Я не умею писать... правду

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«ОБЗОР»

-1-

– Хорошо, – она опустила глаза. – Присядьте... Я, верно, не приветствую вашу братию. Но не потому, что делаю тайну из своей жизни, из «прошлой жизни», как вы пишете в своих пасквилях, а потому что время дорого и не хочется тратить его на разговоры о самой себе.
– Дорого для вашего издателя? Сколько стоит минута вашей работы?
– Все, завелась машина, – она махнула рукой.
Журналист притаился в кресле, пожалев о первом резком вопросе. В конце концов, она ведь приняла его. А теперь снова взяла визитку и посмотрела на его фамилию – Роу. Майкл Роу.
– Это действительно ваше имя? – она вернула ему карточку, словно он мог забыть, что в ней написано.
– Фамилия. А имя – Михаил. Плохо сочеталось для газеты.
– А теперь вы, Михаил, вроде иностранца, который смотрит на нашу жизнь безжалостно и холодно, – кивнула она.
– Похоже.
Писательнице было лет двадцать семь. Ничуть не больше. И она не производила обычного впечатления, которое могла бы производить молодая женщина: не казалась ни привлекательной, ни скованной, ни болезненной, ни усталой, ни нервной, ни самовлюбленной, ни разочарованной в жизни, ни чересчур ею увлеченной. Пожалуй, вела себя слишком спокойно. И взгляд был неясным, словно туманным, и цвет глаз оставался загадкой – то ли серые, то ли карие. Короткие волосы слегка вились темными локонами. Лицо было слегка подчерчено косметикой. Деловой костюм и едва уловимый аромат духов выдавали скорее прагматичную леди, чем автора сложной психологической прозы, чувственного лирика и глубокого аналитика.
– Как давно вы пишете? – спросил он, включив диктофон и установив на ее столе.
– Майкл, я предлагаю вам задавать по три вопроса, из которых я буду отвечать на один, а остальные пропускать мимо ушей. Согласны?
– Но, госпожа Изотова!..
– Ирина, – улыбнулась она.
И улыбка была вежливой – и никакой больше. Похоже было на то, что она не хотела его обидеть.
– Хорошо, – кивнул он. – Как давно вы пишете? Сколько лет сотрудничаете с издательством «Глобус»? И почему только сейчас изданы ваши романы, написанные намного раньше?
– Я пишу очень давно. Пожалуй, пишу лучше, чем говорю, вы заметили.
Он ждал продолжения, но она молчала.
– Давно? Как давно? Сколько лет? Какие отношения у вас с издателем «Глобуса», господином Абакумовым? Говорят, он нашел вас в провинции, привез в столицу. Это правда?
– Вы не умеете считать до трех. А если бы после слова «три» звучал выстрел, вы считали бы правильно и размеренно – очень размеренно. Вот в чем разница.
– Но вы не отвечаете мне...
– Вам не нужны ответы. Судя по вашим вопросам, у вас уже есть собственная версия, о которой мне остается только узнать из завтрашней газеты, – она пожала плечами.
– Так разбейте эту версию!
– Нет. Я уже столько интересного прочла о себе и о своих работах, что с удовольствием верю во все, что обо мне пишут журналисты.
– Но ведь это ложь. Грязь. Пожалуй, даже грязь.
Она вдруг засмеялась.
– Вы смешной, Майкл. Вам верят люди – вам и карты в руки. Пишите, что угодно. Зачем вам добиваться мучительных ответов, кто я да откуда? Давайте, если хотите, поговорим о чем-нибудь другом.
– Вам нравится кино? – спросил он.
– Очень немногие фильмы. Непопулярные.
– Назовите хоть один.
– «Осень в Неаполе».
– Я не видел. О чем он? О любви?
– Нет. О смерти человека, который приезжает в родной город спустя много лет и не узнает его.
– Тема смерти довлеет над вашим творчеством?
– Нет. Я не шучу на эту тему. А все мое «творчество», как вы говорите, – это шутка.
– Вы не относитесь серьезно к своим произведениям? – удивился Майкл. – После всего, что сказали о них критики? После полученной премии?
Ирина посмотрела на него. Теперь ее глаза казались ясно-серыми, без грустной черноты.
– Я писала и пишу для себя – не для критиков или читателей. Пишу то, что мне самой хотелось бы прочесть. Если бы меня назвали худшей – ничего бы не изменилось, я не исправила бы ни одной буквы, потому что мне это нравится.
– Остается только порадоваться тому, что у вас хороший вкус. Можно вас спросить о личной жизни? – решился Майкл.
– Моя личная жизнь не связана с издателем, – отрезала Изотова.
– А с кем она связана? Вы не появляетесь в тусовке. Не бываете на презентациях и банкетах. Вашу премию получал за вас Абакумов. Отчего вы ведете такую замкнутую жизнь? Столица уже давно не чужая вам...
Она кивнула.
– И я не чужая столице.
– Не работаете же вы двадцать четыре часа в сутки?
– Нет, не работаю. На самом деле, я работаю не очень много, исключительно до усталости. Я не заставляю себя писать.
– Что тогда мешает вам появляться в обществе?
– Вот такие любопытствующие, как вы, Майкл, с вашими вечными вопросами.
– Появись вы хоть раз на людях – вопросы прекратились бы сами собой. Вы сами провоцируете их своей нелюдимостью.
– Возможно, – улыбнулась она.
– Или у вас нет достойного спутника? Я бы с удовольствием составил вам компанию, – предложил он.
– Я так и знала, что ваши вопросы сведутся к какому-нибудь неудачному предложению, – опять кивнула она.
– Почему «неудачному»?
– Потому что это плохая шутка.
– Это не шутка.
Она вдруг вскинула глаза, резко поднялась.
– Уходите!
– Барыня вольна гнать холопов.
– Что за вздор вы несете?! Слышали бы вы себя, господин журналист. Какая я вам барыня?
– Тон у вас такой.
Майкл пошел к двери. Фразы, которыми он будет бичевать в завтрашней статье ее жалкие произведения, уже выстраивались в четкую схему. Он всегда писал жестко, а теперь злость толкала его в спину и подсказывала слова статьи. Немедленно писать! Немедленно!
И вдруг ее голос остановил его.
– Майкл, мне кажется, что вы уносите с собой обиду. А я не хотела обидеть вас.
Она вышла из-за стола и подошла к нему.
– Каждого известного человека расценивают как огородное пугало. Всем хочется похлопать его по плечу и надвинуть рваную шляпу на глаза. Мне просто это не нравится.
– Вам нравится, в свою очередь, унижать тех, кто к вам приближается.
– Хорошо, – она остановила его. – Молчите! Остальное я прочту завтра.
Он вышел, громыхнув дверью ее кабинета. Поехал к себе, взялся за статью, но злости уже не было. Не мог понять, зачем предложил себя ей в спутники. Почему показалось, что она может согласиться?
Но злость на нее почему-то растаяла. И самому было непонятно, почему.

-2-

– Это что за бред, Майкл? – Татьяна Павловна повертела страницы в руках, словно в перевернутом виде буквы могли значить что-то другое. – Это, прости меня... что за фигня? Какой давности? Да я, кажется, уже видела это интервью когда-то и не приняла. Что ты мне опять подсовываешь?
– Это поэт Свиридов, – скромно пояснил Майкл. – Основные моменты творчества, взгляды.
– Он жив еще?
– Вполне, – Майкл заерзал в кресле.
– Вот когда умрет, тогда и принесешь это интервью. Сегодня не покатит. Кто его знает? Кто его читает, этого Свиридова? А для некролога – неплохо... основные взгляды, моменты. Понял, Майкл?
– Понял, Татьяна Павловна.
У главного редактора Майкл был на особой заметке. Пользовался своей свободой безнаказанно, как самый читаемый журналист «Обзора». «Обзор» ¬– газета еженедельная, толстая, цветная и довольно популярная.
Татьяна Павловна, энергичная дама сорока семи лет, крепко держала в руках бразды правления и к выходкам Майкла всегда относилась снисходительно. И теперь его оправдания не сбили ее с мысли вытребовать у него эксклюзивный материал.
– Где интервью с Изотовой? – спросила, грозно насупив крашеные брови.
Очки поползли по носу вниз. Вырез декольте качнулся в сторону.
– Мы же с вами творческие люди! Не писалось, поймите меня, Татьяна Павловна, – Майкл улыбнулся ослепительной голливудской улыбкой.
– Не думала, что тебе необходимо вдохновение, – парировала она.
– Вы все слишком невысокого мнения о моей работе, – обиженно скривился Майкл.
Она снова всмотрелась в него через очки.
– Но она говорила с тобой?
– Говорила. Но...
– И ты не написал ничего! Не написал простейшего интервью! Не передрал с диктофона! Это сделал бы каждый школьник, любой из новичков, – неслась Татьяна Павловна.
– Она не приняла бы школьника, как вы говорите, – Майкл отвернулся к окну, видя, как напудренные щеки главреда становятся пунцовыми под слоем белой пудры.
– Результата я не вижу! – закончила она. – Вместо этого ты подсовываешь мне ерунду про живого Спиридонова. Убирайся отсюда! И без интервью не появляйся.
– Я не созрел, помилуйте! – воскликнул Майкл умоляюще.
– Дозревай, где угодно! Иди в оранжерею, в ботанический сад! Но чтоб материал завтра в восемь лежал у меня на столе!
– В восемь чего, простите? – вежливо уточнил Майкл. – И на каком столе?
– Вон! – Татьяна Павловна угрожающе поднялась.
Майкл поспешил скрыться за дверью. Ясно, что их любовь была взаимна. И вдруг вспомнилась та единственная ночь, которую он провел с Татьяной Павловной. Лет пять назад, когда Майкл только пришел на работу в редакцию, он – еще совсем чужой, юный, но, впрочем, далеко не наивный парень – попал на дружескую вечеринку, которая к утру переросла в попойку. Как всегда, по случаю каких-то наступающих или уходящих праздников, все были пьяны и веселы. Татьяну Павловну пошатывало, и Майклу поручили проводить ее до дома, до квартиры, до постели, одним словом. Когда он выполнил все по плану, Татьяна Павловна и его потянула в постель, далеко не нежно дернув за руку. И, хоть его несколько мутило от выпитого и от ее бешено пунцовых щек, Майкл не стал упрямиться, и покинул ее с чувством выполненного гражданского долга – глубоко выполненного.
А утром мутило еще больше. Страшно было встретиться с ней. Пугало то, что она могла пожелать продолжения их отношений, посулив карьерный рост или прибавку к зарплате. Оставаясь с ней на ночь, Майкл не думал об этом, просто подмывало составить компанию одинокой даме, кем бы она ни была. Но она была его начальником.
Увидевшись с ней в редакции, Майкл отвернулся, зарылся в бумагах. Она рассеянно кивнула. А в конце дня вызвала к себе в кабинет.
Он сел в кресло перед ее огромным столом. Опустил голову.
– Так вот, Майкл, я тебя специально пригласила, чтобы сказать тебе спасибо за вчерашнее.
Он взглянул на нее. Татьяна Павловна пожала плечами.
– Обычно я не остаюсь в такие моменты без мужской поддержки, просто вчера все были слишком не в себе. Поэтому... я оценила твое умение быть «в себе». Думаю, что в работе оно тебе очень пригодится.
– Спасибо, – кивнул растерянно Майкл.
– Бывай!
Проблема была исчерпана. Как Майкл потом выяснил, его случай с Татьяной Павловной был самым настоящим исключением, поскольку она никогда не связывалась с журналистами, ценила их не слишком высоко и не заводила романов на работе.
Воспоминание о ночи с Татьяной Павловной, само по себе не очень приятное, стало чем-то вроде сувенира, которым отмечают за особые заслуги. Иногда Майкл думал об этом сувенире и увереннее и точнее плевал на окружающих.
Умение плевать на окружающих было основной чертой его характера и единственной точкой отсчета в написании статей. Это был стиль Майкла. И за это неизменное свойство своей натуры он уважал себя.
Вчерашний разлад с собой после полусостоявшегося интервью уже выветрился из памяти Майкла, и он сам недоумевал, почему не закончил статью об Изотовой. В редакции, в кабинете Татьяны Павловны, в коридорах, на мартовском ветру улицы все было по-прежнему, и к Майклу вернулось самообладание. А самообладание и было его вдохновением, большего не требовалось.
Придя домой неожиданно рано, миновав череду кафе и закусочных, Майкл сел за компьютер и открыл новый файл под именем «Изотова». Не хотелось искать обтекаемого названия, не хотелось включать диктофон. Майкл понял, что запись их разговора только помешает ему сосредоточиться на работе.
Он мог не спешить: сегодня газета выйдет без его статьи, а впереди будет целая неделя. Но Майкл решил угодить Татьяне Павловне – успеть до утра, и таким образом одним махом загладить всю свою вину перед ней, то есть длительное отлынивание от работы, дерзость и хамскую необязательность.
Он смотрел на открытый белый лист, и фразы уже строились и маршировали в его голове. После краткого интервью в его воображении уже шла оценка образа самой писательницы и ее творчества. Майкл мысленно уже перечитывал собственную статью и находил ее объективной и острой. Эксклюзивной. Эпатажной. Взрывной. В его работе главное – восхищаться самим собой как потрясающим журналистом. Жаль, что сегодня «Обзор» продается без его творений. Не следует давать читателям повод забыть его имя. Читатели – неблагодарные домохозяйки и рассеянные интеллигенты – в одинаковой мере склонны к склерозу по отношению к его имени, имени Майкла Роу.
Но как только пальцы Майкла вдохновенно коснулись клавиатуры, зазвонил телефон.
– Какого? – Майкл оглянулся на аппарат.
Включился автоответчик. Голос Майкла обратился к звонившему:
– Дорогой друг! Наконец, ты мне позвонил! Я так долго ждал твоего звонка – не выходил никуда из дому, практически не ел, проводил бессонные ночи у телефона. Потеряв же последнюю надежду тебя услышать, отправился в магазин за кефиром. И вот теперь, когда я покупаю кефир, по закону подлости – ты звонишь. Оставь мне хотя бы сообщение, и я с радостью тебе отвечу. Майкл Роу.
Наступила очередь звонившего. По опыту Майкл знал, что только самые терпеливые и заинтересованные способны дослушать до конца экзальтированный бред автоответчика.
– Очень изобретательно, – ответил женский голос.
Майкл узнал его... этот диктофонный голосок, очень размеренный и негромкий.
– Только один вопрос, господин Роу: где же ваш пасквиль?
И прежде чем прервалась связь, Майкл успел схватить трубку.
– Я как раз работаю над ним, госпожа Изотова. Не стоит тревожиться. Ответьте лучше, откуда у вас мой телефон?
– Из вашей визитки, – сказала она.
– Но визитка у меня.
– А телефон у меня.
– Прекрасная память, поздравляю.
– Не жалуюсь, спасибо. И как продвигается ваша работа?
– Отлично. Скоро я поставлю точку.
– В каком предложении?
Майкл посмотрел на экран компьютера, отвернутый от окна. За окном десятого этажа было чистое небо, и Майкл соврал спокойно:
– В последнем.
– Ну что ж... До свидания. С нетерпением жду следующего «Обзора».
Она отключилась.
Майкл вернулся к компьютеру. И опять – как отрезало. Все фразы рассыпались на несвязные обрывки. Он обхватил голову руками, выругался. Выключил компьютер и лег на диван.
Спать было рано. Майкл повалялся с боку на бок и не нашел привычных желаний: спать, выпить пива, пойти в бар снять девочку. Какой-то туман просочился в его тело, сковал мысли и движения. Апатия захлестнула Майкла волной совершенного равнодушия к себе и к тому, что его окружало. Он закрыл глаза.
Зачем она позвонила? Сначала он задал себе этот вопрос с досадой: зачем? А потом досада исчезла. Майкл сел на диване: зачем она позвонила? Ее до такой степени волнует все, что будет сказано или написано о ней. Непохоже на человека, который творит «для себя».
Майкл метнулся к телефону. Автоответчик записал ее номер. И Майкл набрал эти цифры, не раздумывая больше.
– Слушаю, – сказала она, словно связь и не прерывалась, и не было этих часов жуткой апатии.
Скорее всего, у нее тоже сработал определитель, потому что она добавила:
– Слушаю, Майкл.
– Ирина, простите... Я... можно задать вам еще несколько вопросов?
– Важнее «задать» или получит ответы? – уточнила она.
– Задать, – выдохнул Майкл.
– Хорошо, приезжайте.
– Ночью? Сейчас?
– У меня светло, – сказала она.
Теперь Майкл не спешил. Он одевался перед зеркалом и разглядывал свое отражение с единственным желанием – быть безукоризненным. Черный строгий костюм, выглаженный до смертельной остроты стрелок, белая рубашка с расстегнутым воротом. Галстука Майкл не носил, поэтому его вид никогда не отдавал официозом. Выбритые щеки, серые глаза, ровный нос, полные губы, сильный подбородок, темные, коротко стриженные, но не без небрежности волосы, – раньше у Майкла не было повода быть недовольным своей внешностью. Ему тридцать два года. Он молод, здоров, красив, не очень беден.
Но теперь, взглянув зеркало, он почувствовал едва ли не разочарование. Губы оказались бледными, щеки темными, словно запавшими, глаза не блестели обычным весенним лихорадочным блеском. Вдруг он подумал, что стареет. Что в волосах появляются белые нити, что брови все чаще хмурятся, а губы кривятся в нервной усмешке, и, значит, тело Майкла требует перемен – покоя, уюта, семейного тепла, а не разгульных вечеринок, диких баров и пьяных дебошей. А, с другой стороны, заживи Майкл жизнью добропорядочного семьянина, разве смог бы он плевать тогда на общество с его повседневным бытом, пошлым укладом и скукой. Нет. Это значило бы – в тот же колодец, из которого пьешь.
Майкл насилу отвлекся от непривычных мыслей, накинул пальто и поехал к Ирине. Ночная дорога сделала свое дело: огни города всегда вселяли в него надежду. Горели фонари, светились окна домов, сияли рекламные вывески, переливались витрины магазинов. Он подумал, что сейчас они будут вдвоем... что они будут говорить, и это не может ничем не окончиться. Иначе – Майкл не напишет ни одной статьи, потеряв уважение к самому себе.

