Жизнь на окраине. Продолжение 9-12. Веруня

 …Два дома в одном дворе, словно два полюса.
В первом, хозяйском, размещалась Сина и две её дочери с мужьями и детьми. Сын погиб во время Второй Мировой войны.
Со временем в их доме появилось газовое отопление. Была подведена вода и сделан слив.

Второй дом - точно муравейник…
Помещения, пригодные для жилья или вовсе не приспособленные, сдавались чужим людям.
И все жильцы - со своими сложными характерами, жизненными позициями, бедами, радостями. Последних, впрочем, бывало гораздо меньше, чем горестей.
Тяжёлые послевоенные годы…

В этом же доме, в глубоком тёмном сыром подвале проживала невестка Сины, жена погибшего сына.
Почему-то не нашлось ей места рядом со свекровью…
Рассказывали, что в военные годы потеряла она не только мужа, но и маленького сына.
В зимнюю стужу в лесу на телегу и ехавших на ней в эвакуацию людей напали волки. То ли обессиленные долгой и трудной дорогой они не смогли отбиться, то ли усталые, заснули. И её ребёнок пропал.
Когда я ещё малым ребёнком смотрела на эту женщину, то живо представляла себе и лес, и уснувших людей, и волков. Мне становилось страшно, и я закрывала глаза, стараясь поскорее прогнать жуткое видение…

Каждую субботу в весенне-летние дни она выносила во двор раскладную кровать, пахнущую сыростью. Ставила её в самом неподходящем месте – на пути вечно снующих туда-сюда соседей, что её вовсе и не волновало, потому, как мне тогда казалось, она специально ни на кого не обращала внимания, не желала замечать.
Раздевалась, по меркам нашего двора, до неприличия, и отогревалась на солнышке.
И всегда я, крутившаяся поблизости на своих не очень стойких ногах, слышала от неё:
- Вера, сколько раз тебе необходимо повторить одно и то же, чтобы ты запомнила, что морщиться вредно?
Скоро у тебя лоб, да и всё лицо покроются морщинками!

Несчастная женщина, она нежила и холила своё тело, боясь, наверное, старости и одиночества…
В нашем дворе её считали немножко с «приветом», и слегка над ней подсмеивались.
Через какое-то время она получила на работе однокомнатную квартиру в другом районе города и выехала. След её затерялся…
А в том подвале кто только не проживал после неё – студенты, лимитчики, обездоленные люди, не имеющие необходимой при советской власти прописки.
И при мне никогда он не пустовал…


Я помню горбунью, страшную и злую. Звали её Улитой. Она жила тоже в подвале, но в другом конце двора.
Не могу представить себе, сколько же ей было лет.
Мне, ребёнку, конечно же, она казалась старухой.
Женщина эта, если её можно причислить к женскому полу, каждый свой день начинала с проклятий.
Ей ненавистен был весь род человеческий.
Это от неё я впервые узнала о грядущем конце света.
Я была её единственным слушателем.
Думаю, что для старухи этой неважно было, кто рядом с ней находился.
А, может, и наоборот. Присутствие ребёнка давало возможность выговориться, потому что
соседи обходили её стороной, боясь каким-либо неосторожно сказанным словом случайно вызвать её гнев.

Вряд ли бы я запомнила эту особь женского рода только лишь из-за её брани.
Безусловно, помню я её из-за другого: умения в жаркие засушливые летние дни вызывать дождь.
Пританцовывая рядом с сараями и бубня что-то похожее на молитвы, она из моей детской лейки или из обычной кружки малым количеством воды поливала сухую землю.
Спустя короткое время небо затягивалось тучами. И шёл дождь!
Вот такие были чудеса. Были, да остались в далёком моём детстве….


