Дядя Ваня

       Он сидел за столом, по-стариковски сгорбившись, положив большие руки перед собой. Руки были жилистыми, с узловатыми толстыми пальцами, с твердыми прокуренными ногтями. То были руки труженика.
 Сильные пальцы слегка подрагивали, словно после долгой изнурительной работы. На столе стояла распечатанная поллитровка, рюмка, налитая до краев так и осталась, не тронута. Лицо серое покрытое глубокими морщинами словно окаменело в ожидании чего-то.
Он сидел так, долго и неподвижно, что начало ломить спину. Наконец пошевелившись, он взглянул на часы. Время за полночь, завтра, а вернее уже сегодня выходной.
Мужчину звали Иван Петрович. Петрович, как звали его в бригаде, любил выпить с устатку или в хорошей компании, по праздникам, да мало ли еще поводов выпить. Но сегодня почему-то водка не лезла. Он равнодушно посмотрел на стоявшую перед ним стопку, слил содержимое обратно в бутылку и убрал ее в холодильник.
«После будет повод, - подумал он, - а завтра надо еще Сергеевым помочь с похоронами. Не успеешь оглянуться, а три дня пролетят, и не заметишь!»
 Это Иван Петрович знал. Он в своей жизни хоронил многих и как-то даже стал привыкать, что люди, которые его окружали, понемногу уходили. Со временем он не стал замечать потери, которые жизнь, а вернее смерть ему наносила. Кого-то он жалел больше кого-то меньше, но несчастный случай, который произошел сегодня на работе, его раздавил и потряс, что ни о чем другом он и думать не мог. Хотя в том, что случилось, его вины не было, а может и была. В данный момент он осмыслить этого не мог, да и не хотел.

* * *

 Погибший был молодым парнем веселым и не вредным. Как сейчас часто можно было услышать в разговорах умных людей, без лишних амбиций. Парень был трудолюбивым, что сегодня большая редкость среди молодежи. Звали его Виктором или Витьком по-простому. Но больше всего Ивану Петровичу нравилось то, что Витек действительно интересовался их работой. Он не стеснялся спрашивать, когда чего-то не понимал, слушал с жадностью, даже бывало и записывал что-то в своей тетрадке. Петрович усмехался, глядя на это, но потом находил, что записывать все-таки разумнее, чем полагаться на свою память. Иван Петрович любил свою профессию и уважал людей, которые знали в ней толк, или как Витек пытались ее освоить…
 Он опять вздохнул, достал бутылку, налил себе уже не в стопку, а в стакан и как-то очень легко, без особых эмоций, выпил все двести грамм. Потом подумал немного, взял с тарелки сухарь и громко хрумкнул:
 «Водку без закуски пить нельзя, даже за упокой!» - это было его личное мнение.
Он закурил, с удовольствием втягивая в себя дым сигареты. Часы над головой мерно тикали, отбивая уже ушедшие в прошлое секунды, минуты…

* * *

       На проходной ему выписывали пропуск.
- Фотографию, паспорт, военный билет! – деловито сказала тетка в окошке, - Подойдешь после двух часов!
Она захлопнула окошко, давая понять, что разговор окончен. Он взглянул на часы, висевшие под самым потолком тесной комнатушки со свежее выкрашенными в салатовый цвет стенами. Еще два с лишним часа.
- Ванька, ты чего здесь, пропуск получил? – услышал он за спиной голос Женьки Снегирева. Тот, не дожидаясь ответа, продолжал, - А я уже все, в цех пошел. Сегодня еще не буду работать, только спецовку получу, шкафчик, может и инструмент дадут. Ну?
- Что «ну», после двух у меня…
- А, ну ладно, жди, а я пошел! – радостно прочирикал Снегирев и вышел из комнаты.
«Чего он сюда заходил? – с досадой подумал Иван. – Ведь уже все документы на вход получил. Наверно просто зашел на удачу, вдруг кого-нибудь из наших повстречает, так будет хоть повод похвастаться. Да, Снегирь без этого не может. А мне тут еще два часа болтаться. Вот не везет, так не везет!»
       Иван оглядел комнату. Нет даже стула. Подоконник с наполовину закрашенными белой краской стеклами, как в общественном туалете, был высоко, не посидишь. Да и вымазаться можно, все в известке.
Он зло пнул ногой дверь, прошел в небольшой тамбур, там еще одна дверь. У стены стояла большая бочка и какие-то палки, видимо тоже участвовавшие в недавнем ремонте. Бочка была пуста. Тут тоже ничего интересного. Иван толкнул вторую дверь и очутился на улице. Морозный воздух январского дня приятно охладил его горячие щеки.
 «Хорошо батареи греют, можно будет потом погреться если что.»
На пяточке перед проходной сновал народ. Кто заходил в одну из четырех дверей, кто выходил. Дверь постоянно хлопала, а стекло в нем дребезжало, но не разбивалось.
«Будем ждать двух часов…»

