Арест Ларсон

АРЕСТ ЛАРСОН.
Бывая в городе по служебным делам, Ларсон несколько раз проходила мимо дома номер 79 по Николаевской улице. На доме висело объявление, что он конфискован для нужд германской армии.
Однажды она почти лицом к лицу столкнулась с неким Иваном Петренко. Он был военнопленным и работал в хозяйственной части, которая находилась в распоряжении 2-й команды хозотдела. Теперь на Петренко была немецкая форма.
-- Гутен таг, фрау Ларсон! -- приветствовал он ее.
-- Здравствуй. Ты служишь в немецкой армии?
-- Не совсем, фрау Ларсон, -- смутился Петренко. -- Вы же помните, хозяйственную часть, где я работал, расформировали. Меня отправили в распоряжение комендатуры. Там нас выстроили. Немецкий офицер сказал: кто хочет служить германскому рейху, пусть сделает три шага вперед. Остальных отправят в лагерь военнопленных. Я был уже в лагере под Мариуполем. Это голое место, огражденное колючей проволокой. Мы там всю траву съели. Ну и мерли, конечно, как мухи... Я уже тоже на ладан дышал. А тут в лагерь пришел офицер, этот ваш, из команды, -- Герлтель. Ему нужны были столяры, ну я и назвался. Так и ушел от смерти в тот раз. А когда в комендатуре сказали: или служить рейху, или в лагерь, я сделал три шага вперед.
-- И где же ты теперь?
-- Да тут, недалеко. Вот дом тот, видите?
-- Там что, добровольческий отряд? -- спросила Ларсон.
-- Да как вам сказать? Скажу только, что место это секретное и богатое. А больше ничего сказать не могу.
Это был дом № 79 на Николаевской.
Ларсон внимательно смотрела на документы, которые проходили через ее руки, -- нет ли где упоминания адреса этого дома? Должны же эти люди получать какое-то довольствие, форму, обувь. Но в бумагах хозотдела этот адрес не значился.
Однажды в отдел зашла русская женщина -- курьер из бургомистерства. Строительный отряд бургомистерства должен был получить деньги за ремонт здания по улице Николаевской, 79.
-- Я зашла в этот дом, а они меня выгнали. Да еще матом, -- пожаловалась женщина, -- тогда я -- к господину Осадчих.
-- А это кто? -- спросила Ларсон.
-- А это новый начальник строительного подотдела. Он тоже стал ругаться, как будто я виновата. Иди, говорит, и счет этот передай в хозяйственный отдел майору Нейману.
Ларсон взяла бумагу. Посмотрела. Сумма довольно большая.
-- Оставьте бумагу. Я наведу справки, а господину Осадчих потом позвоню.
-- Вот спасибо, -- обрадовалась женщина-курьер.
Конечно, надо было о бумаге сказать майору Нейману. Но вдруг он не пошлет Ларсон по интересующему ее адресу, а вернет бумагу в русское бургомистерство? И все-таки надо сказать Нейману. Но его не оказалось на месте.
-- Принесли нам какой-то счет за ремонт, а дом этот на балансе у нас не значится, -- сказала Ларсон унтер-офицеру Крюгеру. Я пойду выясню, что это за учреждение и почему немецкая армия должна оплачивать их расходы.
Возле дома никого не было. Ларсон постучала в запертую дверь.
Ей открыли. На пороге стоял молодой парень в немецкой форме, но лицо у него было типично русским, Ларсон обратилась к нему по-немецки. Сказала, что она помощник начальника хозяйственного отдела германской армии майора Неймана и ей нужно увидеть его командира.
-- Мыкола! -- позвал солдат, который открыл ей дверь. -- Тут якась нимка. Лопоче шось, а я не разумию.
Вышел Мыкола.
-- Вас волен зи?
Астрид повторила свое требование. Сказала, что хозяйственный отдел получил счет. Но это какое-то недоразумение.
-- Сначала я хотела отправить бумагу генералу Рекнагелю, но потом решила прежде увидеть вашего командира.
Мыкола тоже немецким владел слабо. Но слова «генерал Рекнагель», его, естественно, насторожили.
-- Айн момент, фрау, -- сказал он. Быстро вернулся. -- Битте, фрау.
Ларсон прошла вслед за ним в дом. В комнате, через которую они проходили, сидели двое в немецкой форме, играли в шашки.
-- У меня дамка, -- сказал один по-русски.
-- Битте, -- снова повторил сопровождающий Ларсон и указал на лестницу.
