Колокол

Когда молодые мамы, гуляя по парку, щурясь на солнце и поглаживая свои животики, или уже с колясками, вынимая маленьких и капризных на свет, приговаривают: ну, что ты, моя крохотуля, плачешь, или, брыкаешься ножками – маме же больно, неудивительно, что первое слово, которое они произносят – мама. Так по жизни его и несут, до конца своей памяти…мамочка. Нормально. Слово, с которым родился я, с которого, собственно, сама жизнь и начинается – «моё». Оно вовсе не означало жадность или зависть, напротив, я был щедр и расточителен, нет же, это значило только одно, моё это моё, и за него я готов стоять насмерть. И, чтобы избежать лишних эксцэсов, своё я старательно держал дома, в этом главное его предназначение, а уже после - крыша над головой. Был я главным, на тот момент, но совершенно чуждым, как оказалось, вкладом моих родителей, в развитие социализма. Но, род отца, по сегодняшнему, был огромен: семья моего прадеда, изначально, состояла из пятнадцати человек, и обладала земельным наделом, величиной с целую округу. А наличие девяти братьев и четырёх сестёр, задиристого характера, делали нашу общину и вовсе, первыми в небольшом подмосковном местечке. Вторыми шёл купец Калашников, со своими «торгашами». Говорят, мы лупили их всю дорогу, за мироедство. Мои-то зарабатывали молоком, шерстью и мукой. Снабжали Москву – возили телегой, за семьдесят километров.

 Прадеда, почти не помню – видел несколько раз: двухметровый усатый старик, в кругленьких очёчках и длинном чёрном кожаном плаще. Он умер, в мои четыре года. Но, вот, причиной его смерти, горжусь и поныне: вёз зерно - молоть, уснул, лошадь забрела в какую-то жижу, по пояс, и увязла. Пришлось одному перетаскивать мешки, телегу, а потом и кобылу на себе. Когда вернулся с мельницы, пожаловался на боль в животе – надорвался. После операции по удалению грыжи, прожил ещё семь лет, и умер в шестьдесят шестом.
Одно знаю точно, батраков не нанимали, и, когда случилась советская власть, прадед принял её, как родную - старший сын – Филипп, комиссарил у тов. Будённого, но власть, что-то не очень расположилась в ответ, хотя и не угнетала. Отобрала всё, но не произволом, а по закону – через суд. Земли, конечно, было много, совершенно пресная – без «седьмого» пота на ней ничего не росло, но, под благоустройство обслуги, которая обозами тащилась за этой своей властью, отбирали, почему-то, те немногие, пропитанные солью, куски. Григорий Иванович, человек трагической честности и крепкого мужицкого ума, понимал, что минимум жизни, гораздо больше максимума смерти. Молча ходил на все заседания и ждал Филиппа. Я так и не увидел его ни разу, кроме фотографии, где он на кобыле, среди таких же, принимает парад войск Р.К.К.А.. Не знаю, где он командовал потом, но прадеду пришлось смириться со всеми унижениями. Последнее, что ему выпало – сторожить бывшее своё хозяйство с казённой «берданкой». Сейчас там огромная птицефабрика…

Представляете, с каким чувством я слушал бабушкины рассказы, если все наши соседи, жили на моей земле? Это благодаря ей, у меня сложилось два однозначных чувства: презрение к советской власти, как к лживой, вороватой бабе и, непринятие лютой человеческой жестокости и злобы, к себе подобным. Однажды, она шла к подруге, на хуторе, в Приваловских лесах. Подходя, увидела конный бандитский разъезд. Её загнали в сарай, и заставили смотреть, как с отца подруги сдирают кожу. «Передашь братцу, что его ждёт, когда вернётся…-Вы все передохните, ещё до него! Рассмеялись, говорит:- скажи спасибо отцу с матерью, а то, как подружка кончишь – в овраге…». Она рассказала, потом молчала, минут десять. И мне не нужны были подробности, по её лицу, я видел, какая это правда. Ей было семнадцать, в двадцать первом…. Самое страшное, говорила она, что это были свои, местные. Их дети дружили с ней, а сами они, дружили с её отцом.
Но, с Богом, меня познакомила моя прабабушка – Анна Павловна, единственная жена деда Гриши, праматерь наша. Вспоминаю её, и сердце улыбается…. Все мужики рода, пялились на мою мать, молодую хуторскую красавицу, и только две женщины, в отличии от остальных, относились к ней с уважением – башка Полина и башка Аня. Потому мне прощалось многое, но разрешаться стало после одной истории: я психанул, и пошёл к соседям, к матери самого популярного, в то время, киноактёра, и долго орал в её лицо, с беломориной – убирайтесь с нашей земли! Правда, перед этим, её внук, прострелил мне задницу стрелой с гвоздём…, но это уже не принципиально. Настоящий защитник рода – имеет право на всё, за что отвечает. После, столь гневной демонстрации протеста, я и был допущен к таинству – мне было уже пять.

       « К О Л О К О Л »

Как обычно, я раскачивался на старинной кровати, лёжа поперёк, задрав ноги на стену и свесившись головой. Башка Аня, стоя на коленях перед иконами под самым потолком, что-то шептала, крестилась, и негромко всхлипывала. Башка Аня, вообще, была человеком тихим и скромным: чаще всего, она молча улыбалась в ответ, но волю имела, как я теперь понимаю, несокрушимую. К девяносто семи годам, её дети, при ней, говорили только шёпотом и нелепо мамкали, а, выйдя из комнаты, таким дерьмом поливали друг друга, во всё горло, что оторопь брала. Так вот, качался я, качался – надоело:
- Башк, а что ты делаешь?- Не получив ответа, я пополз и встал перед ней на колени. Она знаком попросила подождать, и, снова опустила глаза. Не буду врать, не помню, о чём она шептала, но чувствовал, как волной, проходя сквозь меня, звук её плыл к иконам. Я пересел и внимательно наблюдал, за этими, почти, видимыми словами. Разные цветом, они поднимались до уровня киота, и сливаясь с голубеньким огоньком лампадки, растворялись. Раньше, я не обращал на это внимания, но теперь, невольно попытался дотронуться до них пальцем. А потом эти волны оказались вокруг меня. Мне так понравилось! Такое лёгкое ощущение нежности появилось, что я не мог дождаться объяснений, всячески привлекая её внимание.
