А знаешь, я тебя, наверное, просто вы-ду-мал...

Вижу, как закат багряным плащом лёг на плечи бронзового Петра. Набережная окутана свежестью летнего вечера. Москва тяжело вздохнула и закрыла глаза. Машины всё бегут и бегут вдаль, но они вне времени – они в пути, в дороге к чему-то заветному, далёкому, волшебному. Сгустились облака, розовой пеленой одёрнулось низкое Небо, освещая дорогу тебе.
А ты… Ты идёшь вдоль гранитных оград и высоких заборов по направлению Москвы-реки. Я прекрасно это вижу. Вижу тебя, такой же, как и в первый, как и во второй раз, ты – единственная постоянная в расширяющейся Вселенной. Довольно худая, с замечательной лёгкой гордостью во всех своих чертах, не в третий, и не в четвёртый раз предстаёшь ты передо мной. Ты прекрасна, и я клянусь, ни один художник никогда не изображал в лучших твореньях своих такой чистой и совершенной лилии. Ветер нежно гладит длинные тёмные волосы и заглядывает вместе со мною в твои глаза. Он любуется, как они отражают ярко-карим сиянием покой чудесных сосновых лесов, осенних лугов, тёплых изб, что взрастили тебя на своей груди. Улыбаешься ныне совсем иному пейзажу, в совсем другое время, робко улыбаешься краешками чарующих губ, цветом как алые июльские зори.
Я в этих зорях искал себя, а нашёл тебя. Нашёл, да испугался. И только сейчас снова вижу, кого же я нашёл. Иду незаметно в метрах десяти позади тебя. Нам не нужно говорить. Я и без бархатного звонкого голоса твоего знаю всё.
Хочешь, расскажу?
В одно серое сентябрьское утро ты увидела сон. В одном из прекрасных снов серое сентябрьское утро увидело тебя. А ты… Ты увидела море. Море застыло во всём – и в каплях дождя, бесстрашно разбивавшихся о его гладь, и в свинцовом тёмном Небе, опрокинувшемся над твоей головой. Море – везде. Всепоглощающая, предвечная стихия. Ты – во всём. Сотканная из таинственных нитей небытия и ночных видений богиня, которой нет. Огромные пляжи из гальки растянулись длинной полосой вдоль острых скал, над которыми гулял свирепый ветер, под которыми гневились солёные брызги. Казалось, что нет на свете никого, кроме двух мокрых детей – мальчика и девочки, беспечно бредущих у кромки берега. Оба были лет семи на вид. Девочка была замечательно красива, темноволоса, одета в скромное белое платьице. Отяжелевшие волосы спадают на узкие хрупкие плечи. Хоть струи беспощадного ливня и били её, вода вовек бы не смогла потушить ярко-коричневого пламени её глаз: взирали они быстро, пронзительно, гордо. В руке девочка держала камешки причудливых форм: в ином мерещился тебе лис, притаившийся среди горных зарослей, в другом – желтоглазый волк, изготовившийся к прыжку. Мальчик тоже был очень хрупок, сутул, но лазурь глаз его горела тем слепящим синим огнём, который может неистово полыхать только у детей, с возрастом он меркнет, теряет спокойную силу, невинность, чистоту своих жгущих искр. Почти у всех мутнеет этот огонь тем заметнее, чем больше лет он озарил своим светом. Щёки мальчика хранили прикосновения моря, мятежные, вырвавшиеся из шторма, и море тоже хранило его прикосновения. Девочка и мальчик брели вдоль этих прикосновений, вдоль блуждающей линии берега, и нипочём им были злые волны, беснующиеся об их плечики, и ни к чему им был отдых – как два призрака, две тени, брели у самой кромки моря. Ты видела их. Ты слышала их.
- Здесь жарко, ты знаешь?
- Знаю, подруга. Тысячу лет знаю.
Звонкие голоса не были чем-то отдельным от моря, Неба, дождя, брызг, искр, камешков, скал – они звучали будто шёпот капель, рёв воды, шелест ветра, и совсем не по-детски отдавались в твоей душе. А тебя несёт рёв воды прочь, прочь уносит вместе с тобой в неизвестность и капли дождя, бесстрашно разбивавшиеся морскую гладь, и в свинцовое тёмное Небо, опрокинувшееся над твоей головой. Отчего это всё есть? Отчего мы всегда верим во всё это и редко когда усомнимся в действительной хрупкости этого самого “всего”? Нет ответа. И ты уносишься прочь.
Ты уносишься прочь, чтобы проснуться в хмуром осеннем утре. Утро просыпается в тебе. Ты нервно ощупываешь себя, свою гладкую бледную кожу, тонкие длинные пальцы, округлые бёдра, не веришь в реальность, воплотившеюся в таком маленьком объёме пространства.
Мир насупил брови-облака. Мир обрушился вниз вместе с вальсом золотых и багровых листьев за окном. Он приготовился принять тебя. Но что-то мешает ему. Мешает его пустота. В нём – миллиарды людей. И в то же время, миллиард, два миллиарда, три миллиарда – сущая песчинка в триллионах километров. Он не готов.
Знаешь, я столько раз представлял встречу с тобой. Обдумывал, сомневался, думал о ней. Каждая мелочь встречи обрастала в мою мысль, звенящую и быструю. Каждая строчка приближала меня к тебе. Гуляю по мостам, площадям, захожу к фонтанам и советуюсь с деревьями: как лучше? Что лучше? Молчат деревья и только листья их колеблются от малейшей ласки ветра. И мне уже не мил этот свет без тебя. Мне не милы эти улицы: они никогда не отражались в твоих зрачках. Мне не приятны солнечные лучики: никогда они не согревали тебя. Я уже не чувствую звёзд: ты никогда их не чувствовала. Я жалею, что ты никогда не познакомишься с моими друзьями, моими названными братьями. Мне горько, что никогда ты не проедешь со мной моим любимым автобусом к любимому парку. Всё моё – это твоё. Но и всё твоё теперь тоже моё. Но твоего никогда не было и нет. Значит, нет и всего моего. Нет моих робких улыбок, нет твоих хрупких плечей, нет моих неловких движений, нет твоего чарующего взгляда. Несуществующее поглощает существующее как чёрная дыра.
Но когда-то я верил, что однажды увижу, как закат багряным плащом лёг на плечи бронзового Петра. Увижу, как набережная окутана свежестью летнего вечер, и как Москва тяжело вздохнула и закрыла глаза, и как машины всё бегут и бегут вдаль. И буду в пути, на дороге к чему-то заветному, далёкому, волшебному. Сгустятся облака, розовой пеленой одёрнется низкое Небо, освещая дорогу тебе. И ты… Ты пойдёшь к огненно-золотым куполам Храма Христа-Спасителя по набережной. Я увижу тебя такой, какая ты всегда была и какой тебя никогда не будет: худую, с весёлым пронзительным взглядом, плавно плывущую своей лёгкой походкой, единственную постоянную в расширяющейся Вселенной.
Я на заплетающихся ногах побегу по Крымскому Валу к тебе, к набережной. Догоню тебя, ты оглянёшься, я наконец стану отражением в твоих волшебных очах и ты скажешь облегчённо и радостно:
- Привет!

…а знаешь, я тебя, наверное, просто вы-ду-мал…

- А я-то думала, что тебя, наверное, просто вы-ду-ма-ла…