Розово-фиолетовый крокодил

       






       -Ж-ж-жжжу! - Это проснулась после зимней спячки, неопределенного возраста, муха. Она вылезла из-под вороха бумаг на крыше шкафа, стряхнула с крыльев пыль, потянула, разминая, лапы и совершила пробный полет, пересев точно напротив, вниз головой, в дальнем углу потолка, не опасаясь старой заброшенной паутины рядом, и открыла глаза. Глаза ее уставились на странный носатый, хвостатый, розово-фиолетовый предмет, смотревший на нее единственным глазом.
       - Муха! - обрадовался крокодил,это был он, – Значит, пришла весна. А весна это перемены. Хотя, он уже давно не ждал перемен. Он жил на шкафу последние лет десять. Он не считал. Он был стар. Собственно, будучи сшитым из двух лоскутов, розового сверху и фиолетового снизу и набит мелкими, как песчинки семенами какого-то южного растения, он действительно жил лишь тогда, когда привлекал внимание какого-нибудь живого существа. Вот и сейчас под взглядом блестящих мушиных глаз, воспоминания зашуршали в его носатой голове, перелистывая картинки памяти, как фотографии в альбоме.
Последнее время к нему заглядывали редко. И были это самые добрые и самые грустные глаза, обведенные паутинкой из морщинок – глаза хозяйки шкафа – старенькой бабушки, старше даже его самого. Ее руки привычно вытирали пыль, там где могли дотянуться, голова покачивалась с укоризной самой себе, тяжело вздыхала и снова исчезала куда-то вниз, в пространство городской квартиры. Квартира была тихая, грустная, как бабушкины глаза, хранившая память о шумных днях, наполненных детским смехом, музыкой, песнями за столом, горячими спорами, звоном посуды многочисленных гостей и ворохом самых разнообразных запахов: от тонкого – духов ее невестки, до тяжелого запаха бензина, доносившегося с людного перекрестка, неподалеку от дома.
Три года назад на шкаф заглянули карие глаза коротко остриженной девушки, похлопали длинными накрашенными ресницами и исчезли. Он с трудом вспомнил эти глаза. Это была сильно повзрослевшая, самая младшая из четырёх внучек – Оля. Она, как и ее старшая сестра и мать, давно здесь не живут, лишь навещают бабушку. Для того посещения повод был не радостный – поминки по, почти одновременно ушедшими навсегда, их отцу и деду. Крокодил их хорошо помнил. Веселый когда-то, вечно что-то напевающий, мастерящий, починяющий что-то подшучивающий над всеми дед, прошедший Великую Отечественную почти до Берлина, сильно сдал, когда его великая страна разваливалась на его глазах, дети ругались, семьи их рушились. Сын, любимый сын, спортсмен, боксер, надежда и гордость, отдававший все силы людям, как он его и учил, запутавшись в новой жизни, где все стало «мериться на деньги», преданный государством, любимой,оступившийся когда-то сам, не прощающий и не прощенный, брошенный женой с детьми, пил горькую, тяжело болел, выл в опустевшей квартире и плакал как дитя: «Я не хочу жить!» И дед вместе с ним и на него кричал и плакал: «За что я воевал?!» И не находил ответа... Голос деда крокодил перестал слышать через три месяца после голоса его сына. Больше рядом с крокодилом на шкафу не появлялись дедушкины поделки из кожи. Не стучала старая швейная машинка на чугунных ножках и ни на кого не ругалась бабушка. И не вытирала со шкафа пыль.