И мой дружок Виталик жил в подвале, тёмном и сыром. Окном в его единственной комнате служило маленькое отверстие под потолком. Даже став на стул, нельзя было увидеть что-то иное, чем мельканье ног, проходивших мимо окна людей.
Виталика в нашем дворе не любили и побаивались. Он был вреднейшим из существ – драчуном и задирой. Потому никто мальчишку не навещал, когда тот изредка болел.
Наоборот, все радовались его отсутствию.
В нашем дворе наступало затишье. Это было время мира и покоя.
Я была вхожа в его дом, потому что однажды, устав от постоянных толчков, укусов и ударов, я нанесла своей рукой сокрушительный удар старым керогазом по лбу неприятеля.
Побеждённый противник ретировался, но не стал врагом, а наоборот, верным другом…

И в своём тёмном мрачном подвале лишь мне Виталик разрешал смотреть на китайского мандарина, когда тот непрерывно качал своей огромной головой в такт уходящему времени…
Странный всё же был мальчик. Он мог, нагнувшись, «случайно найти» на дороге деньги. И немалые. И без всякой жадности накупить липких и чрезмерно сладких ирисок для меня- сладкоежки.
Но я же шла с ним рядом и тоже мечтала о кладе, но денег почему-то не заметила…
Или раздеться до нага, чтобы продемонстрировать и объяснить соседской ребятне - чем мальчики отличались от девочек.
Жизнь в одной комнате с молодыми родителями влияла на Виталика не самым лучшим образом.

Если мне скажут, что равные возможности в устройстве своей дальнейшей жизни имеют люди выросшие в нормальных условиях и те, кто с рождения мог видеть в окошке лишь ноги случайных прохожих - Я НЕ ПОВЕРЮ…

И за почти тридцать лет своего проживания в переулке, я ни разу не видела, чтобы подвалы в нашем дворе пустовали…


Люди… Разные люди… Много людей… И все они с непростыми, часто изломанными войной, судьбами.
Спустя полвека я пытаюсь увидеть и их, и себя сквозь ушедшее время:

Соседка – врач. Это она укоряла мою маму в том, что та родила уродливую девочку, имея красивую и умную старшую дочь.
И невинного ребёнка прозвала «гнидой»!
Наверное, впоследствии, в пылу ссоры я и узнала это от мамы.
Она не ведала, что, передав чужие, недостойные культурного человека слова, породила во мне безразличие к собственной внешности. Если много позже кто-то рядом со мной произносил:
- Какая красивая девочка… девушка… женщина, - я всегда оглядывалась, ища глазами ту, к которой были обращены эти слова.
А когда понимала, что это говорилось обо мне, чувствовала неловкость.
Как будто яркая внешность – это недостаток, провинность…
А в детские годы рвала все снимки, на которых видела себя.
Так мерзкие слова одной, а глупость и несдержанность другой женщины, привели третью к безразличию…

Нас ранят любые слова. А в детстве они принимаются, как единственно верные и запоминаются на всю оставшуюся жизнь… к сожалению...
Но, как и во многом другом, и в отрицательном можно найти, при желании, положительные стороны.
Спокойное отношение к своей собственной внешности привело к тому, что людей я научилась принимать и ценить не за привлекательную наружность.
А это большая наука…

У словоохотливой женщины, которую, как я помню, звали Женей, был муж.
К нему она обращалась на «ты», но по имени и отчеству:
- Иван Иваныч, сбегай… принеси… подай…
Мужчина безропотно выполнял все приказы обожаемой жены.
А оба они души не чаяли в своей единственной дочери Инне.
Я запомнила Инну с томным видом возлежащую на диване и, при любой погоде, с тёплым шарфом на шее.
Любая её простуда, любой прыщ, царапина приводили любвеобильных родителей в ужас.
Для неё они способны были на любой подвиг, на любые жертвы.
Девушка эта не обладала ни яркой внешностью, ни выдающимися способностями.
Но для родителей она была красивее всех на свете. Любимица…
Верна пословица, гласящая, что в чужом глазу и соломинку разглядишь, а в своём – бревна не заметишь…



Совсем другой была жизнь у её одноклассницы и соседки Вали…
Я помню стройную небольшого росточка девушку с тонкой талией. О таких говорят:
- Не красавица, но мила…
Валя жила со своими родителями и старым дедом, отцом матери. Не было такого дня, чтобы из их квартиры не доносились крики. И не просто крики, а вопли, стенания, проклятия.
Это Валина мать, Соня, поносила на всю округу дочь, мужа, отца.
Муж Толя молчал. Дед убегал на улицу. От него родная дочь и вовсе отказалась.
Помню, как он однажды появился на пороге нашей квартиры и слёзно умолял бабушку помогать ему по хозяйству.
Моя бабушка не хотела вмешиваться в жизнь этой семьи. И была права. Но очень уж ей было жаль старого больного человека. Какое-то время она покупала на базаре для него продукты, варила супы и борщи, стирала его изношенную одежду. Казалось, он даже помолодел!
Но Соне это не нравилось. И её проклятия уже предназначались нашей семье…
Но более всех доставалось Вале.
Мать постоянно на неё жаловалась в школе. Строчила заявления в комсомольскую организацию. Обвиняла дочь во всех смертных грехах. И требовала наказаний…
К Валентине все очень хорошо относились. У неё были друзья, всегда поджидавшие её на улице, потому что Валина мама никого не впускала в свою квартиру.
В этой девушке было то качество, которое я высоко ценю в людях.
Она умела дружить. А это, по- моему разумении, Божий дар…

