Когда мы не дома

 Я увидел, как он, сгорбившись и глядя себе под ноги, быстро шел по улице. За плечами у него был грязный и бесформенный рюкзак, на ногах – смешные стоптанные сапоги.
Через пару минут он свернул в переулок и потерялся из виду.
Что с тобой случилось, дружище?
Может быть, тебя согнула беспорядочная и суетливая городская жизнь?
Или неудачная женитьба. Если женитьба вообще бывает удачной.
Банкротство. Или, что еще страшнее, беда с ребенком. А вообще, были ли у тебя жена и дети?
В последний раз, когда мы встретились, я едва его узнал.
Космы явно не мытых с позавчерашнего дня волос, мятая и несвежая одежда – весь этот визуальный ряд не оставлял сомнений, что Мишка  не женат, и не имеет женщины, или имеет такую женщину, что лучше оставаться одному.
- Саша - сказал он мне, когда мы сидели на кухне в его квартире и пили чай из надтреснутых фаянсовых кружек,- у тебя есть что-нибудь из Блаватской?
Газовая плита выглядела так, будто на ней неделю квартировал отряд вдребезги пьяных запорожских казаков.
Я что-то промычал в ответ, делая вид, что касаюсь губами края чашки.
- Я сейчас исследую одну проблему философии существования,- сказал Мишка, закуривая и закидывая ногу на ногу,- это связано с религиозными концепциями и вообще…
Я слушал его, вспоминая про себя наши  школьные годы.
Мишка был высоким подростком – уже в 8 классе его рост был под метр восемьдесят. Тренер из ДЮСШ ходил вокруг него кругами, как волк, почуявший добычу, но к спорту Мишка относился более чем прохладно. Хотя книги его  тоже не очень интересовали.  Безнадежный троечник,  после восьмого класса он тихо сгинул в каком-то ремесленном училище. Потом мы виделись пару раз, но как-то мельком. Тогда, насколько я мог припомнить, он еще мылся и следил за состоянием верхней одежды.
- Почему же именно Блаватская? – невинно поинтересовался я.- Она ведь религиозный философ, насколько я помню.
Мишка пустился в рассуждения. Говорил он складно, но смысл его монолога отдавал бурно развивающейся шизофренией. Мой вопрос, пишет ли он книгу или статью и вообще, чем вызван такой интерес к философии у бывшего слесаря механосборочных работ, он высокомерно проигнорировал.
Расстались мы быстро и довольно прохладно, поскольку книжку Блаватской я ему не взялся достать.
Почему он заболел? Травма? Наследственность?
Одно знаю точно – Мишка не пил, хотя курил очень много. Его запущенная квартира вся пропахла табачным дымом, как артиллерийский полигон – пороховыми газами.
Я припомнил других сумасшедших, которые мне встречались. Мишка чем-то смахивал на Маневича – завсегдатая городской библиотеки, лупоглазого лысеющего мужика в спортивном костюме, который был в те годы местной достопримечательностью.
Библиотека открывалась в десять утра и работала до десяти вечера. Примерно в три часа каждый день, кроме единственного выходного, Маневич появлялся в читальном зале на втором этаже. Обычно он доставал два-три ящичка с карточками из шкафа с библиотечным каталогом, заполнял бланки требований и получал стопку книг. Художественные альбомы, научные трактаты по философии, математике, теории русского языка, машиностроению, сборники стихов – он читал все подряд. Причем действительно читал и даже многое умудрялся запоминать.
  Однажды я с удивлением наблюдал, как пришедший в библиотеку преподаватель, у которого я тогда слушал курс лекций, разговаривал  с ним по какой-то теме из истории России 18 века. Маневич при этом разговоре сыпал такими сведениями, которые из простого школьного курса почерпнуть было невозможно. Препод вежливо слушал и в чем-то даже с ним соглашался.
  Пахло от Маневича потом, мочой, грязной одеждой, и еще черт знает чем. Он не всегда был выбрит и частенько пребывал в дурном настроении. Библиотекарши относились к нему по-разному. Некоторые откровенно ненавидели. Другие жалели. У парня снесло крышу – разве он сам в этом виноват? Главное - не пристает и не очень хамит.
Если бы Маневич и Мишка мылись два раза в день, меняли рубашки и где-нибудь работали, чтобы обеспечить себя приличной едой и одеждой, никто бы и не заметил, что у них не все дома.
Разве редко мы встречаем людей, которые, как говорится, на грани?