-3-

Ее дом, как и в первый раз, показался ему приветливым и теплым. Ворота распахнулись. Майкл оставил машину во дворе и поднялся по ступеням к двери. Поправил воротник пальто, пригладил рукой волосы.
Дверь вдруг резко открылась – перед Майклом стоял высокий полноватый мужчина с белесыми волосами вокруг лысины. Майкл узнал Абакумова, владельца «Глобуса».
– Добрый вечер, – кивнул растерянно.
– Ждем вас, – заверил Абакумов и резко протянул руку.
Майкл ответил пожатием и прошел за Абакумовым в дом. Ирина ждала в гостиной, сидя с ногами на диване. Одета была в мягкий брючный костюм, смахивающий на пижаму. Темные волнистые волосы едва касались плеч. Руки были плотно сцеплены.
Майкл заговорщицки взглянул на нее, надеясь понять по ее взгляду, кто здесь лишний, но ее лицо ничего не выражало, взгляд был приветливым и ровным, как фасад ее роскошного дома.
Майкл сел в кресло, а Абакумов опустился на диван рядом с Ириной. И сразу же заговорил, как обычно – быстро и несколько сбивчиво.
– Да, нам приятно очень. Очень – такое ваше внимание к творчеству Ирины. Со стороны «Обзора». И не только к творчеству, я понимаю.
Майкл покосился на Абакумова, но тот продолжал без пауз:
– Это ведь раньше у нас как было: тему, идею опиши, к чему призывает автор, борется ли за светлое будущее. А теперь – расскажи кто, откуда, с кем тусуется, с кем спит, с кем скандалит, с кем кокаин нюхает. Это время теперь такое. Не идея важна, а личность. Интересная личность – пускай поет о чем угодно, все равно аншлаг. Мол, смотреть приятно. Лицом вышел – и хорош. Так, господин журналист?
– Не совсем, – вставил Майкл, но Абакумов снова перебил его.
– Для вас, может, и не так. Для вас вообще «хороших» нет. Знаем вашу репутейшн, так сказать, – всех к ногтю. А ведь детишки читают – верят. Я вот потому и говорю Ирине: позвони, узнай, чего там человек себе напридумывал такого, чего измыслил.
Майкл перевел взгляд на Ирину. Она смотрела на Абакумова спокойно, как студенты с галерки смотрят на лектора. Он продолжал говорить, она, почти не мигая, глядела на него, и лицо ее по-прежнему не выражало ни сочувствия, ни насмешки, ни скрытой иронии.
Значит, считай, и не она звонила, а Абакумов. Тогда за каким чертом Майкл приехал сюда? Выслушивать этот бред?
– Позвольте, – Майкл поднял руку, словно отмахнуться хотел от назойливой речи Абакумова, – Федор Федорович, я не пират какой-то с блокнотом и ручкой. Я выслушаю вас – выслушаю факты. Зачем мне сочинять всякие «измышления»? Просто госпожа Изотова не изволили мне отвечать в прошлый раз.
Абакумов снова закивал:
– Это я, я. Я виноват. Говорю: молчи, Ириша, больше проку будет. Но если уж факты – так факты. Это ж первое дело.
Ирина вдруг поднялась с дивана и скомандовала резко:
– Иди домой, Федор. Я скажу тут сама все. Без тебя.
Абакумов тоже вскочил.
– Пойду, пойду, Ириша. Не нервничай. Позвоню тебе завтра часиков так...
– В пять, – добавила она. – Не раньше.
– Хорошо, солнышко.
Абакумов поцеловал ей ручку и вышел. Майкл сидел пораженный и не находил слов: впервые видел грозного издателя Абакумова такой мямлей. «Ириша», «сюси-пуси», «часиков в пять», – старый хрыч, думал Майкл, уже возненавидев Абакумова всем сердцем.
Оставшись наедине с Майклом, Ирина снова села на диван, закинув ногу за ногу.
– И что? – спросил неопределенно Майкл. – Начнем наш разговор сначала? Дубль второй, сцена первая?
– Я не специалист по части сцен. Начинайте, с чего хотите, Майкл, – сказала она утомленно.
– Значит, вы не по своей воле звонили мне сегодня?
– Не совсем по своей. Федор посоветовал не ссориться с «Обзором». Он мудр в таких вопросах. Я на него полагаюсь.
– В каких еще вопросах он мудр? – спросил резко Майкл.
– Во многих. Он прожил полную, полноценную жизнь. Он опытен. Я ему верю.
– Курить у вас можно?
– Пожалуйста.
Майкл закурил. Разговор, начавшийся с личности Абакумова, не мог привести ни к чему хорошему.
– Как вы нашли друг друга? Это странно. Вы жили в провинции. Как вы встретились?
– Мы встретились… – она помолчала. – Я мало читала книг, то есть современных авторов. Если честно, я вообще очень мало читаю. Классика пройдена, изучена, увековечена. И классика совершенна. А современная литература... сами знаете, во что вырождается постмодернизм. Не стоит читать.
Но мне попалась одна книженция. Об авторе много говорили, его печатали, переводили, экранизировали. И я прочла ее. Знаете, какой осадок бывает от чужой плохо сделанной работы? Стыдно, и больно, и понимаешь, что тебя не касается. Я не хочу сейчас называть этого автора, а тогда меня возмутил сам факт его раздутой популярности. Я посмотрела на название издательства – это был «Глобус».
Тогда я выложила на белый лист все, что думала об этом «шедевре» и об этом «Глобусе» – о тиражировании недоработок и погоне за количеством страниц – и отослала по адресу издательства. Указала свое имя, адрес, телефон, профессию – я работала переводчиком в одной фирме.
Так получилось, что мое письмо дошло до Абакумова. И он мне позвонил. Зачем, неизвестно. Спросил, имею ли я необходимую подготовку и образование, чтобы выступать с критикой. Я ответила, что для критики подобных шедевров, достаточно руководствоваться здоровым чувством вкуса, хотя соответствующее образование у меня было. Он спросил, пишу ли я сама. Я сказала, что пишу, но не гонюсь за модными сюжетами беспроигрышного детективного жанра, что для меня важны в любом сюжете, при любых обстоятельствах, равно как и в жизни – исключительно чувства.
Он спросил:
– Не могли бы вы, милая, появиться у меня и предъявить, как это выглядит на бумаге, потому что из разговора выходят самые расплывчатые характеристики?
И я сказала:
– Нет. Простите. Я не располагаю средствами, достаточными для того, чтобы ездить в столицу и кому-то что-то предъявлять.
Не думаю, что я говорила резко. Но и интриги особой не было. Он сказал, что приятно было со мной пообщаться, и положил трубку.
Сначала это все, знаешь, взволновало меня. Казалось, что я упустила единственный шанс найти своего читателя. Но прошло около недели, ситуация разгладилась в памяти, волнение улеглось.
И вдруг приехал Федор Федорович. Он странно объяснил все. Сказал, что после телефонного разговора со мной не мог сосредоточиться, не мог спокойно работать, встречаться с людьми. Хотел довести до конца наш разговор.
Он сидел в моей простой квартире и говорил, говорил. А потом попросил прочесть что-нибудь. А у меня ничего не было в наборе, все – от руки, плохим почерком, «для меня». Он стал читать, низко склонившись над моими каракулями. А у меня колени дрожали, и зубы стучали от страха.
Он так и читал молча очень долго. Я не решалась прервать его. Внешне он мне не очень понравился, жесты его были дергаными, речь сбивчивой. Я очень сомневалась, что такой человек оценит мои работы по достоинству.
Но потом он поднял глаза, посмотрел на меня – совершенно измученную, полумертвую от напряжения, с холодной испариной на лбу – и сказал, что это здорово. Что ему нравится. Что мы взбодрим читателей! Что заработаем кучу денег! Он предложил мне контракт. И я потеряла сознание.
Очнулась от запаха уксуса. Он тер мои виски и причитал:
– Что ж такое? Да что ж такое? Да что ж это такое?
Этот человек сделал для меня все. Он принес мне славу. А я – деньги его издательству. Он помог мне через год переехать в столицу. И я твердо уверена, что он любит меня. Понимаешь, Майкл, у него семья, взрослые дети, работа, а любит он – меня.

Незаметно Ирина перешла на «ты», обращаясь к Майклу. А он сидел, слушал и пытался сделать свои выводы.
– Значит, вы близки?
– Отчего же? – спросила она.
– Оттого, что указать на дверь можно человеку, который входит в нее неоднократно, – отрезал Майкл.
Ирина вдруг улыбнулась.
– Пожалуй, я не должна говорить с тобой об этом. Всегда, подсознательно, хочется верить в порядочность собеседника, а этого нет и в помине. Нельзя сказать, что мы близки, потому что это случилось между нами всего однажды... когда я переехала в этот дом, а Федор помогал мне здесь все обустроить. Даже обои сам взялся клеить, наверное, чтобы дольше было. Мы бродили по комнатам, болтали. Я была так ему признательна, а он так тянулся ко мне. Вот тут, возле окна, стал целовать мне руки, не глядя в глаза, будто он меня принуждал к чему-то или шантажировал. И мне стало жаль его. Он хороший человек. И я никогда не раскаивалась... хотя провести первую ночь со стариком – это далеко не мечта девушки.
– Он был первым? – выдохнул Майкл, а кулаки невольно сжались и взгляд прирос к окну, возле которого Абакумов целовал Ирину.
Подумал, что она, действительно, могла не говорить об этом. Как-то пошло все получилось.
– Для пользы дела, – сделал вывод Майкл.
Ее лицо напряглось, губы дрогнули:
– Нет. Нисколько. Это была связь друзей – и ничего больше. По-твоему, чтобы стать популярным журналистом, нужно обязательно спать с главным редактором?
Теперь и Майкл напрягся. Подумал, что она не может знать этой истории, скорее всего – так просто, параллель. Писательский домысел.
– Нет. Не нужно.
– Вот видишь, – она кивнула.
– А потом? Почему ты не общалась ни с кем? Не влилась в общий поток? Абакумов не позволил?
– Нет. Он здесь ни при чем. Наоборот, он вводил меня в эту так называемую тусовку, помогал мне. Просто я не захотела вливаться, как ты говоришь. Я не нашла здесь друзей, а дома – никого не потеряла. Столица приняла меня уже известной, ни в чем не нуждающейся, самостоятельной – на том и остановились.
– На самодостаточности, – заметил Майкл.
Она снова дернула плечами.
– Ты грубый человек. И пишешь ты грубо. Умно, но очень грубо. Я потому не стала в прошлый раз говорить с тобой.
– А в этот раз разговорилась по совету мудрого наставника, – бросил Майкл. – Я должен быть благодарен ему?
– Вряд ли ты умеешь быть благодарным. Да я и не прошу «спасибо» за свою откровенность, потому что знаю, во что ты превратишь ее в газете. В обыкновенную желтенькую заметку.
– Хочешь написать критическое письмо и в мой адрес?
– Нет, Майкл. Нет. Наши жанры не пересекаются.
Майкл поднялся. Разговор был закончен, но взаимная обида не отпускала его из гостиной. Она смотрела печально, и он никак не мог попрощаться и уйти. Стоял посреди гостиной и молчал.
Она поднялась и произнесла негромко:
– Добавить мне нечего...
– Наверное, сожалеешь и о том, что сказала, – предположил Майкл.
– Нет. Я никогда ни о чем не сожалею. Мне все равно.
– Все равно, что я напишу? – удивился Майкл.
– Все равно.
– И все равно, что я сделаю?
Она не ответила. Смотрела на него. Может, действительно не поняла.
Майкл подошел к ней, взял за плечи и прижался губами к ее губам. Она не оттолкнула его, но и не ответила на поцелуй. Он отстранился, заглянул ей в глаза.
– Об этом ты тоже напишешь? – спросила она спокойно.
Холодный тон взбесил Майкла окончательно. Он стиснул ее плечи, прижал к себе, впился в ее губы долгим поцелуем.
– Ты чувствуешь, как я думал о тебе? – выдохнул он.
Ирина вдруг засмеялась.
– Зачем это?
– Ты чувствуешь, как я сходил с ума от твоего голоса? От твоего диктофонного, неживого голоса? Я не находил себе места...
Она вырвалась из его объятий, села и сказала, глядя в темноту за окном.
– Нет. Мы сейчас не будем развивать дискуссию. Ты просто уйдешь.
– На каждый мой вопрос ты отвечаешь «нет». Уверена, что не хочешь, чтобы я остался? – спросил Майкл.
– Я не хочу... быть опозоренной тобой же в «Обзоре».
– Как ты могла подумать! Ира, я бы никогда...
– На «никогда» и остановимся.
– Это нечестно. Несправедливо. Почему ты мне не веришь?! – воскликнул он в отчаянии.
И она посмотрела на него так растерянно, словно столкнулась с чем-то необъяснимым.
– Майкл... У тебя свое, совершенно особое видение жизни. Искаженное, я бы сказала. Я убеждалась в этом не один раз, читая твои статьи. За твоими словами стоит не действительность, а что-то другое. Не знаю, как объяснить. Какая-то сгущенная полуправда. Как кривое зеркало... Поэтому даже простые твои слова кажутся странными, обязательно с пошлым подтекстом, с двойным дном. Я не знаю, что стоит даже за самым ясным твоим выражением. Даже за твоим желанием...
Но по интонации Майкл уже понял, что она сдается, уступает и хочет только одного – чтобы он убедил ее окончательно.
Он смотрел на нее молча. Видел прекрасно, что она не очень красива, не особо привлекательна, холодна, а вдруг стала для него самой сексуальной женщиной на свете. Что-то скрытое было в ней, какая-то бешеная энергия, которая заставляла пружинить ее плавные и спокойные движения и сиять ее холодные глаза.
– Я ничего не могу поделать с собой, – признался Майкл.
Ему уже было все равно, что она думает о нем, верит или не верит, и если не верит, то почему. Все это отошло на второй план: ее недоверие, промозглый март с его вечным ветром, дождем и скользкими трассами, работа, Татьяна Павловна, все обязательства и обещания. Отошла на второй план задуманная статья о ней, а осталась – одна она. Только ее огромные серо-осенние глаза. Их не перенесешь на бумагу.
Он подошел к ней.
– Ира...
А сказать-то и нечего. Никогда не приходилось убеждать женщин. Они сами его убеждали, заверяя, что они ему нужны. Потом оказывалось – нет.
Глупая ситуация, и в своей глупости накаленная до предела. Зачем говорить, если она не верит? А тишина между ними – страшная, разрушительная сила, от которой весь ее дом может взорваться и стены рассыпаться.
Она поняла это. Поднялась, взяла его за руку.
– Да я тебя не гоню. Мне просто горько...
Очертания комнаты уплыли вдаль. Осталась только она – в его объятиях. Он пытался не торопиться, понимая, что она не исчезнет, не испарится и даже не оттолкнет его, но прижимал ее к себе все крепче.
И целуя ее, чувствовал на губах холодный воздух. Смутная невесомость охватывала его, Майкл снова и снова находил ее губы, отдающие какой-то мятой, ароматом летней лунной ночи.
И вдруг понял, что эта невесомость подхватила его навсегда и уже не вернет ему твердой почвы под ногами, словно их близость отдалила его от земли. В этом пространстве с ним была только она. Молчала. Лежала, уткнувшись в его плечо, и ее дыхания не было слышно.
– Я люблю тебя, – сказал Майкл. – Я не смогу без тебя жить.
Не требовалось ни времени, ни размышлений, ни мучительного самоанализа, чтобы понять, что эта невесомость, испытанная впервые в жизни и непроходящая, была любовью. Майкл понял это сразу и понял, что это навсегда.
– Этого не может быть, – сказала Ирина. – Только не с тобой.
Очень спокойно сказала – без муки, без боли, без надежды – а вдруг? Поднялась и стала одеваться.
– Не уходи, – попросил Майкл.
– Я не ухожу. Это ты уходишь.
– Я ухожу? – он сел на постели.
– Иди домой, Майкл. Прошу тебя, – она улыбнулась.
И снова обида захлестнула его с головой. Он даже сам растерялся: да что ж такое? Что ж такое случилось, что ей удается ранить его так больно?
Ирина сцепила руки. Молчала.
– Я позвоню, – сказал он.
Хотел поцеловать ее на прощанье, но она отшатнулась. Кивнула торопливо.
– Конечно. Звони, конечно.