- Ну, что ты, Серожик?- произносила она моё имя не то по-белорусски, не то по-польски,- что ты хочешь, масло в лампадку подливал?
- Да… Башк, а с кем ты говоришь, всегда, когда плачешь?
- С Богом.
- Тот, что на картинке, он, разве, живой?
- Ну, раз отвечает, значит, живой.
- А он кто?
- Отец наш Небесный.
- Как это…он на небе живёт? Так там же ничего нет…
- А Ему ничего и не надо – Он просто есть, и всё.
- И он как мы?
- И мы, как Он.
- А, почему же тогда, я ни разу его не видел?
- Потому, что Он невидимый.
- Ты же говоришь, как мы..?
- Как мы, только невидимый.
- Откуда же тогда узнали, если невидимый?
- Он Сам сказал.
- А сейчас, он с тобой разговаривал?
- Разговаривал, только неслышно, специально, что бы никто не подслушал. Вот, ты и не слышал.
- Человек так не может говорить – неслышно.
- А Он – Бог, он всё может: ты Его не видишь, а Он есть, не слышишь, а Он говорит…
- Зачем говорит-то, если я, всё равно его не слышу?
- Ну, если захочешь – научишься.
- Да, о чём мне с ним говорить-то, я и так всё знаю, вот спроси, чего хочешь…
- Ну, давай…. Например, ты как на свет появился?
- Мама родила, из живота.
- Хорошо, а мама, откуда?
- А у неё, своя мама есть.
- А ту маму, кто родил?
- Её мама.
- А самую первую?
- Никто не рожал, она сама родИлась… из природы.
- А природу-то, кто сотворил?
- Да никто, она всегда была!
- Почему же тогда, ты – родился, а не всегда был? У всего есть начало, и есть конец.
- Да, бога тогда, кто родил?
- А вот, Его – никто, Он Сам Себя создал, а потом и нас: так Ему понравилось быть, что захотел с кем-то этой радостью поделиться.
- Так не бывает, сама сказала: есть начало и есть конец. Значит, если его никто не родил, он сам себя родил…, наизнанку вывернулся, что ли?- я захохотал, представив себе что-то нелепое.
- Вот смешно-то, дураку, что нос на боку…- она укоризненно улыбнулась, и вывернув ладонь, приставила скрюченный палец к уху.
- Ну, как это, если ничего нет, а потом раз, и появился?
- А вот так: тело – это плоть, она рождается и умирает, а в плоти есть душа. Она, как и Бог – невидимая. Человек рождается, растёт-растёт, стареет и умирает, а душа, она же, как Бог, она умереть не может, поэтому возвращается к Нему – на небо, в Его Царство, оно так и называется: Царство Небесное. Все души хороших людей, живут там, а плохих – под землёй.
- А зачем же тогда, душе в теле быть, она не может – сразу, к хорошим?
- Так ты же и так всё знаешь, почему спрашиваешь?
- Мне интересно, как ты знаешь.
- Не может: она растёт вместе с человеком.
- Выходит, человек только для этого и живёт, для души? Как инкубатор?
- Нет, конечно…Бог говорит:- иди на землю, человек, и из далека посмотри, с кем ты хочешь быть, с хорошими, или плохими? И, когда решишь, научись им быть.
- Хорошим или плохим?
- Да, выбирай, мол, со мной или чёртом: Я тебя сотворил, но ты свободен, как и Я. Поэтому, не могу тебя заставлять – Меня же никто не заставляет.
- А человек, дурак, что ли? На небе-то жить лучше, чем под землёй, как червяк – бве….
- Если бы всё так просто…. Кто за чёрта, тот на земле живёт припеваючи, в своё удовольствие – никому ничего не отдаст. Он думает: поживу всласть, потом видно будет – попрошу прощения, Бог и простит…. Не думает, что чёрт ему уже верёвочку к ноге привязал – не уйдёшь…. Не замечает, она же невидимая.
- А, если, кто за бога?
- У-у-у, тому трудно приходится – у него же ничего нет, а будет у плохих отбирать, сам плохим станет. Вот он смотрит и учится, как жить нельзя, как поступать нельзя, учится быть таким, как Бог – честным и справедливым, иначе не ужиться ему на небе, со всеми вместе.- и я живо вообразил толпу хороших, провожающих плохого, пинками:
- А, если Бог справедливый, почему же он хорошим не поможет – пусть чёрту по башке даст, делов-то куча!
- Какая же это справедливость, если сильный станет бить того, кто слабей? Нет, Он говорит:- смотри, и решай сам – каким тебе быть.
- А чёрт, откуда, то же, сам себя родил?
- Сначала, Бог был тьмой, и ничего не было, а потом сказал:- хочу знать какой Я, и сделался Светом.
- Ба, свет от солнца….
- А солнце?!.
- Дальше давай….
- И сделался Светом…, а от лучей Его, появились ангелы. Вот, Бог, и спрашивает у них:- какой Я?- Они задумались, и не знают, что сказать. Только четыре из них, вышли вперёд:- Ты Вездесущий,- сказал один, -Ты Всемогущий,- сказал другой, - Ты Повелитель,- сказал третий. А четвёртый улыбнулся, и сказал:- Ты несчастный…. - Почему?- спросил Бог.- Ты одинок, ибо нет Тебе подобного…, значит, Ты никогда не узнаешь Себя. Мы Твой Свет, мы часть Тебя, и не сможем стать Твоей тьмою. Сотвори же подобного Себе, и пусть будет в нём и плохое и доброе, и свет и тьма.- Но, и он будет часть Меня, ибо Мною сотворён станет. Он будет хорошим….- Сотвори, а плохому, я его научу.- Взял Бог горсть земли и просыпал на влажное облако, вот и получился человек. Мужчина. Как и ты.
