На пруду

Очевидно, для предоставления культурного отдыха жителям нашего микрорайона был устроен пруд. Вроде бы, нехитрое это водное «заведение» глубиной больше двух метров и длиной около трёхсот шагов с неопределённого цвета водой… Нет, конечно, цвет её определить можно, но приблизительно: оттенки серого, зелёного, жёлтого и местами – коричневого. А в общем, нормальный сочный букет, так характерный для стоячей воды.
Южный берег пруда обрывист, а северный полог, так как в нескольких шагах от воды проходит дорога к асфальтному заводу, собственно говоря, и организатору этого «изменения ландшафта». Пейзаж вокруг незатейливый: степь да трубы, нагромождения бетонных плит, канавы, заросшие ряской, снова плиты кое-где по берегам этого мини-водохранилища. Вдалеке – остов какого-то ангара, рощицы и железнодорожная насыпь. Обычный вид окраины провинциального города, славящегося своими абрикосами, зеленью (в смысле, «хороший зелёный городок») и тишиной (примерно, до десяти вечера).

Так вот, нехитрое, как я уже говорил, сооружение, а даёт и нашему микрорайону право на отдых, особенно летом. Дело в том, что наш микрорай… (опять это слово!) кусок города обособлен и нуждается в такого рода водных ресурсах. Вот нам их и дали. Всё хорошо. Не надо нервничать.

Хотя у нас есть ещё один пруд, но он, мягко говоря, на любителя (комаров, густых камышей, затхлой воды и карасей). Купаться там нельзя, вернее, рискованно кинуться в его ещё более коричневатую пучину, отталкивающую взгляд своей мрачностью. Помнится, всё же кто-то сделал это, и потом стали говорить о наличии на дне этого «глубоководного болота» арматуры, железобетона и прочих унылых «обитателей» опять же окраин нашего города. Ладно, забудем об этом гидротехническом (нет, язык не поворачивается), просто сточном сооружении, испытывающем на себе к тому же составы для промывания вагонов.

Есть пруд, чистый, глубокий, близкий. И, конечно, притягательный для неискушённой публики. Представьте: конец летней недели или же другие выходные. Жара. Мощное дыхание степей. Кинотеатр в городе плохой, футбола, допустим, нет, по телевизору – «чернуха», повторы, гадость всякая. Ну, и куда ещё податься? На море? Правильно, на наше маленькое, скромное, обросшее камышом море.

(…)Николай Синебрюхов лежал в траве и тоскливо вспоминал подробности вчерашнего «культурного отдыха». Приехали. Он точно помнил, что приехали, а не пришли. На чём – это уже неважно. Большинство, пришедшее пешком или приехавшее на велосипедах, неодобрительно посматривало на неё. Тут два варианта: на бабу или машину. «Тьфу ты! – сплюнул Николай. – Приехали же! На машину, конечно. Вечно тут бабы какие-то, но как без них? О, самые сладкие воспоминания, как-никак: жадные губы в дешёвой помаде, нетерпеливые руки, смешки, неприкрытые от свободы; жажда, в общем, была. Жарко, - заключил он. – А теперь – нет: прохладненько, ветерок обдувает. Вот только окурки, крышки, пакетики, презервативы (как же без них) и, наверное, тела собратьев где-то рядом…»

Лежать ему теперь долго, очень долго, поэтому грех не поразмышлять. Общение с природой, как всегда, вылилось в нецензурное общение. «С нашими людьми надо по-фашистски, - бормотал рыбак, проходя мимо, небритый, в засаленной кепке: - под автоматами, б…дь, всех заставить собрать это всё…» Поискал, нет ли выпавших денег, и побрёл дальше. «Маргинал здешний», - подумал Синебрюхов, внутренне радуясь, что его не зацепили.

Что касается рыбаков, то это мужчины пожилого возраста, угрюмые и на велосипедах, и весёлые – на автотранспорте, а также пацаны, так скажем, третьего вида. О первых двух будет сказано позднее. Так вот, для рыбалки здесь, на пруду, настоящий рай, вот только рыбы маловато, да и мелкая она и капризная, и… Да, ладно – спасибо, хоть такая. Раки есть ещё, то есть были: их оказалось выловить легче. Пацаны, со свойственным им энтузиазмом и ловкостью, и серьёзные дяди браконьеры, со свойственным им размахом подручных средств, много раз черпали этих гадов из потайных глубин.

Так теперь придёшь утречком, посидишь, скучая и ругая, на чём свет стоит, и погоду, и рыбу, и жадных «коллег по цеху»; плюнешь, глядя на трёх тощих пескариков, заречёшься приходить сюда больше, и, считай, отдохнул. Правда, когда покидаешь потом пруд, он кажется осиротелым и богатым, и таящим свои богатства, а ещё холодным и прекрасным. Когда же снова приходишь к нему, надежды постепенно гаснут, тонут в неизведанных глубинах, и думы под стать: о вырождении рыбы, о хамстве, о слабой природе, насилуемой человеком, о проектах создания платных прудов и об удаче, что вот сейчас, когда не ждёшь, вдруг и привалит рыбацкое счастье. И в дождь, и в снег, и в зной, на дубильном ветру и в томительном затишье всё ждёшь этого мига…