Майкл поехал домой, но обида настолько вытеснила краткое чувство удовлетворения, что он не находил себе места.
Достал из холодильника бутылку коньяка, стал пить и думать о ней – и мысли были такие живые и чувственные, что он снова ощутил и беспокойство, которое не покидало его в ее присутствии, и болезненное чувство обиды, и острое желание.
Алкоголь не притупил, а заострил эмоции. Майкл упал на постель со стоном – почувствовал себя усталым, смертельно больным, обреченным и отчаявшимся человеком.
– Как ей это удалось?! – воскликнул в пустой квартире. – Как?

-4-

Утром разбудил телефонный звонок.
Майкл взглянул на часы – четверть одиннадцатого – и потянулся к телефону, прерывая излияния автоответчика.
– Слушаю.
– Ты дома, красавец?
Майкл узнал бодрый, зычный голос Татьяны Павловны, и мысли о статье врезались в сознание. «В восемь утра, на моем столе...»
– Никогда еще так рано ты не выполнял своих обещаний! – заметила она.
– Стараюсь, – кивнул Майкл в телефонную трубку машинально.
– Ценю профессионалов, – отозвалась Татьяна Павловна.
Майкл выругался про себя. Ясно, на что она намекала – на то, что пора бы Майклу подыскать себе что-то другое – такую работу, на которой он мог бы безнаказанно кормить начальника баснями. И вдруг ему показалось, что в голосе Татьяны Павловны не было иронии, что она это серьезно сказала, про профессионалов и все такое. Может, давала Майклу последний шанс.
Он сел за компьютер. Ну, вот он – новый файл под названием «Изотова». Ирина Изотова, автор «Ледяного города». А ведь «Ледяной город» – зеркальное отражение современной городской жизни с ее равнодушием, психологией потребительства и принципом невмешательства. Как у нее написано – лучше не скажешь. Даже критики притихли – страшно стало: роман раскрыл всю трясину современности. Что в ней светлого? Да ничего. И любовь мрачная. И доброта показная. И молитвы фальшивые. Все не к месту.
И главное, что любовь мрачная. Всегда однобокая, перекошенная до одури – до наркотиков, самоубийств и сумасшествия. Откуда такая мрачность?
Ничего Майкл не мог написать. Набрал Татьяну Павловну.
– Увольте, не могу больше.
– А больше и не нужно. Займись этим Соколовым. Сам он поет или снова фанеру втюхивают?
Какой там Соколов?! Майкл смотрел на серое небо за окном и думал, откуда веет на него мятной летней ночью.
Позвонил ей. Но никто не поднял трубку. Он вышел в город, поел в кафе, прошелся вдоль проспекта. Снова позвонил. И снова молчание.
– Ирина, где ты?
Встретил знакомого из «Бульвара». Тот несся с вполне оптимистичной физиономией и едва не врезался в Майкла на улице.
– Что? Хвораешь?
– Кто? Я? – не понял Майкл.
– Так выглядишь, – он пошевелил пальцами в воздухе, изображая то ли елочную гирлянду, то ли болотную жабу.
– Да, знобит что-то, – согласился Майкл.
– Я читал твой очерк про Митяева. Классный раздолбон!
Майкл кивнул, силясь вспомнить хоть одну фразу из митяевского очерка. Ни одна не шла на ум.
– А ты куда?
– Хочу выцепить Соколова на презентации. Фуфло впаривает. Ставлю сто баксов, что поет не он.
– А кто?
– Какая разница, кто? – удивился Игорь. – Ты, это... Лечись давай. Не сдавай позиций.
Майкл хотел сказать, что он-то как раз и не сдает, и не собирается, но Игорь уже понесся дальше. И Майкл действительно почувствовал, что его знобит и шатает на ветру.
Вернулся и лег. Включил телевизор и сразу же наткнулся на новый клип Соколова, о презентации которого говорил Игорь. Русый парень тонкой наружности пел низким мужественным голосом о своей любви. И клип Майклу понравился: шел видеоряд из цветов, женских лиц, каких-то узоров, из которых выплывало лицо девушки с темными длинными волосами и яркими светлыми глазами, и снова растворялось в цветах, звездах, узорах. Слащавости не было, и картинка казалась необычной. Кадры – по сути нереальные, наполовину мультяшные – были чисты и изящны. Ничего лишнего. Реальными были только ее огромные глаза и его голос.
Майкл решил обязательно встретиться с Соколовым и задать ему несколько общих вопросов, но, в целом, настроился на его творчество очень и очень позитивно. Как-то попал в тему этот Соколов – со всей своей любовью. Майкл даже подумал, что если бы он сейчас запел, то сделал бы это точно так же, имея соответствующий голос, и забабахал точно такой же видеоряд – разве что лицо девушки обрисовал бы более конкретно.
Майкл представил лицо Ирины и снова набрал ее номер. В этот раз откликнулся автоответчик.
– Вы хотите услышать Ирину Изотову? Перезвоните или отставьте сообщение. Я обязательно свяжусь с вами, – заверил ее голос.
– Ирина, где ты? – снова спросил Майкл.
Никто не ответил.

Новое утро не показалось Майклу краше прежнего. За окнами хмурилось, то и дело срывался дождь. Майкл не смог заставить себя позавтракать, зато побрился и, вспомнив свой вчерашний позитивный настрой, поехал к Соколову.
Договоренности на интервью не было, но Майкл нашел его в студии. Молодая звезда «писалась». Майкл отметил это про себя без обычной иронии. Ну, что ж? Работа над новым диском, как без этого? Соколов был в каком-то домашнем свитерке и джинсах. От клиповых модных костюмов – ни следа. Простой такой парень с русой шевелюрой, аккуратными, тонкими чертами и напряженностью в лице и жестах. Пожалуй, нервный. Высокий, стройный. Внешне – умный и чувствительный человек, может, даже излишне, как все люди искусства.
Майкл видел, как он махнул рукой, когда ему сказали о журналисте. Мол, некогда. Бросил недовольный взгляд на Майкла. Тот показал пальцем единицу – на минуточку.
Соколов подошел.
– Здравствуйте, – кивнул приветливо Майкл. – Уделите мне минутку. Вы интересны нашим читателям.
– Откуда? – Соколов взглянул куда-то мимо, может, за окно студии, на серые облака на горизонте.
– Из «Обзора».
– Нет. Вчера я вашего бульварщика уже послал на ***, – отрубил Соколов.
– Я из «Обзора», – поправил Майкл.
– Иди следом! – тот отвернулся.
– Я про твои три аккорда и без тебя напишу, – парировал Майкл.
– Где ты слышал, ****ь, три аккорда?
Если Соколов сначала и показался Майклу умным и ранимым человеком, то теперь – почему-то – еще больше. Разве он не прав, посылая бульварных писак? Им он не нужен и не интересен. Нужно только его имя для пестрого газетного заголовка. Сзади надвинулся охранник и уже грозно посмотрел на Майкла.
И вдруг Майкл сказал то, чего и сам от себя не ожидал: вспомнилось лицо девушки из клипа, какая-то щемящая грусть и холодность в ее глазах.
– Ты прости, Саш. Я ж не виноват, что из «Обзора». Работа такая. Мне, правда, клип понравился. А статью я и без тебя напишу. Раз надо – никуда не денешься. Классные у тебя песни.
– Педик что ли? – поинтересовался Соколов, насмешливо прищурившись.
– Не довелось.
– Ладно, пойдем побеседуем, – сдался Соколов. – Боря, стой за дверью и гони всех к ****ой матери, – приказал он охраннику.
Майкл прошел за ним в кабинет, точнее, комнату на манер кабинета: с письменным столом, креслами и диваном. Соколов сел не за стол, а на диван, кивнул Майклу в сторону стола.
– Тебе ж писать.
– У меня диктофон.
– Нет, не люблю я этой ***ни! – замахал руками Соколов.
– Ок-ок, – Майкл достал блокнот и ручку.
– Это не мой кабинет. Директора. Каменец Николай Иванович. Мы не любовники, – объяснил Соколов. – А то ты напишешь, что я в кабинете бой-френда журналюг коньяком пою.
– А есть коньяк?
– Есть.
Соколов достал из шкафа бутылку коньяка и два немаленьких стакана. Налил до половины.
– Ты алкоголик?
– Нет, – ответил Майкл.
Соколов плеснул еще и подал ему бокал.
– За твое здоровье. Чтоб писалось.
– Спасибо. Меня Майкл зовут.
– Американец?
– Не.
Они выпили, и Майкл почувствовал, как теплеет на душе и от хорошего коньяка, и от уютного кабинета, и от самого дерганого матерщинника Соколова, такого интеллигентного и утонченного на экране телевизора.
– Ну что? Спросишь что-нибудь? – напомнил певец. – Только не надо – где родился, крестился, творческие планы, сколько раз женат.
– Нет, я только одно хочу спросить – чего ты в жизни добиваешься?
– Цель?
– Нет, не цель. А чего ты от жизни хочешь, за что костьми ляжешь?
Соколов помолчал.
– Есть такое. Кумарит меня это все. Противно. Хочу, чтоб никто не мог сказать, что я не на своем месте, что я не умею делать то, что делаю, что я не профессионал. Вот ты сказал про «три аккорда» – я тебя был готов убить. Ясно, что нельзя так – всем солнышком не будешь. У каждого есть свое мнение даже о том, чего он не понимает. А меня это бесит. Я же в физику не лезу – во все эти протоны, нейтроны. Отчего же мне в глотку лезет всякий? Да что там в глотку? В мой дом, в постель, в задницу, прости за выражение. Не думай, что я гипертрофированно воспринимаю. Я понимаю, что раз на виду – то должен. Но мне не хочется ни слухов, ни сплетен о себе. Не хочу дебильной славы – лишь бы какой.
Вот этот «Бульвар» написал, что я какую-то певичку в туалете «Бинго» трахнул. А я ее знать не знаю, а в «Бинго» даже поссать не заходил. Зачем мне такая слава? Чем это хорошо? Что это доказывает? Что есть, чем трахнуть? Мне приятели говорят, радуйся мол, что не написали, что тебя трахнули. Так завтра напишут. Где гарантии? Вот ты же завтра и напишешь.
– Я не напишу.
– А я не уверен. Я смотрю на человека и думаю всякий раз, что он может обо мне сочинить, какую еще мерзость. И это не дает мне быть естественным. Говорят, так всегда, на первых порах славы – но гадко это. Нехорошо. Неправильно. Не должно так быть. Вот ты писал о человеке заведомо ложь?
– Писал, – признался Майкл. – Даже судились потом, и «Обзор» выиграл. Ложь – это сгущенная правда.
Соколов не рассердился, а пожал плечами:
– У вас никаких понятий нет. Сволочно живете. Вот я прочитал на днях, что Изотова – наркоманка. Которая «Орхидеи» и «Ледяной город» написала, знаешь? Я поверил почти. А потом спросил у приятелей – фигня, говорят. Ни разу ничего не покупала.
Как-то неожиданно всплыло ее имя, и Майкл застыл. Не мог реагировать. Отозвалось изнутри болью.
– Ты ее знаешь? – спросил зачем-то у Соколова.
– Нет. А ты знаешь?
– Знаю. Брал интервью.
– И что? Наркоманка?
– Нет.
– Так я и думал!
Соколов допил коньяк.
– А про меня что написал бы?
– Что не сам поешь. В клипах – ты, лицо просто, а голос – не твой.
– Идиотизм!
И Соколов запел арию – настоящую живую оперную партию. Майкл смотрел пораженно.
– Может, и станцевать тебе? – фыркнул Соколов. – Я консерваторию закончил. Я же не самоучка, не караоке. Не заметно?
– Заметно.
– Что теперь напишешь? – поинтересовался иронично.
– Читателям должно быть интересно, – Майкл ушел от ответа. – Скажи хоть, почему не женишься.
– А на ком? Не то, что не люблю я никого. А... да, не люблю. Потрахаться – это не любовь. Может, и нет ее никакой, а я жду. Слушай, Майкл, ты этого не пиши. Может, у меня сердце такое – холодное. Но мне кажется, что мое сердце открыто для любви, а суют в него всякое дерьмо. Мне никто из них не нужен, – признался он. – А секса у меня больше, чем достаточно.
– Ты еще молодой. Это хорошо, что ты веришь.
– Да, молодой, все впереди. Но, знаешь, иногда кажется, что впереди – пустота. Не то что любви не будет, а вообще ничего не будет. Такой вот бред. Хочется жить каждой минутой, дышать полной грудью, а вокруг эта суета, беготня, шум, гвалт. Потом, опять же, поклонницы. Что я им должен? Ну, письма там, ладно. Но – трахаться с каждой – увольте! Это со стороны кажется – веселая жизнь, а на самом деле – мутит. Вот Боря знает – помогал мне выставлять этих ****ей, – Соколов кивнул на закрытую дверь, за которой предполагался Боря.
– И ничего тебе не нравится?
– Ну, не знаю. Нравится, когда хорошо звучу. Машина моя нравится. Деньги нравятся. Дорогой коньяк. Но это не значит, что я некрофил, или жадюга, или алкоголик. Я знаю меру. Красивые женщины нравятся, и красивые парни. Но это не значит...
– Я понял, – прервал Майкл. – Я умею делать выводы. А книги?
– Нет. Обычно, нет. Некогда. А Изотову мне просто присоветовали.
– И что? – Майкл напрягся.
– Я хотел представить ее героиню, потому и снял клип. Говорят, на нее саму похожа. Выдуманная девушка. Нет такой.
Майкл молчал. Понял вдруг, что только за этим и хотел видеть Соколова, чтобы убедиться, что связь есть и ему не кажется. Захлопнул блокнот, в котором не написал ни строчки.
– Ладно, Саш, спасибо. Не хочу тебя долго задерживать.
– Да посиди. Ты классный парень, Майкл, – сказал чуть пьяный Соколов. – Или приходи просто так, когда хочешь.
Майкл смотрел удивленно. Никак не ожидал такой любезности.
– Мне еще на работу.
– Нравится тебе твоя работа? – спросил Соколов.
– Нравится. Да и другой нет. Я ничего не умею больше.
– Значит, нужно быть лучшим, – посоветовал Соколов. – Я куплю твой «Обзор», посмотрю, что ты там накалякаешь.
Они пожали руки. И Майкл ушел с тяжелым сердцем.
Показалось, что это Ирина все изменила. Он не может быть прежним. И не может писать, как раньше. Началось с того, что не смог написать о ней. Мучился-мучился и бросил эту затею.
А теперь – что он может написать о Соколове? Ну, страдает парень, обижается на весь мир, ну, несколько нарцисс, да ведь он молод, не глуп – как ожидать другой реакции?
Майкл отразил это в общих чертах, подпустил туману, но статья получилась ни о чем. Не злая, а простецкая такая статейка, стажерская какая-то. Тогда Майкл добавил параллелей – между клипом и «Ледяным городом». Вышло что-то вроде литературного эссе с музыкальным уклоном. На том и остановились.
Трудно быть лучшим.
Ее телефон упорно не отвечал.