- Так, мы из земли, что ли?
- Мы из всего, что вокруг. А четыре ангела стали Его главными помощниками. И того, самого умного из них, звали Демон, а не чёрт.
- А чёрт кто?
- Помощник Демона, которого он сам себе сотворил.
- Тогда он то же, должен быть хорошим…, ангелы-то из света.
- Не совсем так…, Демон стал учить человека быть плохим, и когда Бог увидел это, сказал:- лжец, не могу Я быть таким мерзким и тёмным, Я – Свет, а в нём одна тьма.- Сильно Демон обиделся:- я старался, а Ты…обзываешься, я от Тебя уйду, на земле буду жить.- С тех пор, они и не дружат.
- Если не дружат, значит, враги. Но, бог-то сильнее, почему он не попросит прощения, и не вернёт Демона к себе.
- А тот так заигрался, решил, что он и сам, не меньше чем Бог. Да и Богу-то, как быть, Он не может его наказать – Сам же разрешил, вот и мучается. Терпит.- Люди,- говорит,- помогите мне всё исправить: если вы станете хорошими и светлыми, Демон вернётся, и мы помиримся.- Потому люди на земле и живут по разному – одни хотят Ему помочь, а другие говорят,- сам виноват, нечего было на нас эксперименты ставить. Мы не просили нас рожать, а раз так, живём, как хотим. А Демон им подпевает,- правильно хотите, пусть любуется, какой он есть.- Это Демон от обиды врёт и делает людей всё хуже и хуже.
Вот тут, я с удовольствием, подловил её:
- Башк, чего ты гонишь-то, откуда люди, мужик нарожал?
- Это Демон его подучил,- не растерялась башка,- поплачь,- говорит,- что тебе плохо и одиноко, как и ему самому, а я,- говорит,- штуку одну придумал. И Бог сотворил женщину: взял у мужчины рёбрышко, и сказал:- будешь всегда рядом с Моим человечком, потому как ты часть его.- А Демон потом подучил её, и она спросила у мужа:- если ты, Богу подобен, а я часть твоя, отдельная от тебя, прижмись ко мне – проверить, не обманывает ли тебя Господь, говоря, что ты подобен Ему?
- Дрянь какая, да?
- Почему же?
- Хитрющая, вот почему….
- Доверчивая…, Демон же обманул её.
- Э-э-э,- со знанием дела, махнул я рукой,- все знают, что бабы во всём виноваты….
- А я тебе, сейчас, язык оторву… Ба-буш-ка! Это же баба ушком слушает. Разве, она виновата, что такой получилась. И не повторяй чужой глупости – у тебя и своей хватает.
- Ну, ладно, тренди, дальше….
- Вот ты, дождёшься…, выпорю, как Сидорова-козла.
- Ты меня не догонишь!
- Найду способ…, сам придёшь.
- Башк, а на картинке, это – бог?
- Да.
- Ха, так он же невидимый!
- А Он сказал:- вот, мой сын, он живёт среди вас, и всё о вас знает, слушайте его, все, кто хочет жить вечно, а не сгинуть во тьме, имя ему – Иисус Христос.
- Иисус, а Христос, фамилия?
- Не фамилия, а…. Это значит – Спаситель.
- А-а-а, это значит Иисус спасатель?
- Спаситель, так по-старинному. Вот, мы Ему и жалуемся, или просим, с тех самых пор.
- Но это же картинка, он не живой, где у него уши? Шлем, какой-то….
- Это не шлем, так в старину, когда рисовать не умели, обозначали, что он Сын Света.
- Значит, у него двое детей было, у бога?
- Одного Господь сотворил – его звали Адам.
- То же не русский, грузин, что ли?
- Почему?
- Я кино смотрел, там грузин один, его то же, Адам звали.
- Нет, это в честь первого Адама, не перебивай, а то забуду. А Иисус, это уже от человеков сын. Бог попросил Марию, чтобы она Ему сыночка родила, который и будет Спасителем.
- Короче, представителя себе назначил….
- Ну, да – наследника. И сказал, что все мы Его дети, но Иисусу он поручит Свою Власть и Царство, для всех – нормальных.
- Блин, башк, Мария – что ещё за чучело?!
- Заткнись….
- Ладно…ну, и где он, Иисус, он ещё жив?
- Он никогда не умрёт.
- Где он живёт, то же на небе? Зачем их там двое, а здесь ни одного – только чёрт?
- Как и Отец, Сын живёт во всём и везде. Люди очень хотят, чтобы Бог на земле жил, даже дворец Ему построили.
- А он?
- С неба-то видней, да? Поэтому, Отец на небе, а Сын, и там, и там – Он же помоложе. Вот люди Ему построили храм, чтобы у Него и на земле дом был.
- А, где он?
- Ты наш храм видел, у перекрестка?
- Здоровенный такой? Я думал, это крепость, старинная.
- Ну, да, это наша крепость – когда нам очень плохо, мы там и прячемся. Раньше прятались, пока она не разрушилась. Вот ты вырастешь, и отремонтируешь её.
- Значит, у Исуса сейчас нет дома?
- Ну, храм же стоит, значит, и Он там.
- Там дырки одни, как же он там живёт?
- Вся надежда на тебя, Серожик, отремонтируешь? Поможешь? А то Ему некогда – то я позову поговорить, то ещё кто-то…Он никому не отказывает, всем помогает…, кто-то ж должен и Ему помочь?
- А почему он сам не сделает?
- Хочет, чтобы мы знали, что Ему также трудно, как и нам, что Ему известно, как это – когда тяжело. Когда кого-то любишь, так помогаешь ему, правда? Он нам, а мы Ему: ведь, так и должны жить люди, которые за Бога.
- Да-а-а, не очень-то вы его любите – там уже сто лет, как всё развалилось.
