Сталинград глазами немцев

СТАЛИНГРАД ГЛАЗАМИ НЕМЦЕВ.Повесть "АСТРИД"
"Осенью 1942 года Таганрог стал глубоким тылом. Но наступала зима…Связи у Ларсон не было.
Что делать? Искать связь с подпольем? Нет! Это было ей категорически запрещено.
«Я скучаю. Работы мало. Я не знаю, куда себя деть», -- писала она Кёле.
«Каждому человеку нужен отдых. Пользуйтесь им. Я бы с удовольствием сейчас поменялся с вами -- у меня дел невпроворот», -- советовал Кёле.
«Похоже, что мы устраиваемся здесь надолго, -- сообщал он в другом письме. -- Говорят, зима на Кавказе мягкая».
Из этого письма следовало, что наступление германской армии на Кавказе остановилось, застопорилось.Солдаты горнострелкового корпуса взобрались на Эльбрус и водрузили на нем знамя со свастикой, о чем торжественно возвестило берлинское радио, но это была скорее символическая победа, чем свидетельство серьезных успехов на Кавказском фронте.
 Но буквально на другой день из короткой реплики, которой перебросился комендант со своим помощником в присутствии Ларсон, она узнала, что под Сталинградом случилось «что-то непредвиденное».
К концу декабря уже ни для кого не было тайной: отборная 6-я армия генерала Паулюса, а также некоторые части 4-й танковой армии Гота окружены русскими под Сталинградом. Хотя сводки последних дней были весьма туманными, что свидетельствовало о неблагополучии под Сталинградом, все же никто из немцев не ожидал такого поворота.
Русские армии, которые, по всем данным, должны были уже истекать кровью и сопротивлялись на пределе своих возможностей, вдруг перешли в наступление, и оно завершилось окружением огромной массы немецких войск.
К Ларсон, жившей в России, то и дело обращались офицеры комендатуры: откуда у русских столько сил? Тысячи русских были убиты на их глазах, сотни тысяч, миллионы взяты в плен в сорок первом году! Не бесконечны же людские резервы у русских? Что она могла им ответить?..
Один офицер сказал: «Похоже, что русского мало убить один раз. Его надо убить дважды». И эта фраза стала ходовой.
В конце ноября прислал письмо Урбан.
«Я написал Вам несколько писем на ростовский адрес, но не получил ответа. Вы совсем забыли меня.
Я вспоминаю Таганрог. Наши встречи. Прошло совсем немного времени, но мне сейчас кажется, что все это было сном. Чудесным сном. Но сны кончаются. Как, впрочем, и жизнь.
На Кавказе идут тяжелые бои. Русские сопротивляются с невероятным упорством. Упорства им всегда было не занимать. Даже в первые дни войны. Но теперь они умеют не только умирать, но и воевать!»
Астрид удивилась, что военная цензура не вычеркнула эти строчки. Подумала о том, что Матиас неосторожен даже в письмах. Ларсон не знала, что письма военнослужащих германской армии, направляемые адресатам на оккупированной русской территории, не перлюстрировались. Перлюстрировалась только почта, шедшая в Германию. Действительно, от солдат на другом участке фронта или находящихся в непосредственной близости от фронта нелепо было бы скрывать то, что и так им известно. Другое дело -- Германия. Родственники. Или письма, которые шли военнослужащим вермахта в Норвегию, Францию, Грецию. Им незачем было знать о настроениях на Восточном фронте.
 
