Понедельник

       Понедельник
       (рассказ)

 Саша

Полонез Огинского концентрическими кругами от прикроватной тумбочки наполнял комнату. Разбуженный мелодией юноша сладко потянулся в постели. Локоть его упёрся во что-то тёплое и шелковистое. Пухлогубая пышногрудая брюнетка, вздрогнув, приоткрыла глаза:
– Чего толкаешься?! Сколько время? Слышь, а чего это у тебя такой допотопный музон в мобиле?
– Сама ты… Привычка у меня со школьных лет просыпаться под эту мелодию, от первого сотика в наследство досталась. Будильник всегда звонит в семь ноль-ноль, значит, теперь – семь ноль-одна, – ответил Саша, повернувшись в сторону девушки, прикрытой атласным покрывалом. – И мы с тобой успеем провернуть до завтрака одно приятное дельце, – добавил он, разворачивая лежащую спиной красавицу.
– Какой ты быстрый! А приласкать одинокую девушку, а наговорить ей кучу всяких приятных глупостей, а принести ей кофе с эклерами в постель?
– Ты чо, соска, чо за понты? – взяв девичий подбородок двумя пальцами, Саша резко повернул удивлённо-испуганное лицо подружки на себя, – Быстро соскочила и приготовила мне завтрак!
– Псих! Где тебя научили так обращаться с дамой? Что ты мне приказываешь, я тебе что – служанка?!
Юное личико покрылось красноватыми пятнами гнева, и без того пухлые губы надулись до негритянских стандартов.
– Иди и посмотри на себя в зеркало, пятнистая мать-олениха! Ржаных сухарей тебе с квасом, а не эклеров.
– А вот и пойду, но не к зеркалу, а к себе домой, хамло!
– Катись колбаской по Малой Спасской, Ларыса Ывановна, я тэбя нэ хачу!
– Меня, между прочим, Корнелия зовут!
– Зря ты мне это сказала, Корнелия из Гнилокорниловки! Ха-ха-ха! Так же и обделаться недолго со смеху на дорогую моему сердцу и кошельку простыню! Бу-га-га! Домой она поедет, напугала, вот и вали в свою общагу, лимита, клопов грудью кормить!
Девушка, плохо попадая от волнения в брючины и рукава, оделась и ушла, демонстративно громыхнув дверью.
– Ну, вот и познакомились, вот и поговорили… Теперь, Сашок, будешь сам себе и завтрак готовить, и в постель его тащить. Всё, больше никого не буду приводить домой, нафиг-нафиг. От этих баб одно расстройство и недосып.
Саша, в последний раз выгнувшись на кровати дугой, неохотно поднялся. Картинно-громко фыркая и отплёвываясь, принял душ. Позавтракал традиционной парочкой тостов, удобренных толстым слоем традиционной красной икры, традиционно же запивая обжигающим суррогатом «три в одном».
Облачившись в модную рокерскую «косуху» и довольно подмигнув своему отражению, Саша взял с крышки антикварного комода ключи от машины и вышел на лестничную площадку, на ходу доукомплектовываясь наушниками. Пританцовывая под новомодный рэп, юноша открыл дверь подъезда.
Дробинки холодного дождя впились в лицо и шею, заставив молодого человека окончательно проснуться и поднять воротник.
Красавец афро-джип мирно спал, наглухо зажатый двумя видавшими виды бледно-русыми «копейками» со средне-азиатскими номерами. «Понаехали тут, понаставили сараев!» – Саша материализовал свой гнев, пнув по «залётному» колесу. По-черепашьи втянув голову в горловину, парень направился к арке, брезгливо обходя грязно-серые морщинистые лужи, подёрнутые радужной газовой вуалью.


 Скорлупаев.

