно. Вместо хлеба были пресные лепешки. Все ели, смеялись, рассказывали смешные растаманские анекдоты и истории про Гребня, Кинчева, Цоя и других менее популярных народных героев. Было шумно и весело. После ужина половина пиплов исчезли по домам, а оставшиеся человек пятнадцать расселись вокруг большого костра на белых больших камнях, приволоченных, видимо, со всей округи; подобные камни я видел на острове у Ботхи, да еще где-то на глаза попадались. Откуда-то взялись две гитары. Кто-то подвывал на губной гармошке, а сидящая рядом Кайя, Уэй и еще какая-то чувиха подпевали чистыми высокими голосами. Там был Джим (правда, без Кенги), Малыш с Марией, я с Кайей, Уэй с каким-то дрэдастым типом, Марк, Тарпей, Ангел и еще несколько незнакомых мне герлушек и чуваков. По кругу ходила большая трубка Малыша с ганджей, все пели и играли, было по кайфу.
«Жаль, - печально подумал я, - что Коляна нет здесь, ему бы понравилось. Хотя, не думаю, что он сейчас скучает». Кайя сидела рядом и по-свойски копошилась у меня в волосах, потом я обнаружил, что она позаплетала мне штук десять косичек. В тот вечер я уже не мог курить ганджу, меня колбасило, как хорька, я никогда в жизни не курил целый день траву, и это меня убило вконец.
…Остаток вечера мелькал в моей голове кадрированными отрывками, как какой-то интересный фильм о шестидесятых со мной в главной роли. Помню, что Кайя притащила меня в уютную хижину, мы упали на постель и уснули, обнявшись.
20 июля.
Прошло еще несколько дней. Жизнь в коммуне, под гостеприимным и жарким южным солнцем, протекала спокойно и размеренно. Мои и Коляныча руки украсились новыми цветастыми феньками работы Кайи и Лины. Колян всё время теперь пропадал вместе с Линой, с ним мы встречались лишь у реки – рыбы половить, покупаться или ганджи покурить; ну, или за ужином или завтраком. С Кайей у меня тоже всё складывалось, как фигурки в тетрисе. Мы были «не разлей вода», всё время шлялись вместе, занимались любовью и, конечно же, курили траву. Это делать с ней было особенно прикольно потому, что она подсаживала меня на какую-то свою совершенно бесбашенную волну, и у меня абсолютно улетала крыша. С ней я чувствовал себя весело и раскованно, мы шутили, смеялись, развлекались, иногда я пытался (по её же просьбе) учить её играть на гитаре, но из-за обоюдной врожденной лени из этого ничего не получилось, к сожалению. Нас хватило разучить лишь пару блюзовых ходов, и всё. Зато я написал пару хороших песен. Одну из них, конечно же, посвятил Кайе, что безмерно её порадовало. Единственная косая пара глаз, которая недовольно созерцала нашу с Кайей идиллию, была Кенга. Всё-таки, похоже, у нее были более глобальные планы, чем я предполагал, в связи со мной. Пару дней назад она тоже, как и Кайя, преподнесла мне просто расчудесную фенечку из бисера с очень красивым орнаментом. “В знак дружбы”, - как сказала она. Я до сих пор на нее немного дулся из-за того, что она оставила меня одного на берегу ночью, хоть и понимал что это глупо. Но фенька мне понравилась. По секрету от Кайи, я признался Коляну, фенька Кенги мне нравится даже больше, чем фенька Кайи. Кайя же отреагировала на этот жест Кенги более чем адекватно, заметив: “Ты ей нравишься”. Посвящать ее в детали той ночи я не стал. Ни к чему это. Да и Кенга, по-моему, тоже никому не трепалась об этом. В Коляне же, по этому поводу, я был уверен. Он по уши погряз в Лине, если можно так выразиться, и ничего, кроме нее, вокруг не замечал. “Free love…М-да… - задумчиво думал я, – чувак дорвался до беспроблемного секса. Сейчас его отсюда и за уши трактором не вытащишь. Ни за какие коврижки ”. Хотя мне и самому тут нравилось. Сама атмосфера, окружающие люди, а особенно, девушки, всё было настоящим. Я чувствовал себя первопроходцем секс-драгс-революции шестидесятых. Думаю, подобное чувствовал каждый из нас. Жители коммуны, несмотря на внешнюю безалаберность и лень, были достаточно собранными и дисциплинированными в плане работы. Буквально за пару суток всё мужское население коммуны, включая и меня с Коляном, вооружившись пилами и топорами, ушли в лес, нарубили и напилили широких бревен, ошкурили их и сложили неплохой брус под избу, на следующий день поставили крышу и постелили пол, все действовали сообща под предводительством Малыша, умелого плотника; как выяснилось, все избы в коммуне строились по его наметкам. За двое суток была готова хорошо сделанная, добротно проконопаченная изба. Часть коммуны (несколько пар) сразу же переехало туда. Вчера у них было новоселье. Все веселились, курили ганджу, пели песни и плясали. Было здорово.
Один раз я был с Кайей у Ботхи. Кайя показала мне брод на остров, мы нашли Ботхи и долго с ним разговаривали о высших материях, насколько это было подвластно нашим укуренным головам. Я спрашивал его о том, как он выбрал дорогу аскетизма, и зачем ему это надо. Он отвечал нечто невразумительное. Кайя тоже активно участвовала в разговоре, не понимая, зачем вести слишком уж аскетичный образ жизни, она вообще, как оказалось, была очень неглупой девушкой, в прошлом году закончившая журналистко-филологический факультет в каком-то ярославльском университете, короче, была очень начитанной и сведущей во многих вопросах.
- Ботхи, ты пойми, на своем острове ты окончательно с ума сойдешь, заплесневеешь совсем, - говорила она. – Знаешь легенду о Будде? Однажды Будда спал в ветвях большого дерева у дороги и его разбудил разговор двух музыкантов, остановившихся рядом. Один говорил другому, мол, не натягивай сильно струны своего ситара, иначе можешь порвать их, и не расслабляй струны настолько сильно, а то не сможешь извлечь из них звук. Будда прозрел, он был уверен, что эти слова были предназначены именно ему. С тех пор он бросил аскетизм, перестал придерживаться крайности и начал вести размеренную, спокойную жизнь. Его учение так и называется – Учение Срединного Пути.
- Я знаю эту легенду, - отвечал ей Ботхи. – На неё я могу ответить другой притчей. У одного учителя дзэн был ученик, который никак не мог просветлиться, чтобы принять следующую ступень мастерства. Для этого он должен был понять смысл притчи, которую рассказал ему учитель накануне. Часами он просиживал на татами, читая сутры, но всё было тщетно. Отчаявшись, он обратился к учителю. Тот повел его в зал, но перед тем, ка они должны были зайти, он заскочил внутрь и захлопнул перд учеником дверь. И он, в этот момент, прозрел. Понимаешь, каждый выбирает свою дверь, и свой путь. Я выбрал свой.
- Понятно, - хмыкнула Кайя.
Я чувствовал, что в кое-что она врубается почище меня. Ей было двадцать три, хотя выглядела она со своей миниатюрностью не больше, чем на восемнадцать. С ней было интересно и просто поболтать о разных книжках, мне всегда нрвились люди, которые ценят и читают достойную литературу. Мы обнаружили таких общих любимцев, как Ричард Бах, Селлинджер, Берджесс, Уальд, Гессе, Джойс и Довлатов. Я любил еще и фэнтэзи, но вот она почему-то не читала ни Толкиена, ни столь любимого мною Перумова. В толкиенисты бы ее не взяли. Но это её нисколечко не портило. Мы наслаждались друг другом, солнцем, рекой, травой и той чудесной атмосферой, что нас окружала. Нам было по кайфу. Это лето было лучшим в моей жизни. Я подумал о том, как это важно, когда люди сами куют свою судьбу. Ведь ничего не стоило забить на все эти глупые предрассудки об оседлости человека на одном месте, и рвануть автостопом, путешествовать. Мы были вдали от дома уже около месяца, и чувствовали себя классно. Это было так здорово, - чувствовать пульс дороги, ритм всех этих мест, притяжение окружающих людей. Ну, и, конечно же, нам нравилось крутить недолгоиграющие романчики с хипповыми девушками. Всё складывалось, как можно лучше. А отношение в коммуне ко мне и к Колянычу стало теперь очень даже ничего. Правда, вчера вечером Колян за ужином повздрил с Ивэном (так все звали Орлова), публично обозвав его мудаком, за то, что тот пытался как-то унизить Уэй. Если бы не Малыш, разнявший их, то Коляну немало бы перепало от бывшего военного. Он хоть и был суховат в телосложении, зато был жилист, и в его суженых глазах читалась мгновенная реакция хищника. Но Коляну на это было положить. Из домашнего мирного хиппаря Коляныч вдруг превратился в настоящего необузданного бунтаря. Я смотрел на него новыми глазами и не узнавал. После этой стычки, все зауважали Коляныча потому, что, насколько мне это было известно, все побаивались и избегали угрюмого нелюдима Ивэна. Он был одним из самых старших, и единственным из коммуны у кого были короткие волосы. Коляну же на это было наплевать с высокой башни.
Так текло время. Мы покрылись темным ровным загаром, днями купались и ловили рыбу на реке, курили марихуану и занимались любовью со своими рокнролльными подружками.
…Лето было в самом разгаре.
25 июля.
Мы с Коляном сидели на берегу с удочками в руках. Было душно, палило солнце, несмотря на то, что было еще утро. Наши поплавки безжизненно застыли на каменной глади воды. Коляныч засмолил беломорину, а на мое предложение покурить травки, опять ответил неуверенным отказом. В последние пару дней он не курил ганджу вообще, аргументируя тем, что у него от постоянного ежедневного её употребления уже едет крыша. В днях недели он не ориентировался точно, как, я думаю, и многие жители коммуны. Я его подколол, намекнув на Марка Твена, который говорил, мол, что “бросить курить очень просто – я делал это много раз!” Пока он курил, я вырыл руками небольшую яму под кустом для рыбы, выложил ее дно зеленой травой. Потом взял удочку в руки и сел рядом с Коляном.
В это утро мы договорились встать пораньше и пойти порыбачить, что мы и сделали. Наши подружки еще спали, а мы, наконец-то, вырвали время, чтобы поболтать только вдвоем и пооткровенничать. Рыбалка была только предлогом, хоть мы и были друг у друга на виду, но, как это ни странно, успели соскучиться друг по другу.
- Блин, Лина такая клевая чувиха! – не скрывал своих восторгов Колян. – Даже не знаю, как я без нее буду, когда мы отсюда уедем…
- Ничего, новую себе найдешь! Еще лучше. Их, знаешь, сколько! – Я присвистнул. - Так что не вешай нос!
Я щурился от солнца, отражавшегося на глади реки. Колян чесал затылок:
- Ну, я не знаю… Она мне свой адрес в Москве дала.… И на случай, если ее в городе не будет – пару реальных вписок, - он похлопал себя по карману, где у него лежала записная книжка. – Так что сам бог велел к концу августа в Москву смотаться, Лина учится еще, так что она к осени из коммуны скипнет. Как, впрочем, и многие…. Ну, поедем в Москву, а!?
- Гм, не знаю… - протянул я, а Колян иронии даже не почувствовал, для него всё это было очень серьезно. – Если денег у нас хватит, не забывай об этом. Хотя вообще-то с нашими-то темпами до сентября дотянуть свободно можно.
Коляныч растянулся в радостной улыбке:
- Знаешь, я, наверное, влюбился!..
- Да вижу я… - я зевнул, горячие лучи солнца меня разморили. – Женись…
Коляныч опять не почуствовал даже намека на шутку. Дело, оказывается, было гораздо серьезней, чем я предполагал. Нужно было что-то предпринимать. Колян же совершенно серьёзно уже рассуждал по этому поводу:
- Ну, нет, чувак, жениться еще, конечно, рано… Я еще слишком молодой, да и Лине еще всего девятнадцать. Тем более такая разница в расстоянии.… Но, блин, я бы хотел себе такую жену!..
Я в шутку потрогал его ладонью по лбу:
- Да, Коляныч, это клиника.… К гадалке не ходить.
Он улыбнулся. Понял.
- А у тебя с Кайей как? Всё пучком?
- Ну, как видишь. Наслаждаемся жизнью, ловим свой кайф, живём одним днем. А что еще нужно? Чувиха клёвая: симпатичная и умная, просто жуть. Книжек перечитала столько, сколько ты в руках не держал. Приятно и просто побазарить. Да и я ей тоже вроде нравлюсь. Но, таких планов, как ты, мы не строим. Смотрим на ситуацию реально. Я в Сибири живу, она в Ярославле, о чём тут говорить? А пока мы вместе и ни о чём таком мы не думаем. Во…
И я с силой подсек, нырнувший под воду, поплавок. В лучах солнца заблестела своей серебряной чешуей плотвичка, когда я выдернул её из воды. Отцепив с крючка, я положил рыбу в яму под кустом. Она забилась в своем последнем танце.
- О чём это мы?!.
- Да… так. – Колян закинул удочку в другое место, неожиданно поменяв тему. – А ты в курсе, что Кенга с Джимом со вчерашнего вечера уже всё? Я что-то такое слышал…. Мне Лина сказала, как ты понимаешь.
- Да мне-то что?! У меня Кайя есть, а на Кенгу мне вообще положить. Я вообще не понимаю, зачем я это сделал. Не веришь, не хотел совсем. Пёс дернул…
- Да ладно заливать, не хотел он!
- Слушай, хватит об этом! Хорошо, что хоть мне с Кайей палки в колёса не суёт, на том и спасибо. Нормальная чувиха…
- Ё-моё! Во дела! – Колян ткнул меня локтем в бок. – Смотри!.. Вот, вспомнили…
Из пролеска в голубых джинсах и белой, вышитой узорами, рубахе, к нам уверенной походкой шла Кенга собственной персоной. Легка на помине. Я почувствовал что-то недоброе. Она подошла, рыжие конопушки запрыгали у нее на ямочках щек.
- Привет, чуваки!
- Привет.
- Коляш, ты не будешь против, если я немного с другом твоим поболтаю тет-а-тет? – спросила она у Коляныча.
- Да ради бога… - он взял удочку и исчез в кустах, видимо, пошёл чуть дальше, там тоже были неплохие заводи. Предатель, блин. Она села рядом.
- Мне нужно с тобой поговорить.
- Ну, так говори.
- Блин, даже не знаю, как сказать… Оказывается, это так трудно… Ты в курсе, что Джим меня бросил? Вчера…
- Мне всё равно.
- Дело в том, что у нас последние пару месяцев были больше дружеские отношения, чем… ну, ты понимаешь… короче…уф, не спали, короче, мы…
- Я не понимаю, зачем ты мне всё это рассказываешь.
Она опустила глаза.
- Я… я беременна…
Я не на шутку рассердился.
- Слушай, чувиха, у нас это было всего один раз. Я не понимаю, зачем ты всё это делаешь, чем я тебе так насолил, но давай ты не будешь на меня вешать все эти дела, которые наделал кто-то другой, хорошо?!
Она умоляюще смотрела мне прямо в глаза. По-моему, первый раз я видел её неулыбающейся:
- Я прошу тебя… Мне нет смысла тебе врать. Я ни с кем не спала уже месяц. До тебя.
Я успокоился. Мне стало её жалко. Неужели она беременна от меня?
- Ладно, ладно, ты уверена, что беременна?
- Да… - она вдруг начала всхлипывать, а потом разревелась и кинулась мне на шею. Ненавижу вот эти женские штучки. Ненавижу. От неожиданности я выронил удочку, я чувствовал, как её горячие слёзы текли по моей голой шее.
- Всё, всё, солнышко, успокойся… Успокойся, слышишь… - я гладил ее по рыжей макушке.
- Я не хочу убивать своего малыша, - она всхлипывала, утирала слёзы. Но и не выпускала мои руки из своих. – Я хочу, чтоб он вырос здесь. Как Саншайн… Ты не подумай, мне ничего от тебя не надо, просто я хотела, чтоб ты знал, что здесь у тебя будет расти маленькое хипповое чудо, если ты уедешь…
И она с тоской и надеждой посмотрела на меня. Конечно, она хотела услышать от меня, что я останусь с ней, брошу Кайю, и что мы будем жить вместе, но также она понимала, что, скорее всего, я уеду. Но, как говорится, надежда умирает последней.
- Да, блин, Кенга, ну ты меня огорошила… Блин, я не готов еще к таким отношениям, если честно.… Посмотри на меня, ты меня совсем не знаешь! Я же сам еще, в сущности, пацан молодой! Не лучше ли тебе поехать в город и аборт сделать? Ведь еще не поздно…
- Нет, - она твердо посмотрела на меня. – Нет и еще раз нет. Я ничего от тебя не требую, но знай. Ты к нам можешь вернуться в любой момент. Я знаю, что в городе ты не сможешь…
Она тяжело поднялась и пошла в сторону коммуны. Я пытался её вернуть:
- Кенга!
Она обернулась, слабо улыбнулась и пошла дальше. Когда она исчеза из виду, я побежал искать Коляныча. Блин, что делать?
*** Блюз – это когда хорошему человеку плохо.
Рокнролльная мудрость.
Потихоньку начинал брезжить рассвет. За всю ночь ему так и не удалось уснуть. Он сидел на кухне, уставившись в одну точку, в неудобной позе. Перед ним, ощетинившись, съёжившимися окурками, стояла полная пепельница; в руке он держал кружку с кофе. Он знал, что в холодильнике стоит бутылка водки, но устоял от этого соблазна. Он знал, что у него должна быть ясная голова, когда она придет, и понимал, что водка – это удел слабых. И ещё он чувствовал, что прийти она должна с минуты на минуту. Он заметно нервничал. Ещё бы! Её не было дома со вчерашнего утра, и она так ещё и не объявилась. Её мама и пара лучших подруг, которым он звонил, ничего не знали о её местонахождении, и, чтобы не заставлять их волноваться (особенно, мамашу), он им ничего не сказал о её пропаже. Под утро он обзвонил все больницы, не забыв и милицию; в морг он звонить не стал, надеясь на лучшее, но больше опасаясь накликать беду. Еще он начал курить. Вот уже как год прошел с его последней сигареты, но это её исчезновение заставило его закурить. Он действительно переживал. Из-за стресса и чрезмерного потребления кофе с никотином, у него начинало прихватывать сердце. Он всегда старательно избегал кофе, да и курить бросил по той же причине – сердце. Сейчас же сигареты и кофе успокаивали его. Он мучился догадками, но в голову не лезло ни одной здравой мысли.
С кружкой остывающего кофе он подошел к окну. Там опять шел снег. Спешили на работу первые ранние мужики. Он глянул на часы. Было уже около семи. Ему самому уже надо было на работу. Он не хотел уходить, не увидев её. “Хоть бы позвонила, что ли… ” – с тоской, глядя в окно, подумал он. Но её всё не было и не было. Чтобы хоть как-то отвлечься от своих мыслей, он включил телевизор. Там шла какая-то утренняя программа. Ведущие, молодой человек и девушка, старались выглядеть бодро и пытались консервативно шутить. Он отметил про себя, что это получается у них жутко наигранно и неестественно. Ему стало противно, он выключил телевизор, подкурил еще одну сигарету и опять подошел к окну. “Как Ярославна, блин… – с горечью мелькнуло у него в голове. – Да где же она?” Но… её всё не было, а ему уже надо было на работу. Он натянул голубые джинсы и белый вязаный свитер с длинным воротом, сунул в задний карман плоский плейер, воткнул наушники в уши, надел куртку и вязаную шапку, закрыл дверь и вышел из подъезда. Мысли о ней не отпускали его, они цепко впились в его мозг и не желали исчезать. После бессонной ночи с кофе и сигаретами у него болела голова, как с похмелья. Он включил плейер, и под рок-н-ролл дошел до дороги, поймал машину и через пятнадцать минут он уже сидел в своем кабинете в кресле за компьютером. Попил чаю, зашел в кабинет начальника отдела, и, получив свои абсолютно не нужные ему ЦУ, вернулся в свой кабинет, и, взяв трубку телефона, позвонил домой. На том конце провода никто не брал трубку. “Чёрт, да где же она? – уже раздражённо подумал он. – Где она ночевала?”
Он знал, что ему нужно чем-то заняться, чтоб не думать о ней, нужно было что-то, что смогло бы отвлечь от дурных мыслей. Он выбрал из списка игр стратегию в реальном времени и полностью в нее погрузился. Весь день он был сосредоточен на игре, и даже все его тревожные мысли посетили его всего лишь пару раз, когда он пил чай. Конец рабочего дня подполз незаметно, пора было домой. Он оделся, попрощался с коллегами, вышел на улицу и вдохнул бодрящий вечерний воздух. Похолодало. Он щелкнул “play” на плейере, в его голову ворвались дикие “Pearl Jam”, и он бодрой походкой отправился на автобусную остановку. На ней была просто целая толпа народа, все ехали домой с работы. Автобуса к его удивлению не пришлось долго ждать и он, разумеется, был полный. С мыслью о том, что наши автобусы самые резиновые в мире, он втиснулся в эту смрадящую человеческую давку. И тут же пожалел об этом и о том, что не поехал на такси. Давили со всех сторон; тут же ехали вечно галдящие женщины с сумками, несколько школьников, основную же массу составляли обычные работяги, дурно пахнувшие чесноком, перегаром, перепрелым потом и нечистой одеждой. Он брезгливо протиснулся к окну на задней площадке и уткнулся в пролетающие мимо пейзажи пригородной промышленной зоны. Ехать на автобусе нужно было минут тридцать. Автобус ехал медленно, на дорогах были пробки, час пик. В его голове безумствовали “Pearl Jam”, ядрёный дисторшн гитары переплетался с линией драно-лязгающего баса и барабанов. Он тихонько отстукивал ритм пальцами по стеклу. “Just evolution, baby!”
Через полчаса он вывалился из теплого и дурно пахнувшего нутра автобуса и направился по направлению к дому. Музыка отвлекала его, но он продолжал думать о ней. Дома ли она сейчас? По мере того, как он приближался к дому, его сердце билось всё чаще и чаще. Он волновался. Обогнув угол соседнего дома, он увидел, что в его окнах горит свет, и из его груди вырвался вздох облегчения. Значит, она цела и с ней ничего не случилось. Он взбежал по лестнице, перед своей дверью выдернул наушники из ушей и постучался в дверь. Она открыла дверь и исподлобья робко улыбнулась. На кухне что-то скворчало на плите и пахло чем-то вкусным.
- Привет, – её голос показался ему виноватым. Хотя, впрочем, так оно и было.
- Привет.
Он повесил куртку, сел на пуфик, разулся и молча прошел на кухню. Она прошла за ним. Он налил себе кофе, сел на стул, отхлебнул из чашки и посмотрел ей прямо в глаза:
- Ну, рассказывай.
- А что рассказывать-то?
- Где ты была?
- Когда?
- Слушай, не строй из себя дуру. Ты знаешь, о чём я… - внутри у него медленно закипала злость. – Я всю ночь из-за тебя не спал!… Где ты была этой ночью?!
- У… у однокурсницы… - она замолчала. – Да, у однокурсницы… Ты её не знаешь, мы с девчонками готовим КВН, вот и решили устроить маленький девишник, незапланированный такой.… Посидели, выпили, посмеялись…
- Да?! Посмеялись?! А домой почему не пришла?
- Ну, поздно было уже, да и живет она далеко, долго добираться от неё, да и страшно.… Вот я и решила у неё остаться. Хотела тебе позвонить, а телефона у неё нет, - она опустила глаза, – а таксофон на улице, который мы нашли раздолбанный был.… Да, ладно. Ты же знаешь, что со мной всегда всё в порядке. Давай лучше поешь… Я сейчас тебе положу… - она отвернулась к плите.
Смутные подозрения и отголоски ревности отошли у него на второй план. “Да, действительно, навыдумывал чёрт знает что. Ревнивец хренов. Ну, была у подружки, ну, и что с того? Главное, сейчас она дома и всё в порядке”. И он с аппетитом принялся за жареную курицу с картошкой. Она сидела рядом и смотрела на него. Она уже успела сто раз пожалеть о своем проступке, но, как говорится, содеянное обратно не воротишь, и ей оставалось мысленно клять свою слабость и мягко говоря, женскую полигамность, и давать себе обещания больше никогда так не поступать. На этот раз ей сошло это с рук, он еще немного на неё посердился и поворчал, а вечером, за просмотром какого-то фильма, когда она ластилась к нему, как кошка, он её окончательно простил.
- Но чтобы больше этого не было, поняла?
- Да, хорошо, мне и самой, блин, так неудобно, что так получилось… Прости меня, пожалуйста, солнышко… - и чмокнула его в щеку.
Они сидели на диване, поджав под себя ноги, и прижавшись друг к другу. Она вдру вспомнила, что забыла у художника самое главное – свой портрет, и на минуту улизнула в прихожую позвонить.
- Привет, это я.
- Я узнал. Как дела?
- Ничего, нормально. Я у тебя кое-что забыла…
По её сдержанному сухому тону, он догадался, что она не может говорить:
- Портрет? Хочешь его забрать?
- У меня времени нет. Если сможешь, завези его завтра днем, о’кей?
- Ладно, давай, до завтра.
- Пока!
Она вернулась на диван и свернулась калачиком на его коленях.
- С кем ты разговаривала?
- Да, так, с подружкой. Конспект у неё забыла. Обещала завтра привезти.
- А-а-а… - протянул он. – Понятно.
Невыспавшийся и уставший за весь день, он заснул прямо на диване в зале. Она не стала его беспокоить, и легла в спальне одна, предварительно укрыв его спящего одеялом и аккуратно подложив под голову подушку.
… Суббота. Он проснулся около десяти, благо, что в субботу на работу идти не надо. В доме было тихо, лишь солнечные лучи пронизывали комнату, словно спицы, сквозь неплотно задернутые шторы. Её дома не было, в субботу она ходила обычно в университетскую библиотеку, но, как правило, до двенадцати возвращалась. Он поставил в микроволновку вчерашнюю курицу с картошкой, открыл холодильник, хлебнул кока-колы. Потом пошел в ванную, умылся и почистил зубы. Не спеша поев, он взял гитару и начал играть какой-то старенький блюз, будоража горький вчерашний осадок в душе. Он любил свою старую гитару и любил на ней играть. Он давно уже не писал новых песен, но все старые песни помнил наизусть, и от случая к случаю любил их наигрывать. Отложив гитару, он вновь завалился на диван, щелкнул пультом и стал смотреть телевизор. Ему нравилась суббота тем, что можно было совсем ничего не делать. Ничегониделанье было его любимым занятием. По телеку шла документальная передача о Вертинском, и он с интересом её смотрел пока в дверь не постучали. Он бодро соскочил с дивана, вышел в прихожую и открыл дверь. За дверью стоял молодой человек примерно одного с ним возраста в спортивной куртке. В его растрепанных каштановых волосах был снег. В руках он держал свернутый свитком бумажный лист. Оба друг друга не знали, и, судя по растерянному лицу незнакомца, он понял, что тот ожидал увидеть вовсе не его. Её. Было видно, как длинноволосый смутился.
- Её нет дома! – отрезал он.
- Э-э-э.… Передай ей вот это… - тот протянул свиток, он взял его, развернул. На листе бумаги была изображена она. Карандашом и очень умело. Тонкие линии лица плавно перетекали в тени шеи, волосы натуральной волной ниспадали на плечи. Рисунок был словно фотография. Под портретом значилось «16 октября Y2K». Шестнадцатое октября.… В его голове мысленно проскочила несложная арифметика: “Так… Сегодня восемнадцатое… Шестнадцатое было четверг… Четверг!..”
- Подожди, - он обратился к уже собиравшемуся уходить художнику. –Можно тебя на пару минут?..
- Ну?.. – тот изогнул свои красивые брови.
- Она мне всё рассказала. Зачем ты это сделал, ты же знал, что она живёт с парнем!.. – он вышел на лестничную площадку.
- Слушай, я ничего такого не делал, - и иронично оклабясь, продолжил, - я просто её рисовал. Это она сама под меня легла…
В следующую же секунду сильный удар в солнечное сплетение согнул его пополам, и челюсть художника встретилась с его коленом. Он захрипел, падая на лестницу и отхаркивая кровь из разбитого рта.
- Сука… - художник изловчился, и из неудобного полулежачего положения сумел ударить его кулаком в живот, за что немедленно получил еще раз коленом в окровавленный рот. Художник явно не был частым участником уличных драк в отличие от своего более опытного противника. Противник же беспристрастно и жестко поднял его за ворот куртки и вмазал лицом в известковую стену. Посыпались кусочки штукатурки, а на стене остался кровавый отпечаток.
- А теперь, вали отсюда, мразь, и если я тебя еще раз увижу – порву. Понял, гнида?! – и он влепил ему еще раз пинок под зад. Тот, сбегая по лестнице, крикнул:
- Она сама ко мне приехала!…
- Вали на хер, козёл!
Внизу хлопнула дверь. Внутри у него всё клокотало. Злоба и ненависть. “Стерва, она меня обманула-таки!.. Наивный дурак, поверил ей… У подружки, КВН… Стерва…”
Он закрыл дверь, зло бухнулся на диван, опасения той ночи встали перед ним, воплотившись в лице этого мудака. “Зачем, зачем она это сделала?! За что? Что я сделал не так?! Зачем?! Ведь у нас всё было так классно!.. Почему она смогла перечеркнуть всё это?” У него защипало в глазах. “Так, стоп. Спокойно. Что еще за сантименты?!.” Он забрался на диван с ногами, переключил на MTV и стал ждать её. Адреналин просто колотил его изнутри, но он сидел спокойно, и лишь поигрывание желваками на скулах выдавало его злость.
… Через полтора часа он дождался её. “Тук-тук-тук-тук, тук-тук”, - постучалась она. Он знал этот стук, год назад они вместе придумали его. Это была она.
Он вскочил с дивана, волна адреналина нахлынула на него и он злой танцующей походкой подошел к входной двери. В руках он сжимал мятый листок с её портретом.
***
Трасса вилась, как змея, среди полей и невысоких деревьев. Он шел один. На плече болтался похудевший рюкзак, ветер гулял в его расстегнутой рубахе и распущенных волосах. Вот уже два дня он ехал один после инцидента в коммуне. Неприятный осадок оставался внутри, а синяк под глазом до сих пор не прошел. “Чертов Джим! Тоже мне хиппи…” – думал он каждый раз, когда дотрагивался до больного места. Три дня назад коммуна имела счастье лицезреть кровавую драку двух обкуренных хиппанов. Достаточно специфическое зрелище. Джим оказался ревнивцем, тем более после того, как Кенга ему всё рассказала. Он сорвался, устроил еще один скандал, и они подрались. К тому же К. оказался тем еще другом… Остался с Линой, просил подождать еще недельку… Какая там неделька!… Нужно было мотать оттуда, больше находиться в коммуне у него не было ни сил, ни желания. К. обещал приехать в Москву, куда, собственно, он и направлялся вместе с Линой. Та оказалась чувихой что надо, снабдила его нужными адресами со вписками. Теперь ему оставалось со спокойной совестью ехать в столицу, и дожидаться приезда К. и Лины.
Пошли дачи и какие-то постройки, город был близок. Ставрополь. Он встал у обочины, раскрыл рюкзак, достал бутылку с водой и стал пить. Вода была теплая, но она хоть как-то утоляла жажду. Он с тоской вспоминал хмурые дождливые дни в Екатеринбурге, солнце его уже просто достало. И вообще весь этот юг тоже. “Быстрей бы в Москву…” – эта мысль посещала его чуть ли не каждый час.
После пятнадцати минут неприрывного голосования, у обочины остановилась старая белая “шестерка”. “Садись, дарагой!” и всё такое… Южное гостеприимство. Водила был грузином, звал в гости на шашлыки, неизвестно почему, но он отказался. Потом жалел, к черту эти опасения! До Ставрополя оставалось еще каких-то километров двадцать…
В городе он купил банку консервированных персиков, ванночку со сливочным мороженым, бутылку ситро и расположился на траве, в каком-то парке. Только сейчас он понял, насколько он соскучился по всем этим урбанистическим сластям, это было просто непередаваемо. Но всё омрачало отсутствие К. За это лето тот стал ему больше чем брат, и он совсем не ожидал, что К. променяет его на какую-то девку. Лина, конечно, чудесная девушка, но… так поступить? Оставить его одного? Она этого не стоила. Этого не стоил никто. Хоть где-то внутри у него и было чувство, что скоро они увидятся, но всё равно ему было очень неприятно.
А пока он просто ел мороженое, закусывая сочными персиками из банки.
***
- Ох, как жопа-то болит! - жаловался мне Серега. - Я и не знал, что это так больно в первый раз!.. - он щупал свою промежность рукой и морщился. - Зато, блин, кайф какой!.. Ты даже не представляешь!…
В ту пору я работал продавцом в компьютерном салоне, и ко мне частенько забегали друзья и знакомые. Вот и Серега туда же, давно, кстати, не заглядывал. Виновник Серегиных страданий, американский красавец, невозмутимо стоял у входа в магазин. Прохожие пялились на него. И было на что. В нашем провинциальном городке не каждый день видишь такие экземпляры.
Мы вышли на крыльцо магазина и закурили. Близился обед. На улице была препоганейшая погода. Небо всё было затянуто тучами, в воздухе парило, жара была за двадцать пять. Такая баня а-ля Сибирь.
- Ну, и как он тебе сам? - искоса глянув на новое увлечение Сереги, сказал я. Он и в самом деле был очень даже ничего.
- Блин!.. Я от него балдею! Хотя жопа балдеет еще больше!.. - он скривил рот в страдальческой вымученной улыбке. - И всё, бля, сидушка узкая виновата, трёт промежность… аж не могу!.. - Серега похлопал свой велосипед по обтянутому кожей сиденью. - А так вообще он просто супер! Ходит как по маслу!
Серега совсем недавно купил себе новенький велосипед и теперь ездил по всему городу, несмотря на то, что задница, с его слов, посылала позывные SOS. Мы протрепались еще пару минут, он вскочил на свой велик и умчался в неизвестном направлении. Я вернулся обратно, сел за свой компьютер. В магазине был приятный прохладный воздух. Работал кондиционер. В зале, словно сонные сомнамбулические мухи, бродили редкие покупатели, хотя большей частью зеваки. Я подозревал, что они таким образом спасаются от жары. Время тянулось, как хорошая толстая сицилийская пицца с сыром.
…Я медленно умирал в нашем городском чате. Скука смертная.… В жизни не стал бы сидеть в чате днем, летом, когда жарко на улице, хоть и без солнца. Я был уверен, что все нормальные люди сейчас на речке, купаются, пьют холодное пиво, рассказывают друг другу анекдоты и пристают к девчонкам. Я тяжко вздохнул. До конца рабочего дня было так же далеко, как пешком под ЛСД из Сибири до индийского Гоа. Значит, сижу я за компом. Наш чат - это отдельная история. О нем я расскажу подробно как-нибудь в другой раз. Хотя стоит признать, что я немного изменил свое мнение о чатерах. Если я и думал раньше, что чат создан для неполноценных даунов и прыщавых подростков, не могущих (или не имеющих возможности) реализовать себя в жизни, то теперь я вполне согласен с тем, что в чате сидит определенное и стабильное количество интересных индивидуальностей. Но, они, как и я, заходят в чат, либо потрепаться с друзьями, либо оставить кому-нибудь дэвэшку, либо просто поприкалываться над другими чатерами. Так и просидел я в чате до конца рабочего дня. Халявный инет на работе и дома, не об этом ли мечтает каждый юзер?
От магазина до дома мне предстояло шагать не больше трех минут. Я живу близко с работой. Дома я снял ненавистную мне "тройку" и переоделся в широкие штаны с карманами на боках, легкую майку "ADIDAS" с длинными рукавами и кепку. Накинул на плечо рюкзак, воткнул в уши наушники и со спокойной совестью покинул дом. В ушах надрывался Тимошин из "Небо здесь": " Не торгуй собой, отдавай себя даром, ты дороже всего - это просто подарок. Под ногами земля, небо над головою!.. Не продавай себя!… НЕ ПРОДАВАЙ СЕБЯ!!!!!!!!! Не торгуй собою!…". И драйв, драйв, драйв.… В ближайшем киоске я купил бутылку холодного пива и фисташки. Вечер начинался неплохо. Я вообще предпочитаю почему-то отечественное пиво, начали наконец-то и у нас в стране нормальное пиво варить. На мой взгляд, легкое светлое самое приятное на вкус, его можно выпить много.… Хотя тут тоже варианты не отсутствуют. На ум приходят "Кирпичи": "Пиво всё вкусней, и его всё больше сортов, "Степан Разин", "Золотая бочка", "Старый мельник", "Бочкарёв"". Глоток пива после работы.… Иногда думаешь, что это то, ради чего стоит дожить рабочий день. Это может понять только чувак, который зарабатывает сам, и знает цену деньгам. Мажорам, которых обеспечивают родители, этого не понять. Легкий пузырящийся солод, освежающий вкус, запотевшая от холода бутылка.… В городе плюс двадцать пять, и только пиво может мне поднять настроение, которое у меня, разумеется, рухнуло за весь рабочий нудный день.