- Не сто, пятьдесят…, как советская власть пришла и закрыла. Нет, говорит, никакого Бога, а мы есть – на нас и молитесь.
- Так это же наша крепость..?
- Наша, а они сильней – их больше.
- Эх, вы, всё раздали, всё у вас поотбирали, а вы молчите….
- Вот, ты, вырастешь, и заступишься за нас, да?
- Придётся, кто-то же должен.
Она погладила меня по голове, и пошла отдыхать. Я, долго ещё, сидел на полу и смотрел на печальное лицо Исуса. Нечего откладывать, думал я, надо только понять, с чего начинать. Всё, с этого момента, я думал о старом храме, о Иисусе, который вынужден в нём ютиться, и о себе – если честно, как о спасителе Иисуса. Мы – львы, без этого не можем. Вы же не знаете одного не случайного, но удивительного совпадения – с Патриархом Пименом, мы родились в один день, хотя и разными годами. Судя по его фронтовым наградам, то же - без «башни» был Человек.

Не замутившийся хрусталик, а ясный, чистый огонь, неистово полыхал в моих глазах, сознание воспалилось до героизма, и целую неделю, в таком состоянии, я перечитывал всё, что было в архиве, за иконами. Ходил, зачем-то, зарисовывать храм со всех сторон, измерял расстояние от него до дома шагами, готовил верёвки с палочками, вместо лестницы, и ждал выходных – повидаться с мамой, неизвестно, на сколько расстаёмся. И, как только, в воскресение, родители умотали в Москву, лёг спать. В понедельник, я уже уговаривал себя встать и идти, но, подходя всё ближе и ближе, вспоминал лицо Иисуса, и стыдился своей лени. Или я умру, но сделаю это, или умру, не сделав. Собственно, я забыл придумать, что, именно, надо бы сделать. Покидав, с час, верёвку, плюнул и полез без неё, по выбоинам, цепляясь за выступы или трещины в стене. В пять лет, я был худеньким и намного меньше метра ростом. Стена покорялась легко, и скоро, я уже взобрался на площадку потолочного перекрытия, откуда начинался шлемообразный купол. Внизу, по моим расчётам, искать было незачем: ничего, кроме собачьего и человеческого дерьма, консервных банок, с выгоревшими этикетками, бутылочного стекла, перемешанного с бурой землёй, там не было, там, даже, пола не было. Значит, где-то здесь, на досчатом помосте, но никаких следов пребывания, а, тем более, проживания, я не нашёл. Если он невидимый, то вещи невидимыми быть не должны – он и сам их не увидит. А, ведь, должен на чём-то спать, чем-то укрываться…. Будешь тут улыбаться, когда ничего нет. Я, даже, расстроился за себя – вот, чем надо помогать, а у меня ничего нет, только зря лез. Ну и, чтобы уж не совсем зря, нужно, через дырку в куполе, взобраться повыше – осмотреть мои владения, пусть и бывшие. Подёргал узловой канат, взяв себе на вооружение, и полез. Значит, кто-то и до меня здесь ползал, чего-то искал. Может, они уже выручили Иисуса, и он переехал? Ну, никаких следов!?
На самом верху, я был очарован высотой и видом открывавшейся местности, аж присвистнул. Знаете, никогда не испытывал такого восторга! Я жил в старом доме, с высоченными потолками, но и с моего пятого этажа, всё внизу было таким привычным, таким никаким, что не удивился, когда бабушка мне рассказала, как отец с этого балкона сиганул вниз с зонтом. Ну и что, подумаешь, я и сам бы прыгнул, главное, ухватиться за верхушку дерева, которая росла в метре от балкона. Как-то мне не приходило в голову, что в его детстве, деревья были намного меньше. Они спасли жизнь отцу, а люди, в благодарность, терпели тень, которую те создавали. Собственно, я знал, что зонт, вещь дефицитная, и будет испорчена – по любому, а этого мне не простят. Но здесь, куда бы я ни посмотрел, всё на ладони, всё видно. Так я узнал, что такое вид сверху – все домики, квадратики, прямоугольнички и человечики – меньше солдатиков, раз в пять. Но, конечно, самый восторг – круговой обзор! Совсем не плохо быть сыном Бога, и невидимым летать, где захочешь. Тут Иисус, явно, не прогадал…. Я так увлёкся, так захотелось лежать здесь и видеть горизонт, думать о чём-то и знать, что в этой части, между землёй и небом, ты, совершенно, один. Ты недосягаем ни для двуногих тараканов, ни для их глупых разговоров. Даже звуки машин, сюда доходили с заметным опозданием: она уже едет, а двигатель только зафырчал. А какое там небо! Не знаю, какое оно в горах, но здесь, я впервые понял – небо это свобода. Я стоял на вершине, совершенно один, раскрывая объятия, и радовался тому, что никакими руками это небо не схватить, не скомкать, и не бросить в урну, что это небо останется навсегда, и в любой момент можно придти и испытать это чувство свободы. Насладившись свободой, я решил подразнить свой человеческий страх – посидеть на самом краю, у основания купола, побултыхать ногами пространство. Шершавая поверхность старинного раствора была совсем не скользкой и, выбрав местечко, где росла тонюсенькая берёзка, начал сползать. Дурное воображение отыгралось на детской психике, по полной программе: я срывался вниз, хватаясь за берёзку, успевал схватиться за выступ, рушился храм и я летел…. Потом, оно изображало, в какой дрызг превратится моё тело, упав с такой высоты, как разлетаются мои внутренности, забрызгивая стену храма кровью. Как будут мальчишки приходить и глазеть на это место, как будут они изображать моё падение, и тихонько присвистывать – «не, я не дурак»….