– Младший рядовой Скорлупаев, подъём! На работу опоздаешь, тунеядец! Вставай, кому говорю, алкоголик!
Скорлупаев знал, что спорить с отцом бесполезно. Откинув линялое клетчатое одеяло, он посучил в воздухе худыми волосатыми ногами, пошевелил костяшками сдавленных пальцев с отросшими жёлтыми ногтями.
– И чего я маленьким не умер, а? Столько возможностей у меня было! Эх, не везёт мне в смерти, в жизни и в любви! – мрачно напел Скорлупаев-младший, почёсывая волосатую грудь, должную по народной примете приносить счастье, но приносящую почему-то лишь неизменные насмешливые взгляды. Это, действительно, выглядело смешно – обильно-волосатая рахитичная грудь.
– Пап, как там погодка?
– Погодка аккурат для тебя, лентяя – как рабочий день, так с утра дождь, как выходной – так с пятничного вечера. Завтрак на столе, посуду после себя помой, дверь на два оборота запереть не забудь, оболтус ты наш великовозрастный. Хорошо ещё, мать тебя не видит…хотя, может, сверху-то оно…– дед закашлял, маскируя навернувшуюся слезу – И в кого ты такой уродился? Заморыш, неудачник, во всех делах своих неудачник, одно разорение от тебя!
– Ладно тебе, завёлся. Не трави мне душу с утра пораньше, отец. И без твоих слов тошно.
– Всё, я – на пробежку, завтракай и уматывай в свою летальную шарашку, приятного аппетита!
– Спасибо, и так пролетит, – невесело ухмыльнулся Скорлупаев-младший.
Зябкий моросящий дождь заставил бухгалтера конторы по оказанию неизбежных услуг населению прикрыть глубокий вырез старенького плаща таким же старым портфелем и хромой рысью поскакать в сторону остановки.


 Хватауллин.

Извозчик в третьем поколении и хирург-уролог в первом Хватауллин потянулся и сладко зевнул, заколачивая ладонью невидимый кляп. Хватауллин-дед верой и правдой служил кучером у купца Каримова. Хватауллин-отец всю жизнь проработал водителем во втором таксомоторном объединении. А внучок, намаявшись в неприбыльной больнице, уволился и стал подпольным бомбилой. По ночам он подвозил пьяненьких аборигенов и гостей столицы, иногда ему попадались вусмерть хмельные от дармового нектара любви парочки. Продрогшая под холодным осенним дождём девушка остановила его около восьми утра, когда Хватауллин возвращался домой, высыпаться после очередной напряжённой воскресной «смены».
– Дяденька, миленький, мне бы до «десятки» добраться. Продрогла вся, жуть! – слащаво-кокетливо и вместе с тем по-детски жалостливо спросила она. – Только денег у меня нету, дяденька…но если возьмёте…
Оценивающе глянув на пухленькие чувственные губы, бомбила удовлетворённо гыкнул и кивнул на переднюю дверь.
– Садись, красавица, домчу с ветерком, как папа научил, – лихо ответил Хватауллин-сын, обрадовавшись тому, что отклоняться от маршрута почти не придётся, и, вообще, обрадовавшись.
 

 Перекрёсток.

