Единственный свидетель

Единственный свидетель.

«Eritis sicut Deus scientes bonum et malum»
Diabolo1
«Дорого обходится лишь то, что крадешь»
Ф. Саган.
Глава 1.

Нет ни рая, нет и ада. И жизни после смерти тоже нет. Именно поэтому , други, жизнь стоит того, чтобы жить.
Сколько себя помню, вот даже с детства люблю оставаться наедине с природой. До сих пор помню и, наверно, до смерти буду помнить замечательную ночь на берегу реки Агри-чай, у костра, осветившую все мое детство волшебным светом. Да, да, как это ни удивительно, но ночь обладает волшебной способностью освещать.
Сухое потрескивание костра, запомнившийся на много лет запах горящего сухого навоза. Замечательное средство, отгоняющее комаров и, как мне той ночью показалось, злых духов тоже. Ибо вначале мне было страшно. Да, читатель, живущему в городе человеку, подчас бывает трудно найти себя в природе.
Сейчас я почти уверен, что наша бедная планета и есть та Земля обетованная. И потому, наверное, на других планетах нет похожих цивилизаций, быть может Бог знает, что за двумя такими играми уследишь. На двух досках не сыграешь. Можно, я уверен в неограниченных возможностях Всевышнего, но это уже был бы не тот уровень. Невысокий класс игры. А Атлантида была пробным миром. Божья пристрелка. Мы как бабочки, избранные бабочки, которые живут и умирают в раю или в аду, это уж каждый сам для себя решает, если он способен решать, конечно, если он не «бот».
Да будет так во веки веков! Аминь!
Актеры все те же. Меняется лишь физическая оболочка. После физического погребения душа находится где-то в предбаннике, где-то среди армии Божьей, средь ангелов со злыми голосами. Наверное, поэтому и даже такого неба нет на других планетах.
Огромная, по-сумасшедшему неограниченно гениальная игра, созданная Богом, ибо даже Ему трудно переносить одиночество. Возможно, Одиночество и есть причина возникновения жизни на Земле!
Мы люди, как это тонко подметил Борхес, всего лишь пузырьки на поверхности неверной Гераклитовой реки. Зная и даже осознавая эту истину, я все же и теперь крепко надеялся на ночь. Спустя столько лет, много раз опрокинутый вместе с моими мечтами, я как мальчишка, неунывающий мальчишка жаждал повторения волшебства.
А в лесу было темно. Хоть глаз коли. И моей любимицы Луны тоже не было. Верно спряталась и думает о своем единственном, о Солнце. Как представлю себе, сколько им пришлось увидеть и перетерпеть в этой бешеной погоне друг за другом, все даже самое масштабное в мирском оказывается суетой сует.
Мы пробирались сквозь густые заросли, неся на себе три рыболовные сети. Мой родич, который и пригласил меня на эту рыбалку, нес на себе две и еще умудрялся что-то рассказывать. Вообще, но малый будь здоров. Но я не слушал его, находясь во власти волшебных звуков ночного леса. Не хочется слушать какой-то треп о восьми выпитых бутылках или о том, как кто-то перепил кого-то, когда кругом такая музыка. Слова его напоминали бормотанье маленькой горной речушки, и неплохо вписывалось это бормотанье в общую гамму звуков.
Когда мы подошли к тому месту, о существовании которого, по его словам, знали всего два или три человека, он быстро разделся и, не испугавшись, залез в холодную и темную реку.
Установить сеть для него оказалось плевым делом, благо валялись тяжелые камни для закрепления низа сети. Быстро справившись с этим делом, одну за другой закрепив все три сет на расстоянии 20-30 километров друг от друга, он оделся в мокрое. При этом непонятно чему улыбался. Наверно, предчувствовал, что ночь выдастся веселенькая. Не успели мы устроиться под большим деревом, как появился наш третий двоюродный брат. А я только в последний момент заметил его крадущуюся фигуру. Все-таки городской житель отличается от сельского. Я бы так, наверное, не смог. Усевшись рядом, он начал весело болтать и хвастать: дескать в два счета найдет установленные нами сети. И, наверное, от нечего делать или тоже из пустого бахвальства мы с моим напарником стали утверждать, что у него кишка тонка. Недолго думая раздевшись, он бесшумно толкнул себя в поток. Мне было абсолютно наплевать, найдет он сеть или нет. Ночь вновь обнимала меня, и я решил посидеть под деревом, в одиночестве. Иногда так приятно бывает посидеть в одиночестве и даже его предвкушение бывает сладким, как если бы пойти в сауну, долго жарить себя, лишь бы чтобы выпить потом ледяную кружку пива. Я сидел, облокотившись об сухую сторону дерева, и думал о том, что было бы неплохо махнуть стакан, потом я думал о том, что для бокса Мухаммед Али как Пеле для футбола и, что М. Тайсон – это Марадонна. А Марадонна мне всегда нравился больше Пеле. Потом я осознал, как я соскучился по временам, когда Тайсон был «Iron Mickey». Он как бы олицетворял уходящий век настоящих вещей, сильных чувств; и с его уходом начинался век вещей матричных и каких-то фальшивых.
Мысли как бы отпечатывались у меня в мозгу и, наверное, последующие события этой ночи надолго сохранятся у меня в памяти, все – даже мысли.
А мой первый напарник шел ко мне, держа в каждой руке по огромному сому. И еще я помню, какой счастливой была его улыбка. Аккуратно уложив их рядышком, он взахлеб принялся рассказывать о том, как они нашли чужую сеть полную рыбой и о том, какой кайф получать что-то нахаляву. Рывком подняв меня, и не переставая рассуждать, он потащил меня к месту преступления. «Иди быстрей» - говорил он мне, - «Там столько рыбы, что мы ее не сможем утащить». Когда мы подошли к этому изгибу реки, нашему взору предстали восемь довольно-таки упитанных сомов. А двоюродный брат все продолжал и продолжал их выкидывать на берег. Попадались и окуни и еще рыба, названия которой я так и не узнал.