А в гробу, всё будет завалено бумажными цветами венков, чтобы никто не разглядел того, что осталось. И, только, когда дошёл до лиц родителей, мне стало неприятно. Меня, аж передёрнуло, от всей этой мерзости, и я решил возвращаться. В метре, слева, был пролом, но карниз в этом месте обрушился полностью – не достать. Придётся опять, через верх. Вот тут-то я понял, что всё увиденное, легко может стать реальностью. Метра полтора, склон купола был почти отвесным. Спускаясь, я на это не обратил внимания – сполз и всё, но обратно, необходимо было за что-то ухватиться, но: верёвка осталась выше, а старинная штукатурка так прочно цеплялась за кирпич, не образуя ни трещин, ни сколов. Мне хватило десяти секунд понять, что я влип, а, вышедшее из-под контроля воображение, стояло где-то в воздухе, и наблюдало за мной. Вместо того, чтобы напугать меня, чем-нибудь ужасным, вогнать в панику, и дать спокойно разбиться, я отчётливо понимал, что произошло. Злость на беспомощность человека в такой ситуации, довела меня до отчаяния, но не до решения прыгать. Я плакал от жалости к себе, кричал прохожим внизу, некоторые оборачивались, искали меня глазами, но не находили. Устав реветь, я сел, свесив ноги и обняв берёзку, и завыл. И небу и земле, было совершенно наплевать, что между ними, маленький ребёнок просит о смерти, не в силах убить себя сам. Не один раз, я попадал, потом, в разные истории, например, щелчок бойка заряженного ТТ, направленного в лицо и давшего осечку, меня и вовсе рассмешил, но той яркости осознания своей беспомощности, больше никогда не испытывал. Я видел, слышал, чувствовал, двигался, дышал, кричал…- всё, что угодно, кроме возможности сделать шаг вперёд. И честно скажу: ни про Бога, ни про Иисуса, я, даже, не вспомнил. Мной овладело злое равнодушие – презрение ко всему и самому себе. Когда послышались голоса, на досчатом перекрытии, внутри храма, а потом появилась незнакомая физиономия мужика, я, даже, не повернулся в его сторону – он был мне безразличен. Они обсуждали, как достать меня, не забираясь на купол. Пока те соображали и спорили, какой-то молодой парень, окликнул меня сверху: не дёргайся, пацан – сейчас, я тебя вытащу… Слова «не дёргайся, пацан», были из моего лексикона, и я простил его, именно, простил, потому, что это была обида. Одна, безграничная, и на весь свет.
- Не надо, кинь верёвку, я сам залезу…
Он тоже поверил мне, видимо, не услышав в голосе ничего, кроме толкового решения. Хватаясь за узлы, я легко и быстро оказался рядом с ним.
- Ну, что там, Жень? -Волновались снизу.
- «Сё нармально» -отвечал им Женька.
Несколько минут мы сидели молча, а потом он спросил:
- Ты, чего полез-то, мелкий, жить надоело?
- Да, так… надо было.
- Ничего себе «надо было», а если бы свалился?
- Не свалился…
- Тебя как зовут-то?
- Серёга, а тебя?- Спросил я, как положено, по протоколу.
- Женька,- ответил он, и я снова всех простил – мне так хорошо было сидеть с ним вдвоём, на равных, на одной высоте. Я, даже, подумал, что Богу, конечно же, нужен Иисус, чтобы вот так же, сидеть и смотреть на закат. Да… день кончался, надо было спускаться. Женька перебросил верёвку внутрь, и я полез первым. Каждый хватал меня, разворачивал к себе лицом, и задавал какие-то глупые вопросы. И каждому я отвечал, улыбаясь и однозначно: «нармальна». По железной лестнице, я спустился на кирпичи, дошёл до входа, и, как только, коснулся самой земли, меня затрясло. Я присел на траву и старался улыбаться, но стоять уже не мог. Только увидев Женьку, собрал все свои силы и встал. Он проводил меня до самого дома, несколько мужиков шли сзади, что-то обсуждая, но не приближаясь. У калитки, Женька положил мне руку на голову, и сказал:
- Дурак ты ещё, Серёга, но уважаю…. Пока!- Ему было можно. Остальные прощались за руку, и каждый просил, больше туда не залезать.
- Ладно…- обещал я, каждому, отвечая рукопожатием. Они ушли, а я всё стоял, словно не веря, что вот она – самая деревянная в мире, наша калитка….
- Где ты был?!- оглушая, надвигалась сзади башка Полина, с длиннющей хворостиной.
- Если бы ты знала, где я был, шла бы с ружьём!- заорал я, и сиганул в калитку – у меня было несколько секунд, добежать до комнаты башки Ани.
Узнала… На следующий день узнала. В магазине. Домой, её привезла «скорая».
- Да разве так можно, Серожик?- спросила башка Аня, заплакала, и принялась молиться.
Два дня, башке Полине, было трудно со мной разговаривать…. Я её понимал, но приближалась пятница, и нужно было что-то предпринимать. Я так и видел противные, заискивающе улыбающиеся, рожи братьев и сестёр: « дядь Лёффф, а Ваш Серёжа, без разрешения, залезал вооон на ту крышу, и его, потом, снимали… оттуда». И, в конце концов, мы с башкой Полиной заключили сделку: она за меня заступится, а я, больше так не буду. Максимально выгодные условия – я больше так и не собирался. Дело в том, что башки, любили отца ещё до меня, поэтому в «комнате» от него не спрячешься.
Выходные прошли спокойно, почти без беготни, но уже по разным, другим мелочам. А в воскресение, вечером, когда родители умотали, башка Полина, чтобы дед не слышал, шёпотом спросила, поеду ли я с ней, на электричке – далеко?
- Кажется, у меня нет других дел, и до пятницы, я, совершенно, свободен…- согласился я, голосом Пятачка.
Э-лек-трич-ка называлась «дизель»! Я и не думал, что можно ехать так медленно…, ну, небыстро, ещё ничего не значит, в сравнении с …,а потом автобус, а потом пешком. С километр. И куда, мне лично, никто ничего не сообщал. Догадался, когда увидел издали, белый храм с синими куполами, луковичной формы, и золотыми, на них, звёздами.
