Судьбы. Валик

Священник, пастор говорит как бы прощальную проповедь, стоя перед церковью. Он рассказывает о том, что старался быть хорошим пастором, честным с ними во всём, не отвечать религиозными клише на их проблемы, заслоняться от них своим положением, старался жить как они и чувствовать как они. Он обращается к конкретным людям в церкви, говоря о том, что их жизнь была изменена благодаря его усилиям, а не вопреки им. Он не обращал внимания на понятие «репутации», он был другом грешникам. И эти бывшие грешники сидят сейчас в зале. Он предоставляет им судить его сердце, его жизнь. Его семья оказалась разбитой. Он описывает свои чувства, своё отчаяние. Он говорит о том, что в результате начал сомневаться в Боге, в мудрости Его постановлений. Есть ли Бог? Я не знаю. Я пытаюсь быть честным с собою, без религиозных клише. Но ведь это ничего, что он сомневался? Ничего, что его мучают сомнения; ведь этому есть причина – разбитая семья. Он спрашивает церковь примут ли они его таким? В чём его ценность? В умении пользоваться религиозными клише (умении быть частью «организованной религии?» В безапеляционном утверждении религиозных истин, религиозного мышления? И слепой праведности, которая не знает искушений, испытаний, и даже их превращает в некий театр? Или в честности, в признании своих ошибок, недостатков. И умении служить людям, понимая и признавая эти недостатки. В церкви наступает длительное, продолжительное молчание. Чувствуется напряжение. Тогда, словно нехотя, из её середины зала поднимается наиболее опытный пресвитер и произносит в тишине: «Наш брат согрешил, он пошёл по опасному пути. Мы можем осудить его, или...нет. Христос заповедовал нам любить тех, кто согрешает. По-этому мы принимаем тебя, брат, и понимаем твои страдания и сомнения». Он произносит это, словно поколебавшись вначале, не вынести ли справедливый приговор. Пастор молча всё это слушает. Церковь ждёт. Тогда он говорит: «Я благодарен вам за понимание, за принятие. Но это именно то, что заставляет меня сейчас сказать вам, что я ухожу. Я бросаю вас и церковь. Не христианского сострадания я ждал от вас, но человеческого.»