Мне нравится лето в Сургуте. Мне вообще нравится лето. А в Сургуте мне оно нравится еще тем, что летом почти все уезжают. В провинциальных городах, таких, как Сургут, всегда заметен отток населения, а я люблю, когда на улице мало людей. А тот народ, который есть, и тот сидит в "грачовниках" - питейных шатрах, которые хачики понастроили по всему городу, как в Ялте. Я, откровенно говоря, терпеть не могу эти летние кафешки. Особенно мне неприятны кавказцы, стоящие у шомпола с мясом; в руках у них, как правило, огромный нож, которым они срезают кусочки мяса (кстати, неизвестного происхождения), и грязными немытыми пальцами вталкивают их в выпотрошенную половинку батона вперемежку с несвежим луком и заправляя всё это самым дешевым, невкусным кетчупом из больших красных пластмассовых бутылок. Ненавижу шашлык по-карски!.. Мне он почему-то кажется очень грязным блюдом. Может из-за того, что почти все шашлычники всё делают руками без перчаток? А кто мне скажет, где ковырялся своими пальцами этот черномазый, пять минут назад? Вот, вот…
Пиву с фисташками, как и всему хорошему в этой жизни, свойственно кончаться. Это случилось именно тогда, когда я проходил мимо универмага. Вспомнив о том, что там есть неплохая книжная лавка, на цокольном этаже, я зашел туда. В магазине было немноголюдно, душно, откуда-то обрывками доносилось радио. За прилавками с книгами сидела сонная девушка в очках с роговой оправой. Волосы её были плотно стянуты в хвост. Я подошел к книгам (внутри приятно засосало под ложечкой), и начал бегло, взглядом искушенного читателя, осматривать заголовки книг. Взгляд упал на Харуки Мураками "Хроники Заводной Птицы". Я взял в руки красивый увесистый томик с цветной обложкой. Крикливые комментарии на обложке бросались, как голодные собаки: "Фантастический, захватывающий роман… Мураками - это гений. Chicago Tribune", " "Хроники Заводной Птицы" несет в себе объем литературных форм поистине джойсовского масштаба: воспоминания, сны, письма, газетные вырезки, обращения к Интернету. И сколь бы фантастичными они ни казались бы описываемые в романе события, повествование не теряет от этого своей убедительности и притягательной силы. The New York Times Book Review.", "роман оказывает гипнотическое воздействие. Это самая амбициозная попытка Мураками вместить всю Японию в рамки одной литературно-художественной конструкции. Washington Post Book Review." Страниц семьсот-восемьсот, солидное издание. Листая книгу, я думал о своей старой знакомой, которая и рекомендовала мне этого автора, перед своим отъездом. Во мнении этой девушки я был уверен на все двести процентов, все, что она мне советовала прочитать, я читал, и ни в одной из прочитанных с её подачи книг, я не разочаровался. Она относилась к тому редкому типу девушек, с которыми интересно поговорить о музыке и литературе, о жизни и философии; я мог поделиться с ней какими-то своими проблемами, у нас были абсолютно идентичные комплексы и детские страхи, которые мы, словно старые ненужные игрушки, взяли во взрослую жизнь; эти страхи под воздействием наших задушевных разговоров материализовывались из почти забытых призраков, не страшнее никотинового Каспера, в осязаемых, почти физических монстров под нашими кроватями. На следующий день мы признавались друг другу в том, что плохо спали всю ночь, периодически щелкая кнопочкой светильника - в темноте было страшно… Мы понимали друг друга. Она советовала мне какие-то книги, я ей рекомендовал понравившуюся музыку... Вот и сейчас, я держал в руках книгу, о которой говорила мне она, и понимал, что не пожалею, если куплю её. Книги в Сургуте стоят достаточно больших денег. В той же Тюмени я мог бы купить её уже в два раза дешевле, да и что говорить, три сотни за одну книжку многовато для моей зарплаты. Еще немного подумав, я взял и решительно подошел с книгой к кассе. "Вот и остался последний мешок денег…" - иронично мелькнуло в голове. Денег оставалось только на литровую бутылку пива. На что я и незамедлительно потратился, поднявшись в продуктовый отдел. Зато теперь я твердо знал, что несколько дней я буду кайфовать с классной книжкой.
Поправив рюкзак за спиной, я отправился на Площадь. Там была тусовка, и я знал там почти всех. А этом месте тусовались роллеры, скейтеры, велосипедисты, местные музыканты, фрики и просто тусовщики. Когда я дошел до Площади, моя походка напоминала слабую велосипедную "восьмерку", от выпитого пива мне стало более чем просто хорошо. Поздоровавшись со знакомыми, я присел на лавку, приятели-скейтеры начали делиться со мной впечатлениями, как они ездили тусоваться в Москву. На меня неожиданно накатила тупая апатия, ни с того ни с сего. Я молча слушал, заливавшихся с энтузиазмом, чуваков. Слова проходили сквозь уши, не задерживаясь в голове, не оставляя после себя объемных картинок, лишь мутные контуры образов. "Может это от пива и жары? "- вяло подумал я. Время замерло, потом, словно качнувшись, ожило, и потянулось, как сыр после микроволновки.
И тут появилась она. Не знаю, как это объяснить, что я почувствовал в тот момент. В книгах обычно пишут что-то типа: "Его как будто током ударило " или "Между ними проскочила искра" или что-то в этом духе. Не знаю. Для меня её появление было словно глоток свежего воздуха; весь туман вышел из головы, сознание стало чистым, как альбомный лист, на который неожиданнно вдруг выплеснули всю радужную гамму красок-эмоций. Хотя, наверное, начинать надо не с этого. Всё началось еще месяца три назад, в мае…
…Это был самый конец апреля. Скучный, ничем не примечательный, обычный вечер. Я сидел дома один, когда раздался этот звонок, смотрел телевизор. "Привет, как дела?"- сказала она. Память на женские голоса у меня, мягко говоря, паршивая. Я её не узнал. Возможно, это была какая-то старая знакомая. Оказалось, что нет. Она жаждала знакомства. Откуда-то она взяла мой номер телефона, видимо ей кто-то про меня рассказывал и заинтересовал (наверняка ей дала телефон какая-то наша общая подруга), кокетничала и пыталась как-то меня расшевелить. Мне было скучно, и я продолжил с ней болтать. Обычно если мне звонят таким образом, и не говорят, кто им дал мой номер телефона, я кладу трубку. Не люблю подобной скрытности. Она не сказала, но я почему-то до сих пор с ней разговаривал. Чем-то ей удалось меня зацепить. Мы договорились встретиться на следующий день возле "Детского мира", в обеденный перерыв; она работала где-то рядом, тоже в магазине, но не захотела говорить, да мне было и неинтересно.
Её звали то ли Люся, то ли Лиля, что-то в этом духе. Сейчас уже и не вспомню. Она пришла в смешном болоневом плаще и сапогах с квадратными носками. Волосы аккуратно уложены, губы накрашены. Пять баллов по десятибалльной системе. Не считая того, что от нее просто разило ненавистными мне духами "Davidoff". Мы посидели полчаса, полюбовались друг на друга, и, не впечатленные (как мне показалось, с её стороны тоже) увиденным результатом, разошлись. Она мне давала свой номер телефона, который я, как и многие другие телефоны сомнительных знакомых, записал карандашом в записной книжке; после нашей встречи я его, разумеется, стёр. Звонить ей я не собирался. Через пару дней я о ней и вовсе забыл. Прошла неделя или даже больше, наступило девятое мая. Все ушли на праздник, я же, как отшельник, сидел дома один у компьютера и шарился на каком-то буржуйском сайте, уж не помню на каком именно. Korn.com? За окном раздавались веселые пьяные голоса, музыка; кто-то пытался петь песни, народ гулял. Я же с детства ненавидел все эти массовые гуляния. Не любил я и фейерверки. Не знаю почему, просто не любил и всё. Сначала я думал, что мне не нравится быть одним из толпы (все стоят стадом, как бараны, задрав головы вверх, и вдруг - взрыв огней, и по толпе проносится туповато восхищенное: "Ууууууу!!!"), потом понял, что просто не люблю все эти народные гулянья. Я довольно замкнутый человек. Так я просидел часов до десяти. И в начале одиннадцатого у меня запищал пейджер. Кому-то я вдруг стал нужен, просили перезвонить. Подписи не было. Зато был номер телефона. Я немного помешкался и набрал его. В трубке кокетливо прозвучало женское:
- Аауллё…
- Ммм… Здравствуйте… Простите, мне тут сообщение на пейджер пришло с вашим номером телефона…
- Собеседница не дала мне закончить:
- Люська, это тебя!!!
Это была моя недавняя знакомая. И она хотела меня видеть. Сказала, что у них девичник, и что они выпивают, только вот не хватает мужского присутствия. Я поинтересовался, много ли их там и насколько симпатичны её подруги.
- Нас пять. О, да, все симпатичные. Вот я, по-твоему, симпатичная? - в её голосе послышались игривые нотки.
- Ну, вполне, - сухо соврал я.
- Вот, а тут все девчонки гораздо красивее, чем я!.. Возьми только каких-нибудь с собой друзей, хорошо?!
В её голосе чувствовалась надежда.
- Хорошо.
Она быстро объяснила, как добраться до них, я же сказал, что если через час мы не явимся, то чтоб не ждали. Начал обзванивать всех друзей и знакомых. Понятное дело, никого не было дома. Еще бы!!! Единственных кого я застал , было двое компьютерщиков, сидевших дома и резавшихся под пиво в DiabloII по сети. Совершенно непригодный вариант для такого случая. Но выбора не было. Чуваки с радостью приняли мое предложение. Через пятнадцать минут мы встретились, купили восемь литров пива и кучу пакетиков с фисташками, и отправились до пункта назначения. Оказывается, нас ждали. Их и вправду было пятеро. Пять некрасивых, амбициозных и глупых девок. К тому же, пьяных. На худшей тусе я не был никогда. Еще там был пьяный отчим Оксаны, подруги Люси. Ему было около тридцати пяти – сорока, и у него, похоже, жутко чесались кулаки. Вел он себя развязно, даже слишком (как сказал мой кореш: “по-скотски”), и, когда мы вышли втроём на балкон покурить, мы пришли к выводу, что если будет борзеть, просто дадим ему по харе. Один из нас был боксер со стажем. Но обошлось. Больше всего мне не нравилась жирная некрасивая девочка в очках, которая пыталась меня как-то интеллектуально принизить. После непродолжительной полемики со мной она с треском капитулировала и весь вечер зло на меня смотрела, а может, она понимала, что с такой внешностью ей ничего не светит. И это её дико злило. Ненавижу таких. Ближе к двенадцати пришли еще двое – сестра Оксаны и её подруга. Сестру звали Люда. Это была бомба! Пока мы пили, я разглядывал её фотографии на стенах, и балдел. Она была просто потрясающе красива. Закончивала десятый класс, ей было шестнадцать. Когда я увидел её, я чуть не задохнулся от нахлынувших на меня эмоций, её флюиды укутывали нежно и незаметно, как осенний туман, и я вдруг понял, что от них уже никуда не деться. Кровь ударила мне в голову; я никогда и не подозревал, что сердце может биться так часто и сильно. Мы обменялись малозначительными дежурными фразами, и они ушли в другую комнату спать. Во рту у меня пересохло. Я больше ни о чем не мог думать, а смотреть на окружающих меня мужеподобных девиц тем более. Я как будто провалился в глубокую яму, и когда я задирал вверх голову, видел только её.
Первое, что пришло мне в голову, была уверенность, что я буду с ней. Не знаю, отчего она возникла, но я был твердо уверен, несмотря на то, что я тогда уже был убежденным женоненавистником, после всего того, что со мной произошло. Я не верил женщинам. Ей же мне хотелось верить безоговорочно. Уж не знаю, почему.
Когда мы вышли оттуда, мы долго прикалывались над ситуацией. Я просил пацанов, чтобы они меня хотя бы стукнули по разику за то, что я приволок их в такое стремное место. Мы ржали до упаду. Никто из нас до этого еще не видел женщин, хуже тех свинообразных существ, с котоыми мы пили. Но, к слову говоря, все трое отметили то мимолетное маленькое чудо. Люду.
И, вот, теперь она передо мной. Прошло три месяца, а я помню её лицо с такой точностью, как будто носил её фото на вкладыше в бумажнике. Её темные волосы с мелированными светлыми перышками, ясные голубые глаза, чуть пухлые губы, аккуратная линия скул, симпатичный носик… Я понял, что сам того не зная, носил её образ глубоко в сердце и ни на минуту с ним не расставался. На ней был топик синего цвета, джинсовая юбка в обтяжку до колен и красные колготки (чулки?) в развратнейшую сеточку. Я был сражен. Она подошла и улыбнулась.
- Привет.
- Привет. Помнишь меня?
На ее лбу появились задумчивые морщинки. Она силилась меня вспомнить, но не могла. Кажется, она немного растерялась.
- Ммм… Нет.
- Когда-то давно, в мае, я был у вас дома на вечеринке. Ты еще с подружкой пришла и вы сразу легли спать.
- Это ты?! – она была явно удивлена. – Блин, я тебя совсем не помню! Помню, что был какой-то очень симпатичный молодой человек, но вот его лица я не запомнила. Я была немного пьяная, с праздника пришла… Так это был ты….
Мы сразу нашли общий язык. Я даже не помню, о чём мы разговаривали, да это и неважно, важно то, что вечером мы созвонились, проговорили полночи напролёт и на следующий день она была уже у меня. Я основательно подготовился к её приходу. Вымыл волосы, побрился, даже мало-мальски прибрался в комнате, снял со стены гитару, сыграл несколько песен. Инструмент уже сто лет в руки не брал, с удовлетворением отметил то, что играть еще не до конца разучился.
Стрелка часов, дрогнув, переместилась еще на одно деление. Я чувствовал, как в механизме часов медленно разжимается пружина; я буквально ощущал своей кожей её напряжение, и невозможность разжаться раньше времени, как будто она была внутри частицей меня. Без пяти восемь. Люда должна прийти с минуты на минуту. Я посмотрел на циферблат часов, стрелка медленно, словно нехотя, переползла еще на одно деление. Я сел за компьютер и начал нервно листать плейлисты, не зная, какую музыку выбрать. В голову совершенно ничего не лезло, как будто она была набита ватой, и в ней медленно разжималась всё та же часовая пружина. Тик-так, тик-так… Тук-тук, тук-тук… Стук в дверь вывел меня из оцепенения. Сам того не подозревая я созерцал одну единственную точку, – кончик курсора мыши, уже несколько минут.
Это была та, которую я ждал. Люда. Она была в нарочито тертых клёшах (такие когда-то носили самые олдовые хиппи, они стирались у них от времени, а теперь их можно было купить в любом респектабельном бутике модной одежды) и в синей вязаной кофте с длинными рукавами. За уши были заплетены две симпатичные косички с вплетенными в них цветными шнурочками. Выглядела она просто, но, в то же время, очень привлекательно.
- Привет.
- Привет, - ответил я, чуть наклонился и два раза дотронулся своим указательным пальцем до щеки. Она вытянулась на носочках и чмокнула меня в щеку. Её губы были теплыми и чуть влажными. Я почувствовал легкий запах косметической помады и аромат духов. В прошлый раз это были Kenzo, я точно помнил это, но в этот раз, я, сколько не бился, не мог понять, что это за запах. Она медленно вошла в мою комнату и остановилась у порога. Я подошел к ней сзади и положил ладони на её плечи. Люда как будто этого не заметила, она внимательно осматривала мое жилище. Ну, ничего особенного. Двухспальная широкая кровать, диван, заваленный книгами, журналами, дисками, видеокассетами и одеждой, широкий стол с компьютером, стена в плакатах с рокерами, на двери паззл, в котором не хватает одной частички, в углу валяются мои ролики Roces со стёртыми колесами; в общем, я думаю, моя комната ничем не отличалась от тысяч таких же других комнат.
Я включил музыку, вернее, запись шума дождя (под такую хорошо засыпать), добавил звука с трехмерным эффектом, и задернул шторы, включил торшер.
- Клево… - тихо произнесла она. – Как будто и впрямь дождь…
- Ничего, да? Тоже любишь дождь?
Она кивнула. Хм, кто ж его не любит. Я еще таких не встречал.
Полчаса мы сидели и рассматривали мой большой альбом с фотографиями. В общем, делали то, что обычно делают, когда приходят гости в первый раз. Она листала альбом, а я комментировал каждую страницу. Фотографий было немного. Почти все листы пестрили пустотами; еще давно, по прошлой осени, я вытащил все фотографии своей тогдашней подружки, и так и не нашел времени поставить фотографии в нужном порядке. Кое-какие фотки забрали друзья или подруги.
- Подари мне какую-нибудь… - тихо попросила она.
- Ну, выбирай…
Люда продолжала листать альбом, я продолжал свой параллельный сопутствующий фотографиям рассказ, а она так и выбрала ничего. Потом мы валялись на кровати и говорили о том, что думал каждый, когда мы виделись на площади. Люде я показался наглым и циничным типом, еще бы, я так саркастично подшучивал над её подругой, что немного (очень мягко говоря) разозлил их обеих. И вдвойне удивил, позвонив ей вечером. Она даже не спросила, откуда я знаю её телефон. Сейчас она призналась, что на самом деле я вполне «мягкий и пушистый», как она выразилась, и уже на меня даже не злится. Её непосредственность меня просто покоряла. С каждой минутой она нравилась мне всё больше и больше. Неважно, что между нами было семь или восемь лет разницы, я чувствовал, что наши сердца бьются в унисон, и хоть я понимал, что она практически еще ребенок, но ничего не мог с собой поделать. Меня тянуло к ней каким-то дьявольским магнитом.
Я пропустил тот момент, когда к ней наклонился, чтобы поцеловать. Помнил только то, что вот мы с ней о чём-то болтаем, а через мгновение уже жарко целуемся, переплетая свои тела в страстных хитросплетениях. Целовалась она сногсшибательно для шестнадцатилетней девочки. Просто невероятно. Её горячие щеки пылали, в полутьме я видел, как блестит влажный глянец её губ, когда она отрывалась от меня. Она целовалась то осторожно, как пугливый зверек, то жадно кидалась на меня, словно хищник. Её влажный язычок глубоко проникал в мой рот, ласкал мой язык, сводил меня с ума. Я сжимал её в своих объятиях, мои пальцы ласкали её голую спину под кофтой, проникали под линию джинсов. Это безумие длилось более получаса. Нас обоих колотила крупная дрожь, мы безумно хотели друг друга. Но… она не позволила мне сделать это. Я видел, как сильно она хотела этого, но между нами в тот вечер ничего не произошло. Близилось одиннадцать часов, и Люде пора было идти домой. Мы собрались и вышли из дома. На улице были густые, словно чернильные разводы, сумерки. Полное небо звезд, щедро рассыпанных какой-то пьяной рукой.
- Смотри, какие звезды…
- Вау…
Но Люде нужно было спешить. Мы шли быстро, взявшись за руки, наперерез, через дворы. Нам в спину дышала сырная луна. В воздухе витала какая-то послегрозовая свежесть, а на тротуаре кое-где были лужицы, - оказывается, пока мы слушали дождь в мр3-формате на компе, он прошел у нас за окном. Ветки кустов, которые мы задевали, роняли щедрые капли.
- А ты знаешь, ведь у меня есть парень, - вдруг, ни с того ни с сего, сказала Люда и посмотрела на меня.
- Да?! Это, конечно, и понятно.… Такая девушка.… И без парня?.. Нереально. А я об этом даже как-то не подумал…
- И у тебя ведь тоже есть девушка?..
- Есть, – соврал я.
В молчании мы перешагивали через редкие лужицы. Прошло пару минут, показавшиеся мне вечностью. Мне не хотелось её терять, да и ей, видимо, меня тоже. Я обнял её за плечо.
- Ну, и что же мы будем делать?
- Не знаю…
- Вообще-то с девушкой я сейчас в ссоре. Могу и не мириться. Не очень-то и хочется. Но оставлять всё вот так я не хочу. Не хочу, чтоб тебя целовал кто-то еще…
Она пристально посмотрела мне в глаза, будто пыталась увидеть в них ответы на мучавшие её вопросы.
- Я не знаю… Он меня так любит, ты не представляешь… Он с ума сойдет.
- Но и меня ты терять тоже не хочешь, так?
- Да…
Остаток дороги мы шли молча, крепко держась за руки. Её ладошка была холодной, как ледышка. Впрочем, у девушек почти всегда так.
Её дом был кирпичной двенадцатиэтажкой. В нашем городе таких немного. А еще в доме была арка, в ней мы и простояли обнявшись, крепко прижавшись друг к другу. В арке дуло, как в аэродинамической трубе, к тому же было уже прохладно, в конце августа вечером всегда гораздо холоднее, чем днем. “Всё пролетело, как по сценарию,” – думал я, целуя её на прощание так, как в фильмах главный герой целует самую красивую девушку прямо перед титрами.
- Я тебе позвоню.
- Ладно.… Завтра увидимся?
- Ага.
Я повернул назад и зашагал по темной аллее, изредка задевая кепкой чересчур длинные ветки берез. Заморосил дождик, а минуты через три грянул гром и хлынул ливень. Я не спеша шел, мне нужно было о многом подумать. Когда я зашел домой, то был мокрый до нитки; одежду я повесил сушиться, а из кед вылил воду в ванну. Немного повалявшись на диване, я заснул.
… И полетели дни, наполненные простыми и светлыми отношениями. Я, как и прежде, работал в магазине, Люда иногда забегала ко мне в гости, ну, а вечером, мы были вместе. Чаще всего мы гуляли по улицам, иногда пили пиво с чипсами, от нее я взял в привычку всё время покупать яблочный «Орбит» и клубничное мороженое, хотя и то, и другое я раньше терпеть не мог. Иногда мы заходили ко мне домой, пили чай, смотрели мультики и, чаще всего, дело заканчивалась жестким петтингом. Я не понимал почему, но дальше дело никак не шло. Может, потому, что Люда была еще девственницей и просто не была морально готова? Может быть. Она предложила подождать хотя бы месяц, чтобы разобраться в наших отношениях, что почём.
Еще я частенько ловил её на лжи. Людина ложь была простой и бесхитростной, и я даже на нее не обижался, зато она при этом здорово конфузилась.
Я познакомился с её лучшей подругой, и, однажды они потащили меня за город, в промышленную полосу. Был поздний вечер. Путь наш лежал, насколько я понял, на какой-то заброшенный завод. Пройдя через несколько пустырей, заросших полынью, одуванчиками и поганками, и минуя ржавую параллель железной дороги, мы уперлись в железобетонные конструкции. Люда показала наверх пальцем, мол, завершающая точка нашего путешествия там. Мы долго поднимались по плохо приваренной к стене металлической лестнице, которая жутко качалась и скрипела на ветру; и примерно через пятнадцать минут были на крыше. Это была самая высокая точка этого железобетонного комбината. Там, сидя на парапете, мы раскурились неплохим косячком, свесив ноги вниз. Девчонки весело болтали ногами и рассказывали несмешные анекдоты. Я высоты не боюсь, но тут дух просто захватывало. С крыши комбината был виден почти весь город. В двенадцать один за другим светофоры сменили цвет на желтый. Город сиял огнями. Когда-то давно это уже было. Здравствуй, мой следующий флэшбэк!
***
Кап-кап, кап-кап, кап… Последние капли быстрого и сильного дождя падали на жестяной подоконник за окном. Алёна распахнула окно, и в комнату ворвался свежий, чистый ветер с запахом взбудораженных золотых настурций, росших здесь же, в узком деревянном ящике, по ту сторону подоконника. Он подошел к ней сзади, обнял и уткнулся носом в её волосы. Краем глаза заметил, как в небе изогнулась яркая кривая радуги, и сразу же вспомнил высказывание одного знакомого растамана по этому поводу: “Джа радуется”. Он улыбнулся про себя. Ветерок качнул волосы Алёны и он с удовольствием вдохнул их запах. Они пахли весной. Он развернул её к себе, она опустила глаза. Он чмокнул её в нос и спросил:
- Ну, что, какую культурную программу ты приготовила на сегодня?
Она подняла глаза. Они сияли каким-то чудесным зеленоватым мерцанием:
- А ты разве Коляна дождаться не хочешь? Они с Дрим сейчас должны подойти. Они обещали.
- Они обещали подойти к двенадцати. Сейчас уже почти два часа, без пяти. Наверное, у них нашлись занятия поинтереснее. Тем более, что сегодня воскресенье, а Дрим говорила, что мама с братишкой уехали в сад еще в пятницу, и что до воскресенья их можно не ждать. До вечера, я думаю… Кувыркаются наши голубки.
- Тебе бы всё опошлить! – она недовольно поморщила нос. –Был дождь. Поэтому они и не приехали, вот…
- Ну, это ещё спорный вопрос… - он погладил её по голой коже на животе, его рука скользнула по округлости её бедра. Она мягко убрала его руку:
- Нет.
- Но… почему нет? – эта ситуация ему явно не нравилась. – Почему?! Я же вижу, что я тебе нравлюсь, а ты мне тем более!.. Так в чём же дело?
- Я… я не могу так быстро… Ведь мы и знакомы-то всего два дня… - она примирительно чмокнула его в губы. – Ты мне тоже очень нравишься. Очень.
- Ладно, будем считать, что ты отмазалась. Я, между прочим, не всегда был таким. Плохие люди меня испортили.
- Ага, ври больше, - она обвила своими руками его шею. – Как хорошо, что ты живешь не в Ёбурге.
- Это почему же? – Он гладил её по щеке. – Почему?
- Я… я не скажу! – она хитро улыбнулась. – Потом.
- Я запомнил. Учти это.
Редкие капли падали на, уже согретый теплыми лучами солнца, асфальт. На улице оживленно засуетились люди. Они всё так же стояли у окна , обнявшись.
- Пойдем на Плиту, - она потерлась носом об его щеку. – У, какой колючий… Ты когда последний раз брился, дружок?
- Ну, дня три-четыре назад. Да… - он махнул рукой. – Маета одна, отращу бороду, наверное… Буду я, как Лев Толстой, босиком и с бородой!
Алёна рассмеялась.
- Я тебе дам! Бороду, ишь чего, захотел! Я тебя целовать не буду. А ну, марш в ванную!..
- Не. Алён, не сейчас… Давай вечером или завтра… Сейчас такой облом…
- Ну, - она освободилась от его объятий. – Пойдём.
Они прошли по длинному коридору, в прихожей надели свои кеды, он подхватил с пола за лямку свой рюкзак и они вышли. В подъезде стоял приятный прохладный сумрак, как, впрочем, всегда бывает летом в подъездах железобетонных домов. Дождавшись лифта, они спустились вниз, вышли из подъезда, его ладонь нашла её ладонь, и они, весело размахивая руками, пошли по направлению к Плите. Грело солнце, но было понятно, что это ещё не предел, что до трех часов дня температура ещё подпрыгнет, и от луж утреннего дождя не останется и следа. Шум машин, гул толпы, шелест листьев на деревьях, всё это погружало беззаботную парочку в колоритное месиво мегаполиса. Они прождали на трамвайной остановке несколько минут, и когда пришел трамвай, они вместе с толпой влились в его разгоряченное нутро. Со всех сторон давили, но его и Алёну это мало заботило. Он наклонился над ней:
- Держись за меня.
И сам взялся за поручень.Откуда-то появилась кондукторша, работая локтями, она лезла, сквозь толпу, не видя преград, как нож сквозь масло.
- Проезд оплачиваем, - злым голосом буркнула она, посмотрев на Алёну. Возможно, а скорее всего, ей не нравилось в нас всё: и красота, и молодость, и наши беззаботность.И если бы Алёна не предъявила ей проездной,а он не заплатил, она бы крикливым голосом устроила скандал, какие часто устраивают немолодые кондуктора с молодежью. Он вспомнил одного своего друга, который придумал свою собственную теорию о зловредности кондукторш, гардеробщиц, дворников, наделенных своей маленькой властью (“Я не возьму ваше пальто без вешалки!”).
- Хочешь свежий анекдот? – спросил он, в очередной раз, наклонясь.
- Давай.
- Только он немного пошлый, ничего?
- Как раз! Пошлые анекдоты самые смешные.
- Ну, короче…Идёт Красная Шапочка по лесу, навстречу ей Серый Волк и говорит ей, мол, не страшно тебе, Красная Шапочка, одной по лесу ходить? А та отвечает типа, да нет, Серый Волк, не страшно, денег у меня нет, а трахаться я люблю.
. Лысый дядька, стоявший рядом, видимо, всё слышавший, недовольно покосился на него. Алёна прыснула в кулак.
- Да, прикольно!..
- Вчера на Плите кто-то рассказал. Вообще-то не смешной анекдот. Кстати, скоро мы приедем?
- Ещё три остановки. Найдем Колю и Дрим, ну, и что-нибудь придумаем.
Трамвай остановился и люди, толкаясь, полезли к выходу. Он с Алёной оттеснился к окну на задней площадке.
- Кошмар… Лучше бы пешком пошли.
Алёне явно не нравилось ездить в общественном транспорте. А вот ему было всё равно, даже интересно. В его родном городе не было трамваев, только автобусы, поэтому он с интересом внимал всему, что его здесь окружало. А окружало его многое. В выходной день город кипел, словно потревоженный улей. В трамвае было многолюдно и жарко. Его голова была полна идей. В основном, они касались Алёны.
Вскоре они протиснулись к выходу и выскочили на выложенную щербатым камнем мостовую. Площадь Пятого Года. Слева с постамента на нас взирал каменный Ленин. Под ним, на гранитных ступенях, сидело несколько рэпперов в широких штанах и кепках. У одного из них был скейтборд, который он вяло катал ногой по асфальту. Алёна брезгливо поморщила нос:”Фу, нигеры…”Он в шутку спросил: “А ты что, что-то против рэпперов имеешь?” В ответ на это она начала клоунадничать, выкрикивая в ганста-рэпперской манере и размахивая руками:”Йо, чувак, ты что, в натуре? У тебя проблем нет? Будут у тебя проблемы! Смотри мне в глаза, motherfucker! У тебя уже офигенные проблемы!” И косясь на них буркнула: “Уроды необразованные. Приматы”. Они расхохатались и перебежали дорогу перед автобусом. Перед ними была Плита с её разношерстными обитателями. Народу было на удивление много, даже для воскресенья. Люди сновали туда-сюда, ненадолго задерживаясь у лотков с сувенирами, книгами, значками, медалями, дешевой бижутерией и у стендов с картинами.Кто-то что-то спрашивал по поводу каких-то орденов, кто-то громко торговался из-за картины, - короче, одним словом, Плиту переполнял человеческий гам. Они тоже прошлись сквозь толпу, разглядывая работы маслом местных художников.
- Смотри, мне нравится вон та, - сказала Алёна и ткнула в одну из картин пальцем. На ней была изображена бело-розовая лошадь в молочном тумане на заре. Очень впечатляющее зрелище.
- А мне нравится вот эта, - он показал ей большую темную картину, на которой было изображено огромное озеро с каменной непроницаемостью воды, и с одинокой деревянной лодкой на поверхности. В лодке смутно угадывался сутулый силуэт человека. Над лодкой неумолимо нависло глубокое темное небо, суля грозу.
- Да… - выдохнула она. – Супер… Интересно, сколько она стоит?
- Гм, думаю даже спрашивать не стоит. Мне вот больше интересно, сколько её рисовали?Ладно, - он азял её за руку, - пойдём, смотри, вон, ребята наши сидят.
Они подошли к кучке неформалов, обменялись ркуопожатиями, у Алёны кто-то стрельнул покурить, он подошел к Пешеходу и спросил:
- Ты Коляна не видел? Или Дрим? Они должны быть вместе.
- Видел. Они только что тут были, пиво пили… Песни горланили. Отошли куда-то, отлить, наверное…
Он обратился к Алёне:
- Слышала? Тут были где-то… Давай подождём!..
- Давай.
Они сели в кружок, Пешеход сидел на железном заборчике и играл на гитаре. Играл он классно, да и песни были неплохие. Наверное, собственного сочинения. Они посидели еще, тройка неформалов (очкарик с ёжиком на голове, панк с рыжим ирокезом и хипповая чувиха) удалилась за киоски, видимо, курнуть травки. У него завистливо засосало под ложечкой. Он с тоской посмотрел вдоль киосков и вдруг наткнулся на Дрим с Коляном. Они стояли у витрины какого-то музыкального киоска, держали по бутылке пива в руке и громко что-то обсуждали.
- Смотри, вон они! – он ткнул в них пальцем. – Пошли.
Они встали. Пешеход перестал петь и играть, вопросительно поднял глаза:
- Что, уже уходите? Только ведь пришли…
- Да мы ненадолго… Сейчас вернемся!
И вприпрыжку поскакали к Дрим и Коляну. Те обрадовались. Начали делиться пивом и эмоциями:
- А мы-то вас совсем потеряли! Пошли к вам да дождь начался, мы в магазин, там и просидели, пока он шел. Звонили-звонили вам, а у вас трубку никто не брал, вы , наверное уже ушли… Чем вы там занимались? – Дрим сделала хитрые глаза. – А мы вот пиво пьём…
- Ну, дай хлебнуть, что ли… - он протянул руку и жадно присосался к будылке. – Уф-ф-ф, классное пиво!.. Алён, хочешь пива?
- Не, не хочу. Пипл, я знаете что придумала? Давайте сегодня на башню полезем! Это, вообще, вау! Слышали про башню, чуваки?
Колян сделал круглые глаза:
- Что за башня? Не, мы ничего не знаем…
Дрим пытался как-то отказаться от этой затеи:
- А может не полезем? Я в прошлый раз, когда лазила, меня так тошнило от высоты, что-то мне неохота… Может в другой раз, Алён?
- Не, только сегодня! – и уже обращаясь к Коляну. – Как, вы совсем ничего не слышали про башню? Она рядом с цирком, рядом с троллятником! В троллятнике-то были? Вот, а она рядом! Офигенно высокая, из нее строили, насколько мне известно, телевизионную башню, а потом во время стройки там был взрыв, и строительство прикрыли. Теперь туда много кто лазит, да и неформалы наши тоже полюбляют это дело. Хотя многие боятся, высоко слишком. Ну, как вам мое предложение? Полезем? Я сама туда уже семь раз лазила! Ощущение офигенное! До неба рукой достать и весь город как на ладони! Да и не только город!
- Тебе бы зазывалой нп рынке работать! – он улыбнулся. – Лично я – за, заманчиво очень всё это. Ну, лично для меня. Ты, Коляныч, как?
- А что я? Я как все. Тем более Алёна действительно всё так соблазнительно описала… Я согласен! А ты , Дрим, пойдёшь с нами?
- Ну, блин… Придется с вами лезть. Только давайте еще кого-нибудь прихватим с тусовки. Вчетвером как-то не очень. Пошли у чуваков спросим.
Они подошли к кучке нефоров во главе с Пешеходом, предложили слазить на башню. Почти все отказались. Пешеход заметил, что буквально вчера оттуда спрыгнул чувак. Ковыряя незамысловатый рифф на гитаре, он продолжал:
- Да мы утром уже туда ходили. Чуваков встретили знакомых, они нам рассказали, типа, чувак замочил тещу, да совесть его загрызла, написал записку, залез на башню да вниз сиганул. Мы только оттуда, в башне дождь пересидели. Эти чуваки кусочек мяса от этого типа даже нашли. Он когда летел, за какую-то арматурину зацепился и изодрался весь на куски. Менты там сейчас. Нас оттуда прогнали. Если хотите, можете идти, но без меня.
- Ну, как хотите, - Колян допил бутылку пива и кинул ее у заборчика. – А мы пойдём. Менты уже наверняка ушли.
За ними увязалась еще одна парочка – некий Саня Пацифист и его девушка Инна. Пацифист был высоким прыщавым хиппарём с немытым хайром в бандане лет семнадцати, а девушка его была скорее всего самой обычной девушкой, которую волей случая занесло в неформальную тусовку на Плите, и которая ради экзотики начала встречаться с неформалом. Есть разряд таких девушек, которые пробуют всё необычное, что идёт в разрез с их жизнью, и именно это их и привлекает. Есть девушки которые предпочитают уголовников, ментов, военных, а есть девушки, которые встречаются с такими молодыми людьми, которые как-то отличаются от остальных. Эта была именно такой девушкой. Одета она была в джинсовые шорты и цивильную салатовую маечку с надписью “GO!”.
Уже вшестером они пересекли дорогу возле метро и отправились вдоль какого – то забора, который огораживал что-то, типа парка; дорогу им преграждало множество уже мелких подсыхающих луж и они шли, весело судача о прыгнувшем с башни чуваке. Пацифист сказал, что если бы он кончал жизнь самоубийством, то неприменно прыгнул с башни, предсмертный опыт такого полёта наверняка был бы просто офигенным. “Кстати, год назад с башни прыгнул один гранжер” – добавила Алёна, перепрыгивая через очередную лужицу. Пацифист сказал, что знал его, он учился в его школе, как и плитовский Курт угорал по Нирване и гранжу, ну, и как следствие, негативизм, пессимизм и пренебрежительное отношение к жизни.
- Самоубийство это большой грех, – сказал Пацифист. - Жить быстро, умереть молодым, это старый девиз, но я хочу быть живым.
- Это Гребень. Синий альбом, если я не ошибаюсь, - сказал он.
- Ага, а тебе тоже БГ нравится? – он застенчиво морщил свой прыщавый лоб, смущаясь что его поймали на фразе, которую он хотел выдать за свою. Увы.
- Ну, типа того.… Вот и Колян его слушает, правда, Коляныч?
- Чего? – он шел и болтал о чём-то своем со своей милашкой Дрим, не обращая внимания на наш разговор, – ты о чём, чувак?!
- Да так, проехали…
Они встали у светофора, постояли, дождались зеленого цвета разглядывая встречных пешеходов, перебежали через дорогу и через пару паралелльных трамвайных рельс. Перед ними был цирк. Его дутый купол, словно огромная вспучившаяся подушка безопасности, увенчивал фасад серого массивного здания. Среди фонтанчиков перед цирком прогуливалась пару крикливых мамаш со своими маленькими чадами. Эти дети были лет пяти, мальчик и девочка, они бегали по краю мраморного парапета и пытались столкнуть друг друга в воду. На скамейке под прохладной тенью дерева сидела симпатичная девушка с распущенными волосами и читала толстую книгу. Она была, скорее всего, абитуриенткой или просто романтической натурой. Он видел, как она смахнула маленькую слезинку, и заулыбался: “Ах, ах, маленькая девочка расчувствовалась!”. Ему захотелось подойти к ней и сказать что-нибудь приятное, но в обществе Алёны он не рискнул это делать, и они веселой гурьбой прошагали мимо, а девушка с книжкой даже не подняла головы. Потом они прошли по грязной глиняной дороге с огромной лужей посредине, миновали её, обойдя с краю, и, держась за ветки гибкого придорожного ивняка, чтоб не свалиться в мутную серую воду, вышли на узкую тропинку, которая вилась среди строительных бетонных труб и плит, выходила на пустырь, поросший солнечными одуванчиками, подорожником, репейником и шиповником. В воздухе витал чудесный свежий запах дышащих трав. Смрад автомобильного мегаполиса почти не тронул этот маленький островок скромной уральской природы, разве, что строительные плиты напоминали о том, что цивилизация в любой момент может раздавить этот хрупкий, по своему прекрасный, уголок. И, прямо перед ними, уходила в небо башня. Он и Коляныч, подняв головы, смотрели вверх. Башня сужалась к вершине, увенчанная короной из железной конструкции, прямо под вершиной зияла огромная дыра. Они, как вкопанные, замерли на несколько секунд, потом, будто очнувшись от наваждения, двинулись вперед. Башню окружал помойка со всяким строительным хламом: ржавыми арматуринами, битым кирпичом и тому подобным мусором. Подойдя вплотную к башне, все еще раз, словно по команде, дружно задрали головы вверх. Башня проткнула голубизну неба насквозь.