- Башк, это храм?
- Храм, или, церковь ещё говорят.
- Красивый, да?
- Да, и очень старый.
- А наш?
- Что?
- Наш-то, ещё старее…
- Нет. И не старее, и не старше, просто наш – бросили.
- А, что же этот, советская власть не отобрала?
- Здесь, раньше, болота были, и леса – кругом…. Не заметила…, это, раньше, монастырь был.
- А ты, откуда знаешь?
- Здесь бабушку Аню крестили, потом венчали, с дедушкой Гришей, меня крестили, Филиппа…и Аркадия, самого младшего.
- А остальные?
- Те уже при «советах» родились – нельзя было….
- А Аркадий?
- Он сам захотел.
- Почему?
- Он, тогда, у Туполева работал, у них самолёт разбился, вот и покрестился. За это, его из партии выгнали.
- А из Туполева?
- Туполев сказал, что Аркадий стоит троих, и не отдал.
- Молодец этот Туполев, только фамилия дурацкая – тупой лев…- и, вдруг, меня, словно по голове стукнуло:- так ты покрестить меня хочешь?! Я не собираюсь самолёты строить, как Аркадий, чтобы меня отовсюду выгоняли! Зачем, вообще, нужна эта партия? А он что, не мог соврать, как они узнали-то?
- Там КГБ, они всё знают, про всех.
- И кто где живёт?
- И кто где живёт…
- Так это справочная, а не КГБ!
- Верно, только они справок не дают, они срок дают, и в тюрьму сажают, как узнают что-нибудь…
- Что, и за Бога могут посадидить?
- Раньше сажали, а теперь не всех.
- И чего ж, мы туда прёмся?
- За тебя, дурака, Богу спасибо сказать – вот чего!
- Это ж не он меня, спас-то!
- Он тебе свалиться не дал, остальное людям поручил. Вот, чего ты туда полез?!. Идиотина…
- Я же сказал, надо было…. А крестить меня не надо, не хочу я…
- Кому ты нужен, тебя уже крестили, потому Он тебя и спас, бестолочь такую.
- Как это..?
- Когда ты маленьким был, бабушка Маруся тебя крестила, ещё там, в Белоруссии. А то б, ты давно уже червяков кормил.
- А, может, я в небо улетел бы, откуда ты знаешь?
- Только таких обормотов, там и не хватает…, ты, как твой отец, такой же будешь, если не остановишься….
- Какой?
- Такой…, вот какой.
- Я бы так соврал,- перевёл я разговор,- никто ничего бы не узнал…
- Это точно, а все, кто покрестился, врать не могут.
- Не получается?
- Не хотят.
- Бог не разрешает, да?- но башка уже размахивала рукой, высоко задрав голову. Не слушает.
- Пойдём, только рот закрой, и стой рядом….
- Не хочу я…
- Сергей!- она взяла меня за руку.
- Да, не пойду я никуда!- возмутился, вырвал руку, и отошёл, метров на пять,- тебе надо, ты и иди.
- Пойдём, я сказала!- разозлилась башка.
- Пошла ты…- не выдержал я, и демонстративно отвернулся.
Она подошла, схватила меня за шиворот:
- Долго ты будешь мне нервы мотать?!- и потянула к дверям. И дотянула бы, наверное, потому, что больше, чем «пошла ты», я себе не позволял, если бы не человек в чёрном платье.
- Вы на службу?
- Вот упёртый, осёл….
- Хотите, я здесь, с ним побуду? Не стоит человека насильно в храм пихать.
- Да что ж, Вы, всю службу будете с ним сидеть?
- Ничего страшного.
- У…, осёл, противный…, чтоб ты был здесь, когда я выйду, понял?
- Понял,- обрадовался я. Сейчас…, ага…, захочу, один домой уеду, без тебя – подумал я, но не сказал. …Как это не врать? Да, меня отец, на следующий день убьёт, если я начну всю правду рассказывать. …Мало ли, что там с детьми делают, если, даже, Аркадий, взрослый, врать разучился..? Да, мало ли, что в жизни может случиться, как не врать-то? Разъярённая башка ушла в храм, я засунул руки в карманы, и стал кругами приближаться к странному человеку.
- Может, познакомимся,- предложил он.
- Давайте.
- Меня зовут - брат Иннокентий, а Вас?
- Серёга.
- Был такой замечательный святой – преподобный отец Сергий, Радонежский, наверное, Вас в его честь назвали? У Вас, день рождения, летом, наверное, в июле?
- У кого, у нас-то? Я же такой один здесь,- конечно же, я имел ввиду свой возраст, но брат Иннокентий, понял меня правильно:
- Конечно, один, не только здесь, но и на всей земле, верно?
- Ну…, я не знаю….
- Вы-то со мной на вы, значит, и я должен.
- Но Вы, ведь, взрослый…
- Какая разница, все мы дети божьи, и должны одинаково уважать друг друга.
- А Вы здесь работаете?
- Служу… и работаю.
- Как в пансионате?
- В каком пансионате?
- «Солнечный», на Чёрном море…
- А, вот Вы о чём, ну, да, наверное, как в пансионате. Только из пансионата, после лета, уезжают, а мы здесь всегда – и зимой и летом.
- Надоело, небось?
- Нет, мы очень любим свою работу, а когда любишь – не надоедает.
- А почему Вы в платье и с бородой…, и волосы, как у тётеньки?
- Потому, что так, в старину, монахи выглядели, а мы не можем менять что-то, не нами положенное.
- А Вы за Христоса?
- Конечно, а Вы, христианин?
- Я русский, не видно, что ли?
- Ну…, тоже, за Христа, как я понимаю?
- За кого же ещё?
- Православный?
- Какой?
- Действительно, как это я сам не додумался, извините.
- А где Ваш брат?
- Который?