– Как тебя, зовут, красавица?
– Лариса.
– В школе, наверное, Лариской-крыской дразнили?
– Нет, я с мальчиком дружила, который был на 3 года старше, поэтому никто не хотел иметь с ним тёрок.
– Чего иметь?
– Тёрок, не догоняете, да?
– Нам нужно кого-то догнать? Так бы сразу и сказала.
– Нее, тёрки – это такие разборки на повышенных тонах, плавно перетекающие в мордобой. А имя моё очень даже рулит!
– Рулит? Имя? Слушай, как это у тебя получается, русскими словами на каком-то своём языке говорить?
– Оно очень романтично переводится – чайка.
– Это с какого же языка?
– С греческого…
– А то по-татарски, знаешь, что такое чайкА? Романтика твоя тут ни разу не рулила.
– Нет.
– Полощи… Гык-гык-гык, – пристально глядя на девушку, Хватауллин выдавил из себя то ли икоту, то ли смех. – Ты очень красивая, Лариса. Тяжело, наверное, тебе живётся с такой красотой? Я бы всем красивым женщинам прибавку к жалованью делал, типа, за вредность.
– Или на такси бы бесплатно подвозили, да? – сделав хитрое лицо, подначила Лариса.
– Ух ты какая, оказывается, зубастая чаечка, палец в рот тебе не стоит совать, того и гляди – откусишь!
– И не только палец…
– Слушай, до «десятки» ещё пилить и пилить, ты зачем меня расстраиваешь, пытичка, высажу ведь?
– Да ладно Вам, я пошутила. Только не надо меня глазами пожирать, Вы, лучше, на дорогу смотрите, час пик, всё-таки.
       Покачивая головой в такт музыке, Саша голосовал проезжающим автомобилям, стоя метрах в двадцати от светофора. За пять минут ни одна машина не отделилась от оживлённого потока. Рядом торопливо прохромал небритый скрюченный мужик с обшарпанным портфелем в охапке и забрызгал «набегу» дорогие Сашины кроссовки и светлые брюки грязью из лужи. На зелёный свет, как ни торопился, он проскочить не успел и, раздосадованно сплюнув, остановился. Немного помявшись в нерешительности, мужчина тронул ничего не замечающего юношу за рукав:
 – Извините меня, молодой человек, я нечаянно. Хотел на зелёный проскочить, потому и бежал, не разбирая луж. Извините, пожалуйста, Христа ради.
– Тебе чего, мужик, чо хотел спросить-то, повтори? – Саша выдернул веселильную пиявку из уха и слегка наклонил голову к бухгалтеру.
– Я Вам одежду забрызгал, нечаянно, Вы уж извините меня, торопыгу.
– Да ладно, не ты, так кто-нибудь другой всё равно бы измарал их в такую погоду. Не грузись, дядя.
– Спасибо тебе, мил человек! Вижу, добрый ты, хоть и богатый с виду.
– Ну-ну, давай без подхалимажа, лузер, по понедельникам не подаю, – Саша водрузил наушник на место и повернулся спиной к собеседнику.
Скорлупаев, понуро опустив голову, попятился, оступился на высоком поребрике и вывалился «задним ходом» на середину «зебры».
– Слушай, Чайка, а хочешь, я тебя на довольствие поставлю? – продолжая сверлить пассажирку глазами, спросил Хватауллин.
– Хочу. А что я должна делать?
– То же, что и сегодня ночью – удовольствие доставлять. Довольствие за удовольствие.
– Ты чо городишь, бомбила хренов? Ты чо, в натуре, решил, что я шлюшка магистральная?! – с этими словами Лариса набросилась на Хватауллина, в кровь раздирая длинными холёными ногтями его небритое лицо.
Визг тормозов прошил завесу музыки и заставил вздрогнуть Сашу.
Тело бухгалтера похоронной конторы, словно в замедленной съёмке подлетело в воздух и, отмерив недобрый десяток метров, упало на тротуар. Портфель, выбитый страшным ударом из объятий хозяина, спланировал на кусты разделительной полосы. Таксист, резко вильнув рулём в сторону начавшегося заноса, поддал газу…
– Пикнешь кому – убью, шалава! – пригрозил он перепуганной девушке.
Вышедший из ступора Саша кинулся к лежащему ничком Скорлупаеву. Юноша перевернул его и почувствовал, как липкий комок тошноты закупорил горло – признать в этом окровавленном пельмене человеческое лицо было почти невозможно. Саша, одним движением выдернув ставшие вдруг болезненно-неудобными наушники, судорожно начал нажимать на кнопки мобильника, пытаясь вспомнить номер вызова неотложки.
 
 Сания апа.