Поднялись на второй этаж. В кабинете, куда они вошли, за большим столом сидел моложавый подтянутый мужчина в мундире офицера германской армии, но без погон.
-- Господин ротмистр! Ваше приказание...
-- Иди! -- коротко бросил ротмистр. Когда сопровождающий вышел, он обратился к Ларсон на приличном немецком языке. -- Что за инцидент, фрау?..
-- Ларсон.
-- Фрау Ларсон. При чем здесь генерал Рекнагель?
Астрид протянула ему счет и сказала, что хозяйственный отдел не может оплатить его, так как здание не находится на балансе отдела. Поэтому она и намеревалась переправить эту бумагу начальнику гарнизона.
-- Покажите бумагу, -- попросил ротмистр.
Ларсон протянула ему счет и, пока он читал его, незаметно оглядела комнату. На стене она увидела какие-то таблицы и рисунок товарного поезда. Вагоны -- русские. Из неплотно закрытого гардероба высовывалась красноармейская шинель.
-- Генерал Рекнагель тут ни при чем, -- сказал ротмистр. -- Вам следовало обратиться к... Впрочем, оставьте бумагу мне. Я сам передам ее по назначению.
-- Хорошо. До свидания.
-- До свидания, фрау Ларсон.
То, что она увидела в доме номер 79, не оставляло сомнений: эти русские, носившие немецкую форму, были разведчиками.
Значит, она напишет Кёле «Dea gratias».
Ей казалось, что все сошло наилучшим образом, но через день в хозяйственный отдел явился жандарм.
-- Вы фрау Ларсон? Я должен проводить вас к доктору Оберлендеру!
-- С каких это пор доктор присылает за мной Жандармов? -- храбрясь, спросила Астрид.
-- Собирайтесь! -- жандарм был немногословен. Ларсон перехватила недоумевающий взгляд унтер-офицера Крюгера.
-- Но я должна поставить в известность своего начальника, майора Неймана, -- сказала она. -- Без его разрешения я не могу покинуть рабочее место.
-- Где он помещается?
-- В том кабинете. Но его сейчас нет на месте.
-- Я должен доставить вас к доктору Оберлендеру. Софорт (немедленно).
-- Крюгер, скажите майору Нейману, что я зачем-то понадобилась срочно доктору Оберлендеру.
В сопровождении жандарма Ларсон вышла на улицу. Стоял солнечный жаркий день. Цвели каштаны. Голубизна неба чуть поблекла. Солнце припекало немилосердно. Петровская была почти пустынной. Жители старались по возможности миновать эту улицу, где было полно немецких учреждений.
Со стороны парка слышалось пение птиц. Все дышало покоем.
До комендатуры было всего каких-нибудь пять минут хода. Ларсон шла неторопливо. Она искала и не могла найти ответ на вопрос, что означал этот срочный вызов? Арестована ли она? Если бы она просто понадобилась Оберлендеру, он позвонил бы.
Если она арестована, то за что? Кёле? Он говорил, что самое слабое звено в работе разведчика -- связь. Кёле имел связь. Если связной провалился, они могли выйти на Кёле. Дойблер говорил, что гестапо умеет развязывать языки. Да она и сама знает об этом. Но Кёле не мог ее выдать. Не такой это человек. Иначе она ничего не понимает в людях. Как держаться ей с Оберлендером? Иронически? Возмутиться? Погрозить, что пожалуется Макензену?
Она гадает, ничего не зная.
Оберлендер встретил ее холодно. Он не встал ей навстречу, как обычно.
-- Подождите, Шульц, в приемной, -- приказал он жандарму.
-- Слушаюсь, герр майор.
Ларсон, не дожидаясь приглашения, села на стул и закинула ногу на ногу, стараясь держаться непринужденно, смело.
-- Чем обязана, герр майор? -- спросила она таким тоном, каким разговаривала с офицерами, приходившими в отдел с какими-либо просьбами. -- Я могу вам быть чем-нибудь полезной?
-- Можете. Но почему вы называете меня «герр майор», а не доктор, как прежде?
-- Почему я должна вас называть доктором? Вы -- майор абвера.
-- Откуда вам это известно?
-- Разве это секрет для служащих германской армии?
-- Вы не служите в германской армии.
-- Я работаю в отделе германской армии, а это одно и то же.
-- Ну, а на кого вы работаете, это вопрос особый. Особый! -- подчеркнул Оберлендер.
-- Это становится забавным, -- сказала Астрид, внутренне вся сжавшись.
-- Не столько забавным, сколько печальным.