Через минуту они уже проникли внутрь через дверную железную раму. Толстая металлическая дверь висела перекособоченная на одной петле. Внутри было прохладно и сумрачно, пол был завален обломками кирпича и искорёженными трубами, и залит водой. Они гуськом прошли по трубе к металлическим трубным конструкциям, поднимавшимся вверх. Где-то висели деревянные мостки и лестнички, в основном же, приходилось карабкаться по отполированным ногами и руками многочисленных паломников трубам. Он и Колян устремились за Пацифистом, который резво, как обезьянка, полез вверх. Снизу не отставала Дрим с Алёной. Далеко вверху сиял голубой лоскуток июльского неба. Где-то уже в середине пути он остановился перевести дух и глянул вниз, сразу поняв, отчего это место пользуется таким спросом у суицидников Екатеринбурга. Пустота внизу затягивала так, что даже глаза начинали слезится от желания прыгнуть. Он даже не представлял, что почувствует, когда они доберутся до вершины. Пацифист сообщил, когда они остановились на третьем ярусе, что когда-то наверху у местных сатанистов был алтарь. Глупо, конечно, но слушки ходят.… И чем им местное развороченное кладбище за «Сфинксом» не устраивает? Колян смахнул камешек кедом вниз, за что немедленно получил выговор от Алены и Дрим.
- Ты что делаешь?!! А вдруг там внизу кто-то есть?!! Камешек хоть и маленький, но с такой высоты черепушку запросто пробьёт! – гневно сверкнула глазами Дрим. Колян явно смутился, он явно не ожидал такой бурной реакции.
- Ну, ладно, что вы…
Минут через пять они полезли дальше. Две трети пути уже остались внизу, лесенки давно пропали, приходилось карабкаться вверх исключительно по трубам. В башне и так достаточно прохладно, а ближе к вершине он и Колян вдруг замерли от неожиданного порыва ветра. Прямо напротив зияла огромная дыра в бетонной стене. Он сразу вспомнил слова Алены об аварии и взрыве газа. Это, наверное, и были те самые последствия после того взрыва. Сквозь дыру была видна изрядная часть города. Порывы ветра спутали волосы Коляна, который не потрудился сделать “хвостик”.
- Когда-то здесь взрыв был, - крикнул Пацифист. – Из-за этого строить и престали. А потом в проект администрация перестала бабло вкладывать, заморозили…
- Да знаем мы, - отозвалась Дрим.
Когда они добрались до вершины, и, наконец, вылезли наверх, столкнулись лицом к лицу с влюбленной парочкой лет семнадцати. Судя по выражению их лиц и растрепанности одежды, они только что закончили заниматься любовью, и были сильно смущены, все понимали, в чем дело. Он с тоской посмотрел на Алену. Та улыбалась.
Из нутра башни еще на несколько метров вверх торчала металлическая конструкция, а сама площадка была настолько большой, что девчонки тут же принялись играть в догонялки. Пацифист просил их перестать это делать. От края нас отгораживали металлические поручни. Кое-где они отсутствовали. В одном месте, где их не было, значилось белой краской: «Выход для девочек», а в другом «Выход для мальчиков». Поручни, конструкции и сама площадка по периметру пестрели надписями с именами, датами, стихами, названиями модных и не очень рок-групп, вперемежку с надписями «HIP-HOP» и «RAP», также в изобилии тут и там виднелись кружочки пацификов, анархий, пентаграмм и других всевозможных знаков. Где-то он приметил актуальный слоган из старенькой рекламы: «Правило номер один – белое не одевать. Правило номер два - не танцевать. Правило номер три – обтягивающее не носить». В случае с башней последнее было явно не в тему. Он с небольшой опаской подошел к краю. Город с окрестностями на много километров вперед простирался на все четыре стороны перед ним. Вдали дымили трубы индустриальных районов, похожие на воткнутые в землю спички, центр оказался нагромождением многоэтажек, величиной не больше спичечных коробков, а Исетский пруд казался просто лужей. Машины и люди мелькали внизу крошечными точками. Он посмотрел вверх. Облака тянулись совсем рядом, потянись и рукой поймаешь. От увиденного в горле застыл тяжелый ком восхищения. Вау.… Рядом стоял, подпрыгивающий от восторга, Колян.
- Супер, да?! Вообще улет! Супер!!!
Он и не заметил, как к нас сзади подошла Алёна и Дрим. В руках у Дрим было по батлу «Куража».
- А я и забыл! – воскликнул Колян, потирая ладони. – Мы ж на Плите хотели всё выпить! А запивон?
Дрим извлекла из своего рюкзака пластмассовую полтораху «Буратино». Пацифист взасос целовался со своей рейвершей Инной, опрометчиво не обращая на нас никакого внимания. Первый батл разошелся на четверых за полторы минуты. В голове зашумело от «Куража», а во рту остался неприятный вкус хлорки от «Буратино». Проклятая свердловская вода! Пацифист оторвался от своей подружки и присоединился к нам, почувствовав запах халявы. Халява противно пахла, зато вставляла мгновенно. Инна пить отказалась, она морщила свой аккуратный носик и брезгливо отворачивалась, когда мы пили, выводя при это своим красивым голоском:
- Бля, и как вы можете пить это говно?
И только когда вторая бутылка, описав кривую дугу, полетела вниз (а полетела она скоро), он понял, что они с собой сделали. Пятеро из них шестерых были пьяны настолько, что не рискнули спускаться вниз в таком состоянии. Пацифист продолжал свои любовные игрища со своей кислотной девочкой, а Колян сел играть в карты с Алёной и Дрим, но долго они не проиграли – первый порыв ветра унес больше половины битых карт. Они сели с кислыми минами.Он же решил дочитать своего Сартра. Строчки расплывались, плавно перетекали одна в другую, сплетались и били по глазам нестройной геометрией. Он бросил читать, достал из рюкзака свою вельветовую куртку с капюшоном и оделся. Ветер наверху продувал до костей. Так они и просидели на башне порядка трех часов, перебрасываясь бородатыми анекдотами и играя в «города». Екатеринбург внизу жил своей жизнью. Кампания смотрела вниз и видела всё. Наверное, Господь точно так же взирает на весь наш мир… Алёна пыталась плести феньку.
…Когда они спустились, наполовину протрезвевшие, город плавно стал растворяться в сиренево-чернильных сумерках. Болтая, они побрели в сторону Плиты, без энтузиазма обсуждая, стоит ли идти сегодня в «Свинарь». Сегодня вечером, помимо местной рок-н-ролльной шелупони, там играли «Чайф».
Фонари провожали их вытягивающимися тенями.
***
Я заметил – когда человек влюблен и у него долги, то предметом разговоров становится его моральный облик.
С. Довлатов. «Чемодан».
В один из поздних летних вечеров он полуобнаженный лежал на диване. Тихо жужжал вентилятор. На его груди покоилась девичья голова с растрепанными локонами. Люда была облачена лишь в его большую фланелевую рубаху, и тихо посапывала после обалденного секс-марафона. На нем самом были лишь наспех натянутые широкие бриджи. Молодой человек не спал. Вот уже две недели, как эта шестнадцатилетняя девочка оказалась в его постели. А ведь ему уже двадцать четыре!.. “ На самом деле она выглядит гораздо старше, тем более что скоро ей семнадцать, – он пытался себя успокоить, как-то оправдать себя перед самим собою, а потом просто в очередной раз всё послал. – Какого черта?!! ” Школьницы, по крайней мере, их неиспорченное большинство, чистые и неискушенные нимфетки, с широко раскрытыми глазами и хлопающими ресницами, не способны на обман, или, тем более, на предательство. Ну, большая часть… Он вспомнил последнюю девушку, их скандал перед расставанием… А ведь он её действительно любил… Иногда он думал, что он любит её до сих пор, и не может выкинуть насовсем из головы… Часто вспоминал, как она просто так взяла и переспала с каким-то малознакомым чуваком. Да Бог ей судья… После того, как она ушла покатилась череда абсолютно одинаковых дней: водка, трава, случайные связи… И лишь весной, когда из под серой пелены, затянувшей небо, ему улыбнулись первые лоскутки голубого цвета, он понял – пора бросать всё это. Сменил телефон, пейджер, друзей, работу. Перестал пить и даже стал бриться чуть ли не каждое утро. Занялся спортом. Сделал себе еще одну татуировку на спине, и хотел попробовать запирсинговать язык. Побоялся. Отложил. Стал много читать, еще больше, чем раньше. И вот… В итоге, на его плече спит очаровательная, как распускающаяся роза, нимфеточка с нежной кожей, вьющимися волосами и трепетными ресницами. “А ты везунчик,”- подумал он про себя. Почти все его одноклассницы и одногодки женского пола давно превратились в дородных целлюлитных мамаш. А он отчаянно не хотел стареть. Кому это надо?
Её веки дрогнули, и она проснулась. Выгнулась, как кошка, потянулась и сладким певучим голосом прошептала:
- А я кофе хочу… И щербету… Щербет остался?
- Ага… Подожди, я сейчас…
Он выскользнул из под нее, сунул ноги в вязаные тапочки и пошел на кухню, там насыпал молотого кофе в резервуар кофеварки, налил воды и щелкнул кнопкой. Аппарат зафырчал и начал плеваться в кофейник черным ароматным напитком. Потом он взял с полки в шкафчике кусочек щербета, отделил его от целлофановой пленки, и порезал на кусочки, и только после этого пошел обратно. Он застал её в узких стрингах-трусиках, застегивающей бюстгалтер. У нее была слишком большая для шестнадцатилетней девушки грудь. Он поймал себя на мысли, что хотел бы видеть это каждый день… Но… Когда-то ведь мы это проходили… Она вздрогнула, когда он подошел к ней со спины, прижался к её горячему телу, а его ладони скользнули вниз по её животу.
- Отстань! – шутливо отбивалась она. – Тебе мало?
- ДА! – рявкнул он, состроил зверскую рожу и весело рассмеялся.
- Я кофе хочу… - капризничала она.
- Ну, так одевайся, твой кофе уже почти готов.
- Так ты мне не даешь! – она наконец высвободилась из его объятий. – Помоги мне лучше бюстгалтер застегнуть… На вторую петельку… Ага… Вот так…
Он сделал это, и она, накинув обратно на себя его рубашку, пошла на кухню, покачивая глянцевыми бедрами. У нее было шикарное тело.
На кухне он налил ей кофе в маленькую глиняную чашечку, и включил телевизор. По первому каналу показывали новости. Она, как кошка, терлась щекой об его плечо, и разве что не мурлыкала. Он погладил её волосы, провел рукой по выгнутой спине.
- Расскажи мне о себе что-нибудь… - попросила она.
- Ну, я даже не знаю… - он смутился. – Да всё вроде как у всех. Ну, сейчас, по крайней мере… Хотя, знаешь, раньше я ездил автостопом. У меня были вот такие волосы, - он показал ладонью ниже лопаток. – Объездил всю страну. Сколько лет прошло…
- Ух, ты! Клёво! – она заметно оживилась. – Я тоже хочу автостопом! Поехали куда-нибудь!
- Ты шутишь?! Тебе ж первого сентября в школу, осталось-то пару недель. Что родители твои скажут? Да и у меня работа… Нет. Одназначное нет!
- Ну вот… Всегда так… - огорчилась она. – А я всегда мечтала поехать автостопом куда-нибудь… Было бы здорово…
Она мечтательно закатила глаза. Он грустно улыбнулся.
- Знаешь, это всё не так романтично, как ты себе представляешь. На самом деле. Приходится жрать всякое дерьмо, такое, какое ты дома никогда бы не стал есть, например. Иногда идешь по трассе несколько часов подряд и никто тебя не подбирает, - он хлебнул кофе из чашки. – Ну, и ночевать тоже приходится в таких непотребных местах, как подъезды, чердаки, подвалы, в лучшем случае, у кого-нибудь пьяного неформала дома, на полу. Давно это было…
- Ой, что-то я расхотела автостопом ехать. Я-то представляла себе всё это, как показывают в рекламных роликах. Ну, там, как про “Фанту”, например. Едешь в открытом кадиллаке…
- Не смеши меня, - он чмокнул её в щеку. – Какие планы на сегодня?
- Пойдем в парк, погуляем… - она гладила его руку. - Жалко лето кончается…
- Этого всегда жалко.
Жаркие сумерки сочились сквозь окна, как густой черничный кисель. Они допили свой кофе и пошли в комнату. Пока девушка одевалась, он стоял у окна. Когда всё это было… Очередное дежавю цепляется за следом всплывающее дежавю. Чувство тоски по прошедшему не покидало его, он вспоминал ту, с которой прожил год, и которая так легко смогла его предать. Он до сих пор не простил, и не смог понять, зачем она это сделала. В глубине души он был убежденным моногамистом, и измена для него была сродни самоубийству, он даже представить не мог себя ни с кем другим, когда встречался с ней… Сейчас на него смотрела очаровательная фея с васильковыми глазами и идеальной фигурой. Что еще тебе нужно? Ты разве веришь в то, что это чудесное создание может тебя обмануть? Он боялся доверять своим чувствам, но впервые за многие тоскливые месяцы, на душе у него было спокойно и хорошо. Он подошел к ней и основа бнял её сзади. Старые привычки (или даже больше – условные рефлексы?), не проходят даже спустя многие годы. На её шее болтались сандаловые бусы, и, вперемежку с её духами, источали по настоящему будоражущий аромат. Он с удовольствием вдохнул этот запах. Кожа её шеи была теплой…
“Что будет с нами завтра?” – подумал он.
***
Трасса за трассой, закусочные и столовые у дороги, пыльные поселки и городишки на пути, шумные мегаполисы, одна машина за другой, грузовики, автобусы, электрички, разные люди, разные судьбы, разные рассказы и разные характеры, все это вертелось, как безумный разноцветный калейдоскоп в течение трех дней. Все эти дни он добирался в первостольную на попутках и на электричках. Первую ночь он провел в Ставропольском городском парке, расстелив на земле палатку, вторую ночь он проспал наполовину в электричке, наполовину на скамейке в зале ожидания железнодорожного вокзала в Богучаре, а третья ночь встретил под Липецком, на одном из дачных участков, на котором не было хозяев, в теплице. За все это время он не потратил ни рубля на проезд, тратил исключительно на еду, а в пище он был более чем непритязателен, тем более что иногда он питался овощами с дачных огородов (в рюкзаке у него было всегда не меньше килограмма картошки, и пара-тройка огурцов), да иногда его подкармливали хлебосольные попутчики в электричках. За плечами словно сквозь туманную жаркую дымку осталась смутная череда городов: Ставрополь, Привольное, Песчанокопское, Зерноград, Батайск, Ростов-на-Дону, Новочеркасск, Шахты, Каменск-Шахтинский, Миллерово, Богучар, Павловск, Воронеж, Воробьевка, Липецк… В конце концов, ему настолько надоела вся эта бессонная маета, что он в Липецке купил билет на вокзале, и всю дорогу до Москвы прохрапел на верхней полке, пока проводница не растолкала его уже на вокзале в столице. В вагоне было пусто. Он, зевая, встал, закинул рюкзак на плечо и нехотя, протирая сонные глаза, вышел на перрон. На улице было теплое утро, солнце ярко било в глаза, и он искренне радовался, что наконец-то выбрался из кошмарной южной жары. В Москве была приемлимая температура, именно такая, о которой он мечтал. “Сейчас курнуть бы…” – думал он, глядя на серую форму проходящих мимо него милиционеров. Последний свой косой он скурил еще три дня назад, в Ставрополе. Думая об этом, он направился в сторону метро, смущая внешним видом зазывал-таксистов. Еще бы! Месяц путешествий, каких-то непонятных ночевок под открытым небом, в подъездах и прочих непотребных местах превратили его одежду в что-то совсем уж невразумительное. Если бы он еще не стирал свой прикид в коммуне, то его принимали бы за бомжа. Сильно тертые, с прорехой на одной коленке и заплатой на другой, джинсы, рубаха в клетку с сальным глянцем и пятном от кетчупа, грязные кеды с заляпанными грязью резиновыми носами, рваный рюкзак, немытые длинные волосы. Срочно нужна была вписка; место, чтобы привести себя в порядок, постираться, помыться, отоспаться. Благо Лина снабдила его целой кучей адресов, в его ксивнике на груди, в блокноте целая страничка была исписана адресами и телефонами её симпатичным аккуратным почерком. “Я тебе говорю, без крыши над головой ты не останешься! Только скажи, что ты мой друг, и тебе нужно вписаться. И всё!” – он вспоминал её слова. Лина, конечно, просто чудо, да еще и такая красавица, но… У него в горле сразу же вставал неприятный ком, когда он вспоминал, что Колян бросил его ради нее. Он сам никогда бы так не поступил. В подземном переходе он купил жетончики на метро и на таксофон, две пары алкалайновых батареек в плеер, и, постояв немного у киоска с кассетами, купил альбом «Калинового Моста» – «Травень», просто единственная кассета с битлами уже вконец надоела. Воткнул наушники в уши, и под «Кроху» шагнул на эскалатор, с удовольствием разглядывая лица москвичей, поднимающихся вверх по соседнему эскалатору. Битый час он катался по метро, разглядывая архитектуру подземной Москвы, изучая навигацию подземных переходов со станции на станцию, улыбался встречных хмурым лицам и разглядывал рекламу в вагоне электричек. Когда ему это все надоело, он поднялся на эскалаторе наверх и вышел на улицу. Арбат был именно такой, каким он его и представлял, и видел по телевизору и чем-то напоминал ему екатеринбуржскую Плиту: куча всяких разных продавцов антиквариатом, безделушками, фенечками, бижутерией, картинами, значками-марками, книгами, дисками и кассетами. Улица кишела людьми, отовсюду была слышна музыка, из палаток, торгующими аудиопродукцией, и иногда встречались и пьяные музыканты, орущие под гармошку или под гитару, чаще всего что-нибудь из «ДДТ» или «Чижа». Он с удовольствием ходил между рядами и глядел на точно таких же чуваков, как он: с серьгами и с длинными волосам, в терто-рваной джинсе и в замусоленных кедах. У него на родине в его родном городе, таких, как он, был один на тысячу, а тут, видя такой полнейший андерграунд, он просто расплывался в улыбке. Постоял, послушал, как чувак в тельняшке пел под гитару Цоя, выпил портвейна с каким-то незнакомым парнем с сережкой в ухе, который настойчиво просил составить ему кампанию. Но время неуклонно двигалось вперед, и нужно было решать проблему с жильем. Двинув вниз по улице, он наткнулся на целую череду таксофонов, извлек из ксивника блокнот и позвонил по первому телефону. Молчание. Таксофон отрыгнул монетку. Молодой человек помнил, что говорила ему Лина. «В самом начале моего списка – самые надежные вписки. Это все мои хорошие друзья, впишут без вопросов. А снизу, на самый уж пожарный случай, сомнительные, но тоже вполне неплохие вписки. Только могут не вписать без меня. Но из всей этой кучи, надеюсь, кто-нибудь тебя впишет». Телефонов было порядка двадцати. «Самых надежных», как назло практически не было дома. Либо никто не брал трубку, либо сообщали, что Маша (Коля, Петя, Вася) гуляют, уехали на дачу, на море, автостопом, делают аборт и тому подобное в таком же духе. Когда телефонов осталось совсем уж мало, он начал испытывать небольшой мандраж. Не хотелось вписываться в подъезде, хотелось помыться, нормально поесть за столом, поспать на чьих-нибудь чистых простынях… Очередной телефон отозвался быстро. Красивый томный женский голос.
- Алло…
- Здравствуйте.
- Здравствуйте…
- Простите, а Ирину я могу услышать?
- Можете…
- Будьте любезны, позовите к телефону.
- Вообще-то это я.
- Ирина, привет! Ты меня не знаешь, я друг Лины…
- Как тебя зовут?
Он сказал ей свое имя.
- Хорошо. И что тебе от меня надо?
- Лина сказала, что я могу вписаться у тебя на пару деньков, я в городе никого не знаю, и переночевать негде…
- Что, совсем негде? А как же ты собрался здесь жить?
- Ну, вообще-то я собирался жить у Лины, она скоро приедет, а пока негде… Вот, она дала твой телефон… У тебя можно вписаться?
- Дай подумать… Сегодня суббота… Ладно, хорошо. Ты сейчас где?
- На Арбате, возле метро.
- Короче, жди меня там, возле входа в метро, никуда не уходи. Ты как выглядишь?
- Высокий, длинные светлые волосы, с большим рюкзаком.
- Ага, хорошо. Запиши на всякий случай мой сотовый.
Она продиктовала телефон.
- Записал? Всё, жди! Буду минут через тридцать-сорок.
- Всё, жду.
Он повесил трубку. Всё складывалась как можно лучше. Интересно, а эта Ирина симпатичная? Сколько ей лет? Он воткнул наушники в уши и стал слушать Ревякина и компанию. В небе грелось солнце, и не было ни тучки. За целый день он жутко проголодался, и недолго думая, купил в киоске хот-дог и сел на лавочку у метро... Потом не удержался и купил еще маленькую стеклянную бутылочку «Пепси». Приятная прохлада освежила не только горящее от острого горло, но и голову. Почти сытым он чувствовал себя заново рожденным. Прохожие сновали туда-сюда, огромный людской поток несся в метро, само метро порционно выплевывало одну толпу за другой, на улице стоял галдёж, характерный для мегаполиса. Он устало откинулся на лавке и продолжал гипнотизировать крутящиеся двери в метро. Скорее всего, она должна появиться оттуда. Под ложечкой ожидающе засосало. А если не впишет? Ну, в принципе, в блокноте оставалось еще несколько телефонов…
Прошел час. Он уже начал беспокоиться не о том, что она его не впишет, а о том, что она вообще не приедет и начинал постепенно нервничать. Что за ….? Недолго думая, он подошел к таксофону, бросил еще монетку и набрал её номер сотового. Приятный голос оператора сообщил, что абонент находится вне действия зоны покрытия сети или отключен. «Наверное, еще в метро» – подумал он. Прошло еще десять минут, и он уже хотел идти обзванивать оставшиеся номера, как появилась она. Словно изящный кораблик она выплыла из метро, и начала озираться по сторонам, потом, заметив его, расплылась в улыбке и подошла. Миловидное личико, сильно завитые прогидропириченные кудряшки до плеч, высокий рост, длинные, словно от шеи, стройные загорелые ноги, легкое платьице, маленькая сумочка и сандалии на босу ногу. Он ожидал увидеть что-то совсем другое, например, хиппуху в сквозных джинсах и кедах, но никак не эту дорогую мажорную игрушку. Девушка благоухала дорогим парфюмом и сверкала белоснежными зубами. Он подумал о том, что от него, наверное, не так вкусно пахнет, и зубы у него пожелтели от чрезмерного курения конопли. Он недовольно поморщился. Ну, и что теперь?
- Привет! – Ирина подошла к нему и игриво ткнула пальцем его в живот. – Давно ждешь? Извини, я тут немного застряла… По делам. А ты настоящий хиппи! Совсем как Линка! Ну, что, хиппи, пойдем?
- Куда?
Она недовольно щелкнула язычком.
- Куда, куда… Тебя вписать надо или нет? Вон грязный какой, - она повела своим миниатюрный носиком.- И вонючий. Будем тебя отмывать, ну, и всё такое….
Она хихикнула. “Сука, - подумал он. – Издевается”. У нее нездорово поблескивали глаза. Ему она показалась красивой, но абсолютно стервозной сучкой. Ладно, ночь впишусь у нее, а там видно будет.
- Хорошо, я так понимаю, мы к тебе домой поедем?
- Нет, не совсем. Домой мне мама запрещает гостей водить. Ну, не принято. Мы поедем ко мне на квартиру. Тут, в принципе, недалеко. Только не на метро, там сейчас такая вонь, я и так уже пожалела, что на метро сюда поехала…Мы поедем на такси, - она недовольно морщила носик.
- Вообще-то у меня с деньгами не густо…- он пытался ей как-то намекнуть на свою финансовую несостоятельность.
- Дурачок! Забудь о деньгах и ничего не говори. И поменьше вопросов, хорошо? – она обезаруживающе улыбнулась. Она была действительно красивой девушкой, эдакой ожившей барби. Он задумался, не слишком ли много красивых девушек за одно лето? И успокоил сам себя, слишком много красивых девушек не бывает! К тому же Ирина была совсем не его формат. Ну, совсем… Он чувствовал себя так, как чувствует себя фермер рядом с девушкой королевских кровей. Ему было не по себе.
Грациозно взмахнув ручкой, она остановила желтую “Волгу” с кубиками на дверцах. Ехали они до Садового Кольца, потом он запутался в сплетениях улиц и совсем не следил за тем, куда они едут. Ирина хихикала, хлопала его по коленкам, т вообще вела себя довольно развязно. В пути она расспрашивала его о нем самом, кто он, откуда, и прочее и прочее… Он с неохотой рассказывал. Скоро такси остановилось, Ирина расплатилась с водителем, и они вышли у подъезда многоэтажного дома. Подъезд был оснащен кодовым замком, внутри было чисто, на подоконнике стояли цветы, а на полу лежали коврики. “М-да, попал… Настоящее мажорное логово…” – думал он. Скоростной лифт плавно дернулся, и устремился вверх. Ирина поправляла кудряшки – в лифте на всю стену было зеркало. Она жила на тридцать втором, вернее, в пентхаусе. Чтобы попасть к ней домой, нужно было подняться по железной лестнице, как будто на чердак. Огромная одна комната, наполовину прикрытая сверху пластиковым подобием крыши, наполовину застекленная. Вместо трех стен – толстые стекла. Минимализм в мебели: стеклянный журнальный столик, заваленный модными глянцевыми журналами, разноцветный расправленный диван, напротив плоский телевизор с огромной диагональю, четыре высоченные колонки в разных углах комнаты, небольшой шкаф, огромный холодильник, газовая плита у окна и две полки: одна с посудой, другая с видеокассетами. У входной двери зеркало в полный рост. За пластиковой шторкой-перегородкой наблюдалась душевая кабина и белел фаянс унитаза. На полу блестел желтый паркет. Из окон обозревалась почти вся Москва. Солнце било в глаза. Такого молодой человек еще не видел никогда. От увиденного пейзажа у него перехватило дух.
- И… Это твоя квартира?…
- Ну, да, а что? Родители подарили на восемнадцатилетие. Вот уже два года тут тусуюсь. Сначала всё время здесь жила, но одной скучно, да и удобств тут никаких… Иногда приезжаю сюда от предков отдохнуть. А вообще я тут редко бываю. В последнее время, по крайней мере. Я больше люблю свой дом, там, где родители. А тебе, кстати, сколько лет?
- Я твой ровесник, - он не знал о чем с ней можно говорить. А она, по всей видимости, так не считала.
- Ну, и отлично, - они сняли обувь. – Одевай тапки.
У двери стояло несколько огромных мягких тапок. Он взял себе зеленые с зайчьими ушами. Вспомнил Марка Твена. “Принц и нищий”. Сглотнул от неприятных мыслей, но решил не обращать на это внимания.
- Иришка, ты не против, если я сразу в душ?
- Нет, конечно, - он был ей благодарен за ту легкость в общении, которой она обладала. Никаких социальных рамок. Спасибо тебе, мажорная девочка. Он прошел за перегородку, задернул плотную пластиковую ширму. Снял носки, джинсы, рубашку, и шагнул в душевую кабинку. Задернул дверцу на салазках, включил воду. Сверху полилась теплая вода, он сделал её горячей, поднял к льющимся сверху струям воды голову и закрыл глаза. Так он стоял несколько минут, и только после этого вымыл волосы шампунем, намылил свое тело. Долго и упорно тер мочалкой руки, ноги, живот и спину, до красноты, потом постирал свои вещи, и, отжав их, повесил на перегородку. Взглянул в зеркало. На него смотрел усталый, но довольный молодой человек с длинными вьющимися от воды кудрями и с недельной щетиной. Немного поскреб щеки бритвой, оставив аккуратную бородку снизу. Улыбнулся. Свежий и помолодевший, с намотанным на бедрах полотенцем, он вышел из душа.
- Вау… Совсем другой человек! И татуировка прикольная… - Ирина восхищенно щелкнула языком. Вульгарно развалившись, она лежала на диване, дымила тонкой длинной сигаретой и смотрела телевизор.
- Ага… Помолодел лет на пять, - он сел на краешек дивана. – Солидная у тебя квартира…У тебя предки какие-то шишки, да?
- Я ж тебя просила, не задавай много лишних вопросов, хорошо?
- Ладно, понял… А сама чем занимаешься?
- Да ничем, - она накручивала локон на палец. – Школу закончила, поступать не стала, на фига? У меня и так всё есть… Моделью одно время работала, но надоело. Всё одно и то же: съемки, показы,вечеринки, секс… Надоело!… Задолбало трахаться со всеми фотографами… Хотя, знаешь, не понимаю, зачем я это все делала… И сказать-то не могу, что сама не хотела… Хотела. Только не знаю зачем… Наверное, интересно было всё попробовать… Да вот, кстати, Лина твоя, тоже моделью работала, а может и сейчас работает, не знаю… Да у меня, если так подумать, все подруги модели… Ха! Лина меня однажды от мусоров отмазала, долгая история, я её должница… Но я что-то разболталась… Ты, наверное, есть хочешь?
- Да не отказался бы…
Ирина подошла к холодильнику и замерла в раздумьи перед открытыми дверцами.
- М-да… А кушать-то и нечего… Какие-то непонятные консервы, откуда они взялись?… Сыр с колбасой испортились… О! Яйца есть!… Нормальные, наверное, еще… Овощи… Соусы…. Короче, иди сюда сам и сам бери все что-хочешь. Чувствуй себя, как дома.
- А сама со мной не перекусишь? – он вопросительно задрал бровь.
- Ну, давай…
Пятнадцать минут у них ушло, чтобы почистить картошку, еще столько же, чтобы обжарить её во фритюрнице. Через полчаса они сидели у телевизора, с аппетитом ели картошку-фри с соусом и салатом. По телевизору показывали шоу Бенни Хилла. Иринка хохотала даже в самых несмешных местах. Глаза её блестели. Она нравилась ему, уже не просто как человек, который помог ему в трудную минуту, но уже и как девушка. Она смеялась, он видел румянец на её щеках. Наевшись, он откинулся назад и развалился на подушках. И совсем не заметил, как глаза его закрылись и он уснул.
Проснулся он в темноте и не сразу понял, где он находится. На головой мерцало звездное небо, а на его плече, свернувшись калачиком, спала какая-то девушка. Несколько секунд в его голове всё вставало на свои места. Он легонько потрепал её по плечу.
- Иришка…
- А… - она потерла сонные глаза. – Блин, я что, тоже уснула? Вижу, ты уснул, легла тебе на плечо, лежу, думаю… Ха…
Она встала и включила свет. Засияли неоном светильники на стеклянных стенах. Он подумал, что это, наверное, здорово смотрится снизу, как взлетная площадка для вертолетов. Симпатичные неоновые лампы создавали недвусмысленную атмосферу. Ирина потянулась, как выспавшаяся кошечка, и встала с дивана. На ногах у нее до сих пор были огромные розовые тапки. Тапки были похожи на две лисьи мордочки.
- Что будем делать? Займемся любовью?! -она улыбнулась. – Шучу, шучу… Можно двинуть в клуб какой-нибудь… Ты любишь клубы?
- Ну, смотря какие… - он почесал затылок, изобразив гримаску. – Я рок-н-ролл люблю, ну, в широком смысле этого слова…
- У нас тут куча всяких рокерских клубов! А я больше по хаусу загоняюсь. Ну, и Prodigy, конечно! Любишь рейв?
- Не… Как-то не очень… Я ж хиппи, как ты говоришь…
- Так что, теперь сидеть будем целый вечер здесь? Хотя, знаешь, в нормальный клуб, в таких порванных штанах, как у тебя, наверное, не пустят.… Знаешь что? Давай я тебя здесь закрою, а сама на пару-тройку часиков смотаюсь на рейв. Ты же не обидешься? Просто жутко охота потанцевать. Сегодня был тяжелый день… А?!
И она вопросительно поиграла бровями. Как будто он здесь что-от решал. Что он мог ей сказать? На танцульки идти не было никакого желания, и даже если бы оно и было, одежда всё равно еще была мокрой. Часы показывали двадцать два сорок. Он вздохнул.
- Ладно, чего уж там. Всё равно моя одежда еще не высохла… Не боишься меня тут одного оставлять?
- А куда ты денешься с подводной лодки? – она улыбнулась. - Теперь ты мой пленник.
Она состроила злую рожицу.
- Когда ты вернешься?
- Ну, через несколько часов… Может до утра задержусь, хотя это вряд ли… Если что, звони на мобилу, номер ты знаешь. Телефон вон там, на стене.
Она ткнула пальцем в сторону холодильника.
- Ладно, ЦУ принял… Буду глядеть телик, ждать тебя…
- Вот и ладушки…
Она подошла к шкафчику, и, как ни в чём не бывало, стянула через голову платьце, обнажив идеальную спину с острыми лопатками, осиной талией и круглой попкой в трусиках-танго. Соблазнительно встряхнула волосами, на секунду повернулась к нему лицом.
- Не обращай на меня внимания, я переоденусь.
И отвернулась копаться в шкафчике в поисках нового гардероба. Он ничего не мог ответить. «Наверное, у моделей так принято, - размышлял он, не отводя взгляда от её красивого тела. – Привыкли, не стесняются совсем…» Ирина недовольно что-то бурчала себе под нос, выбирая одежду. В конечном итоге она остановилась на легкомысленной полупрозрачной кофточке и короткой голубой юбочке. На ноги она натянула черные чулки, которые вызывающе выглядывали витым ажуром из под короткой юбки. Повертевшись перед зеркалом, она подошла к нему и, ткнув пальцем в ногу, расстроенно сказала:
- Большая затяжка?
- Где?
- Да вот… - и она показала пальцем конкретно где. На чулке была стрелка длиной не больше полсантиметра.
- Да ты с ума сошла! Её ж почти не видно!
- Да, правда? – она заметно повеселела. – Ну, тогда я пошла!
Он проводил её до двери, она непринужденно чмокнула в губы, и вышла за дверь. По ту сторону послышалось бряканье ключей, – она запирала его внутри. Он подошел к дивану и рухнул в его мягкие объятия. Еще сутки назад он ночевал на заброшенном дачном участке в теплице, а теперь он лежит на диване в роскошном пентхаусе, смотрит телевизор с огромной диагональю и ждет девушку-модель, которая, судя по всему, не прочь с ним трахнуться. А ведь в самом начале, она ему ой как не понравилась… Всё-таки жизнь чертовски непредсказуемая штука! Дела пошли в гору, думал он, мысленнно потирая ладошки. Неоновые светильники создавали поистине неповторимую атмосферу. Он чувствовал себя героем американского фильма про любовь, где главный персонаж ждет свою возлюбленную. Многоканальная спутниковая антенна дарила столько каналов, что он не знал, на чём остановится. Посмотрел немецкое MTV, со смешными гавкающими виджеями, потом по другому каналу смотрел какое-то дефиле с длинноногими моделями, ловя себя на мысли, что когда-то так по подиуму ходила и Ирина. На одном из каналов он отыскал только что начинающуюся мелодраму, сходил до холодильника с мыслью что-нибудь пожевать, но, наткнувшись на литровую бутыль мартини бьянко, раздумал. С сожалением отметил, что в холодильнике не было ни сока, ни даже «Спрайта». Зато был лед в морозилке. Пока шел фильм, он пил. Ему нравился вкус мартини, до этого он пил его всего несколько раз, тем более после всех этих паленых напитков, типа «Куража» и всяких портвейнов, этот алкоголь казался просто божественным. И, разумеется, он с удовольствием пил, не задумываясь ни о каких последствиях. Когда мелодрама закончилась, он был уже чертовски пьян. Решив выключить все светильники, он подошел к стеклянной стене. Ночная Москва с высоты птичьего полета сверкала, переливаясь разноцветными огнями и неоновыми вывесками. На много километров во все стороны тянулись сияющие огни самого большого мегаполиса в стране. И он был почти в его сердце. Он вспомнил, как это всё начиналось, как они с Коляном стартанули из своего города автостопом, путешествовали, жили в коммуне, и вот теперь он стоит пьяный в полном одиночестве посреди шикарного пентхауса и невидящими глазами смотрит на сверкающую Москву. Где-то там, в одном из модных клубов, сейчас развлекается Ирина.… Где-то далеко, за много километров отсюда, наверное, спит Колян, обнимая Лину. Ему стало грустно. “Дождусь Иру и займусь с ней любовью, ”- твердо подумал он. Постоял еще немного у окна, потом выключил все светильники, и упал на диван. В темноте беззвучно мерцал телевизор. Звук он убрал, и лежал с закрытыми глазами, даже сквозь веки видя светлое пятно экрана. Потом он уснул.
Когда он разлепил веки, сквозь окна вовсю било солнце. Прятный запах свежесваренного кофе щекотливо дразнил ноздри. Краем уха он слышал, как на плите что-то шипело и скворчало. В воздухе витали потрясающе соблазнительные запахи свежеприготовленной пищи. С трудом повернув голову, он уставился на неё. Ирина, сверкая загорелыми ногами, стояла у плиты в одной тишотке. Тишотка была псевдоспортивная, на спине значилось «69». Из под края тишотки выглядывали круглые глянцевые ягодицы. Тихо играло радио. Чтобы меня не разбудить, догадался он.
