Подсадная утка

           В никчемной лотерее, увиденной по телевизору, Кукушкин выиграл приз. Из беспорядочного набора букв, предложенного длинноногой крашеной блондинкой, Кукушкин составил слово «ренессанс», не зная его точного смысла и содержания, позвонил на передачу, где оказался первым дозвонившимся и, стало быть, выигравшим. Надо сказать, что Кукушкин никогда не участвовал в подобных авантюрах, считал их бессовестным обманом трудящихся, отвлечением от проблем общества. Стоило ему только услышать или увидеть телевизионные розыгрыши или лотереи, он тотчас же переключался на прием других передач, ворча себе под нос: «С государством в азартные игры мы не играем». Но на этот раз всё случилось иначе - вопреки устоявшимся принципам «не играть с государством» Кукушкин в игру втянулся. А произошло это из-за острой зубной боли, возникшей в результате попадания абрикосового джема в давнее кукушкинское кариозное зубное дупло. Кукушкин, издав слабый стон, сел на скрипучий диван, приложил к щеке холодную пачку масла, извлеченную из морозильной камеры, включил телевизор и, покачиваясь из стороны в сторону, скрипя пружинами и зубами, стал бессмысленно глядеть на экран, на длинные ноги блондинки, которые, как ему показалось, немного успокаивали его боль. Не осознавая того, что невольно становится участником лотереи, он подивился неудачам телезрителей, потом сам, морщась от боли, угадал странное слово, которое где-то слышал. Когда его поздравили с победой и расспросили домашний адрес, он пришел в себя, покрылся испариной, зубная боль прошла, но было уже поздно. По телевизору блондинка радостным голосом сообщила его имя и сказала, что он выиграл билет на два лица в театр оперетты на снежное шоу Вячеслава Полунина. Вскоре на его номер перезвонил женский голос, но уже не такой радостный и приятный, какой был у длинноногой блондинки, и скороговоркой подтвердил услышанную новость о выигранных билетах на два лица. Голос заученным текстом пояснил, что 27 числа  за полчаса до спектакля нужно подойти к администратору театра и получить заветные билеты. Кукушкин из-за скороговорки говорящего еле-еле разобрал суть информации, он хотел было переспросить, уточнить, прояснить, но в телефонной трубке сначала хрустнуло, потом щелкнуло, и загудели частые короткие гудки.

           Джем, попавший в дупло, успел раствориться, боль унялась, разум Кукушкина просветлел. Остаток дня и вечер он переживал, корил себя за измену своим принципам, за опрометчивое участие в телевизионной лотерее, за беспечный звонок на студию. Его мучили сомнения, страх перед публичностью, но желание пойти на шоу, на которое вряд ли он выбрался бы когда-нибудь, тем более за бесплатно, было сильнее всех сомнений. Поздним вечером пришла его законная жена Антонина, работавшая шеф-поваром в две смены. Кукушкин, подавая Антонине чай с джемом, рассказал ей о своем участии в телевизионной лотерее, выигранных билетах и сомнениях. Антонина посмотрела на мужа, покрутила пальцем у виска, что означало констатацию факта его неприспособленности к суровой действительности, и поинтересовалась, нельзя ли взять выигрыш деньгами. Уточнив, что нельзя, Антонина приняла окончательное решение:
           - Давно не была в театре. Схожу. Нет, точно схожу, и нечего тут сомневаться.

               На представление Кукушкины оделись весьма солидно. Он – в новый черный костюм, белоснежную сорочку с высоким неудобным воротником, в котором шеей не покрутить, зато нарядно, синий галстук с блестками и выглядел, как жених, разве что не хватало белого цветка в петлице. Антонина надела новый строгий темно-серый костюм, белую блузку с рюшками на рукавах и воротнике.
У входа в театр они подивились обилию снеговиков, сооруженных перед парадным подъездом, создающих иллюзию толпы, занесенной снегом, ожидающей открытия дверей в театр и поняли, что шоу здесь начинается не с вешалки, а уже с улицы.
              - На морковку и ведра денег не пожалели. Наверное, билеты не дешевы, - сделала выводы Антонина, разглядывая толпу снеговиков с крупными, хорошо отмытыми морковными носами и сияющими цилиндрами эмалированных ведер.