-- Вы начинаете говорить загадками, майор.
-- Мне все известно, фрау Ларсон, и лучше будет, если вы во всем признаетесь мне.
-- В чем я должна вам признаться?
-- Фрау Ларсон, вы умная г женщина. Вы красивая, молодая женщина. У вас вся жизнь впереди. Зачем вы впутались в это дело? Зачем вы стали шпионкой? Разве вы не знали, что у шпионов короткая жизнь?
-- Шпионкой? Чьей?
-- Ну уж, конечно, не шведского короля. Кстати, что написано на могиле вашего отца?
-- А почему это вас интересует?
-- Вопросы задаю здесь я!
-- А если я откажусь на них отвечать?
-- Не откажетесь!
-- Тогда задавайте мне вопросы по существу. В чем вы меня подозреваете?
-- Я задаю вам такие вопросы, которые нужны следствию.
-- Следствию? Я арестована?
-- А вы думали, я пригласил вас для светской беседы, а жандарм был вашим кавалером? Не валяйте дурака, фрау Ларсон, или как вас там?
-- Хорошо. Задавайте свои вопросы.
-- Что написано на могиле вашего отца?
-- Только имя, фамилия и годы жизни.
-- Больше ничего?
-- Больше ничего.
-- Вам не изменяет память?
-- Нет. Вы сомневаетесь, что я -- Ларсон?
-- Вопросы задаю здесь я, -- повторил Оберлендер.
-- Спросите генерала Макензена. Вы, кажется, присутствовали при нашей встрече, -- напомнила Ларсон.
-- Генерал Макензен не видел вас много лет. Вы были девочкой, когда он видел вас в последний раз.
-- Мне говорили, что вы опытный контрразведчик...
-- Кто говорил? -- вцепился Оберлендер.
Она допустила неосторожность. Говорил Кёле. Но она не может назвать его фамилию.
-- Это имеет значение? -- Ларсон лихорадочно искала вразумительный ответ.
-- Прошу вас отвечать немедленно.
-- Оберштурмфюрер Дойблер.
-- Дойблер? Этого не может быть!
-- Я не стану разубеждать вас, господин майор, и на это у меня есть свои причины.
-- Какие причины?
-- А такие! Я не должна была вам этого говорить!
Она выдержала тяжелый взгляд Оберлендера.
-- Вы учились в Ростоке? В каком году вы закончили университет?
-- В тридцать втором.
Оберлендер открыл ящик стола. Покопался там в бумагах, как бы испытывая терпение Ларсон. Наконец достал какую-то фотографию.
-- Вот ваш выпуск. Внимательно посмотрите фотографию и назовите фамилии своих сокурсников.
-- Боюсь, что всех не назову.
Оберлендер все еще держал фотографию в руках. Не торопился передать ее.
-- Вы что, не помните своих сокурсников?
-- Прошло десять лет. Немалый срок. Какие-то имена могли и забыться.
-- Но ведь Кёле вы помните?
«Кёле! Что он знает о Кёле? Почему он вспомнил Кёле?»
-- Что же вы молчите, фрау Ларсон?
-- Кёле я не знала. Мы учились на разных курсах. Он уже заканчивал университет, я же только поступила.
Оберлендер протянул наконец фотографию Астрид. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: фотография -- липа.
-- Это не наша группа. -- Ларсон почувствовала себя увереннее. Оберлендер шел вслепую.
-- -- Вы печатали Бергманну донесение, а в нем назывались фамилии, врагов рейха.
«Бергманн? Что мог сказать ему о ней Бергманн?»
-- Каждый день в разных бумагах перед моими глазами проходят десятки фамилий и, естественно, я не могу все запомнить. Сейчас, когда вы сказали «Бергманн», действительно, припоминаю, печатала по его просьбе, -- подчеркнула Астрид, -- кое-какие бумаги.
-- А почему Бергманн обратился к вам с просьбой печатать сугубо секретные материалы?
-- Бергманн не знает немецкой орфографии.
-- Не знает орфографии?
-- Да, представьте себе. Это легко проверить!
-- Он вам платил?
-- Конечно. Или вы думаете, что я стала бы делать сверхурочную работу ради его красивых глаз?
-- Как вы предупредили этих пятерых? У вас есть сообщник?
-- Не понимаю, о чем вы говорите?
-- Не притворяйтесь, фрау Ларсон.
-- Мне начинает надоедать этот разговор.
-- А мне -- нет. Вы не ответили на мой вопрос?
-- По-моему, ответила. Я не понимаю, о чем вы говорите. Какое отношение я имею к людям, которые были указаны в донесении Бергманна?