В редакцию Майкл попал на следующий день. Сразу же протиснулся в кабинет Татьяны Павловны.
– Я оставлю материальчик.
– Подожди, не уходи. Я почитаю.
– Это Соколов.
– Ясно. Присядь.
Она отложила все бумаги и стала читать. Майкл почему-то вспомнил, как Ирина впервые показала свои романы Абакумову, как тот читал, а она умирала от страха и напряжения. Майкл уже давно не умирает от страха – читайте хоть вверх ногами.
Татьяна Павловна взглянула поверх очков.
– За что ты его жалеешь, этого юродивого?
– Почему жалею?
– Он же петь не умеет.
– У него консерваторское образование. Он умеет, – ответил Майкл спокойно.
– Вот и напиши, что опера ему ручкой сделала – он и выскочил на эстраду, как опенок. Не так?
– Нет, – Майкл покачал головой.
– А «Ледяной город» причем?
– Дань моде, – соврал Майкл.
– После того, что ты написал об Изотовой, странная дань с твоей стороны. Запоздалая, я бы сказала.
Майкл опустил голову. Опять показалось, что Татьяна Павловна имеет в виду что-то другое, а не то, что он увиливает от работы.
– Ладно, оставляй. Пойдет с купюрами, – решила она.
– Без купюр, – попросил Майкл.
– Можно подумать, что тебе платят построчно, – хмыкнула редактор. – Ладно, без купюр. Отдыхай пока.
– Будьте здоровы.
Майкл поспешил выйти. Хоть и настоял на своем, а осадок остался неприятный.

Из дому позвонил Ирине. И телефон неожиданно ответил голосом Абакумова:
– Федор Федорович, вы что ли? – обрадовался Майкл. – Дайте Ирину. Это Майкл Роу.
– Не дам. Нет Ирочки. До воскресенья уехала в гости.
– К кому?
– Уехала, Майкл, – повторил Абакумов.
– Не морочьте мне голову, Федор Федорович! К кому уехала?
– А что случилось, Майкл?
– Ничего.
Майкл бросил трубку. Что тогда старый хрыч делает в его доме? Цветочки поливает?
Странно из-за этого не спать всю ночь, но Майкл уснул только под утро. А до воскресенья – не переменилась ни погода, ни мучительность липкого ожидания.
– Апрелю не бывать, – понял Майкл. – По крайней мере, не в этом году.

-5-

Он бы и «Обзор» не покупал – статья о Соколове планировалась в следующий номер, но Татьяна Павловна в начале года подписывала на «Обзор» всех сотрудников собственноручно, вычитая необходимую сумму из январской зарплаты.
Толстая цветная газета не казалась обывателю наспех сделанной и неубедительной. Убедительным было каждое слово. Майкл перелистал газету, отмечая знакомые фамилии коллег, и в самом центре – на развороте – к своему удивлению увидел и собственную фамилию.
Статья называлась «В ледяном городе» и автором значился Майкл Роу.
Нет, газета не выпала из его рук, но ситуация показалась нереальной. Майкл начал читать – и поразился цинизму, с которым была написана каждая фраза. Речь шла об Изотовой, о ее судьбе, быте и творчестве. О том, что для становления писательницы был необходим секс с издателем, о том, что дом ее навевает ледяной холод, как и ее проза, о том, что общество не приняло ее замороженности и самодостаточности, о том, что ее любовниками становятся только случайные люди – в чем автор статьи, собственно, и подписывался, признавая себя случайным и незваным гостем в ее ледяном городе.
Оформлено все было мастерски, с поразительной, беспощадной жестокостью, целиком в манере Майкла, но несколько резче. Статья вдруг показалась ему пародией на всего его предыдущие работы. Майкл ни секунды не сомневался в авторстве, но сердце требовало доказательств. Он набрал номер Татьяны Павловны.
– Где вы взяли эту статью?
– У себя на столе в восемь утра в понедельник. Проблемы с памятью, Майкл?
– Проблемы, – согласился Майкл.

Просто занесла в кабинет главного редактора? Передала с курьером? С вахтером?
Теперь ее телефон не откликался серией долгих гудков. Не включался автоответчик. И Абакумов тоже не подрабатывал автоответчиком по совместительству.
Майкл понял, что она дома, как была дома все это время.
– Зачем? – спросил глухо в трубку.
– Хочешь приехать? – спросила она.
– Нет.
Зачем она это сделала? Сама написала на себя паскудный пасквиль и подписала именем Майкла. Ради любой – даже дурной – славы? Так унизиться? Майкл не мог в это поверить. Скорее всего, высмеяла его самого – все его прошлые работы, и будущие, и его любовь. Но такой ценой?
Она уничтожила его. Она все перевернула.
– Как ей это удалось? – прокричал Майкл в пустой комнате.
И вдруг раздался телефонный звонок.
– Майкл? Ты? Поздравляю! – воскликнул в трубку Игорь. – А прикидывался «хвораю».
– Что собственно?
– Это просто бомба. Супер! Распотрошил весь ее курятник на перья.
Майкл бросил трубку. Слова Игоря показались почти кощунством. Но потом позвонили еще друзья из разных газет, и едва ли не хором пропели завистливые дифирамбы.
К вечеру все улеглось. Случись все это неделю назад, напиши Майкл сам эту статью – он был бы на седьмом небе от счастья.
Наконец, дозвонился Абакумов, заговорил с искренней дрожью в голосе:
– Господин Роу... Это мерзко... все, что вы сочинили. При всем моем неуважении к журналистам, это за пределами... за гранью всех критериев, моральных устоев. У меня жена. Мы пожилые люди.
– Да ведь Ирина была с вами! – бросил Майкл.
– Что вы говорите такое? Кто сказал вам такую гнусность?! – кипятился Абакумов.
– Ну, если это было гнусно, то грош вам цена.
– Вы... забываетесь, господин Роу! Я хорошо знаком с Иванцовой, Татьяной Павловной. Я заставлю вас раскаяться в содеянном...
– Но ведь я не соврал.
– Я узнаю, откуда вы выуживаете эти мерзости! – пригрозил напоследок издатель.

Майклу вдруг стало весело. Ждал, что вот-вот еще что-то на него обрушится.
Кто-то постучал в дверь. Не позвонил, а поцарапался снаружи. Он открыл и увидел Изотову.
Она стояла на лестничной площадке, сцепив опущенные руки за спиной, и смотрела не на Майкла, а по-прежнему – на дверь.
– В визитке моего адреса точно не было, – заметил ей Майкл, не приглашая пройти внутрь.
– В визитке? – она вскинула глаза. – Он был у меня давно, твой адрес.
Она не вела себя как провинившаяся, и Майкл не находил в себе злости. Недоумение затопило пространство между ними.
– Можно войти? – спросила она спокойно.
– Зачем?
– Объясню, почему я это сделала.
– Я уже не хочу знать.
Майкл все-таки отступил, пропуская ее в квартиру. Она не села, а подошла к окну, оперлась руками о подоконник и стала смотреть во двор.
Майкл сел на диван, впился взглядом в ее черные контуры на фоне сияющего проема. Показалось, что снаружи не серый мартовский день, а яркий летний вечер.
– Ирина...
Она обернулась.
– Я так боялась, что ты напишешь плохо, что не смогла ждать и мучиться – написала сама, так, чтобы наверняка.
Он пожал плечами.
– Не думаю, что это правда. Ты бы не поставила себя под удар... и Абакумова не поставила бы. Он ведь женат.
– Его жена хорошо меня знает, она никогда не поверит в такие заявления.
Он опять пожал плечами.
– Не понимаю, зачем. Я бы никогда не сделал этого.
– Но если бы сделал, то сделал бы именно так?
– Да. Наверное. Откуда у тебя мой адрес?
– Есть еще вопросы?
– Откуда ты знаешь мой адрес? Почему не отвечала на мои звонки? Что ночами делает в твоем доме Абакумов? И, наконец, зачем ты всем рассказала о нашей связи от моего имени?
Ирина вскинула удивленный взгляд:
– О какой связи? Не думаю, что между нами есть связь. Связь – это притяжение людей, которые понимают друг друга. Сейчас ты не понимаешь меня, а я пытаюсь понять тебя очень давно – больше года.
– Года? Больше года? Как же я попал под твой рентгеновский взгляд? – съязвил Майкл.
– Если бы рентгеновский! Я уже жила здесь, печаталась. И пресса интересовала меня, – она отвернулась снова к окну. – Мне попалась твоя статья, злобная, беспощадная – обычная для тебя. Потом другая. Знаешь, я подумала, что этот человек что-то понял про других, или чем-то лучше, или не человек, если он так открещивается от мира людей. Я спросила у Федора. Он описал тебя. Ясно, Федор – не твой поклонник. Потом вышла твоя статья про актрису, которая занялась каким-то бизнесом: мол, нужно было сразу делать вермишель, а не испытывать на зрителях свой сомнительный талант. В таком духе... Я жутким тебя представила, но ты мне стал очень интересен – просто как личность.
Федор сказал, что рано или поздно мы встретимся, но не думаю, что он помог этому. Я почти таким тебя и представляла – кем-то вроде иностранца – темноволосым, с такими вот яркими глазами. После первого нашего разговора я не могла уснуть – ждала статьи. А ее не было.
Вот тогда я растерялась. Все это время я пыталась понять тебя, твое презрение ко всему миру. А отсутствие статьи не укладывалось в схему. Я перечитала более сотни твоих работ и могла предположить все твои фразы обо мне, а их не было.
Ирина умолкла.
– Я же сказал, что... люблю тебя, – напомнил Майкл. – Что ж ты не поверила?
– Знаешь, я пыталась верить всем твоим статьям... Каждому слову. Оправдывала твою злобу, не понимая ее.
– То есть тебе не нужно было простого объяснения, – Майкл развел руками. – Вот это странная реакция, что называется. Растрезвонить о себе такие вещи...
Он поднялся.
– Ну, ясно. Мы не школьники, чтобы вот так объясняться. Тебе было проще мне не поверить. Ок. Я тебя понял, Ирина. Ты удовлетворила свой интерес ко мне. Спасибо за статью. Вполне удачная работа – меня поздравили. Будем жить дальше по-прежнему. Читать друг друга. Это ты хотела мне предложить?
Она оглянулась на окно за своей спиной, на виднеющиеся крыши домов в сгущающихся тучах. Посмотрела ему в лицо.
– Да, наверное, это.
И снова умолкла. И не уходила. И в этом молчании Майкл понял, что не напишет больше ни строчки для «Обзора», что его прежнее самодовольное ощущение так и не вернулось, что он не прежний и прежняя жизнь его закончилась. Он, может, найдет себе какую-то другую работу, найдет для себя что-то другое, чтобы не звенело в ушах ее молчание.
Она, наконец, качнулась к двери, и молчание закончилось.
– Желаю удачи! – сказал Майкл.
– И тебе, – кивнула она.
Стало ясно, что все, написанное им до этого, дурно, неумно, бессовестно. Что ему следовало бы стыдиться своих статей, а не гордиться ими. Что потому ему так больно из-за очерка об Ирине, что очерк – самая злая пародия на все его предыдущие статьи, созданные на потеху праздному интересу читателей. Что вся его жизнь – тоже на потеху.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

«КРИМИНАЛЬНАЯ СТОЛИЦА»

-1-

Так и прошел март. И все было как-то смутно, словно Майкл отдалился в метро от одной станции, а к другой не двигался – завис в черном туннеле. Сказать бы, что пил, так и не пил, а словно не узнавал ни себя, ни города, ни людей.
Приехала Татьяна Павловна. И когда приехала, Майкл понял, что не видел ее уже больше месяца, а до этого их разлука нисколько его не печалила.
Она прошла в квартиру, осмотрелась, принюхалась. Солнце бьет в окна. Одета почти по-летнему. Значит, май. Лето скоро. Вон у нее юбка прозрачная.
– И не накурено, – подытожила осмотр. – Чем занимаешься?
– Сплю, – Майкл пожал плечами.
– Для этого нужно было уходить из «Обзора»?
– Да.
– Не понимаю, – она грузно села в кресло.
– Выписался, – объяснил Майкл.
Во всей ее позе сквозило злое недоумение.
– Не думай, что я приехала тебя упрашивать!
– Я не думаю, – заверил Майкл.
– И зря. «Обзор» теряет...
Что теряет «Обзор» – читателей, подписчиков, поклонников, деньги, зависть конкурентов – осталось загадкой. Татьяна Павловна сделала нервный жест – вышло, что «Обзор» теряет все. Все из-за него. И Майкл почувствовал себя виноватым в том, что он изменился, а Татьяна Павловна смотрит на вещи по-старому и осталась где-то в прошлом, на той станции, которую он уже проехал.
– Скажи хоть, где халтуришь? – она поднялась.
– Переводы беру на фирме. С английского.
– Американец, твою мать! – Татьяна Павловна добавила еще несколько крепких выражений и вышла, стукнув дверью.

