Об источнике света

       Об источнике света
       
       
       размышления о романе Айрис Мердок «Море, море»




















       «Даже зуб собаки излучает нездешний свет для тех, кто ему искренне поклоняется», - сказал один из героев романа. В сущности, это – главная мысль книги, выраженная емко и лаконично. «Море, море» - один из самых трагических философских романов писательницы. Как обычно бывает у Мердок, с комедийными нотками - так что комизм ощущается даже в наисерьезнейших местах книги (за редкими исключениями). Нелепая и одновременно возвышенная история. Как это часто бывает в реализованном воплощении человеческих грез об истинной любви.
Главный герой, Чарльз Эрроуби, знаменитый преуспевающий режиссер, решил отказаться от славы и шума ради возвращения к истокам – воспоминаниям детства, воскрешению драгоценных для него воспоминаний о первой любви. О чертах характера, безусловно, одаренного человека, говорится в начале повествования: «Если правда, что неограниченная власть развращает, тогда я - самый развращенный из людей. Театральный режиссер – самодержец (иначе он не выполняет своего назначения). Я слыл безжалостным и всячески поддерживал в людях это убеждение…» Чарльз, употребляя несколько театрализованные характеристики самого себя как «тирана» и «деспота», на самом деле – ярчайший эгоцентрик. Даже будучи очень талантливыми и высокоразвитыми людьми, такие личности во многом душевно слепы. Из-за нежелания видеть некомфортную для себя картину мира, суть той или иной ситуации, личности.
Это не так, потому что я не хочу, чтобы это так было. Этого не может быть, потому что я не хочу, чтобы было именно так. И даже если такой тип героев сталкивается с реальностью, которая никак не может ему понравиться, он изо всех сил старается скорректировать ту или иную ситуацию или человека так, как ему хочется. Во многом это определило историю любви Чарльза к Хартли.
Еще не начав разговор о сущности самой героини (высказывание кузена Чарльза о «зубе собаки, излучающим нездешний свет» - это о любви Чарльза к Хартли, и сравнение с зубом собаки – это сравнение с Хартли), выводы о герое уже можно сделать. Так (в общем-то, слепо) очароваться вплоть до одержимости может не каждый человек и на протяжении многих лет общения не понимать предмет своей любви опять же может не каждый. Внушать себе на протяжении всей жизни, что Хартли все же его любила, способен только тот, кто очень преуспел в искусстве самообмана и самообольщения. Когда кузен говорит Чарльзу, что люди обычно делают то, что им хочется (если исключить ситуацию с силовым воздействием, шантажом и прочими уголовно наказуемыми деяниями), Чарльз это не воспринимает. Простой вывод – Хартли ушла тогда, потому что ей так захотелось, и не хочет возвращаться сейчас, потому что ей этого не хочется – Чарльзу не нужен. Он для него неприемлем, неприятен, непереносим. Только в конце этого длинного романа (более 400 страниц) Чарльз уже не может не признать, что все же, возможно, Хартли его вообще никогда не любила. А муж ее вполне устраивает.
На самом деле Хартли – особа в иных ситуациях куда более черствая, чем сам Чарльз, и уж, конечно, не менее эгоцентричная, – не могла уж совсем никак себя не проявить, остаться такой неразгаданной загадкой на целые десятилетия после своего ухода от юного возлюбленного. Для Чарльза она – некая очаровательная картинка, милое личико, физически развитое сильное ловкое тело. А спустя сорок лет он ищет следы былой красоты и с трудом их все же находит, радуясь, что вопреки разрушительной силе Времени, любовь его не потускнела и не угасла. А что было? И что осталось? Что вообще составляло суть его отношения к Мэри Хартли? В ее присутствии он чувствовал себя наполненным некой радостной светлой энергией счастья, то есть Хартли – источник этой энергии. Что она вообще собой представляет, он просто не вдумывался, если даже спустя столько лет вплоть до последних слов своего повествования никак не может успокоиться и определиться хоть в каких-то выводах о своей Беатриче.
Если бы он ее понял еще на заре своей юности, очарование развеялось бы как дым? Ведь она не менее чем он, желала властвовать и быть единственной. Но в жизни и в сознании подходящего для нее человека. Несмотря на все свои видимые недостатки, ее простой муж Бен как раз таким и оказался. Тогда как склонный к доминированию, командованию, режиссуре собственной жизни и домыслам, Чарльз совершенно ее не устраивал. Пусть она не могла это сформулировать, не находила нужных слов, но еще в школьные годы эта кажущаяся наивной и бесхитростной девушка уже отчетливо осознавала: путь Чарльза – это путь наверх, его будут окружать поклонники и поклонницы, а она, Хартли, рядом будет всего лишь тенью Маэстро. Вызывать у окружающих жалость и недоумение. Как это – рядом с ТАКИМ человеком, такой величиной и эта простушка, ну надо же! Ей это было не нужно.