- Ну, ты даешь! – она услышала, как он ворочается на диване, в её голосе сквозили озорные веселые нотки. – Надо ж так накидаться! Я ночью прихожу, а ты тут валяешься пьяный в стельку. Не было-то меня три часа всего, а ты так напился… Еле местечко для себя нашла на диване, развалился, система труп, даже аварийку отключил…
С утра у нее было хорошее настроение. Он хотел ей что-то ответить, но язык во рту напоминал кусок жеваного картона, и он раздумал. Надо же было так нажраться всего с литра вина! Не ожидал он от своего организма такого подвоха, может это от того, что пил почти на голодный желудок? Да нет, вроде кушали перед этим… Он перевернулся на живот, и тут с ужасом обнаружил, что лежит абсолютно голый. Скомканное полотенце, которым он обматывался, лежало на полу смятой кучкой. Натянув на себя плед, и ловя смешливые взгляды Ирины, он побрел к душевой.
- А ты у нас стеснительный! – он услышал её веселый голос из-за ширмы. Натянуто улыбнулся. Ну, не привык он щеголять перед всеми с голой задницей. Он же не модель, да и фигура у него далеко не атлетического сложения… Умылся и почистил её зубной щеткой зубы. Потянулся и снял с перегородки свои трусы. Они были абсолютно сухие, как, впрочем, и вся остальная одежда. Джинсы были самую малость мокроваты, совсем чуть-чуть, и он решил не обращать на это внимания. Вышел из душевой, и зажмурился - весь пентхаус был залит солнечным светом. Блестящий паркет играл в солнечных зайчиков. Пока он брел от постели до душевой, он как-то этого не заметил, с полузакрытыми глазами. Только сейчас он понял, насколько он хочет есть. Подошел к плите, где крутилась Ирина, заинтересованно поглядел, что она готовила. Ирина пожарила большую яичницу, подрумянила хлеб в тостере, сварила кофе. На столике лежал большой пакет с ванильными круассанами.
- Жрать хочу… Просто умираю… - прошептал он ей на ушко.
- Я сегодня делаю невероятные вещи! Я готовлю! Знаешь, когда я в последний раз готовила? – она сделала хитрое лицо. – Не помню. На самом деле, сегодня особенный день. Угадай, почему? Сегодня мне двадцать стукнуло!
- Ты шутишь… - он взял стеклянный кофейник с кружками и перенес на столик перед диваном. – Серьезно?
- Абсолютно! И знаешь, что я сегодня хочу? – она загадочно на него посмотрела. – Хочу день рождения не похожий на другие дни рождения! Я придумала!
Она подняла палец вверх. Молодой человек с интересом её слушал и переносил остатки завтрака на столик. На этот раз это была яичница в сковороде и дощечка для резки зелени.
- Ну, и что ты такое придумала?
- Сегодня мы пойдем покупать подарки. Подарки тебе.
Она рассмеялась, увидев его изумленное лицо.
- Ирин, ты шутишь…
- В свой день рождения я хочу сделать тебе подарок. Могу я себе такое позволить? Тем более, ты мой друг, и ты мне нравишься…
- Так ты всем своим друзьям на свой день рождения даришь подарки?
- Нет, - неожиданно она посерьезнела. – Это первый такой день рождения. Да, и к слову, у меня нет друзей…
Молодой человек решил лучше не спрашивать почему. Он подавил зевок и сел на краешек дивана.
- Ну, что, может уже завтракать будем?
- Угу, давай.
Яичница оказалась немного пережаренной и сильно пересоленой. Но он держался молодцом, жевал, не подавал виду. Она со вздохом отложила вилку:
- Ладно, чего уж там, не насилуй себя. Хреновая яичница получилась… Пересолила я что-то…Давай я тебе кофе налью. Тебе с молоком? Сахар класть?
Он кивнул. Они попили кофе с круассанами, оделись и вышли в подъезд. Ирина заперла входную железную дверь, и они вошли в лифт. После кофе он чувствовал себя гораздо лучше. Ирина предложила позавтракать в каком-нибудь кафе, раз завтрак дома не удался. Он согласился. В кафе было прохладно, работали кондиционеры. Они перекусили, и выпили по бокалу шампанского в её честь и за знакомство. Потом она надолго отлучилась в уборную, вернулась повеселевшая, с блестящими глазами. Схватив его за руку, она вытащила его на улицу. Утро было солнечным, и день обещал быть гораздо более теплым, чем вчерашний.
Они целый день гуляли по городу, ездили в метро, на улицах ели мороженое. В каком-то большом многоэтажном магазине она купила ему дорогие чуть расклешеные голубые «Ливайсы», 846 модель, и в том же магазине, в отделе напротив она купила ему недешевые английские кеды. Его старые джинсы она скомкала и положила в пакет, туда же сунула его пару старых грязных кед, а пакет кинула в урну у магазина. Он чувствовал себя неловко, но она так заразительно смеялась, когда он мерил все эти вещи, и в примерочной даже пыталась к нему шутливо приставать, что он забил на все эти предрасудки, и со спокойным сердцем принял от нее эти подарки. Джинсы были потрясающими, он давно уже присматривал новые в разных секонд-хэндах, но до сегодняшнего дня так и не нашел ничего подходящего, а старые, которые Ирина выкинула в урну, разваливались на глазах. Потом они поехали на Арбат, там она купила ему дешевые, но симпатичные костяные бусы, они выпили пива, и, спустившись в метро, поехали на ВДНХ. Там они гуляли среди сверкающих на солнце фонтанов, обнявшись, как влюбленная парочка, сделали два снимка на «Полароиде» у фотографа со змеей, отказавшись от самой змеи. Фотограф, лысый неопрятный дядька, не возражал. Один снимок молодой человек положил к себе в ксивник. Другой забрала Ирина. Потом они поехали на такси до «МакДональдса» и пообедали там. Пара бигмаков, пара большой картошки-фри, макфлурри, и два ванильных коктейля, будто замешанных на клее. Ирина смеялась, когда видела, как у него вытягивается лицо и втягиваются щеки, когда он пытался пить коктейль через трубочку. Это было невозможно. Когда они всё съели, она вздохнув, посмотрела на него.
- Слушай, а у тебя никогда не было мысли постричься? У тебя такое симпатичное лицо, думаю, тебе бы пошла короткая стрижка… - Увидев его ошарашенные глаза, она поправилась. – Ну, не совсем короткая, так… Модельная, с челкой и всё такое…
Неизвестно, что у него было внутри, и о чём он думал, но уже через час, он выходил из парихмахерского салона, с прической, как у Гэллахера из «Oasis». Полметра его вьющихся волос остались лежать на полу парихмахерской. Ирина, глядя на него, радовалась, как ребенок.
- Слушай, а ты бы тоже мог работать моделью! – говорила она, поправляя ему прическу. – Такой лапочка…
Он чувствовал себя совсем другим человеком. В новых джинсах и кедах, с новой прической, в новом городе и с новой девушкой. Всё было для него, как во сне. Часов в шесть они вернулись домой, нагруженные пакетами из магазинов. Помимо подарков ему, Ирина накупила еще кучу шмотья себе. Ирина откровенно сорила деньгами, наверняка её родители были какими-то меценатами или олигархами. У него в голове все перемешалось. Ему было сложно представить тот дом, в котором она обычно жила, если эта квартирка, доставшаяся ей на день рождения, в центре Москвы, в пентхаусе, стоила уйму денег. Но сама Ирина ему нравилась. Она была веселой и обаятельной, с ней было нескучно. Вечером она собиралась потащить его в какой-то клуб, и ему уже ничего не оставалось делать, как согласиться. За целый день он сильно вымотался, и когда они зашли домой, он мешком рухнул на диван. Ирина же носилась по квартире, как заводная. Казалось, она нисколько не устала, и готова тусовать по городу хоть прямо сейчас. Он совершенно уже без сил закрыл глаза.
- Ирин, ты точно хочешь в клуб? Я так устал…
- А ты поспи часика три, отдохни, и потом будешь, как огурчик. Я тебе говорю, - она взяла в руки свой мобильник. – Ой, а телефон-то мы дома забыли, сколько народу звонило…
Она бегло набрала номер.
- Алло, ма, привет!… Ой, спасибо, спасибо! Нет, я сегодня домой не приеду, нет… Я целый день с другом, ага.… Да ты его не знаешь, такой хороший мальчик.… Ну, перестань… Мы поживем с недельку-другую у меня, хорошо?… Я тебя люблю… Да, я домой заеду завтра кой за какими вещами. Папе привет. Ну, всё, давай…
Когда она повернулась к нему, он уже почти спал. Он села к нему на диван, потрепала его по волосам. Он вопросительно посмотрел на нее.
- Мммм?…
- Я в супермаркет схожу, куплю еды, ну, и прочего, хорошо? А ты поспи, ладно?
И она встала, поправив растрепавшийся светлый локон. Он закрыл глаза. Когда она закрывала его изнутри, он уже спал. Пару часов он спал как убитый, ему снилась дорога, Колян, коммуна.… Когда он открыл глаза, первое что он увидел, была спина Ирины, склонившейся над столиком. Он осторожно взял её за плечо, она вздрогнула и резко повернулась. Глаза Ирины блестели, и зрачок был расширен. Её ноздря была припудрена чем-то белым, а на стеклянном столике извивались белые червяки какого-то порошка и свернутая трубочкой десятидолларовая купюра. Она нюхала кокаин.
***
/Выдержка из её дневника/
За что, Господи, за что ты послал мне такую огромную любовь? Я просила любви, да, но такой огромной…Я не готова, я слишком слаба для нее, слишком хрупка, чтобы выдержать это всё, этот дикий шквал чувств, эти раздирающие чувства эмоции… Да, я сделала ошибку, большую ошибку, но я осознала это, поняла, Господи, не лишай меня его, пожалуйста…
Эта любовь играет со мной, как кот с мышью, и я не в силах от него никуда уйти, я не могу, это выше меня.…
… Твой запах. … Твой с ума сводящий безумный запах; когда мы вместе, я не могу от тебя оторваться, я глажу тебя своими ненасытными жадными ладонями по волосам, шее, животу, и, когда тебя уже нет рядом, а я ложусь спать, я зарываюсь лицом в свои ладони, они хранят до утра твой запах…
Все мы люди, не бывает идеальных романов. Случается, и мы ссоримся, миримся, обижаемся, целуемся.… Но что скрывается для меня за этими безликими словами, этими бездушными буквами на бумаге?!! Как это передать?!! Как заплести этот огромный тяжелый хрустальный шар чувств в нить слов? Я не могу этого сделать, даже если бы сильно захотела, я не всесильна, я всего лишь хочу быть рядом с тобой, слышать твой голос, ласкать твое тело, посылать смешные открыточки каждый день по Интернету, шептать тебе на ушко непристойные нежности, от которых у тебя начинают блестеть глаза, а голос обретает тяжелые нотки.… О, Господи, как же ты желанен и недосягаем одновременно, сейчас даже больше, чем тогда, когда я полюбила тебя всем сердцем. Целый год бесконечного счастья ты подарил мне, ни с чем не сравнимые месяца; ни с кем, никогда, я не был так счастлива, как с тобой, ты поглотил меня полностью, и как я могла так поступить с тобой…Я не в состоянии отказаться от всего этого... Как бы мне хотелось, чтоб всё было по-старому, чтобы всего этого не было… Как можно самостоятельно отказаться от твоих жарких поцелуев, от глубины твоих глаз, от твоих сильных рук? Как? И я испортила всё это сама.… Как мне пережить все это, как мне вернуть тебя обратно?
Не было ни дня за все это время, чтобы мы не увиделись или хотя бы не услышались… “Я слишком много думал о нас. Я не уверен, что ты моя половина… Любящий человек не мог так поступить… Я хочу найти свою половину.…Я ненавижу тебя…” “А разве когда меня нет рядом, ты не вспоминаешь, что ты чувствуешь, когда прижимаешься ко мне всем телом? Не вспоминаешь это ленивое ощущение кайфа, когда я лежу у тебя на груди, закинув на тебя ногу?” “Уже нет.” Внутри всё обрывается. “Ну, что, что не так? Что я сделал не так?” Слишком сильно любил? “Прости, прости, солнышко…. в последнее время ты вел себя просто супер… Ну, все эти открыточки, на пейджер всё время сбрасывал, это было так приятно…” Я так устал от всего этого, я просто хотел быть с тобою, пойми! Как ты могла это сделать? “ “Не знаю…прости меня, прости меня, дуру …” “Я тебя ненавижу, я не хочу больше тебя видеть, убирайся… Ты предала всё то светлое и чистое, что было между нами…”Молчи, пожалуйста, молчи, не говори больше ни слова!!! Неужели ты не вспоминаешь, когда меня нет рядом, то, как мы вместе купались в ванной, сидя напротив друг друга, пили горячее вино, как я терлась своей щекой об твой большой палец ноги… Неужели ты не вспоминаешь, как мы жили с тобой вместе целый год, твое любимое мороженое с двойной карамелью в «Баскин Роббинсе», пикники на природе вдвоем, только ты и я, как мы целовались на чертовом колесе, и вместе кормили белку в парке с рук, как ты фотографировал меня (бесконечные горы фотографий с моим изображением в самых различных ракурсах до сих пор лежат у тебя по всей квартире…ты же не порвал их, правда ведь, не порвал?…)? А помнишь, как я притащила к тебе на День Святого Валентина в сорокаградусный мороз круглый аквариум с огромной золотой рыбкой? Неужели ты не помнишь, как мы договаривались сделать себе одинаковые татуировки, и долго спорили в каких именно местах? Неужели ты забыл все те открытки, письма и стихи, которые я тебе писала? Ты тоже как-то написал мне стишок, я до сих пор помню его наизусть…
Моя милая, рыжая кошка
Этой ночью забудь обо всём,
Я возьму ледяную ладошку
И дыханьем согрею потом…
Я купаюсь в лучиках счастья,
И до боли душою к душе
Я тянусь. И я больше не властен,
Мне теперь не сдержаться уже…
Ты, лукаво ко мне прижимаясь,
Дышишь в шею, ты сводишь с ума!…
Я с тобой моментально теряюсь…
Я хочу!.. И ты хочешь сама…
Закрываю глаза… Ты со мною…
Мы друг в друге.…Забудь обо всём…
В этом мире НАС только ДВОЕ…
И Вселенная, спящая сном…
Твои слова режут меня, как ножом. “Неужели весь этот мир, весь этот НАШ мир, ничего для тебя не стоил? “ Неужели ты ни о чём этом не вспоминаешь? Я не верю.… Я была жестока, но это было ошибкой.…За что ты так со мной? Да, да, я знаю, знаю… Но ведь… Не отворачивайся от меня, пожалуйста… “Ты слишком эгоистична, ты думаешь только о себе…Я и так всё время думал о том, как сделать так, чтобы у нас было всё хорошо. Пора подумать о себе”. “Так ты хочешь сказать,что это… это не… любовь? “ Мой голос дрожит. Я ненавижу себя в такие моменты, безвольная тряпка, которая умоляет вытереть об нее ноги, «Только останься со мной!»… Я согласна со всем, я признаю свои ошибки, да, я была не права, я готова ползать перед тобой на коленях, только не бросай меня! И каждый раз я пытаюсь сделать что-то с нашими отношениями, как-то вывернуться, но лишь бы мы были вместе. Что я значу для тебя, для чего тебе я нужна? Неужели ты больше действительно не любишь меня? Мне становится страшно только от того, что это могло прийти в голову… Господи, где мне взять столько сил?!!!!!!!!!!!
Разлука с тобой невыносима, как и невыносима мысль о ней… Медленное угасание, нежелание есть и спать, безвольное разглядывание потолка целый день на кровати (телефон на расстоянии вытянутой руки), как-то раз мы это уже проходили… Я не хочу больше этого… Пожалуйста, ну, пожалуйста, я так не хочу больше этого… За что, за что мне это всё?!. Ты же знаешь, что я этого больше не вынесу.… Тогда же зачем ты опять начинаешь убивать меня? Я же просто хочу, чтобы мы были счастливы вместе, неужели этого так много? Ответь мне! Неужели я хочу слишком многого?! Видеть твою улыбку, твои глаза, спать вместе, укрывая твое голое плечо одеялом, гладить твои волосы, смешно торчащие ежиком во сне… Скажи, ну, кто, кто тебе нужен? Неужели не я?…
…Какая же я дура, ну, что не могла сдержаться? Вот уже прошла неделя, я выслушала от тебя огромную обвинительную речь, на протяжении которой плакала, потом сорвалась, наорала на тебя тоже, собрала вещи и уехала к родителям. Назад дороги не было. Я помню до сих пор, как ты всегда говорил, что измену не простишь никогда… И сдался мне этот художник? Мама до сих пор не может мне этого простить. Лучше бы ей ничего и не говорила… А ведь она верила, что у нас всё сложится, все будет хорошо…
За окном лежит снег, медленно, но неуклонно наступает зима. Желания ходить в университет, видеть кого-то абсолютно нет. Всю неделю я валялась на своем диване перед ворохом твоих фотографий, смотрела, вспоминала, плакала… Иногда звонила тебе. Но когда ты подходил к телефону, бросала трубку. Аппетит куда-то делся, в моем рационе остался только крепкий кофе. Поначалу мама пыталась как-то заставить что-то делать, или хотя бы кушать, но всё было тщетно. Апатия поглотила меня, не оставив ни следа от моей прежней натуры. Ты не звонил, мне было трудно даже просто тебя не слышать. Единственное развлечение, о котором я сейчас вспомнила и которое могла себе позволить, это читать твой дневник. Многое до сих пор в нем было неясно; места, имена, города менялись с каким-то арифметическим ускорением. Я делала скидку на то, что ты писал это для себя, не разъясняя разных ненужных и ясных для тебя деталей. О дневнике я не вспоминала почти всю эту неделю. Он так и пролежал в сумке, в которую я не заглядывала с тех самых пор, как приехала к родителям. Раскрыв его на том месте, где лежала закладка, я продолжила читать.
***
2 августа.
Когда она мне всё рассказала, я слегка обалдел. Неудивительно, что у нее совсем не было друзей. А я поначалу подумал, что она так шутит… Вряд ли кому захочется дружить с дочкой наркобаронов (А дело, по её словам, обстояло именно так). Именно дружить; просто прихлебателей наверняка было предостаточно. На мой резонный вопрос о проблеме с властями, Ирина мне поулыбалась, мол, никаких проблем, всё нормально. Её папаша был полковником КГБ в отставке, и по старым каналам возил огромные партии кокаина из Азии, в Москве у него всё расходилось по дилерам более мелкого пошиба. Именно поэтому (несложно и догадаться), семейка Ирины недостатка в деньгах явно не испытывала. А я теперь и не знал, что делать. Всё так чудесно начиналось, и тут… Я начал задумываться о том, чтобы искать другую вписку. Ладно еще алкоголь или марихуана, но кокаин…
Ирину моя реакция явно не порадовала. Кажется, она даже немного растерялась. А я даже не мог объяснить ей конкретно, что я испытываю к ней да и по всему этому поводу тоже. Она была такая милая и непосредственная… красивая… сексуальная… нюхающая кокаин… Черт! Почему всегда так? Как только у меня становится всё хорошо, так сразу случается что-то мерзкое. Ирина пыталась мне объяснить, что кокаин не такая уж и гадость.
- Это не какой-нибудь спидбол, кокс с героином, от которого в носу перегородки лопаются, это чистый кокаин! Такой неразбавленный порох только у моего папаши можно взять, остальные дилеры всегда разбавляют какой-нибудь дрянью! И ты даже не пробовал, как ты можешь сразу к этому настолько негативно относиться?
- Потому, что это наркотики! – возражал я.
- Травка с гашишем тоже наркотики, но ты же куришь, и ничего!
- Это совсем другое! На ганджубас не подсаживаешься так, как на кокаин!
- Не будь таким консерватором! Ты мне мою бабушку напоминаешь! Просто попробуй, от одного раза ты не подсядешь, это факт, и, в конце концов, тебя ж никто не заставляет постоянно нюхать, я хочу чтобы ты просто попробовал… - она облизала губы. – Знаешь, как классно заниматься любовью под порошком?..
Она взяла мою руку и провела ею по своей груди. Грудь была круглая и упругая. Сквозь ткань я чувствовал, как напряглись её соски. У этой девушки определенно был дар убеждения. И, действительно, почему нет? Всего один разочек… Она вопросительно смотрела мне прямо в глаза. Её зрачки были расширены, а глаза блестели. Теперь я понял, почему у нее всегда были такие глаза. Не знаю зачем, но я кивнул головой.
Первая дорожка обожгла мне морозом ноздри, так что мурашки прокатились по всему телу, и я тут же втянул в себя вторую. Господи, что делает со мной эта девушка? Сегодня днем, стояло ей только сказать, и я подстригся, хотя об этом раньше и подумать без содрогания не мог, а уже вечером нюхаю с ней кокаин… Что происходит? Постепенно мое тело окутала приятная нега, а разум очистился, и стал кристалльно ясным. Я никогда так хорошо себя не чувствовал, на все сто процентов. Рядом, улыбаясь, сидело очаровательное чудо с большими красивыми глазами.
- Я так понимаю, что сегодня ни в какой клуб мы не пойдем?
- Ты угадал, - и она стянула свое платье через голову.
3 августа.
Наступило утро, точно такое же, как и тысячи других таких же утр до этого. Ночь вспоминалась, как яркий фееричный секс-марафон. Никогда в жизни я не получал от секса такого наслаждения, это было лучшее, что я испытал за всю свою недолгую жизнь. И проспав всего пару часов, я чувствовал себя абсолютно выспавшимся и счастливым. Было жарко, и солнце уже било сквозь окна. Наша постель была смята, нижнее белье и одежда, простыня и одеяло валялись на полу, в центре дивана, обняв двумя руками подушку, на животе спала голая Ирина. Одну ногу она поджала под себя, а другую вытянула в сторону. Спутанные светлые волосы на спине напоминали английскую букву «J». В ложбинке позвоночника застыли неподвижные капельки испарины. Я потянулся, осторожно встал, подошел к холодильнику, пшикнул бутылкой «Кока-колы» и сделал несколько жадных глотков. Когда я повернулся, она уже была в трусиках, и курила тонкую сигарету, выпуская острые струи голубоватого дыма вверх.
- Когда ты в последний раз так занимался любовью? – спросила она, откровенно разглядывая мою обнаженную фигуру.
- Так, как сегодня – никогда! – честно признался я и, отвернувшись, пошел в душ. Почистил зубы и встал под прохладные струи. Я не чувствовал себя уставшим, а душ еще добавил мне бодрости. Когда я уже собрался было выходить, в душевую кабинку шагнула Ирина, и закрыла за собой створку. Первым делом она сделала воду горячее, а потом, обняв меня сзади за плечи, начала целовать мою шею. Мы торопливо совокупились, совсем как школьники, которые с минуты на минуту ожидают появления родителей. Потом мы завтракали бутербродами с сыром и зеленью, с кофе доедали остатки вчерашних круассанов. Когда мы закончили трапезу, она спросила:
- Ну, а что ты скажешь по поводу кокса?
- Ну, я же тебе сказал, - я глотнул кофе. – Потрясающе. Ни под травкой, ни под алкоголем не получал такого удовольствия. Кайф! Не так страшен черт, как его малюют!
- Вот-вот, я тебе говорила, – она подняла вверх длинный наманикюренный палец, совсем, как учительница начальных классов перед нерадивым учеником. – Ну, бахнем по паре дорог перед выходом?
- Давай! – я с охотой согласился.
Кокаин удивительный наркотик. Я всегда поражался, как может всего несколько граммов этого порошка так менять поведение, психику и менталитет людей. Теперь поведение наркоманов было мне понятным. Себя, разумеется, я наркоманом не считал. Я наркоман?! С какой стати?! Но когда в голове мелькала мысль о том, что всё это не может продолжаться вечно, я спешно гнал от себя эту мысль. Не хотел думать о том, что когда-нибудь сегодняшнюю золотую рыбку существования сольют в сточную канаву реальности, а чудесная прококаиненная фея исчезнет, как марихуанное опьянение. А что мне оставалось делать? Я разве что-то мог изменить? Единственным правильным решением, которое я мог принять, просто плыть по течению и получать удовольствие.
Короче, весь день мы протусовались в боулинге, дыша прокондиционированным воздухом (на улице, наверное, жара…), пообедали в каком-то национальном китайской ресторанчике, а вечером пошли в большой кинотеатр, по-моему он назывался «Победа», и посмотрели какой-то популярный отечественный паршиво снятый боевик про двух братьев-бандитов. Всё это безобразие сопровождалось неплохим саундтрэком наших рок-легенд, таких как Нау, БГ, Аукцион и тому подобных. Кое-где в эпизодах мелькнули Бутусов, Чиж, Настя и прочие мэтр-персонажи. Фильм мне не понравился. Ближе к десяти мы поехали играть в биллиард. Под кокаином (а мы нюхали еще несколько раз в течении дня) разум был чист, и я совершал исключительно качественные удары. Никогда не умел играть в эту игру, но на этот раз у меня получалось просто божественно. Ирина, хихикая, тоже забивала один шар за другим. Совсем как настоящий профессионал. Но я никак не мог оделаться от ощущения, что сейчас - это не совсем сейчас, и то, что происходит на самом деле, не совсем то, что происходит на самом деле. От этого дурацкого ощущения я долго не мог никуда деться, потом оно вдруг исчезло, и все встало на свои места. Вот я, а вот Ирина, а вот и всё вокруг, и мы здесь. Всё очень просто.
Домой мы вернулись на такси. За целый день Ирина потратила на нас двоих кучу денег, но, похоже, её это совсем не волновало. В свете неоновых светильников, у нее в пентхаусе, мы долго и обстоятельно любили друг друга, и, когда закончили, горячие и мокрые от пота, отвернулись друг от друга, и уснули. Засыпая, я почему-то вспомнил о Кенге.
4 августа.
- Слушай, а я тебе действительно так нравлюсь, что ты хочешь, чтобы я так долго жил у тебя? – спросил я утром, насыпая только что перемолотый кофе в кофеварку. Сама Ирина практически никогда ничего не готовила, это получалось у нее из рук вон плохо, чаще всего она кушала либо в каких-то национальных ресторанах (ей нравилась национальная кухня, а денег у нее было валом), либо в МакДональдсе. “МакДональдс это национальный американский ресторан” – шутила она.
- Не знаю, что-то в тебе есть такое , что цепляет изнутри, - она лежала на своем огромном диване и курила, стряхивая пепел в хрустальную пепельницу у себя на животе. – Понимаешь о чём я?
- Ага… - я уже поджаривал хлеб в тостере. – Масло у тебя есть в холодильнике?
- Кажется… Посмотри сам… - она задумчиво созерцала город внизу, который тянулся далеко вдаль жилыми массивами. – Вроде бы покупала в прошлый раз…
Через несколько минут мы сели завтракать. Не знаю, у кого как, но меня с утра есть совсем не тянет. Не могу и всё. Такая вот нездоровая особенность. Но я заталкиваю в себя завтрак через силу. На этот раз это неизменный кофе, тосты с маслом и бутерброды с ветчиной и сыром. Более основательно мы собирались поесть где-нибудь в городе.
Но сегодня что-то не так. Я вижу это по всем её движениям, выражению лица. Она явно чем-то обеспокоена. Мне это совсем не нравится. По радио неожиданно для меня включили G’N’R «November rain». Ностальгическая, трогательная, печальная песня. Нотка меланхолии в честь прошедших школьных деньков. Давно это было… Но что же такое с Ириной? Я немигающе уставился на её сексуально выпирающие лопатки, пока она стояла у шкафчика с одеждой. Тихо позвал:
- Ирин…
- А?!…
- Что случилось?
- Да, так, ничего…. Надо будет только к родителям заехать, ты же не против? У меня кокс кончился…
Ах, вот она настоящая причина её волнений! Кокаин!… А ведь девочка плотно сидит, думаю я. А что её остается делать, если папаша наркобарон? Я бы на ее месте, не знаю, уже кокс бы, наверное, в чай сыпал вместо сахара. Или что похуже. Так что Ирина еще молодчага, хорошо держится. Хоть и нервничает. Но кокаин всё-таки лучше взять. Я задумчиво чешу репу:
- Солнце, а может сегодня погуляем? Город мне покажешь, провинциалу…
Она смеется, но лицом ко мне не поворачивается.
- А ты хочешь?
- Ну, да… А то мы все по кинотеатрам да по клубам… Хотелось бы и на город взглянуть. У вас наверняка есть просто потрясающие места, я не прав? Хотя кое-где я уже побывал… На Арбате, на Тверской, на ВДНХ…
- Я тебе покажу сегодня самое романтичное и самое дорогое для меня место в столице. Есть тут такой райончик…
- Да? И какой же?
- Это секрет, - она подходит ко мне, на ней только тонкие трусики и серебряные кольца на пальцах, в руках легкомысленное платьице (в одной) и тертые клеши (в другой). Что лучше одеть, как ты думаешь?
- Я бы, конечно, хотел бы тебя в клешах увидеть, - я пытаюсь не смотреть на её грудь, но ни фига не получается. – Но, боюсь, там слишком жарко будет, так что надевай платье…
Она неожиданно садится на меня вверхом и жарко шепчет в ухо:
- Хочу тебя…
Я посто тащусь от девушек, которые обожают секс! И Ирина относится именно к таким девушкам, ей нравится заниматься сексом, она любит и умеет это делать. Стягиваю с нее трусики, она вскакивает и, сверкая точеными ногами, ускакивает за сумочкой. Из сумочки она достает остатки божественного порошка по дороге на каждого, мы нюхаем, и кидаемся друг на друга. Мне кажется, что наши тела плотно светятся от радости и желания. Когда всё кончается и мы, изможденные, падаем на цветастые простыни, она немедленно втыкает в рот тонкую сигарету. Ненавижу, когда она так делает. Да ладно… Я в блаженстве закрываю глаза. По телу пробегают легкие приятные электрические вибрации, я улыбаюсь. Ирина мурлычет у меня на груди, стряхивая пепел мне в пупок. Она любит так делать, моя прококаиненная принцесса. Неожиданно она поворачивается ко мне, её огромные глаза сияют от кокса и только что испытанного оргазма:
- Ты меня любишь?
- ???
- Ну, я хотела сказать… - глаза её тускнеют, она нехотя затягивается своей сигаретой. - Ты смог бы меня полюбить такой, какая я есть? – Молчание. – Просто мне так хорошо с тобой, я не хотела бы с тобой расставаться… Ты милый…
- Конечно, смог бы, солнышко, - я глажу её по волосам, и почти сам верю в то, что говорю. – Ты обалденная девушка… Просто изумительная… Правда… Я никогда таких как ты не встречал…
Да уж… Дочек наркобаронов не каждый день встретишь, Ирина – первая.
- Правда? – она смотрит мне в глаза, так что я даже начинаю смущаться. – Ты не шутишь?
- Нет, солнце, не шучу… Ты потрясающая… Я тебя обожаю, вот-вот влюблюсь…
А память-подлянка подкидывает мне Алёну, с которой у меня так ничего и не было. Не дала. Бывает. Но всё равно неприятно. Я встаю с дивана, иду к холодильнику, в который раз за это утро, и наливаю полный стакан яблочного сока. После секса очень освежает, особенно если у твоего партнера есть паршивая манера закуривать после финиша. Когда я допил сок и повернулся, она была уже в платье, и натягивала второй чулок. Как у нее это получалось, ума не приложу! Но одевалась она очень быстро, почти так же, как и раздевалась. Я тоже не стал медлить, влез в свой стандартный дареный комплект (рубашка, джинсы и кеды), и мы вышли. На улице было тепло, но не жарко. Что-то между «тепло» и «жарко». Листья высоченных тополей в её дворе шуршали нам что-то ласково-убаюкивающее. Проказник-ветерок игрался с оборками её платья.
- Блин… Я такая счастливая! – она прильнула ко мне, я улыбнулся, и она, заметив это, вдруг посерьезнела. – И это не из-за кокса. Из-за тебя…
Я чмокнул её в теплую щеку. Моя девушка была безупречна, выглядела она всегда на все сто.
Еще не было и двенадцати, но солнце уже набирало обороты. Теплые солнечные лучи ласкали наши лица, голые шеи и руки. Я жмурился от удовольствия. В каком-то магазинчике мы купили холодную бутылку шампанского, и выпили ее, просто шагая по улице, с горла. Потом до одури, пока не замутило, катались на параходике по Москве-реке, целовались на корме, смущая двух старых теток и их компаньона – лысеющего мужчину лет сорока. К середине дня я здорово
проголодался, Ирина думаю, что тоже. Мы пообедали в каком-то открытом кафе на набережной. Съели по шампуру жирного шашлыка, и запили всё это красным «Киндзмараули». Вкусное вино, грузины вообще умеют вино делать. Глядя на Ирину, меня не отпускала одна и та же мысль, - Ирина втрескалась в меня по уши. Иначе я не мог никак объяснить все эти подарки, «пожизненную вписку», халявную кормежку и бухло, кокаин и секс. Ну, первые пункты можно было бы объяснить нескончаемым счетом в банке, который она вряд ли смогла бы весь растратить вообще, ну, а как мне объяснить секс? Или она всегда такая? Решив не париться, я просто перестал об этом думать. Ну, что тебе еще надо, чувак?
Мы шагали к метро. Всегда приятно идти по улице с красивой ухоженной девушкой. Ловишь завистливые взгляды идущих мимо чуваков, тоскливо шагающих в одиночестве, и знаешь, о чём думает каждый из них. Это легко прочитать в их глазах. Там неоном светиться «ВОТ ПОВЕЗЛО!!!». Именно такие взгляды я ловил, когда мы шли, обнимаясь, по улице. На эскалаторе мы устроили показательное петтинг-шоу, проезжающие мимо чуть шеи не посворачивали. И это была её инициатива. Ирине нравилось эпатировать публику. Мне оставалось лишь её поддержать. Хотя не буду скрывать, мне это тоже нравилось. Метро в будний день это лучшее метро, которое можно вообще только представить. Ни утренней давки, ни вечернего перегара, ни праздничной блевотины в углах. Полупустые вагоны, сонные, как мухи, пассажиры, каждый запертый в своей маленькой индивидуальной вселенной, кто с плеером, кто с книгой или газетой. В метро постоянно у всех отсутствующие пустые глаза, как будто только их тела спустились в метро, в аидово царство, а души, наоборот, остались наверху. Мы с интересом зыркали по сторонам, не по-злому обстебывая разных наших попутчиков.
Ирина совсем не хотела выдавать то место, куда она меня везет. “Ты же всё равно города не знаешь, название тебе ничего не скажет. Вот приедем и увидишь сам,” – так сказала мне она.
Мы вышли на Китай-городе. Не удивительно, что Ирина так любила это место, я, как увидел эти хитрые переплетения улочек, тоже полюбил всем сердцем. Теперь слово Москва у меня ассоциируется не только с Кремлем и Мавзолеем. Теперь для меня Москва еще и Китай-город. Мы просто гуляли между домами пасторальных тонов, словно нарисованных пастелью, сидели под развесистыми столетними тополями, пили вино и целовались. Ирина бесконечно долго водила меня в лабиринтах районов. Более интересного нагромождения жилых домов я не видел нигде.
- Я бы хотел здесь жить, - сказал я, когда мы остановились у киоска с мороженым.
- Здесь, что ли? – она ткнула в киоск пальцем и рассмеялась.
- Нет, - я улыбнулся. – Вообще, в Китай-городе. Блин… Волшебное место.
- Я ж тебе говорила… Ты какое мороженое будешь?
Еще около получаса бесцельных блужданий вывели нас к стеклянным дверям метро. Блуждания оказались не такими же бесцельными, скорее целенаправленными. У метро мы остановились.
- Теперь мне домой надо… Ты как… хочешь познакомиться с моими предками? – она поднимает бровь.
- Я не знаю… – тяну я. – А надо?
- Ну, если не хочешь, можешь меня у подъезда подождать. Родителей мне край увидеть надо. Сам понимаешь…
- А сколько времени сейчас уже?
- Седьмой час уже, - она смотрит на свои часики. – Знаешь, может на тачке поедем? Я что-то не подумала, сейчас в метро такая давка, вонь… Поехали на машине?
- Поехали, - соглашаюсь я. – Мне и самому в это время суток в метро глубоко неприятно.
В машине она крепко держит меня за руку. Мы едем в самый центр. Потом я долго жду Ирину у подъезда на лавочке, пью пиво и пинаю мелкие камешки по асфальту. Через полчаса она возвращается злая, как собака. Дерганая походка, сдвинутые брови, поджатые губы. Я беру её за руку.
- Ничего не спрашивай, ладно?
- Хорошо.
Я не знаю почему она такая злая, но кокаин тем не менее она взяла. Целый пакетик. Больше я ничего не стал спрашивать. Не хотел портить такой чудесно прожитый день. Мы поехали домой.
5 августа.
Мы проснулись ближе к обеду. За окном вовсю лупил дождь. Наверное, из-за дождя мы так крепко проспали всю ночь, а может и потому, что ночью несколько раз занимались любовью, не знаю. Дождь барабанил по окнам пентхауса, и юркие струи воды торопливо сбегали по мокрому стеклу. Столицу окутала дождливая мгла, а огромные темные тучи, которые нависли чуть выше нашего тридцать второго этажа, можно было достать рукой. Похоже, это было надолго. На пару дней, а может и на неделю.
Я сел на диване и протер заспанные глаза. Ирина спала, разметав свои золотистые кудри по подушке. Я наклонился, вдохнул запах её кожи и прошептал ей прямо в ушко:
- Ирина.… Вставай… Утро…
Она нехотя перевернулась на бок, открыла глаза и сладко потянулась. Села рядом со мной, протянула руку и взяла свои часики со столика.
- Ого.… Уже почти час. Вот мы поспать.… Есть хочу, умираю…
Я погладил её по волосам.
- Что делать-то сегодня будем? Может, никуда не пойдем, а? Посидели бы дома. Ящик бы посмотрели, попьянствовали.… В такую погоду только бухать, даже пороха неохота… Ты как на это смотришь?
- Да уж, с погодкой нам подфартило… - она терла кончик носа. - Не к добру это, напьюсь, наверное.… Хотя, знаешь, посидеть дома это тоже вариант. Отдохнем, а завтра оторвемся по полной! Пошли в душ!
