3. Ошибка

Послушай-слушай, я белой блестящей птицей,
Разрушив рамки, взлечу, обгоняя дождь,
Не бойся, милый, я сон, я могу присниться,
Но ты, не смыкая глаз, меня ждешь и ждешь.

Ушла так быстро, оставив перо на пледе,
Не пряча крылья, взвилась в небеса высоко,
А ты не веришь и в тусклом туманном свете
Ждешь птичий клекот и греешь в руках молоко.

Я так быстро устаю. Прошло всего несколько часов, а крылья уже напряглись, став от этого тяжелыми и неуклюжими. Пора спускаться. Земля приближается с каждой секундой, все ближе и ближе: уже можно разглядеть не только маленькое зеленое деревце у дороги, но и каждый листик на нем. Ненавистная и желанная земля.
Я оглядываюсь по сторонам: одинокие люди с показным равнодушием проходят мимо. Подобный вид уже заменил тысячам таких, как они, прежние любопытные улыбки. Одинокие делают вид, что ничего не замечают, что слишком увлечены своими зацикленными мыслями, а счастливцы, нашедшие, как они думают, свою вторую половинку, на самом деле ничего не замечают. У них есть свое собственное чудо, в которое они затянуты по горло, что даже иногда становится трудно дышать.
А я уже настолько привыкла не верить в чудеса, что порой мне становится страшно за свое сердце.
Шаг-шаг-шаг-шаг. Лучше пока не останавливаться, вдруг время рассердится на мою неспешность и убежит слишком далеко. Никогда нельзя терять из виду стрелки часов, скользящие по ребристой оси жизни.
-Мама! Мама! Не ври! Не ври! Она не спит! Мама! Мама!
Оборачиваюсь на крик и вижу маленькую ревущую девочку. Испачканными в песке руками она трет мокрые глаза, от чего они еще больше слезятся. У ее ног лежит мертвый голубь.
-Птичка, птичка, не умирай! У-а-а-а!
Типичная детская мягкосердечность. Стал бы солидный взрослый мужчина в черном офисном костюме убиваться над какой-то дохлой пичугой. Людей надо жалеть, а не каких-то пернатых уродцев, которых кругом пруд пруди.
Молодая мама, явно расстроенная столь открытым поведением своей дочери, пытается ее утихомирить, нашептывая что-то вроде: "Ты уже большая девочка, не надо плакать. Птичка просто спит".
А вот это уже грешок взрослых: легонько соврать, чтобы добиться нужного результата. Окутать чужое сердце приторной ложью, уверяя самого себя, что всё это делается во благо ближнего, лишь бы прекратить искренний поток слез. Береги сердце ребенка, милая, береги. Чтобы оно стало самой уязвимой мишенью для взрослых мук.
Я опускаюсь на корточки перед девочкой и просто молча смотрю на нее.
-Птичка, - повторяет она, со страхом глядя на прикованного к земле голубя. – Птичка.
Заплаканные глазки уже смотрят не на пустую оболочку мертвых крыльев, а на меня.
-Птичка, птичка, - эхом звучит у меня в сердце тонкий детский голосок.
-Она умерла. Ни твои слова, ни твои слезы ее уже не вернут, - жестоко начинаю я. – Но послушай, раньше она летала так низко, вечно упираясь головой в доступный ей предел неба. Короткие крылья были слишком слабы, чтобы позволить ей подняться выше и, окунувшись в вечно струящийся лунный поток, увидеть нечто восхитительно свободное, нечто вне рамок и пределов, вобрать в себя нежное дыхание облаков и парить, парить в сверкающих лучах солнца, не боясь обжечься, не боясь упасть.
Мой голос дрожит и срывается, блестящие глаза наивного ребенка сияют неподдельным восхищением и восторгом.
И тут я падаю. Земля шатается и трещит под ногами, увлекая меня на дно глубокой черной ямы с обломками красных кирпичей любимого, но разрушенного дома.
"Ошибка, Цапля, ошибка".

