Затерянный юбилей в Бостоне

Секс – это правда нашей жизни.

Когда любовь – переходит в стадию секса: тогда обратного пути уже нет... дело во нравственности, а ей таким способом наступают на горло, нижнее бельё – переходит на экраны телевизоров, и то, что недавно было стыдно – уже нестыдно. Вежливые люди уезжают отсюда подальше. Это ненормально рекламировать затычки – когда крепнет мороз режима. Именно разъять рамки морали – брались нацисты, и в формулу не любить ближнего можно подставить спокойно секс.
1991г.
Аморально и предыдущее перестроечному поколению поколение – в Союзе действительно не было секса, проституция была запрещена, зато была крепкая семья, не нуждавшаяся в сексе: Кто первый открыл надобность сексуальности – те и расшатали устои, надеюсь, они оплодотворились.

Секс – есть подростковый комплекс, результат зрения гормонов, взрослый человек отличается от подростка самодостаточностью и определившимся художественным вкусом: Вбирая прелести жизни – он может понять и насладиться любовью с женщиной.


Уже прошло много лет с тех пор, как ссорились из-за девушек. Не дедушек!
Так было в совке. Совдепии! Пристройке к социализму.
Вам может и не нравиться постоянное обращение к прошлому – но потерпите, и оно пройдёт.
...Вот уже несколько лет Евгений Волосеев живёт в Бостоне! – мой вымышленный персонаж, лицо действия этой пьесы. Уроженец столицы Украины г. Киева. Эмигрант.
...В первый год переезда вышел по давней любви за свою одноклассницу, – Карбункину Ирину. Женился, молодец, на зависть друзьям... а родители чего-то не загорелись к ней огнём.
Простенькая она была девочка, да хитрая, а Евгений – Онегин с жабьими глазами, толстым чучелом тела, чёрнокучерявый... белый негр – мечта для бостонских улиц!!

Уже пятый год в Штатах – ознакомление с супермаркетами продолжается... вкусностями, напитками, сервисом и устройство собственного быта – лидирует в личной жизни: автомобиль пожирнее, терем набитый галогеном, тефлоном, подушками и акустическими раздражителями, со временем к которым присоединилась его душа в миниюбочке, с размазанной помадой на фейсе, и чёрной коркой волос на пустой изнутри болванке головы.
«Wow» и «buу» – одно из самых мощных квартирных раздражителей, соединённое с телефоном: сделало самостоятельный аппарат из жены, на которую в виде исключения нельзя было влиять эти пять лет.
В тёплые вечера, когда телевизор изображал излюбленных персонажей сериала, на столике почевал попкорн в коробке, лопались баночки с лимонадом, обнаружив друзей в режиме: «ол бизи», Женечка... гнал бессменный крайслер... к окраинам Бостона: в дырку публичного дома, где ему открывались те красоты, которые он встречал повсейдень и всюду – сладкие красноватые американки; негритоски, китайки, и все остальные – вплоть до русских.
На холодильнике была наклейка – поехал к друзьям. Притиснутая тяжёлым клоуном, двойником Жени, персонажем холодильника.
Дома сидела Ира – подруги съезжались к ней: девушки в ковбойках, тигрином, или лосинках, на ногах – ботфорты или кеды, среднего не было, на майках «Майами» – пресная надпись.
Было их всего немного – столько, сколько долларов в семье; пока немного.
Привозили пиццу, от которой бы раввин упал в обморок, а Женя убежал из дома.
Белый домик, разделённый пополам, веранда и гартен на заднем дворике – маленькое футбольное поле. На двери в рамке табличка: «Супруги Волосеевы», толстое кольцо, как ударный инструмент.
Всего пять лет назад здесь висело «Джаст Мерид» с распушенным венком, а под ним стояли пакеты с подарками.


А в этот вечер, когда поролоновые друзья разъехались, Женя чем-то довольный возвратился с окраин Бостона, куря сигару, пригнал к дому невероятный автомобиль: Новый крайслер. Сидя на полиэтилене скрежетнул обтекаемый ручник.
Клетчатый пиджак – домашнего хозяина вытек из двери универсала и вытянутой рукой постучал в кольцо: высунулось лицо.
– Ира!!! – заорал Гений – я купил... купив – так звучало оно в оригинале: косноязычный.
Жена переоделась – выбежала вертя головой вниз по лестнице, прижалась к тёмному металлу, как к любимому человеку.
– Почти новая! – Предупредил пиджак хриплое «вау» курящей жены...
– Ты тако-о-ой сексуальный у меня, Жека, я тебе не могу передать...
Сейчас они стояли и обнимались на виду у всех, Женя налегал коленом на миниюбку, она его ущипнула за задницу.
– Прокатишь?
Не бросая целоваться, двое, не запирая коттедж, выехали в универсале на серые от сумерек бостонские улицы, – огибая спальный район – вернулись голодными под крышу.
«– Вот детям будет тут хорошо! Ирка! Что ты говоришь? А... негр продал – оправдывался пиджак в чёрной маечке.» «– Хочу курицу с яблоками! – констатировал он, разгружая с мятыми кульками чердак багажника.» В багажнике под массой разнообразных вкусностей – присохло чужое дерьмо: такую пирамиду мог выделить небольшой бык или маленький негр, посаженный родителями в такой же спешке в салон.
Ира, давно не радовавшаяся кулькам, брезгливо зажала носик, выразившись в том плане, что Женя на свою голову всегда найдёт негра.
Женя понурился, – и инструментами начал убирать экскременты, запечатлённые неизвестным.
Результат выбросил в урну вместе с инструментом. Загадил пиджак.
А в коттедже уже горел почти праздничный свет. И отдыхал телефон, участвовавший во всех семейных делах.
Полоскалась вода в ванной, жидкое пахучее мыло пузырилось на плечах супермена, купившего замечательный крайслер у негра с рук; цепочка не снималась с толстой шеи уже пять лет, кольцо с перстнем – тоже.
Когдатошний житель Воскресенки, густо намазав кучеряшки, самодовольно хмыкнул, представляя, что и он неплохо тут устроился, вспоминая всё по порядку; а сейчас массировал загорелое, откормленное достоинство и даже сделал неприличные толчки.
...Небольшой мафиози русского Бостона, мелкий бизнесмен начинает карьеру. Не приближайтесь к нему! Без дел, инициатив и предложений, он вас не ждёт.