              В вестибюле было душно и людно. У окошка администратора, куда следовало обратиться Кукушкину за бесплатными билетами, стояла плотная и невозмутимая очередь. Кукушкины, как и положено в таких случаях, пристроились в хвост очереди и стали покорно стоять и ждать. Но очередь была неподвижной, в отличие от стрелок часов, которые безостановочно и необыкновенно быстро двигались в сторону цифры 19. Когда до начала представления оставалось 10 минут, и был подан первый звонок, Кукушкины заволновались. Антонина, будучи человеком предприимчивым и энергичным, сказала Кукушкину: «Вечно я всё решаю сама» и стала со словами: «Да тут очередь со вчерашнего за вчерашним» проталкиваться к окошку администратора, иногда брызгая слюной в недовольные лица стоящих: «Мы с телевидения и ждать не можем». Фраза действовала, как заклинание, администраторша долго изучала Антонину через окошко, будто перед ней лежала фотография Антонины, и она сличала фото с натурой, но потом покопалась в бумагах, извлекла конверт с надписью и спросила:
       - Почему так поздно, я чуть было не продала ваши места. Птичкины?
       - Да!!! – без тени сомнений выпалила Антонина, понимая своим сметливым шеф-поварским умом неуместность любых уточнений в данной ситуации.
       Билеты оказались с местами в разным концах зала. Антонина было возмутилась: «Безобразие! Позвольте!», но билетерша, рассаживающая зрителей, объяснила ей причину разделения партнеров:
- Место в партере положено только одному vip-лицу, а не хотите так, посажу обоих на балконе.

               Антонина решила, что vip-лицо имеется только у неё, а вовсе не у Кукушкина, устроилась на пятом ряду партера, а Кукушкина отправила на балкон, где его усадили почти в самую середину, на первый ряд у барьера. Он остался доволен, ему хорошо была видна сцена и часть зала и сидящая на пятом ряду Антонина. Он осмотрелся вокруг, всмотрелся в зал, в сидящую там Антонину, заметил, что у Антонины появилась крохотная лысина на затылке. Обратил внимание, что одежда публики, пришедшей на шоу, разительно отличалась от его солидного одеяния. Публика была одета, как на стадионе или пикнике. Мужчины - в джинсах, спортивной обуви, свитерах, даже в куртках-ветровках, женщины были без юбок. То есть не совсем без юбок, а тоже, как и мужчины, в брюках, джинсах и в свободной обуви. Он рассмотрел, что на полу, в проходах и между креслами были насыпаны кучи мелко нарезанной кальки и белой бумаги. «Всё понятно – ледовое шоу, сугробы из мелко нарезанной бумаги – антураж, декорация создающие настроение и ощущение зимы», - решил для себя Кукушкин.

               Послышался шум колес, гудки паровозов, сила звука нарастала, свет в зале медленно погас, поднялся занавес, открывая сцену, не имеющую декораций. В этот самый момент Кукушкин вспомнил, что когда-то очень давно, когда он был мальчиком и учился в школе, к ним приезжали профессиональные артисты из областного драматического театра и на сцене школьного актового зала играли Шекспировскую пьесу «Много шума из ничего». Тогда, как и сейчас, декораций тоже не было, а был только один занавес из тонкой материи розового цвета на заднике сцены. Тогда некоторое артисты были одеты в костюмы шекспировского времени, а некоторые почему-то в современные одежды, и казалось, что костюмов всем не хватило, из-за чего пьеса не воспринималась и не запоминалась, а артистов, оставшихся без костюмов, было жаль. Тем и запомнилась тогдашняя его первая встреча с профессиональным театром.