* * *

 «Сколько это лет-то прошло? Подумал Иван Петрович? – Много, сейчас и не упомнишь, если только по «трудовой» посмотреть».
Но день этот, самый первый в своей трудовой деятельности, он запомнил на всю жизнь. Тогда в два часа он быстро получил пропуск с еще свежими чернилами и поспешил в цех. Оформил у секретаря необходимые бумажки и прошел в бригаду, которая находилась в маленькой железной будке, покрашенной во все тот салатовый цвет.
Иван, робея, немного постоял у двери, переминаясь с ноги на ногу, а потом потянул на себя скрипучую дверь будки. Там сидело трое.
- Здрасте, буду у вас работать… - тихо сказал он.
«А Снегирь, наверное, уже со всеми перезнакомился, он вон какой шустрый, и не мямлит как я!»
От этих мыслей лицо его приняло кислое выражение.
- Ты чего испугался-то, - сказал толстый мужик, сдвинув очки на кончик носа, и посмотрел на Ивана поверх толстых стекол, - Иди сюда, садись, рассказывай, кто такой, откуда, где живешь?
«Этот толстый точно бригадир, все молчат, а он как за хозяина.»
- Меня, Александр Порфирьевич – тыкая себе в живот сказал толстый, - Это - Ринат Хабирович, это - Слава, а тебя?
- Иван…
- Ну вот, Ваня, познакомились, а ты боялся,- сказал толстый, внимательно оглядывая Ивана уже через очки.
- Да не боялся я,- обиделся Иван, - Просто…
Он не договорил, потому что в будку ввалился еще один мужик. Тяжело отдыхиваясь, он выпалил:
- Порфирьич, там Требина шибануло, вызывай «Скорую»!
Толстый аж побледнел:
- Как, насмерть? – почему-то прошептал он.
- Не знаю, черный он весь, даже дым с телаги идет…
- Ну, п….ц всем! – пробормотал толстый, хватаясь за телефон.

* * *

На следующий день бригадир опять посадил Ивана с собой, долго смотрел на него поверх очков усталыми покрасневшими глазами и как-то очень строго спросил:
- Ну что, Ваня, не передумал еще? Такая у нас профессия, как у сапера, ошибаться нельзя, - а потом каким-то потеплевшим голосом, - Вот так, Ваня, электрик два раза ошибается: когда профессию выбирает, а второй… не дай Бог конечно. Хотя Колька сам виноват, поторопился, понадеялся на опыт свой… Ну что, Вань?
- Нет, не передумал.