После бани.
Выпиты три чашки кофе. Кроме того, Женя льёт на язык бальзам.
И... Волосеев продолжает размышлять о жизни...
Ира... безвкусно одета, как перуанская работница прачечной, краски размазаны... из глотки запах перца, желудок нездоров, отец – доктор, угольный цвет парика. Кобзон – ей-богу, кобзончик. Капризы, недовольство, плебейское отношение ко всему, распущенность, но какая! Розыгрыши, обман.
Говорят – свадьба это тоже бизнес, уравниловка на почве секса... этакий бартерный обмен...
Сам Хозяин не такой уж серьёзный, но уровнем выше; если шутит иначе.
Но об этом потом.
Если мадам замечала, что Он за ней наблюдал – подбегала и упираясь коленом ясно куда, душила холодными ручёнками мощную шею, прижимая губы пальцами; глядя ему в душу хохотала, как мартышка, мол, не всё у них так серьёзно!
Остаток вечера они обложили жратвой.
Звонки по телефону, дым, дрязги из-за копеек, пустые планы, хамство, от которого даже Киев трясся на расстоянии, и наконец – Пятилетие свадьбы.
– Ты, – говорит Ира, – халтурщик ****ый рот. Я на говняной машине ездить не собираюсь, даром, что права делала, подруги засмеют; поэтому из-за экономии на финансах – не в ресторане, а дома празднуем, а теперь заткнись!

Причём сразу отсекла – всё только по-американски будем делать.
Волосеев встал: итак всё по-американски! Тошно мне!
И ЭТО по-американски, и то по-американски, и аляска и ботинки, и сендвичи-гамбургеры, и чувства – которых меньше, чем дерьма в косметичке Иры!
Но надо пройтись веником по квартире; убрать грязь, смести в одну корзину ссоры, вынесть из избы, да забыть – свадьба особое событие, пятилетие!
Волосеев шастал по квартире веником обиженный, злой.
Любви не бывает много – опять думал он – она не исчисляется.
С друзьями не заигрывают, не приносят в жертву, дружба не ссорит старых знакомых.
Порой некоторые обращаются с вещами аккуратно, но о душе ближнего не думают, их на это не хватает.
Дружба – не истощается со временем.
Америка позволяет нам, закрепить житейские неудачи в законный акт, и таскать их на поводке, как душевное уродство, потрясать им!
И в конце концов – это моя свадьба, раз в жизни, Ира, ты знаешь, как долго я ждал свода? Рисковал... конкуренты... Пёрся за тобой сюда, как ****ый модильяни. Пожалей сукиного сына – дай пожить, как мне хочется.
Я с начальной школы за тобой ухажёрил – скрипел полотёр. Зелёная майка – прилетевшая с родины, порхала из угла в угол. Из комнаты в комнату.
А Ира уехала в солярий.
У меня есть друзья и старые знакомые, учителя бывшей школы и пожилое поколение, плюс компаньоны-помошники: а ты мне – строго по-американски!
Барыга ты – Ира.
Ты любишь только стёб и $доллары.

Вялая тряпка на полу ванной, которую он не выбрасывал – зеленушка: память о бывшем их доме в Киеве, с ней много связанно – хотя бы поездка в лагерь. Где он изображал гомика. Тогда ребята смеялись. А он стягивал голые бёдра ею, танцевал непредвзято, как давно это было! Жажда по девушкам была тогда нормальной, оправданной, что в этом злого – все женятся. Заебутся в доску. Родят детей.

Иры нету. Волосеев закончив, или бросив поломойку, устроился на кухне за чаем. Вспоминая старое – друзей. Половина которых – в Америке. Остальные – догнивают в Киеве, вытирая жопку бумагой с заусенцами, и бережно хранят треснутый бачок.

В разных камерах.
В Бостоне – его Величество. Гена Нудельштрокс (Джинс) – в Дрозофилинде. Дорман Леонид (Лёня-псих) – в Сан-Франциско. Коржавин-Хрущов Паша – в Пенисельвании.
Его самый мощный сексуальный конкурент со школьной скамьи, даун – Митя Галушко: ныне удался в Даллесе.
...Однажды они толпились в бассейне на верхней вышке; Митя подошёл сзади и взял его за яйца, от неожиданности Жека упал в воду, белого, как тряпку, его выловил тренер и долго хлестал по лицу.

Блины с сиропом были съедены – резко, по-семейному, удало отправлены в рот, сироп лился рекою, как молоко ещё раз в кофе, радио ревело – бешеные негры, адский хиппож.
У негров – нет сексуальной культуры. Они – дикари. Музыка для них – шаманский танец живота с отрезанными мочками, и другими органами, если б мог, Женя бы их поубивал, особенно за машины.
Выживать в Африке – талантливей. Где родился.

Не приедут. А жаль.
Собирались десятилетие с выпускного – во Франции отметать; слёт сделать на Эйфеле. Все говнюки бы встретились со всего света.
Но поспешно съездили во Францию с Кобзоном: амбиции на медовый месяц.
Американцы не умеют ездить в Европу. Ну их к чёрту! Для их уровня – Европа, как для фашистов Польша, что пожрать, забрать с собой и убить время, и мотать назад в королевство кривых зеркал.
Там хочется нормальному человеку задержаться, увидеть херов Париж изнутри, побыть художником наедине с собою. Только зачем я женился на Ире, чтоб этого всего не увидеть?!
Експрессивная Ира промотала тыщу долларов на шмотки; вечером в гостинице была никакая, пилила ногти смотря порнуху по ящику. Поучала меня жизни. А утром парились на веранде – пока она перепробовала вареньи и конфеты, канал тёк, гудели буксиры, душа рвалась... а вечером сделал миньет. Завтра – улетели.

Так все девушки – успокаивала она. А у меня сердце дрожало. В самолёте от пиццы я усрался, и всю дорогу думал – КУДА Я, ЛЫСЕЮЩИЙ ПЛАФОН, К ****Е МАТИ – МЧУСЬ? Коренной киевлянин.
В глазах стоит галера с домом Инвалидов – вот бы Ирку туда спихнуть.

Ирочка решила... собрать критически молодёжный вечерок.
Парочку тигровых подружек, их самцы, и мои людоеды – итого, экономия на бюджете и вон ностальгию, апрочь.
Ни родителям, ни бывшим учителям – как евреям, вход воспрещён.
Я у Иры на балансе – чего спорить?
Ира – уникальна. Волосеев – труднодоказуемое числительное: кто он и что он в этих гигантских городах?!
Решено – дома.

Ира решила.
А Ира у него – конгресс.
Несколько раз пару лет назад вспыхивал бунт – но подавлялся древним способом.
Бежать некуда – подумал Волосеев – вся Америка за углом.
Везде такие же Жени и Иры, как они – искатели приключений на идише-коп:Ссоры, дрязги, амбиции – не посчитать: вот и вся жизнь.
Сделаешь вид, что плохо – забросят помидорами.
Нет уж, они удачные – и успех их обоих не обошёл.
Машина – лишнее доказательство.