Запомнился мне день выпускного бала. Мы с сестрой не отходили от Вали. А она не прогоняла нас. Кружилась в своём простеньком белом платьице перед зеркалом.
По моде тех лет под юбкой находилось невероятное количество накрахмаленных юбочек.
Валя превращалась на наших с сестрой глазах из Золушки – замарашки в Принцессу!
На улице её ожидали одноклассники. Двое высоких парней подхватили нашу Принцессу под локотки. И она, оторвавшись от земли, может, впервые в своей сложной жизни «полетела» к свету, радости, музыке…
…На следующий день всё было как прежде…

Были ли у Инны друзья-подружки, не помню. На выпускной вечер её сопровождали отец и мать.
На ней было красивое крепдешиновое платье голубого цвета…
Отъезд Инны и её семьи прошёл мной незамеченным. По Вале долго ещё скучала…

Одни уезжали, другие, хоть и временно, поселялись в нашем дворе. И это всегда вносило некоторое оживление среди старожилов.

Однажды ранним летним утром мы увидали на соседнем крылечке двух стариков.
Те пили чай из блюдечек вприкуску с колотым сахаром. Оба одного возраста, оба маленького росточка и плотного телосложения. Двое старых учителей, выйдя на пенсию, решили перебраться из села в город.
Разговаривали они на чистейшем украинском языке. И прожили в нашем дворе всего-то одно лето. А запомнились мне своей привычкой пить чай по сто раз на дню и бесконечными диктантами, которые мы, дворовая детвора, почему-то должны были писать каждый день и на русском языке. Тот, у кого ошибок было меньше чем у других, чувствовал себя героем и победителем. Но и диктанты были сложными, и ошибок у всех бывало предостаточно.
И долгожданное лето быстро пролетело, и старики куда-то съехали.
…Сколько лет уже прошло. Годы пролетели, словно один день. А мне всё чудится монотонный голос Тимофея Ивановича с его неистребимым украинским акцентом и предложения из очередного диктанта:
« На высоком деревянном крыльце сидела Агриппина Саввишна. Она пила чай из огромного фарфорового блюдца и ела винегрет и ветчину…»


Я помню девчат-лимитчиц, быстро сменяющих друг друга. Работницы различных фабрик старались получить места в общежитиях, чтобы вся зарплата не уходила на оплату жилья.
Семьи военнослужащих, которые ожидали нового назначения.

Много позже в одно из подвальных помещений вселилась женщина с сыном. Всё её жильё было заставлено различными ёмкостями с сахаром, маслом, мукой. Она работала поваром в детском саду. Продукты не продавала. Боялась голода...
Через много лет к ней вернулся муж, но семьи не получилось:
Из окон этой квартиры постоянно доносились крики и упрёки за плохо прожитую жизнь. Вскоре они переехали за город.

Сейчас, вспомнив эту соседку и её значительные продуктовые запасы, я припомнила то лето и ту осень, когда была вынуждена вместе со всем советским народом стоять в очередях за сайками, сырыми, неприглядного цвета и отвратительного вкуса, изготовленными из гороховой муки. У меня постоянно болел живот. Я страдала, плакала, упрашивала маму принести с работы хоть одну маленькую беленькую булочку из тех, которыми кормили детей в больнице.
Моя мама работала там. На все мои уговоры отвечала отказом.
В то время я, глупая, ненавидела её. Сейчас – горжусь…
Нельзя оправдать воровство. И отняв у одного, не сделаешь счастливым другого…


…Люди… Разные по воспитанию, образованию, образу жизни…
Семейные, одиночки, умные, глупые, щедрые, скупые …
Люди, стремящиеся к Счастью… В своём понимании…



© Copyright: Веруня, 2008
Свидетельство о публикации №2807030260