 Мамаша у песочницы резко и визгливо что-то выговаривает собственному ребенку. Лицо ее искажено гримасой крайнего гнева. Так же она говорит и с близкими у себя дома. Постоянное раздражение, недовольство всем и вся, включая себя самого – признак болезни. Вот другая дама скандалит в магазине без малейшего повода. Ваш коллега на работе как-то странно смотрит на вас. Мало ли о чем он там думает!
Однажды я смотрел фильм о выдающемся ученом, лауреате самых престижных премий в области математики. Много лет он встречался и разговаривал, как он сам думал, со своим другом – однокашником. Они даже жили вместе в комнате студенческого общежития. Друг учился на факультете словесности и по мере сил старался привить ему любовь к гуманитарным наукам. После окончания университета они продолжали встречаться. Потом друг пошел работать в ЦРУ и обратился к математику за помощью – надо было дешифровать сообщения вражеских агентов. Математик живо взялся за дело. Разработал целую систему сбора и анализа информации, дешифровки любых кодов. В сарае оборудовал лабораторию, где пропадал целыми днями, занимаясь выполнением тайного задания.
В какой-то момент математик заметил за собой слежку.  Несколько раз его пытались похитить и убить. Он, как мог, старался себя обезопасить - редко выходил из дома, перестал общаться с друзьями,целыми сутками пропадал у себя в лаборатории.
 И вот во время  одной из научных конференций пришли какие-то люди и схватили математика. Но это были не вражеские агенты, как это представлялось ученому, а бригада скорой психиатрической помощи.
 Его увезли в больницу. Оказалось, что  друг-однокашник, и сотрудники ЦРУ, и все, что с ними связано – лишь галлюцинации, порожденные заболеванием психики, и на самом деле ничего этого в действительности не существовало.
 Математик заболел уже тогда, когда был студентом. На самом деле он жил в своей комнате один, а в университете никогда не было филологического или философского факультета. Не было никакой вербовки, никаких правительственных заданий. Не было целого куска жизни, длиной в добрых два десятка лет, которую он принимал за реальность, а на самом деле это был самый настоящий бред.
 Многие душевнобольные не различают где кончается реальная действительность и начинаются иллюзии. Некоторые из них как бы переселяются в воображаемый мир, а реальность воспринимают как досадные фантазии.
  Конечно, это крайняя форма бредового состояния, но не секрет, что и у здоровых людей есть какой-то свой тайный «пунктик», который живет тихо, как микроб, занесенный в организм и ждущий часа, когда тело ослабеет и станет его добычей.
  Фильм заканчивался так: ученого стали лечить разными препаратами, влияющими на работу мозга. Но оказалось, что избавление от галлюцинаций привело и к избавлению от математических способностей. Теперь математик не мог выдать ни одной свежей и оригинальной идеи, какими он когда-то славился.
  Тогда-то он и совершил свой главный научный подвиг – просто перестал принимать прописанные врачами таблетки.
  Галлюцинации вернулись. Друг опять пришел к нему и стал уговаривать продолжать сотрудничать с разведкой. Разгадывать коды. Собирать информацию. Стали появляться и новые персонажи, которые склоняли математика к тому же. Но теперь он знал, что это ему только кажется, и старался не обращать на это внимания. Если к нему подходил незнакомый человек, он обязательно спрашивал у кого-нибудь, в ком был абсолютно уверен – «Вы видите его (или ее)?» и, если получал утвердительный ответ, вступал в беседу с незнакомцем.
  Уверен, что у каждого из нас были в жизни моменты, когда мы сами себя удивляли.
Сильный испуг. Момент, когда мы чувствуем себя так плохо, что из глаз сами собой текут обильные слезы.
  Или состояние безмятежного, безотчетного счастья, когда все прекрасно и хочется петь, так тебе в этот момент хорошо, хотя вроде особых причин на это и нет.
Но такие моменты проходят. Мы, что называется, «берем себя в руки» и входим в состояние, которое называется «нормальным» - слегка настороженное, собранное, готовое к неожиданностям.
  А вот когда защита пробита, прибегаем к самолечению в виде занятий, похожих на манию – коллекционированию, творчеству, размышлениям об отвлеченных предметах. Разговорам с самим собой.

  Я сижу сейчас у себя дома, за письменным столом, перед экраном компьютера и пишу то, что  Вы сейчас читаете. Вам не кажется странным, что я, человек, проживший почти пятьдесят лет, работающий в области, очень далекой от искусства, это делаю?
  И зачем?
  Отсутствие понятной и связной идеи в этом моем занятии наводит на мысль, что и я, как бы выразиться, нахожусь не совсем у себя дома.
  Конечно, это звучит для меня немного обидно. Но я соглашаюсь с этой мыслью и продолжаю трогать пальцами клавиши, стараясь успеть за тихим голосом, который диктует мне этот текст.