...Уже катались по Америке, Мексике, раз – в Европу, раз туда, раз сюда, на островах бывали, а на Кубе их ждал бардак с сюрпризом.
Кубинки в пионерском галстуке исполнили туки-туки-джага. Женя всовывал им доллары. Затем пригласили вумэн на отдельное шоу: мужики остались на коктейль. А вышло то, что доктор прописал. Женя без драки оттуда не ушёл. Американо туристо – юстиция! Деньги обратно!
А ему по-русски отвечают – у нас лесбиянами называют мужчин, которые обслуживают ваших женщин. Женя закрыл рот рукой – скорее к жене:
Ссора!
В разных боингах домой...
Женя заснул – чувствовал, летит в родной Киев, просыпается – рядом чужое кресло, а в окне – чужой аэропорт.
Кроме того, финансовая боеспособность – пришло ему на ум, когда шасси затормозили, и со спортивной сумкой, изображая Джимми Картера, надо спуститься трапом и не теряя вид слиться с массами, так доехав до Бостона – выйти из такси лениво игнорируя алчного извозчика.
На его улице – ежедневно пустые расхлябистые шевроле блестя домино уезжают царапая бордюры.

Мчались по трассе этой ранней осени – он вспомнил дурацкую песню: «Осень в Филадельфии...» Водитель заулыбался. Женя скривил морду лимоном.
А какая эта осень?.. эмигрантская! И костистые гарлемские домики – захлебнули их лучшие с водителем чувства магазином «Дом Книги» и видеотека, – всё на русском, и словянский супермаркет в лучших традициях, где Женя никогда не был, брезгует. А жлобы из него всё выходят и выходят, и почему-то довольные жмурятся на солнце.
Вот вам и кофе в постель.
Что сейчас делает Нудельштрокс?.. Спец по рекламам из Дрозофилинда.
Наша осень. 1991-ый, я ещё в школе, ещё не женат, уже курю, потихоньку пью, сестра Любочка толстеет, собираемся через пару-тройку лет свалить отсюда навсегда. Всё, бля, надоело, заело!
Ира – ещё знойный подросток. Всё у неё впереди. И я тут, и мой друг Лёнька-псих: – шизоид, нумизмат банный, её уже любит.
Женя ревнует, ещё как ревнует! Драки с Лёней... Женька – кавалер.
Опять Ира доказала уникальность, тогда ещё не зная, что такое семейная жизнь, циклы, измена мужу; голубоглазый подросток с ранцем на трамвайной остановке, напротив их развозки и арки – в школу.
В классе было десять-пятнадцать девушек, на пять кривых-
косых: одна удалая. Ещё важна душа. Погулять под домом. В кино.
Тогда расплачивались реверансом, денег не было ни у кого.
Подглядывали в туалете – за своей учительницей. Потом ребята поняли, после армии, кто в Америке – женщина сильно не меняется.
Здесь Лёня ещё не женился – опасения оправдались.
Женин сэлл – ждёт звонка от друга – Лёньки. Не пригласить его на ужин – расторгнуть завет Ильича, так мальчиковая дружба не клеится.
 


В День Пятилетия двух колец – снеди было скуплено немеряно.
Обещание диетического образа жизни – жена перенесла галочкой на календаре. Опять масса кофя, липовый сироп, сметана, сыр, маринованное, ужасный майонез, крабы, креветки, острые салаты с соусами и лавина обычных скорых закусок: сладкое, солёное, перчёное, сухое и лимонады... Все эти пакетики, цукаты, орешки – бр-р-р!
Ира худенькая. Но питаться любит. Всё время журит Евгения за брюхо, не уважаеть...
А ведь он пашет, как Папа Карло, чтоб поддержать их херов кукольный театр. Бывает, что он недоволен её замечанием – но звучит неизменимое: «едь обратно, мы в чужой стране, здесь всё по-своему, мне здесь кайфово, а если ты «gay» – отзынь моя любовь.»
...Меня негры преследуют – отвечает Женя – а ты умная еврейка: спугнула бы их полицией!
– Я не еврейка, Женька, я – американка, гражданка Америки, сочувствую неграм – в их тяжёлом положении, они криминализированы, сенатор Gay – ихний кадр: коррумпирован.
Ира готовила салат, и ей было не до судьбы негров. Этих американцев.


Женя бросил крисп и раздавил большую бутылку кетчупа, как Зевс.
– Лёня будет? – строго, как Марина Цветаева, спросила эта домашняя кошка своего мужа исподлобья.
– А ты как думала, девушка?
– Ты хоть квартиру-то убрал от мусора, что сам набросал?
– А причём тут Лёня?
Женя расстроившись покинул кухню накануне дня Пятилетия. Свою мужскую задачу наверное выполнив поездкой за полуфабрикатами и чипсами. Алкоголем.
Забился под плед в своей комнате, и в этом уединении – просмотрел пару советских мультиков по видео: про Матроскина и всяких Чебурашек. Ностальгия по невинности!
Женя решил этот вечер провести в уединении – ибо из-за стряпни жены проводил часть жизни взаперти.
Он себе напоминал персонажей. Ему даже стало стыдно перед Гостелерадио: за свой секс с женой.
Он сонно обернулся – Ира стояла бодро в проходе, обнимая наличник, была совершенно голая и давно за ним наблюдала.
Было двадцать два часа в Бостоне.
– Не хочешь секса?!!
– Пошла ты на ***!!! – ясно, как школьник, сказал Женя Волосеев, и вскочил, убежал во двор.
Благо, двор у них там был большой, с раскладушками, грильным триногом, и всякой пустоголовой чепухой. За одинаковыми заборами, как в отражении, было всё то же самое. Попахивал бензин.
Чуни-Муни в этот вечер не залетели на огонёк. Поостыв, он вернулся в спальнюю.

Он грубо отпихнул пьяную Иру, она сейчас напоминала пожилую алкашку со вторсырья, а он франта в линялом устарелом пиджаке.
ОТ-ЕБИСЬ. Я хочу спать.
Что опять не стоит? Я пососу!
Пошла... Мне не до тебя!

– Женька, ты аутсайдер, ты затаённая натура, – ты gay – чего ты это маскируешь женитьбой!? – прокуренный мальчишеский голосок проговорил на вертепе, лицом к стенке, придвигая зад всё-таки к актёру мужской роли.
Женя сегодня потерял чувства.
Ему бы на Оболони оказаться! С Пашкой встретиться! Обсудить последние новости. Певицу Мадонну. Или Плэйбой. Пошутить над учителями. Чай зайти куда-нибудь бы попить.
Хоть в Преисподнюю.

Всё это звучало, как уже в заученном плохом семейном сериале –
которыми был доверху забит их ящик в гостиной.
Муж утонул в подушке, как лягушка в трясине, пошёл на дно.
Опять, снится садик.