-- Фрау Ларсон? -- Перед Астрид стоял пожилой санитар. Военная форма мешковато сидела на нем. Красные воспаленные глаза свидетельствовали о постоянном недосыпании. -- Я передаю вам просьбу унтерштурмфюрера Панкока навестить его в нашем госпитале.
-- Панкок? Он ранен?
-- Если бы только ранен. Он ослеп. У него обморожены руки и ноги. Правую ногу пришлось ампутировать. Его привезли к нам слишком поздно.
-- Но я... я не могу сейчас, сегодня!
-- Панкок очень просил, фрау Ларсон. Грех отказать умирающему.
-- Хорошо. Я приду. Где помещается ваш госпиталь?
-- Не знаю, как называется улица. Это на выезде из города в сторону Мариуполя. Раньше там была русская больница.
-- Я приду сегодня вечером после службы, -- пообещала Астрид.
Госпиталь был переполнен. Кровати стояли в коридорах, и только узкий проход между ними позволял с трудом передвигаться. Стойкий запах карболки, йода, разлагающегося обмороженного мяса ударил ей в нос, как только она очутилась в этом коридоре. От этого запаха у нее закружилась голова. Сопровождавший ее врач, видно, заметил это.
-- Вам плохо?
-- Да. Мне что-то стало не по себе.
-- Пройдемте отсюда. -- Он завел ее в комнату старшей медицинской сестры, дал понюхать нашатырного спирта. Накапал валерьянки. Она выпила.
-- Вам лучше?
-- Да.
Панкок лежал в палате, где койки тоже стояли почти впритык.
-- Вот сюда, фрау Ларсон. -- Врач показал на угол, где лежал весь в бинтах Панкок. Там, где должна была быть правая нога, одеяло западало. На лице от бинтов были свободны только нос и рот.
В этом искалеченном невозможно было узнать высокого белокурого молодого человека, каким прежде был Панкок. Невольно щемяще дало себя знать чувство жалости, но Астрид постаралась тотчас же подавить его: зачем он пришел сюда, зачем все они пришли на русскую землю? Сколько загублено жизней?! Сколько лежит только в Петрушиной балке! А в Ростове?.. Это -- женщины, старики, дети! Он не расстреливал?.. А кто стрелял по поезду, в котором она ехала в октябре сорок первого, кто гнался за ней в танке?..
-- Можете присесть. -- Врач пододвинул маленькую табуретку.
Ларсон не знала, как вести себя. Жалости к этому изуродованному человеку она уже не чувствовала, но не чувствовала и торжества от того, что возмездие свершилось. Уж слишком беспомощен был этот калека.
-- Господин Панкок, к вам пришла фрау Ларсон. Я оставляю вас, фрау, меня ждут другие больные.
Врач ушел, а Астрид все еще сидела молча, не зная о чем говорить. И Панкок молчал. Затянувшееся молчание стало угнетающим. Наконец она услышала тихий голос Панкока.
-- Это вы?
-- Это я, Нолтениус.
Панкок снова замолчал. И он, видно, не знал, о чем говорить.
-- Вы помните прошлый Новый год? -- спросил он. -- Бал. И мы танцуем... Неужели это все было?
Астрид молчала. Вдруг она услышала глухие рыдания, точнее не услышала, а поняла по тому, как стал кривиться его рот.
-- Мне кажется, я прожил сто лет. Сто лет! -- повторил Панкок. -- Каждый день там, в котле, был подобен году. Вы, конечно, знаете, что я был под Сталинградом? -- спросил он.
-- Нет, я этого не знала.
-- Мы все оттуда, -- сказал раненый с перебинтованной головой, лежащий слева от Панкока. -- Видения Апокалипсиса -- слабая копия того, что нам пришлось пережить.
-- Какая бескрайняя, какая ужасная, леденящая душу степь, -- почти прошептал Панкок. -- Ни одного деревца, ни одного кустика -- бескрайний, безмолвный белый саван. И холод, холод!..
-- Но не скажи, Нолтениус, там бывало не только холодно, но и жарко, и на земле, и в небе, -- снова вмешался в разговор раненый с перебинтованной головой.
-- Вы были вместе с Нолтениусом? -- спросила Астрид.
-- Не совсем. Он -- на земле, я -- в небе. Я -- летчик, -- пояснил раненый, -- мы возили окруженным грузы. А Нолтениус и его танки охраняли аэродром Питомник.
-- А мне больше всего запомнился голод, -- раздался еще один голос. -- Мне казалось, что я никогда больше не смогу насытиться.
-- Я вышел в рождественскую ночь, -- заметил третий, -- и глянул на небо. Стоял жуткий мороз. Казалось, даже звезды дрожали от холода. И мне вспомнились близкие. Отец-священник перед алтарем. Я почувствовал, что мои близкие сейчас молят бога сохранить мне жизнь, и мне стало теплее.
-- Какой там бог! -- вмешался четвертый. -- Забыл разве, что перед Рождеством нам выдали шнапс и по куску свежей конины? Вот тебе тепло и свет.
-- Я помню другое, -- сказал Панкок. -- Воронье. Сколько их было? Они собирались кучами. Они так отяжелели от человеческого мяса, что еле взлетали.
-- И все-таки, камрады, счастье, что мы здесь, а не там, -- сказал белобрысый раненый.
-- Да, это верно, -- согласился тот, который говорил о шнапсе. -- Теперь мы будем жить. Если мы выбрались из этого ада, мы обязаны жить!
-- Хорошо бы, -- сказал летчик. -- Но война еще не кончилась.
-- Фельдмаршал* выручит генерала Паулюса и всех оставшихся там ребят.
«Они еще надеются, -- подумала Астрид. -- Они еще не знают, что Манштейн перенес свой штаб из Новочеркасска в Таганрог и это может означать только одно: на окруженной группировке поставлен крест».
-- Я принесла вам, Нолтениус, яблок, -- сказала Астрид и положила кулек на постель рядом с Панкоком.
-- Спасибо. Спасибо, что вы пришли. В сумке адрес моих родителей и жены. Напишите им, что видели меня. Пожалуйста, -- попросил Панкок.
-- Хорошо, -- сказала Астрид.
Через день она узнала, что Панкок умер. Это случилось в новогоднюю ночь.


Если интересно, читай "Шведка-разведчица."