Мы пошли в душевую кабинку и долго мылили тела друг другу. Я вымыл волосы густым шампунем, и первым выскочил из душа, оставив Ирину нежиться под горячими струями еще несколько минут. Она вышла только тогда, когда в воздухе запахло свежесваренным кофе.
Помимо кофе, я еще порезал огурцы, помидоры и сладкий перец, нашинковал лук и зелень, и залил всё это майонезом. Музыку я не стал включать, гораздо приятнее было слышать барабанные мозаики дождя за окном; потом мы сели завтракать приготовленным салатом и тоноко порезанными ломтиками сыра с большими круглыми дырками. Завершающим аккордом, разумеется, был кофе и неизменные круассаны с ванильным кремом внутри. Мы завтракали молча, под шум дождя. Ирина выглядела усталой, я же не хотел навязываться. Закончив кушать, она закурили свои вонючие «Вог».
- Зайчонок, ты не прогуляешься за вином в супермаркет? Тут рядом, за углом, да ты видел!.. Я тебе кредитку дам, там обслуживают такие.… Сходишь?
- Конечно, - я начал собираться. Надел джинсы, рубашку, вытряхнул из своего рюкзака легкую вельветовую куртку с капюшоном, которую я слямзил в секонд-хэнде в Екатеринбурге. Ирина достала из своей сумочке маленькое кожаное портмоне, вытянула из него кредитку «Золотая корона» и протянула её мне:
- У меня наличных копейки, возьми вот карточку, купишь всё что надо, - она куталась в толстый махровый халат.
- Ладно, - я надел кеды, клюнул её в щеку и вышел в подъезд.
Она высунулась из-за двери:
- Код на карточке пять пять шесть три, запомни. И возвращайся быстрее, солнышко.
И она закрыла дверь.
Я спустился пролетом ниже и вызвал реактивный лифт. До сих пор не мог к нему привыкнуть. Критично осмотрел себя в зеркало, пока ехал вниз. Потом вышел из подъезда, накинул капюшон и пошел по мокрому асфальту, безжалостно наступая кедами на холодные рожи луж. Рядом с тротуаром вспучивались пузыри. Я дошел до конца дома, перешел дорогу по безлюдно гулкому подземному переходу и вышел прямо перед магазином. Возле супермаркета, на стоянке, ютилось с десяток автомобилей. Внутри было тепло и из невидимых динамиков играло радио. Заезженные попсовые хиты, как обычно. Я скинул капюшон, отряхнулся и подошел к банкомату, сунул в щель кредитку и щелкнул по клавише «баланс счета». Цифра, которая высветилась на табло, поразила меня окончательно. На такие деньги, наверняка, можно было купить еще одну квартиру в центре Москвы. Я вытащил карточку, отошел в сторону и задумался. Даже не ожидал от себя, что я такой мерзавец. Деньги, деньги, деньги… Взять прямо сейчас и исчезнуть… Могу позволить с таким лавэ жить в любой дорогущей гостинице. Фиг с ним, с рюкзаком у нее дома! Даже на паспорт!.. Такие деньжищи! На них я мог безбедно жить еще пару лет точно! Я представляю какими суммами ворочает её семейка наркодиллеров, всё это лавэ у нее на карточке просто копейки по сравнению с этим. А с другой стороны… Нехорошо получается. Для меня еще никто и никогда не делал столько, сколько сделала для меня Ирина. И еще сюда же её отец бывший кэгэбэшник, ныне наркобарон-мафиозник. Да он, если захочет, со своими связями меня нашел бы и в преисподней! И закопал бы! Нет, я в такие игры не играю… Соблазн велик, но что-то неохота так рисковать. Шкура дороже. Недаром говорят, что кто не рискует, тот не пьет валерьянку. А мне валерьянка на фиг не сдалась. Мне вдруг стало совестно. Ну, не подлец ли?
Я снова подошел к банкомату, снял пять тысяч со счета и, скрутив трубочкой, заныкал их в куртку в секретную дырочку между швами. Оставил пять сотен, их должно было хватить выше крыши. А исчезновение со счета каких-нибудь нескольких тысяч вряд ли кто заметит. Не думаю, что Ирина знала точно, сколько денег у нее на карточке даже примерно. Она просто знает, что денег у нее хватит на что угодно, на всё, что она пожелает, а об остальном и задумываться не стоит.
Я взял корзинку и пошел по рядам. В первую очередь я купил трехлитровую бутыль с красным вином, бутылку водки «Абсолют» и упаковку (шесть зеленых банок) пива «Heineken», несколько лимонов и несколько больших яблок, своих любимых консервированных персиков, большую корзину фисташек, набор специй (корица, гвоздика, зверобой, душица, боярышник, рябина),килограмм сыра «Маасдам», несколько плиток молочного шоколада с орешками, двухлитровый тетрапак с вишневым соком, маринованных огурчиков, баночку красной икры и буханку белого хлеба. Немного подумав, купил еще связку бананов. Все эти явства я с трудом уложил в два огромных пакета и вышел на улицу. Там было всё так же прохладно, и по лицу неприятно моросил дождь и дул ветер. На дорогу до дома у меня ушло десять минут. В лифту я вздохнул полной грудью, поставил пакеты на пол и глянул на себя в зеркало. Капли воды стекали по стрелкам слипшихся мокрых волос, бежали по щекам и влажному подбородку. Я промок и продрог до костей. До чего ж непредсказуема погода в столице! Несколько дней теплых деньков, а потом такая непогода…
Она мне открыла дверь, как раз тогда, когда я собирался нажать зеленую кнопку звонка. Улыбнулась:
- Я слышала, как лифт приехал. Сразу поняла, что это ты…
- Я замерз, - я зашел, закрыл за собой дверь и передал ей пакеты. – Вот, я купил все, что нужно для хорошей пьянки.
- Отлично, - она чмокнула меня в нос и понесла пакеты к холодильнику.
Я одел тапки с зайчьими ушами, прошел до дивана, снял мокрую куртку, джинсы и рубашку и повесил их на пластик душевой кабины, залез в свой рюкзак, достал свою старую растянутую футболку с рожей Моррисона и напялил её на себя. Больше сухих вещей у меня не было. На бедра я намотал длинное махровое полотенце, и, когда Ирина повернулась, и увидела меня в таком виде, она от души расхохоталась.
- Ну, у тебя видок!
- Угу…
- Ты столько бухла накупил, нам за неделю не выпить… Водки взял, а я водку не пью… Лучше бы батл мартини купил. Ладно, чего уж там, в следующий раз вместе пойдем… И пиво тоже… В такую то холодину?
- Ну, я впрок же, - пытался отшутиться я. – Зато я купил еще и вино!
- Вот его-то и будем пить!
- Короче, у меня к тебе партзадание. Порежь тонко сыру, шоколадки поломай кусочками… А я пока буду из вина готовить глинтвейн. Ты пила когда-нибудь глинтвейн?
- Не-а… А что это?
- Ну, увидишь! Тебе понравится. Я просто обожаю глинтвейн, мой любимый напиток.
- Ладно, давай сюда сыр…
И она принялась резать «Маасдам» тонкими ломтиками, а я залил почти полную кастрюльку вином, добавил туда несколько столовых ложек сахара и медленно мешал, пока вино не нагрелось, и сахар весь не растворился. Потом выжал в кастрюлю сок одного лайма, кинул порезанные дольки одного яблока и пряности, которые специально купил для этого. Всю эту смесь я не стал доводить до кипения, дабы она не потеряла градус, а снял, когда она стала просто очень горячей, попробовал ложкой – отменный вкус! Глинтвейн чем хорош, так тем, что из любого самого дерьмового винища можно сделал конфетку. И это мне всегда нравилось. Но свежеприготовленный глинтвейн горяч так, что обжигает горло. Я не люблю пить его таким, вкуса не чувствуешь абсолютно. Чтобы понять вкус глинтвейна, его нужно охладить, но совсем чуть-чуть, до состояния теплого чая.
Достав из шкафчика большие стеклянные фужеры, я разлил глинтвейн, и поставил на столик у дивана. На нем уже лежал на блюде, порезанный тончайшими ломтиками, сыр и поломанные кусочки шоколада. Ирина без интереса щелкала пультом. В её губах ядовито дымилась сигарета. Погода за окном усыпляла, дождь всё так же отбивал свое неизменное крещендо по стеклам пентхауса, а город внизу был укутан туманно-дождливой мглой. По «Дискавери» показывали, как автралийские аборигены охотятся на кенгуру. Вместо звука, который Ирина отключала, мы наслаждались музыкой дождя. Я сел рядом, держа в руках фужеры и ощущая ладонями тепло глинтвейна сквозь стекло. Ирина взяла фужер, с интересом понюхала содержимое.
- Пахнет изумительно, - сообщила она.
- Ну… - выдохнул я. – За нас, что ли…
- За нас! – она утвердительно кивнула и чокнулась со мной. Стекло тускло звякнуло. Хрусталь в этом плане сильно выигрывает перед стеклянной посудой. Звук у хрусталя гораздо ярче. Я сделал небольшой глоток, покатал вино на языке, ощущая его сладковато-терпковатый вкус. Индигриентов я не пожалел, глинтвейн получился отличным.
- Ну, как?
- Вкусно… - она пила маленькими глоточками, пытаясь понять всю гамму вкуса.
- Ага… И вставляет почище вина. Сахар добавляет оборотов.
И я с многозначительным видом снова отхлебнул из своего фужера. Под шелест дождя мы молча смотрели «Дискавери». После второго фужера Ирина положила свою голову мне на колени и довольно мурлыкнула, прикрыв глаза. Я погладил её по волосам.
- Поговори со мной о чём-нибудь, - попросила она, не открывая глаз.
- О чём, солнце? – я гладил её кончиками пальцев по щекам, шее, губам.
- Расскажи про себя…
- Ну, что тебе рассказать?… - я выжидающе задумался. – Живу далеко, в Сибири мой дом. Провинциальный маленький городок на нефти и газе. Люди едут туда, в основном, только за деньгами, да так и остаются там на всю жизнь. Деньги, как самый сильный наркотик. А я там родился. Но жить там невозможно. Зима с октября по апрель, морозы за сорок. Ну, и нормальной молодежи практически нет, одна гопота да наркоманы. Всю жизнь прожил в этой дыре, а этим летом решил оттуда автостопом рвануть. Поехал с другом. По стольким городам проехались! Больше всего мне Екатеринбург и Самара понравились. Мы с Коляном, ну, с этим моим другом, там пожили по недельке в каждом, а может и больше. Жили по впискам у знакомых, а когда вписок не было ночевали в палатке, а иногда в подъездах или на чердаках. Романтика, блин!…
- Ну, ты даешь! – выдохнула Ирина; она слушала меня широко раскрыв глаза. – Делать тебе нечего… А что, дома не сиделось?
- Приключений захотелось. И если бы не эти бредни, меня бы тут не было. А так, я сижу рядом с тобой, вот так…
- А с Линой где успел познакомиться? – Ирина неожиданно сменила тему.
- В коммуне хиппи, в Ставрополье. Она мне и дала твой телефон, да я тебе уже говорил… Кстати, она должна уже скоро приехать. Вместе с моим Коляном, он там с ней так и остался, не поехал со мной…
- М-да, хорош у тебя друг, - резюмировала Ирина.
- Ну, так вот, они остались, а я поехал. Обстоятельства сложились так, что я не мог там оставаться. И вот я тут, - подвел черту я.
- Исчерпывающая история, - улыбнулась она. Я не мог понять, шутит она или нет.
- Ладно, может теперь и ты пару слов о себе расскажешь? – я продолжал гладить её лицо. Она кашлянула и начала свой рассказ. Её история не была такой немногословной, как моя, она трещала, как сорока, без умолку. Наверняка, в школе она была страшной болтушкой. Такие девушки, как она, всегда болтушки.
Родилась она в Питере, но жила там совсем недолго. Папа был военный, и семья часто переезжала с место на место. Ирина за всю свою жизнь сменила около полутора десятка школ, и так и не научилась ни с кем дружить. Если у нее и появлялись какие-то подруги, то вскоре её семья снова переезжала в другой город, и ей опять приходилось начинать всё сначала. В конце концов, она перестала видеть в этом смысл. Одиннадцатый класс она закончила в Ташкенте, где её семья и осела окончательно. Отец занял какую-то руководящую должность в местном отделе КГБ, и резво начал подниматься вверх по карьерной лестнице. Причем, надо полагать, зная уклад особистов, папаша Ирины зарабатывал репутацию арестовывая простых обывателей и закладывая ненужных коллег. Там он и обзавелся криминальными связями в наркобизнесе. Это было крайне надежно, но и с другой стороны крайне опасно, заниматься наркотиками под «крышей» КГБ. О том, как и когда это началось Ирина узнала только, когда закончила школу. После Ташкента семья Ирины переехала в Москву. Отец ушел на пенсию, переодически летая в Ташкент, потом и вовсе перестал это делать, доверив весь бизнес надежным людям. Ему оставалось только лишь считать деньги, да иногда делать звонки в нужное место, чтобы отмазать своих людей, залетевших с наркотой в милицию. У папаши было всё схвачено и за все уплачено. Ирина, приехав в Москву, стала завсегдатайкой всех модных клубов, просаживая папины грязные капиталы. Друзей заводить она так и не научилась, и до сих пор была одна. Вскоре она стала популярной в клубной богеме. Знакомых стало более чем просто достаточно, но хороших друзей и подруг она так и не смогла завести. Тут же в Москве она начала ходить в какое-то элитное модельное агенство. Там из долговязой неприметной девушки сделали настоящую красавицу. Научили граммотно накладывать макияж, делать маникюр, поставили осанку и походку. Родители её не узнавали. Куда пропала сутулая девушка с толстой косой? Та девушка, которую в школе дразнили шпалой и каланчой? Её не было и в помине. Классическая история о гадком утенке. У Ирины пошли показы и фотосъемки для глянцевых журналов. Здесь она и узнала, что такое наркотики, беспорядочный секс, алкоголь и прочие излишества. Там она и познакомилась с Линой. Около полугода они жили втроем с одним фотографом, эдакая шведская семейка, причем, исключительно на деньги Ирины. Чем закончилась эта история – неизвестно. Я понял только то, что после этого Лина уехала хипповать по стране, а Ирина ушла из модельного бизнеса. Куда делся фотограф было непонятно, да и Ирина о нем особо не распространялась. И остались ей кокаин да клубы. Эдакая Евгения Онегина современности, которая не знает чем занять себя, да куда потратить деньги. И тут ни с того, ни с сего, я сваливаюсь ей на голову, как снег в мае. Вот и вся история.
Я удовлетворенно хмыкнул.
- Ты не представляешь, как мне всё это надоело. Такое ощущение, что я уже ничего не могу изменить, всё идет своим чередом, только мимо меня… - она потянулась и взяла кусочек шоколада. – Как будто обстоятельства управляют мной, а не я ими… Ведь так не должно быть, правда? И тут появляешься ты… Я сразу поняла, что ты человек, который способен изменить мою жизнь, помочь мне вырваться из этой клетки… Я, конечно, понимаю, насколько мы разные, но… Знаешь, мне кажется, что у нас есть что-то общее, какой-то внутренний знаменатель. Понимаешь? Мы же в чем-то похоже, а вот в чём – не пойму.
- Не знаю, - протянул я. – Еще хочешь выпить?
- Пожалуй.
Я встал, разогрел на плите остатки глинтвейна в кастрюльке и заново наполнил фужеры. Время подходило к шести. По «Дискавери» показывали уже какие-то яхты и море. Я взял пульт и включил звук. Шелест дождя отошел на задний план. Еще с полчаса мы пили глинтвейн и ели сыр с шоколадом. Потом, когда кончилось вино, мы занялись любовью.
… Уже поздно вечером, когда мы лежали обнаженные на диване, и смотрели, как мокнет вечерняя столица, она сказала:
- А мне кажется, что всё-таки мы неплохая пара.
Я погладил её по животу. Её кожа отдавала теплом, и была тонкой и гладкой, как атлас.
- Может быть, - просто сказал я.
***
Summer’s almost gone
Summer’s almost gone
We had some good time,
But they’re gone
The winter’s coming on.
Summer’s almost gone.
«The Doors».
Лето почти кончилось, вода в речках стала холодной, несмотря на греющее по привычке солнце, безвозвратно ушли те теплые деньки, когда дела идут сонно и вальяжно, и больше всего на свете хочется в тенёк и холодного пива. Близилось первое сентября, город оживился школьными ярмарками, тетки с детьми, давясь перманентным пломбиром в стаканчиках, стояли в вязких очередях за тетрадками и новыми карандашами, а школьники сидели по дворам нешумными кампаниями с грустными минами и дули пиво, одновременно радуясь и печалясь по поводу наступающего учебного года. В воздухе днем висела ленивая дрема, а сумерки вечерами стали прохладней и темней.
Всё свое свободное время он проводил с Людой. Они гуляли по городу, сидели в парках и ходили по гостям. Люда обожала ходить в гости к его друзьям. “Они все такие разные у тебя, - говорила она. – Один музыкант, другой увлекается экстремальными видами спорта, третий поэт… И все такие неформальные!... Не то, что мои одноклассники – подрастающие уголовники”. Ей нравились его друзья, а он даже немного ревновал. Иногда они ходили в гости к её подружкам, но эти визиты были скорее показушного характера, и эти подруги ему были глубоко безразличны, его волновала лишь она одна, он даже не успел заметить, как простая симпатия переросла в нечто большее. Он с трудом сдерживал обуревавшие его горячие эмоции к этой девушке, а вот она отдалась своим чувствам со всей страстью, на которую способны только лишь шестнадцатилетние девчонки. По сорок раз на дню она мурлыкала ему о том, как сильно она его любит, и не представляет дальше жизни без него. Что и говорить, ему давно никто ничего подобного не говорил, и ему было более чем просто приятно, он обожал слушать её влюбленное воркованье. В один из последних дней лета она преподнесла ему сюрприз. С ожиданием глядя ему в глаза, она сказала, что её родители очень наслышаны о нем, давно мечтают познакомиться, и приглашают тридцать первого числа на семейный ужин. Люда успела прожужжать им все уши про него, какой он замечательный и чудесный, и, разумеется, родителям стало жутко любопытно, с кем это дружит их чадо.
- А можно я не пойду? – без надежды в голосе спросил он.
- Нельзя! Мама и папа очень хотят с тобой познакомиться. Ну, Оксану ты уже знаешь… А еще на ужин придет мой старший брат, вся семья будет в сборе! Брат уже взрослый, он давно живет один и редко у нас бывает, ему двадцать пять или что-то типа того.
- Небось, гопник какой-нибудь? – провокационно закинул удочку он.
- Нет, совсем он не гопник, просто мой брат немножко со странностями, но я уверена, что вы найдете общий язык, вот увидишь.
- Ну, ладно, уболтала… - проворчал он.
Она счастливо сверкнула ослепительной улыбкой.
… Придя домой, он завалился на диван и серьезно задумался. Разница у них в возрасте составляла семь лет. Было о чем подумать, особенно при их раскладе. И знакомиться с родителями у него и вовсе не было никакого желания. Пускай бы всё шло своим чередом. Неловко смотреть в глаза родителей, которые почти уверены в том, что этот двадцатичетырехлетний парень спит с их шестнадцатилетней дочуркой. Но он уже пообещал ей и, поэтому, он решил, что всё-таки он не должен её так обламывать. У нее всё очень серьезно. А как же иначе?
На улице стемнело, он прошел на кухню и плеснул в чашку пива из большой пластиковой бутылки. Не успел он сделать и пары глотков, как зазвонил телефон. Это была Люда, он знал точно. Она всегда звонила ему перед сном.
- Привет, любимый, ты не спишь еще?
- Нет, но скоро собирался, - он отхлебнул из чашки пива. – А ты?
- А я уже баиньки, солнце, - она мурлыкнула в трубку, – и тебе тоже пора. Тебе ж завтра на работу вставать с утра.
- Ты зайдешь завтра ко мне в магазин? – он сделал еще глоток и поставил чашку на стол.
- Конечно, милый, я же по тебе скучаю.… И как магазин закроется, я зайду за тобой и мы пойдем ко мне. Ты же помнишь?
- Конечно, завтра у нас семейный ужин, - он немного поколебался и налил себе еще одну чашку.
- Умница, а я думала, что ты забудешь!… - он уже представлял, как она игриво накручивает локон волос на палец. - Ладно, давай, увидимся завтра. Спокойной ночи!
- Спокойной ночи.
- Я тебя люблю.
- Ага, я знаю.
И он положил трубку, залпом выпил свое пиво и пошел в ванную чистить зубы. Потом расправил постель, включил «Колыбельную хиппи» Чижа, и, свернувшись калачиком под одеялом, заснул под соло на флейте.
…С утра он позавтракал яичницей с кетчупом, слушая «Максимум» по FM, и пошел на работу. День был оживленный, учитывая первосентябрьский синдром, все сломя голову носились по магазинам в поисках покупок. Не обошли вниманием и магазин, где работал наш герой. В этой суете, он даже не заметил, как кончился рабочий день. И прямо перед закрытием в магазин пришла Люда, как и обещала. На улице было тепло и светило солнце. Он расслабил галстук на шее, и расстегнул все пуговицы на своем пиджаке. Они отправились к ней домой.
Её дом находился в одном из строящихся районов города. Они долго ехали на автобусе (хоть жила Люда не так далеко), подолгу простаивая в автомобильным пробках. Был час пик. У Люды была странная страсть к общественному транспорту. А вот молодой человек ездить в автобусах ненавидел. Наверное, как и любой другой человек без особых странностей. Когда они приехали, была уже половина восьмого. Район, где жила Люда был на удивление чистым и кое-где даже виднелись зеленые насаждения. Дом, где жила она, был красивой двенадцатиэтажкой с аркой. Каждый раз, когда он проходил в этой арке, его охватывало странное чувство. Как будто он проходил сквозь нее обратно в свою бесшабашную юность.
Родители Люды были парой средних лет, им обоим было чуть больше сорока. Вместо отца у Люды был отчим. Родители содержали пару магазинов и жили вполне обеспеченно. Квартира у них была обставлена соответствующе. Молодой человек чувствовал себя немного неловко, то ли от того, что не знал, как себя вести, то ли от того, что не нем был его строгий костюм с галстуком. Он терпеть не мог строгие костюмы, но был вынужден его носить по работе.
С ним поздоровался за руку её отчимом (парень удовлетворенно отметил, что тот его не помнит), мужчина знаком пригласил их на кухню, которая просто сияла белизной: ослепительно белые шкафы, белый стол, белый холодильник, уголок, оббитый белым велюром, белый сервис на белой скатерти. В воздухе витали неповторимые ароматы, от которого у него розыгрался нешуточный аппетит. Тем более что в последний раз он ел только в обед. Мама уже заканчивала сервировать стол, и вскоре они сели, к ним присоединилась Оксана, которая до этого смотрела в комнате телевизор. Отчим стал открывать бутылку с вином.
- А где Леша? – спросила Люда, обращаясь не то к папе, не то к маме.
- Он звонил недавно с сотового, сказал, что немного опаздает. Дела у него, - ответила мама, и уже обращаясь к папе. – Ну, что, наливай, что ли…
Отчим разлил вино в узкие хрустальные бокалы, они чокнулись, выпили и принялись за еду. Молодой человек давно не ел такой вкусной домашней еды. Изумительно тушеные овощи, нежно поджаренные отбивные, дразнящий корейский салат, аккуратно порезанные кусочки желтого сыра и розовой ветчины с веточками укропа и петрушки. Последний раз он так вкусно кушал на каком-то дне рождения, около полугода назад. Или больше? В любом случае он получал огромное удовольствие от чудесно приготовленной пищи, чувствуя себя чуть ли не настоящим гурманом. Раньше он и не мог предположить, что еда будет приносить ему столько удовольствия, в этом плане он был аскетом, лишь бы живот набить, а чем уже неважно, но сейчас в его голове как будто что-то изменилось. За ужином родители пытались вести ненавязчивую беседу. Молодому человеку больше показалось, что это был допрос, игра вопросами в одни ворота. Судя по содержанию вопросов, они были уже заготовлены заранее, и выплескивались на него со стратегически продуманной периодичностью. Где родился? Где учился? Где живет и где работает? Сколько лет? Чем собирается заниматься в жизни? Давно ли знает Люду? Не курит ли? А где живут родители? Любит ли Брамса и Достоевского? Некоторые вопросы откровенно злили, но он не подавал виду, некоторые вводили его в замешательство, но на все вопросы молодой человек отвечал вежливыми лаконичными фразами. Родился здесь. Учился на филфаке, ушел по семейным обстоятельствам. Живет в центре, в собственной квартире и работает в магазине старшим менеджером по продажам. Недавно исполнилось двадцать четыре. Не курит. Родители живут на Большой земле, под Пермью. Брамса не любит, любит Гайдна, Достоевского уважает, но из русских классиков предпочитает Чехова и Набокова. Отчим одобрительно хмыкал, мама улыбалась, Оксана делала вид, что все эти разговоры ей мало интересны, а Люда заглядывала в глаза всем четверым, пытаясь понять, что происходит. «Испытание» проходило успешно, разговор скатывался к каким-то второстепенным темам, как раздался переливчатый звонок в дверь.
- Ой, это Леша, наверное, пришел! – сказала Оксана. – Пойду открою.
Хлопнула входная дверь. Отчим встал достать из белоснежного серванта еще один прибор и хрустальный бокал. Молодой человек с тоской поглядел в окно. Тут же в кухню вошла Оксана и парень примерно одного с ним возраста. Длинные каштановые волосы, карие глаза, интеллегентное лицо. Но что-то в нем такое, от чего молодой человек сразу напрягся. Тот протянул ему ладонь и с очевидной неприязнью в глазах пожал его руку. Где-то он его уже видел, это точно. Только где? Город, в принципе, маленький, народу тут немного, может где-то и пересекались в гостях у общих знакомых… Единственное, чего он не мог понять, так это отчетливо читаемая ненависть в глазах Леши. Братская ревность? Да нет, не похоже… Тот сел рядом с ним, и тихо шепнул:
- А я тебя узнал.
В его голосе слышалась откровенная злоба. Мама суетилась вокруг сына, накладывая в его тарелку всё подряд, и бесперестанно щебеча:
- Леша, ну, как ты? Ты так редко у нас бываешь… Как у тебя дела? Девушкой не обзавелся? Кстати, вот это парень нашей Люды…
Она представила его. Леша, не поднимая глаз от тарелки, буркнул:
- Да знакомы мы, ма. Виделись раньше.
И тут, словно молнией его внезапно озарило. Он вспомнил, откуда знаком ему Леша. С тех пор у него отросли волосы, но он узнал его. Леша был именно тем художником, который разрушил его жизнь. Его предыдущую жизнь. Его любовь, потерю которой он с таким трудом пережил. Воспоминания нахлынули на него, как волна-цунами. Он сжал кулаки под столом, адреналин накатил на него почти так же, как когда-то давно, в его подъезде. Но если тогда эта агрессия била из него неудержимым ключом, то сейчас это была хорошо скоординированная стальная злость, готовая вырваться наружу по его первому требованию. Он, уставившись в тарелку, молча доел свою отбивную, поблагодарил маму за ужин, попрощался и вышел в прихожую.
- В чём дело, милый? – Люда взяла его за руку, пытаясь поймать глазами его взгляд. Молодой человек старательно отводил глаза. “Как знал, что не надо было идти,”- крутилось у него в голове.
- Ни в чём, - он зашнуровывал ботинки, когда в прихожую вышел Леша. Он стоял молча, скрестив руки на груди, и буравил молодого человека взглядом, как ножом.
- Оставь её в покое, - тихо произнес он.
- Что происходит? – Люда была на грани истерики. Она совершенно не понимала в чём дело.
- С какой стати?
- С такой. Она моя сестра.
- Леша, перестань! – она смотрела то на него, то на брата. Оба были готовы броситься друг на друга, как тогда, в подъезде.
- Люда, ты с ним спишь? – неслышно спросил Леша.
- Не твое дело, - отрезала она. – Я уже взрослая.
Леша медленно подошел к ним и, неожиданно резко размахнувшись, ударил его кулаком в лицо. Молодой человек не шелохнулся, просто вытер кровь из разбитой губы, пристально посмотрел Леше в глаза, потом молча развернулся и вышел в подъезд, слыша за спиной людины рыданья, сжимая кулаки так, что костяшки побелели. Он знал, что теперь рано или поздно встретится с ним снова. В его жизни всегда было так. Но, когда-то давно, он был совсем другим. Совсем.
***
Было уже около половины десятого, когда они приехали в эти трущобы на позднем трамвае. Эту ночь они должны были провести на квартире у знакомого Дрим – Ворона, шестнадцатилетнего парня с сальными длинными волосами в футболке с Цоем. Он пообещал их вписать на ночь. С трамвайной остановки они прошли утоптанной тропой через пустырь, густо поросший полынью, миновали улицу старых деревянных домов, с покосившимися заборами и поленницами дров, и вышли к нескольким деревянным муниципальным домам, стоящим на самом отшибе. Дальше шли какие-то невразумительные ландшафты, типа городских помоек. На углу одного из домов дымился мусор в ржавом мусорном баке. Почти у каждого дома металлической сеткой был огорожен участок под картошку. У одного дома Ворон попросил их подождать, а сам исчез в темных, тухло пахнущих, внутренностях подъезда. Он и Колян в задумчивости сели на лавку. Возле скамейки дремал какой-то безродный пес с куцым обрубленным хвостом и колтунами на боках. Колян дружелюбно потрепал его по макушке, почесал за ушами, на что пес лениво помахал хвостом и вздохнул. Ему тоже было негде переночевать, как и им. Хотелось есть, спать и жутко хотелось под горячий душ. Он уже предвкушал, как они сейчас сварят целую пачку макарон, зальют кетчупом и торопливо начнут есть.Они не ели с самого утра, прошлявшись целый день по центру города. Колян зевал, и он подумал, что наконец-то они выспятся в нормальной домашней обстановке. Может на кровати или диване, хотя, так ли это важно? Пусть даже на полу, но зато в квартире, а не в каком-нибудь подъезде или на чердаке. Они уже решили, что это их последняя ночь в Екатеринбурге, и что завтра они рванут по трассе дальше. Вчера на Плите Пешеход подарил им потертое расписание поездов и электричек. Они планировали доехать сначала до Челябинска, потом до Уфы, ну, и, конечно, до Самары. В Самаре они хотели немного пожить у каких-то дальних родственников Коляныча; кем они там ему являлись, не помнил даже он сам, какая-то седьмая вода на киселе, но, тем не менее, они держали путь пока именно туда. Со слов Коляна, Самара была просто чудесным местечком: несколько пляжей прямо в центре города, много солнца, красивых девушек и вкусного дешевого пива. И, как несомненный главный плюс, стопроцентная вписка у его родственничков. “Они живут на Полевой, это как раз сотня-другая метров до Волги. Обалдеть!”- говорил Колян. Именно это они и обсуждали, сидя на лавке в каком-то богом забытом районе Екатеринбурга. Куда ехать после Самары, они еще не придумали, да на тот момент это и было не так важно. Гораздо больше их волновала проблема вписки в таких пампасах этим вечером. Конечно, в крайнем случае они могли переночевать в палатке на том же пустыре, но подобные ночевки уже не приносили ни капли романтического удовольствия, какое они доставляли раньше. Хотелось домашнего тепла.
Вот уже как целую неделю или может чуть больше они прожили в Ебурге. Колян успешно встречался с Дрим, и даже успел с ней несколько раз переспать. Его же другу так не везло. Сколько раз он не пытался затащить в постель Алену, всё тщетно, она была непреклонна. Жаркие поцелуи, плавно перетекающие в агрессивный петтинг, вот и всё, что она могла себе позволить. Он даже подозревал, что в свои восемнадцать лет она была девственницей. Хотя, наверное, скорее всего, так оно и было. Но, так или иначе, ему приходилось уезжать из Ебурга несолоно хлебавши, так и не отведав всех её прелестей до конца, и это его злило. Именно такие невеселые мысли обуревали его, когда они сидели на скамейке. Колян угрюмо курил, уткнувшись взглядом в землю. Ворон всё не выходил.
Как они вышли из-за угла дома, никто из друзей не заметил. Их было четверо. Компания гопников подошла со спины, и лишь когда они загоготали, как гиены, он и Колян поняли, что влипли. Все, как один урки были бриты почти наголо, и одеты в одинаковые дешевые китайские спортивные костюмы, а на ногах у них почти у всех были туфли, только у одного кроссовки. Гопники пьяно ржали, тыкая в них пальцем, от них убийственно несло перегаром.
- А что это вы такие волосатые, как девки? – спросил один из них в урковской кепке, как у Глеба Жеглова. На вид ему было около двадцати-двадцати двух, остальным около восемнадцати.
- Мы хиппи, - ответил Колян.
- Мы не хиппи, мы не панки, мы девчонки-лесбиянки... - клоунски начал распевать фальцетом один из гопов.
- А хиппи это типа металлистов, да? Ну, типа, хэви метал!- другой состроил пальцами козу и потряс несуществующим хайром.
- Не, парни, мы не металлисты, - он пытался встать с лавки, но его толкнули и он рухнул обратно на скамейку.
- Вы к кому пришли? - спросил старший гопник.
- К Ворону… - мялся Колян. – Он живет в этом подъезде.
Гопники начали одобрительно похихикивать, переглядываясь между собой.
- Ааа… - протянул другой гопник. – К этому лоху…
И они снова заржали.
- Деньги у вас есть? – спросил всё тот же самый взрослый гопник. – Давайте деньги, черти волосатые!
- Нет у нас денег… - начал он, но неожиданный удар сзади по голове не дал ему закончить.
Он размахнулся и ударил главного гопника в глаз, и тут же вся гопота навалилась на него. Последнее, что он заметил, метнувшуюся в сторону спину Коляна, как удары посыпались на него один за другим со всех сторон. Он пытался лягнуть кого-то, ткнуть в чью-то рожу кулаком, но этим только сильнее раззодорил и так злую гопоту. Внезапный сильный удар бутылкой по голове опрокинул его на землю. Брызнули осколки. Он, зажимая окровавленное лицо руками, пытался принять оправданную позу эмбриона. Четверо озверевших урок, ругаясь заборным матом, пинали его ногами, пока он не потерял сознание.
Когда он пришел в себя, первое, что он увидел, было небо. По нему плыли кустистые белые облака. Он потрогал руками саднящее лицо. Пальцы были в крови. Он сел на земле. Рядом лежал распотрошенный и разодранный рюкзак. Дрожащими руками он нащупал во втором дне рюкзака выпуклость паспорта, и облегченно выдохнул. Значит, документы и деньги целы. Каким-то интуитивным чувством он ощутил какое-то движение около, и внутренне напрягся. Повернул голову. Рядом стоял Колян, судорожно сжимая толстый металлический прут, на его лице застыло мучительное страдальческое выражение. Прут безжизненно звякнул об асфальт, и Колян опустился рядом с другом на одно колено. Хоть он и закрывался руками, но кто-то всё-таки успел засветить ему в глаз – на лице расплывался красивый зеленовато-лиловый фингал, в уголке рта красовался внушительный синяк с кровоподтёком. На лице же Коляна не было ни ссадины, ни царапины, он отделался лишь парой пинков и легким испугом. Зато гопники здорово оторвались на его не таком везучем товарище.
… Он с трудом поднялся на ноги, ощупал руки, шею, ребра, провел языком по зубам - целы. Всё тело ныло от наливающихся синяков, но переломов вроде бы не было. Стоя на покачивающихся ногах, он сплюнул кровавым сгустком на землю. Колян пытался вытирать ему лицо своей банданой, но он зло оттолкнул руку, начал молча собирать вещи с земли и складывать их в рюкзах. Большая часть одежды была разорвана в клочья, и он взял всего пару шмоток, которые при завидном терпении можно было зашить. Одна лямка от рюкзака была оторвана, но он тоже взял её. Колян в нерешительности застыл рядом, не зная, что делать. Он чувствовал себя виноватым.
Из подъезда медленно вышел Ворон и заискивающим тоном начал оправдываться:
- Чуваки, у меня сегодня у отца гости, они бухают… Отец пьяный, орёт… Ну, это… Короче… Блин, вы извините, но у меня сегодня вписка не получится… Может завтра, а? Давайте завтра, чуваки? Завтра точно…
Они, не дослушав его, молча повернули в сторону остановки, опасливо озираясь по сторонам. Колян нервно держал в руках подобранный обратно металлический прут.
Заночевали они на пустыре, забравшись в палатку, как в спальный мешок, съев перед сном по ломтю хлеба. Больше у них ничего не было.
Утром они уехали оттуда на первом же трамвае. Их ждал Челябинск.
***
Он и не предполагал, что это будет настолько мучительно для него. Потеря Люды оказалась гораздо более ощутимым ударом, нежели он мог представить. Он даже не понял, где переступил черту, где перестал себя контролировать. Сам того не ожидая, и даже не смея об этом думать, он полюбил её, и сейчас они были похожи на двух птиц, запертых в разных клетках.
Её брат поговорил с родителями, сумел убедить тех, что людин парень совсем не то, что нужно их девочке, что он явно ей не пара. И хоть она рвалась к нему всем сердцем, слову родителей она не смела перечить. Люда рассказала ему об этом, что больше они не могут встречаться, в душе проклиная себя за то, что привела его тогда в дом, и, не в силах больше сдерживаться, разрыдавшись, бросила трубку. Он же понимал, в чём действительно было дело. Во всем виноват был этот паскуда-художник. Какого черта он вообще появился в его жизни? Как этому художнику удалось лишить его сначала одной, а потом другой девушки? Да откуда он вообще взялся? Все эти вопросы мучали его тоскливыми сентябрьскими вечерами, когда он приходил в свою пустую квартиру. Незаметно подкралась депрессия, нежно укутав его апатией и безразличием. С утра он уходил на работу, где умирал со скуки и мучавших его мыслей, а приходя с работы, готовил себе какой-нибудь ужин, и старался читать книги. Телефон молчал, как настоящий партизан. Так прошло две недели, и только тогда он понял окончательно, что она не позвонит. Всё кончено. Это точно. И лишь стоило ему это осознать, как сразу на душе его стало гораздо легче, и, на следующий день, к своему удивлению, с интересом дочитал ту книгу, которую не мог домучить целую неделю.