Майкл лег на диван, стал смотреть в потолок и думать. Думал он о том, что давно не общался с людьми. Не так, сухо и кратко, как на фирме, когда берешь работу и узнаешь цену, и не так, пьяно и развязно, как ночью в баре, когда мелешь обо всем подряд, а по душам, честно и открыто, с каким-нибудь интеллигентным и тонким человеком. Раньше на работе нет-нет да и встречались такие люди. Теперь они исчезли. Майкл больше не причинит им вреда.
Неожиданно зазвонил телефон, и он снял трубку. Давно никто не звонил. И голос в трубке оказался незнакомым – мужской, деловой, молодой голос.
– Здравствуйте. Майкл Роу? Журналист «Обзора»?
– Я не работаю на «Обзор», – ответил Майкл.
– Но ведь вы делали последнее интервью с Соколовым? – уточнил звонивший.
– Что значит «последнее»?
– Олег Горват, «Жизнь столицы», – представился, наконец, звонивший. – Мы можем поговорить?
Фамилия где-то мелькала, но Майкл не знал его лично.
– О чем?
– Сможете в шесть вечера на «Панаме»? – спросил тот, пропустив вопрос Майкла мимо ушей.
«Панама» – открытый бар в центре. Бесконечные террасы, плохое обслуживание, но тихо. Тишина и нерасторопность. Официанты спят на ходу. Майкл приехал к шести, и Горват сам подошел к нему. Молодой, чуть полноватый человек, с живыми быстрыми глазами. Хитрый взгляд, пронырливый, вполне журналистский. Майкл не находил в себе уважения ни к своей прежней профессии, ни к собеседнику, ни к его газете. «Жизнь столицы» – вечный конкурент «Обзора», его желтый брат, отвоевывающий сенсации и сплетни. И если Горват связался с Майклом, значит, прекрасно знал, что Майкл порвал с «Обзором», а иначе ему не пришлось бы рассчитывать на встречу.
Сели за столик в самом конце террасы, с таким расчетом, что официанты не покажутся здесь в ближайшие два часа и не испортят настроения своими сонно-недовольными физиономиями.
– Так о чем речь? – спросил Майкл.
– Ты писал о Соколове. А он писак не очень-то жаловал.
Теперь парень легко говорил Майклу «ты», курил и не особо церемонился. И все это напоминало Майклу его самого совсем недавно.
– Каким он тебе запомнился? Ну, общее впечатление...
– Что, умер? – пошутил Майкл.
– Убили, – спокойно поправил Олег.
– Как? Когда? Что ж молчат все?! – поразился Майкл.
– Не знал? Вчера в «Новостях» передали. Но журналюг как гнали, так и гонят, а из чего лепить его фейс – неизвестно. Ясно, что пришили. Менты копают, но вероятность раскрытия – ноль. Редактор говорит – так, хотя бы в общих чертах, мол, кто знал, встречался. Студию закрыли. Директор его вне зоны досягаемости для нас. Всех посылают. Такая байда. Что скажешь?
– Да ничего. Я еще тогда все написал, – Майкл пожал плечами.
– Какого черта я тогда тебя звал? – вскинулся Горват.
– Без понятия, – Майкл поднялся.
– Подгони там официанта! – попросил Олег. – Выпить хочу.
На выходе Майкл столкнулся с девочкой в белом фартучке и заказал заботливо:
– Три йогурта – за последний столик.

Поехал на студию, где встречался с Соколовым. Не то чтобы закрыто, а амбал на дверях мается. Майкл вышел из машины, подошел к нему и узнал Борю. Того Борю, который охранял Соколова.
Боря стоял, засунув руки в карманы брюк, и мрачно оглядывал улицу. Уперся взглядом в Майкла.
– Привет! – дружелюбно кивнул Майкл. – Не помнишь меня?
– Помню. И что? – в лице ничего не дрогнуло.
– Ничего. Жаль Сашку.
– Иди на кладбище. Сегодня там вся тусовка.
– А ты что здесь?
– А я при Каменце вообще-то. А к Сашке он меня приставил, когда его бабы доставать стали, и там... эти...
– Фанаты?
– Они.
– Ты с ним тогда был?
Боря отвернулся.
– Был бы я с ним тогда, кто б сейчас с тобой базарил? Один он ехал. И положили на дороге. Из машины стреляли. Ни номеров, ни зацепок. Все, как в «Новостях» сказали. «Новости» слышал?
– Нет.
Помолчали.
– Сашка сказал, что ты путево про него написал тогда, – вспомнил вдруг Боря. – Как тебя звать?
– Майкл.
– Ну, Майкл, объясни мне, почему в ваших американских фильмах всех плохих убивают, а у нас – всех хороших? Сашка отличный был пацан, с понятиями, с сердцем. А сколько фуфла мается и смерти просит...
– Я не американец.
– Тогда какого черта ты «Майкл»?
– Слышь, Боря... А Каменец что?
– Ничего. У него еще эта Каролина есть, еще какая-то группа, «Розочки», или «Фиалочки», или «Наволочки», не помню. Да и от студии доход... Понимаешь, если киллер его завалил – это глухарь ментам. А заказать любой мог. Сашка всех задвинул. Вот и все. Потусуются на кладбище. Поплачут в камеру для «Новостей». Напьются – и по домам. И дальше без Сашки. Всем легче. А Каменцу, если и не легче, то все равно он не пропадет. Он выплывет.
Майкл еще подумал.
– А конфликтов ни с кем не было?
– У Сашки? Или у Каменца?
– Вообще.
– У Сашки масса стычек была. Везде: на концертах, в барах, на этих... презентациях. Он материться любил, посылал всех, ну, и ему в душу срали. Потом, из-за порядка там, очереди, кто последний – тот и круче. Так по-ихнему.
– А у Каменца из-за этого были проблемы?
– Не то, чтобы очень. Он мог все уладить. Подмазать. Сашка ему деньги принес нехилые. Каменец ведь открыл его, нашел, притащил в столицу. А так – пел бы Сашка в какой-то задрыпаной опере, с такой фактурой – среди оперных дедов.
Майкл посмотрел на Борю внимательнее. Человек, который не стесняется своего мнения, всегда интересен.
– Проблема была только, когда Сашка уйти хотел к Козакову. Тот другой контракт предлагал – выгоднее для него. Но Каменец уговорил, типа, еще на три года, условия там смягчил как-то.
– И когда эти три года кончаются?
– Да еще, наверное, с полгода оставалось.
Майкл посмотрел вдоль улицы, окинул взглядом ближайшие кафе.
– Может, выпьем? Помянем Сашку?
Боря замялся.
– Да я... на дверях же. Каменца пока нет. На похоронах он.
Майкл пошел в кафе, взял водки и бутербродов, принес под дверь студии. Сели на крыльцо.
– А с ментами ты говорил? – спросил Майкл.
– Они спросили, где я был тогда ночью. А Сашка сам меня отпустил. Ну, дурак я... затупил. Бросил его. Так вышло.
Они выпили.
– Простить себе не могу, – сказал Боря.
– Судьба.
Он кивнул. Согласился. Еще глотнул водки и зажевал бутербродом. Покосился на пьющего Майкла.
– Ты ж за рулем.
– Судьба, – отмахнулся Майкл.

-2-

На похороны он не успел, да и не хотел успеть. Зато на другой студии звукозаписи разыскал Козакова. Сергея Козакова он знал еще по своей работе в «Обзоре», а Козаков знал его по различным приемам, банкетам, фуршетам и презентациям новых альбомов.
«Алма-Рекордс» была его собственной студией. Пришлось ждать. Секретарша обнадежила тем, что Сергей Николаевич вряд ли сегодня будет вести прием. У Козакова, как у кабинетного чиновника, на студии была приемная и секретарша в очках. Очки ясно говорили «нет». На любой вопрос.
К трем часам вырисовался Козаков – в черном костюме и с растерянным выражением лица.
– Майкл! Ты что ли? – наткнулся на Майкла в приемной. – Что за дело у тебя ко мне?
– Дело сейчас у всех одно: Соколов.
Козаков молча открыл дверь кабинета. Майкл сел в кресло перед его столом.
– Кофе будешь? – предложил хозяин.
– Нет, спасибо. Я уже принял.
– Вижу.
– И что вы мне скажете?
Козаков потер руки, словно от холода.
– Для кого расследование?
– Ни для кого.
– Для «Обзора»?
– Я не в «Обзоре».
– Тогда в чем твоя проблема, Майкл?
– У меня нет проблемы. Проблема была у Соколова. Философская проблема выбора, так скажем. И ее тоже уже нет.
– Та-а-а-ак, – протянул Козаков. – Слухами земля полнится.
– Боитесь? – спросил Майкл прямо.
– Нет. Чего мне бояться? – Козаков пожал плечами. – Я бизнесмен.
– Соколов ведь к вам ехал?
– Не понимаю я твоей образности, Майкл! Что значит «ко мне»? Ехал да и ехал. Мне конфликт после его смерти не нужен. Это я тебе как другу говорю. Вся эта возня – денежная. Не ради философии или высокого искусства, сам понимаешь. А после его смерти, так сказать, денег – ни шиша. Не искусство же делить? Зачем мне лишний раз светиться в прессе? Уяснили, Майкл?
– Уяснили. Не жаль вам Соколова?
– Жаль, конечно. Возможностей наших жаль, потенциала. Я даже прослезился на кладбище. Хороший был бы контракт.
Майкла передернуло. Когда-то казался ему Козаков ловким и лояльным бизнесменом. А теперь Майкл спешил убраться из его кабинета, словно прошлое гналось за ним и накидывало сети, пропахшие тухлой рыбой.
Ладно. Хорошо. Без паники. Жажда наживы и черствость не преследуются по закону. Не облагаются штрафом крокодильи слезы у могилы. Но убийство-то должно быть наказуемо. И виновный должен быть изобличен. Или не так? Или уже не стоит вызывать милицию на место преступления?

В этом горотделе милиции знакомых у Майкла не было. Представился он туманно – независимым журналистом. С трудом выяснил, что дело поручено следователю Потешному.
– Могу я его увидеть? – спросил Майкл.
– По какому вопросу?
– По этому же вопросу.
– По делу Александра Соколова?
– Да.
– Вы владеете информацией?
– Да, – нашелся Майкл.
Потешный был совсем невеселой наружности. Полный, усатый дядька с чуть выпученными круглыми глазами. На все вокруг он смотрел этими вышедшими из орбит глазами, и, как показалось Майклу, зрение его было очень избирательным. Видел он, пожалуй, только то, что могло порадовать его желудок или карман.
Ему подробно растолковали цель визита Майкла, и фокус его взгляда сместился в центр лба журналиста.
– Ну, входите, входите. Присаживайтесь. Как звать?
– Майкл... Михаил Роу, – исправился Майкл.
– Определились? – оскалился Потешный.
– Вполне. Я, Юрий Семенович, хотел бы поговорить с вами об убитом Соколове, задать вам несколько вопросов.
Следователь опять расплылся в улыбке.
– А я так понял, что это вы, Роу, пришли к нам с информацией.
– Может, и так. Я провожу расследование.
– Для какой газеты?
– Независимо.
– Ясно. Переоцениваете себя. Сейчас все, кто маялся без путевой работы, считают себя крутыми полицейскими, поднаторевшими на борьбе с преступностью в Беверли-Хиллз. Ну, что вы там накопали?
– Я ищу того, кому это было выгодно.
Потешный отодвинулся от стола и посмотрел на Майкла с улыбочкой.
– Вы не криминалист. Вы бульварный писака. Моя жена вырезает ваши глупенькие статейки и приклеивает над кроватью. Ваше лицо мне знакомо, как мое собственное. И вот что я вам скажу, любезный Роу... Если бы вы были криминалистом, а не копались в чужом грязном белье, вы бы не цеплялись за общеизвестные формулы. Кому это было выгодно? Да всем! Всем это было выгодно. Даже таксисту, которого Соколов обматерил на дороге. Жизнь меняется, и формулы устаревают. Выпадают из жизни. Так и запишите себе.
– Я бы не убил человека из-за того, что он послал меня куда подальше...
– Вы бы – нет. А другой убил бы без колебаний. Разные бывают темпераменты.
– То есть Каменца вы не подозреваете? – прямо спросил Майкл.
– Подозревать – это одно, а доказать вину – это совсем другое. Мы многих подозреваем. Даже... вас, – заверил Потешный.
– Меня? – удивился Майкл. – Считаете, у меня были основания?
– Погоня за сенсацией – достаточное основание для всякого писаки.
– Смерть человека – не такая уж сенсация в наше время.
– Мы подходим к делу объективно. Очень объективно. Никто не может упрекнуть нас в необъективности, – повторил следователь.
Майкл понял, что продолжать разговор бесполезно, что Потешный не только не скажет ничего, но и будет до хрипоты спорить с Майклом.
– Ясно, Юрий Семенович, – Майкл поднялся. – Не буду вас отвлекать. Привет жене.
Следователь, казалось, был неудовлетворен таким быстрым окончание разговора. Пробурчал что-то невнятное на прощанье.

Одно Майкл усвоил четко – нужны доказательства, факты, улики. Улики. То, что мог бы с легкостью добыть Потешный, будь он в этом хоть немного заинтересован. Но заинтересован он был, как убедился Майкл, в обратном.
Он снова оказался в городе. И город в своем наступающем лете был каким-то новым – ленивым и расслабленным, словно собирался все бросить и уехать к морю. И вот, просыпаются люди – а за окнами плещется море. Столица уехала на курорт.
Как задела Майкла вся эта история! И почему, непонятно. Сама врезалась в его жизнь. Этот Горват позвонил. И обидно, если обо всем напишет он – как обычно, выплеснет на читателей груду сплетен, грязи и вони, тем более – после смерти Соколова. Оттого и мир такой, что мы таким его видим. Потакаем самому гнусному в человеке, самым дурным наклонностям, самым нездоровым интересам. Оттого виновных не судят – ни закон, ни общество.
Захотелось посмотреть в глаза убийце, и Майкл вернулся на студию Соколова. Бори у дверей не было, и он беспрепятственно прошел внутрь. Без обычного оживления, но люди работали. Откуда-то звучала музыка. Майкл по памяти нашел кабинет Каменца и постучал в дверь.
– Войди! – послышалось с той стороны, обращенное, видимо, к кому-то знакомому.
Майкл вошел. Каменец курил у окна. Те же массивные кресла, диван, стол и шкаф с коньяком внутри составляли интерьер кабинета. И чуть сгорбленная фигура.
– Ну, что скажешь? – спросил Каменец, не оглядываясь.
– Табак ваше дело, Николай Иванович.
Каменец резко обернулся.
– Кто такой?
– Журналист, Майкл Роу.
– Так-то они двери сторожат, – кивнул самому себе Каменец и обратился к Майклу. – И чего вам?
– Как вам без Соколова?
Хозяин сел за стол. Указал взглядом Майклу на кресло и спросил, какую газету тот представляет.
– Независимое расследование, – привычно ответил Майкл.
– Расследование?
– А вы считаете, это было самоубийство? Николай Иванович, всем ведь известно, как вы не хотели отпускать Соколова. Но никто не знает наверняка. Никто не уверен. А я уверен. Я это чувствую.
Каменец пожал плечами. В серых глазах под редкими бровями ничего не отразилось. Ни капли страха.
– Что за бред? – спросил он спокойно.
– Нет, не бред, – ответил Майкл. – Мы были друзьями. И я знаю правду. Вы считали, что он – ваша собственность, которая не может менять хозяина. Не может выбирать. Вы считали, что вы его сделали, создали, слепили его образ.
Каменец почесал белесую бровь.
– И вы хотите об этом написать? Опубликовать эту клевету? Без доказательств?
– Я вижу ваши глаза. Других доказательств мне не нужно.
– Вы безумны, господин Роу! Даже милиция не предъявляла мне подобных обвинений! – заявил резко Каменец.
– Потому что их вы можете купить, а меня – вряд ли, – кивнул Майкл. – И я напишу об этом.
Каменец вдруг заулыбался.
– Теперь я вижу, что вы друг Соколова. Такой же параноик, как и он. Тот вбил себе в голову, что я его обдираю и держу на привязи. Не даю ему дышать. Все рвался куда-то. Пока не нарвался... Я не мог позволить ему уйти. Это все равно, что моя рука или нога захотела бы жить собственной жизнью. Это бессмысленно.
Майкл широко раскрыл глаза. Каменец продолжал, глядя на него так, словно обращался за сочувственной поддержкой.
– Это глупо. Парень зазнался. Пришлось пригрозить ему и расписаться с ним еще на три года. Но он вдруг резко – на глазах – стал умнеть. Связался с адвокатами. Моими угрозами меня же хотел припереть к стенке. А ведь я лелеял его, растил, прощал все его слабости. Нет, он захотел быть самостоятельным! Это детскость. Я ведь действительно его создал. Теперь вы, господин Роу, сможете найти нужных людей в адвокатской конторе и узнать все подробности. Так? Об этом вы думаете? Но вы этого не сделаете...
– Почему же? – Майкл встал и пошел к двери. – Я именно так и сделаю.
– Потому что эти люди теперь будут молчать. Они, в отличие от вас, чувствуют не тягу к восстановлению поруганной справедливости, а опасность – вполне реальное ощущение, продиктованное инстинктом самосохранения. У вас, по-видимому, это пока не обострено, – Каменец многозначительно умолк.
– Вы правы, не обострено, – сказал Майкл.
Каменец заметно смешался.
– Постойте, господин Роу! Думаю, мы сможем договориться по-хорошему.
– Я ни о чем не хочу с вами договариваться...
– Вы не поняли меня...
– Я вас отлично понял.
– Нет, Роу, нет! За студией этой стоят и другие, значительные люди! – воскликнул Каменец под внезапным воздействием того самого ощущения, отсутствие которого ставил на вид Майклу.
– Я вижу, как вы осмелели под их защитой. Посмотрим...
Майкл вышел. Остановился на крыльце. Выключил диктофон в кармане брюк. Чего еще ждать? Не пули же в затылок? С другой стороны, в милиции любую диктофонную запись посчитают фикцией. И адвокаты, конечно, будут молчать.