Быть Галатеей, творением самолюбивого Пигмалиона, подобно всем остальным поклонницам Чарльза, Хартли отнюдь не желала. Она не хотела играть по его правилам, становиться частью его реальности. Ей нужна была своя собственная. А он всю жизнь отказывался в ней это понять.
Может быть, в данном случае, ни о какой особой глубине личности эти свойства характера Хартли не говорят. Скорее это инстинктивная самозащита и желание иного утверждения своего «я» в жизни. И, естественно, отсутствие великой любви к Чарльзу – если б она была бы, девушка могла попытаться переступить через внутренний дискомфорт, но ей не хотелось. Зачем эти жертвы? Хартли четко знает свое место и хочет жить среди людей простых, похожих на нее, это говорит о ее самолюбии и в какой-то степени о здравом смысле.
Само начало жизни, детские воспоминания Чарльза определили контраст, наличие сразу двух пластов в его мировосприятии: родительского непритязательного, несколько сурового, аскетизма и «светского» блеска тети Эстеллы, которая для него была «фигурой символической, сверхсовременной, даже футуристической, как вещий зов в мое собственное будущее». По собственному выражению героя, тетя его «обитала в стране, которую я был твердо намерен найти и завоевать».
Дальнейшее восхождение Чарльза на театральный Олимп – это достижение детских целей, поиск себя, становление личности. И утрата… утрата своих пуританских корней, о которых часть его души сожалела. Это было связано и с образом матери и с Хартли – ее нежеланием менять среду обитания, неприятием перемен, которых так жаждал он сам тогда. И ощущение этой утраты с годами не притупилось, оно обострялось, росло, кровоточило, пока не превратилось в навязчивую идею.
Вот почему коллеги и поклонницы блистательного режиссера Эрроуби не могли понять, что влечет его к этой простой замужней женщине пенсионного возраста безо всякого светского лоска и даже ухоженности с бессвязной речью и спутанным сознанием? Что влечет его к уединенным местам, подальше от блеска, шика, «общества», даже юности и красоты? Это совсем уж совсем обескураживает ослепительную женщину-вамп Розину и отлично сохранившуюся еще моложавую добрую умную совестливую Лиззи. Комизм романа становится все курьезнее по мере приближения Эрроуби семье Хартли и все большей очевидности для окружающих серьезности его намерений в отношении этой почтенной особы, облик которой на данный момент не выдерживает сравнений с его предыдущими возлюбленными-актрисами, и он сам это понимает и прекрасно отдает себе в этом отчет.
Все смеются, но Чарльз ностальгирует – по утраченной детской энергии чистоты и света, по непосредственности, по невинным ощущениям рая на земле, которые были ему когда-то доступны. Мир театра, закулисья – для него это пройденный этап, реализованные мечты, искусственность, мишура, блеск, который уже ничего не дает ни уму, ни сердцу. И совершенно уже не влечет, отвращает, отталкивает. Он хочет вернуться к истокам. К той мистической черте, когда незамутненное ощущение счастья было возможным.
 «Когда я решил писать о себе, передо мной, естественно, встал вопрос: значит, нужно писать о Хартли? Ну конечно, думал я, писать о Хартли нужно, раз это – самое важное в моей жизни. Но как? Какой стиль, достойный этой священной темы, могу я выбрать или выработать и не окажется ли нестерпимо мучительной всякая попытка вновь пережить те события? Или это будет попросту святотатство? Или вдруг я возьму неправильный тон и вместо чуда получится нелепый гротеск?» - так начинается в романе разговор о том, что Чарльз считал главной темой своего повествования. Места, посвященные ощущениям героя и его представлению о Хартли, - наипоэтичнейшие в романе, они составляют его сердцевину, главную прелесть. Но то, что Чарльз любит именно образ Хартли, плохо понимая ее на самом деле, очевидно даже из детских его воспоминаний, которые полны упоения и верой в абсолютное единство их душ. Он, конечно, осознает, что интеллектуалкой, подобной ему, она не является, но считает, что она обладает мудростью невинных, видит в ней ангела.
Дальнейшие события ясно показали, что кем-кем, а добрейшей душой она не является. Другое дело, что молчание, уклончивость и милая улыбка до поры до времени вполне могут сойти за видимость добродушия в человеке, тем более юном, незрелом и симпатичном. Разумеется, Хартли – не демон, вообще не фигура сколько-нибудь значительная, она именно «зуб собаки», некая бесцветность, характер ее в представлении Чарльза размыт настолько, насколько это удобно ему – в пустую оболочку легко можно вместить придуманное содержание. И ему на протяжении всей жизни это удавалось. Но есть вещи, которые все же в какой-то момент стали ясны и ему: нельзя же всю жизнь заслоняться от истины. Брак с Беном, человеком нелегкого нрава, для Хартли был определенным самоутверждением: если не она, то никто не будет его любить, для него она, Хартли, является образом Иисуса. Фигурой максимально значительной, дальше некуда, большим быть невозможно. Тогда как для Чарльза – кем, музой? Неким образом возлюбленной, о котором он грезил, читая Петрарку с Шекспиром? Этот образ проверки временем бы не выдержал, будничное существование в браке среди театрального окружения Эрроуби сделало бы ее фигурой комической, и она это понимала. Тогда как, сбежав еще в юности, она намертво застряла в памяти Чарльза, а воспоминание в иных ситуациях обладает большей властью над человеком, чем реальная конкретика.