* * *

Иван Петрович часто вспоминал своего наставника. Порфирьич был хорошим электриком, как педагог он конечно, был не очень, но дело свое знал «от и до». Может поэтому и ходил в бригадирах больше двадцати лет. В бригаде его уважали и даже побаивались немного, но это все больше молодые. Старожилы же общались с ним на равных. Но все-таки он был лучшим.
Даже с глубоко похмелья, особенно после выходных, он без труда находил сложнейшие неисправности, правда, при этом не мог держать даже отвертки. Руки ходили ходуном и он заставлял «крутить гайки» кого-нибудь из молодых. При этом часто приговаривал:
- Учись, оболтус, как мастера работают, а то так и будешь без ума всю жизнь гайки крутить!
Порфирьичу прощали даже те случаи, когда он принимал «на грудь» и во время смены. Хотя это бывало крайне редко. Обычно он и не опохмелялся никогда и другим не советовал:
- Похмелье – это ведь та же пьянка, только с утра начинается, - наставительно говорил он, важно сдвигая очки на кончик носа, - А на работе, в нашем деле, пьяному – никак. Профессия у нас такая – трезвая!
Именно Порфирьич привил Ивану Петровичу любовь к профессии. Он снабжал его старыми, изданными еще при царе горохе книгами, говоря, что суть в них та же что и в новых, а главное в нашем деле – суть. «А в деталях потом сам разберешься!»:
- Ты, Ваня, электромонтер, не электрик, станки, оборудование - вот твоё дело. Это тебе не лампочки по подъездам вкручивать. Как говорил Антон Палыч: «Ты, Каштанка, супротив человека, как электрик супротив электромонтера!» И еще, Вань, выполняй технику безопасности, она, не побоюсь сказать - кровью написана!
…Иван Петрович долил в стакан остатки водки. Точно, кровью. Это была правда.
Люди, долгое время, работая с электричеством, теряли боязнь перед ним, а в некоторых случаях вели себя безалаберно, ни в грош, не ставя свою жизнь, а бывало, что хуже, и чужую...

* * *

Это был типичный случай, каких бывало не раз и не два.
Получив наряд, Степанько расписался у энергетика в журнале и крикнул через плечо:
- Пошли, Васька, только по-быстрому.
Васька был пт-ушником и проходил практику. Он был очень не доволен, что его оторвали от такого важного, по его мнению, дела как изготовление ножа. Все его друзья уже сделали такие и важно показывали где-нибудь в укромном месте подальше от чужих глаз. Только Васька не мог ничем похвастаться, хотя на заводскую практику проходил уже две недели. Заготовка была сделана и проходила тщательную обработку на шлифовальном круге в углу мастерской. Вот только материал для ручки найти не удавалось.
« Вот блин,- подумал он, - Сегодня доделать уже не успею!»
Васька завернул заготовку в тряпку и сунул ее в карман куртки.
Степанько нетерпеливо подтолкнул его к дверям:
- Успеешь, пойдем, мне еще в одно место заскочить надо!
Они направились к главной подстанции, где по чьим-то сведениям с крыши бежала вода то ли от таявшего снега, то ли от чего-то еще.
Шли по пролету, а Васька зыркал по сторонам в поисках вожделенной ручки.
«Все равно что-нибудь найду, на заводе всякой всячины навалом», - подумал он, когда они уже подходили к дверям подстанции.
Степанько открыл дверь уж больно каким-то простым ключом и они шагнули внутрь. Старший щелкнул выключатель, комната слабо осветилась желтым светом.
- Стой здесь, никуда не лазь, понял? – сказал он Ваське, а сам стал пробираться туда, где капала вода. – Да…, хреново! – послышалось оттуда. - Прям на шины капает…
Васька огляделся вокруг – щиты, решетки, ограждения, кое-где паутина. Он знал, что в таких местах должна быть идеальная чистота, а тут паутина. Но на полу ничего не валялось, а на стеллаже рядом с ним лежали только две запыленные лампочки и больше ничего. Все-таки здесь иногда прибираются. Опять ничего подходящего. И вдруг его словно подбросило. За одним из ограждений он увидел торчащую из темноты черную круглую ручку.
«То, что надо для моего ножа, чуть-чуть подработать и в ажуре!» Он взглянул на Степанько, тот все еще возился в углу, тихо матерясь.
«По-быстренькому откручу и дело в шляпе», - Васька открыл решетчатую дверку и потянулся к ручке.
Степанько видимо услышал шум открывающейся дверки и обернулся
- Ты куда, ну-ка закрой!...
Но было уже поздно, Васька буквально ввалился в ячейку разъединителя. Послышался страшный треск и подстанцию заволокло дымом и запахом паленой плоти…
Откуда-то взялись люди. В основном все молчали, любопытно заглядывая в подстанцию. Сквозь толпу протиснулся Порфирьич, отдавая распоряжения.
- Вытаскивать его надо, чего стоять-то, - и обернувшись к стоявшему у стены Степанько, - У-у, сука, тебе ж парня доверили, а ты…
- Он, сам, я… - пробормотал он.
Ваське было всего 17-ть лет.

