путь домой

Я шел к себе домой,
Я шел по мокрым лужам,
По скользкой мостовой
Ногами снег утюжил...
А мокрый снег падал,
А я шел домой
По зимнему саду
По пустой мостовой

/В. Бутусов/


 С самого утра шел мокрый снег, точно такой же, как и за много много...

не знаю, как сказать, потому-что расстояние, как и время относительно...

 Одиннадцать всадников в черных плащах, поверх черненых доспехов, на темных лошадях, за каждую из которых, южные шейхи, подлинные ценители лошадей, отсыпали бы немало золота, ехали неспешной рысью, слегка покачиваясь в седлах.

Их кодекс не позволял расслабляться, пока они находятся в пути по враждебной территории.

Но, уж слишком долог был путь их сюда, сквозь три соседних пространства, и особенно тяжело давался переход через их границы.

Нет, не в физическом плане. Ведь каждый раз, проходя сквозь невидимую стену, они чувствовали, что оставляют там, за гранью частицу своей души.

- Внимание, переход, - тихо сказал старший, - но, чуткие уши воинов прекрасно его слышали.

Их лошади как по команде пошли шагом, пересекая границу.

Не случилось ничего сверхъестественного, так же шел липкий снег, стекая с мокрых плащей, так же цокали копыта двенадцати лошадей, и лишь каменное покрытие дубовой аллеи сменилось на полированные квадратные плитки, плотно подогнанные одна к другой и там, далеко, в конце аллеи не спеша шел, глядя себе под ноги человек в черной куртке странного покроя.
       
- Командир, кажется, мы его нашли, - сказал один из всадников.

- Отпусти его лошадь, - сказал старший, - только она может его узнать.

- Хорошо, командир. - Всадник наклонился к лошади ведомой рядом и шепнул ей в ухо: - Иди к хозяину.

Она неспешной шагом пошла навстречу человеку, а потом, узнав, перешла в галоп.


Услышав радостный цокот копыт, человек остановился, и, взяв подбежавшую лошадь под уздцы, погладил ее по бархатным ноздрям, вглядываясь сквозь снег в силуэты одиннадцати всадников, неподвижно сидящих в седлах под снегом, идущим теперь крупными хлопьями.

Его память, иная память, та, что была прежде, возвращалась, отдельными обрывками воспоминаний, цветным калейдоскопом составляясь вновь, замещая нынешнюю.
       
Он вспомнил, как зовут верного друга, стоящего рядом, вскормленного еще жеребенком, увидел свои доспехи, притороченные к седлу и главное, рукоятка меча, в простых черных кожаных ножнах, эфес, такой привычный, с зеленым ограненным камнем самоцветом.

Он легко вскочил в седло, хотя прежде ниразу этого не делал. По крайней мере, здесь, в этом мире. Также легко вытянул меч, тускло сверкнувший в сером свете последнего дня осени и легко, со свистом рассек воздух, проверяя остроту клинка и завершая круг, поднял его вертикально вверх.

Трехгранный клинок теперь был продолжением руки в латной, черной перчатке.
       

Всадники, выстроившись напротив ровной шеренгой, молча подняли мечи, салютуя своему командиру...