- Вы сказали, что брат чей-то…
- Нет, это меня зовут – брат Иннокентий, и всем, кто за Христа, я брат. И Вам, значит, брат Сергий
Так меня ещё никогда не называли: по старинному, и с уважением – а, ведь, мама, что-то говорила,
когда спрашивал у неё про имя. Почему-то, я заулыбался, но расслабляться нельзя.
- Брат Сергий, а почему же, Вы так в храм не хотите зайти, поздороваться с Иисусом?
Самый главный вопрос, который меня интересует, может сейчас и прозвучать!
- С Иисусом бы я поздоровался, но там народу много… А он теперь у вас живёт?
- Кто?- не понял брат Иннокентий.
- Иисус…
- Так, Он всегда здесь жил!
- Раньше, он в нашем храме жил, пока его советская власть не отобрала, и не закрыла, а потом, Иисус к вам переехал, значит….
- А, Ваши предки были священниками?
- Да,- соврал я – неплохое слово, вроде.
- Теперь понятно, про что Вы говорите…. Это, видимо давно было, и, видимо, Вы уже немножечко подзабыли… наверняка, Вам говорили, что Он везде живёт: и в храмах, а их по всей земле великое множество, и в небе, и в траве, и во всём….
- Мне башка Аня говорила, но у человека должен быть один дом, чтобы он в него возвращался всегда, а Вы говорите – храмов много… что же, он сегодня в одном, завтра в другом, и так каждый день? Какой же из них – Его собственный, он должен быть один!
- Иисус не просто человек – Он Бог!
- Сын Бога!
- И сын, но сам – Бог, и потому, может то, чего ни один человек не может – ведь, Он Бог.
- И он невидимый, да? Это я тоже знаю…, а как же вы решили, что он у вас живёт, если он невидимый, а?
- А я Его чувствую…. Вот, Вы не захотели в храм войти, а Он сейчас там…. Он всегда там, где произносят Его имя.
- Тогда, как же он может быть в храме, если мы его имя, уже сто раз назвали?
- Да, я же Вам говорю, Он везде и всегда, и здесь, и там – одновременно!
- Так не бывает!
- Бывает!
- Спорим, чем докажешь?
- Пошли! Сейчас служба будет кончаться и мне надо будет на звонницу – там, я Вам и докажу, не только Иисус может быть везде одновременно.
Брат Иннокентий зашагал к высокой башне. Войдя в холод и полумрак сооружения, я немного поостыл.
- Высоты не боитесь?- поинтересовался брат Иннокентий,- до самого верха, конечно, трудновато будет, но мы с остановками. Я пойду сзади, если что – помогу.
- Да я на самый верх, по стене могу, спорим? Просто башке обещал не делать этого больше!
- Правильно обещали, это очень опасно. Как говорится, на Бога надейся, а сам дураком не будь.
И мы отправились вверх, по узкому проходу, кругами. Минут через пять, я уже не стеснялся помогать ногам руками. Так, на четвереньках, и выполз на свет. Сразу я понял только то, что никогда не был на такой высоте.
- Устал?- перекрикивая, угрожающе свистящий ветер, спросил брат Иннокентий.
- А-га!- честно признался я.
Он помог мне подняться, но ноги так тряслись, что я снова сел на пол.
- Передохни…, вытяни ноги, сейчас пройдёт.- предложил Иннокентий, а сам, как ни в чём не бывало, обошёл всю площадку по кругу и, вернувшись ко мне, встал под огромный колокол:
- Знаешь, как эта штука называется?
- Колокольчик.
- Не, брат, это малюсенький – колокольчик, а это… ко-ло-кол…А-а-а-а!
Колокол что-то буркнул в ответ, и замолчал, словно перевернулся на другой бок. До чего же, Иннокентий, сейчас был похож на Женьку…не внешне – глазами, каким-то огнём в них: радости, озорства и уверенности в своей правоте…. Не знаю как, но, видимо, подчиняясь какому-то закону,
я тоже перестал выкать, а он и не заметил. Как и с Женькой, мы были одни в этом небе, и оно было одним на двоих….
- Это колокол,- хлопнул Иннокентий его ладонью,- он, как русский народ – спит, спит – не тревожьте его, а придёшь, скажешь, мол, беда где-то случилась, надо помочь: так он раскачается и, как бабахнет, так, что уши закладывает. И все слышат, весь мир, словно Господь своё войско собирает… Ну, как ноги?
- Ничего… А ты каждый день сюда приходишь?
- Да, я же звонарь. Ты звонницу слышал, когда-нибудь? Знаешь, как красиво…, и там – внизу, и здесь. Иди, попробуй.
Я подошёл, и встал под колокол. Иннокентий передал мне канат и показал, что раскачивать надо слева направо. Сколько я ни дёргал - ничего, кроме остервенения.
- Иди сюда, посмотри….
Храм стоял на горе, а звонница была, чуть ли не вдвое, выше храма. Какое-то бесконечное пространство – сколько-то, оно было видно глазом, а дальше, сливалось с небом, и я только угадывал, что нет ему предела, есть предел возможностям моих глаз.
- Видишь, брат, даль-то, какая…, а там, за горизонтом, тоже русские живут, и, если не услышат они колокола твоего, то и не придут на помощь, а без них, не управимся.
- Да у меня не получается ничего!
- Вот в том-то и штука, не веришь ты, что сможешь его раскачать. А давай, вместе попробуем. Только для начала, Иисуса позовём, втроём-то легче, верно?
- Конечно... А,Иисус, уже здесь?
- А ты не слышишь, как колокол гудит?
- Слышу… Это он его?
- Давай: берёшь верёвку, натягиваешь, и начинаешь раскачиваться, вместе с ней. И думай, про себя – качнулось било, значит, одна улица тебя уже слышит, чуть посильней качнул, две улицы, а, как звук услышишь, значит, до горизонта дошёл. Вот тут-то, и раскачивай на всю, чтобы до края земли долетело. Глаза закрой – легче будет видеть, куда достаёшь.
