Наколка

   Сурен Акопович все свои пятьдесят четыре года прожил в Москве, говорил на чистом московском диалекте, слегка торопясь в разговоре, проглатывая где гласные, где согласные и, конечно, "акая" во всех словах. И в то же время при всей безукоризненности его московской речи, в нем любой мог безошибочно определить кавказские корни, столь убедительным был согнутый дугой нос и зоркие карие глаза, унаследованные от воинственных предков. Роста Сурен Акопович вышел небольшого и для компенсации природной несправедливости голову  всегда держал вызывающе гордо поднятой кверху. У него на этот счет существовала  своя теория, которую он любил излагать в компании за столом, энергично комментируя свои слова жестами:

  - Человек, который  смотрит вверх, к небесам - высок и велик, даже если он небольшого роста, даже если он ребенок. А вот если человек сверлит взглядом землю - он низок, он раб, даже если ростом удался с останкинскую башню.

  При этом автор теории всегда дарил победный взгляд своих, наполненных юмором и радостью,  глаз каждому из сидящих за столом.

  И в семейной жизни Сурен Акопович придерживался того же правила. Его жена Галя, сантиметров на пятнадцать-двадцать длиннее его, из-за величественно вскинутой головы мужа всегда чувствовала себя в каком-то подчиненном положении, хотя на работе была грозой для своих сотрудников.

  Сурен Акопович работал в солидной инофирме и слыл знающим, опытным специалистом, которого по причине высокого профессионализма и незаменимости начальство ценило и тщательно оберегало. Вся анатомия работы, все ее профессиональные тайны ему были давным-давно известны и работал он безошибочно, четко, но... скучно, скучно, безумно скучно становилось ему от всего этого и только деньги, которые в достатке и исправно платили на фирме, удерживали его там.

  Но вот заканчивался рабочий день и Сурен Акопович с дорогим кожаным портфелем в руке, царским кивком попрощавшись с сослуживцами и охранниками, выходил из здания фирмы. Все, наконец-то он свободен!  Свободен!

  Настоящее призвание и любовь Сурена Акоповича были не к работе, а ко всякому лицедейству. Как же он любил и в детстве, и в молодости, и сейчас в свои уже зрелые годы, подурачиться с переодеваниями, с изображениями каких-либо известных персонажей прошлого и современников. Но самым любимым и главным в его репертуаре был Сталин. Сурен Акопович и ростом и лицом походил немного на вождя народов и иногда, когда оставался дома один, забирался в ванную и начинал гримироваться. Он зачесывал волосы назад, специальным вишневым клеем приклеивал усы, потом одевал китель, специально для этой цели купленный на барахолке, и раскуривал трубку.  Глядя в зеркало, он менял позы и прищур глаз,  играл мышцами лица, пытаясь добиться наибольшего сходства. Создав в результате кропотливой работы нужную маску, Сурен Акопович, посасывая трубку, выходил из ванной и начинал ходить по квартире, упираясь взглядом в потолок, импровизируя мягким, вкрадчивым голосом со сталинским акцентом всякую всячину:

   - Таварищ Жюков, а ви что думаете по поводу ачередного павишения курса доллара? Может бить нам расстрелять министра финансов? Ви согласны, таварищ Жюков? Харашо, таварищ Берия, исполняйте.

   Он проходил комнату по диагонали и, плавно, указующе двигая рукой с трубкой, возвращался:

   - Лаврентий Павлович, пачему па телевизору адни американские паршивие фильмы идут, ви куда смотрите? Адни голые баби, нармальному челавеку пасматреть нечего, сплашная безыдейность. Может бить нам расстрелять министра культуры, а? Или атправить знакомиться с геаграфией дальних угалков нашей родины? Ви что, таварищи, думаете?

   И снова, дойдя до угла, Сурен Акопович разворачивался на каблуках и, вперив взгляд в потолок, продолжал со всей серьезностью:

   - Таварищ Ельцин, ви почему опять на заседание пришли в нетрезвом виде? Вам что, на всех наплевать, да? Так может быть и ми наплюем на вас и расстреляем, а? Что скажете, таварищ Жюков? Правильно? Тогда исполняйте.

   У стены сидел кот Васька, круглыми, наполненными удивлением глазами, отслеживающий челночные перемещения хозяина. Сурен Акопович глянул на него и в очередной раз по сталински, коротко взмахнув трубкой, произнес:

   - Таварищ Василий, ви самый настоящий апортунист, даже ревизионист. Ви совершенно не ловите мишей и тем самим приносите непоправимый вред нашему народу. Ви вредитель, таварищ Василий и паэтому ми должны вас расстрелять. Правильно я гаварю, таварищи?