Так прошло еще семь дней. Он ходил на работу, потихоньку забывая или просто стараясь не думать о произошедшем, успокаивая себя тем, что всё равно рано или поздно они бы расстались с Людой. Слишком уж велика разница в возрасте. Но какое-то неприятное чувство всё время точило его изнутри.
В один из таких меланхоличных вечеров, после работы, он вышел из своего магазина и пошел совсем не в сторону дома. Идти в пустую квартиру смертельно не хотелось, хотелось погулять и выпить пива, несмотря на скверную погоду. Дул осенний ветер, небо было грязно малиновым, усеянное рваными седыми облаками. Он выпил бутылку «Heineken» и, неожиданно для себя, решил зайти в «Баскин Роббинс» съесть мороженого и выпить кофе с бисквитом. Пива больше совсем не хотелось. В захмелевшей голове крутились розовые сласти. Пройдя по аллее, он остановился у кафе с розовой вывеской. Секунду поколебавшись, вошел внутрь. В «Баскин Роббинсе» было тепло, и по домашнему уютно, как в чьей-то детской, одурманивающе пахло кофе экспрессо. Он купил себе пару шариков, бисквит и кофе, и двинулся в поисках свободного столика. Но свободных столиков не было и он направился в сторону одиноко сидящей в самом углу девушки, читающей, видимо, какой-то конспект, и, только когда он подошел к ней поближе, понял, кто это. Это была она, разбившая ему сердце, чуть меньше года назад. С тех пор она сильно изменилась: подстригла свои длинные волосы и покрасила их в позитивно-рыжий цвет. На носу у нее были аккуратные очки, и она была похожа на молодую учительницу. Перед ней на блюдце лежал нетронутый шоколадный бисквит и полчашки кофе. Он замер перед ней, нервно сглатывая слюну. Она подняла глаза от тетради, и на её лице замерло удивленно-радостное выражение. Он неловко кашлянул, не зная, что делать. Отступать было некуда. Подняв вопросительно брови, он спросил:
- Можно?
- Да, конечно, - спохватилась она, выронив тетрадь. –Садись.
Он молча расслабил галстук и отпил кофе.
- Как у тебя дела?
- Хорошо, - она поправила прическу. – Вот, учеба началась, до сих пор войти в режим не могу.… А ты как?
У нее хватило храбрости посмотреть ему в глаза. Равнодушие… В них не было ни злости, ни ненависти, и со стороны это выглядело, как встреча двух однокурсников, которые расстались час назад после занятий, и которые случайно встретились снова. Он еще раз отпил кофе из маленькой гляняной чашки.
- Я?! Я ничего… Живу помаленьку, работаю, читаю… Ничего особенного, - в его голосе сквозила неприкрытая тоска.
- Встречаешься с кем-нибудь? – она, как намагниченная, не могла отвести от него глаз. Пальцы её дрожали.
- Уже нет. Встречался тут с одной… - он хмыкнул, делая вид, что разглядывает посетителей. – Совсем молоденькая девочка, шестнадцать ей, красивая чертовски…
- И.… Куда она делась?
- Расстались мы… - Он размышлял, как ей приподнести причину, из-за которой они разбежались. – Брат помешал, родителей как-то убедил, чтоб они на неё надавили. Вот и всё…
- М-да, история.… А чем ты брату так неугодил?
- Его зовут Леша. Он художник. Может, знаешь такого? – он пристально посмотрел ей в глаза, в его голосе сверкнули стальные нотки. – Да, ты его знаешь…
- Ты не представляешь, чтоя испытала, когда ты ушел, - прошептала она, и на её глаза навернулись слёзы. – Я думала, я умру…
- А что испытал я, ты представляешь? – Он не мог уже остановить рвущуюся из него злость. – Ты представляешь, каково остаться в той квартире, где мы прожили столько времени вместе, где каждая мелочь напоминает все время о тебе? Ты думала о том, что я просто схожу с ума, думая, что всё, что мы строили вместе, ты разрушила одной своей похотью? Ты думала об этом?
У нее из глаз потекли слезы, одна слезинка капнула в кофе.
- Ну, зачем ты так?
Сидящие за соседним столиком недовольно посматривали краем глаза за ссорящейся парочкой. Девушка закрыла обеими ладошками лицо и зарыдала. Он молча сидел рядом, потом подсел к ней и приобнял за прыгающие в исступленном плаче плечи.
- Ладно, хватит. Перестань плакать. Всё прошло, всё уже не так уж и важно, - он успокаивающе гладил её по волосам.
- Нет, важно, важно… - всхлипывала она, вытирая ладошками серые потеки туши. – Ведь я до сих пор люблю тебя… То, что произошло тогда, было с моей стороны чудовищной ошибкой… Я уже бесконечно много раз раскаялась о содеянном… Но, я знаю, такое ведь не прощается, да? Мне так плохо…
Она смотрела на него с надеждой и потихоньку опять начала всхлипывать, всё быстрее и быстрее, пока снова не разрыдалась, прикрываясь ладошками, мокрыми от слез.
- Держи себя в руках, - и немного подумав, он взял её за руку и сказал. – Ладно, пойдем отсюда.
Она, ни секунды не думая, встала вместе с ним, не переставая размазывать тушь по щекам. Его мороженое и бисквит остались нетронутыми на столе. Они вышли на улицу. Она поуспокоилась и внимательно смотрела на него, не зная, что ожидать дальше. Надежда светилась в её глазах. Бывшие влюбленные пошли по аллее, взявшись за руки.
- Странно, правда, то, что мы снова встретились? – спросила она. – Хотя рано или поздно мы должны были встретиться, слишком уж много я об этом думала. Этого не могло не произойти, я очень сильно этого хотела.
- Ты представляла себе нашу встречу? – спросил он.
- Миллион раз. Обыгрывала варианты, как я бы повела себя в той или иной ситуации, - она смахнула прядь волос со лба.
- Я тоже…
Несколько минут они шли и молчали, не разжимая рук.
- Ты до сих пор на меня сердишься? – неожиданно спросила она.
- Сердишься? – переспросил он. – Это не совсем подходящее слово. Ты меня просто убила своим поступком. Хотя, скажу тебе честно, вот сейчас, сам от себя не ожидал даже… Ловлю себя на мысли, что ни капельки больше не… сержусь…
Она впервые за все время их встречи улыбнулась.
- Я рада. Ты даже не представляешь, как я рада. Все люди прилагают какие-то усилия и попытки, чтобы достигнуть каких-то непонятных целей, а вот для меня единственной целью было добиться твоего прощения. Но ты тогда был так непреклонен, и я отчаялась…
- Да, было дело… - без тени каких-то эмоций подтвердил он.
- Я же тебе звонила столько раз, после того, как ты мне сказал, чтобы я больше тебе не звонила, - призналась она с виноватой улыбкой.
- И каждый раз вешала трубку… - закончил за нее он.
- Угу… - только кивнула она.
- А потом перестала звонить, - продолжал за нее он.
- Да, перестала, - подтвердила она. О двух месяцах проведенных в клинике с диагнозом «нервная анорексия», балансируя на грани жизни и смерти, она промолчала. Ему ни к чему это было знать.
Через двадцать минут они оказались перед его домом. Она взглянула на его темные окна, а он поймав её взгляд, и, немного поколебавшись, спросил:
- Зайдешь?
- А ты хочешь? – она крепче сжала его руку
- Если бы не хотел, не спрашивал, - пояснил он. – Ну, так что, зайдешь?
- Да… - беззвучно прошептала она губами. И они зашли в подъезд. Эти до боли
знакомые пошарканные стены, надписи на известке, знакомые деревянные и металлические прямоугольники дверей всколыхнули в ней огромный прилив воспоминаний, как будто она никуда отсюда и не уезжала, и не скатывалась никогда сверху по лестнице в слезах и с чемоданом в руках. Как будто не было года разлуки, и они поднимаются к себе в квартиру, она сейчас начнет готовить им ужин, а он сядет за компьютер… Вот и родная до дрожи в сердце дверь… Он умелым, хорошо отточенным жестом, воткнул в скважины замков ключи, один за другим, отпер дверь, и они вошли. С последнего раза, когда она тут была, всё поменялось. Другие обои, другая мебель, другой интерьер. Исчезли постеры и ковры со стен, а деревянные окна сменились на пластиковые. Появились разноцветные веселые жалюзи. Они разулись и прошли в комнату. Молодой человек отыскал в высокой стопке дисков, возвышавшейся на столе, один и воткнул его в челюсть CD-проигрывателя. Заиграл «November rain» группы Guns’n’Roses. Когда-то они любили слушать это вдвоем. Прошел почти год… Она села на кровать, он присел рядом и притянул её к себе. Она пахла всё так же обалденно, совсем, как раньше. И, больше не контролируя себя, он впился губами в её губы. Девушка податливо потянулась вперед, навстречу его ласкам. Он гладил её руки, шею и горячую спину под кофтой, ощупывал каждую впадинку и ямочку, каждый изгиб и бугорок её тела, словно в первый раз. Она начала стаскивать с него пиджак, торопливо срывать галстук и расстегивать рубашку, а он в это время жадно покрывал её шею горячими поцелуями, ощущая языком горьковатый привкус её духов. В сторону полетела кофта и юбка, рубашка и брюки. Только сейчас он заметил, насколько она похудела, но это распалило его еще больше. Девушка трепетала от возбуждения, заведенная до предела поцелуями и ласками, и, когда он опустил её на спину, она отдалась ему вся и без остатка, как когда-то давно, когда они еще были вместе.
… Потом они лежали обнаженные на развороченной постели. Его пальцы лениво изучали изгибы её тела, словно пытаясь их запомнить, а она прижималась к нему, как будто от этого зависила их дальнейшая судьба. Возможно, так оно и было.
- Не знаю, стоило ли это делать, - наконец нерешительно нарушил тишину он. У нее внутри всё опустилось.
- Тебе не понравилось? – она приподнялась, и посмотрела ему в глаза.
- Всё было изумительно! Только… я не знаю даже… как объяснить… Я уже не могу на тебя злиться…
- Ну, и не надо, - мягко остановила его она. – Давай забудем о том, что было. Нечего об этом вспоминать, это лишь доставляет боль и тебе , и мне. Не говори ни слова.
- Это сложно вот так…
- Но попробовать же можно. Я поняла, что только сегодня я начала жить по-настоящему, и это правда…
- Серьезно? – он не шутил.
Она кивнула.
- Я не могла тебя забыть, как не старалась. Ты был все время у меня в голове, ты как будто въелся мне в голову какой-то кислотой, расплавляя мозги. Сначала я утешала себя, что это всего навсего привычка, и скоро я тебя позабуду, но этого не происходило… Я поняла, что по-настоящему люблю тебя.
И она чмокнула его в щеку. Её губы были влажными и горячими. Он вздохнул, не в силах принять решение. И в этот момент в дверь постучали. Совсем тихо, но это было так неожиданно, что они одновременно вздрогнули. Он прижал её покрепче к себе, не желая открывать. “Кого это черти принесли?”- думал он про себя. Стук повторился, потом еще и еще. Он соскользнул с кровати, нашарил на полу трусы, натянул их и пошел открывать, шутливо бросив:
- Если не участковый – убью на фиг!
Выйдя в коридор, он щелкнул замком, открыл дверь и сразу отошел назад, ошеломленный тем, что он увидел. За порогом стояла заплаканная Люда, которая увидев его, бросилась к нему на шею и разрыдалась:
- Я не могу без тебя… Я с родителями поругалась… Из дома ушла… Я…
В комнате скрипнула кровать.
***
дата: Sun 16 September 2001 11:23:34 +0400
от кого: от меня jankyroad@hotbox.ru
кому: Колянычу nickyzoid@rambler.ru
Привет, скобарина! :)))
Ну, и как у тебя дела? Нехорошо получается – пропал и с концами, ни слуху, ни духу. Знаешь, а ведь я и вправду думал, что ты вернешься вслед за мной – не сможешь в Москве. Сложно было представить тебя, такого раздолбаса, прижившегося в чужом городе. :-] Пару раз заходил к твоим родителям (пока они не уехали в Самару на ПМЖ), они сказали, что ты звонил и что у тебя всё хорошо, но не знают даже твоего адреса. Дали какой-то тел, я по нему звонил-звонил, никто не отвечает. И что же ты, зараза, мне ни разу не позвонил? По-свински это всё, конечно, и на тебя это так похоже, но я уже не обижаюсь. Хотя после всего того, что ты сделал, самое правильное, как я мог бы поступить – это втарить хорошенько по-твоему большому шнопаку. Сам удивляюсь, но в последнее время я всё больше и больше думаю о тебе, странно, да? :))) И о том, что произошло тогда между нами… Хоть ты и был, если честно, всегда хреновым друганом, на которого я никогда не мог положиться до конца, но я всё равно по тебе скучаю. Ты спросишь откуда я знаю твой e’mail? Это долгая история. Месяц назад, я, к несказанному своему удивлению, обнаружил в своем почтовом ящике (не на мыле, а в обычном почтовом ящике, который висит у меня в подъезде, и который ты видел сам тысячу раз) письмо, и знаешь от кого? От твоей Лины. Она писала, что закончила свой универ, что работает каким-то рекламным дизайнером в какой-то конторе, ну, ты, наверное, знаешь это почище моего, пишет, платят ей нормально, хватает, чтобы снимать какую-то нору и жить припеваючи. Написала, что ваш роман, длившийся два года, благополучно крякнул, так и не закончившись логичной свадьбой (ну, ты даешь, перец!). И чего вам не жилось? : ( Она думала, что ты вернулся домой, и просила, чтоб ты ей написал, если я тебя увижу. Тут же она передавала пламенный привет от Ирины, с ее домашним и электронным адресом. Лина встретила её на днях и та, узнав, что Лина хочет написать мне письмо, решила передать свои адреса. Лина звала в гости, сказала, что Ирина будет рада видеть меня тоже. Я написал обеим, и только вчера от Ирины мне пришла мессага на мыло, помимо всего она написала, что ты к ней заходил и оставил ей свой адрес на rambler.ru. Вот я и пишу к тебе.
У меня всё ништяк. С одной стороны. С другой… Работаю в магазине, полдня провожу за компом, просиживая в чате и гамаясь в игрухи, ну, и еще, бывает, с клиентами общаюсь. Живу. Как и прежде, один. До этого целый год жил с одной девушкой. Но мы расстались. Это слишком долгая история, я тебе её расскажу как-нибудь в другой раз. Потом была другая девушка. От нее я совсем потерял голову, а потом и её саму. : ((( Потом обрел их снова, они вернулись, и сразу же снова потерял их обеих. Стал совсем как растение – перестал играть на гитаре, заниматься спортом (хотя, ты же знаешь, я ничем особо и не занимался), сижу все время дома, изредка читаю книги, не с кем не вижусь, ни с нашими общими знакомыми, ни вообще. Веду исключительно отшельнический образ жизни. Скучно. Все чаще вспоминаю о том, как мы с тобой бродяжничали и тусовались. Чувствую себя стариком, с удовольствием рванул бы куда-нибудь, но куда и с кем? Знакомых куча, но друзей нет, таких, с кем бы я мог поехать, и ты так и остался моим самым лучшим другом, несмотря ни на что. Был бы ты рядом, поехали бы вместе не задумываясь.
Если можешь – приезжай в гости, или хотя бы пиши на мыло. Звони, я всегда дома по вечерам, ну, почти всегда.
Удачи, амигос!
Пока.
Твой корефан.
-----Original Message-----
дата: Mon 17 September 2001 23:43:39 +0400
от кого: от Ника nickyzoid@rambler.ru
кому: старому подонку jankyroad@hotbox.ru
Привет, чувалдос!
А я и не ожидал, что ты мне напишешь. Уж слишком ты был зол, когда свалил, и я думал, что это конец нашей дружбе. Но я рад, что ты мне написал.
Живу я нормально, работаю тоже продавцом в одном эзотерическом магазинчике, продаю разные мистические книжки и амулеты, короче, всякую дрянь, тебе бы понравилось, ну, и живу с одной моделью, вернее, у нее и за её счет, с ней меня познакомила Ирина, вечерами катаюсь на скейтборде. Была б прописка, может и устроился куда-нибудь на нормальную работу, только вот это проблематично. Возвращаться домой и жить с сестрой и её мужем? Родители-то у меня, ты знаешь же, уехали… Разве что к тебе съездить. Да с финансами сейчас туговато : (((. С Линой не виделся уже месяц, а то и полтора, расстались на почве непонимания. Чем дольше встречались, тем меньше понимали друг друга. Тем более её мамаша на меня конкретно баллон катила, мол, я не работаю и прочая лажа, короче, ты понял. Да и сама Линка меня достала уже вконец, вот я и ушел. Собрал манатки, и в один чудесный вечер ушел из дома и не вернулся. И нисколечки об этом не жалею : ). Иногда я разглядываю те несколько фоток, которые мы сделали тогда вчетвером, и понимаю, как мне тебя тоже не хватает. Вот такая вот сентементальная лажа : ((( . Я сам из Москоу никуда не уезжал, всё время прожил тут, зато теперь знаю столицу как свои пять пальцев. Иногда звоню родителям в Самару, сестре в Сургут реже. Скучают, я тоже : (. Тебе хотел позвонить, но автоматический оператор говорит, что такого номера больше нет. Перезнакомился тут с кучей прикольных перцев. В основном, это скейтбордисты, и, как это ни странно, футбольные хулиганы. Всегда футбол не любил, а теперь понял, в чем фишка. Дело вообще не в футболе, а в фубольном хулиганстве. Было бы здорово, если бы ты приехал, я ведь тоже по тебе соскучился. Приезжай, если сможешь, клево потусим! В прикрепленном файле “Ворда” мой адрес и телефоны: домашний и сотовый. Буду ждать. Если что – пиши. Пока, чувак! Не кашляй.
Коляныч.
-----Original message-----
***
Затяжная депрессия привела его на порог болезни. Ослабевший организм с подорванным иммунитетом дал сбой. Его банально продуло вечерним сентябрьским сквозняком.
Неделю он бился в температурной горячке, кутаясь в скомканную простыню, и давясь аспирином. Всё это время почти не вставал с постели, не выходил из дома, и, разумеется, не ходил на работу. Телефон молчал всю неделю, а пару звонков, которые были, он пропустил, не в силах дойти до телефона. Сутками он, мечущийся в горячем бреду, видел обостренные температурой цветные сны. То он ехал куда-то, голосуя на дороге, то плакал, обнимая Коляна при неожиданной встрече, то целовал Люду, которая на его глазах превращалась в ту, - другую. Его мозг закипал от непрерывного потока этих острых видений, которые застыли на грани между сном и реальностью. Температура не отпускала, а у него не было сил дойти даже до ванны, намочить полотенце. Небольшой сквознячок умиротворяюще ласкал его пышущее жаром обессиленное тело, будто убаюкивая его и суля скорое выздоровление. “Все пройдет”, - шелестели за окном листвой березы.
Когда температура пошла на спад, он встал и сварил себе легкий суп с зеленью. Потом долго скоблил бритвой свои колючие щеки. Лосьоном приятно обжег нежную кожу на лице. Поел и выпил чаю с бальзамом и медом. Сел за компьютер, проверил почту. Просмотрел по телевизору какой-то фильм и послушал радио. Вышел на балкон, погреться под солнцем, посидел на стульчике и почитал книгу. К вечеру температура прошла окончательно. Перед сном он выпил еще бальзама, разбавив его чаем.
На следующее утро он проснулся, влез в свой костюм и пошел на работу. Совсем не по-осеннему светило солнце, и настроение у него было просто отличное. Болезнь осталась позади. Но в магазине его ждал неприятный сюрприз. На его месте сидел незнакомый мужчина, а когда он зашел к исполнительному директору, тот выдал ему расчет мятыми купюрами. “Мы тебе звонили, никто трубку не поднимал. Ты понимаешь, что подобная неопределенность губительно для нашего магазина? Надо было ставить нас в известность. Извини”, - сказал директор. Ему же было уже наплевать. После потери обеих девушек, после депрессии и болезни ему было уже на многое наплевать. По дороге домой он подумал, а не напиться ли, но когда уже подходил к дому, раздумал. Дома он долго сидел перед телевизором и смотрел в него невидящими глазами, сосредоточенно думал. Что у него осталось тут, ему было страшно подумать. Ни подруги, ни лучшего друга. Ни работы, остались одни воспоминания, да смутные знакомые. И еще какое-то непонятное чувство точило его изнутри.
Через пару дней он через знакомых продал компьютер, в спортивном магазине купил хороший компактный спальник, и оставил запасные ключи соседям, чтобы поливали цветы. Под вечер собрал рюкзак со всем необходимым: свитер, пара рубашек, еще одни джинсы, пара сменного белья и пара носков, мыло, пачка лекарств, зарядное устройство с запасными аккумуляторами, CD-плеер в сумочке с двенадцатью любимыми компактами, металлическая кружка да пакет с едой. Ну, и спальник, разумеется. Перед отъездом он прибрался в доме, вымыл холодильник. Последняя ночь перед дорогой была беспокойной. Адреналин хлестал из него, возбуждение не давало ему спать. То он думал о предстоящей поездке, то о потерянных любимых, то о художнике. Единственное, что гложило больше всего – был Леша. Знай он, где живет этот художник, неприменно навестил бы его перед отъездом. В голове проносились красочные яркие кадры: вот он бьет его ребром ладони по кадыку, того переламывает пополам, и недруг просто заходится в кашле, а он берет его голову руками и бьет коленом в лицо. Брызги крови. Тот падает. Он пинает его ногами. Занавес.
Забываясь в мутной полудреме, он видел эти чудесные картины, словно Алекс из «Заводного апельсина». Будильник выдернул его из сна в пять утра. Он встал, принял прохладный душ, почистил зубы, а зубную щетку с тюбиком «Колгейта», сунул в рюкзак в пакетик с мылом. На кухне он выпил чаю, с тоской посмотрел на телефон, надел свою вельветовую куртку с капюшоном, накинул на плечи рюкзак и вздохнул. Запер дверь и вышел из дома.
На улице было свежо, осторожно светило солнце, обещая теплый осенний денек. На газоне блестели капельки росы, ночью прошел слабый дождь, а сейчас на небе не было ни тучки. Ранний дворник уныло мел двор кудлатой метлой. Молодой человек втянул в себя полной грудью свежего воздуха и пошел на автобусную остановку. В плеере у него играл Гребенщиков с сольником «Лилит», на шее болтался старый цветной ксивник, выцветший еще с прошлых поездок, приятно оттягощяя его пачкой купюр. Денег, которые ему заплатили в магазине, и которые он выручил с продажи своего компьютера, должно было хватить, чтобы доехать до Москвы и обратно. Но билет он покупать, разумеется, не собирался. Ему нужна была дорога, только она могла дать то, что нужно было сейчас больше всего. Только трасса могла излечить его томящуюся душу. Он сел в ранний автобус, который шел до вокзала. В кисло пахнувшем салоне, кроме него, была заспанная кондукторша да пара грязных таджиков. Молодой человек заплатил за проезд и уткнулся носом в стекло. За окном тянулись сонные улицы родного города. Улицы, по которым он разгуливал еще школьником и студентом в новых клешах и совковых кедах, с растрепанным длинным хайром, гуляя с разными девушками, хорошими и не очень, здесь же он шлялся с гитарой, распевая песни с друзьями, и литрами хлестая пиво, совсем недавно по этим же улицам он долго гулял с Людой, сжимая ее тонкую, словно птичья лапка, кисть руки. Мимо проплывали знакомые с детства облупленные фасады домов и магазинов. Ранние прохожие спешили на работу, кучками толпились на автобусных остановках в ожидании рейсовых и вахтовых автобусов. Город потихоньку просыпался. А где-то в разных концах города в теплых кроватях спали две девушки. Он вздохнул, и решил больше об этом не думать. Через десять-пятнадцать минут автобус прибыл на вокзальную площадь. Она была пуста и безжизненна, на ней была лишь горстка таксистов, что-то горячо обсуждавших возле своих желтых «Волг», да ментовский «Уазик» со спящими внутри патрульными. Он вышел из автобуса, зашел через вращающуюся дверь в зал ожидания, где кучками сидели ожидающие поезда люди. Высоко под крышей ворковали голуби и нахально чирикали воробьи. В целом же, атмосфера, царящая на вокзале, ничем не отличалась от атмосферы тысяч точно таких же вокзалов по всей стране. Он постоял, немного подумал, купил стаканчик с мороженым и вышел на платформу. Несколько путей были пустыми, лишь на последних стояли два состава с грузовыми вагонами. Молодой человек неспеша поднялся на мост, через пути, дошел до середины и, облокотившись об перила. Посмотрел на оба состава. Один из них стоял уже здесь, по всей видимости, уже давно, но второй был почти сформирован и, похоже, что был готов к отбытию. Прицепленный спереди состава пыхтел локомотив…
Он доел свое мороженое и спустился вниз по лестнице к составу. Как бы невзначай, осматриваясь по сторонам, он прошелся вдоль всего состава, оглядывая вагоны, в поисках открытого вагона-«теплушки» с отодвигающейся дверью-«шторкой». Таких вагонов не было. Неожиданно состав дернулся и, медленно, как рахитный пенсионер, пополз по рельсам. Он еще раз воровато оглянулся, поправил обе лямки рюкзака, и, недолго думая, уцепился за скобяную лестничку, приваренную к боковине вагона. Состав потихоньку набирал скорость. Молодой человек резво вскорабкался по скобам и запрыгнул внутрь открытого вагона. Когда-то в нем перевозили щебень, и днище было усеяно мелкими камешками. Возле стенки он расчистил место, расшаркивая подошвой кеда ржавое днище, и отбрасывая щебенку. Когда место было расчищено, он достал из рюкзака спальник и расстелил его, подложив под себя сам рюкзак. Из-за грохота вагонов невозможно было слушать плеер, он отключил его и засунул во внутренный карман куртки. Над ним висело огромное, глубокое своей синевой, осеннее пьяное небо, одноглазо сверкающее солнцем. Теплело. Он устроился поудобнее, разглядывая перьевидные облака.
Состав двигался на запад, в сторону Тюмени. Из Сургута по железной дороге можно добраться только до Тюмени, все составы идут сначала до Тюмени, и молодой человек знал это. Ему и нужно было пока только в Тюмень. А в Тюмени ужебыло многообразие выбора. Можно было ехать автостопом по трассе хоть до Екатеринбурга, хоть до Кургана, можно было сесть в электричку и тоже ехать бесплатно, при появлении контроллеров пересаживаясь в уже проверенный ими вагон, а в случае столкновения с ними можно было и проплатить стоимость билета до следующей станции и дальше ехать бесплатно. Чаще всего проверяют всего один раз. А вот расстояние, которое нужно было пересечь от Сургута до Тюмени, оптимально можно было пройти только по железной дороге. Он помнил как долго они ехали с Коляном по этой трассе несколько лет назад, осуждая недоверие сибирских водил, которые останавливались подбирать автостопщиков один из ста. Больше ехать по трассе Сургут-Тюмень ему не хотелось. Проще и гораздо быстрее он мог пройти эту трассу сидя в порожнем грузовом вагоне. Единственное, что доставляло ему ощутимый дискомфорт, были постоянные пересцепки вагонов, когда его дергало из стороны в сторону.
Ближе к обеду солнце стало греть чуть сильнее, тучи развеялись, небо стало чище и солнечные лучи нагрели железо вагона, в котором он ехал. Расположившись поудобнее, молодой человек смежил веки. Воспоминания, воспоминания, воспоминания… Близкий перестук колес родил яркое дежавю.
***
Они ехали в столыпинском вагоне, разложив палатку, и развалившись на ней. Ветер свистел мимо, Колян сидел на краю, свесив босые ноги, и, шевеля на ветру пальцами, а он, подложив под голову свой рюкзак, пытался заснуть. Две предыдущие бессонные ночи давали о себе знать. Колян болтал ногами и грыз сухой кусок китайской лапши, открошивая витиеватые кусочки. Их состав проносился мимо маленьких деревушек, с горбатыми перекошенными домиками, мимо белых березовых рощ, колыхающихся желтых полей и сельских кладбищ. Ни на одном перегоне их состав не останавливался, а неуклонно несся вперед. Обменявшись передположениями, они решили, что, как это ни странно, но пассажирские поезда почти всегда пропускают грузовые. Их пустая теплушка одиноко болталась в хвосте перегруженного товарняка. Минуя очередной железнодорожный перегон, они заметили неподвижно стоящий пассажирский состав. Из открытых окон торчали чьи-то любопытные физиономии или просто кремовые пятки. Их товарняк медленно проезжал мимо, по соседней параллели рельсов, и некоторые заметили эту странную парочку в приоткрытом вагоне. Колян улыбался проплывающим мимо удивленным лицам. Рядом с ним стояла пластиковая полуторалитровая бутыль с портвейном внутри. Изредка Коляныч тянулся и отхлебывал из бутылки, сильно запрокидывая назад голову, и щурясь от бьющих в глаза ярких лучей солнца.
Был жаркий знойный день. Солнце нещадно палило с утра, а к полудню воздух стал похож на закипающий свинец, - густой и тяжелый. Всё было пропитано дурманящим запахом иссущенных знойным солнцем трав, сладко пахло сеном и железной дорогой. Если бы не прохладный ветерок, сквозняком проникающий в их вагон-теплушку, они бы просто погибли от жары. Ему не спалось. Бывает такое состояние, когда безумно хочется спать, но хоть убей, заснуть не получается. Отяжелевшие веки начинают болеть, а голова просто разламывается от боли, и ничего не остается, как тщетно вертеться на постели, переворачиваясь с бока на бок. Но его величество сладостный Морфей совсем не спешит. Именно в таком состоянии находился он, ворочаясь на смятой палатке, в то время как Колян пил портвейн с горла и жевал сухари. Ландшафты менялись один за другим, неказистые деревушки, пахнущие навозом и березовым дымом уплывали за крупные массивы башкирских гор. Горы манили своей неизвестностью и непокоренностью, они возвышались вдали, как гордые великаны, прилягшие отдохнуть, окутанные своей величественной тайной.
- Красиво… Вот бы спрыгнуть на перегоне с вагона, да пожить недельку здесь у какой-нибудь речушки, - в никуда сказал Колян.
Он не спал.
- Ага, и неделю здесь мошкару кормить, башней попер, что ли? А жрать ты что собрался? Сбежал бы на хрен оттуда через день!
- Не сбежал бы. Я бы рыбу ловил, - невозмутимо ответил Колян и сделал внушительный глоток из бутылки.
- Ах, да, извини, я и забыл, что у тебя в рюкзаке сети, - серьезно сказал он. – А отсюда как бы ты обратно добирался?
- Ладно, не начинай. Вскочил на товарняк, притормозивший на перегоне, и всё…
Они замолчали, представляя себе жизнь у подножия башкирских гор. Обоим казалось, что это вполне заманчивая авантюра, но Самара, этот вечно молодой, жаркий город, брызжущий буйной зеленью, привлекал их куда больше. Миновали суровые горы, снова покатились равнинные пейзажи: деревни, леса, поля, полузаболоченные речушки. Солнце переползло в другой край неба, по ту сторону их вагона, и они уже ехали в тени. Душный задыхающийся полумрак в пыльном вагоне, что может быть хуже? Ему грезилась Волга, сияющая солнечными бликами на синеватой воде, проплывающие мимо параходы и баржи, громко гудящие и пускающие белые барашки волн на песчаный берег пляжа. Желтый горячий песок, с загорелыми телами русоволосых самарских красавиц, разморенных горячим солнцем. Колян, утомленный духотой, лег рядом и закрыл глаза, выставив голые пятки из вагона. От него густо пахло алкоголем. Под полиритмичный перестук колес вагона они забылись тяжелым душным сном.
Проснулись они к семи, когда зной спал, а в нагретом жарой вагоне было уже не так жарко. Вдоль железной дороги вольготно развалились перекособоченные заборы, покосившиеся и не очень дома с резными ставенками, полулески яблонь с наметившимися ранетками,ирги и черемухи. Вид из вагона менялся, и единственное, что оставалось неизменным, это монотонная дробь вагонных колес. Они сели на палатке, он снял кеды и всунув в них комки носков, свесил ноги, также как и Колян, и они принялись допивать остатки вонючего портвейна. В воздухе парило. Небо в течении получаса неожиданно затянуло темными тучами, за которыми спряталось солнце. Ветер взвивал вверх дорожную пыль. Грянул гром и хлынул ливень. Ребята подставляли под тугие струи дождя ладони и лица, смывая вагонную грязь. По голым ногам, в закатанных до колен джинсах, хлестал дождь с ветром. Они кайфовали от этого неистового и неожиданного всплеска природы. Ливень пригибал цветущие лиловым стебли иван-чая к земле. Через пятнадцать минут небо просветлело, капли стали падать всё реже и реже, а потом и вовсе перестали. Вылезло солнце, ласкивая свежую зелень своими лучами, словно мать утешающая незаслуженно обиженного ребенка. В воздухе вкусно запахло последождевым озоном. Они с удовольствием вдыхали эту свежесть и, улыбаясь, щурились на солнце.
Вскоре показались первые панельные дома, трубы каких-то заводов, пошел пригород. Поезд замедлил свой ход. Еще через час они остановились на одних из последних путей у вокзала. Собрав палатку и вещи они побрели вдоль состава к мосту над путями. Скоро они очутились в центре. Уже темнело.
Ту ночь они провели на теплом песке пляжа, созерцая глянцевые фигурки ночных купальщиков и купальщиц под молочной луной.
***
Она снова лежала на своем диване, обложившись его фотографиями. Реальное дежавю, мы это уже проходили… “Надо же было появиться этой маленькой сучке, – думала она. – И такая агрессивная, как дикая кошка, всё лицо расцарапала… Надо же было всё так испортить. И я тоже хороша, чёрт дернул поскандалить, да и как тут удержаться, если в твою жизнь так нахально вмешивается какая-то малолетка, и пытается увести твоего парня”. Внутренний голос предательски подначивал, мол, не твой он парень, и пока тебя не было, он встречался с этой девушкой, и это правда. Она гнала от себя эти мысли, не желая к ним прислушиваться, вздыхала, припоминая все события того вечера. Универ, “Баскин Роббинс”, он, слезы, безудержный секс… Прямо кино какое-то. Но после секса она чувствовала, что он ей принадлежит сейчас гораздо больше, нежели её малолетней сопернице. Куда уж ей, сопле зеленой! И на душе у нее было легко, неважно, что она снова ушла, теперь уже сама, громко хлопнув дверью, она знала, что скоро вернется к нему, и всё будет хорошо, нет, всё будет просто чудесно, ведь иначе и не может быть! В это она верила безоговорочно, в конце концов, разве эта Люда длдя нее серьезная конкуренция? Фи, какая глупость!
Ему надо дать время остыть, думала она, и даже не предполагала, что он сейчас мечется в температурной горячке, бредит и нуждается в ней, как никогда. Но она этого не знала, и решила переждать еще неделю, а пока только предвкушала эту встречу, раскладывая и любуясь его фотографиями. Фотографий было немного. Он не любил фотографироваться, передпочитая фотографировать самому. Но на тех немногих снимках, где он был, чаще всего она была тоже. Вот несколько фотографий, когда они вдвоем уехали на природу и устроили пикник на берегу реки. Она тогда наделала бутербродов с колбасой и помидорами, они пили красное “Киндзмараули” и пекли яблоки на костре, насаженные на ивовые прутья. Вокруг ни души. Еще несколько снимков, когда они ходили в какую-то галерею, он кривлялся и клоунадничал, позируя для нее возле скульптур. Пара снимков, сделанных в каких-то гостях, и еще пара фотографий , где они запечатлены вдвоем, качающиеся на огромных качелях в городском парке. Тут же была его фотография, снятая каким-то его другом на рыбалке, куда они ездили исключительно в мужской кампании. Фотография была живописной. Он стоял на берегу озера с удочкой, в кедах и закатанных джинсах, голый по пояс. Глаза мечтательно устремлены на гладкую поверхность воды. На заднем фоне в небе стая уток. Он стоит на маленьком пятачке земли, окруженный густой осокой, почти по грудь. В зубах торчит дымящийся косяк. То, что это косяк, было нетрудно догадаться – он совсем не курил, только дурь. Тем более, рыбаки были те еще растаманы.
Еще ей нравилось перечитывать его дневник. Она уже успела прочитать его несколько раз, но её руки тянулись к этой потрепанной тетради снова и снова. Ей определенно нравилась его манера письма. Она открыла тетрадку именно там, где, по её мнению, было интереснее всего. Она любила читать выборочно. А этот кусок дневника, за который она принялась, она и читала в “Баскин Роббинсе”, когда он подошел к ней. Хорошо что он не обратил внимания на то, что она читала, ей жутко не хотелось возвращать ему его дневник. Скорей всего он уже просто забыл о нем, ведь прошло уже четыре года. Она сходила на кухню, и вернулась через несколько минут с чашкой кофе. Полистав знакомые страницы, она углубилась в чтение, как всегда спотыкаясь об его прыгающий корявый почерк.
9 августа.
Прошло уже две недели, как я уехал из коммуны. Единственное, чем мы занимались с Ириной, всё время нюхали кокаин и в такой радостной эйфории ходили в клубы и занимались часами любовью. Кокаин, секс, клубы, выпивка, кокаин, секс, клубы, выпивка, кокаин, секс, клубы, выпивка… И так целыми днями. Мне казалось, что ближе и роднее Ирины у меня нет никого на всем свете, и, хоть я понимал, что в основном, здесь большая заслуга кокаина, играющего с моим сознанием, но избавиться от этого навязчивого наваждения я не мог, это было уже просто невозможно. Ирина чувствовала себя точно так же. Мы плотно подсели на порошок и на друг друга, и я даже не знаю, на что больше всего.