Я сделал всё, как он говорил, и представил себе улицу, до которой хотел дотянуться звуком. Нет…
Ещё раз…, нет, опять нет…. Я сжал зубы и, когда било, по малюсенькой амплитуде, возвращалось назад, вложил весь свой крик, все свои силы, и оно продвинулось, дальше прежнего! Я почувствовал, как качнулся сам колокол, надо было только сделать это усилие, и какая-то неведомая сила, стала раскачивать его, почти без моего участия. Даже глаза приоткрыл – увидеть, как Иннокентий мне помогает, но он стоял в стороне, и восхищённо наблюдал за мной.
- Слышит, Серёжа, слышит тебя уже пол города, не останавливайся!
А мне казалось, что вцепившись в канат мёртвой хваткой, я сам лечу, а не раскачиваю. Глубоко дремуче забурчала, заскрипела эта великая сила, главное, не дать ей снова уснуть. Я почувствовал, как ноги мои отрываются от пола, и мне стало страшно, что вылечу за пределы круга площадки. В этот момент, подошёл Иннокентий, и вступил. Ещё сильнее, ещё дальше отступало било, ещё дольше оно возвращалось к нам, и вдруг, коснулось самого колокола. Первый удар был тихим, второго, вообще, не последовало, но уже третьим «ухнуло» так, что я присел. Иннокентий посмотрел одобрительно, и бабахнул ещё сильнее. Меня оглушило, и я перестал различать удары. Сидя на полу, я угадывал их ритм в сплошном гуле, и вибрировал переполненный счастьем. Бум, бум, бум…отсчитывало било, о рубашку колокола, а я, словно растворяясь в его гуле, непроизвольно, в такт, качал головой. Иннокентий что-то говорил, но, поняв, что я ничего не слышу, знаками показал – пора вниз. Колокол ещё скрипел, я видел, как он тяжело раскачивается, а Иннокентий уже спускался, ведя меня за руку. Понемногу, я начал различать слова, но в голове так приятно гудело, что не хотелось о чём-то думать.
- Молодец,- почти кричал он,- все услышали глас Божий. Мы сейчас спустимся, и я отведу тебя к бабушке, ладно? Поздороваешься с Иисусом?
Я не возражал, от счастья, вломившегося в меня, я готов был смириться со многим.
- А, почему, голос Божий?
- А кто может собрать всех, воедино, подобно колоколу?
- Бог?
- Ну…. Сейчас, когда служба закончится, посмотри, как люди будут выходить из храма и крестным знаменем передавать через меня привет в Царство Небесное всем своим, кто уже умер, и благодарить Господа за то, что Он заботится о них. А я, буду звонить в маленькие колокола, и передавать телеграммы.
Перед самой дверью, он становил меня, присел на корточки, и, глядя в глаза, сказал:
- Ну, вот что, брат мой во Христе, хочу тебе тайну одну открыть, примешь?
- Давай…
- Наклонись и прижми ухо к стене – что слышишь?
- Не знаю, гудит что-то….
- Это не что-то, а твой колокол, который в твоей душе. Теперь, когда ты что-то захочешь сказать Господу, нужно будет вспомнить этот гул – это твой голос, понимаешь? Когда будет плохо, начни его раскачивать, он зазвонит, и Бог тебя услышит. И посмотришь, всё постепенно исправится и станет лучше.
- Надо к стене прикладываться?
- К чему захочешь, ибо Господь повсюду и услышит тебя, пока ты будешь слышать этот колокол. Запомнишь?
- Да....
- Тогда пошли….
Войдя в храм, Иннокентий перекрестился, поискал глазами мою бабушку, а потом указал мне на икону. Там был лик Иисуса. Я пошёл к ней, а башка провожала меня взглядом, чтобы не сбежал, наверное. Долго-долго, смотрел я на икону, и мне показалось, что Иисус не выдержал и улыбнулся. Я не стал оглядываться, чтобы не выдать Его, но Он продолжал улыбаться, даже сквозь печаль.
Иннокентий ушёл, служба закончилась, народ постепенно покидал храм. Выходя, люди поднимали головы к небу и крестились. Мне это так понравилось – они крестятся, а там, под самым небом, маленькими колоколами, Иннокентий, передаёт от них приветики. Если бы не знал, никогда бы не поверил, что с такими страданиями на лицах, можно думать о чём-то радостном.

- Не отставай, что ты там всю дорогу возишься? В автобус не влезем!
А я, проверял, гудит ли колокол, прикладываясь то к земле, то к камню, то к сосне.
Гудит…, до сих пор – всё гудит.

Бабульки мои, поумирали….
Башка Аня, дожила до ста лет, и не стало её, в семидесятом, когда мне исполнилось восемь. Так я и бегал за маслом для лампадки, и следил, чтобы голубенький огонёк, перед ликом Христа, горел и днём и ночью. Бабушка Полина ушла в 89 году, а в двухтысячном, сгорел и огромный дом. Земля, когда-то принадлежавшая моему прадеду, оказалась не такой уж и огромной…. Настоящий русский род белорусских поляков перестал существовать, если только у одного из братьев не родился сын, но я в этом очень сомневаюсь: «все знают, эти бабы… во всём виноваты» .

 Очередная дача, у меня с женой, появилась в том же направлении, но наполовину дальше. Однажды, мы заезжали в те места…мне пришлось раскачивать колокол, чтобы не зареветь…. Теперь, каждый раз проезжая по трассе «Дон», я глазами ищу свой храм – не сидит ли там маленький ангел, на самом краешке, у основания купола…. Не сидит…. Да, и купол... совсем другой. Не я, но храм отреставрировали, значит, и службы проходят. Когда со мной, в машине, кто-то посторонний, я по-прежнему хвастаю, что там, где возвышается этот красавец, вся округа, когда-то, принадлежала моему прадеду. Не знаю, как назвали воскресший храм, но, знаю точно, что есть в нём икона с печальным ликом Спасителя. Ибо Он есть везде и всегда, и повсюду, пока звонят колокола на Руси. 05.05.2008.