   Он все больше и больше заводился, и казалось, что  чисто внешне  все  получается довольно прилично, быть может, даже лучше чем в кино. Сурену Акоповичу не нравились многие киноверсии Сталина, особенно последних лет, они казались ему неправильными и фальшивыми, все время делались крены в какую-то одну сторону. То это был добрый, мудрый вождь, то сатрап, то чуть ли не курносый, а то и вообще огромных размеров мужик, в общем - сплошные карикатуры.  Каждый раз, входя в образ, Сурен Акопович задумывался, над тем, кто же такой  на самом деле Сталин и в чем заключалась его общепризнанная гениальность? Анализируя все свои знания из истории и литературы, он  быстро приходил в тупик и сомнения начинали одолевать его.  Сурен Акопович рассуждал просто: если Сталин - гений, то в чем заключалась его гениальность? В том, что он оказался на самом верху? Так в России и до него и после не раз бездарности правили балом, такая уж страна, такая у нее планида. Может быть в том, что он пересажал и перестрелял миллионы? Так опять же у него были не менее гениальные предшественники и последователи, просто ему для этого времени выдалось побольше,  да и бандит он покруче. А что еще? Может быть победа в войне? Так это даже обсуждать нельзя, потому что Сталин имеет отношение только к тому, что она  стала безмерно кровавой и гибельной для страны, а уж победу то народ обеспечил. Кстати, Иосиф Виссарионович ведь сам так  и сказал о народе. Быть может индустриализация на костях рабов и заключенных? Но, наверное, в 20-м веке такое решение все-таки не есть признак гениальности. Вот ведь, черт возьми, какая историческая задачка.

   Так, размышляя, Сурен Акопович снова двинулся к окну. Вот он остановился перед висевшей на стене фотографией жены и, покачавшись взад-вперед с каблука на носок, еще больше прищурившись, изрек:

   - А ви, Галина Николаевна, где били позавчера и пачему так поздно пришли дамой? Может бить она у вас била, таварищ Калинин, или у вас, таварищ Хрущев? Ничего, я все выясню и расстреляю вас, дарагая Галина Николаевна. Правда, Лаврентий?

   Зазвонил телефон. Сурен Акопович, не торопясь, с должной важностью медленно поднес телефонную трубку к уху и, опережая неизвестного абонента, произнес:

   - Кремль. Сталин.

   Звонила жена:

   - Ладно, Суренчик. Хватит дурачиться. Давай сегодня сходим куда-нибудь, посидим. Я предлагаю в Риони, на Арбате, давно там не были. Как?

   - А что скажет таварищ Василий - и Сурен Акопович трубкой указал на кота.

   - Товарищ Василий скажет, что мы встречаемся в девять на Смоленской, на стороне Арбата. Жду.

   Сурен Акопович повесил трубку, подошел к зеркалу и начал пристально всматриваться в отражение, меняя положение головы, выражение глаз, несколько раз пробовал улыбнуться и вдруг  вспомнил свое состояние, когда впервые в хронике увидел как Сталин смеется. Его рот в оторочке густых усов был полон  прокуренных, мелких, гнилых зубов. Сурену Акоповичу это казалось просто невозможным,  но беспристрастная кинопленка жестко зафиксировала  сталинский изъян. Он еще раз бросил взгляд в зеркало, осклабился, оголив  крепкие, не испорченные временем и жизнью зубы, усмехнулся и сразу же напустил на себя мудрости, прищурив глаза и согнав лоб в морщинистую гармошку. После этого  подмигнул себе  и начал быстро разоблачаться, умываться и вскоре вышел из дома, решив доехать до Арбата, а там прогуляться пешком до Смоленской.

   Времени хватало, и Сурен Акопович шел по людному, шумному Арбату, глазея по сторонам, тормозя около торговцев, художников, музыкантов. Вдруг около ресторана "Старый Арбат" он приметил необычную группу, молчаливо стоящую недалеко от входа. Это были так называемые двойники Ленина, Сталина, Николая Второго и Брежнева, которые отрабатывали гонорар, своим видом привлекая публику. И действительно народ, посмеиваясь, с любопытством приглядывался к ним. Сурен Акопович подошел ближе и начал внимательно и критически рассматривать этих персонажей, конечно же, больше всех его интересовал Сталин.  Опытный, нацеленный  глаз Сурена Акоповича высмотрел, что во всем двойник  Сталина неправильный:  рост,  комплекция, усы, волосы не те, а вот с глазами непонятно, потому что он все время смотрит вниз. Этот «двойник»  постоянно сплевывал и тротуар вокруг него был  расцвечен многочисленными плевками. Вдруг Сурен Акопович  отчетливо услышал, как Сталин с хорошим матерным началом обратился к Ленину за куревом. Тот, тоже тихой скороговоркой матюкнулся, но просьбу или приказание выполнил. Сталин взял сигарету в рот и, держа ее двумя пальцами, замер в ожидании огня. Сурен Акопович увидел на пальцах его большой, с набухшими венами,   кисти  крупные, синефиолетовые неровные цифры. На указательном пальце была выколота единица, на остальных девятка, четверка и снова единица. Выше пальцы опоясывали размытым наколотым фиолетом какие-то перстни с неясными рисунками, а на  тыльной стороне ладони синела другая наколка – хищная морда оскалившегося кота. Сурен Акопович сразу вспомнил недавно попавшуюся ему книгу о татуировках заключенных и подумал:

  «Да, вот пожалуй точная деталь, все объясняющая и создающая абсолютно гармоничный образ. Наверняка у Сталина где-то,  хоть  подмышкой  что-то в этом роде было. Должно было быть. Тогда все встает на свои места, тогда полная  гармония между образом и страшными делами его.».

  Сурен Акопович еще раз посмотрел на четверку двойников и пошел к Смоленской, вызывающе гордо подняв голову вверх.