А еще тремя годами раньше, именно Витя, сын бабушки, и забросил на шкаф крокодила. После ухода жены и детей, он все пытался как-то выстроить новую жизнь, начать с нуля, исправить ошибки, сделать ремонт. Крокодил хорошо помнил большую генеральную уборку, когда весь многолетний хлам летел на помойку почти без разбора. "Все-хлам! - кричал Витя – долой! Зачем это тут лежит?!" Крокодил тоже было полетел со всеми сломанными игрушками в ведро, потеряв окончательно болтавшийся плоский черно-белый кружок глаза, но от чего-то был вынут хозяином обратно. Мужчина сорока с хвостиком лет держал крокодила в ладонях, и крокодил вспомнил, как уже был в этих самых ладонях лет двадцать пять назад... Было это далеко отсюда. У синего моря, на песчаном горячем пляже. Солнце, шум моря, запах спелых южных фруктов, крикливые голоса торговцев сувенирами... Целый лоток двадцатисантиметровых, как и он, его собратьев – разноцветных лоскутных, набитых семечками крокодильчиков, сшитых проворными смуглыми женскими руками, быстрая, непонятная тогда ещё людская речь, устремленные на него огромные детские, взрослые, разные, но всегда веселые, глаза. Пальцы, которые подхватывают, мнут, крутят и вертят до приятного щекотания семечек внутри живота, полеты из рук в руки, вверх и снова в руки... Со всех сторон: «Дай! Купи! Смотри! Бери!» И он, розово-фиолетовый, двадцатисантиметровый крокодил, удивленно смотрящий двумя черно-белыми кружками глаз в южное небо, исчезает в кармане темноволосого, коротко подстриженного юноши, с боксерскими перчатками через плечо... Долго путешествует куда-то в этом кармане рядом с медалью за какое-то почетное место среди юниоров, носовым платком и несколькими ракушками. Это самое первое и, пожалуй, самое приятное его воспоминание. Молодой хозяин любил крокодила. а крокодил сразу полюбил его. Веселого, иногда задумчивого, временами упрямого (или упорного?), яростного спорщика с друзьями, честного и очень доброго. Крокодил перезнакомился со всеми Витькиными друзьями. Ему очень нравилось, когда, глядя на него, разряжалась даже самая хмурая туча на чьем-нибудь лице. Нравилось, когда его мяли в пальцах, когда передавали из рук в руки. И очень понравилась Витина мама. Тогда бабушка была совсем молодой, и глаза ее, строгие, но справедливые, сияли гордостью за сына и его старшую сестру, студентку-отличницу, а позднее учительницу, Люсю... Крокодил долго жил на красивой полке, рядом с фотографиями в рамках, наградными значками и вымпелами и несколькими рисунками. За ним ухаживала бабушка - вытирала пыль с полки и отряхивала его, крокодила. А крокодил, свесив свой длинный нос, с любопытством наблюдал за жизнью своей семьи. Семья росла и ширилась. Люся, выйдя замуж, родила дочку, и Витя отстал в этом лишь на четыре года. Молодежь работала и веселилась, старики суетились на работе и по дому, нянчились с внучками, и со своими, и с соседскими. Весело было в доме. Бывало, конечно, ссорились, но тем приятнее бывали примирения. Дети росли, и крокодил часто завидовал новым игрушкам, которых теперь выпускалось много. Они были новые, блестящие, иногда издавали звуки. Они всегда были с детьми на полу, на кроватях, в шкафу ночью, но все они в конечном итоге «приедались», и внимание детей поглощалось другими игрушками, появлявшимися в доме. Все равно он, крокодил, знал, что только он умеет так быстро и легко разогнать тучи на хмуром лице взрослого дяди или обиженном детском личике. Только у него так приятно щекочут в животе семечки неизвестного южного растения. Только он так смешно кивает длинным розовым носом. Только он, как ему казалось, так сильно любит свою семью, и только при взгляде на него в глазах у хозяйки вспыхивают искорки гордости, а молодой хозяин может даже воспрянуть духом, если случиться ему этим самым духом упасть.
       Он видел, как уехала Люся с семьей в новую квартиру, родились еще две внучки. С ними крокодил учился, спал, смотрел телевизор, знал все, о чем шушукались девчонки, и хитрил дед... Но больше всего на свете крокодил любил праздники. В праздники вся большая семья собиралась. Взрослые веселились, вспоминали, мечтали, дети играли, смеялись и - о радость!- часто хватали крокодила с полки. И вот оно - прежнее ощущение полета - руки, люди, смех, солнце заливает комнату и он, розово-фиолетовый крокодил - под потолком - как на седьмом небе... Бывали , конечно, и неприятные моменты. Например, когда в доме завелось страшное, непохожее на людей, лохматое, черное, зубастое, когтистое существо с огромными зелеными глазами. Пусть оно отвлекало всеобщее внимание от игрушек и реликвий, особенно детское, но однажды... Как-то раз, во время семейного праздника, крокодил совершал сложный перелет из-под потолка на спинку дивана. И вот, едва придиванившись, он почувствовал, как лоскуты сверху и снизу разрываются под острыми когтями страшилища, семена очень неприятно прогибаются на спине, а в нос впились острые мечи. И самое ужасное – никто не спешил его, крокодила, спасать от неминуемой гибели. Более того, все от души веселились, глядя на совершавшуюся расправу. И только бабушка, наконец, отобрала вконец измученного крокодила у шкодной кошки Маркизы и отправила его обратно на полку с ракушками, погрозив Маркизе пальцем и выдав ей веревку с бантом на конце. Крокодил, грустно отлеживаясь на своей полке, долго еще обижался на Маркизу, на всех домашних и даже на бабушку, так как кошку она, несмотря на ее явную вредоносность, оставила жить в доме. После нападения у него осталось много колотых ран в лоскутных боках, и сбился набекрень правый глаз...