-- Этих людей предупредили, и они ушли. Пытались уйти. Двоих мы поймали. Они признались, что их предупредили.
-- Ну, а я какое отношение имею к этому? И почему вы вспомнили об этом спустя столько времени?
-- Вы все понимаете, и вам не уйти от прямого ответа. Вы помните эту историю, хотя действительно прошло уже немало времени. Сначала вы сделали вид, что не знаете этих фамилий и вообще ничего не помните, а теперь вы сознались!
-- Может, вы назовете мне фамилию моего сообщника? -- спросила Ларсон.
-- Нет. Это вы мне его назовете! «.
Оберлендер поднялся, подошел к двери, распахнул ее.
-- Шульц. Отведите фрау Ларсон в камеру. Я даю вам последний шанс. Подумайте. Если вы чистосердечно во всем признаетесь, может быть, я смогу спасти вас от смерти. И еще один, последний вопрос: дом на Николаевской, 79, вам известен?
-- Что это за дом?
-- Я знаю все, фрау Ларсон. И только от вашего чистосердечного признания будет зависеть ваша жизнь!
В камере было сыро и душно. Оказывается, под зданием комендатуры располагались камеры предварительного заключения. Жесткий топчан с матрасом, набитым стружками. Стол и стул, привинченный к стене. Окно заделано решеткой.
Правильно ли она вела себя? Надо ли было ей сразу сказать, что ей известен дом на Николаевской, что она заходила туда? Да, наверное, надо было. Ведь на забывчивость тут не сошлешься. Да, она заходила в этот дом. Ну и что? Ей необходимо было выяснить, за что отдел должен платить по предъявленному счету. Правда, ее никто не посылал это выяснить. И все-таки надо наступать! Не обороняться! Теперь ясно, что ротмистр -- человек Оберлендера.
Стояла уже глубокая ночь, а Астрид все еще ворочалась на жестком топчане. С улицы вдруг послышались выстрелы скорострельных немецких зенитных орудий, а уже потом стрекот мотора русского ночного бомбардировщика. Четыре взрыва последовали один за другим.
Вспыхнули прожекторы. В небе заструились трассирующие пули, кусочек неба был виден в желоб, пристроенный на окно. Еще какое-то время продолжалась стрельба, потом все стихло.

* * *
Спала она плохо. Робкий рассвет сочился в камеру.
Ей что-то снилось. Какие-то обрывки еще сохранила память. Но и они быстро таяли в мозгу, как утренний туман при появлении солнца. Но одно четко стояло в сознании: ей снился Дойблер. Дойблер? А не может ли она призвать его на выручку? Конечно, он строго-настрого наказал ей никому не говорить, что «завербовал» ее, но сейчас такой момент, когда выбирать не приходилось.
 Она снова и снова вспоминала вопросы, которые ей задавал Оберлендер. Перебрала в памяти все, что могло как-то пролить свет на ситуацию, в которой она оказалась. Она готова была уже к новому допросу, но ее не вызывали. «Напроситься самой? Нет! Имей выдержку»! -- приказала она себе. Теперь время изменило свой бег. Оно потекло мучительно медленно. Наконец, уже под вечер, в коридоре послышались шаги немецких сапог, подбитых железом, лязгнул засов и появился конвоир.
-- Раус! (Выходи!)
Конвоир запер камеру и пошел следом. Они поднялись на второй этаж.
-- Садитесь, фрау Ларсон. -- Доктор на этот раз был в форме. -- Хотите сигарету?
-- В кино когда-то я видела, как следователь предлагает подследственному сигарету, надеясь тем самым расположить к себе арестанта.
-- А вы не утратили чувства юмора.
-- Какой уж тут юмор...
-- Вы все хорошо обдумали?
-- Да, я все обдумала.
-- Вот и отлично. Рассказывайте.
-- Что? О том, как училась в Ростокском университете? О родителях? О моей работе в хозотделе?
-- Напрасно вы упорствуете, фрау Ларсон.
-- Разве я упорствую? Кстати, вы обещали очную ставку.
. Все в свое время. Расскажите, кто и зачем вас послал по адресу Николаевская, 79?
-- Я уже вчера говорила вам об этом.
-- Нейман вас не посылал туда. Кто вас послал?
-- Никто. И в то же время можно сказать -- некто!
-- Это уже интересно, -- оживился Оберлендер.-- И кто этот некто?
-- Гаупштурмфюрер Дойблер знает, что я арестована? -- спросила Ларсон.