Бетон, серые бойницы окон.
Женька с лопатой стоит в песочнике. Лёня возит машинку без колеса.
Воспитатель – Бонифациев Николай Николаевич, мудрый человек кучерявого покроя с бородой, толстоватый в талии, узкий в плечах, в белом халате и воспитательница – Алла Дмитриевна Харя; их уже поупражняли на зарядке, размяли им ручёнки и ноженьки, покрутили головушки и теперь дожидаясь обеда, все играют, все заняты.
Некоторые испражняются – вдалеке от гомона.
Бонифациев понёс капризного Лёню – пописать за склад с капустами, откуда слышны матюки поваров, строители что-то сваривают не щадя детей, дядя Алик блестит всегда тогда, когда дети играют, шизик какой-то.
Бонифациева долго нету с Лёней – лишь когда Харя ушла за склад, оказалось, Лёня укусил Бонифациева, Б. его отшлёпал, а Женя прибежал с ведёрком и хлестнул ему в глаза песок.
Их обоих оставили без обеда, наказали.
Они сидели в разных углах – разглядывая петрушек, вдыхая рассольник.

Николаевич никогда больше не трогал Лёню.
Кроме того, у него в сменной обуви – оказался лёнин понос, натёк, неизвестно – как. Брезговал!
Он сделал выговор родителям – что ребёнок крайне невоспитан! А Лёня жмурился и хохотал, пиная ножками в сандалиях землю.

Ире – снились магазины.
На соседней тигровой подушке происходил её сон.
Женя ей не снился.
Только Лёню порой отыскивала где-то, пошлого, готового на всё – сразу и без заминок, с большим фаллесом.
У Лёни был чёрный кучерявый парик на башке, острый нос торчал из под него, и этого итальянца она трахала.
Итальяно-вэри. Он висел на верёвках за руки – она хлестала его обмякшую мускулатуру ремнями и звенела цепями, с него текла кровь – и власть была взята. Тиран подавлен.
Из ануса – у него было выведено яркое подобие дубины полисмена, из армии «секса».
Ира носила фуражку.
Затем Лёню задушила.

Так каждую ночь.
Женя ничего не знал об этой прихоти.
Но его плотная бумагодельная шея – в темноте светилась.
Ира открывала вампирские зубки – и присасывалась. Прикачивалась, покачиваясь на волне удовольствия.
Ручка входила в его спортивные трусы и щупала... член, дёргала взад и вперёд, издевалась над достоинством.
Во сне вытекало семя.
Тут Николаевич был с ним рядом... он – маленький скелет, на профессорских ладонях, ноги согнуты в коленях.
Николаевич неприлично сюсюкает, щипает за яйки, синички шерудят, а из халата торчат колготки.

ВСТАВАЙ!
Лёня-псих приехал. Иди же помойся!

На кухонном столе, американском пластике, лежал упаренный в пакете ананас, и какая-то дорожная рвота Лёньки.
– Привет, балбес! – сонным клеем с волосами, телеграфировал Волосеев.
– Сто лет, сто зим...
– Ты на «Жибулях»?
– Я на поездах.
– Кстати, видел Косцовского - здоровая обезьяна, водит траулер.
– Трейлер.
– Разве так неправильно?
– Вервольф – это то, на что ты живёшь?
– Прекрати издеваться.
Потом Волосеев перехватил взгляд, который только он мог знать, и кулак сжался в судороге.
Взгляд был требовательно-вопросительным, и вопрошал о недавнем сне...
Женя посоветовал – приготовиться к завтраку! Пошёл бурлить в ванную.
Ира причесалась и выслушала комплимент беспощадного Лёни. Женя напрягся. Он предчувствовал.
Сегодня – Пятилетие. Может всё испортиться, народная примета.
У Иры с утра пахло шоколадным кремом изо рта, литром растворимого – по четыре ложки и косметикой.
«Она себя сожгла» – устало брякнул утренний Монтег, намыливая обезьяний молчаливый срам.
Вышел, как пенсионер, держа полотенце на весу.
Карбункина его допекла.
И этот анальный червь Лёня – неясно что про них думает. Может, он думает, что это бордель. Ошибся номером дома!

На веранде Лёня и жена – о чём-то беседуют.
Ира с чашечкой, Лёня грызёт его печенье, особенно неприятно выставляя вперёд зубы.
«– Волосняк, присоединяйся к нам! – пищит он.»
Женя обронил закоптелую сковороду на пол.
Скатился и лёнин ананас со стола и расквасился.
Лёнин смех... Молодой муж – неумеха.
Женя врубил Fausto Papetti – последнюю надежду невротика. И начал сварливо оттирать посуду.
Ира вернулась за „пепси“ из холодильника.
– Да хватить пить! То есть, я хотел...
– Съездь за водой, учёный, ничего уже нет!
Вместо этого опять вскипал чайник.
...На заправочной станции Женя, накупил ликёров на пятьсот долларов. Китаец с бельмом ему моргнул – приходи ещё!
Лёня ухаживал за Ирою.
Макс Фактор – его поделец по бизнесу, полуамериканец, должен был привезти семьнадцать пицц из пиццерии Казанова. Ею владели братья Казановичи, эмигранты, из Казани.
Друзья Жени. Партнёры... как все здесь.
Снизили цену.
Миксер для коктейля – привёз позже Джин-Саймон Нудельштрокс... из города Дрозофил.
Они с Лёней были в ссоре – со школьной скамьи. Лёня был отмороженный. А Нудельштрокс таких не любил. Лёня был агрессивный. Нудельштрокс – сенситивный. Он тоже имел взгляд на невзрачную Иру. И даже общался в интернете с нею – под маской «Эйприл», у него – «KISS»...
Втайне.
Фактор – с любовницей Марой, или Мэрой, как их знать... Толстой, цокающей, тридцатилетней, вертихвосткой, которая кроме «вау» – знает ещё цент, секс, и дринк...
Всё по порядку!
Фактор на джипе через всю Америку – бизнес – Мара в Бостоне. С того океана к этому океану.

Фактор: Хеллоу, Женья!
– Здоровеньки булы, ты с Марой?
– С Мэрой, – из-за спины Макса в безвкусной прихожей. – Ай нид ту дринк.
Женя: Павел будет – если дорогу не забудет!!
Лёня из комнаты под плёсом горит глазами.

По телевизору – сериал «Май Литл Фемили».
Ира готовит, бегая к нему в гостиную, дурацки хохочет.
Готовит – это громко сказано: халтурит!!
Женское общество закрылось на кухне.
Мара – сиси на стол. От жажды – пароходный дым изо рта. Климат – тяжёлый. И это – на всю жизнь.
Синтетический Фуд, пахнет, как сгоревшая шерсть. Духи всё застлали. А сосед – боров, опять что-то жарит на углях.
В восемь вечера шофёр Лучано притарабанил пиццы. В бывшей жизни – Лучников.
Мара слопала одну пиццу, и заказала коку без кофеина.
Лёня на велосипеде смотался в магазин.
Праздник – начинается в десять, на всю оставшуюся ночь!
Женечка открыл для гостей подвал, показал новый набор инструмента к машине «Крейслер». Ирочкин велосипед – сто скоростных передач; гидравлика пружин, инопланетный шлем, анатомическое сиденье, колёса – как у вездехода.
Лёня – опять при женщинах.
Подносит подносы.
Несменный зелёный гольф, залоснённые джинсы – неисправимый совок.
Мара вяло заметила Лёню.
– Пора бы уже тебе жениться, дорогой?..
Лёня фыркнул.
– Что, хорошей девушки нет?
– У нас в колледже, понимаете, – одни дырки.
Но тут зашёл павлином Фектор – меркантильный, как Скрудж Макдак. Сел на колени Маре. Его фирма – неистощимая тема.
Жене, тобишь Евгению, что-то обещано. Но не в самом Бостоне.
Ира вопрошающе посмотрела. Но тут зазвонил звонок.
– Джин Нудельштрокс!
Искренняя радость – не запоздал, с попутным ветерком.
Большая коробка с миксером в пенопласте была доставлена.
Ира поцеловала пришельца, погладила по голове. Женя не ревновал. Он даже допускал.
– Ты один?
– Нет, с передачей.
– Всё ясно.
– Ты постарел...
– Сам-то полысел...
– Мне нужно снять деньги. Веа хиа мони-кеш-отомейт ин зе
дистанс?!
– Левый поворот, китайская лавочка «Торч», – отозвался
медякованый Фактор.
– Сейчас вернусь!