               А на шоу собственно само шоу и началось. На сцену вылезли клоуны, много клоунов, разного роста и комплекции, с нарисованными на лицах грустными гримасами, в рваной робе, напоминающей восточные халаты мышиного цвета, во всклокоченных париках или рваных шапках-ушанках с горизонтально торчащими ушами-завязками, а некоторые и вовсе были с наклеенными лысинами. Ступни ног у клоунов были непомерно велики, чем причиняли страдания и неудобства при передвижении. Началась тихая, глухонемая клоунская жизнь. Клоуны бродили по сцене, пытались раздобыть горящие фонарики, убегающие от них, поймать улетающие шарики. Они переносили разные тяжести, при этом падая и спотыкаясь, попадая в нелепые ситуации, но всегда безропотно, без сопротивления, бесконечно страдая от собственного идиотизма. Некоторые самые решительные клоуны полезли зачем-то по зрительским рядам, ступая по спинкам кресел, с трудом переступая длинными ступнями через головы зрителей, чем вызывали крики публики, уклоняющейся от этих самых ступней, и гомерический хохот других зрителей, сидящих в стороне от передвигающихся клоунов.

               Один из клоунов, одетый в оранжевый халат, имеющий лысину и в то же время пышные остатки волос, запутался в огромной паутине, оказавшейся на сцене, и, как бы срывая её с себя, набросил паутину на зрителей, сидящих в первых рядах. Сидящие в первых рядах, срывая с себя паутину, стали набрасывать эту паутину на зрителей, сидящих в других рядах. Вскоре весь партер покрылся этой паутиной, зрители барахтались в ней, как мухи-цокотухи, многие хохотали, а некоторые истошно кричали вроде того: «Помогите!». Кукушкин со своего балконного места увидел, как забарахталась в паутине его Антонина в новом костюме и понял, почему зрители были одеты в простые одежды. Медленно пошел бумажный снег, падая откуда-то с потолка, засыпая зрителей в партере и не давая им успокоиться. Свет в зале загорелся, начался антракт. Балконы побежали в буфеты, а публика в партере, окончательно запутавшись в липкой паутине, продолжала барахтаться в ней, ещё больше путаясь и увязая в странном материале. Кукушкин решил было бежать и спасать Антонину, но представил, что сам запутается в паутине и подпортит свой новый костюм. Он не стал спешить, пошел медленно, пропуская вперед балконных зрителей, спешащих в буфеты и радующихся своим балконным местам, позволившим им посмеяться над партером, запутавшимся в паутине, и попить кофе в театральном буфете. Вскоре он оказался в вестибюле у дверей партера, откуда по одному выходили зрители, сумевшие выбраться из паутинных пут. Дети хохотали и веселились, рассовывая по карманам доставшиеся им бесплатные сувениры - остатки паутины. Зрители постарше выходили из зала с гордыми выражениями лиц, давая понять, будто благодаря собственной смекалке, смогли выбраться из сложного паутинного лабиринта. Вскоре Кукушкин увидел и Антонину с выбившейся из-под заколок прядью крашеных волос, в обрывках паутины, приклеившейся к её новой костюмной ткани, и вспомнил меткое выражение сатирика: «вся в паутине и бычках». Антонина набросилась на Кукушкина, будто не клоуны, а сам Кукушкин заточил её в паутинные сети:

                - Я как чувствовала и как знала, что добром это безобразие не закончится. Не билеты разыграли, а тебя дурака-идиота вокруг пальца обвели.
                - Пойдем домой, Тоша? – виновато спросил Антонину Кукушкин, отрывая от её костюма прилипшие кусочки паутины.
                - Нет! Я это так не оставлю, я досмотрю это безобразие до конца и покажу им, как издеваться над простыми трудящимися. Я до самого Швыдкова дойду и найду на них управу!

                Вокруг негодующей Антонины и жалкого Кукушкина, одетых отлично от публики, выделяющихся своими костюмами на фоне джинсово-свитерного однообразия, стали собираться зрители, возвращающиеся из буфетов, полагая, что шоу переместилось из зала и продолжается в вестибюле. Тем временем зазвонили звонки, давая понять, что антракт завершается, а настоящее шоу продолжится.
                - Ну что? – робко спросил Кукушкин.
                - Что, что? – вопросом на вопрос ответила раскрасневшаяся Антонина.
                - Может мне пойти в партер, а тебе на балкон?
                - Ещё что? – сказала Антонина и решительно направилась в зал на свое прежнее место.
 