Теперь уже нет ни кошки Маркизы, ни девочек, ни пианино в большой комнате... Вити и дедушки нет совсем... У бабушки в глазах, кроме грусти, поселись воспоминания ее детства: деревня, мама, корова Октябринушка, папа- унтер-офицер, ставший почему-то конюхом на селе, а затем сантехником в Петербурге; война, копание противотанковых рвов в тридцатиградусный мороз, теплушки, военный завод, веселый ухажер Володя, дети, внучки... сын... и снова сын... и снова...
       -Вж-ж-жжи, тук! Это муха. Звонок в дверь спугивает её из паутинного угла и, увлекаемая весенним лучом муха, покружив, припадает к нагретому оконному стеклу. Хлопают двери, раздаются голоса... Через некоторое время крокодила стаскивают со шкафа. Э-э! Да он всех знает. Он помнит. Это старшая внучка Лена со своим сыном, мальчиком лет двенадцати. Лена любит вещи в этом доме. Она росла вместе со старыми швейными машинками, фарфоровой лошадью со склеенной головой, статуэткой Максима Горького, чеканными картинами своего отца на стенах, белыми крашеными дверями, мигающим в ночи на перекрестке светофором за окном. Она спрашивает бабушку о нем, крокодиле, и - О, чудо! - у бабушки в глазах вспыхивает искорка гордости: «Витя привез... с юга...» и рассказывает, рассказывает...
- К лежащему на столе крокодилу, радостно смотрящему одним глазом, подходит мальчик, похожий на Лену, на Люсю, на Витю, на всех сразу и еще на кого-то. Хмуро, серьезно, но не без любопытства, берет его в пальцы. Розовый нос крокодила тут же прогибается к фиолетовому крокодиловому хвосту, махает вверх - вниз, и - о, радость!- хмурое лицо Олежки (так зовут правнука бабушки) расцветает улыбкой, глаза хитро прищуриваются, как у деда, и крокодил оказывается в кармане Олега рядом с носовым платком, mp3-плеером и ключом с тремя брелками. В бабушкиной комнате крокодила вынимают, внимательно изучают, улыбаются, глядя на него. Сажают на диван рядом с собой и... углубляются в шумные мультики по телевизору. В комнате обнаруживается еще один обитатель квартиры серо – бело-черный кот Барсик. «Так вот с кем теперь ругается бабушка!» - догадывается крокодил. Барсика крокодил не интересует, поскольку не шевелится. Да и не хочется крокодилу, что бы его шевелили. Лоскуты его обветшали, старые дырочки стали больше, и теперь, при каждом движении крокодил чувствует, что теряет свою набивку, семечко за семечком. Он уже изрядно опустошен и с грустью думает о том времени, когда станет только пустой розово-фиолетовой тряпочкой и кто-то, кому неведома его долгая жизнь в этом доме, таки выкинет его в мусорное ведро, на свалку и... Интересно, будет ли у него еще когда-нибудь ощущение полета?
       Вечер. Уехали внучка и правнук. Барсик, отруганный бабушкой, мирно свернулся на «своей» шерстяной шапочке в коридорном кресле. Крокодил лежит на диване. Бабушка зажигает тонкую свечечку, стоящую на одной из полок стенного шкафа, свет свечечки падает на любимые родные лица на фотографиях. Это фотографии деда и сына. Обе с черными ленточками. Рядом - неизвестные крокодилу изображения, не фотографические, - мужчины, женщины с младенцем и старца с бородой. Бабушка вглядывается в глаза мужа и сына, затем останавливается перед глазами мужчины и долго шепчет что-то беззвучно, одними губами, или даже кажется не губами, а сердцем... Из самой глубины человеческого уставшего сердца, через глаза, льется мольба о помощи... о любви... о мире... Льется из глаз в глаза – добро.
       Розово-фиолетовый крокодил лежит тихо-тихо, мурлычет Барсик. Горит свечка, бабушка ложится спать. Только бы его не забросили снова на шкаф. Пусть лучше его рвет Барсик, пусть высыпятся все семена из брюшка, лишь бы он был здесь, на диване, или на полке, но рядом с бабушкой, чтобы кто-нибудь, снова и снова, брал его в руки, подносил к хмурому лицу, а он будет, снова и снова, махать розовым носом и фиолетовым хвостом, лишь бы блестела радость в человеческих глазах, как маленькая свечка, разгоняла сумрак, и согревала души теплом.





Осень, 2006 г.