Лёня запёрся в туалет. Оттуда потянуло сырой землёй. Пока в прихожей мужчины выясняли КЭШ. Без этих вопросов – нет матросов.
Джин лизнул перед уходом ирину шершавую головешку.
Фэктор же, довольный тем, что имеет кэш, утратил стыд, позарился на Мэру. Обхватил её за задницу, показал, что Он американец, и даже шутливо сморщил нос в сторону Лёни.
Фэктор говорил специально так, чтобы его не понимали. Быстро, даже на-идиш, позорил эмиграцию и эмигрантов, отдельные слова были малоприятны.
Жене, чтобы сменить тему, пришлось показать молитвенные принадлежности. Аккуратно сложенные в полиэтилен из Киева, пылившийся на полке.
Подсвешники и тора, свечки, фотографии учителей, и ревю из лагеря, – всё это хранилось святыней.
Макс зевал!
Наконец, они с невестой вышли во двор, чтобы уединиться.
Макс засунул руку прямо под юбку. Пошарил там. Макс налёг, ему нетерпелось большего!
 
Мигали звёзды.
Бостон, за исключением пьяных негров, исправно жил за шторами.
Жизнь эта происходила телевизором. В нём были такие же негры, только ещё наглее белых.
Рогатые негритянки – конкурентки Иры и Мэры... Готовили сейчас кукурузные лепёшки для семейств. Отпугивали мужей, вечно обиженно смотря, за то, что их поработили. В стиральных машинах у африканок, стандарт жизни которых был лучше русского, варилось бесконечное бельё, – которое было лучше русского. Ведь мужья сплавляли автомобили русскому Бостону, ещё тогда, когда русские приехали в Бостон за свободой, а получили пасту «Колгейт». Которую оприходовал телевизор.
Когда Женя только прибыл, ходил слух... что это значит – «Сall gay!» И лучше такой рекламе не верить.
А Ира выписала именно «call gay». Подруги настояли, может, в качестве шутки.
Приехала тачка, из неё вышел старый еврей в очках, с плешью, отыскал Иру. В саквояже у него гремели предметы.
Сразу же предложил queeсk-fuck! Оперировал понятими «Before» и «After». Разговаривал медленно разжёвывая слова, как в Житомире на базаре. Руки его подрагивали, пищевод давно сгнил. Зубы выбиты, фикса.
Приличная Ира растерялась! Раньше только сектанты к ней приходили - без похабных предложений.
А старик – непонятно чего хочет.

Светило солнце... В саду и за гаражами – никого не было. Небоскрёбы города прозрачно блестели. Невнятно жужжали часики.
Человек оконной замазки устало посмотрел на девушку. Потом посмотрел на свои часы "Победа". Три часа.
– Может, воды предложите? – спросил пищевод. – А то у меня с утра понос.

В каждой вилле, проживала умная свинья с авто и газетой «Санди Афтенун». Прячась за обрезанными кустами, и почтовыми трубками. Куда пхают газету ленивые почтальоны. Каждое утро желая банальность должникам и заложникам квитанций.
Уезжает фургон по кичовым, разлинеенным улицам.
За ним едет свежее молоко в клеёночных бутылках, здоровые куриные яйца, мороженое и аптечный лоток, – для тех, кто не успел вечером.
А за ними – тащится Чикатило – на авто 1979-го года.
Тарахтит. Занимает полулицы его универсал, естественно, что лысый руль и скаты, в диванах – жуки, моль, муравьи, плодится килограммовая перхоть с пледов. На стёклах – ил, на полу – окурки.
Не одно поколение американцев – уже прокатилось этими улицами-вилледж. Добрые отцы сигналя вечерами, разгоняли детей по тротуарам, заезжая с белым домом на капоте в свой белый дом.
И жизнь их состоялась здесь.
Состоялась она и у водителя-пенсионера. Обживая Америку, он ищет раздолье от скуки. Потные руки дёргают за унитазный рычаг с засаленным стёклышком. Спидометр нервно приходит в положение-стоп, исправно. Уличный титаник выплёвывает из себя фигурку русского парня Чикатило. Клетчатый толстый пиджак, словно снят с кресла, шейный отдел сердито вертится в поиске искомого коттеджа, все улицы называются одинаково, и ручка саквояжа поскрипывает. Он шагает в направлении любого дома. Там его останавливает злой Джо Коккер.
Сосисочным пальцем перенаправляет заблудившегося. Называя его мистером Заслаффским.
Жирный пёс у него, гараж с немецкой машиной, велосипеды и спортивная дребедень, присоединены к дому.
В соседнем доме – печатный мистер и миссис и во дворе
безумные детки. Чикатило нарочно зырит. У него много
оправданий. Он агент частной фирмы.
И вот он здесь, у русской девочки, Ируськи. Предлагает – расслабиться. Она недавно замужем.
А у него – программа с анальным кремом. Кроме того, целый чемодан инструментов.
– Оргазмо ун моменто! – констатирует фирмачок.
– Я вам дам воду в дорогу, – извиняется она, – плохо себя чувствую сегодня, ошиблась номером, никогда не думала, что так выйдет.
Бывший учитель труда сдержался. Это разве единственный ложный вызов.
– Я считаю такой вид секса извращением! – говорит Ируська, подавая бутылку.
– Где это видено, чтобы я заказала зубную пасту, а получила анальный крем.
– Лучше дать с собой, чем вообще не дать!! – улыбнулась фикса. – Впрочем, мы всегда к Вашим услугам.
Серые брюки пыля сошли со ступенек, и толстая попа исчезла в машине.
– Call me – when you are ready, I come whatever you want! – донеслось оттуда.