                Кукушкин поднялся на балкон. И опять, как это было перед началом спектакля, из невидимых динамиков послышался шум колес, гудки паровозов. Сила звука нарастала, свет в зале постепенно погас, поднялся занавес. Но Кукушкин уже не воспринимал действие, происходящее на сцене, он думал об Антонине, о предстоящем скандале, который могла закатить его жена, умеющая и любящая делать это с большим успехом. Его привел в чувство дождь, который вдруг закапал откуда-то с потолка, поливая зрителей, сидящих в партере, в том числе и его Антонину и её новый костюм. По барьерам балконов, с трудом удерживая равновесие, балансируя на длинных поролоновых ступнях, медленно пошли клоуны, раскрыв над своими головами дырявые зонтики. Клоуны с зонтиками благополучно ушли, удержавшись на барьерах, не свалившись в зал, но заставившие публику изрядно поволноваться. Кукушкин посмотрел вниз с балкона, екнувшим сердцем отметил впечатляющее расстояние от балкона до кресел партера и немного успокоился, рассмотрев натянутую на металлических кронштейнах сетку на уровне пола балкона. Он вспомнил, что в точности такие страховочные сетки или очень похожие установлены между вторым и третьим этажами на фасадах старых сталинских зданий, облицованных розовыми керамическими фасадными плитками, имеющими последнее время тенденцию отваливаться и падать на головы прохожим.
 
               Вдруг на барьер балкона взобрался ещё один клоун, одетый в бледно-зелёный, не по размеру большой, комбинезон. На клоуна направили луч света и Кукушкин смог разглядеть его грустное лицо, вселившее в душу Кукушкина сострадание. Клоун своим видом напоминал официанта. На вытянутой руке над головой он держал исполинский поднос с множеством дребезжащих и звенящих стаканов и рюмочек, наполненных светлой жидкостью. Вторая рука клоуна была согнута в локте и прижата к груди, на ней висело белое полотенце. «Несут шампанское», - подумал Кукушкин, - «будут бесплатно поить публику». Но не тут-то было. Клоун и не думал спаивать публику. Он с трудом удерживал равновесие и поднос над головой. Звеня скользящими по поверхности подноса стаканами, клоун медленно передвигался, ступая по барьеру в сторону Кукушкина. Публика, затаив дыхание, следила за этим странным и опасным перемещением. Иногда в воцарившейся тишине визгливо вскрикивала слабонервная дама, сидящая в партере, не выдерживая наступившего напряжения, вызывая холодок страха в груди Кукушкина. Кукушкин наблюдал за длинными, приближающимися к нему поролоновыми ступнями, слышал надвигающийся на него звон посуды, втягивал в себя шею и глубже вдавливал своё тело в кресло, будто кресло было не театральным, а стоматологическим, а поднос не подносом со звенящими стаканами, а зудящей бормашиной. В какой-то момент он зажмурил глаза, представляя, как клоун, добравшись до его кресла, вдруг потеряет равновесие, качнет свой поднос, и все стаканы, стаканчики и рюмочки враз посыплются на несчастного Кукушкина, разбиваясь о его лысину, заливая его новый костюм липким, пенистым шампанским. Он представил себе, как холодные липкие струйки затекают за высокий, неудобный воротник сорочки, смачивая его спину и приклеивая сорочку к безволосому кукушкинскому телу. Представил, как вдруг все прожекторы зала осветят его мокрого и несчастного, похожего на загнанную, взъерошенную курицу, а вся публика взорвется от смеха, аплодируя клоуну и нисколько не жалея опростоволосившегося Кукушкина, принимая его за подсадную утку. Он открыл глаза, увидел перед собой клоуна, балансирующего на одной ноге, опасно опирающейся поролоновой пяткой на край барьера, а второй ногой размахивающего по воздуху в поисках ускользнувшей опоры. Кукушкин инстинктивно вскочил с места, потянул руки к подносу, собираясь поймать и удержать накренившуюся на него посудину, как вдруг почувствовал, как чья-то сильная рука нажала на его плечо и усадила его в кресло, а чьи-то мокрые губы шепнули ему в самое ухо, касаясь мочки: «Сидеть, блин! Не мешать работать!». Кукушкин почувствовал прилив энергии, его силы, подстегнутые жуткими видениями и спонтанно возникшим стрессом, возросли многократно. Он оттолкнул человека, усадившего его в кресло, бросился, ослепленный светом прожектора, к опасно накренившемуся подносу, ухватился за тонкие железные края, чувствуя немалое сопротивление со стороны клоуна и его намерения во чтобы-то ни стало опрокинуть поднос на голову Кукушкина. Он стал бороться с артистом, поймав дикий взгляд его черных глаз, храпя в его раскрашенное черно-белое лицо: «Что ж ты делаешь, дура?». Затем с легкостью акробата Кукушкин вскочил на бортик балкона, продолжая вырывать поднос из рук клоуна, наступая на его поролоновые ступни, лягая его своими коленками прямо в клоунский пах, и под крики зала повалился с балкона вместе с клоуном и подносом прямо в партер...