(…)Синебрюхов считался элитным, почти иностранцем. И поэтому, появившись на этих берегах, был немного уязвлён, а потом и ещё больше. Когда выпили его светлую душу и он глянул на мир выпуклыми глазами, он начал многое понимать и различать. Оправившись от стресса с переливанием и очутившись в траве, он, вслушиваясь в доступные теперь звуки, понял необычайную простоту русского языка. Оказывается, в нём всего три-четыре десятка слов (это с местоимениями, частицами и междометиями), причём довольно похожего состава. «Конечно, - подумал он тогда, - к чему здесь, в глуши, на жаре, в безделье изощрённый словарный запас? Слова всезаменяющие, матерные. Комплект. Самые доступные, простые и смелые. Почему неприличные? Ах, да… - Солнце поднималось и путало его пологие мысли, нагревало тело. – Да, не очень уместные в воспитанном обществе, зато… э-э… демократичные.»

Да, язык на пруду был иным, нежели полагают. Как правильно подметил г-н Синебрюхов, довольно однообразный и режущий ухо воспитанным на Толстом, Достоевском и комсомольских утренниках людям. В общем, теперь, наверное, уже вполне легальный, но пока ещё стыдливо заглушаемый в эфире писком. Терпимо, обтекаемо, так скажем, непечатный. Как подходишь к местам общественного купания, так и различаешь его сплошным потоком, через слово, отдельными изречениями и просто так, от полной гармонии с природой. Бывает оправданно (интересный термин, введённый в последнее время): ну, когда коленом о плиту, извините, трахнулся. Так нет же: вода, понимаешь, ох…, еб…, теплая, в общем; Лёха ох…, еб..., дерзкий, надо полагать.

(…)Мне уже переводчик нужен. – Синебрюхов, вообще-то, бывший россиянин, но эмигрант «царского образца». – Надоедает тоже, тоску навевает… Короче, надо вспомнить что-нибудь поинтереснее…» Пошёл дождь, а он всё лежал, копаясь в сухой заскорузлой памяти. Шумел камыш, ласково плескалась водичка. «Когда развезло, - уцепился Николай, - то есть вода стала казаться прозрачнее и веселее, все стали прыгать с мостика, с шумом, брызгами, по одиночке, группами, вниз головой и «бомбами». Не то. Всё это стандартно. Как ещё говорится? Безыскусственно, - временами у него прорезался финский акцент. - Ну, попрыгали, поплавали, поныряли, ещё приняли, поцеловались – дальше развивать нельзя – людей много, светло. Да, посидели на бережку, пофилософствовали о цене на водку, о видах на урожай, о бабах вообще и о Любке в частности, ну, и так далее…» Камыш, сонный трепет волн, зычный голос пастуха и скорбное мычание…

Сидишь, ожесточённо перебираешь камешки, слушаешь матерные выверты и думаешь: от лени это, от скуки. Что там перебирать? Даже слова лень найти! Прилепил, ляпнул, «выразился» и забыл. А может, оно так естественно? И надо не педантствовать: новое время – новый язык. Всё равно не уследишь, тут вот, например. Сигают в воду, орут, плещутся… что там ещё? Ну, и дальше, говорю, незатейливо. Им бы, здоровым, молодым - работу, да? Ан нет. Лето. А потом, в городе, при взрослых, в школе, с матерью перестраиваются как-то же, переключают там что-то в мозгу? Да. Вот оно как! Плывёшь и размышляешь. И получается отдых бескультурный. Уже и необидно как-то, а хочется просто уйти туда, где смотрят ясными добрыми глазами, говорят «пожалуйста», смеются, но не над грязным и пошлым, занимаются делом. А потом отдыхают, матерясь…

(…)«Вспомнил, - загудел Синебрюхов и хотел было даже перевернуться на другой бок. – Раков ловили! Вот занятие было: шарили под камышами с налитыми кровью от усердия глазами, одного, мелкого и с единственной клешнёй, выбросили на берег и забыли. Потом собрались, вернее, себя собрали, уехали и меня забыли! Эх, село солнце… Ну, вот и всё! Несчастный я, видно, и уже не суждено мне попасть на родимый завод!»

Да, и о пацанах. Как я уже говорил, они бывают трёх видов: первый – довольно ловкие, но застенчивые и тихие по одиночке, поэтому сбиваются в ватаги, где уже без страха матерятся, извращаются и наслаждаются нелёгкой жизнью. Их встретишь и на пруду, где они гоняются друг за другом, обзываются, дерутся, и около ларьков с пивом, и на футболе (в этом случае у них есть вожак); в школе, разъединённые, они просто хорошисты. Второй вид – более смелые, а повзрослеют – опасные, самостоятельные, склонные к технике и компьютерам. У них первых появляются мотоциклы и развязные девчонки. Матерятся «культурнее», чем представители первого вида, от родителей зависят меньше. На пруду появляются вечером подвое, потрое, реже – почетверо, держат себя высокомерно и красиво прыгают с обрыва. В школе они – загнанные в свой угол троечники или «липовые» отличники.
Ну, а Николай Синебрюхов, если вы ещё не догадались, - это, да простят меня за рекламу, сорт пива. Его пустое стеклянное тело лежит много дней и ночей на берегу пруда и вспоминает, а когда уже нечего вспоминать, горько плачет и проклинает злую судьбу, которая забросила его невесть куда.
6.08.2005