На плетёном стуле в огороде – загарные кремы, книга Марьяна Костина: «Мы Все из Союза или Восхождение на Плимут», фотомыльница, на столе – чашки, кеды и вьетнамки – под столом. Побитая дождиком коробка затычек, летние очки, шаровары биркой наружу, кактусная шляпа с розовой лентой, всё это валяется без дела.
Ируська растянулась на кушетке, и впервые серьёзно задумалась о сексе. Ведь раввин их учил: быть приличными и сдержанными. А ведь он, она и этот парень – евреи!
В голове появилась сумятица. И желание мастурбировать заволокло её ум. Когда она думала о школе – у неё вылетали подшипники, становилось горько во рту, а раввин казался уже не таким злым, а чёрная борода – доброй.
Мужу она ничего не сказала; но не могла долго забыть старого педофила.

Нудельштрокс вернулся навеселе. Кеш был принесён в зубах.
Всемилюбимая Ира в очередной раз поцелована.
Тем временем друзья Волосеева, – стояли в пошлом замешательстве: Ира их застукала.
И заорала, как недорезанная:
– Вау!!!
Фэктор прищемил достоинство трусами, Мара осипла от страха.
Нудельштрокс в резиновом плаще рокера, вырвался на вечернюю лужайку.
Лёня, итак падкий до секса, читавший в туалете Костина, бросился к этому ивенту!
Волосеев с кухни, где он кочегарил плиту, в туалете пришёл в ужас.
Включил кондиционер. Дал пенальти по бачку, выбежал зажимая нос.
Затем и он побежал на лужайку. В кухонном переднике.
Фэкторы смутились, не ожидая такого аншлага.
Мэра пряталась за плечом.
Лёня приветствовал Нудельштрокса.
Джинсы его – радость совка, выпукли и образовалось мокрое пятно. Ира опустила голову – увидев пятно.
Джин стоял в клубах мясного дыма терминатором, высказался не сдержавшись, по-английски без акцента: Абаут прайвед лайф энд лов, или лоу..!
Но наглый Фэктор перебил его, сказав факью, и показал это на пальцах.
«Айм эт хоум, бадди, шел лив май лайф, эз ай вонт!»
Лёня понял из этого только Эсс.
На том месте, где почивает тыква-халловин: которую Женя берёт у садовника, сейчас стояли виноватые любовники.
Ай донт эгри, эз джентельмен – нёс интеллигентскую чушь паршивый Джин.
Фэктор оголил бицепс, покраснев матросом, – Ай бит ю ёр джюиш фэйс!
Лёня заховался.
Мара, растолкав всех, стрелой забежала в квартиру, ощутив, что она всего лишь паразитка, и что её корнем не выдернешь из долгов, – заперлась в туалете, но начав плакать, чуть не задохнулась.
Лёня понял, что надо было успешно завершить сессию, и с чистой совестью... лицезреть позор.
Женя, не выпуская горячую сковороду – похозяил к Маре.
Айм ин зе лоу, – теряя злость, нёс блатную чушь Фэктор, – айм лайкли энгри дог, о хангри дог!
Ира, вспомнив завучиху, умиротворяла, сказав, что он – хот-дог или хат-дог.
Макс юмор не понял, но и не извинился.
Лёня осмелев, хотел засунуть ему в попу палец, с кольцом одинокого сноба, потому что Иру сильно ревновал.
Но хозяйка всех утащила в комнату, давайте, мол, пить чай – зачем ссориться!!!
Мэра сидела на диване зарёванная.
Лёня осторожно спросил, как дела?
Фэктор прогнал Лёню, – ей итак нехорошо.
Она едва не сказала О. К. Но самоутвердилась, в плане – это не его бизнес.
Ира рылась в клеёнчатых сумках. Мэру увели в ванную.
Уже было одиннадцать вечера, а парти ещё не началась, не учитывая позорный инцидент.
Ира и Мэра умащали ванную. Освящая её, как Второй Храм после грешников. Был испорожнён высокий баллон с лавандой, и вылит литр кислоты на унитаз.
Ирочка брезгливо спрятала книгу, как будто вонючка Лёня – всё им испортил.

Полчаса ей клеили пластыри и красили кремами. Ира её чуть не довела.
Лёня опять бестактно постучал в ванную – нужна ли его помощь? Его тему замяли.
Женя отозвал его, оттянув за рукав.
Джин стариком смотрел телевизор, словно отслеживая события, усевшись в плаще за богато наставленный, но неаппетитный и искусственный стол.
Женя гремел бутылками, шелестел пакетами. Ира кипятила воду в чайнике.
Макс пытался завести какой-то разговор о налогах, но Джин пребывал в шоке, не выдержав, сильно ударил его по морде.
Впервые.
Ты ничто – орал он. А я кто – я люблю Америку!
Женя понял, всё из-за баб.
Толстопузый упырь Макс отвалися к стенке, локтём разбив стекло. Оттуда выпал «Капитан Грант», попадали книги.
Женя запищал и уже не знал кого бить. В руках были бутылки.
– Успокойтесь, пока бед не наделали, петухи!!! Итак уже...

В это время в дверь позвонили.
– Это Паша!!
В дверях стоял пожилой клетчатый помятый господин, плешивый артист Фоменко, но старый... с тяжёлым букетом лилий и камышей, капала вода, и под очками вспотело.
– Вы кто?
– Я к Ире!!!
Сзади стоял его Бьюик. Полулицы.
Его брюхо таило секреты.
– Чушь какая-то! Я Вас не знаю?
– May I come thru?
От наглости зелёная майка уступила дорогу.
Чикатило заляпал квартиру болотом. Говорил нежности. Звал Иру, Ирочку, доченьку, девушку...
Друзья пришли в себя, завидев незавидного паренька, даже Макс вытирая кровь, встал и поднял книги, Джин поднялся, как в школе.
Тем временем Чикатило спокойно ходил по дому, саквояж уже стоял на праздничном столе.
– Вы отец Паши, из Пенисельвании??
Женя машинально подал ему лучшую юбилейную вазу.
Маньяк закачал бритой головой с бакенбардами. Глаза сияли.
– Роберт Аркадьевич?! Постарели что-то...
Маньяк заскрипел в ответ:
– Я принёс Товар.
– Наркотики!
Женя подошёл поближе.
– Ирка заказывала... под седьмое число!!

Город Бостон – город первых переселенцев. Поселенцев и расселенцев. Город плоскостей, небоскрёбов, океана... кусок мяса истории. Библиотек, театров, торгово-развлечений – в нём не учесть.
Как могли бы начертать Ильф и Петров, – «типичный уголок Северной Америки».
Но это... конечно, не уголок, – это торт, лакомый кусок эмигранта.
А эмигрант - это просто совок Америки. Жертва соблазна в гуще ширпотреба.
При всём уважении к достижениям США: Не всё так сладко, кроме того, бунтовать – против американского образа жизни призываю я молодёжь.
Напрасно думать, что искусство – это жизнь тамошних людей. Искусство ловко используют дельцы.
Америка – ОКЕАН СОБЛАЗНОВ ПУСТЫХ.
Но есть пуританство – что оно тебе важно, не грех изобразить.