* * *

«Жаль водка кончилась», - подумал Иван Петрович, забрасывая пустую бутылку в помойное ведро, - что-то меня водка не берет, да и нервишки расшатались, надо бы Снегирю позвонить, на рыбалку съездить предложить, а то в выходные делать нечего. Ирина с внуком уехала к сватам до понедельника. Ведь до смешного доходит, уже внуку год, а дед с бабкой его так и не видели. Вот обрадуются-то. Сами собраться приехать никак не могут, да и далеко живут-то, почти две тысячи километров. Никаких денег не хватит. Да и скотина у них на соседей не бросишь.

* * *

Со Снегиревым Иван дружбу водил еще с училища, да в одном цехе потом работали. Это когда Снегирев на повышение ушел, стали встречаться реже, но все равно связь поддерживали. Женька хоть и начальник большой на заводе – дружба еще крепче стала. Раз в месяц на рыбалку за правило, дни рождения только вместе справляли. Еще есть одна страсть у них со Снегиревым. Возьмут пивка бутылок 20 и к Ивану на дачу. Там лес, благодать, баня - что надо. Снегирь помогал строить, скидали - выходных за шесть, бак на заводе выписали: Снигирев и помог.
Как никак начальник – главный энергетик завода, а завод тоже не маленький. Сколько раз Петровичу предлагал: переходи в отдел, работ вы навалом - не засидишься. И интересная главно. Вот новый цех достраиваем, с проектом работать надо. Да и зарплата больше. Только Иван все отнекивался, прикипел он к цеху своему, да и как ребят бросит своих. Сработались, с полуслова друг друга понимают. А деньги тоже дело хорошее, да только вот ну не мог он, одним словом, из цеха своего. Двадцать лет из жизни не выкинешь. В общем, отказал он тогда Снигиреву на отрез и попросил больше не вспоминать.
Но Женьке завтра надо позвонить прямо с утра: рыбалку пропускать никак нельзя, это точно.



* * *

Рыбалка удалась на славу. Тут же, на берегу соорудили костери, в котелке кипела само, что ни на есть рыбацкая уха, сдобренная сырым яйцом и репчатым луком. Женька деловито помешивал варево, то и дело, пробуя ароматный бульон.
- Ты, че, Петрович, хмурый какой-то, заболел что ли? Смотри, почти ведро рыбы добыли, да какой, - Женька встревожено смотрел на Ивана. Тот не спешил отвечать, полулежал на траве, уставился на угли костра.
- Эх, что-то, Женя, предчувствия какие-то нехорошие, не могу объяснить, так что-то муторно на душе.
Женька ловко запустил руку в рюкзак, извлек из него бутылку «Посольской», - Дак мы мигом тебя поправим, у меня вот и лекарство припасено. Нет ничего лучше пары-тройки стопарей к свеженькой ухе.
- Да наливай коли так, и взяв протянутый походный стакан, хитро подмигнул другу, уже весело сказал:
- Ну, давай Снегирь, дай бог не последняя!
Бутылку прихлопали быстро, похлебав Женькиного варева, стали собираться домой. Петрович залил костер, посмотрел, чтобы погасли все угли, украдкой от друга вздохнул, предчувствия чего-то дурного, нехорошего по-прежнему не отпускали.
«Живы будем, не помрем», - промелькнула в голове мысль. Взяв мешки, они пошагали к тракту.