-3-

Если где-то приход лета и не влиял на работу людей и не тормозил самого ее процесса, так это в редакции «Криминальной столицы». Майкл прорвался к главному редактору – Семену Вольскому. Тот сначала отмахнулся – прочь! прочь! – а потом узнал Майкла.
– Роу? Какими судьбами?
С Вольским у них никогда не было особой дружбы, да и сталкивались они редко. Майкл даже удивился, что тот его узнал. Прошел в кабинет и сел перед редакторским столом.
– Ну? – покосился Вольский.
– У меня есть материал о Соколове.
– Ты точно по адресу пришел? – уточнил холодно Семен.
Майкл пододвинул статью. Вольский посмотрел на Майкла, потом – в текст. Стал читать. Перелистнул. Снова посмотрел ему в лицо. Потом отвернулся и дочитал до конца. Закурил.
– Это твое мнение?
– Это факты.
Майкл выложил на стол диктофон. Вольский включил запись. Прослушал и погасил в пепельнице окурок.
– Серьезное дело, – сделал вывод.
– Для милиции – нет.
– О презумпции невиновности слышал?
– Мне объяснили, что старые формулы выпадают из жизни, – вспомнил Майкл.
– Кто объяснил? – Вольский вскинул глаза.
– Менты.
– Вот суки! Все перевернули вверх ногами. А сколько им в карманы за это выпадает – не объяснили?
– Нет, – Майкл засмеялся.
– Поставишь свое имя под статьей? – вдруг спросил Вольский.
– Поставлю. Но оно такое... «не наше»...
Вольский понял его, кивнул.
– Ок. Будешь Михаил Ровенский. Без проблем. Но ты рискуешь.
– С именем?
– Прекрати, Майкл! Это серьезные обвинения.
– Спасибо...
– Не благодари. Я постараюсь подключить своих людей в прокуратуре. Но «своих» все меньше. В любом случае – читай себя завтра, – заверил Вольский. – И, слышишь, Майкл, – не выйди в тираж. Ты толковый парень, башковитый, только раньше херней занимался. Я всегда это знал.
Майкл засмеялся.
– Так надо было сообщить как-то.
Легко с Семеном. Но не сидеть же в кабинете всю жизнь. И уже когда Майкл потянул дверь за ручку, Вольский окликнул его:
– Ты бы не ехал домой. Если ты разорил их гнездо, они захотят разорить твое.
На том и закончился разговор. Оказалось проще, чем представлял себе Майкл. Очень просто. Словно нашел ту станцию, где ему сходить с поезда в метро, узнал ее.

Никогда раньше Майкл не сталкивался со слежкой. Не доводилось. И теперь подозрений особых не возникло, просто отметил, что белая «хонда» приклеилась следом. От редакции до самого центра. В центре пропала. Майкл рванул вперед, не разбирая цветов светофоров.
А куда ехать, если не домой? В гости? Проведывать приятелей? Может, потому, что особого страха не было, Майклу показалось странным скрываться. Дома все было спокойно. Все было, как раньше.
Он провел обычную ночь. А утром вышел в город, купил «Криминальную столицу» и вернулся к себе. Его статья была на развороте. Вольский не изменил ни слова. Фразы звучали четко, веско и убедительно. Все фамилии пестрели в строчках. Автором значился Михаил Ровенский.
В «Новостях» тоже прошла информация о том, что журналистское расследование завершилось раньше, чем следствие внутренних органов, и назвало все вещи своими именами. Статья Майкла мелькала во всех газетных анонсах. Как Майкл ни переключал каналы, во всех утренних программах анонсировали «Криминальную столицу» с его статьей.
К вечеру позвонил Вольский.
– Майкл, тут ищут тебя многие. Хотят поговорить. Но я твой телефончик утаил. Пусть все утрясется. Я связался с Хмельницким из прокуратуры. Он подключится. Прикроет тебя, если что. Иван Дмитрич зовут.
– Понял.
– Ты гремишь, – порадовал Вольский.
– Не хочу быть погремушкой.
– Погремушка – когда без толку. До связи.
И все. Телефон заглох, как рация в тылу врага. А в одиннадцать вечера кто-то поскребся в дверь. Майкл не спал. Вскочил. Подошел на цыпочках. А дверь с той стороны уже отмыкают чем-то.
Майкл попятился и уперся спиной в косяк. Не прыгать же с девятого этажа... И оружия нет. Кухонный нож только. Но ему сейчас и ракетная установка не помогла бы. Не мастер он по этим делам.
В прихожую вошли трое, каждый из которых был вдвое плотнее Майкла. И с лица – все как братья. Братки. И пятиться дальше некуда.
– Опа! Ребята! Не спит. Гостей пирогами встречает! – один из них кивнул на Майкла.
– Хоть не разбудили. Не взяли греха на душу.
Они засмеялись. И тут же третий молчаливый приблизился к Майклу и схватил его в охапку. От пары ударов Майкл увернулся, а остальные обрушились на него, как будто сверху вывалили гору кирпичей. Заболело все сразу и резко – челюсть, почки, печень, и сердце заколотилось глухо и прерывисто.
Его усадили на стул посреди комнаты и связали руки за спиной. «Не со мной! Это не со мной!» – твердил себе Майкл, но сознание уплывало. Голова запрокидывалась назад, язык упирался в острые края сломанных зубов. От боли все вокруг преобразилось и окрасилось розовым цветом. Если бы Майклу сказали, что это по-прежнему его квартира, он бы очень удивился.
– Эй! Эй! Вы что здесь кино снимаете?
В комнате возник еще один человек. Пожилой, седоволосый, в черных очках. Сигарета дымила. И дым для Майкла окрашивался розовым. Он пытался рассмотреть вошедшего. Гость приблизился. Братки замерли по углам.
– Фу, изуродовали. А ему ведь завтра на работу идти, – пожурил их босс. – Дайте мне табуретку.
Один из парней подхватил здоровенное кресло и бесшумно опустил перед боссом. Тот сел напротив Майкла.
– Здравствуйте, господин Роу. Или как вас там теперь... Должен сказать, я восхищен вами. Не столько вашей писаниной, которая ничего особо нового мне не открыла, сколько вашей скоростью. Вашей реактивностью. Не успел еще Каменец по глупости посвятить вас в тайны своей патологической страсти к безвременно усопшему Соколову, не успел еще нажаловаться мне на вашу нелояльность, как вы уже напечатали обо всем в этой паршивой газетенке. Так, знаете, везет новичкам в казино. Они вдруг выигрывают, хмелеют от счастья. А потом теряют все. Все.
А ведь вы новичок, Роу. Никто не ожидал от вас подобной прыти... Мне кажется, вы не очень хорошо меня понимаете... Вы меня понимаете? – он всмотрелся в лицо Майкла.
– Вполне.
– Вполне? Хорошо. Но вы не понимаете, что потянули не за ту веревочку. То, что вы потянули, это бикфордов шнур. Если бы вы понимали это, послушались бы Каменца и не суетились бы. Дело не в Соколове. Соколов – это самодеятельность Каменца, я согласен. Но его студия не должна вызывать подозрений у общественности, так сказать. Это честный бизнес, который должен быть сверху в многослойном пироге нашей жизни. Я ясно выражаюсь?
– Вполне.
– Так. То есть теперь ваше сознание проясняется? Поэтому перейдем к делу. Ребята с вами погорячились, но нам не нужна ваша жизнь. До выхода вашей статьи это решило бы проблему. Теперь нет. Я не хочу расставаться ни с Каменцом, ни с его студией, ни с какими-то другими элементами занавеса. С Николаем мы вместе давно, и его страсть к музыке и всяким сладкоголосым шалопаям ничего не меняет в нашем бизнесе. Улавливаете? Из-за ваших разоблачений я не хочу терять друга и партнера. Сейчас мы уйдем. Оставим вас в покое. Не нервничайте. Условие только одно – завтра вы объявите, что были не совсем бескорыстны, не независимы и не объективны в своих обвинениях, что работали, скажем, на Козакова, который потерял миллионы на контракте из-за смерти Соколова. Вы меня понимаете?
– Вполне.
– Хорошо. Не стану вас предупреждать, что нам легко вас найти, где вы ни схоронились, и перехоронить. Мы недооценили вас, господин Роу, но не гордитесь собой. Лично мне вы больше нравились в «Обзоре». Завтра вы исправите ситуацию, и в этом случае, больше никогда не увидите ни меня, ни эту компанию. Надеюсь, я был вежлив.
Гость поднялся. Запах розового дыма отдалился. Майклу развязали руки.
– За кого мне молиться? – Майкл потер запястья.
– Вот за этих ребят – Феликса, Чипа и Жгута, и за старика Адама. И это без иронии, – предупредил дед удаляясь.
Следом за ним исчезли и братки. Максим Петрович Адамов был известен больше заочно, как хозяин крупной наркосети, пронизывающей различные сферы шоу-бизнеса. Такая у него была специализация. Не сказать, что узкая. Майкл упал со стула и уткнулся лицом в ковер. И ковер под ним болел.
Среди этой неутихающей боли хлопала от сквозняка дверь, зудели комары, доносились звуки музыки из верхней квартиры, звенел где-то будильник, шумел по-утреннему бодро унитаз, раздавались шаги по лестнице, скрипел, спускаясь и поднимаясь лифт, звонил телефон, и снова телефон, и снова...
Беспамятство отступило.
– Эй, Майкл? Ты дома?
Шаги раздались совсем близко, и ковер поглотил их.
– Жив? Скорую?
– Подожди! Не надо скорой, – прогудел чей-то голос.
Маты-перематы. Кто-то ругался на чем свет стоит. Обложил и Майкла, и его квартиру, и бандитов-отморозков, и всю сволочную жизнь, и себя самого. Майкл узнал голос Вольского.
Тем временем его перевернули к свету, и Майкл открыл глаза. Над ним висело незнакомое мужское лицо с аккуратной округлой бородой.
– Фу, – поморщился Майкл, чувствуя, как нахлынула тошнота, которой раньше не было.
– Ага, жив, – кивнула темная борода.
Из-за спины выступил Вольский.
– Это Хмельницкий, из прокуратуры, – ткнул пальцем в того, кто вынес медицинское заключение.
– Очень приятно, – сказал Майкл, пытаясь совладать с голосом и тошнотой.
Не удалось ни то, ни другое. Майкла вывернуло на ковер, и горечь разлилась по всему телу, сжала горло, не давая дышать. Вольский потащил его в ванную.
И то ли от ледяной воды, то ли от матов Вольского Майкл пришел в себя, почувствовал пол под ногами, увернулся от хватки Семена.
– Простудить меня хочешь?
– Я тебе говорил, что у нас – газета, а не служба спасения?! – заорал тот.
– Приглуши звук! Голова трещит.
Майкл сел в кухне на табурет. Вошел Хмельницкий, тоже сел и оперся руками о кухонный стол.
– Кто это был?
– Были. Ребята такие. От Адама.
Вольский схватился за голову.
– Если бы я знал, что этим кончится...
– Ты бы все равно напечатал, ¬¬– Майкл отвернулся. – Дело не в тебе.
– И чего они хотят? – спросил Хмельницкий у Майкла.
– Чтобы... э... я отказался от своей статьи. Мол, клевета по заказу Козакова.
Помолчали.
– Не такое уж серьезное требование. И это будет единственным выходом, – согласился Вольский. – Адама мы к стенке не припрем.
– Но это не клевета! – сказал Майкл.
– Не будь ты дегенератом! Он не тебя боится, не ментов. Ему лишний шум не нужен. Ты – лишний шум, и ничего больше. Если сейчас откажешься – все тебя поймут. Поймут, почему и зачем это нужно. Народ не дурак. Никто не скажет, что ты струсил или облажался. В другом деле ты дойдешь до конца. В другом, но не в этом! – сказал Вольский. – Думаешь, Хмелю легко? Копать на Адама – и все в стол, за недоказуемостью? Это легко? И так всю жизнь! Не то, что сгоряча влезть, с наскоку, как ты. Да этот Соколов для них – так, пешка. Через студии и гастрольные туры деньги отмываются, немалые деньги. Здесь просто Каменец всех подвел, вцепился в Соколова. А Каменец и Адам начинали когда-то вместе, потом Каменец от дел отошел, студией увлекся. Но Адам им не пожертвует. Уже потому только, что Каменец болтун старый и потянет на свет всю грязь. Да и дорог, как мамонт. Один ты не вписался в их расклад, ясно? Ясно тебе, Майкл? И выход тут один – откажешься публично. Организуем интервью в «Новостях». Формально, понимаешь? А там, если хочешь, напусти туману – мол, обстоятельства, ситуация, напряжение и тому подобное. Не мне тебя учить!
Хмельницкий молчал.
– Я этого не сделаю, – отрезал Майкл.
– Замочат, – спокойно сказал Вольский. – Еще и гадко это сделают. Или ты хочешь бежать из страны? В Мексику? В ваших фильмах все бегут в Мексику. Давай, Майкл, Мексика рядом!
Вольский пригладил растрепанные черные волосы, голубые глаза потемнели, брови насупились. Говорил то, от чего и самому было горько.
– В каких «наших фильмах»? – фыркнул Майкл.
– Тебе мозги напрочь вышибли! А ты что молчишь? – он набросился на Хмельницкого. – Скажи ему!
Хмельницкому было около сорока. Лоб разрезали длинные горизонтальные морщины, карие большие глаза смотрели в пол, и даже бородой своей он напоминал Майклу стеснительного барина, который к осени хочет и прибыль получить, и облегчить участь несчастных крепостных. Ясно, что все дела его недоказуемы. Только голос приятный – глубокий, низкий. Сквозь бороду.
– Я не могу советовать, – пробасил он мягко, словно Майкл раздумывал, выпить ему фанты или пепси-колы.
– Мне не надо советовать! – заверил Майкл. – Я не откажусь ни от одного своего слова!
– Ну, пойдем, Хмель! – Вольский пошел к двери. – Недосуг нам тут ждать смерти. Не хочу париться с тобой в одном соусе, веришь? Мне тридцать шесть лет. Я жениться собрался. Правда, во второй раз. Но я люблю её. Я жить хочу. И я не гангстер, я журналист. Чистая работа – бумага, ручка, твою мать!
И снова Вольский обругал и ручку, и бумагу, и чистую работу. Хмельницкий молчал, а потом оборвал брань Семёна, обращаясь к Майклу.
– Нужно обдумать, что вы будете делать. Если вы приняли такое решение, то не можете сидеть вот так в ожидании. Вы должны переехать. Мы можем прикрепить к вам людей. Немного, но двоих я найду.
  Вольский вернулся от двери:
– Да бред всё это! Они его где угодно достанут!
  А сам сел на табурет рядом и посмотрел на Хмельницкого.
– Может, выловим Адама на живца?
– Он не сунется. Осталась работа для палача.
– А по палачу – не выйдем на него?
– Вряд ли. Эти ребята своих не сдают.
– И разговорить нельзя?
– Не сто процентов, – снова мягко сказал Хмель.
  Помолчали.
– Вот если бы раньше, – с виноватой улыбкой покачал головой Хмель.– Когда Адам сам пришёл и речи тут толкал. Вот тогда – да. На горячем. Вот они – все недостающие улики. А теперь...
  Вольский тоже напряженно думал.
– Бригаду боевиков они сюда не пришлют – центр города, многоэтажка. Шуметь очень не станут. Да и наш не Рембо. От силы – трое. А с них про Адама и спросим.
– Ты ж идти хотел! – напомнил Майкл.
– Да, водки купить. Хмель, зови своих. Только надежных.
– Есть и такие. И жучков хорошо бы, видеокамеры. Интересно, следят за нами? – он бросил взгляд в сторону окна.
Достал мобильный и стал названивать своим. Вольский пошел к двери и на ходу распорядился:
– Ты б в гостиной прибрался, больной. А то несет, как в общественном сортире.
Хмель что-то гудел в телефон. Обернулся к Майклу.
– А за стеной у вас – кто?
– Дедок-пенсионер.
– Наши ребята к нему поселятся на время. Побуравят стены.
– Да, заварил я кашу, – сказал самому себе Майкл и потащился в гостиную – наводить порядок и готовиться к приему гостей.