Ира старалась, как могла.
Плешивый добрался до ванной, и там его неожиданно приняли.
– Да что это такое?!! Это ведь моя свадьба!
– Пойду оденусь...
В просторном гардеробе натянул чёрный шерстянной костюм, лаковые деловые туфли, распечатал белую безрукавку с крокодилом.
Зачесал волосы, закрепив их.
Скоро – должны были подойти иринины подруги на ботфортах и в мини, ведь на всю ночь. – А я уже устал.
Волосеев был готов к приёму гостей, не взирая на Чикатило, и всё зло, которое приключилось.
Опять зазвенел колокольчик, и в общем гаме, он забыл про Чикатило. В кухне шевелилось мясо на вертеле. Всё, казалось, было готово.
Новый гость – Мартин Кнохлер, или просто Марат, мужчина ирыной подруги.
Сюзанна Калпенис (Сьюзан) – большегрудая девка в лосинах и чёрных, зашнурованых сапожках – американская интеллектуалка низенького роста, блондинка, одна.
Фактор убирал в гостиной, Женя лягнул его ногой, показал ему на стёкла, тот закряхтел.
Нудельштрокс смотался в аптеку – то бинты, то Маре что-то надо было, – петухи разделили полезные обязанности.

Джин рассказывал, какая машина под домом:
– Антиквариат! Этот Факин Бич разъезжает на Шит. – Он развёл руками.
Женя тыкнул на Иру, – покрутил пальцем:
– Блин, ваще!
Теперь они были ЕДИНОДУШНЫ.
– Пора уж за стол, гости!
– А не то Аллаверды пропустим!..
Лёня принёс из комнаты пластмассовый электрический член, на
голове сиял оранжевый парик.
Все аж свистнули.
Женя покраснел.
Он не расставался с членом, сидя на диване рядом с Сьюзан.
Фактор ждал свою девушку, сдобрился, обмяк, суетился с
закусками.
Лёня начал жрать.
Джин откупоривал «Советское». Традиция!
– Вот женюсь – придёте на мой праздник, – в ресторан на Бродвей!
– Я хотел тоже, – оправдывался Женя, едя свинину, – но Ирка моя-экономистка. Хочет на свой День Рождения. Зато у нас новый кар!
– Этот что ли?!! – ехидно спросил румяный молодой бард с непомерно большим лбом. Этакий – Визбор на выселках. Его льняные волосы вспотели от Самоиронии.
Жене юмор его не понравился. Зато Джин веселился. Подтрунивал. Доставалось и девушкам и Лёне. И закускам...
И снова Жене... Ведь полкласса ревновали Иру...
И до сих пор.
Визбор занёс гитару.
– Третий туристический Фестиваль в Нью-Джерси. И моя новая песня – «Ин Зэ Моунтин». Сейчас прикончу салат – и начну. Где твоя девочка, я без неё не могу!!!
Женя улетел в туалет. Долго дёргал двери. Даже угрожал. Самое неприятное, было очень тихо.
– Чикатило ещё здесь?!! Ирка, открывай! Мара, жиропа, а ну открывай!!! Всех задерживаете!
Женя вышел на улицу. Постучал в окно. Оно было зашторено.
Тогда он бросился к кару. Кар не присутствовал.
– Роберт Аркадьевич, сука, Ты где матерь твою?!!
На улице было тихо. Чужие машины.
– Ребята, я ничегошеньки не понимаю. Дверь в ванной закрыта. Там тихо. А чувак смылся, вроде как? Придётся выломать?
– Жень, садись выпей! Расслабься! Вернутся твои девушки.
Курили и наедались. Всем было хорошо. Марат уже играл свои
песни.
– И за свадьбу за твою – я играю и пою!!!
Все одобрили, поддержали, налили. Фактор трескал
«Смирновку».
Джин налегал на мясные и холодные закуски.
Джин отвалился, сытый, и довольный жизнью на спинку дивана. Посмотрел на всех свысока. Изучил Женю. Хмурого. Зелёного,
как лягушка. Скотского Фактора. Дебила Лёню. Девушек... которых вечно не хватает в компаниях.
Убедившись в их неполноценности; он толстыми пальцами – прищёлкнул, приказав засим Кнохлеру застопорить гитару.
Он встал за столом, как богатый старик, развёл руками – «– Ну же, ребята, затянем-ка «Яблони и Груши!!! Мы же с вами русские люди, мать вашу!»
Ребята запели, и Марат неохотно, и девушки...
– Горько! – заорал Нудельштрокс. - Горько, нам горько! Где же твоя Анна Ахматова – а то уже неприлично!?
Женя почему-то улыбнулся, сейчас он не думал о женщинах.
Думал о друзьях. Не отдельно – о женщинах. Обо всех, в комплексе –действующих лицах.
Дух в компании поддерживал Джин. А не лжебард.
– Придёт, – брякнул Женя, – застряли там с бесом рыжим,
мухомором, наркоманы мои...
Лёня лил алкоголь. Импровизировал местный жаргон без
акцента.
Марат – был одесским совком, нёс двоякие тосты; ковырялся в
быту и свадьбе.
Девушка мочалила глазами присутствующих.
– А ведь Феликса фамилия – Баренбойм, а не Степанов... – бубнил опьяневший Штрокс, давя своим авторитетом компанию. – Блейх ему ещё раньше сказал: что после обрезания – тебе дорога в Америку открыта. ...Получил он свой компьютер и остался там. На киевском Сырце. Там точно, где Дима-Мамочка жил, только в соседнем парадном. Говорят: Димина фамилия в списке ещё не стёрта. А на моей Троещине – уже пустота. Историк в прошлом году за какими-то облоями – съездил в Нэньку; был в моём дому – неубранно, грязь, наша квартира выломана частными дельцами, жаль её...
Волосеев прослушивал ВСЁ ЭТО благодарно; жевал золотыми клыками добротный американский парафин, качал головою. Как забыть первый снег на Лысой Горе, где он сам жил.
Неожиданно подруга барда – призналась, что забыла помыть руки. Извинилась. Вышла в туалет.
...Навстречу ей шёл неприятный человек с чёрными пакетами, похожий на школьного учителя, она охнула, не ожидала.
Пропустила его.
Туалет был полностью свободен. А с улицы задуло сыростью, окна болтались незапертыми...
Девушек там не было. Капли воды сеялись по стенам.
– Там какой-то мужчина! – констатировала она вернувшись.
– А где моя жена?!
– Я не видела!
– Фу-ух!
Макс молчал.
– Вставай, обжора, нам надо ИХ найти, перед гостями неудобно!
Увалень поднялся. Стряхивая крошки, оба покинули заседание...
Волосеев щёлкнул телевизор напрощание. – Скоро будем!..
Объевшиеся, а американских господ трудно накормить, смотрели Рашн-ТВ.
Там выступал Галкин – с надоевшей программой: «Ельцин –Черномырдин».
– Уже лучше Задорнов, – поправил всех Штрокс.
Визбор нахмурился. Сейчас он был противнее Фактора. На диване остались парами. Даже Лёня обнимался.
Штрокс был пустой.
Порожняком.
Его китаянки остались в интернете в виде гипотезы, с белыми ему, краснокожему, дел иметь не хотелось, а местный товар –поддельный, некитаёзный по сути.
– Да потанцевать бы, чем этого лОха слушать!.. – Предложил красный Лёня.
Штрокс надел на голову скальп индейца и вышев в публику, сделал реверанс. – А зараз...
Хорошо... что Галкина сменили пластинкой на короля дураков –Филлипа. Вот заиграло всё каруселью.
Визбор забыв гитару, замельтешил по коврам. Выкручивая руки молчаливой девушке.
Лёня обняв за попу – предмет обаяния, носился тоже по комнате.
Устроив хоровод – расцепились, и пошли паровозиком.
Благо, Рашн-ТВ не ограничивалось одним только Ф, и за ним полилась вся фальшивая дрянь...
В порыве одной откровенной песенки, Лёня становится на колени, на уровне паха партнёрши, у него льются слёзы, руки сложены ханжой:
– Ты, как Лолита, НЕВИННА И НЕПОВТОРИМА... другой у меня не будет! Пойдём в комнату!
Кнохлер танцевал лучше. Да и девушка – стройна.
Штрокс завидовал им обоим. Поглощая виноград, особенно ненавидел Лёню – отобрал дичь, позарился... Успел раньше. А ему уже за тридцать. Обидно!
Американка – в состоянии плодов, когда ползёт сок – и надо есть наотвес.