* * *

Работа была обычной, такую он делал не раз и не два. Предстояло долить масла в масляные выключатели. Иван Петрович подумал: «Вдвоем справимся, возьму Григорьева».
По пути зашли в компрессорный цех, взяли воронку и масло, все остальное было с собой. У дверей подстанции 2-го цеха они остановились.
- Слушай, Коля, - обратился он к Григорьеву, - заходим, отключаем, заливаем, протираем и включаем все как было.
Он понимал, что и без этого Григорьев все знает, но импровизированный инструктаж провел. Рядом с подстанцией, через дорогу строился новый цех. Два башенных крана подавали плиты уже на крышу. Петрович взглянул наверх. Красноносый стропаль бестолково махал руками – толи «вира», толи «майна». «Опять пьяный. И как только люди не боятся, ведь высота этажей 6-7» - подумал он – «Ну, ладно, у нас своей работы хватает». Они зашли в здание. Григорьев по-деловому одел перчатки, галоши, повернулся к бригадиру, ожидая команды.
- Давай, нагрузку сняли, отключай!
Работу сделали четко и слажено. Григорьев еще раз проверил ячейку: тряпки убраны, инструмент сосчитан:
- Все, Петрович, врубать?
Иван неторопливо все осмотрел, вытер руки салфеткой:
- Давай, Коля, я сам, перчатки где? – он взял перчатки, галоши, подошел к ячейке. - С богом, Коля…
И тут произошло что-то непонятное: откуда-то сверху посыпалась сначала штукатурка, потом переломилась потолочная плита, дневной свет нырнул в помещение подстанции, вместе с ним металлическая стрела крана врезалась в ячейку. Прогремел настоящий взрыв, страшная дуга окрасила стены белым светом, дым, гарь.
Григорьев стоял у дверей, ничего не понимая. Только когда осела пыль, он увидел лежащего на полу Петровича. Он рванулся к бригадиру, схватил его за воротник спецовки и выволок на улицу. Григорьев не знал: делал он это сознательно или, подчиняясь не ведомому до сих пор рефлексу, но это была первая мысль, выведшая его из оцепенения.
Иван Петрович лежал у центральных ворот 2-го цеха. Вскоре прибежали мужики из бригады. Спрашивали у растерянного Григорьева, что случилось, как, но тот словно в шоке не мог связать и двух слов.
К тому же у него начался какой-то нервный тик, зубы звонко стучали друг об друга, как будто пять минут назад он был не в душной подстанции, а в морозильной камере. Буквально минуты через две подъехал дежурный «уазик». Из него выскочил растрепанный Снегирев и помог выбраться женщине в белом халате. Это была дежурный терапевт заводской поликлиники.
- Положите его хоть на доски, что ли, - крикнула она толпящимся рядом рабочим, - Что он у вас в грязи-то лежит?
Мужики засуетились, тут же приволокли какой-то щит от наглядной агитации и осторожно положили на него Петровича.
- Расстегните ему рубашку, уже спокойнее сказала врачиха. Она ощупала пульс на руке, потом на шее, потом тала тыкать фонендоскопом в грудь бригадира. Раздвинув веки, она осмотрела глаза.
- Когда это случилось? Взглянула она на Григорьева.
- Да минут десять, может быть…
- Ты и ты, идите сюда, быстрее, - ткнула врачиха в толпу. - Ты, будешь делать массаж сердца, вот так, - она показала как именно, - а, ты будешь его менять периодически, только осторожно, грудную клетку не сломайте!
Рабочие, стоявшие чуть в стороне, наблюдали, как Петровичу делают массаж сердца и нервно курили. Снегирев, чуть впереди, переминался с ноги на ногу, кусал губы.
«Ваня, милый, ну давай Ваня, - причитал про себя Снегирев, - нельзя слышишь, нельзя тебе Ваня сейчас умирать. У тебя Вань только внук родился, мы еще с тобой Вань на рыбалку…
Терапевт, перестав вдыхать в Петровича воздух, слушала его сердце. Через минуту она встала с колен бессильно опустив руки.
Снегирев отвернулся, он не мог смотреть туда.
- Он умер, - услышал он за спиной голос врачихи.
Вскоре подъехала «скорая», кем-то вызванная из города. Из нее вышел врач с «козлиной бородкой». Он о чем-то тихо говорил с терапевтом. Рядом с машиной стояли два санитара с уже вытащенными носилками.
Козлиная бородка перестав говорить, наклонился над человеком, который еще полчаса назад был жив, разговаривал, шутил, дышал. Снегирев не мог поверить в то, что Ванька, его лучший друг, который был ему как брат, как самый близкий человек, не сможет больше встать, не улыбнется, не хлопнет его больше по плечу, не скажет свое привычное: «Ну, что, Снегирь, как дела?»
Это было горе, ГОРЕ!
Снегирев побрел куда-то в сторону, но не видел дороги, ступая по желтым осенним листьям. Удушливый комок подступил к горлу, невозможно было вздохнуть. Что-то мокрое скользнуло по щеке. Раз, другой, третий…
- Он живой, вашу мать, быстро грузим и реанимацию! – прокартавил козлобородый. Санитары засуетились, грузя в носилки человека, который пять минут назад для них был очередным «жмуриком».
Снегирев становился как вкопанный:
- Живой… как живой?!..
Мысли как молнии заметались у него в голове. Он кинулся к машине, буквально упав ей на капот.
- Куда, идиот, - заорал шофер.
- Я с вами, - шепотом выдохнул Снегирев.
- Ты, кто ему будешь? – вмешался брат.
- Я брат ему!