       По стенам аккуратно убранной комнатки развешаны групповые фотографии, снятые на одном и том же фоне – парадная лестница средней школы, квадратные бетонные колонны времён советского рационализма. На ступенях лестницы в три ряда стоят улыбающиеся выпускники. Окружённая ими молодая учительница с озорным взглядом и непослушными ничем не прикрытыми вихрами от снимка к снимку превращается в располневшую умиротворённую мадонну в вязанном берете, а затем – в седовласую и сухощавую пожилую женщину в белом мусульманском платке. Так уж получилось, что, всю жизнь воспитывая чужих детей, Сания апа не завела собственных. По воскресеньям в их доме царила тягостная тишина, нарушаемая только шелестом перелистываемых страниц и свистом закипающего чайника. А понедельники становились для неё маленьким праздником, они дарили новые встречи с любимыми учениками. Почти никогда дети не баловались на её уроках русского языка и литературы, и даже со «стихами наизусть», не было проблем. «Лукоморье», «Белеет парус одинокий», «Баллада о советском паспорте», «Я помню чудное мгновенье» буквально отскакивали от зубов. Но с некоторых пор понедельники стали невыносимы. А если ещё и дождь зарядит – хоть не просыпайся до следующего утра. В один из таких дождливых понедельников она проводила своего мужа, инженера вертолётного завода, в длительную командировку. Ничего удивительного в неожиданных командировках для их семьи не было – ведущий инженер радио-электронщик Николай Белков ездил по работе и в Китай, и в Африку, и в Латинскую Америку, всюду, где летали вертолёты, выпускаемые на его родном объединении… Но в тот понедельник супругов Белковых разлучал Чернобыль.
Через полгода домой вернулся нелюдимый и больной человек. Ещё полгода борьбы за возвращение к нормальной жизни и на Самосыровском кладбище на один железный обелиск, увенчанный криво приваренной красной звёздой, стало больше.
Сания апа стояла у окна малюсенькой кухни и печальными глазами смотрела на улицу, погрузившись в тяжёлые воспоминания. Резкий скрип тормозов вывел её из забытья. Словно в замедленной съёмке увидела она кувыркающееся в воздухе тело, скользящую юзом по мокрому асфальту машину и планирующий в придорожные кусты портфель. Пальцы судорожно сжали край подоконника. С тихим стоном старушка осела на стул.


 Александр.
       Не сумев поймать машину, Саша вернулся к Скорлупаеву и, брезгливо морщась, обхватил ладонью окровавленную шею. Сонная артерия слабо пульсировала.
– Ты давай тут, мужик, не умирай! Я сейчас что-нибудь придумаю. Я им щас устрою, шоферюгам!
Саша выбежал на шоссе и встал посредине, широко расставив руки. Чёрный «Мерседес» остановился в нескольких сантиметрах от напряжённо дрожащих коленей. Из стремительно открывшейся двери выскочил трёхэтажный верзила. Отработанный на многих неугодных скулах удар не оставил раскрывшему, было, рот пареньку никаких шансов на предъявление объяснений.
– Руки прочь от Димона! – звонкий голос заставил обернуться столпившихся у трансформаторной будки подростков.
– Тебе чего, щенок соплезубый, жить надоело? – голос долговязого предводителя дворовой шпаны по кличке Марёный не обещал ничего хорошего. – А ну-ка, братва, подтолкните-ка этого заморыша ко мне.
– Не смей бить Димона, он же психбольной! Если тебе приспичило подраться, то можешь меня ударить! – мальчик, предчувствуя боль, съёжился.
– И ударю! Думаешь, нет? Думаешь, пожалею мелкого? Как бы не так!
Последнее, что увидел мальчик перед тем, как потерять сознание – выбегающую из подъезда бабушку, последнее, что он услышал:
– Саша, внучок, беги ко мне скорее! А тебя я в милицию сдам, чёрт долговязый, не тронь моего Сашку!
– Сынок, очнись, открой глаза, балакАем*! – Саша открыл глаза и сквозь красную пелену увидел, что рядом с ним на корточках сидит незнакомая старушка и теребит его за воротник. – Очнулся, ну вот и славно, поднимайся, мой хороший, поднимайся, джаным**. Я всё видела из окна и уже вызвала скорую. Пойдём, поможем тому бедняжке, – Сания апа кивнула в сторону неподвижно лежащего Скорлупаева.
Саша, сжав гудевшую голову, поднялся и, слегка пошатываясь, пошёл.
– Как тебя зовут, сынок?
– Саша.
– Александр, я успела захватить из дома флакончик йода и бинт, давай, я обработаю тебе лицо.
– Не беспокойтесь, апа.
– Сания апа.
– Сначала нужно помочь ему, Сания апа. Моя-то царапина пустяковая, до сва…
       Сирена подъезжающей кареты скорой помощи поглотила последние слова Александра. Врачи, осмотрев пострадавшего и поставив капельницу, загрузили безжизненное тело в машину.
– В какую больницу повезёте, кызым? – спросила Сания апа.
– Сегодня «пятнашка» дежурит, апа, туда и повезём, – ответила усталым голосом врач, – но шансов выжить практически никаких, поверьте моему печальному опыту. Кто-нибудь из вас видел, что произошло? Нужно дождаться приезда милиции и всё им рассказать.
– Да, я стоял в метре от пострадавшего, думаю, что сумею более-менее подробно описать ДТП.
– Ну, тогда мы не будем терять время и поедем в больницу, положение пострадавшего аховое.
– Дай Аллах ему сил, – прошептала в закрывавшуюся дверь Сания апа.