        В это время, поиски продолжались.
Ванная и т. – были пусты. Комнаты тоже. Кухня и веранда. Пустота...
Даже раввин бостонской синагоги на их улице, начитавшись молитв, в одной рубашке и лактуфлях, стелил перину матом, рассуждая с женой о вреде разврата в чисто-американской семье.
Жили они в тупике улицы. Четырёхэтажный коттедж и вэн «Хабад Любавич» с никелем на бампере и светильником.
        Женя обходил этот автобус, как чёрного кота.
На улице, где темно, Бьюика не было, Чикатило тоже.
– Он не пашин отец.
– Да он – маньяк, – я абсолютно уверен, – ответственно заявил Фактор.
Женя добавил, что у Иры тормоза не работают.
Фактор промолчал на этот счёт.
  – Что будем делать?
Они стояли возле кирпичной стены под фонариком, нервно куря.
Женя что-то показывал перед собой, щурился.
Фактор качал головой.
Он признавался, что не понимает, как это чудовище пустил к себе в дом на юбилей. И откуда оно знает его жену?
– Я обещал папе и маме Мэры: утром привести её обратно.
– В полицию заявить?
Женя колебался.
– Подождём...

Вдруг из дома раздался истерический крик.
Это кричала Сюзан.
Женя понял – что Лёню он оставил без внимания. А ведь это –
псих.
Женя кинув бычок, оббежал кирпичный дом, место, где стояли подарки, поднялся к входу, за ним Фактор. Жизнь мелькала перед его глазами.
В гостиной – был пьяный бедлам. Бутафория попойки. Римский пир-оргия. Но люди были не в ней.
А в телевизоре в час ночи надрывался Задорнов –
четырёххчасовой тур. Он ругал и клеймил Америку...
Ринулись к туалету, но там лишь бурчал бачок.
Лабиринт закончился на кухне, где кучка людей на веранде – обступила зарёванную туземку Сюзанну.
Потерпевшая задыхалась, но поразительно, Лёня обнимал её стоя рядом, успокаивал.
В лице он изменился и повзрослел.
Едва выговаривая слова и глотая тошноту, подступавшую к кадыку, Джин заговорил медленно, обнимая их за плечи, посвящая в тайну:
– Кончилась закуска, Лёнька пошёл за бутылками в кладовку, а Сюзанна подрезать буженину электрическим ножом, салат и фрукты захватить. Я убирал грязную посуду. Остальные на телевизоре. Свет горит.
– Ребята, – Джин грустно наклонил голову, – сейчас Вам придётся увидеть наиболее ужасное, что когда-либо приходилось.
– Он показал на кухню, – пройдите сюда к плите.
Оба ничего не понимая, открыв рты, разули глаза.
И действительно, предстало ужасное.
В открытой плите, с включённым светом на решётке – с отслоившимся мясом стояли две головы со сгоревшими волосами в виде угля. Их размеры были разными, а черты слабо узнавались, красные – они таинственно скалились, жирная фольга под ними затекла, ясно было, что большая голова была мэриной, а меньшая задумчиво наклонённая ирыной.
Женя ахнул, заткнув нос, Фактор остолбенел. Густой дымный запах заполонил кухню.
Штрокс проворно набрал полотенец из шкафчика и забросал ими плиту, стараясь не трогать пальцами.
Ещё он достал лёд и всем предложил – люди взяли лёд.
«– Они тупые – говорил телевизор»
– Выключите кто-нибудь телевизор! – первое, что сказал Женя выйдя из своей кухни.
Приткнув непокорную дверь газетой, дверь заскрипела.
– Одевайтесь, – мрачно сказал он, – сейчас на опознание. Сю и Лёня остаются – стеречь телефон.
– У Сю – истерика.
Женю это не удивило, а скорее, разозлило.
Её провели в спальнюю. Лёня добился своего.
Женя наказал никому не открывать. Смирно!
Лёня спал у неё на плече нераздеваясь до утра.

Только рано утром на прохладе, приехали из центра Бостона серые поникшие люди и комиссары, их тяжёлые шаги разнеслись по квартире эхом...
Но здесь было темно, равномерно задувал ветер из-под штор, едва качались они пропуская серый утренний свет: на тумбочке зелёные электронные цифры показывали – сколько денег сейчас, это был будильник покойного жениного папы. Он умер в Америке. Оставив Жене наследство – много времени. И разума – жить.
Лёня дремал очень глубоко, несмотря на множество сперматозоидов в его джинсах – его рука оставила женщину в полном покое.
Он прижался к ней своей головой.
Вместе не было так страшно.
В коттедже кто-то заваривал чай. Улица уже шевелилась.
– Я не могу понять... – доносился привычный женин голос, – я не могу понять: за что я должен сесть в тюрьму, я невиноват. Это она сама.
Теперь Фактор был на стороне закона, обвинителем. Все, и Джин, не поддержали Женю. Лёне, который всё слышал, было лень помогать. Никто не знал, что скажет Сюзанна, когда проснётся.
Безликий пинкертон, щипая арестованного за толстое плечо, вытолкал его к дебелому джипу, и подчинил порядку, костюм был запылён, а раввин проехал мимо на утреннюю службу – щурясь от величия власти и торжества земных законов.

21.5. 08.16:55 – 7. 7. 08. 20:30