* * *

Снегирев уже три часа сидел в фойе приемного отделения. По приезду он сразу же позвонил дочери Ивана на работу.
«Все будет хорошо… хорошо» - твердил про себя Снегирев, глядя на истоптанный пол фойе.
- Дядя Женя, - услышал он и поднял глаза. Перед ним стояла Ирина. Видимо она уже успела нареветься по дороге – веки припухли и покраснели. Она нервно теребила нос платком умоляюще глядя на лучшего друга отца. Снегирев, растерянно взглянул на нее, зачем-то встал, потом опять сел.
- Они еще не выходили…
Ирина села рядом, уткнувшись в плечо дяди Жени.
- Сегодня идите домой, сегодня вам ничего не скажут, - услышали они голос. Это говорила санитарка, возя грязной тряпкой по полу, - А утром можно узнать, утром все будет известно.
Она сделала плавную дугу «лентяйкой» обходя их ноги. Они молчали. Женщина на мгновение остановилась, пожала плечами и пошла дальше.
На следующий день, как было сказано в 10.00 Снегирев и Ирина стояли у дверей приемного отделения. Немного погодя вышел мужчина, оглядел присутствующих и как-то очень спокойно сказал:
- Одевайте халаты, я вас провожу.
Они долго шли коридорами, поднимались на лифте: больница внутри казалась больше чем снаружи. Наконец остановились у дверей и мужчина повернулся:
- Только тихо и не долго, а передачи ему пока не нужны.
Он толкнул дверь, пропуская их внутрь. Возле окна на узкой панцирной кровати лежал Иван Петрович. Усталое,изможденное,с глубокими морщинами лицо на фоне белоснежного белья пугало. Они встали, не зная, что делать, в двух метрах от койки.
Иван Петрович поморщился, медленно открыл глаза и попытался улыбнуться. Ирина кинулась к отцу, бросая свертки на пол.
- Ириша, Иришка, ну что расплакалась, ты же знаешь, умирать мне нельзя, у меня еще внук маленький, кто ж его воспитывать будет,- и подняв глаза на остолбеневшего Снегирева:
- Ну, что, Снегирь, как дела?



2000 год