Снова закат. Я сижу на земле рядом с мертвым голубем. Шея стала настолько безвольной и мягкой, что голова опускается сама по себе, - и мне приходится смотреть то на разлагающийся трупик, то на островки мокрой грязи. Малоприятное зрелище.
Вокруг ни души, а в сознании всё еще гудят четкие слова, которые мне довелось услышать совсем недавно. Вернее я должна была их выслушать.
Хорошо, что нет дождя, - значит, я могу продолжать свой путь. Ночь мне в этом деле не помеха: она всегда приносила с собой столь чудесный щемящий покой, что порой я начинаю ненавидеть день, потому что он забирает ее у меня.
Собираюсь с силами, поднимая голову к небу, одновременно расправляю крылья и твердо встаю на ноги. Я готова.
"Ошибка, Цапля, ошибка. Какое же ты неразумное и забывчивое дитя. Моим условием было: не оставляй ничего после себя и не забирай ничего с собой. Это ведь несложно, так ведь? Разумеется, глупышка, я не говорил тебе тогда о материальных вещах – зонтик можешь прихватить.
Соблюдай дистанцию, обороняйся. А если ошиблась – заметай следы. Запрячь их в песке так, чтобы никто не смог их найти, даже ты сама. Потому как души обладают чудесным чувством направления. Стоит им хоть раз найти нужный вектор, при необходимости стрелочка сама начнет вертеться. А тебе нельзя быть найденной. По крайней мере, если ты до сих пор хочешь того же, чего и раньше.
Так что забудь и заставь забыть. Мне назвать имя или в тебе всё же есть хоть капелька ума?
И еще, Цапля. Не стоит смущать бедного наивного ребенка подобной возвышенной ерундой. Кто тебе сказал, что смерть расширяет горизонты? Вдруг она лишь переносит в другие рамки, в новые, незнакомые, а потому интересные и пугающие рамки. И ставит свои границы. А про ее запреты тебе уже хорошо известно".
Вздыхаю. Я как-то раньше не задумывалась, что этот мой путь обречен на одиночество. Так грустно.
Раскрываю черный, тонкий клюв и хрипло выдыхаю: "Гха, гха, га, арк, арк, кха, ка, кар, кар, карл!"

Сегодня я просмотрел кучу книг в библиотеке неподалеку. И все они о птицах. Хотя, разумеется, я искал в них лишь одну.
"Большая белая цапля - крупная перелетная птица. В Северной Америке она селится только на юге, на озерах и реках с медленным течением. Пара цапель устраивает гнездо среди густых камышей, куда врагу не подобраться, но бывает - и на дереве, неподалеку от воды. Кормятся цапли насекомыми, саранчой, мелкими зверьками. Браконьеры охотились на них из-за пучков длинных перьев, которые лежат на спине и доходят до вершины хвоста: модницы раньше украшали ими свои наряды".
Благодаря этой маленькой газетной статейке я вспомнил, как в детстве часто-часто, включая рано утром телевизор, попадал на один и тот же мультик. О принцессе Изольде, которая согласилась убить одну лишь цаплю ради белого, пышного хохолка. Он так чудесно подходил к ее свадебному наряду. А затем, конечно же, последовала целая череда убийств грациозных птиц, - ведь каждый теперь захотел иметь точно такое же украшение, как и у принцессы. И как же она искупила свою вину? Я вам отвечу, - она сама стала цаплей.
Сидя за новым, вкусно пахнущим деревом, столом и читая историю об Изольде, я неустанно вспоминал "мою" Цаплю. От этого сердце как-то трепетно, сладко, но в то же время весьма едко вздрагивало. Могла ли она тоже стать птицей во искупление какого-либо греха? Но ведь я не видел у нее ни крыльев, ни перьев. Может быть, это все было лишь красивой шуткой. А перо на пледе, а перо…
Внезапно ощутив нарастающий гул в ушах, я испугался. На насколько долей секунд мне показалось, что я умираю. Вот так резко, здесь, в городской библиотеке над страницами детской поучительной сказки. Гул мгновенно заполнил всё мое тело, вызывая суетливо копошащиеся мурашки, а затем перерос в нечто резкое, отрывистое и каркающее. Оно пронзило какие-то весьма важные кусочки моей души, от чего стало настолько больно, что хотелось кричать. Но я не издал ни звука. А когда всё это так же резко ушло, я понял, что совсем не помню ее лица.