Глава 2.
Ignavia est jacera

Мне сразу понравилось ее гневное лицо. Ленивое бульканье мыслей в котелке сменилось фантастической скоростью компьютера. «Не зря я так надеялся на эту ночь», подумал я. И за те две-три секунды, которые ей понадобились, чтобы подойти ближе, я еще успел подумать – гневное лицо идет не всем женщинам. А ей оно шло.
Она с ходу ринулась в атаку. Как будто мы совершали немыслимое святотатство. Но по остекленевшим глазам и растерянным лицам своих спутников я почувствовал, что так оно и было. А тот, который был в воде, вообще готов был расплакаться. Как я понял, то, что мы сделали, считалось среди рыбаков нехорошим делом. Ну нет, так дело не пойдет, подумал я.
Чин чином, пора и честь знать. Ты хоть и красавица, но пора тебя успокоить. Встав перед ней, я жестом руки остановил поток ее слов.
- Понимаете, я приехал из города и никогда не ловил рыбу. Мы сами там повыше по реке установили сети, но мне не терпелось увидеть, как их вытаскивают, а тут мы увидели эту сеть, и я попросил ребят показать мне, как это делают. Но мы не собирались их воровать.
Моя неубедительная ложь оказалась сродни встречному удару Тайсона. Красотка запнулась и поплыла. Только несколько раз повторила из города? из города? Я же, обернувшись, с видом превосходства посмотрел на своих спутников. Видали?! –кричали мои глаза. Но их не ободрил мой мнимый успех.
А красотка, развернув меня за плечо, спросила с прежней твердостью:
- Ты умеешь писать?
Понимаешь, читатель, я никогда не знал, что можно вот так поплыть из-за трех слов. Вернее знал, но не предполагал этого касательно к себе. Так часто бывает, пока с тобой не случится, по-настоящему не поверишь. Меня словно обухом хватили по голове, до сих пор вспоминаю этот момент и мне становится не по себе. Поперхнувшись, я спросил:
- Как писать?
- На бумаге,- ответила она.
- Д, - только и смог выдавить я.
- Пошли, - сказала она, - и ты выходи, - бросила все еще стоящему в воде. Как индейское имя – Стоящий в воде.
Небо постепенно прекращало свой плач, и в свете неясной и туманной луны я со сладострастием отмечал крепкую округлость идущей впереди меня лесной феи. Я поднял взгляд наверх. «Здравствуй, любимица», - поздоровался я с луной.
Мы вошли в одноэтажную крепкую сторожку со сладким запахом керосина, я еще раз поздравил себя с волшебной ночью. Только сев около печи, я почувствовал, как продрог. И тепло и уют этой постройки действительно показались мне волшебными. Бедные мои родственники, подумал я, посмотрев на своих родственников, севших у двери. А хозяйка, поставив граненые стаканы на стол, стоящий в середине комнаты, разлила нам всем чай из стоящих на печи чайников.
- Мне нужно, чтобы ты написал письмо, - сказала она, усевшись напротив. Красивые губы, черт возьми. А вслух сказал:
- А ты че сама не умеешь?
Она зарделась и улыбнулась смущенной и очаровательной улыбкой.