               Cтраховочная сетка не дала им долететь до партера. Сетка прервала их начавшийся полет, задержала сцепившуюся в борьбе пару (клоуна и Кукушкина), спружинила как батут, два раза подбросила упавших на неё, подняла при этом столб театральной пыли, поскрипела и успокоилась. Прошло несколько мгновений, показавшихся Кукушкину вечностью. Зал застонал от восторга и утонул в аплодисментах, а прожекторы осветили несчастного, ползающего по сетке Кукушкина, рассматривающего в облаке пыли поднос с приклеенными к нему пластмассовыми бутафорскими стаканами с запаянной в них жидкостью. Потом со всех сторон набежали клоуны и стали поднимать и затаскивать на балкон несчастного, внезапно обессилевшего Кукушкина. Делали это они небрежно. Клоуны хватали Кукушкина за части его новой одежды: за рукава костюма, c треском отрывая их от костюма, за костюмные брюки, стягивая их с кукушкинского безволосого торса с впавшим черным пупком, тащили за сорочку, снимая её с тела, отрывая от сорочки мелкие белые пуговицы, которые разлетались по сторонам, как редкие снежинки. Когда Кукушкина наконец-то вытащили на балкон и поставили на пол, он оказался в одних трусах, но с галстуком на шее, перевернутым на спину. Публика неистовствовала от удовольствия, некоторые аплодировали стоя, принимая произошедшее с Кукушкиным за главный номер шоу, а Кукушкина за театральную звезду. Затем Кукушкина взяли под руки и под неутихающие аплодисменты повели за кулисы. Его сопровождали два клоуна, надевшие белые халаты, что со стороны воспринималось, будто два санитара выводят несчастного зрителя, сошедшего с ума от нахлынувших впечатлений. Кукушкин покорился санитарам, он не сопротивлялся, а только уронил голову на грудь, и шел, запинаясь о ступеньки, находясь в лучах немыслимой славы, превосходящей успех и славу самого Славы Полунина.

               Тем временем на сцену выкатили шары разного размера и цвета. Клоуны покатили шары в зал, а зрители, радуясь полученным впечатлениям и легким шарам, летящим на них со сцены, стали толкать и ударять по шарам, отчего шары стали летать по залу, подлетая выше балконов, а некоторые долетали до люстры. Вскоре весь зал наполнился такими шарами. Публика, позабыв всё и вся, погрузилась в детство, неистово играла этими шарами, будто баскетбольными мячами, посыпавшимися с неба. Кто-то отправлял шары дальше, кто-то выше, а кто ударял по шарам сильнее и громче других, при этом все радовались и смеялись неизвестно чему и зачем. Но вскоре в зале запахло потом. Запах этот несколько отрезвил публику, которая медленно начала понимать, что это и есть окончание шоу, и что пора уже идти в гардероб, или, на худой конец, в туалет. Уходить никому не хотелось, а хотелось играть в чудные шары, но запах пота усиливался и делал свое дело, отрезвляя публику, вынуждая её медленно покидать зрительный зал.

