А куда же прежнее?

У одного молодого начинающего писателя (молодого, как писателя, а вообще-то – не очень, хотя здесь это, пожалуй, не важно) случилось несчастье: в одночасье пропали все его рукописи. Его дети, пока он был в командировке, сдали в макулатуру все, что в доме было бумажного. И вот, он возвращается, предвкушая, как он сядет вечером за стол, и запишет очередной рассказ, который, пока он там трясся на верхней полке, ему придумался, а тут – все! Нету. Он в первый момент, как это понял, ну так расстроился – только что чуть-чуть руки на себя не наложил. Даже сам удивился, до чего, оказывается, все это для него было важно. А потом, конечно, справился (мы же уже говорили, что вообще-то он уже не мальчишка был), и давай все восстанавливать. Между прочим, несколько сот рассказов, да три повести, да пару глав, может быть, даже и романа, да две пьесы (пьес, правда, было не жалко, если честно).

И что-то даже и сгоряча восстановил. Например, рассказ о том, как он однажды заблудился, было, в лесу, да нашелся. И еще рассказ об отце, когда тот был совсем молодой, и жил тогда в Мелитополе. И рассказ о том, как он как-то в школе подрался.

А потом видит – какая-то интересная чепуха получается: пока он прежние свои рассказы вспоминает да записывает, ему все время какие-то совсем новые сюжеты марятся. Он их давай записывать, а они – подмигнут, и скроются. Он их догонять – а они не догоняются, не даются. Он тогда опять старое переписывает, а в это время снова новые, еще лучшие истории в голову откуда-то лезут! Он за ними, а они от него, только язык показывают. Прямо он замучился.

Он уже придумал вообще затаиться, притвориться, и только для вида прежнее восстанавливать, а сам – новое ждать. Даже на отдельном столике специально бумагу разложил, ручку приготовил, думает: если что – я раз, и сюда, за этот столик перепрыгну, и успею. А прежнее – куда ж оно денется? Оно ж там, где-то в голове, ведь все равно есть? Но, видать, не с тем он с чем-то связался, оно его раскусило, и вообще – ни прежнего не показывает, ни нового не дает.

И тогда он говорит себе, причем, на этот раз уже без внутреннего, этого, лукавства: «А, ну его все! Жаль, конечно, утраченного, но, ведь, еще больше жаль, что новое не дается. Сколько же мучиться?» И вообще успокоился.

И на следующее же утро, часа в четыре, подскакивает, и давай строчить новый рассказ! К семи утра дописал, перечитал - хорошо! Ей-богу, хорошо получилось! Про ведьму рассказ. А на следующее утро – еще один, а потом и еще, и еще. И как-то пошло оно, пошло. И, пожалуй, лучше – не лучше, а как-то совсем иначе, чем до сих пор.
Только он уж теперь эти свои новые рассказы, во-первых, не просто на листочках хранит, а еще и на диске. Хватит, дескать, дразнить, Кого Там.
Кстати, старые-то рассказы он тоже иногда вспоминает и записывает, но – осторожно так, чтоб не спугнуть.