-- При чем здесь Дойблер?
-- Я буду отвечать на ваши вопросы только в присутствиигаупштурфюрера..
-- Это еще что за новости? Никаких условий! -- повысил голос Оберлендер.
-- Сообщите Дойблеру, что я задержана вами! Повторяю, только в его присутствии я буду отвечать на ваши вопросы!
-- Не хотите же вы сказать, что вас послал Дойблер? -- В голосе Оберлендера Ларсон почувствовала впервые нотки неуверенности.
-- Я уже вам сказала: только при Дойблере может быть продолжен разговор!
-- Хорошо! -- Оберлендер нажал кнопку звонка. Вошел конвоир. -- Уведите фрау, -- приказал он.
И вот снова Ларсон в камере. Допрос был коротким, но Астрид чувствовала себя измученной.
На этот раз ее ненадолго оставили в покое. Послышались шаги в коридоре, дверь распахнулась, и на пороге она увидела Дойблера.
-- Выходите!
Она шла молча. Как поведет себя Дойблер? Она полагала, что они вместе пойдут к Оберлендеру, но Дойблер не стал подниматься на второй этаж, а, поймав, недоуменный взгляд Ларсон, бросил ей на ходу:
-- Идите за мной.
Он шел быстрым шагом. Конвоир их больше не сопровождал.
У подъезда стояла машина Дойблера. Он открыл ей дверцу, прежде чем сесть за руль.
-- Что вы сказали Оберлендеру? -- спросил он.
-- Ничего.
-- Но вы назвали мое имя?
-- Я сказала, что буду отвечать на его вопросы только в вашем присутствии.
-- И больше ничего?
-- Честное слово.
-- Хорошо. Подробней поговорим у меня. -- Дойблер тронул машину с места.
Поднявшись в кабинет к Дойблеру, Ларсон сказала:
-- Я дала согласие работать на вас, но теперь передумала.
-- Это еще почему?
-- Потому что я не гожусь. Видите, к чему все это привело. Меня схватили как большевистскую шпионку. Хорошо еще не избили, не пытали! Нет, это не для меня!
-- Но как вы вообще вляпались в эту историю?
-- В какую? Их, кажется, две.
-- Начнем с Николаевской.
-- Я встретила на улице некоего Петренко. Он из русских военнопленных. Работал в хозяйственной части. Потом эту часть расформировали. И вот я встречаю его на улице в немецкой форме. Помня ваше задание, я, естественно, стала расспрашивать его, как он живет, где служит, стараясь выведать его настроение. Он ответил, что теперь у него место богатое и секретное, указал мне дом, где это богатое и секретное место.
Через несколько дней пришла женщина-курьер из бургомистерства. Принесла счет на оплату за ремонт дома, на который указал Петренко. Я отправилась туда, намеревалась войти в контакт с русскими, которые носят немецкую форму, и узнать, чем они дышат, как говорится. Думала, что это может представлять интерес для вас.
-- И что же?
-- На другой день меня арестовали. Насколько я понимаю, это люди Оберлендера. И если он имеет такой контингент, как гepp Петренко, то вряд ли он добьется каких-то успехов в своей работе.
-- Я всегда ему говорил, что русским нельзя доверять. Их можно заставить работать только под дулом автомата. Каждый второй агент, которых готовит Оберлендер, не возвращается. Доктор, конечно, ищет козлов отпущения, видит во всем козни НКВД, а дело проще -- русским нельзя доверять! Ну, а что это за история с Бергманном?
-- Не знаю, что вам об этом говорили. Бергманн не знает немецкой орфографии.
-- Это верно. Я сам проверил. И с таким материалом приходится работать! -- перебил Дойблер.
-- Бергманн попросил меня перепечатывать для него кое-какие материалы, исправляя его ошибки. И я, как дура, согласилась. Недаром говорят, не делай добра, никто тебе зла не сделает. Оберлендеру я сказала, что делала эту работу за плату. Какая там плата. Флакон духов. Плитка шоколада. Нужны они мне. Он так просил. Чуть ли не на коленях стоял. И я, как дура, согласилась, -- повторила Ларсон. -- А у Бергманна какие-то люди сбежали. Словом, что-то случилось не так. И ему тоже понадобился козел отпущения...
-- Бергманн не будет больше работать в гестапо. Об этом я позабочусь. А вы расскажите мне подробней о людях Оберлендера на Николаевской.
Ларсон рассказала.
-- Я еще сделаю из вас настоящую разведчицу, -- пообещал Дойблер.