-4-

Первым из гостей был вернувшийся с водкой Вольский – тарахтел бутылками, и из пакета высовывался конец длинной палки колбасы. Сам все нарезал, легко ориентируясь на кухне Майкла. Налил всем.
– Ну, за фарт!
Выпили. Внутренности Майкла впитали водку, как губка. Казалось, что боль снова перевернет желудок, но все ощущения притупились. Даже зубная боль затихла. Семен поднял снова, и снова – «за фарт!» И в третий раз усмехнулся.
– Нет у меня сегодня других тостов.
Пришли ребята Хмельницкого. Установили аппаратуру во всех комнатах. Угостились.
– Кого ждем-то?
– Киллеров, – сообщил Вольский.
И убрал от Майкла стакан.
– Тебе еще общаться придется, а ты уже лыка не вяжешь.
Допил Хмельницкий, пригладил рукой бороду. За окнами потемнело. Выключили свет, и ясно стали видны звезды на ночном небе – слишком далекие, чтобы быть реальными.
– Сколько дней сидеть тут будем? – поинтересовался один из его подчиненных.
– Сколько нужно! – неожиданно резко оборвал Хмель.
Майкл даже протрезвел. Подумал, что для Хмеля, впрямь, это дело жизни. Все его бумаги в столе ожили бы и доказали, что он не напрасно расходовал свою энергию, тратил время и силы. И парни напряглись – всем хотелось верить в победу справедливости. И Вольский помрачнел – пил за фарт, а сам каждой клеточкой тела чувствовал, что может не вернуться ни к своей девушке, ни к своей чистой работе.

Ровно в девять в дверь тихо постучали. И, когда дверь открылась и врубили свет, на вошедшего смотрели пять стволов, а на них – всего один ствол. И этот ствол держал в руке Боря.
– Не стреляйте! – вскрикнул Майкл.
– Майкл? – в этот раз Боря не вспоминал его долго и мучительно. – Что ты здесь делаешь?
– Живу.
Борю втолкнули внутрь и обезоружили.
– Да я просто по адресу шел. Я не знал, что ты... Мне сказали, так, лох зарвавшийся.
И Майкл не спросил, что было бы, если бы тот знал, к кому идет. То же самое, скорее всего. Но на лице Бори явственно проступало недоумение.
– Один? – не поверил Хмельницкий. – Где напарники?
– Да один я.
– От кого? От Каменца? – спросил Майкл.
Боря тяжело вздохнул и покосился на недопитую бутылку водки на столе.
– Так это из-за Сашки? Я, правда, не знал, ребята.
Ему налили выпить.
– Каменец меня списал со студии. Мол, Сашки нет, чего уж. В общую их охранку, под Феликса. Феликс и послал.
– А за Феликсом – кто? – спросил Вольский.
– Ну, ясно. Адам за Феликсом. Да не хотел я, правда! Я не из их бригады. Я при Каменце был. А тут сразу в дело – лоха пришить срочно. Майкл, не знал я! Ей-богу! – Боря заморгал глазами.
И тишина. Глупый выбор сделал Феликс. Спешный какой-то. И что требовать от Бори? У него бесхитростная простота светится в лице так, что за километр видно.
– Сможешь вызвать главного? – спросил Вольский без надежды.
– Какого?
Вольский чертыхнулся. Не надо и лампады – прет от Бори святая простота. Вот вам и фарт.
– Адама что ли? Смогу, чего ж нет? Думаете, жопу за него рвать буду?
Все уставились на него.
– Стоп-стоп! – подхватился Вольский. – Руки прочь от Бориса! Дальше – мой расклад. Выйдем, Боря!
Боря вышел за ним в гостиную.
– Доверять такому типу нельзя! – заметил кто-то из команды Хмельницкого.
– Скажи спасибо, что тебе доверяем! – отрубил Хмель.
– Спасибо! – хмыкнул парень, пряча револьвер в кобуру.
– На здоровье.
Вскоре Вольский и Борис вернулись. Хмельницкий молча протянул Боре мобильник. Боря достал свой.
– Обижаешь, начальник.
Набрал номер. Внимание всех было приковано к его массивной фигуре и крошечному телефону в руке. Боря заговорил с паузами.
– Алло, Феликс? Да, я... Нет. Тут непонятка вышла... Нет, не пришил. Успею... Да, он один. На коленях ползает. Говорит, что ему сегодня эфира не дали. Он Адама хочет... Ну, я не знаю. Он тут какую-то бумагу нацарапал, типа, для телевидения. Боится лишнее болтнуть. Да, дрожит весь. Может, Адам глянет? Как бы хуже не вышло. Завтра ему время пробили в «Новостях». И если не явится – вообще волну поднимут. Пусть Адам подтвердит еще раз. Пришить не поздно... Да, Феликс, дерьмо. Я знаю. Но потом повесят на нас всех дохлых собак. Он читал мне свою речь, да я ни хрена не понял. Он за эту бумагу цепляется, как больной. Может, там важное что – для Адама. Сможете подъехать? Да, он один. И я... Да, проверил... Да, тихо... Дом? Ну, как обычно. Дети верещат где-то... Думаю, да. А Жгут где? Жду, давайте!
Боря обернулся к затаившим дыхание слушателям.
– Феликс приедет. И Чип. И Адам, может, будет.
– Он не сунется, – бросил кто-то.
– Адам – вздорный старик. Завтрашний эфир и бумага могли завести его, – заметил Хмельницкий.
– Какая бумага? – спросил Майкл.
– Как «какая бумага»? Что ж ты время теряешь?! – накинулся на него Вольский. – Пиши! Пиши скорее! Ты же журналист! Пиши! Это твое прямое предназначение. И, послушай меня, – Вольский сделал паузу, – если сюда приедет Адам, а ты не разведешь его на вчерашние беседы, и вся аппаратура Хмеля будет работать понапрасну, и всех нас в конце концов перестреляют – я тебя убью! Понял?
Хмель поднялся.
– Передислокация, ребята. Мы все – к соседу в гости. Здесь остаются Майкл и Борис. И пишут. А мы за вами наблюдаем. Боря, ты – молодец. Береги Майкла!
– Тут я не прозеваю, как с Сашкой. Эх, – Боря махнул рукой, – вовек не забуду! Ствол только верните...
Боря вылил остатки водки в стакан. Майкл посмотрел на белый лист бумаги. Впервые нетронутый лист не возбуждал.

Майкл думал о том, какой длинный сегодня выдался день. А если представить, что последний, то и короткий вроде бы. Уже глубокая ночь. И если последняя, то не такая уж и глубокая. Обычная ночь. Светятся окна соседних многоэтажек. Может люди телевизор смотрят. Не ждут напряженно «Новостей», а смотрят фильм о любви. И все вместе плачут в конце, во всех домах, когда Он встречает Ее на улице – ту, что искал всегда и боялся не встретить.
И Майкл тоже встретил Ее. Тогда никто не заплакал. И именно то, что он встретил ее и полюбил, ввергло его в совершенно другую стихию – в погоню, поиски, столкновения и проблемы. Значит, к этому привела его любовь – самое светлое чувство на земле. И значит, сейчас он счастливее, чем был раньше, когда оставлял свои статьи на столе у Татьяны Павловны, а потом находил с гордостью свою фамилию в «Обзоре», когда самодовольно валялся на диване или плевал свысока на окружающих. Она всё перевернула. Упал он со своего дивана и едва не расшибся.
Майкл придвинул к себе лист белой бумаги и стал писать. Боря взглянул на него и допил остатки водки, вздохнув тяжело «Эх, судьба».


Дверь в квартире Майкла открывается теперь без стука, без звонка и без малейшего скрипа. Сразу настежь. И за дверью Феликс.
– Ну? Живы-здоровы? Боря – ещё раз по соседям, быстро!
Боря исчез, вернулся – «тихо».
– Не нравится мне это, – заметил Феликс. – Здравствуй, писака! Ты достал нас за эти два дня, знаешь?
– Знаю, – кивнул Майкл.
Феликс обыскал его быстрыми движениями, и тело Майкла, хорошо помнившее руки Феликса, заныло от предчувствия новой боли.
– Сейчас к тебе уважаемый человек поднимется, так что без фокусов.
– Боря, присмотри за ним! – Феликс отступил к двери.
Через секунду вошел Чип, а за ним Адам. На этот раз – без своих чёрных очков. Глаза, окруженные сеткой глубоких морщин, выдавали и возраст, и усталость, и раздражение. Он молча сел перед Майклом. Взглянул на лист, исписанный мелким почерком.
– Ну, господин Роу... Сколько от вас суеты... Проще простого положить конец этой суете, но ситуацию желательно нейтрализовать, занулить, так сказать. Вот вы этим и пользуетесь. Сначала я должен видеться с вами дважды на дню, потом – проверять ваши черновики, потом вы и в туалет без меня не сходите. Странная у вас ко мне привязанность, господин Роу. Я старый, занятой человек. У меня нет для вас времени.
– Но вы же пришли...
– Мы проверили, не обманываете ли вы нас. Выделили ли вам время в завтрашнем выпуске новостей. Встречи с гостями в прямом эфире планируются заранее...
Спина у Майкла похолодела. Он пристально вгляделся в лицо старика. Маленькие карие глаза его казались мутными. Без блеска. Без жизни.
– И что? Убедились? – бросил Майкл, не зная ответа.
– Убедились, что время вам выделено. Официально – для «Криминальной столицы». Вот поэтому я и решил встретится с вами, хоть и зарекался вступать дважды в одно и то же дерьмо.
Кто успел? Кто? Вольский? – думал Майкл, не зная, кому воздать хвалу за расторопность.
– Вы завтра будете вещать на всю страну, и так дурно выглядите, – заметил Адам. – Ладно, давайте вашу писанину. Выверим вашу роль.
Майкл был поражен. Гость, в самом деле, собирался читать то, что было написано мелко и неразборчиво.
– Это черновик, – сказал Майкл.
– Ты потом красиво и без помарок перепиши, – посоветовал старик тоном школьного учителя.
И стал читать, отодвинув лист от глаз на расстояние вытянутой руки. Прочитал и пожевал губами.
– Не так убедительно, как ваша статья в газете. И, знаете, как-то путано. После вашего заявления у журналистов не должно быть вопросов, по крайней мере, не должно быть много вопросов. А после того, что я прочел, даже у меня остались вопросы. Например, где фамилия Козакова? И при чем здесь Потешный, который тормозит официальное расследование?
– Но ведь он его тормозит – по вашей просьбе. Подстраховывает Каменца.
– А вам до этого дела не должно быть! Каменец для вас – табу. Не вздумайте даже упомянуть его, если хотите нам помочь.
Теперь вышло, что Майкл, позвав Адама, очень хочет помочь ему и его делу. Борется за его дальнейшее процветание. Вот так перевернулась ситуация.
– Но ведь я не могу просто отказаться от своей статьи, нужна какая-то версия, – заупрямился Майкл.
– Да вокруг тысячи версий, господин Роу. Этот Соколов, по всем отзывам, был скандальный тип с жуткой репутацией. Он всем успел в душу нагадить. Для вас главное – обелить имя Каменца.
– А не проще вам сдать его – за устарелостью? И дело само собой закроется, – предложил Майкл.
– Глупо вы рассуждаете, господин журналист, видно, с непривычки думать головой. Я в первую очередь бизнесмен. И Каменец – часть бизнеса. Ваше дело – признаться в клевете, без всяких инсинуаций о работе следственных органов в лице Потешного, без всяких параллелей. Усвоили?
– Вполне. Но я так не могу! – вдруг отрезал Майкл.
– То есть, вы хотите сказать, что здесь, сейчас, с вами я теряю свое время? – брови Адама поднялись и выгнулись.
– А на черта вам время, если ваша империя разваливается на обломки? – бросил Майкл презрительно.
– Из-за вашей глупенькой статейки? Вы себе льстите! В крайнем случае, закроем одну студию. Переведем Николая на что-то другое. Это как комариный укус для нас – все ваши усилия, – улыбнулся Адам.
– Что ж вы тогда так хватаетесь за общественное мнение? Да это будет последней каплей! Ваши конкуренты вас уничтожат!
Майкл сам не слышал своих слов. Почувствовал только, что кулаки сжимаются от напряжения. Поток воздуха подхватил его и понес куда-то. Он поймал тот ветер, который раздувает паруса кораблей. Лицо Адама побледнело, покачнулось...
– Так это ты... ты работал на Пронина. Я... не догадался сразу. Ребята просчитались. Знали, что есть кто-то, но думали – в структуре.
Он снова покачнулся и поднялся.
– Сколько просчетов... Я старею. Феликс, заканчивай тут, – кивнул стоящему у двери громиле.
В руке Феликса мгновенно возник ствол и дрогнул в воздухе. Майклу показалось, что Феликс убил самого себя, потому что сразу же упал на пол, а его пуля просвистела рядом с Майклом, уже изменив свою траекторию.
Майкл пригнулся. Это Борис стрелял. Борис, который маячил все это время за спиной Майкла. Толкнул его в плечо и сбил на пол, продолжая пальбу. Феликс распластался на полу, загородив своим телом выход. Чип, не успев выхватить ствол, уже корчился у двери, зажимая живот руками.
Адам обернулся к Борису. С той стороны двери уже напирали ребята Хмельницкого.
– Не стреляй, Боря! Не стреляй! – орал Хмель.
Майкл увидел лицо Адама словно совсем рядом, как под увеличительным стеклом – с теми же мутными глазами, подернутыми какой-то желтоватой пленкой. За ним уже нарисовался Хмель с револьвером в руке, когда Борис выстрелил. Пуля вошла точно в лоб старику. Словно контрольный выстрел, а Адам и до этого был давно мертв.
– Что ж ты делаешь?! – завопил Хмель.
Борис отступил.
– Я думал, он стрелять будет.
Майкл поднялся с пола.
– Спасибо, Боря...
– Спасибо, Боря! – злобно прогудел Хмель. – Три трупа. Сотня улик. И судить некого.
Он сел и обхватил голову руками.
– Все равно, он бы вышел, – убежденно сказал Боря. – Так лучше. Не выйдет.
Вольский огляделся в комнате.
– Ладно. Боря, сегодня твой день. Спасибо за Майкла.
– Это ты успел с эфиром? – спросил Майкл о том, что не давало ему покоя.
Вольский засмеялся.
– Да, это для меня. Я собирался интервью давать – о независимых журналистских расследованиях. Короче, подфартило. Стану завтра звездой телеэкрана, а Люся будет смотреть меня по ящику. Тебя все равно с побитой рожей не пустят в телевизор.
Он пожал всем руки и исчез из квартиры. Хмель со своей командой дождался милицию и скорую помощь. Переговорил с ментами.
Жилище постепенно пустело.
– Тебя могут вызвать для выяснения. Но, самооборона, ясно. Мы тебе обязаны, – сказал все-таки Хмель Боре. – Все, ребята, отбой.