 Портфель.
       Вой сирены отъезжающей «скорой» слился с сиреной подъезжающего экипажа ДПС. Милиционеры сделали необходимые замеры, допросили свидетелей, составили протокол и уехали. Когда вслед за ними разошлась толпа зевак, то на опустевшей разделительной полосе сразу бросился в глаза лежащий в кустах портфель.
– А про портфель-то мы с вами забыли, Сания апа! Пойду, подниму его.
Саша собрал разлетевшиеся бумаги и квитанции и стал засовывать их в портфель. Рука его уткнулась во что-то твёрдое.
– Телефон, Сания апа! Ни фига себе, у этого бомжа мобила в кейсе! – Саша извлёк старинный аппарат. – Точно такой же мне подарили перед началом третьего класса, крутой по тем временам аппаратик был и жутко дорогой, видать, не всегда этот несчастный был замухрындером!
– Александр, зачем Вы так о человеке?! – апа недовольно наморщила лоб.
– Извините, вырвалось…
– Нужно бы позвонить родственникам и сообщить об аварии. Посмотри-ка, нет ли в портфеле записной книжки?
– В телефоне обязательно должны быть номера. Вот, аж целых два – Даша и Маша. Наберу для начала Дашу.
Саша долго слушает протяжные гудки.
– Не отвечает. Попробуем вызвонить Машу. Алло, это Маша? Извините, я вас не знаю и вы меня тоже, но тут кое-что произошло… В общем, я вынужден вам сообщить, что обладателя этой трубки, по которой я вам звоню, сегодня сбила машина и его увезла «скорая» в «пятнашку». В архиве этого телефона всего два номера, ваш и некоей Даши. Вы догадались, о ком я говорю? Как не хотите ничего о нём знать? А если он умрёт? Вам безразлично? А кто он вам, муж или отец? А Даша кто ему? Ну, извините…
– Похоже, ты говорил с его любовницей, Александр, – печально улыбнулась Сания апа.
– Сказала, что бывшая подруга его жены. Врёт, наверное. А Даша – это его бывшая, очень бывшая жена, которая бросила его и уехала в неизвестном направлении. И что же теперь делать, куда идти с этой трубкой, в «пятнашку»? А кого там искать, ни имени, ни фамилии?
– Знаешь, оставь её у себя. Если этот человек выживет, то он позвонит. Должен позвонить. Трубка ему дорога, как память, мне так кажется. И если это произойдёт, то ты и мне позвони, мы к нему вместе в больницу сходим, проведаем. И ему будет приятно, и нам спокойно.
– Хорошо, апа. У меня дома где-то должен валяться зарядник от такого же телефона, не поднялась у меня рука выбросить его после того, как надоевшая и ставшая немодной трубка однажды «уронилась» с моста. Чем без дела лежать, пусть этот антиквариат ещё немного послужит.

 Понедельник.
Майская гроза не на шутку разбушевалась и прогрохотала всю воскресную ночь. Александр Желтков, героически борясь со сном, готовился к предстоящему в понедельник экзамену. На рассвете он уснул прямо за столом под непрекращающийся аккомпанемент грома, ветра и дождя. Сон его нарушила мелодия полонеза Огинского. Александр машинально нашарил рукой кнопку сброса. Но будильник не выключился. На подоконнике за высокой стопкой учебников ритмично моргал зелёным экраном и зудел вибратором поставленный с осени на зарядку и благополучно там забытый телефон.
_______________________________________________
 * балакАем (тат.) – нежное обращение к ребёнку
** джаным (тата.) – душа моя