Очередное утро, секс в душе, легкий завтрак, всё это доставляло мне столько удовольствия, что казалось, это всё, ради чего стоит жить. Одним утром, проснувшись, первое, что пришло мне в голову, это позвонить Лине на домашний. Я передположил, что она с Коляном уже приехала в Москву, и я жаждал увидеть их обоих. Ирина набрала номер. Я оказался прав. Лина и Колян вот уже три дня были в столице, обзванивая все те телефоны, которые Лина дала мне для вписки, в поисках меня, но все говорили, что когда я звонил, они на тот момент не могли вписать. Звонили они и Ирине, но нас не было дома. Наверное, зажигали в каком-нибудь клубешнике. Мы договорились встретиться на ВДНХ, возле центральных ворот. Ирина, видя мою радость от предстоящей встречи, предложила мне сегодня вчетвером двинуть на ночь в клуб. “Я знаю классный клубешник с офигительным стриптизом. Обожаю стриптиз!”, - сказала она. Я спросил, почему мы не ездили в него раньше, на что она ответила, что он очень далеко, но сегодня это стоит сделать. Занюхав по дороге и взяв с собой, мы вышли на улицу. Москва изнывала от жары, на небе ни облачка, температура под плюс тридцать по Цельсию. Мы прогулялись пешком по набережной, спускаться в душное, вонючее нутро метрополитена не было никакого желания и мы взяли мотор. Через сорок минут мы были уже на ВДНХ. Я еще издалека заметил две высоких фигуры, спасавшихся от жары в тени монолитных колонн главных ворот.
- Чува-а-ак! Ну, ты даешь! На хрена ты это сделал?! – это было первое, что я услышал от Коляна, и честно сказать, совершенно не понял, что он имел в виду. Коляныч стоял ухмыляясь, в светло-серых камуфляжных штанах, с тощим голым торсом и рюкзаком за спиной. Его волосы волнами спадали на плечи, его лицо и тело были черны от южного загара. На запястьях неизменные бисерные и кожаные феньки, на шее плетеный ксивник на растаманском шнурке.
- Что сделал? – я недоумевал.
- А знаешь, Коляш, ему так даже лучше, - вынесла свое резюме Лина. – Помолодел, посвежел… И как ты на это решился?
Только сейчас я понял, о чем шла речь. Разговор шел о моей новой прическе. Прошло полторы недели, и у меня совсем из головы вылетело. Я заулыбался.
- Это Иринке спасибо скажите. Взяла тепленьким, я даже не сопротивлялся.
- Да, ну? – не поверил Колян, и вытер тыльной стороной ладони пот со лба. – Блин, вот это жара!…
- Ну, и как мы сегодня время убивать будем? – спросила Лина. – Я вот уверена, что у Ирки есть уже просто фантастический план. Я не права? Тем более мы из коммуны привезли отличной ганджи, так что расслабимся. Никто не против?
Мы медленно брели в сторону фантанов.
- Я сто лет драпа не курил. С тех пор, как из коммуны уехал, - сказал я.
- Ну, чувак, что с тобой стало? Совсем плохой стал… Надо же себя как-то заставить! – он улыбнулся.
- Надо, - вздохнул я. – Но у нас сейчас с Ириной развлечения поинтереснее…
- Ага. – встряла Ирина. И уже обращаясь к Лине. – Ну, что, подружка, тряхнем стариной?
У той радостно забегали глаза. Я поймал себя на мысли, как всё это ужасно выглядит со стороны. А ведь я такой же… Но успокаивал себя тем, что это всё ненадолго, хотя планов по отъезду, как раньше, я уже не строил. Зачем уезжать оттуда, где тебе так чудесно?
- Кокс? – блистая счастливой улыбкой, спросила Лина.
- Прямо в яблочко! А ты, Коля, пробовал кокаин? – спросила Ирина моего корефана.
- Нет, но не откажусь. Я главный утилизатор наркотиков, - сказал Коляныч. – Давно мечтал кокаин попробовать.
- Не пожалеешь. Стоит узнать, что это такое. Звучит, конечно, это всё, как дешевая пропаганда… но… Короче, попробуешь и сам поймешь! – мне страстно хотелось его обнять и прижать к себе. Аж слезы на глаза стали наворачиваться. Никогда не испытывал к нему таких нежных и сердечных чувств, таких, как сейчас. Вот что делает с восприятием кокаин! Ощущения и эмоции обострились до болезненной яркости.
Мы бродили между блестящими золоченными фонтанами. Мимо проносились дети на роликах, в тени стоял ослик с тележкой, праздные гуляки не спеша прогуливались на солнцепеке, молодые мамаши по двое-трое катали в ряд свои коляски с чадами. Мы купили мороженого и сели возле фонтана. Водная пыль приятно дразнила спину, шею и руки.
- А вы сейчас, надо полагать, у Лины живете? – спросил я у Коляна. Тот кивнул хайратой головой.
- И, конечно, сегодня не откажитесь с нами сходить в клуб? – лукаво улыбаясь, продолжила Ирина. – Ведь правда?
- Да! – одновременно выпалили Колян и Лина.
- Как там в коммуне?- осторожно забросил удочку я. Мимо прошла влюбленная парочка с мороженым.
- О, в коммуне столько событий! – воскликнул Колян, и Лина тут же согласно закивала. – После того, как ты уехал, Джим избил Кенгу. Сильно. На следующее утро у нее случился выкидыш. Слышал бы ты, как она плакала, выла просто! А потом ушла в лес и хотела повеситься. Её совсем случайно нашли, повезло, что только-только в петлю влезла, еле откачали… Уделала себе весь сарафан, обмочилась, пока болталась.. Кошмар такой!… Слава Богу, всё обошлось! Хотел я с Джимом поговорить, а он ни в какую, ну, я ему и настучал по балде. На следующий день он скипнул по трассе. Я ему неплохо засветил слева, налюлял по полной про… У Ангела с какой-то чувихой, э-э-э, по-моему, с Сансарой родился мальчик. А так, всё по-старому. Рыбачат, фермерствуют, поют песни, курят дрянь, занимаются любовью. От Кайи тебе привет огромный, скоро она тут будет проездом, даст Бог, увидитесь! Всё классно! Зря ты уехал.
- Я иначе не мог, - только и сказал я.
М-да, история… Хотя, признаюсь честно, с души упал груз, я не так уж и хотел, чтоб где-то у кого-то рос не зная отца мой ребенок. И как это ни грязно и эгоистично, я вздохнул с облегчением. У Кенги не будет ребенка от меня, и это хорошо. Просто обо всем этом нужно забыть, и как можно быстрее.
Мы молча доедали мороженое, жарясь на солнце, еще болтали о разных пустяках, а потом сели на такси и доехали до нашего пентхауса, “сделать по паре понюшек”, - как выразилась Ирина. Колян был шокирован её жилищем, у него просто челюсть отвалилась. Внутри работал кондиционер, поддерживая приемлимую температуру. Мы снюхали по паре дорожек и, развалившись на диване, стали смотреть “Мертвеца” с участием Джонни Деппа. Совершенно сюрреалистичное кино. Лина и Колян смотрели, как завороженные, а я гладил Ирину по глянцевым ногам. Я видел, как она постепенно заводится, начиная нервно подергиваться, мол, перестань немедленно, но я продолжал.
После фильма мы скурили два косяка, и завалились снова на диван смотреть телик. По какому-то из каналов показывали тарантиновских “Бешеных псов”. Мы достали почти всё съедобное из холодильника, и под кино всё приточили. Небо над стеклами пентхауса окрасилось в глубокий темно-сиреневый цвет. Ночной город внизу зажигал свои манящие неоновые огни. Ирина ближе к ночи заметно активизировалась, начала шариться в своем шкафчике в поисках ночных нарядов. В итоге она решила пойти в юбке до колена и облегающем топике, выгодно подчеркивающем её большую грудь. Лина тоже сменила свою майку на иринин топик с двумя звездами в тех местах, где под тканью должны быть соски, но так и осталась в своих тертых клешах, расшитых цветами. Она была неизменна в своих хипповых принципах. Коляныч достал из своего рюкзака какую-то секонд-хэндовскую рубашку в крупный горошек. И я решил пойти тоже в своей рубашке в клетку. Особого выбора у меня не было. Мы допили остатки мартини и двинули в клуб. На улице жара спала,город опустился в вечернюю прохладу, народу на улицах не убавилось, мне даже показалось, что наоборот. Лина предложила доехать на метро, но Ирина не захотела. Мы снова взяли такси, Ирина села спереди, а мы втроем сзади. Колян легко ткнул меня в бок локтем, и прошептал на ухо:
- Чувак, вот у ней бабла… Она что, дочь олигарха?
- Ну, что-то типа того… - буркнул я. – Не обращай внимания, всё в порядке.
- Мальчики, вы о чём? – повернулась к нам Ирина.
- Да так, о своем, о женском, - отшутился я. В салоне такси играло радио “Европа-Плюс”. Очередной тупой диджей пытался безуспешно острить, и истерично задыхался от смеха над своими несмешными шутками. Мимо пролетала ночная Москва. Колян с интересом разглядывал сияющие огнями улицы.
Куда мы приехали, я не имел ни малейшего понятия. Никогда здесь не был. Какой-то отдаленный от центра полуиндустриальный район, мало деревьев, потухшие витрины. Редкие прохожие. Сам клуб находился в подвальном помещении какого-то массивного здания. Как пояснила мне Ирина, это здание – офис-центр, где на всех этажах офисы множества всяких мелких контор, типа “Рога-копыта”, ну, и посолиднее, а внизу, на цокольном этаже, ночной клуб, который днем работает, как кафе. У стеклянных дверей курили охранники, неподалеку стояло несколько иномарок и пару наших отечественных машин. Народу было явно немного, всё-таки будний день как-никак. Ирина дала мне дисконтную карточку, прямоугольный кусочек пластика с изображением изгибающейся у шеста женской фигурки, снизу были е’мэйл, телефоны и адрес клуба. Я прошел, предъявив карту, бесплатно и провел Коляна с собой. Владелец дисконтной карты имел право проводить с собой бесплатно одного гостя. За себя и Лину Ирина заплатила в кассе.
В клубе царил приятный полумрак - “друг молодежи”, и было накурено так, что вытяжка не успевала вытянуть весь никотин на улицу. В углах, развалившись на кожаных диванах, полулежали девушки в экстравагантных нарядах, где-то мелькали мальчики с ухоженными немужественными прическами (впрочем, блин, у меня почти такая!), пара таких манерничала у барной стойки.
- Ирка, ёптыть! – воскликнула Лина. – Не ожидала от тебя! Здесь же все би, если не хуже! О, черт!…
Ирина привела нас в клуб геев и лесбиянок. Я и Колян с интересом начали озираться. В таком месте мы оба были впервые.
- Ну, и что с того? Ты ж всё равно с Колей, - возразила Ирина. – Или тебе неприменно нужно чтоб кто-то пялился на твою задницу? Вон, смотри, тем девочкам ты явно понравилась. Хе-хе… А ребятам нашим такое надолго запомниться, ведь, правда, мальчики?
Мы невразумительно замычали.
- Нет, мне всё равно, - оправдывалась Лина. – Просто с тех пор, как я ушла из модельного бизнеса, как-то стала ближе к гетеросексуалам. В общем, я и би никогда не была.
- Но со мной же ты целовалась, было дело, - нагло подначивала её Ирина. Я с удивлением посмотрел на обеих. Они захихикали.
- Мне не понравилось, - сказала Лина, и сразу же взяла быка за рога. – Может заскочим в туалет, припудрим носик?
- Клуб полузакрытый, можно и здесь. Заметила, что на входе практически не шмонают? Так-то. Пойдём! И, кстати, чуваки, по поводу туалетов, здесь один туалет для мальчиков и девочек, так что не пугайтесь, если что.
И она поволокла нас в какой-то угол, где пустовал диван, с которого только что ушли две девочки в гольфах и с бантами, в наряде школьниц. Откровенные би.
Когда мы устроились на диване, Коляныч устроил нам показательное шоу по скоростной забивке косяков. Проходящие мимо девочки с интересом косились на наших подружек, а когда мы раскурили беломорину, пара словно клонированных прогидропириченных блондинок с ярко алыми губами медленно продефилировали мимо, а потом, посовещавшись у барной стойки, подошли.
- Привет! – широко расплыласьв дружелюбной улыбке одна из этих кукол. Их красота напоминала мне красоту пластмассовых Барби, даже моей Ирине до них было далеко; по сравнению с ними она была сама естественность.
- Привет, девчонки! – отозвались в унисон Ирина с Линой. Те заулыбались.
- Мы тут увидели, что вы травку курите, может и нас угостите? – спросила одна. Они стояли прямо перед нами в своих гротескных позах на каблуках, сверкая точеными голыми ногами. Мне показалось, что вместо коротких юбок на них надеты слишком длинные пояса.
- Коляш, угости девочек травкой, - покровительственно обратилась Лина к моему раскуривающемуся другу. Тот достал коробок из под спичек, раскрыл его, оценивающе осмотрел содержимое (максимум – еще один косой) и протянул его одной из кукол с парой папирос. Одна из них хотела что-то сказать, но в этот момент я развернулся к ним с косяком в руке, кивнул одной и сказал, удивленно задрав брови вверх:
- Девочки, вы всё еще тут?! Бай-бай!!!
Те с кислыми минами удалились. Мы похихикали, передавая друг другу косяк. В прокуренном пространстве клуба запах ганджи был для меня как запах свежих цветов в вонючем выхлопном мегаполисе. Потом мы долго валялись на этом кожаном диване, пили чай с ванильным тортом, который заказала Ирина. Она неплохо знала этот клуб, и что тут стоит заказывать. Торт был безумно вкусный. Мы с Коляном без стеснения пялились на окружающих. Те в свою очередь оценивающе рассматривали нас. На танцполе вяло дрыгались несколько откровенно педарастичных юношей и чересчур женственных девушек. Ирина шепнула мне на ухо, что половина из присутствующих девушек вовсе не женского пола, а транссексуалы. Я был в шоке, мне просто стало противно и я перестал разглядывать окружающих. Окончательно мы с Коляном офигели, когда пошли отлить в туалет. Несколько писсуаров в прозрачной стене, через которую можно было смотреть на танцпол, но снаружи туалет не просматривался из-за зеркального стекла. Ну, и несколько кабинок, видимо. Для девочек. У большого зеркала перед рукомойником прихорашивался какой-то мерзкий слащавый гей. Педики всегда такие. Я зашел в одну кабинку, Колян в другую. Я видел его макушку через пластиковую перегородку.
- Я фигею в этом клубе! – резюмировал Колян. – Музыка – отстой, посетители – дерьмо: девочки - лесбиянки, мальчики – педерасты. Зашибись!
- Такая же фигня, чувак! – отозвался я. – Зато торт был вкусный!
- Да, торт был что надо! – подтвердил Коляныч. – Но всё равно мне тут не нравится, надо валить отсюда.
- О’кей, чувак, я сейчас с Иркой договорюсь, - я уже застегивал ширинку. – И поедем к нам, у нас жрачки еще валом, и батл водки! И даже пиво, по-моему, осталось!
- О, ништяк…
Мы вышли из кабинок, вымыли руки и уже начали сушить их у сушильного аппарата, как в туалет зашли еще два чувака. Гомачьё. Не надо было быть семи пядей во лбу и отличаться особым умом и сообразительностью, чтобы понять что они геи. Они не были накрашены, да и одеты были не в женское шмотье, но в них начисто отсутствовало мужское начало, они были ухожены до противности. Один из них всё время вертел в руках сотовый телефон на неоновом шнурке. Они подошли к зеркалу, искоса поглядывая в нашу сторону. И когда мы уже собрались выходить, один из них подошел к Колянычу, положил ему руку на плечо и сказал противным елейным голоском:
- Ой, такие мальчишки симпатичные, давайте познакомимся!
Колян грубо скинул его руку.
- Пошел ты, педрила!
- А ты сам как будто не такой, небось обожаешь насасывать хер, - начал защищать своего товарища другой гей, который молчал до этого. – Вон какие волосы шикарные отпустил, совсем как девушка. Вы, парни, не стесняйтесь…
Договорить ему не удалось. С воплем “Я панк!” Колян ударил его кулаком в лицо. Тот ойкнул и начал оседать на пол у стены, а Коляныч, отступив немного назад, со всей дури пнул его кедом в голову. Второй гей стоял, не шевелясь. Я зло похлопал его по щеке:
- Суши штаны, гомосек!
- ???….
Колян подскочил к нему, и не успел я и глазом моргнуть, как он ударил и этого педика кулаком в солнечное сплетение. Тот сложился пополам, и мы вышли из туалета. Колян был зол и агрессивен, как разъяренный гопник, увидевший олдового нефора. “Ну, сука, получил, падла, люлей”, - зло бормотал он про себя, пока мы шли к нашим самочкам. А рядом с ними уже отирались те две крашеные клоны Барби. При нашем появлении они начали недовольно морщить свои напудренные носики. Мы подошли к диванчику, я присел перед Ириной на корточки, взял её за руку:
- Ириш, давай собираться…
Она удивленно округлила глаза. По их блеску я понял, что пока нас не было, они еще раз нюхали кокс.
- Что случилось, милый?
- Нам тут не нравится. И еще мы подрались в туалете, - лаконично пояснил я.
- Господи! – выдохнула Лина. – С вами всё в порядке?
- Всё хорошо, - успокоил Лину Колян и взял её за руку. – Ну, что, идем?
Та нехотя поднялась, но ни сказала ни слова. Ирина тоже встала.
- Не хочется, конечно, уходить, но эти педики такие нытики, обязательно пожалуются охранникам. А нам проблем с секьюрити только не хватает. Тем более у нас наркотики, а это чревато. Так что двигаем!
Пара лесбиянок разачарованно смотрели на наши удаляющиеся спины. Мы вышли на улицу. Было часа три ночи, тоскливо светили фонари, в ореоле которых роем кружились ночные насекомые. Ирина поежилась. У клуба стояли два желтых автомобиля такси.
- Ну, что, ко мне поедем? – спросила Ирина.
- Мне всё равно, - сказала Лина. – А ты как, Коляш?
- Я спать хочу, - тот искоса поглядывал в сторону секьюрити через стеклянные двери.
Полчаса мы ехали в такси, слушая какой-то стремный блатняк. После клуба неприятно звенело в ушах. Я вспомнил, что стриптиз мы так и не посмотрели, но не стал об этом говорить. Приехав к Ирине домой, мы сразу завалились спать, чудом уместившись на диване вчетвером. Он хоть и был огромный, но на четверых явно не был рассчитан. Ни о каком алкоголе не могло быть и речи. Мы моментально уснули. Засыпая, я видел через стекла пентхауса в темном небе желтый диск луны.
10 августа.
- И тот один был Иуда, - промолвил Стивен, который до тех пор ни на какой предмет не проронил ни единого звука.
Д.Джойс «Улисс».
Мое утро началось с паршивого радио “Европа плюс”. Как обычно засилье якобы качественной попсы. Я спал на диване вместе с Коляном, Лина с полотенцем на голове и в длинной белой майке орудовала у плиты, а Ирина, судя по звукам, была в душе. По радио похотливо повизгивал Майкл Джексон. Я нехотя повернулся в сторону Коляныча. Тот спал на спине с открытым ртом, запрокинув голову назад. Я встал, нашарил на полу джинсы, которые скинул ночью, и прошлепал босиком по паркету к Лине. Та, увидев меня, заулыбалась. Она готовила мясо, а сейчас помешивала деревянной лопаткой жарящиеся овощи для гарнира. В воздухе вкусно пахло специями.
- Пиво хочешь?
- Да уж лучше сока, - я открыл холодильник, но попить совершенно нечего, кроме пива и водки. Весь сок и минералку выпили еще вчера вечером. Да и сожрали тоже почти всё. Я попил воды из под крана и пошел будить Коляна.
- Вставай, туловище! – я тормошил его за плечо. Тот не реагировал. Система труп. Я начал трясти его сильнее, он недовольно что-то забормотал матом, но так и не проснулся.
- Не трогай его, пусть спит, - вмешалась Лина. – Он вчера рано встал.
- Ладно, - согласился я. – А что это вы так рано проснулись?
- Ничего себе рано, - усмехнулась Лина, глянув на часы. – Ты, вообще, в курсе который час? Начало четвертого! А мы с Ириной еще в двенадцать встали, пока вы дрыхли.
- Ох, ну ничего себе! – я щелкнул пультом и включил телевизор, какой-то музыкальный канал. Из душа вывалилась Ирина. На голове - полотенце, на самой - коротенький халатик. Улыбнувшись, она чмокнула меня в щеку и присела рядом. В её глазах прыгали озорные искорки.
- Мы тут вот что придумали, сони вы наши! Лина и Коля переезжают к нам. Сейчас мы позавтракаем, и они поедут за вещами. Ты же не против? – она лукаво посмотрела на меня своими большими красивыми глазами.
- Конечно же нет, солнышко, - я взглянул в сторону сопящего Коляныча, слышал он или нет, по-моему, спать он будет еще долго, потом пересекаюсь взглядом с Линой. – Ну, как там у нас с хавкой?
- Можно садиться, - ответила та. Лина хорошая повариха, я помню её обалденно вкусную стряпню еще по коммуне. Такое ощущение, как будто это было сто лет назад. Мы потихоньку переносим все на столик, и, стараясь не разбудить Коляныча, приступаем к трапезе. Колян всё так же давит люлю. Лина отложила ему отдельно мяса и салата в тарелку, мол, съест, когда проснется, так что моего корефана мы стараемся не задевать. Потом Лина одевается и с вызовом смотрит на меня. В ее взгляде я вижу что-то странное, доселе не проскакивающее в ее глазах, но что именно, я не могу понять. Смутное чувство какой-то неприятной неразгаданной тайны. Я так и не понял, что она хотела. При попытке разбудить Коляныча, девчонки потерпели поражение. Колян невнятно сматюкнулся про себя, перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку.
- Ну, что, придется тебе помочь Лине вещи перевезти, - сказала мне Ирина. – И, кстати, возьми деньги, - она сунула мне несколько крупных купюр, - в нашем супермаркете купите японский футон, чтобы они могли спать, хорошо?
- Что такое футон? – я первый раз в жизни слышал это слово.
- Я знаю, - откликнулась Лина. – Это такой типа матрас японский, на полу расстилается. У меня на даче был такой, мне тетка подарила, пока бомжи не свистнули. Прикольная вещь, нужная главное.
Я оделся (натянул майку, надел рубашку), в карман рубашки сунул деньги и запасные ключи, которые мне дала Ирина, мол, вдруг вы долго, а нам захочется погулять, не сидеть же весь день дома, а мобила у меня всегда с собой. Я согласно покивал головой. Скоростной лифт доставил нас с небес на землю, и стоило нам выйти из подъезда, как Лина поймала мою ладонь и мы пошли к метро, взявшись за руки. Не то чтобы я был слегка удивлен, нет, немного было неприятно за Коляна, но Лина была девушкой красивой и впечатляющей, и я не стал убирать руку. Так мы и шли по улице. Стояла теплая августовская дрема, город нехотя двигался, словно большой заспанный зверь, и даже в вечно движущемся метро было сегодня как-то на редкость неоживленно, настолько, насколько это можно было себе представить. Лина улыбалась мне ослепительной улыбкой, я улыбался в ответ, а про себя недоумевал, и вообще не мог понять в чем дело. В метро Лина перепрыгнула через турникет, я же, чтобы не опозориться, проскользнул за какой-то бегемотоподобной теткой, и мы, радуясь своей маленькой победе, поехали вниз по эскалатору. Благополучно миновав будку с теткой в оранжевой форме, мы дождались электрички, сели в нее и поехали. В вагоне было душно, и, несмотря на будний день, было много народу. В воздухе витал характерный запах пота и грязной одежды. Лина прижалась ко мне всем своим телом. Я чувствовал тепло её кожи и касание её длинных волос. По коже пробежали мурашки, и я еще раз поймал себя на мысли, что я жуткий подлец. Однообразный моногамный секс с Ириной, пусть он и был ярким пококаиненным фейерверком, стал мне поднадоедать, всё-таки я мужчина, а тут… Я с трудом отогнал от себя эти мысли. Нельзя!!! Лина девушка Коляна, и пусть каким бы говном он не был, и как бы плохо не поступал, мне он как брат, и я не имею права ничего делать с Линой, ведь, следовательно, она должна быть мне как сестра.
Сделав пару пересадок, мы вышли на нужной остановке. Лина жила в Южном Чертаново. Достаточно далеко от центра, но зато не так много народа, и воздух почище. Много деревьев, аккуратные улочки. Выйдя из метро, мы пошли вдоль улицы по проспекту, потом свернули куда-то во дворы, и, пройдя через густой парк, вышли к подъезду облупленной девятиэтажки. У подъезда, на лавочке, сидели традиционные бабки, лузгающие семечки. Их водянистые глаза в оправе морщин уставились на нас. Мы молча юркнули в подъезд.
Лина жила на втором этаже, в трехкомнатной квартире с младшим братом и мамой. Сейчас никого не было дома, и, может, поэтому Лина врубила на всю катушку магнитофон. Я сто лет не слушал уже “The Doors”. “Light my fire” ворвалась в его уши неожиданным дергающимся джазовым ритмом. Он и забыл вовсе, что у Лины “The Doors” тоже любимая группа. Пока она собирала себе рюкзак и укладывала вещи (рюкзак Коляна лежал в комнате уже готовый), он развалился на диване, разглядывая стопку фотографий. Стопка фоток была внушительной, и он внимательно рассматривал каждую. На многих фотках Лина была запечатлена профессионально, видимо, эти фотографии были сделаны в ту самую пору, когда она работала моделью, кое-что, конечно, было снято на любительский фотоаппарат, в каких-то гримерках, на природе, в городе, в каких-то ресторанах; и совсем немного фоток, где Лина начала хипповать. Я еще не досмотрел всю пачку фоток до конца, как Лина подсела ко мне на диван и начала комментировать. Я и не заметил, как её волосы начали соприкасаться с моей щекой, а дыхание стало тяжелым, я понял это лишь тогда, когда повернулся к ней за очередным комментарием к какой-то фотке, а она обвила мою шею руками и прильнула своими губами к моим губам. Я не ожидал этого, даже растерялся, какого черта?.. Она хотела еще. Я вскочил с дивана и встал на безопасное расстояние.
- Ты что?!!
Она засмеялась.
- Ничего. Иди сюда, не бойся.
- Нет. Мы не можем этого делать, - что-то я испугался. Колян мне бы этого не простил.
- Да брось ты. Мы с Иркой еще утром договорились об этом. Ты мне нравишься, а ей нравится Коля. Ничего же страшного не произойдет, если мы переспим друг с другом, правильно?
- Так ты хочешь сказать… - Я что-то с трудом стал догонять смысл услышанного. -Договорились?
- Сейчас они уже как час, наверное, любят друг друга. Иди ко мне…
- Ты гонишь… - у меня ёкнуло в груди. – Нет, скажи что ты гонишь… - она покачала головой.
- Оставайся, солнце, не дури…
Я начал пятиться к двери. Она не отпускала меня взглядом. Врешь, врешь, врешь!… Я пулей выскочил из её квартиры, скатился по лестнице и добежал до дороги. Нашарил в кармане рубашки деньги и сразу же поймал такси. Меня колотило. Чуть ли не час мы добирались до центра, простаивая в пробках, я закурил предложенную таксистом сигарету, но всё равно никак не мог успокоиться. Колян и Ирина вместе? Трахаются?! Это немыслимо!!! Руки мои тряслись, я вдыхал едкий никотин, кашлял и всё равно курил. Через час я выскочил у высотного дома, прыгнул в лифт и уже через минуты две открывал дверь. Картину, которую я увидел, я боялся представить, но то, что видели мои глаза, было именно тем, чего я боялся. На диване бурно сопя совокуплялся мой лучший друг с моей девушкой. Девушкой?!.. Они до того были увлечены процессом, что даже не слышали, как я вошел. Я схватил свой рюкзак, который стоял всё время нетронутый в углу, и с силой швырнул ключи об пол. Суки! Единственное, что я помню, когда ехал в лифту вниз, были две пары удивленных глаз. Зачем они так? Но я ничего бы так и не смог изменить, надо было оставаться у Лины, заняться с ней сексом, а там бы посмотрели, что из этого бы вышло. Шведская семья, бля… В любом случае, сейчас я потерял всё, что обрел в Москве, и более того, я потерял друга… Что ж, дерьмо случается в жизни, но на этом она не заканчивается, и нужно жить дальше. Для начала нужна вписка. И я поехал на Арбат, продолжая там, где я начал. Я уверен, любой москвич просто обожает Арбат, но вот только пипл, который там тусует всё время вызывает у среднестатистического москвича в лучшем случае недоумение. Столько всякого разношерстного неформального сброда, по-моему, в Москве не сыскать нигде, ну, разве что на Горбушке.
Я опять спустился в подземку, и эскалатор лениво потащил меня вниз. Ладно, расслабься, всё не так уж плохо. Мои сбережения истрачены где-то на одну треть, но ведь есть еще пять кусков, которые я подрезал у Ирины, и сейчас только сожалел, что снял с её карточки не так много. Все теплые чувства, которые в последние дни я испытывал к этой кукле, испарились так быстро, что я даже удивился. Ну, да и хрен с ними со всеми, нечего жалеть о том, что произошло. За меня всё равно решили, и сделать что-либо я был не силах. Меня просто предали. Предали, думал я, - какое громкое слово, но другого я подобрать не мог. Что ж, едем дальше. Деньги у меня были, и я мог позволить себе жить даже в гостинице, но природная бережливость не давала мне сделать этого.
… На Арбате я долго бродил между узенькими улочками, рассматривая фенечки, которые продавали какие-то хиппи, слушая уличных хучи-кучи мэнов, лабающих на гитарах и гармошках. У киоска с кассетами я познакомился с двумя чуваками, которых угостил пивом. Слово за слово, и они уже пообещали вписку. Один из них высокий и длинноволосый, второй с крашеными волосами в штанах милитари. Мы поехали в какую-то забегаловку на Пятницкой, они наперебой рассказывали какие-то истории, я рассказывал им свои. В дороге мы выпили еще литров пять пива, и когда приехали в эту кафешку, были уже кривые до ужаса. Банкет продолжался. Резак и Бурзум (так звали моих новых знакомых) познакомили меня с какими-то своими друзьями, мы начали пить уже портвейн, который просто не лез в горло, потом снова пиво и водка… Остаток вечера я помню с трудом, помню, лишь то, что мы шумной кампанией идем кому-то то ли домой, то ли на какой-то сквот… Дальнейшее всплывает мутными кусками… Какая-то муть…
11 августа.
Проснулся я с дикой головной болью. В животе урчало, наверное, от чувства голода я и проснулся. Я спал в одежде, накрытый клетчатым пледом, на каком-то грязном полу, подложив под голову рюкзак. Немыслимо болела голова. Я начал вспоминать весь ассортимент, который мы пили вчера, но от этих мыслей голова начала болеть еще больше. Я приподнялся и осмотрелся. Мать моя женщина! Старый замызганный паркет, выцветшие ветхие обои, кое-где свесившиеся со стен ненужными рваными лоскутами, паутина в углах, исписанные стены и протекающий потолок. Настоящий сквот. В другом углу на залатанном матрасе лежал мой вчерашний знакомый Резак с какой-то герлой. Герла была в цветастом платье, сшитом из разноцветных заплат, с густой косой, руки в феньках по локоть. На вид ей с одинаковой уверенностью можно было дать и семнадцать, и тридцать. И еще она мне чем-то напомнила Кенгу. Такая же рыжая, и лицо всё в конопушках. Они спали. Я встал, качаясь, скинув с себя плед, закинул на плечо рюкзак и вышел в коридор. Сквот был двухкомнатный, и во второй комнате какие-то панки пили портвейн и нестройными голосами выли: “Всё идет по плааануууу!!!”. В воздухе густо пахло марихуаной, и везде был просто невероятный срач. Я прошел в спаренный санузел, отлил в почерневший от грязи зев унитаза и умылся над рукомойником. Заплеванный пол был усеян окурками и каким-то тряпьем. В ванне лежал скомканный, сделанный из пластиковой бутылки, просмоленный бульбулятор. На веревках, над ванной сушились чьи-то шмотки. Я глянул в треснувшее зеркало на стене. На меня в упор уставился небритый уставший молодой человек с мешками под глазами. Я еще раз ополоснул водой лицо. “Неплохо бы побриться,” – мелькнула в голове заплутавшая мысль. Еще раз огляделся вокруг. “Достоевщина какая-то,”- больше ничего на ум не приходило. Нужно было валить оттуда. Я вышел из ванны, прошел ко входной двери, которая закрывалась просто на гнутый гвоздь. Никаких замков не было и в помине. Я откинул крючок и вышел в подъезд.
Снова оказавшись на Пятницкой, я прошел мимо кафешки, в которой мы вчера так нажрались, подумал, а не зайти ли попить кофе, но раздумал. Похмелье и острое желание понюхать кокаина обострило все мои чувства до болезненности, и просто сводили меня с ума. Все звуки этого огромного города, гам людей, шум проезжающих автомобилей, всё это врезалось в мой мозг, как бритва. Я медленно брел ко входу в подземелье с буквой «М». Под землей было не так шумно, и моя головная боль чуть-чуть поутихла. Мне не хватило ума купить перед метро пиво, голова соображала туго, в ушах позванивало. Я немного покатался по кольцу, рассматривая архитектуру станций, совсем как в первый день в Москве, а потом уснул. Проспал я, наверное, минут двадцать, но после этого мне стало значительно легче, пропал шум в ушах. Потом я катался еще минут пятнадцать, делая пересадки на разных станциях. Когда метро мне надоело, я поехал вверх по эскалатору с твердым намерением купить пива. Прогулявшись по Патриаршим (а вылез я именно там), я зашел в какой-то магазинчик и купил две поллитровые бутылки «Heineken» и уселся у памятника Булгакова. Пиво было холодным, в запотевшей темной бутылке, и хоть на улице было не так уж жарко, я получил от прохладного солода несказанный кайф. Горечь пены, искрящийся вкус… Обалдеть!… Это не передать словами. Вместе со мной на серую улицу равнодушно взирал Булгаков. После первой выпитой бутылки мысли приобрели, как обычно это бывает, почти кристальную ясность. Я с тоской подумал о кокаине, открыл вторую бутылку, сделал глоток и задумался. Правильно ли я поступил? Я чувствовал себя щенком, которого подобрали на улице, приласкали, накормили, а потом снова вышвырнули за дверь. Зачем Ирина сделала это? Зачем Колян сделал это? Ведь я же не стал спать с Линой, думал о нем, о нашей дружбе… О чем же тогда думал он? Или Ирина ему тоже всё рассказала, что Лина сама отдала его ей, и что она сейчас трахается со мной? Как они могли? КАК?!! Мое второе я говорило мне, что я просто наивный дурак. Они же бывшие модели, секс для них это как зубы почистить, с какой легкостью они поменялись партнерами, это же для них совсем не в диковинку, говорил я себе. Тем более что когда-то они делили одного мужчину на двоих… Провинциал чертов, надо было тебе так реагировать? А сейчас Коляныч, скорее всего, трахается с ними обеими… Я приуныл. Вот ведь сморозил дурака, блин… А возвращаться это вообще полное заподло, совесть не… нет, не совесть не позволяет – гордость.
Я отхлебнул еще пива и стал пялиться на прохожих. Эдакий праздный зевака, совсем как по Есенину: “Я московский городской гуляка и т.д. и т.п.” Ладно, что толку думать обо всем этом? Это случилось и уже ничего не исправить. Я снова один в большом городе, в столице, с тех самых пор, как уехал из коммуны. Но теперь ждать больше некого. Я волен поступать сейчас так, как мне заблагорассудится. Я еду домой.
Я допил вторую бутылку, и окончательно пришел в себя, в свое оптимальное состояние. Именно сегодня вечерняя электричка понесет меня до Владимира, а пока я должен сделать несколько покупок. Я не знал еще, что куплю, но был уверен что было бы глупо уезжать из Москвы и не купить ничего на память. Я снова поехал на Арбат, где свистнул несколько мазёвых растафарианских фенечек, и купил толстое серебряное кольцо с кельтским узором. Потом я снова спустился в метро и поехал в “ГУМ”. Пока я дошел до метро, я успел выдуть еще одну бутылку пива. Метрополитен, как обычно, принял меня своим зловонным нутром, органически переварив и выплюнув на нужной станции. Я чувствовал дикий пульс этого мегаполиса, и ничуть не выбивался из его ритма, в отличие от заезжих туристов, которых даже я определял по их медлительным движениям и неторопливым разглядываниям достопримечательностей, по туристическим картам и фотоаппаратам. Я же передвигался молча и быстро, как настоящий москвич, и нигде не останавливался.
О Ирине, Лине и Коляне я старался не думать. Именно для этого, чтобы отогнать эти хмурые мысли, я купил в “кишке” метро в звукозаписывающем киоске кассету с мажорными рокнроллами Майка. Настроение приподнялось, даже не смотря на давку в метро.
…Площад у “ГУМа” была запружена народом. Я вышел из арок метрополитена, прогулялся по горбатой Красной, хотел взглянуть на мумию, но раздумал. Вместо этого я купил в церковной лавке серебряное колечко (еще одно) с надписью “Спаси и сохрани”, и уверенной походкой пошел в “ГУМ”. В отделе с музыкой я купил себе еще пару кассет, а именно “Кроссроудз” и “Разных людей”, и поднялся наверх по лестнице в музыкальный отдел побренчать на каком-нибудь новеньком “Гибсоне” или “Фэндере”. У меня у самого дома неплохая гитарка – “Эпифон”, но те гитары, которые продавали там, были просто чудо. Я целый час просидел, перебирая одну гитару за другой, чем заметно разнервничал продавца-консультанта, всё время вертевшегося возле меня, и я уже даже начал подумывать приобрести еще какую-нибудь гитарку. А что? Деньги у меня были, и осталось бы даже на цивильный билет на поезде до дома. Я вдруг понял, что чертовски устал, просто чудовищно. Я хотел домой. Домой. В наушниках у меня пел Майк: “Я возвращаюсь домой – к грязным полам и немытой посуде, к холодным простыням и увядшим цветам. Я возвращаюсь домой – К холодным сарделькам и яйцам вкрутую. К пустым бутылкам и разбитым пластинкам – домой. Сладкое слово – ДОМОЙ!!!” Это было просто, как откровение свыше. Я еще раз задумался о гитаре, и понял, что таскать помимо тяжеленного рюкзака еще и гитару выше моих сил, такая перспектива меня не устраивала. Вместо гитары я купил немецкую губную гармошку «Honner» в тональности до-мажор, и два комплекта хороших струн. Продавец был явно разочарован моими покупками, мне же было на это глубоко плевать.