В наступившей тишине Боря обратился к Майклу:
– Водки больше нет?
– Нет. Кофе есть.
– Не люблю я кофе. Горький он. Ладно, пойду я, Майкл.
Майкл посмотрел в его простодушные серо-голубые глаза, на светлый ежик волос и мощные бицепсы.
– Страшно было?
– Нет. Обычное дело, – Боря пожал плечами.
– Значит, профессионал?
– Есть немножко.
Парень усмехнулся.
– Ладно, Майки, не бери в голову.
Пошел к двери, махнув Майклу рукой.
И теперь тишина была полной. За окнами светало. Майкл сел на табурет и взялся за голову. Ситуация не укладывалась в схему. Никак. И жутко было в тишине.
Тот ветер, который поймал Майкл, пронес его над пропастью и бросил в его же собственной квартире. Так просто, на кухне. За кухонным столом перед батареей пустых бутылок. Белая горячка, не иначе.

-5-

Потом нашлись занятия, которые не требовали долгих размышлений. Майкл ходил к стоматологу, глотал какие-то таблетки. Включал между делом телевизор.
И интервью с Вольским не пропустил. Семен смотрелся с экрана настоящей телезвездой. Глаза смеялись. Зубы блестели. О деле Соколова он рассказал вкратце, ссылаясь на компетенцию Михаила Ровенского. А в остальном – распространялся о справедливости, объективности и пользе журналистских расследований и рекламировал «Криминальную столицу». Майкл выключил на середине. Скучно стало.
Потом поужинали втроем. Майкл, Вольский и его Люся. Люся оказалась невысокой, чуть полноватой, беленькой хохотушкой. И ее внешность была настолько далека от того идеала женской красоты, который рисовал себе Майкл, едва закрывал глаза, что он удивлялся восторженным взглядам Вольского и не понимал, что заставляет его жениться. Работала она врачом-анестезиологом.
– У нас рисковая работа. Кошмарная. Операции жуткие. У хирургов нервы сдают. Это у вас, журналистов, все тип-топ, спокойно, тихо, – щебетала она.
Вольский кивнул:
– Да, милая, чистая работа. Разве что напьется кто.
– Тебя я пьяным никогда не видела.
– А я самый Рембо. Кстати, – он обратился к Майклу, – задание для тебя есть. Темное дело с антиквариатом, путаное. Побегаешь – разведаешь.
– Разведчик, – снова засмеялась Люся.
– Наверное, – согласился Майкл.
– И еще... Из «Глобуса» мне звонили. Абакумова знаешь?
– Издатель?
– Издатель. У них там контракт какой-то на книгу о Соколове. Он что-то бестолково объяснял. У него кличка Перепадный. То гаркает на всех, то веселится. Не знаю, от чего это зависит, но он весь перепадами. Когда-то наорал на меня на приеме, мол, вы поощряете в людях жестокость. Представляете, я лично поощряю жестокость! Люся, тебе со мной не страшно? А в этот раз чуть не целовал меня, рассыпался в любезностях. Вы, типа, мерило справедливости, самый объективный эксперт в криминальных вопросах, еще что-то в том же духе, согласитесь только встретиться с нашим писателем по делу Соколова. Я говорю: «Прочь! В прокуратуру!». А он: «Нет, нам нужен Михаил Ровенский. Только он нам и поможет. Кто такой? Давно ли у вас?». Я ответил, что, ясное дело, давно. Не мог же я сказать, что вот так новичок всех на уши поставил. Короче, придет этот писатель завтра в час дня в мой кабинет – тебя увидеть. Гут?
– Писатель? Или женщина?
Вольский посмотрел странно.
– Существительные мужского рода могут обозначать лиц как мужского, так и женского пола. Ты учил когда-нибудь морфологию?
– Допустим, учил.
– Ты пол на месте установишь. Я не спросил как-то. Абакумов весь дергался, нервничал.
На том и остановились. Майкл почувствовал, что это она. Что судьба снова их сталкивает, как в мелодраме, чтобы зрители плакали от умиления.
И еще почувствовал, почему. Потому что между нею и Соколовым, то есть между людьми, не знавшими друг друга, всегда существовала связь. Он прочел ее книгу, и, не видев ее ни разу, в песне обрисовал ее лицо, которое мастерски изящно и тонко отразили в клипе. А она, узнав о его смерти и прочитав статью Майкла, решила писать о его судьбе, потому что это не давало ей покоя. Какая связь может быть прочнее, чем увлечение друг другом двух талантливых людей?

Город пустел. Погружался в лето. К югу неслись поезда. Майкл бродил по антикварным лавочкам и узнавал об источниках товара.
Поднимал глаза в небо – словно натыкался на ее ясно-серый взгляд. От этого серого осеннего взгляда, вдруг полил дождь, и вода на улицах поднялась до щиколоток. Прохожие выглядели смешно и растерянно.
Наконец, спасаясь от дождя, он вернулся к своей машине и поехал в редакцию. Время уже зашкалило за час. Из кабинета Вольского доносились голоса, и Майкл остановился у двери. Прислонился к ней спиной, пригладил мокрые волосы.
Один из голосов был женский. Но знакомый голос Вольского заглушал его своей веселостью.
– Нет, никакого риска тут нет. Ничего страшного. Чистая работа. Ясно, люди разные встречаются. Некоторые таскают с собой оружие, стреляют. Некоторые врут, обманывают следствие. Но если мы в окружении крыс, значит, корабль плывет. Ну, не мне вам говорить. Не все хотят с нами сотрудничать, однако, наше правое дело продвигается. Благодаря таким журналистам, как Ровенский...
Она о чем-то спросила, и Вольский весело ответил:
– Да, наш старый агент. Старый конь, как говорится, борозды не испортит, – и сам засмеялся.
– Я не слышала его имени.
Майкл, наконец, узнал голос Ирины.
– Он под разными псевдонимами писал. Кристально честный человек. Очень рекомендую.
Майкл распахнул дверь и вошел в кабинет.
– Ага, вот и он! – кивнул Вольский.
– Майкл? – она поднялась.
– Здравствуй, Ирина.
И сутки тишины, месяц, год, а может, секунды три.
– Ок, я лишний, – догадался Вольский. – Жду вас в баре, внизу.
И исчез из кабинета.
– Это ты – Ровенский, – кивнула она самой себе.
– А ты – писатель из «Глобуса».
Она села на прежнее место. И Майкл чувствовал, что не может говорить, что говорить больно, словно что-то тянется внутри и не рвется.
Она тоже молчала.
– Ну? – протянул Майкл.
– Я была уверена, что такой человек, как ты, не умеет писать правду, не умеет ценить честность, не умеет жить сердцем, рисковать жизнью и не умеет... любить никого, кроме самого себя... Я не могла так ошибаться, – проговорила она.
Майкл помнил ее лицо до малейшей черточки, словно смотрел на нее каждый день подолгу. Помнил эти осенние глаза, эти длинные темные брови, этот маленький носик, эти губы... Губы, отдающие мятой и ароматом летней лунной ночи. Разве не лето сейчас?
Он молча смотрел ей в лицо, не в силах оторвать взгляда, и пытался понять, чего больше в ее образе – осеннего холода или летней жажды. Пытался угадать, что победит в ее лице – грустные глаза или страстные губы, пока она не отвернулась. Тишина стиснула сердце.
– Я думала, ты создан для другой, самодовольной жизни. Создан, чтобы презирать остальных... Я не могла так ошибаться, – повторила она.
– Значит, Вольский обманул тебя, – Майкл улыбнулся. – Качественный пиар, и ничего больше.
Она тоже как-то криво улыбнулась. Поднялась. Качнулась к двери.
– Прости меня, Майкл. Я не могу говорить с тобой. Если бы я знала, что Ровенский – это ты, я бы не пришла. Никогда. Мне больно говорить с тобой. Я зла на тебя. А я... не хочу быть злой. Не люблю себя такой. Нет никаких разумных причин так страдать, но, наверное, ты причинил мне больше боли, чем я почувствовала сначала...
Майкл встал в дверях.
– Если я причинил тебе боль, ты не должна просить прощения. Ударь меня! Ну! Обзови подонком!
– Но ты не подонок, как оказалось.
– Снова убегаешь от меня. Убегай! – Майкл отошел в сторону. – Только знай, что я тебя люблю. Я тебя люблю. Нет мне без тебя жизни. Или опять считаешь, что моим словам нельзя верить?
Она, несколько сбитая с толку, пошла к двери.
– Это все преувеличения. Вымысел. Все это.
– Вымысел?
Майкл схватил ее за руку – словно поймал ледяную невесомость. Но ее губы были уже совсем рядом, уже веяло мятой от ее лица – он вдохнул и прижал к себе этот запах. Серые глаза заметались перед ним. Наполнились слезами.
– Как же я люблю тебя, Майкл...
И он, не умея ее утешить, продолжал целовать ее лицо, а она вытирала слезы, и мокрые ладошки сталкивались с его губами. Слезы все текли, и она уткнулась в его рубашку, не в силах совладать с собой.
Майкл подхватил ее на руки и закружил по кабинету. От неожиданности она вскрикнула, вцепилась в него и перестала плакать.
Майкл опустил ее на пол.
– Пойдем, Вольский ждет нас в баре...
И Вольский посмотрел на заплаканную Ирину, потом на улыбающегося Майкла и пошутил, как всегда, некстати:
– Ну, что? Воспользовались моим кабинетом?
– Да, спасибо. Очень удобно, – засмеялась Ирина.
И от того, что Вольский никогда с таким восхищением не смотрел на свою Люсю, как смотрел сейчас на Ирину, и никогда раньше не косился так недружелюбно на него самого, Майкл понял, что эта девушка – тот выигрышный билет, который он заслужил сам, не ожидая милости фортуны. Его удача, его счастье, смысл его жизни. Он всем доказал, что достоин этого.
Майкл вдруг захотел ее до ломоты в суставах. Бросил на Вольского холодный взгляд.
– Я завтра заскочу. Сегодня – дел по горло.
– Ну-ну, – кивнул Вольский. – Успехов!
– Не сомневайся!

-6-

Потом вышла его статья об антиквариате. Майкл уже так досконально изучил антикварный бизнес, что вникать для нового расследования в коррумпированность местных чиновников совсем не хотелось. Но дело обещало быть громким, Майкл взялся и стал втягиваться.
Жизнь шла своим чередом. Только Вольский отложил свадьбу и избегал вопросов любопытствующих, с нетерпением ожидавших халявной выпивки.
А однажды на автостоянке в центре Майкл столкнулся с Борей. Обрадовались оба, обнялись.
– Что ж ты не заходишь? – толкнул его Майкл.
Боря пригладил светлый ежик, оглянулся на новый черный «мерс».
– Дела.
– Где ты теперь?
– Где и был. Под Прохой.
– Под Прониным?
– Не знал? – прищурился Борис.
Майкл присел на ограду.
– Не знал.
– Ну, теперь знаешь, – кивнул Боря.
Помолчали.
– Проха – теперь главный в городе. А мы, знаешь, росли вместе. Друзьями были будь здоров. Я как из Чечни пришел – куда? К Прохе. А Проха – в загоне из-за Адама. Старик никак не откинется, коптит воздух, территорию свою не выпускает, сеть держит крепко.
Ну, думаю, начнем с Каменца. Пошел к нему в охранку. А он меня приставил к Сашке, и никуда больше. На Адама выхода нет. Зато с Сашкой закорешились. Каменец его душил, это было. Сашка узнал, что я под Каменца копаю, стал мне помогать, ну и погорел где-то. Каменец и деньги на нем боялся потерять, и ревновал его, и подозревал, что тот на Проху работает. Проха на них всех страху нагнал. Ну, так и пропал Сашка. Из-за меня отчасти, а по большому счету – ни за что.
Сашки не стало, и Каменец списал меня Адаму, под Феликса. Убил бы я деда и бежал. Так и решил. А тут – такой расклад – ты со своим розыском! Я деда на глазах у Хмеля завалил, а Хмель меня по плечу похлопал и говорит: «Самооборона, ясно». Адама нет, Феликса нет, Чипа нет. Каменец в тюряге на нарах парится. А Проха – долю Адама к рукам прибрал, и я – чист, как стеклышко. Еще и органам помог с преступностью бороться. Такие дела. От Прохи тебе личная благодарность. Если кто нам не нужен будет, мы тебе намекнем.
Майкл молчал. Боря поднялся с ограды.
– Ну, что скис? Майки, это как в ваших фильмах: гангстерские войны, наркобароны, трафик, сеть и крутой передел. Думал, я такой себе тупенький Иванушка-дурачок?
– Да, я понял, – Майкл тоже встал. – Вполне.
– Ну-ну, не хмурься! Я заскочу как-нибудь, выпьем.
Боря пошел к машине.

Майкл посидел еще немного, потом зашел в кафе. И раньше, чем к столику подошел официант, раньше, чем Майкл успел сделать заказ и отвлечься от услышанного, перед ним возник нескладный юноша в очках и обратился взволнованно:
– Вы – Михаил Ровенский? Журналист? Вас вчера показывали в «Новостях». Я вас узнал. Это же вы! Дайте, пожалуйста, автограф!
Он протянул белый листок бумаги и ручку. Майкл посмотрел на нетронутый лист и отвернулся.
– Нет. Я не умею писать... правду.



2002 г.