И придёт ночь...

Щёлк! Хлыстиком по спинному мозгу. Щёлк! Иголочками в подушечки пальцев. Щёлк! Холодком по венам. Щёлк! Липким потом в ладошки. Щёлк! Выключателем на стене… И придет ночь…И темнота резанёт остроотточенным скальпелем, отделяя тебя от остального мира, начнет препарировать, не торопясь со знанием дела… И не сбежать, не укрыться от бездонных, внимательных глаз, буравящих сквозь вмиг истончившуюся до пергаментной хрупкости и ставшую бесполезной кожу… И не перешагнуть, не перепрыгнуть через вдруг разверзшуюся пропасть, отделяющую тебя от иллюзорной защищенности кроватной мягкости.

Глупая, глупая девочка, неужели ты действительно веришь, что кокон из одеяла сможет защитить тебя от склизких щупалец страха, что тянет к тебе темнота? Одним неуловимым движением запрыгни на кровать, свернись клубочком, накройся с головой, подоткни одеяло поглубже, закрой глаза крепко-крепко, до звездочек, до ярких искр, вспыхивающих от напряжения на оборотной стороне плотно сомкнутых век, чтоб не видеть больше этой беспросветной, колышущейся темени, поглотившей кажется все, даже воздух. И не останется больше ничего живого. Вселенная сузится, сожмется, скомкается, спрессуется до размеров шарика, слепленного каким-то озорником из хлебного мякиша.

Ты слышишь чуть различимые шорохи робких шагов незваных гостей? Ты знаешь, что совсем скоро, не встретив сопротивления, они обнаглеют и, уже не таясь, пойдут чеканной поступью, обступят тебя со всех сторон, а потом, забыв всякий стыд, будто в насмешку над всеми твоими стараниями, преступят незримую границу, навалятся всей своей бестелесной тяжестью. И не оттолкнуть, не вздохнуть, не крикнуть… а лишь чужими, онемевшими губами прошевелить беззвучно *уходи!* Они отступят, но не уйдут насовсем. Рано праздновать победу, а можно лишь подышать чуть-чуть, пользуясь недолгой передышкой, данной тебе не в награду, но в наказание.

Глупая, глупая девочка, неужели ты так до сих пор не поняла, что сама открыла им дверь? Что ты сама и есть та дверь, через которую они еженощно просачиваются в твой мир? Или ты полагала, что твои скелетики, сначала любовно расставленные по полочкам, а потом позабытые в пыльной захламленности шкафа, сами собой рассыплются, обратившись невесомой трухой? Ты избавлялась от них, как от ненужного балласта, скидывала их во вне, а они схитрили, забравшись в доисторические участки мозга, такие древние и глубокие, что и не докопаться теперь. Тебе казалось, что умеешь управлять ими, а они, извернувшись, сами обратились в кукловодов. И вот уже не ты, а они самозабвенно дергают за ниточки, ухахатываясь над твоими ужимками и тщетными попытками соскочить с крючка. А ты мечешься в своем бессилии, неспособная даже рассказать о них.

При свете дня твои мороки рассеиваются, иль заползают обратно, в темень животных инстинктов. При свете дня все слова, которыми можно описать то, что чувствуешь ночью, приобретают какую-то бутафорскую картонность. При свете дня так легко быть сильной, смеяться над своими кошмарами и думать, что все твои страхи не более, чем плоские тени никчемных слов. При свете дня можно ссылаться на слишком богатое воображение и делать вид, что на самом деле ничего не было. Но…

…щёлчок! И придет ночь…