Я вышел из музыкального отдела, облокотился на перила и глянул вниз. Там, словно муравьи в муравейнике, сновали туда-сюда люди. Где-то вверху под стеклянной крышей чирикали воробьи. Из невидимых динамиков гулко доносились звуки какого-то радио. Я вздохнул полной грудью и почему-то вспомнил о матрешках. На Арбате я видел тысячи матрешек, но почему-то не купил ни одной. Там были классические матрешки – румяные одутловатые бабенки, оригинальные – с видами на разные церкви или места, были и юморные матрешки – с Горбачевым, Ельциным, Киркоровым. Я видел даже матрешку-Жириновского и матрешку- Макаревича с зубами, как у зайца-рысака. А внизу, у фонтана, на первом этаже, я приметил бутик с вывеской «Русские сувениры» и решил там купить одну матрешку, наверняка, там они были. Слушая всё того же Майка (“Нам всем нужен кто-то, кого бы могли любить, и если хочешь, ты можешь полюбить меня!”), я спустился по лестнице вниз, и медленно пошел вдоль бутиков, рассматривая витрины. Пару минут я постоял у витрины с антикварным ((?) декоративным?)) оружием, разглядывая мечи, кольчуги и латы. Любой толкиенутый, наверное, просто молился бы на такое оружие и на такие доспехи. Потом я двинулся сквозь людской поток дальше. Мимо, шумно галдя и яростно жестикулируя, увешенные крупными фотоаппаратами, прошла группа японцев, в одном из бутиков я увидел огромного негра в больших желтых наушниках, пару веселых москвичек, скейтера в широких штанах с доской… Более разношерстной национальной мешанины я еще не видел нигде. Центр всё-таки, как никак. Когда я подходил к фонтану, я заметил, что у него тусует пара откровенных хиппух. Одна из них сидела на краю фонтана, уставившись в пол и болтала ногами в рваных разрисованных джинсах. Её волосы были переплетены разноцветными шнурками и нитками с бисером, на концах мелких косичек болтались яркие райдеры. На зеленой майке у нее была изображена огромная ромашка с желтым смайлом посередине. Вторая хиппуха, стояла ко мне спиной, закатав свои такие же сквозные джинсы до колен, вылавливала из фонтана мелочь. На ней была рубашка в красную крупную клетку, с закатанными рукавами (стандарт - фенек по локоть на каждой руке) и красная бандана на голове. Они перебрасывались шуточками и громко, не стесняясь, смеялись. Их звонкий смех, словно перезвон маленьких колокольчиков, вызывал улыбки проходящих мимо людей. Я подошел поближе, желая поболтать, но они совершенно не обращали на меня внимания, и были заняты только собой. Ну, еще бы! Если бы я подошел к ним в своем старом шмотье, в старой дырявой майке, изнохраченных драных джинсах и в кедах с подошвой тонкой, как лист бумаги, то никаких бы проблем не возникло, я думаю. Ведь встречают по одежке, и лишь потом по расписанию. Сейчас же я стоял возле них стильно подстриженный, в новой рубашке, в новых клешах и в дорогих английских кедах. Даже фенечек у меня не осталось, я их оставил все в душевой у Ирины дома. Выглядел я теперь как откровенный мажор. Они бы просто не стали со мной таким разговаривать. Я встал к чувихам в полоборота и стал рассматривать матрешек. Внезапно я услышал радостный крик, настолько неожиданно, что даже вздрогнул, и чувиха (ОПАНЬКИ!!!) из фонтана бросилась ко мне прямо на шею, забрызгав мне все джинсы. Это была Кайя!!! И как я ее сразу не узнал?! Может от того, что она всё время стояла ко мне спиной? Я безумно был рад видеть её снова. Я-то полагал, что, уехав из коммуны, я больше никогда её не увижу. Она сразу же впилась в мои губы и мы целовались чуть ли не десять добрых минут. Когда она оторвалась от меня, она тяжело дышала и улыбалась:
- Ох, даже голова закружилась! Ну, как ты?!
Как я? Даже не знал, что ей на это ответить.
- Я? Ну, нормально… Вписывался у одной подруги Лины, сегодня домой еду…
Она удивленно хлопала своими огромными красивыми ресницами.
- А где Коля?
- Коля?… Коля остается здесь. С Линой. У них же любовь и всё такое…
- Так ты что же, один поедешь? Стопом? – она стащила с головы бандану и утерла испарину со лба. – Поехали с нами в Ярославль!
- Кайя, знаешь, я устал… Устал от этих бесконечных вписок, от автостопа, от товарных вагонов и ночевок на голой земле или в подъездах. Я хочу домой, - в моем голосе сквозила усталость. Кайя покачала головой.
- Понимаю… Но всё равно… Как тебе мое предложение?… В Ярике мы собираемся с Эммой, - она кивнула в сторону своей подружки, которая продолжала болтать ногами, - на даче пожить у меня с недельку. Поехали с нами! Чистый воздух, баня на берегу пруда, лес рядом! Каждый день дудки кури, читай книжки, загорай да купайся! Там даже старая папина гитара есть!
Она улыбалась так лучезарно, просто сияла вся. Неужели она действительно так рада меня видеть? А почему бы и нет? Ярославль… Заманчивое предложение…. Там я никогда не был… А, катись всё в чертям!!!
- О’кей, речистая, ты меня уболтала. Домой я всегда успею. Когда вы в Ярославль собираетесь?
- Сегодня вечером. Мы тут с Эммой уже весь день тусуем. Вписки нет, на Арбате все нефоры какие-то отмороженные, ловить тут нечего. Москва отстой… Ты лучше скажи, зачем хаер состриг, дурачок? Такие кудряшки были, мне бы такие…
- Да так… Девушка одна уговорила… - от этих воспоминаний я нахмурился. Кайя злодейским голосом проговорила:
- Попалась бы мне эта девушка… Я бы ей объяснила, что почем…
Мы подошли к флегматичной Эмме. Оказалось, мы (я и она) не узнали друг друга. Сейчас же она улыбалась самой светлой дружелюбной улыбкой, на которую она вообще была способна. Я вдруг понял, чего мне не хватало всё это время – именно этого искреннего позитива. Я улыбнулся ей в ответ. Кайя хотела шагнуть снова в фонтан за мелочью, но я удержал её за руку:
- Сдались тебе эти копейки!… Одевай кеды.
Она послушно зашнуровала обувь, и они обе взяли меня за руки. Всё-таки до чего непредсказуема жизнь, я просто в очередной раз в этом убедился.
- Куда ты нас ведешь? – Кайя теребила мой локоть, заглядывала в глаза и сияюще улыбалась. Класс!
- Вы, наверное, есть хотите? Глупый вопрос, да? Настоящий хиппуга хочет есть всегда. Даже если сытый – впрок! – я впервые за прошедшие сутки улыбался, мне было даже странно ловить себя на этой мысли.
Девчонки дружно закивали, мол, очень хотим. Я повел их в буфет на первом этаже, купил им две порции жутко дорогущих пельменей с кетчупом и пакет томатного сока, себе же взял пива. Ничего, кроме пива в себя в этот день я впихать не мог. Девчонки с аппетитом уплетали пельмени, я с удовольствием смотрел на них. Их глаза блестели, они всё время улыбались, и это было просто потрясающе. Закончив с пельменями, они вычистили остатки кетчупа кусочками хлеба, допили сок из пластиковых стаканчиков и с удовлетворением развалились на пластиковых стульях.
- Вау…
- Ох, ну и наелась же я…
Я молча допивал свое пиво и с удовольствием рассматривал Кайю и Эмму. Сколько мы не видились? Ведь совсем немного, а такое ощущение, что прошла целая вечность.
- Слушай, чувак, ты мне только скажи, жутко интересно, откуда столько лавэ? Шмотьем, как я посмотрю, мажорным обзавелся… Банк ограбил? – Кайя с присущей ей лучезарной улыбкой смотрела мне прямо в глаза.
- Да так… Эту одежду мне подарили на день рождения, - хм, я даже не соврал. – А бабло, это сбережения, которые не успел растратить… Кстати, а вы из коммуны травки не привезли?
- Привезли, - они обе закивали. – Хочешь покурить?
- Да не отказался бы, - улыбнулся я. – Только не сейчас, давайте позже, о’кей?
- Хорошо, без проблем, ты только скажи, - Кайя улыбалась.
Когда мы вышли из «ГУМа» уже вечерело, на улицах стало гораздо больше людей, кончился рабочий день и народ спешил домой или просто по делам. Мы покатались в переполненном метро и, честно говоря, девчонки не были в восторге от этой поездки. Потом мы целый час катались на речном трамвайчике по Москве-реке и я угощал девчонок-мороженым. Мы сошли на сушу, когда уже вовсю сверкали фонари, отражаясь яркими бликами в темных водах Москвы-реки. Сев на трллейбус, мы доехали до Ярославльского вокзала; у Кайи было расписание всех поездов и электричек, и мы твердо знали, что у нас еще целых полтора часа до отправления следущей электрички на Ярославль. Эмма сразу же отправилась гулять по вокзалу, в надежде нааскать немного денег, а я положил голову на плечо Кайи и уснул. Бурный был денек!… Я и не предполагал, когда утром проснулся в сквоте на Пятницкой, как закончится этот день, даже подумать не мог. Спал я тяжелым, глубоким сном, и, когда подошло время, Кайя с трудом меня добудилась. Я зевнул.
- Ну, ты даешь! Давай, вставай, чувачок, на электричку опоздаем! – Я видел её улыбающиеся искрящиеся глаза. Эмма стояла рядом, молчала и тоже улыбалась. Я встал, закинул рюкзак на плечо, и мы пошли на электричку.
Я всегда любил вокзалы. Или, даже не знаю, скорее, всегда испытывал к ним противоречивые чувства, но одно я знаю точно, - к вокзалам я никогда не был равнодушен. Мне всегда нравились такие скопления народа, атмосфера ожидания, предчувствие дороги. Электричка ждала нас на одном из путей, готовая стартануть. Стоило нам заскочить внутрь, как створки дверей сомкнулись, когда мы еще были в тамбуре. “Успели!” – улыбнулись мы друг другу. В вагоне было безлюдно, лишь какой-то дед с подростком, да пара теток с сумками. Я сразу же улегся на лавку, подложив под голову рюкзак и глаза мои закрылись. Словно издалека, сквозь перестук колес, я слышал, как девчонки переговариваются между собой шепотом, боясь меня разбудить. Засыпая, я вспомнил, что так и не купил матрешку.
12 августа.
Утром мы были уже в Ярославле. На улице была слякоть, моросил мелкий дождик, девчонки недовольно кутались в свои рубашки. Я предложил свою вельветовую куртку с капюшоном, но они обе отказались. Мы вылезли из электрички, и пока шли на привокзальную автобусную остановку. Девчонки рассказали, что ночью, пока я спал, были контролеры (а мы, разумеется, ехали бесплатно) и им пришось заплатить. Правда, они заплатили всего за одну промежуточную станцию, но сам факт, что пришлось истратить немного денег, их заметно удручал.
С уличного таксофона Кайя позвонила домой и переговорила с мамой. Кайи не было в Ярославле с начала июня, и судя по радостным возгласам в трубке, которые слышали даже мы, мать Кайи сильно по ней соскучилась. Да это и понятно. Мы сели в автобус, и поехали к ней домой. За запотевшими окнами автобуса дождь всё так же рябил по лужицам. Мы ехали молча, каждый думая о чём-то своем. Когда мы приехали и сошли на нужной остановке, Эмма тепло с нами попрощавшись, отправилась к себе домой, как выяснилось, вернее, как пояснила мне Кайя, они жили в одном районе, дома у них были через дорогу.
…Мать Кайи оказалась веселой улыбающейся старушкой с посеребрянными волосами и певучим голосом. Она обняла Кайю и долго-долго держала её в своих цепких объятиях, так долго, что мне даже стало немного неловко. Когда она отпустила её, они обе радостно рассмеялись. В глазах старушки блестели слезы.
Мы прошли на кухню, мать Кайи накормила нас вкусным борщом, в последний раз я такой ел, наверное, около года назад… А потом был чай с бергамотом и плюшками, и задушевными разговорами. Когда мы наелись, Кайя сказала, что хочет пожить на даче недельку-другую, мать немного поупиралась, но, в итоге, согласилась, сказав, что будет нас иногда навещать. Потом я сидел в зале, смотрел телевизор, и болтал с её мамой на разные отвлеченные темы. Мать Кайи оказалась крайне интеллигентной умной женщиной, очень напоминавшая мне мою преподавательницу по литературе в институте. Мы говорили о Довлатове и Набокове, о Рерихе и Тибете, о музыке. Пока мы с ней болтали, Кайя мылась в ванной, и, когда она вышла, туда отправился я. Первым делом я встал под душ и несколько минут просто стоял под горячими струями, закрыв глаза. О чём я думал? Я вспоминал Коляныча, Ирину и Лину, Кенгу, жителей коммуны, Алену и Дрим. Всё это пронеслось у меня в голове, пока вода лилась на меня из душа. Потом я вымыл крапивным шампунем волосы, взял мочалку и остервенело начал тереть все свое тело; пока я жил у Ирины, я привык ходить в душ по несколько раз в день. Когда я вышел из ванны, выпуская за собой облако горячего пара, я обнаружил, что матери Кайи не было дома, а сама Кайя спала в спальне на большой кровати. Я лег рядом, обнял её за плечи и уснул.
Проснулись мы вечером, попили чаю и сразу засобирались. Кайя боялась пропустить вечернюю электричку, поэтому мы взяли всё то, что необходимо (Кайя основательно почистила холодильник и покидала в свой рюкзак несколько пар чистого белья, да пару свитеров и рубашек), погрузили всё это в рюкзаки и вышли на улицу. М-да, недолго девочка гостила дома… На улице всё так же неприятно крапал серый дождь. Пока мы ждали автобус до вокзала, у меня замерзли руки, я дышал на них, пытаясь согреть дыханием. Электричку не пришлось долго ждать, она приехала почти сразу. Мы ехали, сидя у окна, напротив друг друга, и смотрели на пролетающие мимо пейзажи. Березовые пролески, озера, луга…
- А как же Эмма? Она что, не приедет? – неожиданно вспомнил я.
- Приедет, - Кайя до сих пор зевала. – Завтра утром или днем. Мы же с ней договаривались, ты что не слышал? А сегодня она с родителями хочет вечер провести. Тоже долго дома не была… Блин, погода, дрянь…
За окнами мокли, опустив тяжелые ветви, придорожные березы. Мы ехали мимо каких-то поселений, вроде бы дач, а может, и деревень.
- Долго еще? – Я не мог удержаться от этого вопроса, хотя мы ехали еще всего минут десять.
- Ну, не знаю, еще примерно минут пятнадцать-двадцать, - и Кайя снова уставилась в окно.
…Вскоре электричка стала тормозить, и мы прошли в прокуренный тамбур. Там уже стояла какая-то тетка с авоськами. Еще через несколько минут электричка остановилась и мы выскочили наружу. По бетонному полустанку лупцевал мелкий дождик. Как он уже достал!..Вдоль пути одиноко торчал киоск, мы постояли, уставившись в витрину, и купили большую литровую бутыль вина (на этикетке бутылки значилось: “ГЛИНТВЕЙН”) и пачку беломора. Накинув капюшоны (Кайя взяла дома прорезиненный дождевик), мы спустились с железнодорожной насыпи по узкой тропинке. Тропинка терялась где-то в березовой роще, сквозь белесые стволы которой просвечивали аккуратные улочки дачных домиков. Мокрая трава измочила нам джинсы и кеды, но мы уже не обращали на это никакого внимания.
Улица на которой располагалась дача Кайи была напрочь затоплена глубокими лужами, дожди, видимо, шли тут уже давно. Мы шли вдоль заборов, цепляясь за кусты, чтобы не брякнуться в лужу. Дом Кайи находился в самом конце улицы, у леса, а её участок выходил к пруду. Прямо перед её домом я всё-таки оступился, и моя левая нога соскольнула в лужу.
- Ёлы-палы!…
- Ничего, солнце, сейчас согреешься, а одежду твою высушим, - словно ребенка утешила меня Кайя, открывая калитку. Дом оказался одноэтажным симпатичным жилищем из бревен, с огромной кирпичной трубой на крыше. “У нас камин” – пояснила мне Кайя. Ставни и окна были украшены резьбой и покрашены в ярко позитивный голубой цвет. На другом конце участка стояла банька, а в трех шагах от её входа стоял мостик, с которого можно было прыгать в воду. У дома под навесом стояла стройная поленица березовых дров.
Кайя открыла ключом внушительный замок на огромной дубовой двери, отворила её и мы вошли внутрь, хлюпая мокрыми кедами. Внутри было сухо и тихо. Пара старых кресел, расправленый диван (уже, наверное, просто кровать?), сверху на нем яркое разноцветное одеяло, сшитое из цветных лоскутков, стол, пара стульев, кресло-качалка. На стене гитара и пара небольших картин маслом. Ну, и, конечно же, огромная черная пасть камина.
Мы сняли мокрую одежду, я затопил камин и мы уселись прямо перед ним, любуясь, как трепещет огонь. Мы молчали уже несколько минут, как Кайя сказала, завороженно глядя на пламя:
- Знаешь, а я, наверное, могла бы всю свою жизнь вот так провести.В маленькой избушке, у горящего камина, и чтоб рядом был такой человек, как ты…
- Ты серьезно?
Она прижалась своей щекой к моему плечу:
- Серьезно…
Шутить совсем не хотелось. Да и стоило ли это того? Кайя была на порядок умнее меня, это я знал точно, и шутить по поводу всех её чувственный переживаний было бы, как минимум, глупо. Чего я, сдерживая свои естественные гнусные порывы, не стал делать. Вместо этого я покрепче обнял её, а она сидела рядом, прижимаясь головой к моему плечу, и неслышно что-то напевала, а я в очередной раз думал о том, как всё-таки непредсказуема и интересна жизнь. Рядом со мной в очередной раз красивая девушка с офигенной внешностью, не как у какой-нибудь кукольной Ирины (или даже Лины?), а с по-настоящему естественной простой красотой.
А потом мы стали пить вино.
15 августа.
Прошло еще три дня. Медленно ползли одинаково спокойные, безмятежные денечки, словно в коммуне. Только я и Кайя. Целыми днями мы сидели в нашем уютном маленьком домике и никуда не ходили. Пили горячее вино, читали, играли на гитаре, Кайя читала мне свои стихи. За окном стояла мерзкая погода, дожди перестали, но вместо них окрестности окутал настолько плотный туман, что, когда я один раз ходил к ларьку у железной дороги за вином, вернулся мокрый до нитки. Мое сонное депрессивное состояние передалось и Кайе, даже любовью мы занимались всего пару раз в сутки, да и то, как-то с неохотой, по привычке. Это начинало меня пугать. Кайя оставила свои попытки как-то растормошить меня эмоционально и её вечные улыбки были уже не такими лучезарными, как раньше. Теперь она улыбалась мудрой светло-печальной полуулыбкой. Мы иногда болтали о тех беспечных деньках в коммуне, ей хватало тактичности ничего не говорить о Кенге, а сам я эту тему даже начинать не хотел. Что было – то прошло, и я ни о чём не жалел.
В нашем домике мы вместе читали книги, сидя под одним одеялом. Кайя читала Ричарда Баха, а я перечитывал “Трех мушкетеров”, томик с которыми я нашел здесь на книжной полке. Последний раз я читал “Трех мушкетеров” когда мне было четырнадцать или пятнадцать лет. Помню, были зимние каникулы, а я болел. Все мои друзья ходили кататься на лыжах или ездили на зимнюю рыбалку, а я лежал в постели с температурой, пил чай с медом и ел малиновое варенье, поглощал аспирин пачками и читал Дюма. К концу каникул я выздоровел...
Иногда я ходил в огород, собирал в теплице помидоры и огурцы, рвал с грядок зелень и готовил салат. В киоске у железной дороги, где мы покупали вино, сыр, тушенку, майонез и всё остальное, хлеба не было, поэтому Кайя приспособилась делать из муки такие пресные лепешки, которые мы ели в коммуне. Эдакое ностальжи… С Кайей мне было легко, как ни с кем, ей ничего не надо было объяснять, она понимала все без слов, она видела мою депрессивную апатию и предпочитала меня не трогать и не расспрашивать. “Надо будет – сам расскажешь, “ – сказала на мне, когда я попытался как-то неумело оправдаться за свое меланхоличное настроение. За такое понимание я был ей бесконечно благодарен. Да еще тут такая погода… По утрам я выходил во двор, набирал из поленицы несколько крупных березовых брусков и с яростью рубил их топором, а вечером, словно старый матерый разбойник из сказок Шарля Перро, сидел у огня и шоркал его точильным камнем, потом брал гитару и пел какой-нибудь тоскливый блюз. Кайе нравилось наблюдать за всем этим, она грелась у камина с книгой в руках и слушала, как я пою своим отвратительным непоставленным голосом, и, как ни странно, ей нравилось. За эти несколько дней я успел ей переиграть почти всего Чижа и Майка, все хиты “Аквариума” и “Калинового Моста”, вообще, переиграл всё, что знал, и даже не постеснялся спеть несколько своих песен. Особенно ей нравилось, когда я пел ту песню, которую я сочинил для нее, когда мы жили в коммуне. Потрепанный листочек с текстом Кайя сохранила, и пока я наигрывал эту песню у нее на даче, я даже выучил её наизусть. Эдакое радостное солнечное регги. Единственное, что удручало, что гитара была старой, и посему, имела специфический, немного дребезжащий звук. Каждый раз, после каждой песни мне приходилось крутить колки – гитара расстраивалась с поразительной быстротой. О чём думал я все эти дни? Понятное дело о чём: о Коляне, Ирине и Лине. Всё никак не мог успокоиться и выкинуть весь этот ненужный хлам из головы. Все переигрывал ситуацию и так , и эдак. Случись это сейчас – неприменно разбил бы Коляну харю, несмотря на все наши братские отношения. Брат, бля… Хотя, с одной стороны, что это я распереживался так из-за какой-то мажорной куклы? Тем более, из-за дочки наркобарона! Всю жизнь на кокаине просидеть, что ли, хотел? Или денег грязных захотелось? Непонятные смутные сомнения мучали меня и не исчезали. Внутренние противоречивые диалоги не отпускали меня даже тогда, когда я читал книгу или играл на гитаре. Мутные картинки метались в голове, ища хоть какой-то выход. Хотя, стоит признать, что как только мы приехали сюда, мои мысли приобрели скорее апатичный характер. До этого все переживания были гораздо острее, а сейчас я смотрел на это как бы со стороны, но и забыть обо всем я не мог. Так и жил. Если бы не Кайя, я бы с тоски вообще с ума сошел.
…Был день. За окном сквозь туманную паволоку виднелся лес. Мы читали. Неожиданно скрипнула калитка. Мы синхронно отложили книги и посмотрели друг на друга. Кайя выскользнула из под одеяла, накинула куртку и вышла во двор, откуда сразу же раздались радостные визги. Это была Эмма, о существовании которой я напрочь забыл. Она просто вылетела из головы и всё. И где она была три дня? А Кайя тоже молодец, ни словечка… Через полминуты они обе стояли на пороге, отсвечивая своими шикарными улыбками, Кайя в своих латаных клешах, рубашке и куртке, Эмма в мокрой куртке, мокрых джинсах и мокрых кедах. За спиной у нее болтался неизменный рюкзак из синей джинсы, расшитый бисером и расписанный маркерами и ручками.
- А мы тебя ждем-ждем, думаем, куда ты подевалась? – Кайя пожимала плечами, помогая Эмме раздеться. – Что так долго?
- Да с родителями поскандалила, - Эмма повесила свою куртку возле камина на стул. – На домашний арест меня хотели посадить. Пока дома сидела, чуть ли не всю дурь скурила на балконе. А сегодня утром собралась и скипнула по водосточной трубе. Чуть вниз не звезданулась только… А вот и гостинцы!…
С этими словами она достала из рюкзака внушительный пакет с травой.
- Ого! – вырвалось у меня. – А я даже о травке все эти дни и не вспоминал, вот странно…
- Врёт, – лаконично мотнула головой в мою сторону Кайя. – Только о ней и болтал.
Это она так шутит. Они обе заразительно засмеялись. Я заулыбался. Ну как можно дуться на таких клевых чувих? О травке я, значит, болтал… Да я все эти дни только о кокаине и думал, если уж на то пошло. “Верю”, - кивает Кайе Эмма.
- Ладно, ты давай переодевайся в сухое, - Кайя хлопотала вокруг своей подруги, - а я сейчас чайник поставлю. Хотя может лучше тебе вина согреть?
- Не… - Эмма, не стесняясь меня ни капли, переодевалась в сухую одежду; я сразу вспомнил о Ирине и Лине. – Давай лучше чай, а потом курнем. А вино попозже. Вечером.
У нее была отвратительная грудь с сосками, похожими на огромные сливы.
- Как скажешь, - Кайя ушла на кухню ставить чайник, Эмма присела на край дивана.
- Ну, что, как вы тут без меня? – Эмма откинула мокрую прядь волос с лица. – На меня смотрела улыбающаяся матрешка с густой копной вьющихся волос, с розовыми щеками и просвечивающимися ушами. Кого она мне там напоминала в коммуне?.. Ах, да, Аленушку из русской народной сказки!
- Да так… - я отложил книгу. – Скучаем… Пьем вино, читаем… А что еще делать? Курили бы траву, если бы была, да она ведь у тебя вся осталась. На улице холод собачий, туман, дождик накрапывает все время…
- Да уж, погодка нынче не фонтан… - она взяла мою книгу в руки. – “Три мушкетера” читаешь? А я вот не читала, кино смотрела, не понравилось…
- Книжка всегда лучше фильма, - успел сказать избитую аксиому я, как в комнату вошла Кайя с подносом в руках. На подносе стояли три большие пиалы с чаем, три чайные ложечки и открытая банка сгущенки.
- Ну, и о чем это вы тут секретничаете?
- О жизни, о любви и обо мне, - ответила Эмма. Кайя поставила поднос прямо на пол перед камином и жестом пригласила нас, мол, идите сюда. Я вылез из под одеяла и сел рядом с ними на пол. В камине вишневым янтарем догорали тлеющие головешки. Я подбросил на угли еще несколько поленьев, поудобнее устроился на старом ковре и отпил чаю из своей пиалы.
- Ну, а теперь ты рассказывай, - обратилась Эмма ко мне. – Как добрался до Москвы, где вписывался, чем занимался? Мне Кайя все уши про тебя прожужжала, о том, какой ты замечательный, всё плакала, что тебя больше, наверное, никогда не увидит…
- Да ладно тебе! – пыталась остановить её Кайя. – Тоже мне, чешешь ерунду всякую!..
- Да уж, ерунду, - Эмма оказалась-то девочка с приколами. – Ну, вообще-то, если не хочешь, то не будем об этом говорить. Да ведь? Ладно, мы тебя перебили, давай рассказывай, - это она уже ко мне. Я отпил еще чая и вытянул ноги в сторону камина, где уже неловкие языки пламени начали облизывать березовые поленья. С чего бы начать?
- Ну, вы знаете, почему я из коммуны уехал… Мне Лина и Колян, когда приехали, таких ужесов понарассказали… С ума там что ли все посходили? Ладно, я не об этом. До Москвы добрался удачно, что и говорить. Да и вписался тоже неплохо. У подруги Лины, как я и говорил, бывшая модель, они раньше вместе в модельном агенстве работали… Так вот, все это время я у нее жил, по клубам шлялись по всяким мажорным, кокаин нюхали каждый день…
- Кокаин?!! – в два голоса переспросили Кайя и Эмма. Улыбки слетели с них, как по мановению волшебной палочки.
- Да, кокаин, - подтвердил я. – А что тут такого?
- Ты, надеюсь, не подсел на эту дрянь? – с подозрением задрала бровь вверх Кайя. – А я-то думаю, что это ты сам не свой…
- Да не, чувихи, вы что… Не подсел я ни фига, - сказал я и сам засомневался. Ведь на самом деле, подсел, да еще как! Но им-то зачем это знать? Тем более, что я уже почти оклеймался от этого кокаинового наваждения. Конечно, если прямо передо мной насыпят пару дорог – занюхаю, не раздумывая, но кокаина нет, и я тешу себя мыслью, что меня совсем не тянет. Не то, чтобы у меня были какие-то ломки или неприятные физические ощущения, нет, но вот сильный внутренний дискомфорт я испытывал, это точно. Как будто какой-то ненасытный червяк сидит внутри и точит и точит, и никак не может успокоиться. Да и вся эта апатия тоже ведь ни с того, ни с сего не могла на меня навалиться.
- И долго ты у этой красавицы жил? – спросила Кайя, ложечкой накладывая сгущенку себе в чай.
- Да не очень… Но флэт у нее это просто пипец! Пентхаус в небоскребе, на тридцать втором этаже, жутко мажорное логово, - ответил я.
Они замолчали.
После чая Эмма достала из рюкзака пачку “Беломора” и пакет с травой.
- Ну, что, дунем уже наконец-то? – спросила она у нас, забивая косой.
Могла бы и не спрашивать. После недолгой процедуры забивки мы пустили косяк по кругу. Сладковатый запах марихуаны начал окутывать комнату. Я слышал, как трещат поленья в камине, а когда стал затягиваться в очередной раз, в беломорине щелкнуло зернышко конопли. Я вдыхал этот до боли знакомый запах, и поймал себя на том, что улыбка сама по себе растягивается на лице. Взглянул на Кайю и Эмму, они тоже улыбались – улыбки до ушей.
Косяк в корне изменил весь остаток дня. Не было больше никаких расспросов, непонимания и скрытых обид. Весь вечер мы прикалывались и смеялись, смотрели на огонь в камине и рассказывали друг другу разные истории, слопали еще две банки сгущенки и выпили два чайника чая. И, несмотря на дождливую изморось и туман на улице, нам было хорошо вместе. Вечером мы легли спать, кое-как уместившись на двухместном диване. Кайя спала между мной и Эммой. Под треск дров мы заснули. Багровые тени до полуночи прыгали на потолке.
22 августа.
Прошла еще неделя. Травка кончилась, вино пить уже не было никакого желания и заниматься любовью с Кайей тоже. Не то чтобы мне надоело, Кайя казалась мне всё такой же красивой чувихой, что и раньше, но внутри что-то надломилось, и делать это с пылом и рвением каждый раз, выпроваживая Эмму сидеть с книжкой в бане, не хотелось. Совсем. Эмма не показывала того, что это её реально напрягает, но я чувствовал это каким-то внутренним чутьем. Да это и понятно было. Всё так же непрерывно шли дожди, сентябрь был близок. И, пока за окном накрапывал дождик, мы всё меньше и меньше разговаривали друг с другом, все темы были исчерпаны и скоро мне стало казаться, что мы стали похожи на каких-то бездушных неживых манекенов. Единственным развлечением у меня осталась колка дров, мне нравилось махать своим острым топором, разрубая пополам поленья; я чувствовал в себе какую-то несвойственную доселе первобытную мощь, лишь это доставляло мне по-настоящему удовольствие. Книги лежали прочитанными на полке, а гитара стояла в углу с порванной четвертой струной, больше я к ней не прикасался. Я знал, что в рюкзаке у меня лежат два комплекта неплохих струн, но ставить их на это старое полено я не хотел. Не то, чтобы мне было жалко, мне просто надоели все эти просьбы чувих сыграть то или сё. Теперь я наслаждался тишиной и треском дров в камине.
Этим утром я всё решил. Чувихи еще спали, когда я встал, как обычно, часов в шесть утра и затопил заново прогоревший камин – утром в доме всегда холодно. Потом, стараясь не шуметь, собрал рюкзак и оделся. Кайя и Эмма спали, но когда я стал выходить, я услышал за спиной сонный голос Кайи:
- Солнце, ты куда?
- В киоск, за вином, - сказал я и закрыл дверь. Спросонья Кайя не врубилась, что за чушь я несу.
Я знал, что больше я их никогда не увижу.
На улице лил дождь. Я накинул капюшон, поправил лямку рюкзака и двинулся в путь. Не знаю, почему я поступил так. Просто вот так вот жить я дальше не мог. Это я знал точно. Не тот склад характера, наверное. Добровольное заточение не по мне. Сначало было очень даже прикольно. Но только сначала. Слишком уж это всё затянулось. Если бы я остался там еще ненадолго, то неприменно бы шифер у меня пополз. Мой деятельный и подвижный характер просил дороги, он рвался в путь, не желая оставаться на месте.
Утренняя электричка унесла меня в Ярославль. В вагоне было сыро, неуклюжие заскорузлые пенсионеры кутались в старые дождевики, обнимая плетеные корзины со своим старческим барахлом. Кисло пахло мокрой одеждой. Из тамбура сквозняком тянуло дымом сигарет. Я прислонился щекой к мокрому стеклу.
Гори всё синем пламенем. Я еду домой.
***
То ли рядом с шофером,
то ли в тесном купе,
Я мотаюсь по жизни
по великой стране.
Позади километры
оборванных струн,
Впереди миражи
неопознанных лун.
ЧИЖ.
Он сидел за столом у окна в маленькой придорожной забегаловке и пил свой кофе с булочкой. Из окна виднелась дорога, вдоль которой стояли большие грузовики, водители которых сейчас ели свои поздние ужины за соседними столами. Он вслушивался в их разговоры, пытаясь выяснить кто куда едет. Со всех сторон слышался разухабистый смех да разговоры о бабах и футболе, хорошенько сдобренные отменным матом. Он допил кофе и вышел на улицу. У крыльца забегаловки стояли три небритых мужика, они курили и о чём-то разговаривали.
- Мужики, здорово! – обратился он к ним. – Вы же дальнобойщики, да? Вы не в сторону Москвы едете?
- Не, пацан, мы, нах, все на север, нах, - ответил ему один из них, остальные закивали.
- Ну, извините тогда, - он уже собирался отойти, как другой махнул ему в сторону огромных синих фур:
- Вон те на запад нах чешут, у них спроси.
- Спасибо, - кивнул головой он и побежал к огромным немецким грузовикам. «MAN» или что-то в этом роде.
Когда он подбежал к машине, водила был уже готов ехать. Ревел мотор. Молодой человек крикнул ему, но тот не расслышал.
- Что тебе нужно, парень?! Я не беру краденое!!!
Ему с трудом удалось перекричать рёв мотора.
- Я ничего не продаю!!! Можно с вами хоть сколько-нибудь по трассе?!!
- Тебе куда нужно, парень?!! – Водитель высунулся из окна, и теперь он слышал его гораздо отчетливее.
- Мне в Москву надо!
- Не, я туда не еду, извини, парень, я только до Нижнего. До Москвы мы не едем!
- Ну, а с вами-то до Нижнего можно? – он не терял надежды.
- Заскакивай! – кивнул головой водила. – Только быстрее давай, вон наши две фуры уже ушли, пока я тут с тобой трепался, парень.
Молодой человек резво заскочил внутрь кабины и захлопнул дверь. Не теряя ни секунды, водила нажал на газ. Грузовик с ревом рванул с места, как огромный зверь. Он сидел высоко в кабине и сквозь большое лобовое стекло смотрел на дорогу. Сверху было всё хорошо видно. Забегаловка, где он пил свой паршивый кофе, слушая пошлое «Авторадио», осталась пазади. Небо потускнело, на дорогу незаметно наползли сумерки. Яркие фары грузовика безжалостно рвали надвигающиеся тени. Близилась ночь. Напарник водилы громко храпел в заднем отсеке кабины, сам водитель сосредоточенно молчал, внимательно глядя на дорогу. Он решил не нарушать молчание, и тоже уставился вперед. За окном мелькали черные стволы деревьев. Он слезящимися глазами всматривался вдаль сквозь лобовое стекло. Жутко хотелось спать, и он начал клевать носом. Он не спал уже почти сутки и, когда водители поменялись местами, окончательно уснул. Так и продремал всю ночь, лишь изредка просыпаясь, когда грузовик потряхивало на ухабах, но тут же засыпая снова.
Когда медленно начало светать молодой человек проснулся. Ужасно затекли ноги и правая рука, которой он подпирал голову. Вскоре водила тормознул в каком-то поселке, и, прямо у дороги, они напились и умылись у местной водокачки. Водитель наполнил двухлитровую пластиковую бутылку свежей водой, и они поехали дальше.
Пара его новых знакомых-водителей были на редкость неразговорчивы. Они почти не разговаривали даже между собой. А о нем они вообще и слышать не хотели, мол, сиди и молчи, раз едешь и не болтай. Он воткнул в уши наушники и стал слушать Гребенщикова. До Нижнего Новгорода оставалось еще пара часов.
А в голове его путались мысли. Молодой человек думал, что зря он уехал, так и не встретившись с художником. Это стоило сделать. Ублюдка надо было наказать. Он твердо дал себе слово, что найдет его, когда вернется обратно. Но он еще даже не предполагал, насколько затянется его одиссея. Еще он всерьез переживал за Люду. Что с ней? Вернулась ли она домой? Всё ли у нее в порядке? Когда приеду в Нижний, обязательно ей позвоню, думал он. А впереди уже маячила встреча с Коляном. Он еще не знал, что когда подвернется подходящий случай, сознательно переспит с его подругой, пока Коляна не будет дома, что подерется с ним самим, и что снова будет жить у Ирины. Он еще даже предположить не мог, что ему предстоит проваляться в травматологии с сотрясением мозга, после дерби с футбольными хулиганами, и что наконец-то встретит девушку, с которой у него всё будет шоколадно. Он ехал вперед, и ничего этого не знал. Хотя, даже если бы и знал, он вряд ли бы отступился от выбранного пути. Сидеть дома - это была не его стихия.
Мимо мелькнула синяя табличка с надписью «Нижний Новгород 11». Он вытащил наушники из ушей и положил плеер в рюкзак. Вперед, только вперед. Не сожалеть ни о чём, делать так, как считаешь нужным. Ты в силах сделать свою жизнь такой, какой хочешь.
…Где-то далеко сверкнула молния и грянул гром.
2000-2003гг.
Дороги лета
© Copyright: Антон Салтанов, 2008
Свидетельство о публикации №208063000063
Свидетельство о публикации №208063000063
Рецензии