- Я не училась в школе, - сказала она и еще раз улыбнулась.
- «С голубого ручейка …начинается река, ну а дружба начинается с улыбки», - пропел я. – Хорошо, напишем, - ответил я уже с улыбкой.
Она гибким и быстрым движением подошла к крепкому, темному шкафу, стоящему у изголовья кровати. Хорошая кровать, – подумал я, еще раз окинув оценивающим взглядом ее задницу. Такую лань можно всю ночь драть, а утром она еще тебе и чаю нальет.
Негромкий разговор моих спутников, даже не притронувшихся к чаю, напомнил мне об их существовании. Вот какого черта вы тут делаете, спросил я их мысленно. Но они тихо болтали и не почувствовали моего вопроса.
Она поставила бумагу и ручку на стол и вопросительно уставилась на меня. Я придвинул стул ближе к столу, взял ручку и в предвкушении ее восхищения собой, успел подумать, как все-таки глупы сельские девушки в своем восхищении городскими парнями. Она начала издалека: влюбилась в парня, неплохой был парень, хромой. Два ребенка, а парень этот, как я понял, смылся куда-то. а дети с ней. живут невесело, - подумал я, когда она мне сказала, что нужно написать его родственникам в город. Нужно попросить у них денег на плющевого мишку для мальчика и на куклу для девочки. «Скоро праздник, а у меня сейчас туго с деньгами», - вновь зардевшись, объяснила она. Я быстренько накропал эти строчки, свернул бумагу и встал, чтобы выйти. Неважно у меня с почками, - ответил я на ее вопросительный взгляд. Она опустила голову и взяла письмо в руки.
Проходя мимо своих родственников, улыбнулся им в ответ на их взгляды, полные чего-то непонятного. Плюшевый мишка, - подумал я, почему-то он не выходил из головы.
- О чем интересно думают эти придурки? – спросил я вслух, отходя подальше от сторожки.
Когда я вернулся в уютный дом, первое, что бросилось мне в глаза, так это был ее резиновый сапог, на левой ноге, слабо стучавший о ножку стола. Старший мой двоюродный брат сидел у нее на груди и душил ее двумя руками. Другой, сидя на корточках, держал ее за руки. Что делает этот Даун? – пронеслось в моей темноволосой голове. Спустя некоторое время, мельком взглянув в зеркало, висевшее над кроватью, я увидел, что поседел. Вот уж действительно волшебная ночка - на этот раз совсем невесело промямлил я про себя.
Спустя какое-то время, не помню уж сколько прошло, я вновь приехал в то село. В моей сумке лежали плюшевый мишка и нарядная кукла. Я узнал. Что за детьми смотрят теперь соседи. Как пронеслись те мгновенья, пока я доставал мишку плюшевого и куклу, как дарил их детям, сами дети, какие они были – ничего не помню. Я смотрел на детей, но не видел их.
Обернувшись, я заметил невысокого мужчину, который хромая шел от калитки к дому. Очень смутно помню, как он убеждал, что он их отец и как они не верили ему. А единственный свидетель того, что он их отец, стоял и пел про себя:
Что жизнь хороша-а-а-а,
Кому хорорша-а-а-а,
А кому ни шиша-а-а-а.
Ноябрь 2006.