Разумеется, она не намеренно просчитывала свои ходы, просто жизнь со временем ясно выявила ее человеческую суть, которая долго ускользала от понимания Чарльза. Решив для себя, что брак ее быть счастливым не может по определению (потому что это брак не с ним, Чарльзом), он делает все, чтобы его разрушить, удерживает Хартли в своем доме, несмотря ни на какие разумные доводы окружающих. В этой связи интересен разговор Чарльза с кузеном Джеймсом:
«- Время может оторвать нас от действительности. Оно может отделить нас от людей и превратить их в призраков. Вернее, это мы превращаем их в призраков или демонов. Некоторые виды бесплодной одержимости прошлым могут создать такие подобия, а они бывают наделены большой силой, как те троянские герои, что сражались за призрак Елены.
- Значит, я, по-твоему, сражаюсь за призрак Елены?
- Да.
- Для меня она реальна. Реальнее, чем ты. Как ты можешь оскорблять несчастную страдающую женщину, называть ее призраком?
- Я не ее называю призраком. Она реальна, как всякий человек, но ее реальность лежит в другом плане. Не совпадает с порождением твоей фантазии. Ты не сумел ее преобразить. Признай, что попытался и потерпел неудачу.
На это я ничего не ответил. Да, безусловно, я попытался что-то сделать и потерпел неудачу. Но что именно сделать и что доказывает эта неудача?»
Эти разговоры с самой Хартли, которая не раз утверждала, что ее детская привязанность к Чарльзу не воспринималась ею всерьез как что-то значительное в своей жизни, была «нереальна» для нее уже выросшей, с друзьями, пытавшимися на него повлиять, ничего не давали. И это понятно. Хартли оставалась тем самым источником света – рядом с ней Чарльз ощущал себя тем, кем хотел ощущать. И ее заслуги в том не было – не качества Хартли, внутренние или внешние, эти ощущения Чарльзу давали. К ней будто бы прикоснулись волшебной палочкой, и оттого все пространство вокруг преображалось. Чувство такого рода воистину загадочно – потому что на момент встречи со стареющей Хартли уже даже и физиологической подоплеки любви практически не было, словом «химия» этого не объяснить.
Парадокс в том, что сама Хартли ничего подобного не испытывала, но завороженный Чарльз поверить в это отказывался. Слишком необъятны, космически велики были его собственные будто бы выросшие крылья херувима, которые приподнимали его над землей, окружающими, делали все, что не связано с Хартли, ничтожным, малым, незначительным, ненужным, неинтересным.
Это или игра автора с персонажем или игра природы или некий Божественный замысел? Чувство прекрасное – и бессмысленное, великолепное – и пустое. Такое впечатление, что над главным героем романа кто-то решил подшутить, околдовать его таким образом, привязать к первой встречной (пусть в ранней юности и не лишенной очарования).
Титус – персонаж, нужный для раскрытия тех сторон натуры Хартли, которые не могли не вызвать даже у эгоистичного Чарльза отторжения своей возлюбленной. Ее отношение к приемному сыну, юноше, к которому он сам искренне привязался, не могло в конечном счете на него не повлиять, хотя он еще долго пытался «обелить» образ, живущий в его воображении. И смерть Титуса, эта трагедия, здесь нужна для того, чтобы Чарльз начал прозревать, выходить из состояния одержимости, излечиваться от любви к Хартли, которая становилась для него самоцелью. Любовь к Титусу могла быть другой – без желания обладать, владеть, в ней было нечто иное и для Чарльза совсем новое: возможность давать, а не брать, и давать бескорыстно.
И уже совсем другой человек, не похожий на себя прежнего, пишет: «Разумеется, эта книга – повесть о любви. Хартли не сумела стать моей Беатриче, и я не сумел найти в ней спасение, но в самой идее не было ничего бессмысленного или недостойного». Конечно, не было. И в сознании героя образ подруги детства останется, но уже как «незаметный бескорыстный сувенир, имеющий в моей жизни уже не первостепенное, но непреходящее значение. Прошлое хоронит прошлое и должно закончиться молчанием, но молчание это может быть осознанным, не слепым. Возможно, это и есть то последнее прощение, о котором говорил Джеймс».