               Антонина не участвовала в игре, она пыталась выбраться из зала в поисках своего несчастного Кукушкина, опростоволосившегося на глазах театральной публики и чуть было не разбившегося во время злополучного представления. Она пробивалась сквозь толпу зрителей, стоящих в проходах, отталкивала шары, летящие на неё, а публика, не понимая намерений Антонины, втягивала её в игру, подавая ей пасы и вынуждая Антонину отбивать летящие на неё подачи. Если бы публике объявили, что в её рядах находится сама жена того самого артиста, спрыгнувшего с театрального балкона, публика бы устроила овацию Антонине, и, быть может, стала бы качать Антонину и подбрасывать её вместе с шарами, как качали и подбрасывали Юрия Гагарина, вернувшегося на землю из космоса. Но на лбу Антонины ничего подобного не было написано, а сама она не желала быть узнанной.

               Антонина не сразу нашла кабинет директора театра. Она толкнула деревянную дверь с позолоченной табличкой и нечитаемой на ней фамилией, ворвалась в приемную. На вопрос преградившей ей путь секретарши «Вам кого?» Антонина ответила: «Я покажу вам Кузькину мать!» и влетела в кабинет директора, где увидела странную картину, которую никак не предполагала увидеть.
За большим письменным столом сидел полный человек, по всей вероятности директор, в крупных очках, многократно увеличивающих его глаза, отчего глаза занимали половину лица.

               В кабинете вдоль стен стояли и сидели клоуны ещё в гриме, только что отыгравшие шоу. Они пребывали в разных неподвижных позах, как действующие лица в последнем акте гоголевского «Ревизора». В центре кабинета на стуле восседал голый Кукушкин. Точнее сидел он не совсем так, чтобы голый, как мама родила, а в трусах, носках и даже при галстуке, правда перевернутым задом наперед. Кукушкин внимательно читал какую-то бумагу, и было видно, что все ждали от него какого-то важного ответа.
Антонина напомнила о себе, ткнула в Кукушкина указательным пальцем и с металлом в голосе, не терпящим никаких возражений, сказала, что они здесь вместе по бесплатным билетам, выигранным в честной телевизионной игре. На что полный человек в крупных очках ответил Антонине:
               - Мадам, бесплатный сыр бывает только в мышеловке.
Тогда Антонина ещё более рассердилась и спросила:
               - Что вы с ним сделали и по какому такому праву?
               - А вы ему кто будете, мама? – вопросом на вопрос ответил полный.
               - Позвольте! Это уже выходит за все возможные рамки приличия, - вскричала в сердцах Антонина.
               - Не позволю, мамаша. Ваш сын, или кем он там вам приходится, оказался на редкость талантливым актёром. Он спонтанно сделал законченный номер. И заметьте себе – весьма успешно. Мы приглашаем его подписать контракт и поработать в театре, пока временно, в качестве подсадной утки, а там посмотрим.
Один из неподвижных клоунов в облезшей зимней шапке с торчащими в сторону ушами оживился:
               - А фактура, фактура-то какая. Его и гримировать не надо, один пупок чего только стоит!
               - Будет тебе изгаляться, - сказал полный, - ещё не известно, как это у него получится на других спектаклях. Быть может, он только сегодня был в ударе, - и полный постучал толстым кулаком по деревянной крышке стола, раздвинув на нем ворох бумаг.
               - Сам маэстро обратил на него внимание, а Слава в людях не ошибается, - сказал клоун в шапке.
               - И какая у вас тут зарплата?, - приняла деловой тон предприимчивая Антонина.
               - Сдельная, мамаша.
               - От количества смертоубийственных прыжков с балкона? – сиронизировала Антонина.
               - От количества таланта и качества работы, мадам.
               Антонина подошла к Кукушкину, через его плечо заглянула в бумагу, которая оказалась контрактом. Она быстро пробежала глазами условия контракта с обозначенными там суммами и сказала:
               - Мы согласны.

               Кукушкины возвращались домой молча. Антонина размышляла над словом «стажер», которым в тексте контракта именовался её Кукушкин и которое не устраивало её своей неопределенностью и подозрительной временностью. Кукушкин вспоминал давние детские мечты стать актером, «цыкал» зубом, куда снова попал джем, съеденный им в директорском кабинете при распитии чая в знак подписания контракта. Под его пальто вместо сорочки и пиджака был надет клоунский комбинезон, выданный ему взамен пострадавшей одежды, оставленной на ремонт в костюмерном цехе.
               Завтра с утра он придет на работу, напишет заявление на отпуск, а днем в строго назначенное время явится в театр на репетицию.